Я, ты, он, она!
Вместе целая страна!
(из песни)
Милаша завела нас в дом. Очень чистенький и уютный. На полу пестрые домотканые половики. Посреди комнаты огромный стол, наверное, дубовый, выскобленный до бела. По бокам такие же добротные лавки. У дальней стены русская печь, как положено с лежанкой и черным, от копоти, зевом.
На лежанке сидел огромный, со среднюю собаку, серый кот. Когда мы вошли, он перестал вылизываться, и с любопытством на нас уставился.
Бабулька суетилась, и уставляла стол разной снедью.
Я хоть и не голодная, почувствовала, что слюнки потекли от таких запахов.
-Садитесь, садитесь гостюшки! Самовар не простыл, пироги тоже на поде держала, теплые.
Мы не заставили себя долго упрашивать. Налегли на угощение.
После чаю из ароматных трав, Митрий решился и спросил хозяйку про дядю.
-Да, что ты, милок, что ты! – замахала на него руками Милаша, - я ж батюшку твоего сама выхаживала. Да больно он израненный был. А Беляны, сестрицы моей уже не было. Кому ж мертвую воду сотворить то было, что бы раны затянулись. А моя живая, не справилась. Жаль, конечно. Батюшка твой, человек достойный был, да будет светел ему Ирий.
Я, краснея, поддерживая свою легенду, тоже спросила про суженного.
-А как же, внученька, конечно найдется. Чую совсем рядом он. Года не пройдет, под венец пойдешь. Суженный твой и умом хорош и собой пригож. Замужем, по любви когда, как в песне живешь. Вот и бабка твоя Беляна, сколько забот себе нажила, а не пошла за нелюбого. А у тебя сладится все. Я еще правнучат понянчу.
-Ошиблись вы, хозяюшка. Бабушку мою не Беляной, а Беллой звали.
-Так это она в вашем миру так звалась. А здесь – Беляна. Как родилась – Беляна. Уж мне то не знать, чай сестрица старшая. Значит и тебе я бабушка двоюродная, как и этому олуху, Красава, мать его – племянница мне, младшая Белянина дочка.
У меня захватило дух. Как же! Я себя сиротой круглой считала, а у меня оказывается родственников не счесть. Как хотелось, чтобы это оказалось правдой. Так надоело быть одной- одинешенькой. Митька мне тогда братом двоюродным приходится, или как там, кузеном, по другому.
Я посмотрела на Митьку-Гамлета, тот сидел, вытаращив глаза, и как будто впервые меня видел. У меня, наверное, тоже выражение лица было непередаваемым.
Новоприобретенная бабушка, тем временем, стала меня в баньку собирать.
-А как же! После дороги то. Накормить, напоить, в баньке выпарить да спать уложить. Все по людски. А ты Митрий домой ступай, пока не стемнело. Матери передай, мол, племянница ее, Анфиса вернулась. На днях в гости должно зайдет, - и выставила кузена за двери.
Мы тем временем пошли в баню, которая оказалась тут же за домом, на берегу кажется той же речки.
Зайдя в предбанник, принялись раздеваться. Я развязала платок на плечах и Милаша ахнула:
-Так вот кому Беляна Силу оставила! Как уж я переживала, что с собой унесла. Без мертвой воды, как тяжело раненых лечить. Ты Силу, то, припрячь, супостатов хватает. Как прознают, покою не дадут.
Я не сразу сообразила, что бабушка Силой мое ожерелье называет. А когда поняла, спросила:
-Как спрятать то? Куда? И Сила то в чем?
-Так она тебе без наставления оставила? Выходит, ты и не знаешь ничего? Давай-ка я тебя попарю хорошенько, а ты мне подробненько и обскажешь про все, без утайки.
После бани мы сидели за самоваром довольные и разморенные.
-Бедная, ты моя. Это ж до чего дойти нужно, чтобы гомункулов творить. Ты это брось. Грех это. Нечисть только и ждет, чтобы такое вместилище себе найти. Потом сжить то его будет нелегко, а оно тем временем столько напакостит. А Силу свою в себя прими. Просто подумай, что она в тебе целиком растворилась.
Я попыталась, и ожерелье стало, как будто проникать в меня. Кожа под ним, как раскалилась, и стала жечь крапивой, пока Драгоценность не исчезла внутри меня полностью.
-Ну, вот и хорошо, - произнесла бабка, - теперь никакой лихоимец не отнимет. Нам с сестрицей, нашей матерью Купавой сила была дана. Мне над живым, а Беляне над мертвым. К Силе мы с детства привыкали, да матушка нас наставляла. Меня все живое слушается: птички, зверушки и над человеческими судьбами власть имею. А сестра все не живое доглядывала: вещи, утварь там какая.
Но это не главное. Я живую воду создать могу, а Беляна мертвую. С живой и мертвой водой можно даже мертвяка оживить: польешь мертвой – все раны затянуться. Польешь живой – он и дышать начнет. Мы то этим не баловались. Всему свой черед и срок назначен. Бывало, конечно, когда допреж срока кто смерть примет. Поможем тогда. Только редко это случалось. Почитай за все времена три раза и было то. Но охотников смерть перехитрить много. Потому то матушка и разделила Силу.
В запас живую да мертвую воду не напасешь. Она через час простой становится. Проверить бы надо. Силу твою теперь.
Милаша, прошептала что-то, в ладоши хлопнула и в открытое окошко влетела ярко окрашенная птичка. Быстро, ловким движением старушка, невесть откуда взявшимся ножом, отсекла птичке голову. Я только ахнула.
-Ну, давай, девонька, представь себе какую посудину с водой, - произнесла бабка и жалостливо шмыгнула носом.
Я поднапряглась, и на столе появилась обыкновенная стеклянная колбочка с водой, как в кабинете химии.
Бабушка, сложив голову и тушку птички вместе, полила их из колбочки. Птичка срослась, даже кровь исчезла. Потом как бы задумавшись, протянула вперед руку, и в ней уже была глиняная плошка с водой, полила на трупик птички, и та несколько раз дернувшись, выпорхнула в окно.
-Вот и славно. Приняла ты Силу девонька. Дар конечно великий, но и опасный. Лишний раз не сказывай никому, даже близким. А посудинка ловкая какая у тебя, - пробормотала Милаша, беря в руки мензурку. Можно я ее себе приберу?
-Такое и отметить не грех, - сказала потом, враз повеселевшая бабулька, - Я сейчас быстренько в подпол за наливочкой сбегаю.
Через час мы с Милашей уже распевали песни. Прошлись по всему народному репертуару: и про березку во поле, и про рябинку с дубом. Бабка ловко подхватывала и тоненьким голоском со слезой выводила:
-Ты гори, гори моя лучи-и-на…
И тут, я по перед собственного визга, оказалась на печной лежанке…
В двери избы, несколько боком, входил огромный седой медведь, и что-то пытался затащить в дом.
-И чего ты так всполошилась, Анфисушка? Не пужайся. Муж это мой – Патрикей Потапыч. Я его за солью на солонец отправляла, запасы, соленья делать ж надо на зиму.
-Как муж? – заикаясь, выдавила я с печки, - это ж медведь.
-Ну, и медведь. Так это он днем медведь, а как солнышко сядет, так и человеческий облик принимает. А зимой ночки дли-инные, - мечтательно протянула она, и потупилась как девица.
Медведь, втиснувшись в тесноватый для него дверной проем, волоча за собой объемистый и видно тяжелый мешок, густым басом произнес:
-По какому поводу гуляем девочки?
-Патрикеюшка, родственница к нам приехала. Племянница внучатая. Анфисой кличут, - пропела Милаша виновато, и вполголоса добавила, повернувшись ко мне: - Не любит Потапыч духа хмельного, нюх у него чуткий, медвежий.
-Как племянница? У Красавы вроде один сын? – прогудел «дедушка».
-Так она дочка Любавы, старшенькой Беляниной.
-Ох, и где ж она сиротка была все это время?
-Так в грядущем. Куда Беляна от Мизгиря бегала.
-Горе горькое, мало что сирота, так и росла в месте нелюдском. Бывал я там. Жить нельзя. Воздух отравленный, вода вонючая. Разговорился с мужичком одним. Кособрюхенький, ножки тоненькие, вроде по душам говорили, а он меня чуть в какой то цирк не запродал. Залома-ал…
-Это когда ж ты в грядущее бегал? Почему я то не ведаю?
-Так, когда тебя, судьбу свою искал, и когда батюшка твой, Берендей, занемог, ты и причитала, что мертвой воды нет. Я и сходил до Беляны. Да не успел. Если б не мужичок тот. Я его про дом Белянин пытал, а он меня в другую сторону вел. Одно слово нелюдь.
-Так Вы что, Патрикей Потапович, можете в будущее ходить? – осмелев, я решилась слезть с печки.
-И в грядущее и в прошедшее…
-Интересно, наверное, во времени путешествовать?
-Да чего там. Я ж говорю по нелюдски там. Здесь лучше.
-Хватит девонька, потом допытаешь. Ты Патрикеюшка в баню иди, еще не остыла, в аккурат сейчас перевернешься.
Пока Патрикей парился, я расспросила Милашу:
- Как же так вышло, что за медведя замуж вышла?
- Так я по охоте шла. Живность всякую с детства не боялась, языки их лесные знаю. Встретила как- то в лесу Потапыча моего, то да се, поговорили, он меня в гости зазвал. Молодые тогда были горячие. Мужик он хороший хозяйственный, полюбил меня, все цветочком аленьким называл. Сарафан мне Беляна тогда справила алый-алый. Он как положено сватов заслал, да мои уперлися: как это девку за зверя страшного. Только какой же он страшный. Он добрый. Вот я убегом, без благословения и вышла за него. Простили потом.
- А в сказке про Машу и Медведя по-другому. Там Маша от Медведя в коробе с пирогами убежала.
- Вот ведь как перевернули все! Ох, люди-люди. Что не поймут так досочиняют. Патрикеша мой охотник до сладкого, да до пирогов. Пошлю гостинец своим с ним, так он то пол туеска меду по дороге съест, то пироги понадкусывает. Ну, и решила его проучить. Сама в короб залезла, а тарелку с пирогами на голову поставила. А он, шельмец, только то от дома отошел, а уже в короб полез. А я ему и кричу, что, мол, вижу – вижу, не смей пироги есть. Он отошел подальше и опять в короб, а ему снова, мол, вижу - вижу. Потом уже почти до моих дошел, опять к пирогам, тут уж я вылезла да отругала, как не совестно мол. С тех пор перестал гостинцы портить.
- А другая сказка, где девочка у трех медведей, без их ведома гостила, и кашу съела и стул сломала…
- Так то уже после было. Нас действительно дома не было, как в гости Красава заявилась, малая тогда еще была. И напустила в дом зверья разного, она тоже, как я, язык тварей живых понимает, только они ее не очень слушаются. Когда мы домой пришли полный разгром застали. Белки по столу скачут, свиньи дикие в кладовой все перевернули, а на постели лось лежит здоровый такой. То есть зазвать, она их зазвала, а когда они безобразничать стали, выгнать не сумела. Звери они же как дети малые. Хотела мне доказать, что тоже, что-то может, а вышло… Короче, досталось ей тогда на орехи, и от меня, и от Потапыча. До сих пор, наверное, в обиде. Может, я ей тогда чего лишнего сказала.… Но с тех пор в гости не ходит, да и нас не зовет.
В это время в двери вошел здоровый мужик, с окладистой пегой бородой, в чистой холщовой рубахе, и басом пророкотал:
- Давай, хозяюшка, потчуй, чем лес послал. И ты, красавица, не обессудь, что напугал, знал бы поостерегся, в дом до темна входить.
- Да, что вы, Патрикей Потапович, вы же дома у себя, а испугалась я только сперва. Мне бабушка Милаша, уже порассказала, что вы не злой.