15.
К нам едут…
Грустно мы покидали склад артвооружения. Третий охраняемый пост. Строго охраняемый. И всё же обворованный. Как теперь выражаются – «обнесённый». Обнесли наш «Обвальщик» на семь волын. На великолепную семёрку.
«А почему на семь? А не на восемь. Один справа ещё можно было прихватить. Волновались, торопились? Не похоже», - это я так размышлял.
Спускаемся с сопки. Задымил Сокол неизменной своей сигареткой-недомерком. Феркес тормознул. Мы около него сгрудились. Он Вовку за грудки:
- А этот раздолбай, как его? Худяков? На бульдозере дорогу ровнял. И по складу чего-то ездил. Мог не только булдыганы ровнять, а? Ваш с Дмитриевым приказ-то был.
Павлючина ровным голосом, да вообще-то и спокойненько ответствует:
- Хижняков. Механик-водитель. Он и не мой вовсе. Во взводе у лейтенанта, - кивнул, на меня, не приминул, перевести стрелочку ближайший начальничек.
И обращаю я внимание, что глаза у него, за толстоватыми линзами, холодно-спокойные. Всегда.
Не дожидаясь выпада начштаба, огрызаюсь:
- Хижняков со всем призывом дембельнулся. Раньше Дмитриева. Валуны растолкать – ваш же и приказ был. Его палкой на бульдозер загоняли. Хрен, он пахать хотел. Дембель ведь.
Сокол пробурчал нейтрально:
- Механик-то был, эта, самое, толковый.
Я ещё собрался было спросить у ретивого Феркеса, как себе мнит сговор-то меж начартом и механиком. Да Павлюк пальцем на КПП указал:
- Начальство прибыло. Комдив, видимо.
Во, змей. В очках, а углядел. Чёрную «Волгу».
Майоры рысью к штабу. Мы с Павлючиной в другую сторону.
Хотел я ещё кое-что нашему генеральному штабисту напомнить. Не успел. Ничего. Ещё не вечер.
А случай был приметный.
Этой зимой. Конец января. Мороз средней терпимости. На станцию сновать приходится. Туда-сюда. В одну из поездок тащил я ГТС – ломаный. Силами моей ремонтной мастерской. Везти надо было на завод под Ленинградом. Тащили его тяжёлым тягачом. Я в кабине с водителем-механиком. Несколько солдатиков в кузове под тентом. Переезжаем реку Печенгу. В этом месте шириной метров пятьдесят. Северная, порожистая, бурная. На мост - длинные спуск и подъём. Мост узкий весьма. Машины на нём не разъезжались. Перила – хиловатые. Тянем ГТС-ку. Прошли мост. Пошли на подъём. И оторвался буксир. Лопнул трос. ГТС пошёл назад. Выскочил из кабины, гляжу – он косо ползёт на мост. Медленно ускоряется. Быть ему в речке, точняк. Вдруг вижу: нелепый солдатик бежит к оторве-тягачу. Узнал я его сразу. Механик Хижняков.
Выпрыгнул без всякой команды. Я даже крикнуть ничего не успел. Да он бы и не услышал. Наш ГТТ гремит, Печенга под мостом ревёт, в этом месте ещё не замёрзла. Добежал Хижняк в последний момент. Уже на мосту. И ведь остановил, стервец! Скорость ему врубил. А уж, действительно, какой рас…й, был.
Ладно бы навернулся тягач ломаный с моста. А вот ежели бы с Хижняком вместе? Бог миловал.
- Ну, какого ты полез туда? – пытал я доморощенного комикадзе. Он как-то ёжился, личико его, действительно личико, мелковат он был, смущалось. Хлопали белесые реснички. Отвечал, паразит такой, в обычной своей отличительной манере:
- А, хер его знает, товарищ майор. Чего-то побежалось.
Этого «майора» он вешал всем. И старшине, и своим рядовым. В начале службы добавил такое и командиру дивизиона. Получил пять суток «губы» . Но не сидел. Устроится туда было совсем не просто. Мест было мало, а претендентов много.
Доложил я Дьяку обо всём. В конце говорю:
- Надо бы Хижняка как-то отметить, товарищ подполковник.
Посмотрел он на меня как-то тоскливо, тихо молвил:
- Я бы отметил… . Тебя вместе с твоим Хужняком. Трос-то специально наверное гнилой намотали. Зелен ты ещё, лейтенант. Хорошо хоть все вы с проклятыми тягачами не гробанулись. Ну, да у Хужняка ещё есть время. До дембеля. С него станется.
А Феркесену я всё же на крыльце штаба ввернул про этот случай с тягачом. На что мне начальник штаба рассмеялся в лицо:
- Эка невидаль! ГТС-ка не на колёсах. На гусеницах. Не шибко и катилась-то. Я б тоже скорость врубить успел.
Хотел я спросить Феркеса:
- А опосля пошёл бы пистолеты воровать? А? Товарищ майор.
Да, не спросил. Действительно был я тогда совсем зелёным. Но случай мне потом предоставился. Всё в жизни переменчиво. Всё. Диалектика… .
А эта дурацкая присказка: «Хрен его знает, товарищ майор», пристала ко мне на всю жизнь. До лысины дожил. И неприятности она мне доставляла, и улыбку вызывала собеседников и собеседниц. Улыбку много чаще. И дальше передавал я её встречным. От рядового Советской Армии – Хижнякова.
Вечером заступал в караул. С обеда положено отдыхать. По уставу. Командир дивизии нашей, полковник Крапов, эту статью устава нарушил. Хозяйничал он сейчас в штабе и в части. Вызвал меня к себе. Кого хотел, того и тряс. В кабинете Дьяка засел. Его вместе с ушлым нашим Феркесом куда-то отправил. Зашёл, доложил, жду.
Поизучал меня визуально комдив. Его видел один раз издали. Производил он впечатление не безнадёжное.
- Садись, лейтенант. Откуда будешь?
Огромнейшая наша страна. Сказать, что ты выходец, к примеру, с Таймыра – и нормально, и интересно. Но и только. Всегда, когда я произносил: «Из Ленинграда», чувствовал – город мой меня не оставит. Если я, конечно, не буду творить больших пакостей.
И приходилось сдерживаться.
Полковник мне:
- Молодец! Это хорошо.
Хоть тут-то я не подкачал. Знал, где уродится как бы. А вот интересно: попади я в Таманскую, какое бы отношение поимел? Видимо, не случайно всё ж мимо кассы просквозил. Время не пришло тогда ещё для ленинградцев. Питерцев.
Крап торопился. С минуты, на минуту могут прибыть более высокие. Его, как он Дьяка, отфутболят, в угол поставят.
- Комсомолец? – не дожидаясь моего ответа, - В партию не думаешь подавать? Думай, резво думай. Самое время. Поддержу. Но!... В темпе! В темпе, нам нужно в этом дерьме разобраться. Чуешь? – комдив сделал небольшую паузу.
Я закивал. Чего ж тут не чуять? А мне ведь жалко было искренне наши пистолетики. Да, и дерьмантин, что вокруг развиваться начинал, мне нужен, как дырка в голове. Я ж не враг себе. И товарищам по оружию. Даже тем начальникам, что без него остались. Павлючина мне, кстати, уже шепнул, что без личных ПМ-ов остались: командир, начштаба, кто-то из замов и ещё. В наряды не ходящие. Их-то игрушки и стояли в самом низу. Совпадение?
- Твои мастера-ремонтники на складе часто работали. Мог кто из них? По глупости, что б насолить командиру. А?
- Да, нет, не думаю, товарищ полковник. Чтоб так серьёзно? Размах больно огромный. Да и ребята все спокойные, работящие. Особенно херово-то никто не выделяется.
Полковник поморщился:
- Эх, лейтенант. Тут ведь, я-ж чую, и не явный раздолбай руку приложил. А хитрый и скрытный. Да…, а это в сто раз хужее.
Помолчал, в угол позырился, мне опять:
- Дмитриев, лейтенант, дембельнулся. Хорошо его знал?
- Да, полгода, - говорю, - чуть больше. Вроде всё нормально. Очень выдержанный, очень спокойный.
Ох, как тяжко вздохнул комдив:
- То-то и оно. Бля. Лучше б пьяницей, забулдыгой был. Такому не до хитрожопых планов. Хотя тогда б начальником, хер, поставили. Вот рогатка-то!
Молчу я. Чего скажешь? Заумность ребуса и тяготы от высоты, поста занимаемого, только сейчас стали чуть-чуть до меня доходить.
- А солдатики у тебя кто? Все русские? Кавказцев нет?
- Нет. Южных людей нет и не было, - осторожно обозвал я детей гор. – Три литовца, два эстонца.
- Во! – встрепенулся полковник, - обрати особое внимание. Разумеешь? Думай, ленинградец.
Упёрся расширенными глазами в меня Крапов. Хотел передать мне свои волнение, желание быстрее найти вражину. Хотя бы ниточку к нему. И передал он мне боль, тоску свою от, видать, неминуемого краха дальнейшей военной карьеры.
Мужик был он ещё совсем не старый.
Отвернулся комдив к окну. Махнул на меня рукой:
- Иди. Вспоминай. Понаблюдай. Если что – сразу ко мне. Ко мне! Понял. А то сейчас ведь уже налетят архаровцы. Мало не будет. Иди.
Побрёл я служить. В караул. Лёг на топчан. Размышлял.
Хотелось комдиву немного высказать. От себя. Нет, вполне доброжелательно. Без негатива. Да, не с руки было.
Прибалты мои – исключительно работящие и надёжные парни. Из простых работяг и крестьян. Особенно литовцы. У всех ручищи – чёрные заскорузлые тиски. Прилично говорили по-русски. С нормальным чувством юмора. Эстонцы – те скрытные весьма. Все прекрасные водители. Не лихачи.
Через полгода совместной лямки, один из литовцев, Гасюнас, сказал мне весьма любопытно, про меня:
- Э…, товарищ литинант. Вам незя служить аставаться армия. И начальник Вам большой незя быть.
- Это почему же, Гасюнас? – спрашиваю прохиндея с Вильнюса.
- Ни получится. С подчинённым водку пить вместе надо. Его водку. Тут же смирна его строить. И дрючить, и дрючить . Ви, таварищ литинант, так ни можишь.
Вот ведь, как меня раскусил. Сам себе в том старался не признаваться. Всю жизнь.
- Нет, товарищ полковник, в моём взводе на семь девятимиллиметровых механизмов желающих не найдётся. Уверен, - мысленно ответил я комдиву.
А Соловей-разбойник?…
Служба у нас была, конечно, шебутная. Одна батарея на месяц-полтора уезжала на боевое дежурство. Охранять небо над военным аэродромом в Килп-Явр. Там же тогда был и гражданский аэропорт. Сарай одноэтажный. Два раза в год – учебные стрельбы на Ладоге. Зимние и летние. Всем дивизионом катались. И ещё местные учения один раз. Или летом, или зимой.
В промежутках: дежурства, наряды, ремонт, уборка, бесконечный подсчёт стреляных гильз, шинелей, портянок и т.д. Нервы трепали друг другу по привычке, по инерции. И лень, но случай упускать никогда нельзя. Чтоб не расслабляться.
С сегодняшнего позднего вечера стали мы, несмышлёныши, понимать: была у нас милая, тихая житуха. Теперь на нас собиралась дружно навалиться вся дознавательная военная машина Ленинградского Военного округа. И не только.
Поздно вечером стали поступать вводные. Предупреждения. От дежурного по части. Стоял комбат Пелипенко.
Дремлю на топчане. Грубо нарушаю устав караульной службы. Вторгается капитан:
- Спишь, ненаглядный мой караульный начальник? – безошибочно угадывает, основываясь и на своём опыте, Пелипенко. Время – без нескольких минут двенадцать ночи.
- Так точно, товарищ дежурный капитан. Не сплю. Бдю изо всех сил.
- Букву «З» пропустил в глаголе последнем специально? -
- Слухай сюда, литер питерский Сообщили по линии. Вылетел к нам из армии подполковник. Самый главный по караульной службе. Смекаешь? Образования тебе на это хватает?
Комбат был очень свойский мужик. Неупёртый и порядочный. Готовился в академию. Очень хотел поступить. «Руки» не имел. К нему в батарею пришёл Мишка Иванов. Комбат первым, естественно отметил, мишуткины способности и каллиграфический почерк. Первым посоветовал его на помощники в штаб. А кто б сам делового взводного вверх толкать стал? Лично я Мишку не отпускал бы ни на шаг, заставлял малевать себя в разных позах: на белом коне, на полях сражений, на Красной площади, в кабаке в Заполярном. Везде.
Большой Ус тоже чуть к Пелипке (Пелипенке то есть) не попал, но раз уж вылетел из Европы, то и у нас на Печенге водворился к самому неординарному комбату – Айкину. Ему прозвище, знамо дело, легко и заслуженно сотворили. Приделали к фамилии русскую народную приставку – «ху». И всех делов.
С Айкиным, с одной стороны, было приятно и легко: вытворяй чего хочешь. С другой стороны это всё же чревато. Как говаривал бывалый острослов части, замкомандира по хозу, фронтовик, майор Дудник: «Ну, на хрена, спрашивается, дураку стеклянный х…, а? Всё одно разобьёт». Глубинный грубо-народный смысл этого шедевра никак до конца (конца, а?) не укладывается в моём сознании. Позже видел карикатуру в книге «Физики шутят». Завлаб с пышной шевелюрой спрашивает у лысого экспериментатора: «Не пойму, зачем вам это?». Перед ним на столе результат – бильярдный шар с тремя волосиками.
Всё равно – одни ассоциации.
Отвлеклись опять. Кругом! Два шага вперёд, шагом арш!
Пилипенко далее слегка напутствует:
- Может сразу, а может погодя, спец, в караулке твоей тихой, трясти тебя тёпленького начнёт. Что делать – знаешь. А можешь дальше бдеть. Если жить скучно.
Пришлось внять трезвому чувству страха. Чего я сделал? Да разгладил тужурку под портупеей, надвинул фурагу до бровей, для понту, да пошёл по всем закоулкам караулки сапогами греметь, да орать:
- Встать, всем, бля, быстро, не то «в ружьё» подниму, едет из армии, из Петрозаводска, начальник над всеми караулами СССР, к нам, нас проверять, дрючить, всё убрать, всё проверить, всё вымести, Пелипенка приказал, немедленно, генерал не едет, а летит, отдыхающая смена не спит, читает устав!
Перевёл дух. Дальше:
- Овчинников! За меня тут. Я посты проверю. Все. И в штаб. Смотри, чтоб всё здесь.
Ушёл. Знаю одно. Старики все сейчас же лягут спать. Теперь, правда, в сапогах. Двое-трое салаг будут, еле шевелясь, подметаться, прибираться.
Посты обошёл. В ведомости всё отметил. Честь по чести. Из армии, чай, шишка летит. Первая. Может на месте кончать будет. Без суда и следствия. Тогда мы ещё не ведали, кто чего стоит.
Подошёл я к КПП на свою головушку. Хотел пару слов с Пелипом молвить, а влетел прямо в лапы прибывшим. И были они не узкими специалистами по караульно-сторожевому делу. Скорохваты широкого профиля. Военная прокуратура!
И другая неслабая компания. «Особые люди». Ни мы, ни наши начальнички их сперва не различали. Путались в них. Досадные казусы происходили.
А сейчас влез я на КПП – там майор чернявый, как сова лесная, с глазами, носом и ушами, к Пелипеке бедному:
- Это кто? – на меня совиными своими фарами.
- Начальник караула. Мой.
Я запоздало представился.
- Идём со мной, - бросил мне «совиный».
«Прокурор из дивизии», - успел шепнуть мне комбат.
Затащил меня в библиотеку. Стоял у нас не шибко большой умный домик. Хозписаря сидели. Взвод связи, что-то тёмное с проводами и рациями мухлевал. Взвод разведки делал вид, что занимается радиолокационной разведкой. А вообще Мальский со своим прямым начальником, лейтенантом Меняйло, тоже двухгодичником, тоже из Львова, портвейном баловались. Помещеньице своё освобождали по первому знаку старлея Зайкова.
Вот и сейчас Зайков с парой (капитанов и рядовых солдатиков) затаскивали туда какие-то военные зелёные ящики. Туда старался не смотреть. Себе дороже. «Совиный» затащил меня в библиотеку. С этого момента, и до конца моей службы книжек в библиотеке почти не выдавали. Так, изредка. Когда уж невозможно высокое начальство прибывало. В остальное время обосновалась прокуратура. И особисты естественно.
«Совиный», как и комдив, явно хотел с налёту, молниеносно врага обезвредить. Своим методом. Ко мне:
- Всё знаешь?
- Чего всё-то? Товарищ майор, - истинно не ведал я.
«Совиный» достал беломорину. Медленно разминал, прикуривал. Гипнотизировал меня.
Гнусаво протянул:
- Та-а-ак. Не хо-о-очешь. Ладно. Всех выведем под микроскоп. Ты кто? По должности.
Назвался я.
- Это…, кому подчиняешься?
- Начальнику артвооружения. Лейтенанту Павлюку.
- Так ты знаешь, чего у вас спёрли-то? – закипал он напрочь.
- Как не знать, если я…, то есть Павлюк, при мне всё это и обнаружил.
- При тебе?.. – охнул майор обалдело.
Ясно было. Попал он к нам с бухты-барахты. Ещё ничего толком не знал. Да и откуда? Я у него первый допрашиваемый, видать. Прямой очевидец. Если не более… .
И тут меня впервой по башке-то моей и стукнуло. Ведь я среди подозреваемых на первых ролях буду!
«Сова» чего-то стал шарить по библиотечному столу, по карманам, вниз даже заглянул, мне сказал деловито-торопливо:
- Ты в карауле? Иди служи. Завтра вызову. Под протокол.
Побрёл я прямо в караулку. Первый контакт обещал в дальнейшем массу впечатлений. На всю оставшуюся.
Можно подумать, что грубый был этот первый прокурорский «следак» (как теперь по TV их обзывают). И не корректно себя вёл. Ой, да ерунда! Добрый, беззащитный «совёнок». По сравнению со следующими своими коллегами и «смежниками».