От автора
Много ли мы знаем о своих близких? О чём разговариваем с ними? Кроме здоровья, погоды, работы, политики и еды? Они приходят без нашего осознанного выбора в нашу жизнь и очень часто уходят… так никем и нераскрытыми книгами.
Всего несколько лет назад, я совершенно случайно узнала, что моему отцу ничего не было известно даже о том, что его родители состояли уже не в первом браке. И это самая простая часть истории: событийная. А что же тогда мы можем знать о чувствах, мыслях, мимолётных эмоциях других людей?
Если вы захотите когда-нибудь это только представить, исходя из известных вам лично клочков, сплетней и личных домыслов, то я смогу вас поздравить с посвящением в рыцари и буду называть не иначе, как только Сэр Великий Лжец-Реконструктор.
Любите родных, друзей, будьте с ними вместе счастливы и несчастны, радуйтесь и огорчайтесь с ними сообща, пока они живы. Говорите.
Часть первая
Поезд стучит и стучит своими дурацкими непрокатанными колесами, отдавая ноюще, болезненно в сжатых зубах, в воспалённых от закончившихся слёз покрасневших сухих глазах, заканчиваясь сдавливающими тисками в висках. Все рельсы лежат теперь в одну сторону, увозя ее все дальше от родительского дома, от родной страны, которой уже никогда не будет на привычной для Агнэшки карте.
Советский Союз напал на Польшу, и маленькая деревенька Накваша вдруг стала частью новой, чужой и страшной территории, которая смогла сделать рельсы односторонними.
Она всего лишь хотела навестить сестру Юзю, ставшую важной женой станционного смотрителя, во Львове, чтобы хоть немного развеяться, отвлечься от своих мрачных мыслей.
Перебирая молитвенные чётки, Агнэшка повторяет одни и те же слова, шевеля растрескавшимися губами, откусывая с них оторвавшиеся клочки сухой кожи, облизывая выступающие капли крови, чтобы снова и снова поддевать зубами подсыхающую струпьями корку.
Каждая бусина в такт каждого тёмного бревна столба линии электропередач: « За что? За что? За что? За что….» Лицо искажает судорога немого плача. Она держит себя за трясущиеся плечи, раскачиваясь в стороны, и бьётся лбом о столик: «За что? За что? За что? За что?»
Пейзажи мелькают в подкопченном окне, становятся невидимыми для глаз, у них другое кино: калейдоскоп картинок жизни прокручивается в гудящей колоколом голове.
Старшая сестра заплетает густые смоляные косы, доставшиеся Агнэшке в наследство от прабабушки Марии. После обеда Геня побежит к ней во флигель, чтобы устраивать всегдашний спектакль.
- Бабушка Мария, Слава Иисусу и Божьей Матери!
Целует ее руку с выпуклыми суставами длинных тонких пальцев и скользко сдвигающейся тонкой прозрачноватой кожей.
- Иисусу Слава, деточка. Сейчас же пойдем со мной, будем скорее доставать из сундука платья, фату и украшения. Ты не забыла, что у меня сегодня свадьба?
- Бабушка, а где жених?
- Так вот же он, Генечка!
Сегодня бабушка выбрала самого молодого работника, который нанялся в хозяйство на жнива.
- Василий, ты не забыл, что у нас сегодня свадьба?
- Нет, женушка, я все помню. Сейчас я к тебе, прекрасная Мари, прибегу и берегись!
Вася подыгрывает слегка чокнутой девяностолетней старухе со смоляными струящимися волнами волос, которые прикрывают до колен батистовое платье в легкомысленный мелкий цветочек и это ссыхающееся тельце, теперь уже больше похожее только на сутулого мальчишку-подростка.
Мария с нескрываемым удовольствием смотрит на блестящую от пота мужскую мускулистую спину, загоревшую в полях до бронзового цвета. Сейчас обед, и Вася, фыркая, словно жеребец, умывается одной рукой, поливая себя прямо из ведра, ероша ежик выгоревших русых волос и сплевывая воду.
- Вася! Я тебе сейчас белую рубашку принесу!
Мария сверкает белозубой улыбкой из в третий раз отросших зубов. И тоже фыркает своему коню, шлет ему воздушный поцелуй с раскатывающимся в тихом обеденном зное «Ииии-иго-го-гооо…»
Вася громогласно шлёт ответный конский привет, подмаргивает и бьёт копытом, завернувшись в льняную попону полотенца.
Агнешка цепляется бабушке на шею, она подхватывает ее под коленками, подсаживает на свою напряженную сутулую спину и они скачут во флигель, чтобы там наряжаться в белые платья, румянить щеки, примерять бусы, ленты и разноцветные цветы для венков.
Совсем маленькая Геня идёт с длинной хворостиной по полю. Скошенная стерня больно впивается ей в босые ступни. Она не может догнать гусей, как приказал дедушка, который сегодня с утра не в настроении и установил закон о том, что всем нужно работать, и малыши пусть пасут гусей или прогоняют птиц с ягодника. Геню на ягодник не посылают, потому что от этой девочки будет больше вреда, чем от прожорливых птиц. Возвратится, как в прошлый раз, счастливая, с фиолетовым языком и такой же каёмочкой под ногтями: «Я прогнала всех птиц, чтобы они мне не мешали есть смородину!»
Эпидемия тифа. В больнице не хватает мест. Сёстры милосердия не успевают справиться со всеми больными, сбиваются с ног, засыпают прямо за столами. Агнэшку уложили на неудобную, провисающую и впивающуюся каркасом в ребра, раскладушку. У неё жар, поэтому на бритую голову положили холодный, такой холодный до болезненного скукоживания, компресс. Среди ночи ее начинает бить озноб, так что зубы громко клацают в тиши уснувшей палаты и их невозможно остановить. В попытке удержать себя от дрожи, она неосторожно хватается за основание раскладушки и указательный палец попадает в капкан крепления, из которого удалось вырваться практически голой костью.
Спустя многие годы, для меня этот факт всегда будет очень удивительным проявлением регенерации: я никогда не замечала, чтобы бабушкин палец как-то отличался от других собратьев. (Продолжение следует)