Исаак Дунаевский. Штрихи к портрету

Давид Кладницкий
30 января 1900 года у Цали Симоновича и Розалии Исааковны родился мальчик. Это произошло в местечке Лохвице. Его назвали Исаак, а полное имя его звучит так: Исаак Беру Иосиф Бецалев из Лохвиц. Как?! Вы никогда не слышали о нем? Ошибаетесь. Его знают все. Это полное имя Исаака Осиповича Дунаевского.
Когда приходила суббота, семья обычно собиралась в гостиной. Зажигали свечи. И всегда была музыка. Дядя Самуил, родной брат отца, иногда заводил свое невиданное «чудо из чудес» - единственный в местечке граммофон. Но чаще – он сам играл на скрипке. И мама Шуни, так в детстве звали Исаака, тоже играла великолепно. Они так играли, что буквально завораживали слушателей. Мальчик на всю жизнь запомнил эти музыкальные вечера, аромат субботы и еврейские традиции, пришедшие из седой старины. Поэтому в его музыке проявился еврейский акцент, потому что каждый еврей, как бы правильно он ни говорил на любом языке мира, какую бы музыку ни сочинял и что бы ни делал, он все равно думает с акцентом. Музыкальные способности унаследованы от дедушки Симона Бецалева – знаменитого синагогального кантора, сочинявшего удивительно мелодичные гимны, которые до сих пор поют хасиды в далекой Америке. «Еврейский акцент, - впоследствии писал Исаак, - презираем многими народами, и презираем, потому что весь мир завидует даже недостаткам евреев и мечтает иметь такие же». И еще одна особенность его музыки – это напевность и страстное звучание. Те самые напевность и страстное звучание, которое с библейских времен было свойственно молитвам и веселым песням его народа.

Родители мечтали дать детям образование. Но путь к нему был непрост. Из-за процентной нормы Исаака и его старшего брата Борю не приняли в Лохвицкую гимназию. Их отправили в Харьков, и семь лет они жили в семье Дерковских. Учились одновременно и в музыкальном училище. Моисей Ильич и Фанни Яковлевна Дерковские любили братьев Дунаевских и относились к ним, как к своим детям – Любе и Цецилии. Исаак обожал этих девочек. Когда он стал взрослым, все его возлюбленные были чем-то похожи на них.
Случилось так, что Исаак в пятнадцать лет влюбился. Кто Она – никто не знал и не знает до сих пор, но первая любовь оставила в душе глубокий след. С любовью пришли мелодии. Они наполняли его. За каких-то полгода юный композитор написал около пятидесяти произведений. И во всех – была Она. В его музыке навсегда остались грёзы, робкие поцелуи, первые прикосновения и легкое опьянение от этого любовного коктейля.

Исаак был удивительным человеком. Щедрый талант, пришедшее признание и популярность создавали огромные возможности для общения с выдающимися людьми своего времени. Он был умен, и общался с ними легко и просто, но все-таки испытывал некоторые затруднения духовного плана – так в школьные годы, играя на скрипке, он недолюбливал струну «ми». Больше всего он ценил в собеседнике мягкость, деликатность, откровенность и даже более того – доверительность такой огромной степени, что можно было  исповедоваться – и все это олицетворялось его любимой струной «соль». Но звучание этой струны в разговоре – редкость, а в письмах она может звучать свободно и внятно. И она звучала в письмах девушек, с которыми он переписывался. И она звучала в его письмах к ним, которые он подписывал: «Ваш Дунаевский».
Вот они – отрывки из некоторых писем:
«... перебирая залежавшуюся корреспонденцию, вдруг натыкаюсь на Ваше письмо. Где Вы? Что Вы? Как Вы? Какой старый адрес? Я его не знаю. Как можно ограничиться несколькими строчками, ничего не говоря о себе, о своей жизни? Я хочу, чтобы Вам было хорошо, но если – плохо, доставьте мне радость помочь Вам».
«Людмила! Какое имя – Людмила! Вы – моя родная! Вы – моя чудная, задорная, славная. Вы – недолгая улыбка моего жизненного пути... У меня хранятся все Ваши письма. Все! Мне с Вами было хорошо и весело – так хорошо и весело, как бывает в жизни только один раз»...
«Ваше письмо, такое нежное, ароматное, проникнутое глубоким доверием ко мне, требовало соответствующего ответа. Для этого мне надо было бы отделить свою душу от всех внешних впечатлений, от всех бурных событий, пробежавших новой грозой и ливнем на нашем творческом горизонте. Мне нужно было погрузить себя в Вашу жизнь, в Ваши думы и чаяния, отдать свою душу Вам».
«Во мне появилась привычка ждать Ваших писем, как ждут свидания с любимой. Особый тембр нашей дружбы не позволяет, как Вы говорите, обрушивать друг на друга ушаты простой обиходности. Я бесконечно ценю Ваше трогательное желание уберечь меня от житейской вульгарности».
«Мне было горько и невыразимо грустно оттого, что Вы навсегда исчезли, и я Вас никогда больше не увижу. Никогда! И это мучило меня своей безысходностью.
Судьбе было угодно, чтобы мы снова нашли друг друга. Я буду счастлив получать Ваши письма, и самой большой радостью будет для меня отвечать на них и в письмах и в моей музыке».
 Это то, что принято теперь называть «обратной связью» – он узнавал, как молодежь относится  к его музыке.

Десятки миллионов людей любили его песни. Его мелодии исполняли на концертах, передавали по радио, звучали в кинофильмах, застольях. Под звуки его маршей шагали праздничные колонны на Красной площади. Но не только этим, как обычно, определяется высшая степень успеха, но количеством завистников и врагов. Завистников и врагов у Исаака Дунаевского было много.
Зависть может быть белой, черной, серой, но самая страшная – грязная зависть. Что только не придумывали!? Вплоть до того, что Дунаевский трусливо бежал из осажденного Ленинграда. Коль еврей, значит «трусливо бежал». Все остальные – просто эвакуировались. На самом деле – 25 мая 1941 года, почти за месяц до начала войны, он уехал в гастрольную поездку вместе с Ансамблем железнодорожников. Приходится только удивляться, что не объявили его немецким шпионом, которому из ставки Гитлера сообщили о точной дате начала войны. Его упрекали даже в том, что он исписался, хотя никто не написал больше музыкальных произведений, чем он. И даже одно из лучших его произведений, знаменитый «Школьный вальс», ругали и посчитали творческой неудачей. Но именно этому вальсу суждено было звучать на школьных вечерах всех поколений.
Школьный вальс... Школьный вальс... Школьный вальс... В каждом из нас, когда мы вспоминаем юность, звучит его щемящий ностальгический мотив, и мысленно мы танцуем со своей многоликой молодостью.

Любовь помогала ему всегда: в юности, в зрелые годы и к концу жизни. А любить он умел столь же талантливо, как создавать музыку. Влюблялся только в красивых и умных женщин, и любовь эта помогала придавать произведениям искренность, красоту и свежесть. Поэтому его музыка не оставляла и не оставляет сейчас никого равнодушным.
Его любовь к Лике, артистке Лидии Смирновой, была удивительной. Однажды, когда она пришла к нему в гостиницу, он радостно воскликнул: «Пришло Солнце!» и бегал, как глашатай впереди королевы, из одной комнаты в другую, непрерывно провозглашая: «Пришло Солнце!». А бегал вприпрыжку не восторженный юноша, а сорокалетний, умудренный опытом мужчина – знаменитый композитор Исаак Дунаевский. Это было сладкое безумие. И счастлив тот, кто смог испытать его хоть один раз в жизни.
Ее день рождения – 13 февраля. Так вот – не только ко дню рождения, но и тринадцатого числа каждого месяца он присылал ей корзину белой сирени. При любых обстоятельствах. Где бы он ни находился, в любое время года – зимой, весной, летом, осенью. И это длилось до самой его кончины. Тринадцатый день каждого месяца был для него праздником  – праздником, который мог стать огромным и всеобъемлющим, если бы она его любила...
В один из таких дней он стоял у окна. Угасала осень. Мелкий, холодный, осенний дождь неслышно превращался в лужи.  Березы и клены роняли листву. Осень уходила в небытиё. Он мысленно представил себе, как в передней звонят в дверь, Лика открывает, и на пороге – корзина душистой сирени. И все это для него было настолько зримо, что ощутил аромат цветов и запах его дорогой Лики, - запах, от которого у него кружилась голова.
Сердце ныло, спотыкалось и куда-то спешило. «Нужно принять лекарство», - подумал он, но вместо этого подошел к роялю. Взял несколько аккордов. Вспоминая своих любимых, он посылал  музыку в ночь и чувствовал, что ему становится лучше. Они чередовались – его мелодии и воспоминания...