Темнота начала разрываться неясными звуками, из звуков конденсировались стены, пол, потолок - целый актовый зал небольшого заштатного советского заводика; из звуков в свою очередь конденсировались люди: ряды несвежих мужчин и девушек самого разнообразного возраста.
Мозаика лиц, звуков и лозунгов сложилось в партсобрание.
Через гул голосов и сгущенный дыханием множества людей воздух, к гражданину <…> с трудом прорвался факт - вчера он изменил своей жене.
Это случилось до обидного просто: на пути теплой вечерней улицей к дому настигло его видение какой-то гражданки на лавочке возле подъезда. И что же в ней было настолько необычного? Настолько, что заставило их прямо на той лавочке совершить обратный рождению физиологический акт? Этого гражданин <…> вспомнить никак не мог.
Помнил только, что она была нагая, или еще когда он ее увидел, или уже когда он ее…И пахло от нее, пахло одуряюще неведомыми духами и улыбалась она!
Дошедший до гражданина <…> факт измены, еще вчера казавшийся ему если не безобидным, то уж во всяком случае, не заслуживающем сожаления, в этом месте и у этих людей вызывал острые психофизиологические спазмы.
-Это что же такое получается – хочу, не хочу? Если каждый будет, я извиняюсь, слово-то какое – «спать»! с кем ему вздумается, это что же такое будет?! - Тягучий воздух рассек голос председательствующего.
Девушки за сорок в передних рядах согласно закивали, их лица угрожающе надвинулись, сжали, стало трудно дышать. Со всех сторон они были - эти осуждающие лица, а под потолком маячила та, вчерашняя, и пахла, пахла неведомыми духами, и улыбалась!
-Пусти! – Закричал гражданин <…> лицам. - Уйди! – вчерашней.
-Никто вас, уважаемый, не держит. – донесся из-за мешанины лиц голос председательствующего. – Вы вольны собой распоряжаться. В рамках дозволенного, разумеется!
Тут гражданин <…> увидел яркий свет – лица слева от него расступились, открыв проход к высокому, в подгнившей деревянной раме окну. За окном виднелось ясное голубое небо.
Он быстрым шагом прошел к забранному в раму небу, решительно ступил на подоконник (все лица разом ахнули), сделал еще шаг, и…
-Гражданин, да что это такое?! - Закричал кто-то у него над ухом. - Да как это можно?!
<…> сидел на асфальте среди осколков стекла. Прямо перед ним маячил хромированный автомобильный радиатор, а за радиатором, за мутноватым лобовом стеклом, как диковинные рыбы в плохо освещенном аквариуме, плавали два лица: одно красное, сердитое на шоферском месте, и бледное, безучастное – на месте пассажира.
-Что же это такое, гражданин, получается? Это значит мы, гражданин, нарушаем? – Повторил голос над ухом. От голоса пахло протоколом, фуражкой и носками фабрики «Скороход». Голос был милицейский.
-Нарушают! Нарушают! – Задвигалось беспокойно в аквариуме водительское лицо. – Я значит, товарища Г. везу, самого, понимаешь, товарища Г., и не куда-нибудь, везу в сам обком, а этот-раз! И прямо под колеса. Да еще весь в осколках! Разве же это можно – на товарища Г., и в осколках?
-Вы что, поранить товарища Г. хотели? – Спросил милицейский голос.
Из автомобильного аквариума, из глубин, недоступных человеческому взгляду, на асфальт вынырнули какие-то граждане в строгих костюмах.
-Хотел, хотел! Еще как хотел! - Наперебой закричали они. – Вот и товарищ Г. подтвердит.
-Товарищ Г., вы подтвердите? – Милицейский.
Тут случилось невероятное. Один гражданин в строгом открыл переднюю дверь машины-аквариума, достал из него белое безучастное лицо – на воздухе оно оказалось сделанным из грязного воска муляжом человеческой головы с грубо вылепленными чертами лица, и сильно сжал между ладонями, как сжимают арбуз, пробуя - созрел ли.
Голова изменила выражение лица с безучастного на скорбное, распахнула мутные глаза и тоненьким голосом крикнула:
-Ма-а-аменька-а-а-а-! Гришенька пока-а-акал!
-Вот! Вот видите! – Возбужденно заговорили граждане в строгом, пока голова помещалась обратно в аквариум.
-Значит, и товарищ Г. подтверждает. Ну что же, теперь все ясно. Этот гражданин готовил на товарища Г. покушение. И осколочки эти, осколочки – ох, неспроста! Водитель! Включить фары!
Яркий свет ударил гражданина <…> по глазам, и он оказался сидящим на стуле в тесном прокуренном кабинете. В лицо ему была направлена настольная лампа.
-Вернемся к вашему детству. В девятом классе вы, подследственный, получили оценку «неудовлетворительно» по алгебре за третью четверть. Как можете объяснить этот факт? – Спросил милицейский голос из слепящего света.
-Я не помню…Вообще, причем тут алгебра…
-Вот видите – обратился милицейский к кому-то третьему, невидимому за светом лампы и безгласному - субъект защищается путем отрицания связи нарушений, допущенных ранее, с нарушениями, приведшими его к нам. Что, как вы понимаете, абсурдно… Итак, подследственный, в девятом классе, в третьей четверти, по алгебре, вы получили неудовлетворительную оценку. Отрицать этот факт бессмысленно, поскольку он подтверждается классным журналом. В свое оправдание вы сказать ничего не можете. А между тем – снова обратился он к невидимке – знание алгебры и математического анализа необходимо для поступления в высшее учебное заведение технического профиля. Из подследственного мог бы выйти инженер, технически грамотный специалист, даже работник оборонного НИИ, так необходимый нам в военном противостоянии с Западом. А вместо этого подследственный попал в ПТУ, и стал там слесарем-жестянщиком первого разряда, да еще бракоделом. Не в этом ли есть корень его нынешних грехов? Разве не воспитывает строгость, инвариантность такой замечательной науки, как алгебра, строгость и инвариантность поведения?
-Прекратите! – Закричал гражданин <…>, у которого от долгой тирады милицейского голоса страшно разболелась голова.
Он попытался схватиться за нее руками, но руки оказались прикованы к ножкам стула, на котором он сидел. Рванулся изо всех сил и вместе со стулом рухнул назад, в темноту.
И тут гражданину <…> было видение.
-Мама, мама, я кончила!
Маленькая девочка показывала маме страницу прописи, сплошь исписанную очень аккуратными, равными по величине палочками.
-Молодец, дочка. Только надо было делать наклон, а у тебя они все почему-то стоят вертикально…
-Мама, я не хочу наклон. Я люблю, когда стоит вертикально!
Школа.
В комнате, освещенной тусклой настольной лампой, за письменным столом над кипой учебников рыдал паренек лет четырнадцати.
Уже знакомая гражданину <…> нагая гражданка, склонившись над столом, гладила его по голове.
-Двойка-это ерунда. Двойку можно исправить. Ведь можно?
Паренек, всхлипывая, закивал головой.
-Вот и хорошо. Если будешь алгебру учить - обязательно исправишь, и все будет хорошо.
Нагая посмотрела прямо в глаза гражданина <…> и нагло улыбнулась.
-И проказничать если не будешь.