***
За две последующие недели тоскливого ожидания баржи никто из нас с голоду не помер, но мы по-прежнему были намертво привязаны к деревне. Чан, само собой, не стал брать в райцентре бочку казённого бензина, потому что с таким грузом лодка бы пошла медленно, а он к черепашьей скорости не привык – только глиссирование на полном газу, с лихим воем и свистом движка, с пацаньим ликованием в груди смелого капитана. Чтобы ветер в ушах, а унылые тунгусские берега – всё мимо, мимо, мимо.
Запас топлива на две сотни речных километров Чан рассчитал с высокой точностью. До литра. Этот единственный литр и остался в бачке, когда радостные супруги причалили к деревенскому берегу. Этого литра едва хватило, чтобы подняться по реке к ближайшей поленнице дров на противоположном берегу, их запас около дома тоже закончился, а ночи были по-прежнему холодными.
Дюралевая лодка с мощным мотором и без капли бензина – бесполезное плавучее средство на взбешённой весенней реке. Если сплавишься вниз по течению, то вернуться обратно на вёслах – невозможно. Бирюк прошёлся по соседям и собрал не меньше пуда пшеничной муки – кто же откажет управляющему участком Чану: мало ли, как жизнь повернётся. А начальник, хоть и самый маленький, на этом краю едва обжитой северной земли – большой человек, от которого многое зависит. До прихода баржи с продуктами коммуна жила на хлебе с чаем и шоколадными конфетами.
Мы с женой с большим облегчением сдали детей с рук на руки их законным родителям и занялись обустройством собственного семейного гнёздышка в одной из трёх комнат барака. Никто, кроме нас, молодожёнов, на эту комнату не претендовал. Я сделал из половины железной бочки печку, из листов кровельной жести – печную трубу. Мы побелили дощатый потолок остатками засохшей извести, а стены обили ярко-красной мебельной тканью, которую заботливый Бирюк привёз специально для нас, вместе с иностранными пластинками, истратив на два рулона всю свою зарплату управляющего.
Мебели в деревне не было, а потому пришлось сооружать обычные нары из обтёсанных жердей. Из этого же материала удалось изладить пару удобных кресел по типу шезлонгов, остатки мебельной ткани пошли на сиденья. В один из таких дней, наполненных приятными семейными хлопотами по хозяйству, в комнату забежала Анька и закричала, что ни папы, ни мамы дома нет, а Лёшка играл в отцовской лодке и нечаянно упал в воду и тонет.
Когда я выскочил на берег, Лёшка, слава богу, ещё не успел утонуть. Почему он не мог кричать, я понял только тогда, когда сам оказался в ледяной воде. Она сжимала горло, словно стальной проволокой. Выбрались из воды довольно быстро. Я передал мокрого и дрожащего ребятёнка в руки Лилит, и она убежала с ним к раскалённой печке, чтобы переодеть мальца и как-то его согреть-растереть. В доме у нас не было ни водки, ни спирта, ни обычного дешёвого одеколона. А я бы сейчас не отказался выпить полстакана даже омерзительной «тройняшки», ведь пьют эту парфюмерию русские люди – за милую душу.
В голове складывалась простая житейская арифметика: лекарств нет, даже аспирина нет. И уж тем более нет антибиотиков. В деревне не найдёшь обыкновенной сухой горчицы, которую можно насыпать в носки или заварить в тазике для прогревания ног, или сделать самодельные горчичники из старой газеты. А если у пацана начнётся воспаление лёгких? Как его не потерять до прибытия санитарного вертолёта?
Не переодеваясь в сухое, я немедленно затопил баню. Только в ней – спасение. Печка загудела. Воду можно натаскать потом. Не горячая вода нужна, а раскалённый пар. Чтобы драть мальчишку веником – до потери сознания. Чем громче и дольше будет орать, тем лучше. Главное – не упустить момент. Он же маленький. Остудился до самых кишок.
- Это кто же затеял баню топить посреди недели? – услышал я голос Чана.
Он подошёл поближе, широко улыбаясь. Я подумал: жаль, что нет в руке тяжёлого кастета, чтоб вышибить враз хотя бы половину его белоснежных зубов. Чтобы долго выплёвывал он их вместе с кровавыми соплями и слюной. Кулаком так не получится, да и некогда драку устраивать.
На ветру меня заколотило от холода, и я смог сказать только одно:
- Ты, мудак, за детьми смотри. Или бабу свою заставь. А сейчас воды в баню натаскай и дров подкинь. И где хочешь, бутылку спирта ищи. Ты мне должен.
***
Через пару часов Лёшка орал в бане, как резаный. Я периодически окатывал его ледяной водой, он на время умолкал, но потом начинал орать с новой силой. Думаю, что с родным сыном я вёл бы себя точно так же беспощадно. Страшно было даже представить маленький гробик и детскую могилку, прорубленную в вечной мерзлоте. Бирюк не пускал в баню молодую обезумевшую жену-мамашу, которая рвалась на крики сына, чтоб спасти его от жестоких мучений.
Одно слово – дура.
Притихшего Лёшку, завёрнутого в тёплое одеяло, я передал в руки отца.
У самого уже не осталось ни сил, ни желания продолжать банные процедуры. Наскоро обмылся и пошёл в дом. Бирюк поджидал меня. Он сидел у печки в нашем «красном уголке» и курил огромную «козью ножку». Тонкие самокрутки с махоркой он так и не научился заворачивать.
- Там девки наши стол накрыли. Я достал спирту и банку тушёнки. Пошли обмывать спасение.
Мне хотелось только одного – лечь и уснуть. Но оздоровительный процесс нельзя прерывать на полпути. Не хватало ещё самому заболеть.
Дети уже наелись жирного супа с галушками, напились чаю с конфетами и крепко спали. Я потрогал лоб несостоявшегося утопленника. Вроде бы температура нормальная. Спасибо бане – отделались мы лёгким испугом.
Ни есть, ни пить, ни говорить с придурочными родителями вовсе не хотелось. Но пришлось выпить пару стопок неразбавленного спирта, запить их ледяной водицей и заесть горячим супом. Что-то внутри разжалось, словно дуги волчьего капкана отпустили пойманную душу, оставив на память кровавые отметины. Я начал говорить о том, что коммунары должны думать головой, а не жопой. Что нельзя покупать дорогущие пластинки и шоколадные конфеты, когда у детей нет нормальной обуви, и они второй месяц не едят мяса, масла и сахара. Много я чего наговорил тогда, а потом вышел на воздух, чтобы освободиться от непривычной пищи и алкоголя. Как-то не прижилось это всё в организме. Пить можно любую дрянь. Но очень важно – с кем пьёшь и при каких обстоятельствах. Думаю, вывернуло наизнанку не от спирта.
Утром пришла баржа с продуктами, бензином, автолом и керосином. На палубе, заваленной мешками, заставленной ящиками и стальными бочками, размахивали руками наши товарищи – Иван и Женька, отпахавшие на погрузке множества таких барж почти целый месяц. Друг Ванька вручил мне болотные сапоги нужного размера, а Лилит – красивые литые сапожки из резины тёмно-зелёного цвета. Не забыл он и о детях.
Мощный катер, который тащил долгожданный груз с верховий Нижней Тунгуски, от самого Подволошино, где находились склады Северного завоза, своими топорными очертаниями походил на древний чугунный утюг без ручки. Чуть ли не половину его объёма занимал огромный дизельный двигатель. Его утробный рёв совершенно не соответствовал скромным размерам кораблика. Это было так же странно и неожиданно, как если бы пятилетний карапуз вдруг заговорил с вами рокочущим басом старого забулдыги. Лысоватый укротитель этого маленького железного чудовища, явно из бывших зэков, попросил заварить чифирку и поскорее разгрузить баржу, потому что уровень воды в реке падал прямо на глазах. Капитан не спал уже третьи сутки и, похоже, не планировал отдых на обратном пути, до самого устья Тетеи.
Бирюк собрал на берегу всё население, включая древних стариков и детей. Всем поголовно было обещано «закрыть наряды» на разгрузку, хотя никто из деревенских и не собирался отлынивать от важнейшего для всех дела: нет работы приятнее, чем разгружать провиант, спиртное и топливо, когда давно нет в деревне, забытой богом и властью, ни первого, ни второго, ни третьего.
Низкорослые мужички-эвенки с нескрываемым восторгом смотрели на могутного Женьку. Его плотное волосатое брюхо было подпоясано широким офицерским ремнём – от грыжи, как и положено матёрому грузчику. Он, чуть покряхтывая, носил на склад при магазине по мешку муки на каждом плече и, как бывалый таёжник, покрикивал на эвенкийскую недоросль: «Однако, паря, посторонись! Зашибу ненароком!». Меня, к примеру, слегка покачивало даже от одного мешка муки. Крахмально-хлебная жизнь и белково-желтковое голодание делали своё дело. За восьмидесятикилограммовые кули с рисом я даже не брался, опасаясь окончательно угробить давно сорванную спину.
Женька ещё не успел к тому времени непоправимо испортить фигуру хроническим недоеданием и работой на одних жилах и нервах. Весил он тогда не меньше полутора центнеров при впечатляющем росте и был способен унести на спине ящик с оконным стеклом, весящий сто восемьдесят килограммов. Любого из прочих коммунаров такой груз просто бы раздавил через пяток шагов.
Ванька, переживший вместе со мной отчаянную голодуху на первом промысле, немного отъелся на столовских харчах бригады грузчиков в Подволошино, но всё-таки сохранил поджарость десантника-штурмовика и работал по привычке, как заведённый. Ванька прекрасно знал о моих проблемах с позвоночником и шепнул, чтобы я не хватался за мешки с мукой и сахаром, а носил на склад ящики со спиртом и красным вином. Эвенкам такое ответственное дело доверить было нельзя. «Огненная вода» для них – убойное средство. Нет в организмах маленьких таёжных людей какого-то нужного фермента, расщепляющего этиловый спирт. А потому напиваются они до скотского состояния за считанные минуты – смотреть страшно.
Продолжение http://www.proza.ru/2012/01/08/1640