Скрипнула калитка – папа, он же дедушка, приехал на обед. Мы слышим, как возле сарая глухо задребезжал задетый за кирпичную стену велосипедный звонок – это дедушка поставил на отдых свой неизменный транспорт. Шаги на крыльце – дедушка заходит на веранду, затем раздаётся звяканье рукомойника и плеск воды: дедушка моет руки. Наконец, дверь растворяется – никто из женщин, находящихся в кухне, даже не поворачивает головы. Отец не только не сердится за такое невнимание, но и сам присоединяется к священнодействию-ритуалу: мы теперь уже впятером кормим Игорька.
Вернее, мы пытаемся его кормить.
Игорюнчик, первый сын, первый внук, первый племянник, от роду нет году, явно чувствует своё особое привилегированное положение. Дом поставлен вверх тормашками, взрослые готовы отдать ему любую вещь, петь, плясать, – всё ради одной ложки каши, которую Игорюня снисходительно позволит вложить в свой очаровательный ротик, раскрытый ровно настолько, чтобы можно было положить именно одну ложечку (желательно чайную) этой гадкой, с его точки зрения, манной каши.
Племяш ест плохо, вес, по мнению строгого участкового педиатра, набирает крайне медленно, поэтому перед всем семейством поставлена благородная задача: спасти Игорюню от неминуемой голодной смерти. Разыгрываемое перед ним четыре раза в день представление, в котором заняты все свободные в час кормёжки члены семьи, имеет одну цель: отвлечь ребёнка, чтобы он разжал свои крепко стиснутые четыре зубика и поел.
В час кормёжки обычно оказываются свободными все, ибо неотложные дела бывают брошены ради наиболее важного – питания всеми обожаемого Игорюни. От папы с мамой до дедушки с бабушкой, от двух с благоговением заглядывающих в глазки строптивому малышу тёток до кошки Мурки – все заняты одним – накормить!
Итак, дедушка присоединяется к нашей труппе. Будильник мы уже заводили несколько раз, в ладоши хлопали все вместе и каждый по очереди; собрали со всего дома в коробочку блестящие предметы и извлекали их оттуда с идиотскими криками изумления: «Ой, а что это у нас такое?» В ход пошли старые счёты с чёрными и белыми костяшками – традиционный бухгалтерский атрибут ( эпоха ещё была застойная, компьютеров и в помине не было) подсовывали Игорьку под миниатюрные пальчики, а он щёлкал костяшками, насколько хватало его младенческих сил. Под эти звуки удалось одолеть три ложки сладкой манной каши, по которой аппетитными жёлтыми пятнами расплывалось сливочное масло. Аппетитными для кого угодно, но только не для Игорька. После трёх ложек он опомнился и вновь стиснул свои зубки.
Молодой человек явно требовал вместо хлеба зрелищ. Тёти притопывали ногами и готовы были пуститься в настоящий пляс, бабушка размахивала перед носом внука круглым дуршлагом, дырочки которого, по её мнению, должны были непременно заинтриговать капризного внука, а молодая мама Оля начинала терять терпение. Дедушка подоспел вовремя, сразу опытным глазом оценил боевую обстановку и в мгновение ока по-военному принял решение: перед носом Игорюни появился маленький молоточек. Тут же нашему божку было показано назначение этого инструмента, и он принялся весело стучать по столу. Эта операция стоила ему потери бдительности и ещё трёх ложек каши, на которую одна из тёток поглядывала очень даже благосклонно. Однако молодая мама, производящая ложкой быстрые манипуляции, явно забыла о технике безопасности и… тут же поплатилась за это: удар молоточка пришёлся ей точно по руке, в которой была ложка с кашей.
Ложка не выпала из руки, но манная каша разлетелась в стороны, приземлившись на лицах подпрыгнувших от неожиданности тёток, а также залепив нос дорогому племяннику. Игорюня поднял яростный, продолжительный вой. Кошка Мурка бочком протиснулась в дверь. Сцена, разыгравшаяся после манного фонтана, была бурной: мама Оля помогала плакать сыну, бабушка кричала на дедушку, что такие игрушки давать ребёнку нельзя ( забыв, что только что хвалила деда за изобретательность). Тёти, слизывая с пальцев кашу, громко спорили друг с другом о методах воспитания…
Игорюня рос, и забота о килограммах становилась всё изощреннее. В ход пошли сказки о страшных Бабаях, которые воруют голодных детишек, угрожающие помахивания ремнём… Игорюня знал, что дальше помахивания дело не пойдёт, поэтому был бесстрашен, как первые советские космонавты. Он вообще ничего не боялся и голодным себя чувствовать не хотел.
Мама, сама вырастившая трёх дочек, ахала, когда внук отворачивался от бесподобно пахнущего борща, и принималась внушать нам страхи, как наш малыш худеет с каждым днём, становится похожим на спичку и в конце концов испускает последний вздох с безоговорочным диагнозом: ис-то-ще-ни-е!
Оля была первой, кому спектакли с многочисленными действиями и антрактами надоели. В сердцах швырнула ложку и изрекла мысль, которая нас заставила затрепетать от возмущения жестоковыйной мамочкой:
– Выживет!
Худенький наш Игорёк неожиданному доверию обрадовался, несколько дней нехотя ковырялся в предлагаемых ему разносолах под шёпот бабушки, осуждавшей поведение дочери. Однако, сообразив, что спектаклей больше не будет, Игорюша начал есть сам: не столько много, как хотелось бабушке, но достаточно для того, чтобы целыми днями носиться по улице.
Воистину любовь ослепляет людей и внушает им подчас такие нелепые страхи, что диву даёшься, вспоминая: неужели это было?
Когда папа Володя купил сыну мяч и, вспомнив молодость, обучил своё чадо играть в футбол, оказалось, что Игорюня – самый быстрый, самый выносливый, самый удачливый игрок в уличной команде. Игорёк-игрок подавал спортивные надежды. Хотя бабушка, оценивающе приглядываясь к выступающим рёбрышкам на худеньком теле футболиста, всё норовила сунуть ему то пирожок, то яблоко… Видимо, призрак голодной смерти внука хоть изредка, но продолжал тревожить её воображение…
Футбол и шахматы – тут моему племяшику не было равных. Живой, энергичный, постоянно что-то изобретающий, вечно окружённый кучей своих сверстников, обожающих его как будущего Марадону или Блохина, Игорюня и для моих сыновей был кумиром и образцом для подражания. Когда возвращались из отпуска, я долго потом замечала, как дети мои смотрели взглядом старшего братика и ходили его любимой походочкой: подавшись вперёд, словно готовясь к решающему пенальти. А любимые Игорюнины словечки так и летели из уст моих мальчишек!
Плавать Игорюня научился с братиками-северянами. Его мама и папа, занятые домом, работой, огородом, на пляже не часто бывали, а мы – отпускники, наши-то дела все за Полярным кругом оставались, так по полдня на берегу реки и бездельничали. Северяне, белокожие и светловолосые, ещё не успев до пляжа добежать, футболки, шорты – долой, сиганут в воду – никаким калачом их оттуда не выманить. А черноволосый, смуглый южанин, то бишь племянник мой, к водичке осторожно подходил и эдак её ножкой аккуратненько трогал: не холодно ли? Стоял в раздумье, подскакивая, как ужаленный, если брызги от ребячьей возни долетали до него, а потом постепенно погружался в водное лоно, справедливо считая, что спешка в серьёзном деле только вредит. Так и полчаса могло пройти: мальчишки уже с посиневшими губами выбивали дрожь на берегу, а Игорёк и до пояса в воду не зашёл. Дня через два – поплыл! Мы радуемся:
– Ну, молодец, да как плывёт быстро-то! Глянь, Лёшку обгоняет!
А на следующий день хохотали до слёз над военной хитростью племянника: он одной ногой по дну скачет, а руками стиль брасс изображает. Так ещё пару дней после разоблачения попрыгал, да и в самом деле поплыл.
Однажды Оля явилась к бабушке, как разгневанная Фемида. Ничего никому не объяснив, только метнув в сторону сына грозный взгляд, она спокойным голосом, в котором Игорюня явной опасности не заподозрил, сказала ему:
– Пойдём-ка домой, сыночек…
Когда Игорёк попытался поклянчить «ещё часик», сестра молча взяла его за руку и увела, оставив нас в полном недоумении.
На следующий день всё выяснилось. Оля пришла одна, Игорюня был посажен под домашний арест. Вина была доказана, тяжесть её была непомерна, наказание – неизбежно.
Сестра, любитель идеальной чистоты и образцово-показательного порядка, начала очередную генеральную уборку в квартире. При этом в голову ей пришла роковая мысль: пересмотреть свои старые учительские конспекты. Вытащила она скопившиеся за годы работы богатства учительские – тетрадки с планами уроков. Стала перебирать. Через пять минут она металась по квартире, как разъярённый лев в клетке. В руках у неё был отлично сохранившийся между конспектами дневник сына. Этот дневник при загадочных обстоятельствах был утерян весной. Следов его не нашли, хотя Оля даже в школу ходила к классной руководительнице. Учительница только руками развела: дескать, ничего не знаю. Завели новый дневник, а о старом и забыли.
В воскресшем дневнике мама Оля после беглого просмотра обнаружила двойку и замечание по поведению, написанное учительницей пения. «Тут учитель пения вышел из терпения…» Ну, с кем не случается. А классная руководительница, видимо, вовремя не была проинформирована, вот ничего и не сказала, когда Оля в школу ходила – судьбу дневника узнавать. Оля была сама педагог, такие вещи она понимала тонко. Так что пришлось Игорюне два дня отбывать наказание, которое, как известно по Достоевскому, неизбежно следует за преступлением. Два дня вздыхал провинившийся мальчик под окном, прослушивая серию нравственных бесед, к которым был подключён и папа.
Племяшик дневнику временное убежище-то нашёл, потом собирался решить его судьбу окончательно – куда-нибудь навсегда в землю закопать, да с футболом так замотался, что неопровержимую улику забыл, операция по её захоронению так и осталась незавершённой. Ну, подумаешь, ерунда какая, если опять его команда набила соперникам мячей по самую завязку, а Игорюня к тому имел самое непосредственное отношение!
Так и слышу, как племяшик сам себе под нос ворчит:
– Не, в следующий раз маму огорчать не буду – сразу в бабушкином саду надо закапывать…
Однако учился Игорюня хорошо, двойка для него была ЧП. И теперь он уже сам педуниверситет закончил – факультет физической культуры. А где бы ещё можно было применить столько футбольной энергии?
Племяшик у меня замечательный, я его очень люблю.
Фото В. Яроцкого. Юный футболист Игорюня.