Она открыла задвижку иллюминатора, и в глаза бросился тусклый свет небесной канцелярии. Вступали в тугую облачность, завеса стояла над всей территорией, без конца и краю тянувшегося простора. Казалось туман облаков леденит не только стекло окошка, но и ее всю изнутри, пропитав даже душу едким морозовым смоком.
“Как там всё? – предвкушала она. – Ещё два часа ждать, а уже скорее бы! Может вздремнуть и вправду!?” Она озябла от таких мыслей, поёжилась, зевнула, скорее всего от перемены давления - уши заложило. “Так всегда!" – мысленно отрезала она, хотя поток дум не прекращался вместе с ощущениями, переливаясь от одного к другому. Стюардессы вышли в проход, начав показывать краткий курс пользования кислородными масками. Телевизоры автоматически задвинулись внутрь потолка, сотрясаемые, ибо самолет попал в воздушную яму.
“Раз, еще раз!” – считала Кристина. Она вся как-то съёжилась, внутри появилась тревога, и ввиду особой женской чувствительности, выросла до невероятных размеров, засев комом в горле. Самолет закачало. На табло сиденья перед ней, загорелись красным знаки “пристегнуть ремни!”.
“У всех такие же огоньки!” – мелькнуло в дальней закроме её мыслей.
Щёлканье ремнями продолжалось недолго – видно было, что все так-же волнуются как и она. И она то же самое подумала. Хотя потом она ещё подумала, что – нет, она всё же сильнее чем другие беспокоилась о судьбе рейса этого самолета, который казался ей таким неповоротливым, тяжеленным, грудой частиц, собранных вместе, от отдельного к целому. И непонятно было, как эта махина может взлететь и преодолеть такое количество миль, ни разу не дав сбой!
“А ведь это могло случиться в любую секунду над океаном, – подумала она, – и вот уже на подлёте!”
Самолёт бросало из стороны в сторону, будто ураганный ветер смеялся над ним, а вместе с ним над человеком, с его технологией, забавляясь перекидыванием железной птицы меж облаков - одно об другое, как мальчик-великан, подкидывающий мячик. Впрочем в большинстве случаев “великана” всё же удавалось усмирить – прогресс не остановим!
Кристина напряженно ждала, когда же, и главное чем это все закончится! В горле пересохло, и она не могла достать бутыль с водой, да и не было желания. Все мысли как-то опустились, сосредоточились на прошлом ее жизни. Воспоминания мгновенно всплыли картинками и чувство-образами, стали кружиться, проноситься, отражаясь в собственных глазах, и как-будто подытоживая то, что прожито.
Она жила в Америке всю свою сознательную жизнь, варясь в том обществе, в котором ее воспитывали приёмные родители, что конечно же души не чаяли в своем чаде, и давали ей всё что нужно... и не нужно тоже- “Пускай! Ребёнка надо баловать!” Как и брат, который не был ей родным, но сблизился за время семейной жизни так, что казалось не было никого дороже – оказался возлелеян парой Сэлисбери – приличной семьёй американцев среднего достатка, которые в сущности-то хорошие люди, не всё понимающие в том как воспитывать детей, но кто же из нас безгрешен!? А потом она узнала, почему, и что от неё скрывали до определенного возраста, чтобы не навредить, как им казалось, несформированной ещё девочке, у которой все так хорошо, стабильно, нет ни горя, ни печали, нет нужды ни в чем – ни в хорошем питании, ни в образовании, ни в игрушках, ни развлечениях, а главное в родителях, в семье! И ладно до поры до времени, пока не проявились некие тонкие черты несхожести её характера с общепринятым везде, и они попытались уладить всё хождением на остров аттракционов, и покупками всевозможных пирожными, карамелей, новых игрушек, но она упорно не хотела меняться в своих маленьких "странностях”. И тогда – поход к психологу, который на первый раз не увенчался успехом, но на последующие, став давать определенные результаты, всё-таки помог. Немного нервный домашний терапевт убедил долго сомневавшихся родителей в том, чтобы они перестали скрывать от дочери то, что она, быть может, уже чувствовала, но не до конца понимала, и предложил рассказать ей просто правду, так как она есть! И вот они решились, и она, удивленно раскрыв глаза, слушала то, что подсознательно подозревала уже, но не осознавала до конца, что она - приемная дочь, и они не настоящие ее родители, а лишь пара семьянинов которым так-же как и тысячам таких же, не посчастливилось иметь своих детей, и потому так получилось, что... вообщем, что никакая она не Сэлисбэри оказывается, а Евлампьева, и родилась она - в России, далёкой, неведомой, мистической стране – рядом с Саратовым, где и была сдана неизвестной матерью в приют, потом попала в детский дом, и, кто её настоящие родители - неизвестно, ибо невозможно найти, и живы ли, и почему так с ней поступили, какая тому причина была, что она очутилась в неродной стране, и так далеко!? Конечно ребёнок не мог без плача вынести такое количество откровений о себе, которых он, бедный, не ведал! Но ведь по прежнему, не смотря на столькое время, все эти факты которые открылись ей так поздно, о своем происхождении, всё это лежало для неё под слоем необъяснимой тайны, которую она не могла открыть, но и скрыть не получалось, и которая ей же не давала спать по ночам.
Так ей было странно, что она не такая как все. Только ли потому, что русская по крови, или еще какая причина тут крылась, быть может в характере – неизвестно. Но почему тогда в школе, даже – частной, куда не попасть простым отпрыскам, где одни девочки – её ненавидели? Ей строили козни все от мала до велика; её однокашницы кидались в неё учебниками, тянули за волосы, били до синяков, пачкали платье, пакостили, всячески изворачиваясь от наказаний старших, и даже в минуты затишья, у неё не было покоя, когда то, что заставляло всех с презрением относиться к ней, называлось "бойкотом", что может быть ещё хуже, ещё обиднее, и труднее выносить, чем физическую боль! Девчонки изредка смотрели на нее, не без ехидства, чаще всего, бросая ненавистные, и взгляд, и возгласы, типо: “Мерзкая коммунистка!” или просто, без “мерзкая”.
А потом, в средних классах, она навсегда запомнила, как усмиряют буйных, или просто не желающих слушаться с мнением большинства, то есть “странных” учеников – при помощи специальных таблеток, которые всем и всюду пихают учителя, которые верят науке и директорам. Родители, которые верят этим учителям, естественно не препятствуют этому, дети, которых родители так воспитали, что они могут поделать?. И те и эти, свято веруют в демократию своей любимой страны, которая правее всех, сильнее всех, и богаче, и поэтому, самой лучшей, самой великой в мире, и за всю историю никогда не было и не будет! “Мы правы!”, и “Да, мы можем!” Да и она сама в этом была солидарна с общим числом людей, хотя изредка, не часто, лишь крохотные сомнения насчёт правдивости происходящего выносились на поверхность ума, будто некое генное чутье помогало ей отличить правду от лукавства, и тогда уж чувства было не обмануть, а ее не остановить! Впрочем явные нападки всегда сносила с кулаками, и в обиду редко получалось давать себя, скорее давать по носам другим – это факт! Постоянно жить в страхе и обиде ведь невозможно!
Как-то закончила, вымученную ею школу, не особо выделяясь в знаниях, хотя всё-таки выше среднего, но ведь она отнюдь не гений! Повременила учебой и несколько лет работала то тут, то там: забегаловки, рестораны – уже лучше - не работая ведь не проживешь! У нее появился бойфренд, обычный американец, не слишком худой комплекции. Она пошла в колледж, и не очень печалилась за свою судьбу – “совсем взрослая теперь!” Каждую неделю ее можно было застать в местной библиотеке, сидящую в бесплатном интернете, пересматривающую десятки раз, порой уже одни и те же фотографии царской семьи Романовых, балерин, особенно Павловой, каких-то нарядных дам в платьях, и девочек-дюймовочек а ля Феи Драже. Все – чернобелые, прошлые, полулегендарные, как из мифов по истории, они заставляли умилять ее сердце, нравясь своими позами и жестами, взглядами и улыбками, бесконечно милыми, такими странными, потому что она просто не знала, что можно так улыбаться, ибо никогда не видела такого здесь, в Америке, где все скалят зубы просто так, даже если совсем не хотят этого, по привычке, и оттого улыбка, так казавшаяся обыденностью ей виделась неискренней, навязчивой и неприятной. Недаром на нее еще в школе все тыкали и крутили пальцем у виска, за то что она никогда не улыбалась, и была “сама бледность!” Виновата ли она в том, что не могла им понравиться? Виноваты ли они, ведь дети! А взрослые? Ведь умнее – да, хотя неполно, отчасти, ибо и они – такие же дети, и жертвы мира, общества для кого-то, кто..кто.. "Но не надо!" – дальше она боялась пускаться в рассуждения, ибо страшно, а вдруг кто подслушает мысли и всё потом расскажет, донесёт, ведь здесь все следят друг за другом, если что не по нраву!..
Но это тогда, в прошлом! Теперь же всё уже позади! Вот-вот должен закончиться долгожданный полёт, и участь “железной птицы”, каждое движение которой пугает её, решится! Ведь она никогда еще не летала так далеко от всё-таки родного дома, которым Америка заслуженно стала для нее, ведь там хорошо, тепло, и безопасно, не смотря ни на что! А что будет впереди, какие обстоятельства встретятся ей по приезде, какая публика, как к ней отнесутся? Да и не правда ли все те слухи и мифы, что распространены стереотипами у неё дома среди простых граждан, о том как “там” дико, и плохо живётся людям, и опасно, и нет свободы, и вообще: “Куда ты собралась, девочка, зачем тебе это надо, когда здесь все так благополучно, и жизнь уже начинает складываться? Ну куда же ты собралась ехать?” Ну а ежели не нужно ей ничего из того однообразия, если тянет, тянет куда-то неведомая сила, и душу мнёт и спать не дает, и в снах является то ли мамой, то ли ангелом, таким родным, нежным, светлым чувством наполняя её, что и не хочется просыпаться опять в эту реальность!
“Высоко-то как! Он ведь не упадет! Не разобъется!? Не дай, не дай ему упасть!.. И отчего такая пессимистичность?”– подумала она. В ней видимо чувствовался этот противоречивый русский характер, не смотря на полное отсутствие языка, и забвение оставшихся традиций!
Подлетали! В окне редели тяжелые облака, а из-за их остатков проступала и земля, и множество построек, отсюда с высоты совсем крошечных, и тонких пестрящих линий, силуэтов, и неровных квадратов полей, неярких цветов, и большое количество (обогнули леса) серых бетонных полос и фигур - вот уже ближе, так что можно разглядеть машины, снующие туда-сюда с черепашьей скоростью, вдоль узеньких улиц! И там внизу везде – люди - работающие, спешащие, занятые, такие же как в оставшихся позади штатах, и так-же тоскующие и смеющиеся, беззаботные и трудящиеся, сильные и слабые, и суета сует, но все-таки по-другому, и много-много их, как муравьёв, рассыпано по этим крошечным – вот уже крупнее – коробкам, там, на земле, на той земле к которой скоро пристанет этот белый лайнер.
Солнце вышло. Выехали шасси – показалось, что застряли, остановились – перехватило сердце! Нет, уже окончательно выдвинулись, значит все нормально!
Ей стало легче, и страх сняло. Тем не менее, всё меньше и меньше метров разделяло самолет от взлетно-посадочной полосы аэродрома Пулково. Борт накренился – всё внутри неё опустилось вниз, потом вверх, до тошноты, и снова вниз! Вот уже ближе, и аккуратней, еще, ещё – пальцы сами незаметно вонзились в ручки сиденья, оставляя следы пота! Всё! Садимся! Мгновение – все замерли! Пропасть исчезла, и небо соединилось с землей. Глухой удар – все затряслось – неужели! Кажется... коснулись... сели? Сели! Сели!!!
Все облегченно вздохнули, хотя махина продолжала яростно нестись, но упорно и беспрекословно, тормозной путь укорачивался на глазах, снижалась тяга двигателей, давление ослабло. Пассажиры захлопали пилоту, отдавая должное его мастерство и всей сложности предыдущих минут. Кто-то нервно заговорил, зашумел ремнями, защёлками багажа; все повскакивали с мест, стали собираться – торопились скорее наружу. В проходе за секунду выстроилась очередь. Кристина вошла в неё - сердце наполнялось непонятно чем, тревогой ли, радостью - скорее предвкушением! И вот потеснилось, понеслось, зашевелился поток людской, и ее с сумками потолкали к выходу, мимо улыбающихся стюартов - немцев.
Ещё мгновение – двери распахнулись! На встречу ей открылось солнце, небо, ветер в лицо, и, словно ей открылось свыше... вдохновение! Это уже был русский воздух! Русское небо! Русский асфальт! Всё родное! Всё своё! Оттого и слезы чуть не полились – хотя вот, уже текут, от ветра и усталости, или всего вместе, что накопилось за эти прошедшие дни, и так мгновенно, к самому концу, будто ждало, вылиться и обнажиться в ней! Она почувствовала, как-будто дитя снова возвратилось в чрево к матери, в тёплый дом, и дитя это – она! А потом ей так-же открылось, что дитя никогда и не покидало этот дом, и не было ничего вне его – всех этих пятнадцати-семнадцати лет! Ей снилась эта минута, именно как она будет так стоять и дышать, впитывать в себя весь этот - нет, не запах - дух, дух земли, где она родилась! Всё естество наполнилось живительной силой, она, как лучи, била изнутри и сочилась наружу, так, что все могли видеть этот свет, через ее глаза – нечаянные, и такие же глубокие!
– Широко как! Только теперь, только сейчас, я поняла что это было, что оно дремало всё время во мне, и ждало своей минуты, именно мига проснуться и выразиться, счастью! Ради таких моментов и стоит жить!!
С трапа самолета, вниз ступив на асфальт, она застыла на одном месте и достаточно долго не могла пошевелиться, а лишь отрешенно смотрела глазами по сторонам, невзначай кивая, проходящим мимо, усталым пассажирам рейса.
- А не сон ли это, и впрямь?
Она боялась проснуться, боялась, что все тут же закончится, и не могла насытиться мгновением!
– Обновление происходит – я чувствую это! Я наслаждаюсь тем, чего мне не хватало всю мою жизнь! Я пью этот миг как нектар! И не мешайте мне никто, не смейте даже потревожить мой покой, моё мгновение, моё счастье – я наслаждаюсь!
– Девушка, автобус уже отходит! Мы не будем долго ждать! – прозвучал голос водителя.