Армейская служба. Дедовщина 3

    
   Из всех, выложенных на моей странице произведений, наиболее часто читаются главы из книги о дедовщине в армии. Досадно, ведь это значит, что все еще жива наша первобытная жестокая натура - насилие одного человека над другим привлекает нас больше, чем попытка заглянуть в будущее человечества, возможность пережить приключения покорителей Космоса, отважных воинов древности, изменить себя к лучшему, стремясь к мудрости, познанию, и созиданию...      



      ЗЕЛЕНКА – ЛУЧШЕЕ ЛЕКАРСТВО!
        Соседство с морем в холодную пору года доставляет массу неудобств. Постоянная сырость, непрекращающиеся ветры, влажный воздух сопутствуют гниению всего органического – от деревянных полов до человеческой плоти. Прожившие большую часть своих немногих лет в умеренном климате степного Донбасса, мы с удивлением обнаруживаем неустойчивость нашего здоровья к  малозначным, бытовым травмам. Случайный укол швейной иглой в палец во время пришивания подворотничка, заканчивается гнойным нарывом в месте укола. Легкая царапина превращается в язву. Но хуже всего дело обстоит с ногами: начиная с едва заметных красных точек, голени и бедра покрываются черными, сочащимися гноем и сукровицей, нарывами.
        Это заболевание очень болезненно. «Старики» говорят, что всему виной наша непривычность к местному климату. Я думаю, что они правы, но только частично, ведь мы лишены полноценного питания, нужного для здорового функционирования молодого мужского организма, мы ослаблены, вечно уставшие, лишены полноценной медицинской помощи.
       Расположенная в жилом офицерском бараке санчасть становится для нас последней надеждой на излечение. Спросив разрешения у «дедушек», мы бежим в санчасть залечивать раны. По большому счету,  присутствие в части офицеров нами полностью игнорируется. В большинстве случаев, в нашей «духовской» участи, офицеры ничего не решают. Главный для нас – «дедушка». Причины такого нашего выбора просты: после окончания рабочего дня офицеры отправляются домой, а «дедушка» остается. Слоняется без дела по казарме, ищет развлечений. Очень не хочется попасться такому на глаза.
       Майор медицинской службы, одессит, со странной фамилией Комбор, слегка флегматичен. По очереди он принимает нас в осмотровом кабинете, слушает жалобы, кончиками пальцев в перчатках трогает черные, гнойные струпья, удрученно качает головой, и, мажет раны зеленкой. От Комбора исходит святая вера в исцеляющую силу «Бриллиантового зеленого», просачивается в нас, и мы, уверовавшие в скорейшее выздоровление, отправляемся восвояси. Зеленка жжет пять минут, затем возвращается старая пульсирующая боль происходящих внутри процессов гниения.
      Проходят день – два, и мы понимаем, что такое лечение безрезультатно. Мы опять идем в санчасть, опять майор «начмед» мажет раны зеленкой.
       Наши регулярные обращение в его ведомство, Комбора нисколько не настораживают. О заражении крови, ослабленном иммунитете, других причинах появления такого заболевания, он, очевидно, не имеет представления. Как и о других лекарствах и способах лечения. Только зеленка.
       Каждый из нас, кто сталкивается с таким заболеванием кожи, понимает тот факт, что находится в западне: мы не имеем возможности достать другие лекарства самостоятельно, не имеем возможности обратиться за лечением в другое медицинское учреждение. Санчасть является единственным местом, где нам могут оказать помощь. Ухудшающаяся  ситуация со здоровьем оставляет надежду попасть на лечение в госпиталь, и Комбор охотно обещает это устроить. Но, всякий раз ссылается на занятость, подготовку документов, отсутствие транспорта.
       Иногда майора - «начмеда» не оказывается на рабочем месте, и тогда мы невесело  шутим, что Комбор уехал за новым ведром зеленки. Вместо него осмотр проводит миловидная, молодая медсестра. Видя наши гнойники, она ужасается их запущенностью. Эта женщина делает нам укол в ягодицу, выдает десяток таблеток витаминов. Таблетки мы глотаем тут же, едва переступив порог санчасти. Нарушаем правила приема лекарств по той простой причине, что при осмотре карманов таблетки у нас отберут. Проверки содержимого наших карманов проводятся старослужащими по нескольку раз на день, по поводу и без повода, абсолютно неожиданно.
      Проходит время, и, о чудо – разрастание поразившей ноги заразы приостанавливается! Некоторые из нас говорят, что начинается привыкание к здешнему климату, я же возражаю, говорю, что это срабатывают старания и профессионализм молодой медички - прапорщицы.
       Настоящий целитель по призванию, зову сердца и Божьему дару, она вступала в яростные споры с Комбором по поводу его методов нашего лечения. Становилось понятно, что двоим, этим столь непохожим личностям в одном месте не ужиться. После ее перевода на службу в другую часть, наше дело стало хуже некуда. Болезнь вернулась с удвоенной силой.
        Новым помощником майору медицинской службы нашей части Комбору «сверху» назначен работник медицинской службы соседней мотострелковой дивизии, майор Грошев, тучный мужчина с лицом алкоголика. В вопросе отношения к своим профессиональным обязанностям, второй «начмед» не слишком отличается от своего начальника. Частенько мы возвращаемся из санчасти не солоно хлебавши из-за отсутствия на работе обоих медиков.
       В таких условиях охраны здоровья, мой ровесник, уроженец Мариуполя Владимир Водяной потерял всякую надежду вылечить ноги. Еще с первых дней своего пребывания в армии, он натер ноги портянками. С тех пор кровоточивость и инфекция его конечности не покидают. С такими ногами ему приходилось бегать, прыгать, ползать. Попытки получить помощь в нашей санчасти приводили к известному нам результату – пресловутому лечению зеленкой. Сейчас ни бегать, ни прыгать Водяной уже не может – правая нога превратилась в огромный источник сочащегося сквозь бинты гноя, и зловонного запаха. Распухшая, она не помещается в сапог.
        Изменившийся в лице до серо-бледного, он ждет госпитализации в Одессу. Как и вчера, позавчера, и месяц назад для этого нет транспорта. Для руководства части проблема непреодолимая, если учесть, что до Одессы сорок километров пути. Однажды, в минутном разговоре в курилке, Водяной проговорился о том, что намерен сообщить о своем заболевании в письме к родителям. Ниндзя сказал, что, скорее всего, письмо прочтут и выбросят, Бобер добавил предположение о возможной ампутации ноги. Я подержал опешившего парня уверенностью в его полном выздоровлении. Болваны, мы не понимали, какую сумятицу вносили своим трепом в его и без того измученную тяжелыми думами, душу.
      Прочитал ли кто письма Водяного домой, дошла ли, наконец, до мозгов «начмедов» серьезность ситуации с Водяным - неизвестно, но сегодня, вдруг, Кошевой отыскал бедолагу на лавочке в курилке и приказал тому собирать вещи, отправляться в госпиталь. На лице мариупольца ничего даже не шевельнулось. Я знаю – он глубоко устал, впал в апатию, ему уже все равно, что с ним будет. Медленно ковыляя на костыле, Водяной отправляется в казарму. Кошевой шарахается от него, как от прокаженного, провожает насмешками.
       Придирчивый взгляд старшего сержанта скользит по моим карманам, оценивает выбритость подбородка, равномерность пришивки подворотничка, останавливается на моих руках. Обычный ход для «деда» ищущего  повод для наказания.
       - Что это у тебе с рукой? – Жестом Кошевой показывает мне вытянуть правую руку.
       - Распухла. – Отвечаю я.
       - Почему распухла?
       - Поранил вчера, когда копали канаву под новый водопровод.
       - Ничего себе, поранил!
        Минуту Кошевой пристально всматривается в мои глаза, затем, уже другим тоном произносит:
        - Ладно, если не врешь. Еще не хватало, чтобы и у тебя в мясе черви завелись! Иди за мной!
        Высокий и стремительный, он шагает в санчасть, я поспеваю следом. Постучав в дверь кабинета начмеда, и не дождавшись разрешения, Кошевой по хозяйски распахивает ее. Мы застаем обоих майоров за игрой в нарды.
       - Вот, еще один! – За руку солдат подводит меня к столу. – Пухнет рука. Может, и его, на всякий случай в госпиталь? От греха подальше?
       - Пусть собирается! – Не отрывается от игры Грошев, бросает кости.
       В кабине армейского грузовика ГАЗ 66 места мало. Помещаются только водитель, и сопровождающий нас в Одессу, Грошев. В кузове находимся я, Водяной и большая железная бочка из под моторного масла. На обратном пути Грошев намерен заехать на базу обеспечения горюче смазочными материалами, получить для автопарка масло. По дорожным ухабам и поворотам бочку кидает в разные стороны. Промасленная и грязная, она наваливается на Водяного, отпечатывает на его шинели внушительный, жирный след. Солдат с трудом пересаживается на другое место, пытается носовым платком отчистить одежду, но напрасно – шинельное сукно моментально пропитывается маслом. Ненужный платочек он выбрасывает из кузова.
       Я смотрю на отрешенные страдания моего товарища, слушаю его незлобную ругань, произнесенную тихим, почти женским голосом, проникаюсь к нему жалостью. Частые избиения и издевательства, строгий режим и многочисленные ограничения научили меня быть равнодушным к чужой боли, но сейчас, оказавшись вдалеке от тех, кто поддерживает такие порядки, я становлюсь самим собой. Мне неизвестно, чем для меня закончится поездка в госпиталь, но я наслаждаюсь свободой, дышу полной грудью.
      Горькие, иронические слова вертятся на языке, понимаю, что сотворяет с человеком бездушная машина военщины, обезличивающая своих солдатиков, использующая их цинично и безжалостно. Как на войне. Но, то война, а что сейчас? Разве заслужил рядовой Украинской Армии Владимир Водяной ехать сейчас в госпиталь, в кузове разбитого грузовика, рядом с опасно кренящимся грузом, в испачканной в хлам шинели, лечить полуизгнившую ногу в МИРНОЕ время?
       На пол - пути мы заезжаем на «зону», где к нам в кузов подсаживаются еще двое попутчиков. Первый – намеренно проглотивший швейную иглу заключенный, второй – вооруженный автоматом конвоир. Запястья «переменника» стягивают наручники, ему неудобно залезать в кузов. Солдат с автоматом нам не знаком – он служит в подчинении администрации зоны. Надсмотрщик усаживается на одной лавке с нами, автомат в его руках приставлен прикладом к сапогу. «ЗЭКа» сидит напротив.
       Машина уныло тянет в горку, бочка угрожающе кренится. Шум автотранспорта усиливается, когда наш «шестьдесят шестой» оказывается на одной из оживленных улиц Одессы. У нас в части, а особенно в степи вокруг зоны лежит снег, белый и скрипучий, в городе он превращен в серо-грязную кашу. Грузовик останавливается, высаживаемся. Различные артиллерийские орудия выставлены под высокой, внушительной оградой. Госпиталь. Грошев курит сигарету, мы следуем его примеру, вместе с дымом втягиваем в легкие незнакомые запахи большого, зимнего города.
       Крохотной колонной, не строевым шагом, идем в санпропускник. Я поддерживаю Водяного под руку, помогаю идти. На территории госпиталя великолепный сквер, пахнет деревьями. Мне нравится то что сейчас происходит, я чувствую дыхание новых событий. Делюсь своим оптимизмом, говорю Водяному:
      - Ну, все, приехали! Теперь у тебя все будет нормально! Вылечат, комиссуют!
      - Я уже ничего не хочу. – Бесцветным голосом невероятно уставшего человека отвечает мой товарищ. – Ничего.
       Сломался Водяной. Ломали, и сломался.