С теплотой и нежностью мы всегда вспоминаем о ветеранах Великой Отечественной войны, их подвиге и победе. В городе Лузе живёт один из них – Игорь Николаевич Вахрушев. За плечами убелённого сединами ветерана, которому исполнилось в декабре 87 лет, нелёгкая, но удивительная жизнь. Судите сами.
Когда началась война, семнадцатилетний комсомолец Игорь Вахрушев работал на лесозаводе, в электроцехе. Молодые, крепкие, весёлые ребята в первые дни войны ринулись в военкомат: так велико было их желание попасть на фронт и громить немцев. Но пыл удальцов охладили: нельзя оголять участок, вы тоже работаете на победу. А как тяжело они переживали отступление нашей армии! С замиранием сердца слушали Левитана и верили в Победу. И только в феврале 1942 года желание сражаться у юноши исполнилось. Он получил повестку на фронт. Ещё до призыва прошёл не одну комиссию. В военкомате говорили, что его, скорей всего, направят в войска спецназначения. Он досконально изучил винтовку, тренировался в стрельбе, показывал хорошие результаты. Эти навыки пригодились на передовой. Отправляясь на фронт, и подумать не мог, что вернётся в родной город через долгие пять лет.
В Горьком из новобранцев отобрали группу из 30 рослых и крепких ребят, в которую попал и он, и отправили в село Раменское Московской области в 201-ю парашютную комсомольскую бригаду ВДВ им. Кирова. В небольшом лётном полку в течение месяца они прошли воздушно-десантную подготовку: учились отражать нападение неприятеля и уметь защищать себя, прыгать с парашютом и собирать его. Парашютный десант готовили для выброски в тыл немцев. Однако в боевые действия вступить не пришлось. Их обмундировали, посадили в теплушки и высадили в Гороховецких лагерях. В войну там проходили военную подготовку солдаты, формировались и уходили на фронт армейские части и подразделения. Как говорили тогда: кто в Гороховецких лагерях не бывал, тот войны не видел.
– Жили мы в огромной землянке, спали на нарах в три этажа, одна печурка, – вспоминает Игорь Николаевич. – Здесь нас снова обучали воинскому мастерству. Гоняли как следует. Придёшь в землянку, начнёшь раздеваться, а ты весь мокрый от пота. После двух недель изнурительных учений 317-й запасной стрелковый полк погрузили в вагоны. На рассвете паровоз остановился в Тихвине, в 200 километрах от Ленинграда. Мы высыпали на свежий воздух. Кругом был белый снег. В боевом снаряжении больше 20 кг весом, к тому же я ещё тащил ручной пулемёт с диском патронов порядка 14 кг, подошли к берегу Ладожского озера. Пулемёт я знал хорошо и хорошо умел стрелять из него.
Мы испытали чувство небывалого душевного подъёма, когда получили приказ перейти по озеру на другой берег, в город Ленинград, чтобы его защищать. Хотя мы были неважно вооружены – что можно сделать с одной винтовкой да пулемётом? – настроение у всех было боевое. Вытянувшись в цепочку, двинулись по ледовой дороге. От бомбёжек местами она была покрыта водой. Идти было тяжело, приходилось даже машины на себе тянуть. Чтобы колонну не разбомбили, над нами летали истребители и отгоняли фашистов. На другом берегу, чтобы немного обсушиться, разожгли несколько маленьких костров: сняли обувь, выжали портянки, но в основном сушили на себе. Подкрепившись выданными перед броском 3 сухарями и пакетиком пшенного концентрата, едва не падая от усталости, двинулись в город.
Вид города просто потряс: заграждения на улицах, мешки с песком в окнах первых этажей, измождённые лица еле передвигающихся людей, штабеля трупов, которые уже начали оттаивать под лучами весеннего солнца. И вдруг заиграл духовой оркестр. Вся наша усталость куда-то подевалась, как будто крылья выросли. И дальше мы пошли строевым маршем на глазах у ленинградцев. Пока все колонны не прошли, музыканты играли, поднимая наш дух. А дух самих ленинградцев даже блокада не сломила. Тысячи горожан работали под бомбёжками, простыми лопатами рыли противотанковые рвы, а по радио фашисты вели пропаганду: «Рус, переходи к нам, вы голодные, а у нас всё есть».
Мы заняли оборону на Карельском перешейке. Бывало, месяца по три-четыре стояли на одном рубеже. Особенно тяжело было воевать зимой. От холода спасали полушубки и тулупы. Радовало, что быстрыми темпами вскоре пошло перевооружение армии, появились автоматы, сначала тяжёлые, потом полегчали. Когда на Ленинградском фронте появились винтовки с оптическим прицелом и глушителем, эту снайперскую винтовку выдали и мне. Она проектировалась как оружие особо точного боя для снайперской работы в любых условиях.
Надо сказать, что снайпер – должность на войне опасная. Находясь под губительным прицелом противника, каждый снайпер знал, что погибнуть легко: чуть ослабил свою бдительность, не пригнулся, веточку ненароком пошевелил – всё, пуля тебя настигла. Наша задача была – выследить и уничтожить фрицев или огневую точку противника. Надо отдать должное: немецкие снайперы были подготовлены хорошо. Мы же несли потери. Выходя на задания днём и ночью, я старался не терять присутствия духа и самообладания, думал и просчитывал каждую деталь поединка – поэтому и жив остался. Зимой в белом маскхалате на своей оборонной полосе ползком находил себе место, подгребал бугорок снега для удобства. У меня была репутация меткого снайпера, даже немцы по радио интересовались, что у вас за снайпер появился? Я держал их в страхе, на коленях перед собой. За меткость на передовой мне даже медаль «За боевые заслуги» вручили, а позднее, как особо отличившемуся, ещё и гвардейский значок.
В боях при снятии блокады я был ранен. А дело было так. Город Выборг было решено брать штурмом. Противник здорово окопался. Разведка доложила, что немцы отошли, но это был обманный манёвр: они встретили нас мощным миномётным огнём. В наступление я пошёл со станковым пулемётом. Паренёк, второй номер, подавал мне ленты, а я поддерживал огнём штурмовые отряды. Чтобы прижать фрицев, пулемёт решили перетащить на более выгодное место. Тут-то нас и накрыло: мины, как град, летели.
Война есть война: в этом бою мы многих потеряли. Моему напарнику пуля прошила сердце, он только-только в пополнении пришёл. Немцы меня тоже засекли, и я остался один на один со снайпером, который был на более выгодной позиции. С крупнокалиберным пулемётом он держал в руках всю полосу, вывел из строя мой пулемёт, разбив кожух и повредив ствол. От разрывных пуль меня спасал стальной щит пулемёта. Чуть пошевелишься, он стреляет на поражение. Хотел поменять место, но пуля, прошив шинель, поцарапала руку. Выждав немного, всё же сделал бросок метра три. Пуля попала в трухлявый пенёк, но осколок повредил мне ногу выше колена. Превозмогая боль, я снова сделал бросок и успел заскочить за поленницу дров, а потом в лесок.
Раненых и убитых было много. Солдат, которому мина разорвала кости ног, просил помочь. Взяв две винтовки у убитых и привязав к ним обмотки, я потащил его. На помощь подоспели медсестра с санитарами: они унесли солдата, а меня отправили на телеге в полевой госпиталь. Но там осколок извлечь не сумели и меня отвезли в госпиталь на Набережную Мойки. Хирурги долго колдовали над раной, но безуспешно – осколок так и не извлекли. В третьем госпитале операцию мне делала небольшого роста женщина, хрупкая и доброжелательная. Через четыре часа осколок всё-таки достали. Уже в палате, когда мне поставили капельницу, я потерял сознание. Очнулся через сутки под песню «Огонёк». Когда открыл глаза, рядом стоял солдат и пел эту песню. Каково же было моё удивление, когда я узнал, что эту песню он пел для меня.
В госпитале я пробыл четыре месяца. Отношение к тяжело раненым было хорошим. Однажды нас навестили студентки. Ко мне подошла хорошо одетая красивая девушка. Она принесла мне почитать книжку, мы душевно поговорили. Она навещала меня каждый день. Когда я стал ходить, меня поощрили двумя билетами на оперетту «Фиалка Монмартра», и я пригласил эту девушку. Чтобы выглядеть перед ней более достойно, в театр меня одевали всей палатой. После излечения мы с ней переписывались, я даже был приглашён к ней домой. После снятия блокады наша часть освобождала Прибалтику, и, к сожалению, о судьбе девушки я ничего не знаю.
На передовой, конечно, было не до отдыха: между боями надо было и помыться в баньке или где-нибудь, и постирать, и обсохнуть. Помню, как однажды летом к нам приехала фронтовая бригада. Может быть, я ошибаюсь, но мне кажется, там участвовала Шульженко. Запомнилась новая песня о Москве.
Я по свету немало хаживал.
Жил в землянке, в окопах, в тайге,
Похоронен был дважды заживо,
Знал разлуку, любил в тоске.
Но Москвою привык я гордиться
И везде повторял я слова:
Дорогая моя столица,
Золотая моя Москва!
Наркомовские сто грамм нам давали как лекарство: для организма они были полезны, поддерживали силы, особенно в зимний период. Лично я употреблял только в тяжкие моменты, а всегда отдавал их товарищу за пайку хлеба. А потом этот же кусочек хлеба я отдавал ему обратно. Табачный паёк я тоже отдавал за сахар.
На фронте иногда случались и невероятные истории. Однажды я получил письмо от отца. Оказалось, отец воевал рядом, на Волховском фронте, у нас даже был одинаковый номер полевой почты. Я узнавал, можно ли нам вместе воевать, но отец написал, что будем общаться через письма – так будет легче. Он нашу семью – маму и четверых детей – оставил рано. Мы в Лузу переехали из Архангельска. Потом отец получил тяжёлое ранение, заново учился говорить и ходить, и наша переписка прекратилась.
После победного 9 мая война закончилась не для всех: по лесам скрывались власовцы, остатки немцев и их прихвостни. Пришлось вылавливать их в лесах, на хуторах, находили даже в сундуках, при всём вооружении. А в начале 1946 года меня направили в Москву на бронетанковый завод, где на капитальный ремонт ставились наши и американские машины. Назначили мастером электроцеха, так как электротехнику я знал с довоенной поры. А по вечерам я ещё показывал в клубе кино, так как был знаком и с работой киномеханика. Поэтому я был на хорошем счету и беспрепятственно пользовался увольнительными в город, даже в кинопрокат на машине ездил.
Сегодня жалею, что не остался работать на заводе: уж больно сватало начальство. Мне же захотелось домой. Сейчас думаю, что я тогда погорячился: это мимолётное решение всю мою судьбу изменило. Когда в Лузе вышел из вагона, так и ахнул: жил в Москве, а тут всё снегом замело, ни зги не видно. Картина была после столицы, скажу я вам! Мать жила в деревянном двухэтажном доме в комнатушке с дощатой перегородкой, так что условия жизни не были лёгкими.
Вся моя послевоенная жизнь связана с кино: прошёл путь от киномеханика до директора киносети. Приятно, что о войне у нас снято много интересных фильмов, правдиво передающих её атмосферу. Работая в кинотеатре, я всех приглашал на просмотры военных фильмов и обязательно давал к ним свои комментарии. Думаю, имел на это полное право, так как всю войну прошёл, видел всё своими глазами и не терплю, когда искажают действительность. За четыре года войны было всякое. Не одобряю, что столько неправды было сказано в последнее время о Сталине.
Раньше я часто выступал перед школьниками, военнослужащими, офицерским составом. Сейчас из-за возраста не хожу ни на какие встречи. Даже свой выходной пиджак, тяжёлый от орденов и медалей, только в день Победы вынимаю из шкафа...
На парадном костюме ветерана уже в мирное время появился новый орден Октябрьской революции, который ему вручил губернатор. Он сказал, что им награждают лишь за очень большие заслуги.
Надо отметить, что Игорь Николаевич за свою долгую жизнь не поменял своих убеждений: в партию вступил в сорок третьем перед боем, и вере своей не изменял. Как и супруге Манефе Фёдоровне. Они встретились на танцах в феврале сорок седьмого и поженились. С той поры вместе уже шестьдесят два года. Оба в Лузе – люди уважаемые. Четырёх детей вырастили-выучили, внуков помогают поднимать.
В сорок первом война тяжёлой поступью вошла и в судьбу Манефы Фёдоровны, всему научила. Девушка пошла работать учеником жестянщика в механическую мастерскую: делала вёдра, тазы, прочий инвентарь. Сороковые роковые лишили её единственного брата-лётчика, который погиб на Орловской Дуге. Помнит, как они, девчонки, письма на фронт писали, по-дружески поддерживали незнакомых солдат. За фронтовика и замуж вышла.
Где бы ни работала Манефа Фёдоровна, а стаж её более 40 лет, на любом месте её главными попутчиками оставались трудолюбие и ответственность – этого у закалённых войной тружеников тыла не отнимешь. А женщина она даже в свои 83 года – красивая, статная. Поёт – заслушаешься. Да и сплясать может. Удивляешься: какое сильное поколение! Столько им довелось пережить, а они такие крепкие и духом, и телом! Несмотря на трудности, умели радоваться простым вещам, заботиться друг о друге, мечтать и верить...
Война оставила след в судьбе, но не растоптала. Натянула жилы, тела и души, но этим только закалила характер. Она до сих пор шагает по жизни супругов. Двадцать лет назад напомнила о себе новой напастью – Игорь Николаевич полностью ослеп, но старается сам передвигаться по дому, даже помидоры высаживает – безделье и бесполезность жизни не выносит, как, наверное, все люди их поколения.
Пожелаем же ветеранам здоровья – об этом лишь мечтают они сейчас. И ещё о том, были бы здоровы и счастливы их дети и внуки, ради которых они воевали, приближали Победу трудом, восстанавливали мир после разрухи...