Возможно, мы уже писали об особых, воистину языческих отношениях Кузьмы Червякова с законами природы. Если нет, то это нам еще предстоит. Осилим ли? – не попробуешь, не узнаешь.
...Вот ему года три или три с хвостиком, август, вечереет, и кто-то рядом тихо произносит: «Короче стали дни, и скоро – ночь.» Будто тысячи муравьев вонзаются Кузе в загривок, вниз – по шее, спине, междупопью, к ногам... «Зачем – ночь? Не надо – ночь! Я еще...» Затемнение, титры...
Нельзя сказать, что он боялся темноты. Ему просто казалось, что она несправедлива и обманна, и что Там, наверное, лишь по какой-то странной ошибке этого не замечают или не придают должного значения. Поэтому каждый день, или почти каждый, он обращался Туда со своими, червяковскими, молитвами, и свято верил, что вот сегодня, наконец, его услышат, завтра – подумают, послезавтра – решат, а потом уже... Иногда, если вокруг никого не было, он вытягивал руки, стараясь поймать падающее солнышко. Но чаще – только взглядом. И напряженным до окаменения телом. Будто памятник. Смешно, да?
Мы всю жизнь пытаемся примириться с неизбежным. И Червяков тоже никакое не исключение. Со временем его вечерние сражения приобрели характер привычной игры, и он перестал плакать, глядя в приближающуюся тьму. И даже стал себя убеждать, что ночь – это правильно, и без нее никак, а поэтому – это хорошо. И даже полюбил ее, пусть и слегка болезненной любовью. Так любишь иногда свое уродство и беспомощность. И стихи – да, их он писал преимущественно по ночам. Но об этом мы уже точно рассказывали.
Ночь нужна.
Миражи
В черноту улизнут.
День дрожит
В предвкушеньи
Последних минут.
Он нужней,
Чем она?
Ну и что,
Ну и пусть.
Я ее
Допьяна
Заучил наизусть.
А ее расписал
По надгробиям
Крыш,
Там где птиц
Голоса
И чужие
Миры
Ждут забытые
Сны
И бескровность камней,
И безгрешность вины...
И теперь –
Ночь нужней.