В городе Н, кстати, с высоты птичьего полёта, который мы имитируем, взобравшись на крышу здания местной администрации, город наш похож на запятую. Это так географически улёгся берег реки Н. У нас даже шутят, что по статистике, в любых любовных отношениях не ставятся точки, всегда запятые и они же ставятся над Ё и над И. Город Н забытое всеми место, всеми, кроме Бога, естественно. У нас три храма и пятьсот восемьдесят два жителя, у нас есть газопровод, вода, тепло и электричество. Живём, как белые люди. В городе Н нет негодяев, и есть настоящая любовь между мужчиной и женщиной, потому что у нас очень красивые люди…и нет негодяев. Есть один юродивый с носом, как высохший дубовый сучок, маленький и горбатый… но он приезжий и очень добрый.
Мои родители врачи. Вот это ж мне не повезло. Папа – нарколог, мама – фониатор. Поэтому я не пью, не курю и при этом пою, но всю жизнь мечтал летать или охранять природу или воевать. В нашем городе само больше работы у дворника в привокзальном районе, продавцов, морожениц и, конечно, у моего папы. Почему «конечно», да потому что без «конечно» как-то у нас так врождённо не получится. Мой папа влюбился в маму, когда она тонула, она так кричала. Говорит, слушал и слушал бы, но так в мире устроено, что утопающий тянется ко дну, но как известно наземно- воздушному существу не приемлема среда речного дна. Папа маму, конечно, спас. Но женился на ней только после трёх запятых, и то, потому что я уже мелькал в очень просветлённых планах. Папа, может быть, и сбежал бы, но это же город Н, в нём нет негодяев, да и он как нарколог был просто лучшим мужчиной нашего населённого пункта, ему положение обязывало.
У нас самым посещаемым местом в городе является школа… а летом десятиметровый забор. И то, только одним летом. Однажды к нам прикочевал цыганский табор. Папа почему-то обрадовался, а мама испугалась. Посадила меня за фортепиано, отобрала ключи и сказала: пой. Я спел Журавлика.
«Прилетел залёёётный ветер» - орал я – «на зеленых парусаааах»
Мама успокоилась и к обеду выпустила меня на улицу. Я к забору, потому что за ним натыкали свои кибитки цыгане.
На следующий день я маме спел:
« Ой, мама, мама, мама… люблю цыгана Янааа»
Мама от души и со всей свой материнской любовью всандалила мне подзатыльник, я ударился лбом о клавиши, создал трёхсекундный шедевр и вызвал папин бурный матюгальник. Интеллигенция нашей семьи пошатнулась, как молочный зуб, но, вероятно, беспокойство проснулось только у меня.
Вечером того же дня я сидел за столом, ковырялся в супе, чередуя процедуру с ковырянием в носу, сидел с крестообразным наклеенным пластырем на лбу. У мамы разболелась голова, у папы профессиональный психоз… подсознательное кодирование – он так назвал этот синдром, когда хочется макнуть, а нельзя. В дверь постучали.
И почему пошла открывать мама? Ну что же ей не сиделось, что ж она сама-то нарвалась? На пороге стоял Джанго – черноглазый, несуразный, грязный Джанго с гитарой и босой.
« А Витька дома?» - хотел он спросить, но вместо этого всё понял и молча начал спускаться по лестнице.
- Кто там? – спросил папа.
- Сто грамм! – раздражённо вскрикнула мама.
- Шутишь, да??? – не менее раздражённо воскликнул отец.
Я снова оказался не при делах.
Когда пришла осень и табор ушёл в небо, мама даже заметно похорошела.
Потом был новогодний утренник, где меня вырядили в снежинку. Я был в шоке, поэтому не смог сопротивляться. Мама сказала, что я, таким образом сломаю стереотипы. Она даже не подозревала, что рисковала моей ориентацией! Но в это же время, на счастье, я заметил под рыжим колобком в розовом сарафане, что каждый летний вечер выплывал во двор из первого подъезда или (бурый такой колобок, зимой), Натку – мою музу, мою бессонницу, мои невыполненные упражнения по русскому. Я ей писал стихи даже, правда, мне было так за них стыдно, что я краснел уже тогда, когда ловил себя на мысли, что что-то там срифмовал. Однажды, в ледяном домике у горки, она чмокнула меня в щёку… мне не понравилось. Во-первых, мокро, во-вторых, неожиданно, а в-третьих – не вовремя… мама тогда мазала моё лицо какой-то бякой, чтобы оно у меня не шелушилось от мороза. Натка сначала улыбнулась, потом опешила, покранела, покраснел и я... и у нас получилась первая запятая, потому что Натка, несмотря на свои четырнадцать, успела всё соединить в одно: Снежинку на Новогоднем утреннике, лицо, намазанное кремом. В общем, мы с мамой мощно так сломали стереотипы.
Скоро нашему городу Н двадцать лет. Я там буду петь, Натка танцевать, мой папа вздумал играть на баяне. И хочется почему-то закончить, как заканчивали мы ещё в первом классе, в тонких фиолетовых строчках, неуклюжими детскими буквами. «Я очень люблю свой город запятая...»