За окнами палаты хирургического отделения Республиканской больницы уже который день лютовал февральский мороз - злой, трескучий и неумолимый,
Причудливый орнамент хрустальных узоров из тонкого льда на стеклах окон, словно по поверхности прошлась незримая, волшебная кисть, искрились веселым, животрепещущим светом, вселяя в больных надежды на скорое выздоровление.
Холод в 27-30 градусов по Цельсию в этом южном крае был чем-то вроде светопреставления и потому, наверное, беспокойные люди, удивляясь его пронизывающему до костей норову и неуёмной силе, тревожно вглядывались в серое, промозгло-свинцовое небо, начиная думать о земном конце.
Но старики, помнившие за пятьдесят и более лет, успокаивали взволнованных граждан и приводили свидетельства, основанные на рассказах людей еще более старшего поколения, что подобное здесь уже бывало не раз.
Но как бы то ни было, настоящая русская зима, напоминающая о Сибири, Арктике, вечной мерзлоте и белых медведях, властно заявила о себе и прочно установилась у кавказских предгорий- на полях, на улицах, на дворах; толстый лёд сковал прежде не замерзавшие каменные бока горных рек и кое-где даже накрыл их сверху стеклянной, но твердой, как бетон, толстой ребристой ледяной шубой.
Вековые буковые пни в лесных чащах разрывались на части, не выдерживая энергии образовавшегося внутри льда, издавая гулкий хлопок, похожий на пушечный выстрел.
Но, что эта зима никак и ни с кем шутить не собирается, более всего подтвердилось тем, что к концу дня в означенную палату вкатили на грохочущей колёсами старой больничной тележке средних лет мужчину плотного телосложения, с ампутированными пальцами обеих рук.
Он работал в соседнем Ставропольском крае скотником и получил обморожение, разгружая на холодном ветру сено с трактора в кошару.
После нескольких дней, проведённых в пути к больнице и прошедшей затем операции, скотник с трудом, тяжело приходил в себя после долгого наркоза.
Все фаланги пальцев на руках были отсечены до края ладони, остались только культи, как грустное напоминание, что на их месте когда то находились живые и сильные пальцы рук.
И что когда-то они назывались руками.
Перевязанные огромными белыми бинтами, они были похожи на боксёрские перчатки.
Больной стонал и бредил в дремотном сне.
Дурманяще-неприятный запах камфары, спирта, эфира и гниющих ран, словно смог, висел во всей палате.
В ней находилось ещё пятеро больных, которые то поодиночке, то хором периодически выдавали удивительные по тембру и силе рулады голосами, варьировавшими между драматическим тенором, дискантом, лирическим баритоном и басом-профундо.
Это были арии из неизвестных доселе музыкальных произведений для культурной общественности.
Трое больных находились в палате после операции по удалению аппендицита и один-после операции с прободной язвой желудка.
И наконец, ещё один, самый старший, аксакал, с изможденным, замученным лицом, лысеющей худой голове и красными прожилками глаз.
Он поступил сюда очень давно с перебитой ногой, которая никак не хотела правильно срастаться и которую уже один раз ломали после долгого и неудачного процесса заживления.
Но нога не сдавалась, несмотря на все усилия лечащего врача, сделавшего эту операцию.
Какое -то непонятное его, врача, знаниям, уму, практике и здравой логике бесконечное сопротивление, словно вечное проклятье, висело над этой ногой и нарушало выстроенную логику врачебного плана.
Этот больной и является главным героем, а его история - предметом данного рассказа, ввиду необычности и неординарности описываемого.
За долгие восемь месяцев, ни разу больному не удалось, даже на костылях, подняться на ноги.
Лёжа неподвижно, в одном положении на спине, с задранной вверх сломанной ногой, он стоически выносил все муки от болезненных уколов, перевязок, примочек, присыпаний, разрезаний, вводе игл под кожу для выкачки гноя, снятий и накладываний марлевых повязок, сдираний кожи.
Нестерпимая боль, которую ему приходилось переносить истощили его, ослабили психику и подорвали физическую силу.
Предыстория его драмы была таковой:
Он работал в патрульно-постовой службе в звании старшины.
Находясь на дежурстве, он и два его напарника, за полночь, когда уже затихло движение транспорта, чуть поодаль от обочины трассы разожгли костёр, и, разложив еду, улеглись вокруг костра, в предвкушении приятной трапезы.
Но они не предполагали, что в это самое время на них, заснув за рулём легковушки, несётся на автопилоте полуночник-автомобилист и что он нарушит приятное времяпровождение, влетев прямо в середину костра и разметав всех ппс-ников по разные стороны.
Что в итоге для нашего героя кончилось весьма плачевно- было сломано несколько рёбер и получен открытый перелом правой ноги чуть выше колена.
В больнице ему сделали операцию. Ребра как-то срослись и зажили.
Но ногу пришлось собирать и склеивать по мелким косточкам, операция сама по себе была тяжелой и очень сложной.
Прошло некоторое время и кость, по каким-то непонятным законам биологии, химии и физики, вместе взятым, начала срастаться совсем него плану. Концы срастались как-то под изломанным углом, что в результате укорачивало длину ноги.
А заживление раны шло крайне плохо.
Многочисленные, чуть ли не ежедневные процедуры, только лишь продлевали и усиливали его мучения.
Уговорив пациента, убедив его, что это в его же интересах, больному через четыре месяца была сделана вторая операция. То есть, нога заново была сломана и заново склеена и стянута стальными скобами с вытягиванием на гирях протяжкой через ролики тонких стальных тросов над кроватью.
Итак, с момента его поступления в больницу прошло восемь долгих месяцев.
Но нога не стала срастаться так, как предполагал и планировал хирург.
По какому-то нелепому закону подлости она вновь уже во второй раз стала вести себя таким же образом, а срастающиеся части изогнулись дугой.
Часто к больному приходил хирург, приводил других врачей, проводились консилиумы, а больной, как подопытный кролик, терпеливо, но беспокойно и настороженно выслушивал непонятный ему врачебный лексикон, в котором медицинские термины перемежались с простыми словами, из которых он понимал только одно- дело они ведут к тому, чтобы ещё раз ломать его ногу.
И каждый раз, когда к его кровати подходили врачи, больной ещё издали завидев их, начинал стонать, ныть, издавать какие то ужасные звуки.
Но когда врач, подойдя к его кровати, протягивал руку к накидке, накинутой над задранной над кроватью ногой, начинались громкие выдохи, жалобные стоны, нечленораздельные звуки: оф- ах –вай- вай, я- Алла-хи, я Аллах...!!
Ну, а когда врач, всё же откинув накидку, начинал что-то объяснять сопровождающим, больной, весь напрягшись, возбужденно блестя глазами, со стонами протягивал вперед дрожащие руки, предостерегая не дотрагиваться до ноги.
Часто приводили студентов, чтобы показать данный случай, как неудачный пример срастания костей.
За долгое время он выработал определенные способы защиты от ненужных по его разумению прикасаний и интуитивно чувствовал, когда к нему еще только начиналось движение.
Звуки-
Ой-ай вай… вай… офф- оф-ф-ф, начинались заранее, еще когда идущие к кровати находились далеко.
Это вошло уже в привычку.
Лежа в одном положении на спине без движения, без нормального питания, свежего воздуха -он был на грани морального и физического истощения.
Часто, чтобы его проведать, приходила жена и приносила вместе с едой, иногда и бутылку местной «Московской водки», оборачивая сверху, для камуфляжа республиканской газетой «Грозненский рабочий».
Сразу два удовольствия в одном флаконе: и выпить и почитать.
Так что, больной иногда имел возможность забыться на миг и предаться воспоминаниям дней недавнего прошлого, счастливо и беспечно проведенных им на лоне природы до больничной койки.
Больше к нему никто не приходил, только раз показался старший брат, да и то подозрительно быстро ушел.
И вот иногда, в тяжелые моменты безысходности и упадка настроения он, протянув руку к шкафу, стоящего рядом, вынимал бутылку с синей этикеткой, и, посмотрев по сторонам, бережно, боясь пролить драгоценную каплю, наполнял до краев граненый стакан и жадно, открыв во всю ширь рот, одним залпом опрокидывал его вовнутрь.
Затем закусив, начинал рассказать смешные истории, анекдоты, напевать разные песенки. Но как обычно, под конец происходила резкая смена настроения на диаметрально противоположное- проклиная свою судьбу, неудавшуюся несчастную жизнь, сломанную ногу и всех на свете и всплакнув, больной вконец тихо засыпал.
Это была так сказать привычная и своеобразная система разрядки напряжения и облегчения страданий.
Больные в палате сначала тихо смеялись от его острот, анекдотов, его поведения, ну а когда дело доходило до ругательных слов и слез, так как он был старше по возрасту, то они, не в силах ему чем-то помочь, моментально закрыв глаза и отвернувшись к стене, притворялись спящими.
И вот снова утром, как обычно, слышно, что начался обход врачей во главе с главным хирургом больницы.
Процессия подошла к каждому больному в палате, расспросив и записывая в тетради какие -то назначения, в конце всего, остановилась у кровати, где висела, вытянутая на гирях и тросиках, нога.
Звуки от этой кровати начинались еще в самом начале, когда процессия зашла в палату, но теперь они более звучны и громче: "Ой, ай ай ой ай йойойойойооооо, йо Аллах-йо Аллах….Яяяяя, йой, йооо..."
"Ну, здравствуй орел!
Как ночь прошла, как самочувствие?
Летать скоро будем?" начинает главный хирург.
"Мне хотя бы стать, не до полетов".
"Тааак, ну давай посмотрим, как у нас тут дела".
И рука тянется к накидке над ногой.
"Ой-ай яяя ай-ай…"
"Да ты не волнуйся- откидывая осторожно накидку.
-Не бойся, я не трону, только посмотрю".
Смотрит изучающе.
Слегка покачнул седой головой.
"Тааак, так…. Да…"
-многозначительно произносит он.
Смотрит на коллег и что-то говорит им по латыни.
И потом на понятном языке:
"Да…
Картина вовсе не радует, откровенно говоря.
Все возможное сделали, все средства приманили,
но нога не слушается, вновь срастается неправильно"-.
Вздыхает.
На лице больного, в глазах, в напряженности всего худого тела смесь страха, отчаяния и безнадежности.
Врач продолжает свой монолог
"Остается только один путь у нас -другого выхода я не вижу.
Придется еще раз ломать".
"Ай-яй-айай..-восклицает нервно больной и приподнимает голову, уставившись на врача. - Не-не-ни-ни-ни!
Ломать…?
Нет!
Ломать больше не надо!
Уже раз ломали, хватит!
Я больше не могу..."
"Но нога будет короче и останешься ты на всю жизнь хромым с костылем.
А тебе, товарищ Джабраилов, еще в органах служить.
С такой ногой тебя обратно не примут".
"Ничего! -отвечает больной.-
Не пропаду.
Проживу как-нибудь.
Что-нибудь придумаю... И без ног живут...".
"Ничего придумать нельзя.
Ты должен вернуться домой здоровым, а не инвалидом.
В органах правопорядка инвалиды не нужны,
да и дома ты такой нужен не будешь".
"Не надо ломать! Я не хочу…
Мне надо поскорее отсюда выйти.
Больше я терпеть эти мучения не могу.
Короче, я вам не разрешаю ломать и всё…
На этом точка!"
Врач внимательно посмотрел еще раз на ногу, потом оглядел своих коллег и незаметно, моргнув им, продолжил:
"А нам твое разрешение уже и не требуется…
Обойдемся".
"Как это не требуется?- больной чуть приподнял голову, уперся на локти и, напрягшись, удивленно посмотрел на врача.
-Как это не требуется?"- еще раз повторил он.
"Очень просто, не требуется… И всё.
Мы его уже получили…"
"Как это получили?
От меня вы ничего не получили!"
"От тебя –нет.
Но от твоего брата- да!
Близкие родственники в исключительных случаях имеют такое право, тем более он твой старший брат.
А по вашим обычаям, слово старшего и его воля, насколько мне известно, закон для младшего.
Он нам вчера… дал разрешение на операцию".
"Ха-хм…мм…, дал разрешение!?
Как это так… дал? Как так может он дать без моего разрешения на меня разрешение?"
Лоб его покрылся испариной, черные глаза чуть ли не вылезли из орбит, на лице отобразилось неописуемое удивление и растерянность.
Он стал озираться по сторонам.
До этого объясняясь чисто на русском,
он от внезапного волнения
стал говорить с явным акцентом:
"Абажди, слушай дохтур!
Ти что говоришь?
Какой брат?
Какой разрешений?"
Врач молчал.
"Слушай! Это нога, чей нога?
Мой нога?
Говори…! Да?
А если мой- то и разрешений должен дать хто?
Я!
И никакой, ни старший брат!
Ты понял дохтур?
Если он дал разрешени-ломайте хоть два нога его! Я разрешаю, если он разрешил ломать мою!!
А мой нога - оставьте мине!"
Он начал дергаться, ерзать, так что кровать под ним начала нервно подрагивать и гири на тросах закачались.
"Хватит, я восимь месяца лежу… вот так…
-нервно размахивая руками вскричал больной. -И больше не хочу!"
"Ну ладно, ладно, горный орел!
Что ты так разволновался?
Занервничал.
Успокойся!
Мы тебе плохого не хотим.
Спокойно обдумай свое положение.
Время еще есть".
И, глазами дав знак своим коллегам о завершении разговора, врач спешно направился к выходу вместе к коллегами.
В палате повисла гнетущая тишина.
Больной почесал рукой виски, потер глаза, глубоко вздохнул, напряженно думая, чтобы еще сказать для окончательного разрешения вопроса.
Мотнул на подушке головой влево-вправо, внутренне переживая и осмысливая своё непростое положение.
А за окном со свистом закружила, завыла вьюга, подняла белоснежную пыль, пробарабанив по стеклу мелкой дробью.
И словно в унисон этому зимнему свисту, этому холодному завыванию, ударил в потолок палаты и эхом разлетелся по коридору вослед уходящим врачам громкий, хриплый крик, словно отчаянный вопль раненного барса, забившегося в горной пещере:
Ше Дела наъалт хилийла цунна и бакъо еллехь!!!
(Пусть он будет проклят, если дал это разрешение!!!)
Са ког а кагбайтана ше г1уй д1а а боьллана, йовха чохь ше зудчуьнцана т1ехьа охьа вуьжар мА ву иза.
А со кху чохь вахка валлалца 1илла веза!
(Дав разрешение сломать мою ногу, он со своей женой спокойно ляжет спать, закрыв дверь на щеколду. А я здесь должен гнить!
Са ког кагбойта чулла ше ког каг байта, я ше зудчуьнна шеа ког каг байта!
( Пусть ломает вместо моей, свою ногу или обе ноги своей жены!)
Валлах1и кагбийр бац са когггам!
Делл доьхь каг бийр бацкх!!!.
(Клянусь Аллахом, не будут ломать мою ногу!!)
Ваш брат дал разрешении- передразнил он врача.
Такой брат я ему отдаю, бесплатно!!
И х1у къамел ю?"
( Что это за разговор?)
Он распалялся всё больше и больше.
Доведя себя до исступления, начал плакать.
И затем зарыдал, словно маленький ребенок, закрывши лицо вафельным полотенцем, безутешно, с утробным завыванием, похожим на пронзительный волчий вой.
Больные в палате начали успокаивать его.
"Ваши. (Уважаемый)
Х1уммаъ дийра дац хьуна!
Ну, успокойся!
Ну, не сделают они тебе операцию!
Коли ты не даешь разрешения-не имеют они на то право!"
Больной всё повторял свои ругательства в адрес брата, давшего согласие на операцию.
Говорил много, но потом, поняв тщетность своих усилий,
понемногу, кое-как начал приходить в себя.
Стал затихать, буря в его душе вроде бы пошла на убыль.
Немного что-то неразборчиво пробурчал себе под нос.
Казалось, что он успокоился.
Задумчиво посмотрел покрасневшими белками воспаленных глаз в занесенные снежными узорами стекла окон.
И, тут, как будто вспомнив о чем-то важном, огляделся по сторонам.
Видя, что все заняты собой и не обращают на него внимания, сделал затяжной, глубокий вдох.
Дрожащая рука медленно протянулась к дверце тумбочки.
Достал осторожно бутылку с синей этикеткой, опершись на локоть, налил в граненый стакан до самого верху, посмотрев вокруг и еще раз убедившись, что в палате уже не до него, залпом опрокинул содержимое стакана в рот.
Крякнул, смачно с хрустом закусил соленым огурцом и ломтиком черного хлеба, лежавших в тарелке на тумбочке.
Пожевал, хлопая белесыми ресницами измученных глаз.
Опрокинувши голову на подушку, уставился в потолок и притих.
Казалось, что вот он уже заснул.
Но через несколько минут неожиданно громко, густым, охрипшим голосом, как из мощного радиодинамика, словно выносил беспощадный приговор невидимому врагу, выдал неуемное :
«Валлахи-биллахи!
Ничего у них не получится!!!»
И в завершение
добавил:
«Ж1аалеш!»,
что в переводе означало:
«СОБАКИ!».