Глава 1. Шаги по земле

               
          Глава 1. Мы выпали из гнезда.

      - Здесь  будете жить, - подведя нас к калитке  небольшого  кирпичного дома, сказала Дина Константиновна, наш комендант.   Она открыла входную дверь и наша группа из пяти мальчиков и двух девочек вошла внутрь здания.    В коридоре  нас встретила другая молодая женщина.  Назвавшись уборщицей, она стала показывать нам комнаты и объяснять, кто где будет жить и как  должны соблюдаться  порядок  и чистота в доме.
-  Я знаю, что вы, приютские,  приучены к правилам общежития, - уверенным голосом закончила уборщица.
- Не приютские, а детдомовские,- поправил  Янка, и спросил,  как   её звать.
- Елена, а лучше просто Лена, - улыбнулась она Янке всем ртом своих  белоснежных  зубов.
     Новое наше жилище оказалось  обыкновенным частным домом, в котором совсем недавно проживала немецкая семья,  попавшая под  депортацию  жителей городов  немецкого Поволжья. 
          В конце августа 1941 года  Указом Президиума Верховного Совета СССР  все немцы, проживающие на волжских  берегах , с екатерининских времен,  подверглись выдворению в восточные области страны.  Их обвиняли в организации диверсионных действий в пользу   фашистской Германии, вероломно напавшей на нашу страну.  Обвинение не подтверждалось никакими фактами.  Напротив, было известно, что много немецких парней осаждали военкоматы с заявлениями о добровольной отправке на фронт.   Эти заявления были отклонены, а заявители попали в трудармию Казахстана.  Двое наших бывших детдомовских немцев  разделили эту участь.

  Стало понятно, почему нас отправили на завод в город Маркс, где в связи с депортацией почти всего населения этого города,  в результате чего и возникла кадровая проблема.
     Город Маркс Саратовской области на левом берегу Волги  был похож  на Хвалынск тем, что не имел железной дороги,  а  сообщение с внешним миром  обеспечивалось водным  и автомобильным транспортом.   Вместе с тем он обладал довольно развитой машиностроительной производственной базой.  Его завод № 45, перейдя на военную продукцию,  изготавливал для фронта полковые 120-миллиметровые  минометы, мины к ним и артиллеристские снаряды. 
      
    ---   

Ознакомившись  с комнатами и уборщицей Леной, которая оказалась  эвакуированной из Смоленщины  и возрастом только на три года старше нашего Янки, мы пошли в отдел кадров завода.
- Опять «детский сад», - сокрушался работник отдела кадров.
- В какой цех я должен вас направить? – зачем-то спрашивал он нас,  хорошо понимая,  что мы на этот вопрос не ответим, потому что не совсем понимаем, что такое цех ,  сколько их и какие они эти цеха бывают.
- Вот ты. девочка, как тебя зовут и сколько тебе лет? - обратился кадровик к первой стоявшей перед ним девочки из нашей группы.
- Людмила Пахомова, - бойко ответила Люси, - и мне уже пятнадцатый год , а в детский сад я вообще не ходила, - обиделась она.
- Ладно, ладно. Это я просто так сказал, - бросив на  неё взгляд с ног до головы, заулыбался кадровик.
- Где бы ты хотела работать ? – уже серьезно спросил он.
-  Хочу делать миномёты! – также серьезно заявила  Людмила Пахомова.
В моей груди зашевелилась гордость  за нашу Люси, которая не так давно объяснилась мне в любви,  а я не понял этого и отверг её чувства.  Только сейчас я увидел красоту этой простой девушки, судьба которой так похожа на мою.
- Хорошо, записываю тебя в отдел технического контроля сборочного цеха миномётов,  согласился с выбором Людмилы кадровик.
Таким же образом была распределена по производственным цехам вся наша группа.    Работник  кадров предупредил всех нас, что мы пока оформлены учениками, но после освоения профессии нам будет присвоен производственный разряд.
По нашему желанию меня и Янка зачислили учениками токаря в инструментальный цех.
В лесу есть запахи и шум деревьев: сосны,  ели,  дуба.  На берегу  запах  и шум морского  прибоя.  В поле запахи цветов,  скошенного сена и песня жаворонка в небе.    На производстве в механическом цехе есть свои запахи и шумы.   Именно это было моим первым впечатлением,  когда я   вошёл  в механический цех и остановился  ошарашенный увиденным.   Огромное помещение с высоким потолком из металлических  мостовых балок,    удерживающих  крышу,  гулко  гудело  от  работающих справа и слева  центрального прохода различных  станков.    Здесь были и токарные, и фрезерные , и сверлильные станки.   У каждого из них стояли рабочие и выполняли  свою работу .    В открытые форточки  больших окон врывался свежий ветерок и разносил по цеху специфический запах  горелой металлической стружки,  вьющейся из под резцов и сверл этих станков.
В дальнем углу этого помещения была отгорожена небольшая площадь, где стоял   токарный станок  и несколько слесарных стеллажей.   Это и был инструментальный цех,  в котором мне предстояло учиться токарному делу.
Ко мне подошёл  высокий парень,  его лицо показалось знакомым.   
- Марат, - сказал он, похлопав меня по плечу, - старый знакомый.  Редкое имя и поэтому хорошо мне запомнилось. –
    Только теперь я вспомнил,  где  его видел.  Да это был тот самый парень,  обнаруживший нас на пароходе под брезентом своего груза,  когда  я,  Василёк и Янка  пытались сбежать на фронт.    Он и сейчас был одет в летнюю майку со шнурками вместо пуговиц, которую носил и тогда.
- Давай знакомиться, Марат.  Моё имя Сергей . Буду твоим наставником по работе на токарном станке, - представился  он.   
           Мы подошли к  небольшому токарному станку и Сергей стал рассказывать  мне как называются части станка:
-Это патрон, в который вставляется и удерживается обрабатываемая деталь,  здесь задняя бабка, а это суппорт для установки резцов.
              А  главное – это техника безопасности, когда работает  токарный станок, - предупредил он и хотел нажать кнопку включения станка, но не успел, потому что в форточку окна ворвался  с территории завода вой сирены и голос цехового радио громко объявил:
        - Товарищи! Воздушная тревога ! Воздушная тревога ! - повторило радио. 
             - Необходимо выключить  все станки  и спуститься в бомбоубежище. Сохраняйте спокойствие и порядок ! – хрипел голос..
    - Воздушная тревога !  Воздушная тревога ! – под вой сирены не унималось радио.
• -Ерунда ! Это учебная, -пояснил Сергей, -  но из цеха выйти надо, а то попадёт от начальства.-
• Дождавшись,  когда  цех покинут  все рабочие,  вышли и мы.  Двор завода был почти пуст, только у щитка противовоздушной обороны и ящика с песком стояли трое из рабочей дружины, обеспечивающей порядок при объявлении воздушной тревоги.
• Внезапно сирена смолкла,  а где-то рядом с заводом послышался звук пулемётной очереди, и на голубом небе  появились  трассирующие её следы пуль.
• - Похоже, что воздушная тревога не учебная: раз открыл стрельбу  зенитный пулемёт, установленный недавно на крыше нашего военкомата, -  с тревогой в голосе  произнес Сергей. - Пойдём быстрей в бомбоубежище .-
•          Но мы не успели добежать до входа в бомбоубежище, как над  крышей нашего цеха с оглушительным ревом на высоте бреющего полета выскочил «Мессершмитт», и развернувшись  над территорией завода, сбросил  несколько зажигательных бомб.  Он был на такой низкой высоте, что я хорошо рассмотрел не только опознавательные кресты на крыльях и фюзеляже самолёта, но и лицо фашистского летчика в кабине, на голове которого был одет шлем, застегнутый под подбородком.
•        Не помню как  мой наставник, а следом за ним и я, бросились тушить возникшие очаги пожара.  Их было немного, но руку я где-то обжег,  и она болела очень долго.
•        На следующий день, встретив меня, Сергей сказал:
•        - Вспоминается мне, что ты хотел сбежать на  фронт. Поздравляю тебя с боевым крещением и ранением.  За проявленную активность  по устранению очагов пожара нам с тобой выписано по 10 рублей, а мне ещё и выговор за то, что  плохо смотрю за своим учеником.-
             Много премий мне пришлось получать в жизни, но эта была первой в самом начале трудового пути, поэтому она запомнилась и остается самой дорогой.
            В тот день фашисты сбросили зажигательные бомбы   на дебаркадер пристани и элеватор зерна города, который считался одним из крупнейших  элеваторов в Поволжье.
          Вечером мои соседи по общежитию: Костя, Виктор, Федя и мой друг Янка   принесли домой полмешка пшеницы из горевшего элеватора.   Такой пшеницы мне никогда не приходилось видеть:  ни до этого, ни после.  Зёрна её были прозрачны и похожи на янтарь, а крепость их  не уступала кремню.   
           На другой день смастерив на заводе из жести  два цилиндра входящих один в другой с пробитыми керном отверстиями, образующие трущиеся поверхности с шипами, и насадив внутренний цилиндр на   деревянную болванку,  мы получили ручную мельницу, а вернее зернокрушилку,  чтобы из пшеницы делать крупу.
       Янка, как всегда, философски заметил:
-  Голодный желудок способен управлять нашими мозгами !-
На что  Костя ему ответил:
 - Наоборот, наши мозги способны  накормить голодные желудки !-
    А Фёдор, насыпая в зернокрушилку пшеницу, крутя двумя руками  при помощи  стержня её цилиндры и, получая при этом первую горсть крупы, подвёл итог :
 - Мозги и желудки – это правда, но накормят нас только руки !-
   Да, нас кормили наши руки, наш 12-ти часовой ежедневный труд, который создавал оружие для защиты Родины.  В те  незабываемые военные годы чувство голода никогда не оставляло меня и моих товарищей,  хотя по заводским рабочим нормам я получал 800 граммов ржаного хлеба в день, а вместо продуктов по
 карточкам,  которые также,  как хлебные,  администрация завода забирала  у детдомовских  ребят, боясь, что они их продадут,  нам полагалось  питание в заводской столовой, где о постных супах, других там не было, говорили, что в них крупинка за крупинкой бегает с дубинкой.
         Ежедневно в полдень привозили хлеб прямо в цех.  Я получал свою пайку в раздаточном окошке,  шёл в мастерскую  заточки
токарных  резцов, садился на подоконник  и за десять минут съедал от корки до корки весь кусок  чёрного  непропеченного, а потому тяжелого, как глина, хлеба.   После этого  аппетит  разгорался еще сильнее, и я шёл в столовую обедать,  но и после баланды,  которую  съедал быстрее, чем этого хотелось ,  в голове  всегда оставалась мысль:  где бы ещё  что-нибудь поесть.  И кода вдруг появилось зерно пшеницы – это было воспринято, как  праздник.
      
         
            Кашу из пшеничной крупы варили  в единственной кастрюле, которая оказалась у Лены уборщицы.  Кастрюлю ставили на печку-буржуйку и все садились вокруг, держа в руках ложки.  Лену и наших детдомовских девочек Люсю и Веру тоже приглашали в компанию.
     Из-за  маленького объёма кастрюли,  каши хватало по две ложки на каждого.
     Её съедали горячей за пять минут,  и варку повторяли  ещё несколько раз  до поздней ночи.  Довольные и усталые от всех  дневных забот  ложились спать, чтоб утром вовремя встать и не опоздать  на работу .  Пятиминутное опоздание в военное время считалось серьезным  уголовным преступлением и наказывалось тюремным заключением.
         Часто беда приходит неожиданно.  Кто-то донёс в милицию, что в нашем общежитии по ночам варят кашу из украденной на элеваторе пшеницы.    Вечером наш комендант  Дина Константиновна с милиционером   встретили нас  с работы в комнате общежития.   Они сидели за столом,  на котором  лежал мешок с оставшемся в нём зерном.  Рядом стояла  зернокрушилка.
    - Заходите смелее, - сказала Дина Константиновна, когда мы , пять мальчишек,  столпились в дверях,  увидев в комнате милиционера.
- Разговор предстоит серьезный, - заметила комендантша,  нас интересует  единственный  вопрос :  кто и откуда принёс  это зерно в общежитие ? – она показала рукой на мешок.
        Войдя в комнату, мы выстроились в линейку и молчали.
 - Сыграть в молчанку не получится, - продолжила Дина Константиновна,   - вы  знаете,  что сейчас , в военное время,  за три колоска, подобранные с  убранного поля,  судят и сажают в тюрьму сроком до 10 лет,  а здесь целый мешок отборного зерна пшеницы.
   - Не было целого мешка,- сквозь зубы процедил Янка.
- Значит, ты знаешь, Янковский,  сколько было и кто принёс  это ворованное зерно, - обрадовалась комендантша.
- Не знаю, и если бы знал, то не сказал, -  выпалил Янка.
- Мне всё ясно, - вмешался в разговор милиционер,  - Придется всех задержать до выяснения. Собирайтесь !!! -
   - Нищему пожар не страшен: схватил котомку и в соседнюю деревню, - попробовал сострить я, на что комендантша  с чувством сожаления ответила:
- Допрыгались ! Будет вам и котомка, и соседняя деревня в тюрьме за кражу пшеницы.-
        Через час мы сидели  на нарах  в городской КПЗ, в которой нас  закрыли до утра,  ничего  не  объясняя.

- За что  нас держат в камере ? Я же объяснил этому лягавому,  который нас сюда привёл, что пшеницу нам дали на элеваторе  за то,  что мы помогали наливать воду ведрами из Волги в  бочки пожарных упряжек лошадей, возивших  воду на  пожар, - возмущался Федя.
- Пора спать, пацаны, завтра всё выяснят и нас отпустят, - пытался я успокоить  друзей.  Вскоре разговоры смолкли, и наша компания заснула тревожным сном на жестких голых нарах  камеры предварительного заключения. 
       
        На  следующее  утро  Л ена-уборщица и Люся стояли у проходной завода, чтобы встретить  кого-нибудь из  нашего цеха и рассказать о случившимся.    Они увидели моего наставника Сергея.
       -Сергей, наших  ребят забрали в милицию, -  взяв его за рукав пиджака,  сказала Люся.
       -  Я все знаю.  Ко мне домой вчера вечером заходила Дина Константиновна и всё рассказала.  Сейчас отпрошусь у начальства, пойду и  попробую выручить  арестованных.   Марат не виноват, потому что работал в это время, а за остальных не могу поручить-
ся.-
         Начальник цеха, выслушав Сергея,  сказал,  что без бумажки в милиции делать нечего.  Необходимо срочно написать заявление, подписать его у меня  и в отделе кадров, поставить печать и только тогда идти в милицию.  Здесь же в кабинете  Сергей составил заявление, включив в него две фамилии Носова и Янковского.  Другие работали во вторую смену и на территории  завода  не были.
        Дежурный милиции, к которому обратился Сережа, объяснил ему, что всех вчера задержанных готовят к отправке  в тюрьму города Энгельса,  где есть камеры для подследственных.
- У нас  в милиции   мест для  задержанных не хватает. 
До Энгельса всего шестьдесят километров и уже вызвана машина-«воронок» для отправки.  Вам с заявлением нужно поспешить.  Начальник наш  хороший мужик, бывший фронтовик,  инвалид после ранения, -
           Дежурный оказался прав: его начальник, прочитав заявление, без  лишних  расспросов  приказал  отпустить двоих арестованных.
- Остальных троих отпустить не имею права.  Слишком преступление серьезное для военного времени,  хлеб в стране дороже золота, - как бы в своё оправдание  сказал он Сергею.
   Когда  я,  Янка и Сергей вышли из отделения милиции на улицу,  нас  там ждала Лена-уборщица, а рядом стояла машина-«воронок»,
приехавшая из тюрьмы  за моими детдомовскими братьями: Федей Паниным,
Костей  Кедровым и Витей Румянцевым.

            Минут через десять их вывели в сопровождении  конвоя,  посадили в машину и увезли  за шестьдесят километров в город Эн-гельс,  в котором была ближайшая тюрьма.
      Что делать дальше, как спасать своих товарищей  никто из нас не знал.  В милиции нам объяснили, что  дело о хищении зерна из горевшего элеватора передано в следственный отдел.  Следователь работает два дня в неделю: в понедельник   и в
среду.
        «
         
Надо было срочно спасать своих товарищей,  которых отвезли в тюрьму по обвинению в краже полмешка пшеницы когда горел элеватор от сброшенных на него зажигательных бомб с фашистского самолёта. Они не были виноваты: пшеницу им дал заместитель директора элеватора за помощь при тушении пожара.
Только он мог подтвердить их невиновность, но он вместе с добровольцами ушёл  на фронт.
Всем им было по 14 лет, а  срок  за кражу зерна законом военного времени мог быть присужден до 10 лет лагерей строгого режима.
Мы решили найти адрес полевой почты, чтобы написаь письмо Ивану Ивановичу Колесникову, так звали заместителя директора элеватора, чтобы он подтвердил невиновность наших детдомовских братьев.
В военкомате, куда мы обратились,  нам сказали, что Колесников направлен в город Балашов для подготовки командных кадров фронтовой разведки потому, что он знал и хорошо  владел немецким языком.
Янка предложил отказаться от письма, а ехать в Балашов кому-нибудь из нас и получить от Ивана Ивановича подтверждение, что пшеницу он дал сам за помощь на пожаре
Тем более, что Балашов от нашего города находится  недалеко.
Выбор пал на меня и Янка. В отделе кадров завода к нам отнеслись с полным пониманием и не только отпустили с работы на четыре дня, но и выписали командировки, а начальник отдела кадров, пожимая нам руки, сказал:
- Молодцы, ребята, чувствуется детдомовская закалка: товарищей в беде не бросать. С такими, как вы, в разведку не страшно ходить.
Самый удобный маршрут был через Саратов, где движение пассажирских и грузовых  потоков поездов наиболее интенсивное.
Однако, патрульный и милицейский контроль на этом направлении, по причине военного времени, был чрезвычайно жестким и усиленным. Но нам с Янком бояться было нечего: командировочные удостоверения на руках с гербовой печатью завода № 45.
 До Саратова добрались на местном колёсном пароходике, а дальше оказалось, что билетов на пассажирский поезд нет, даже по предъявлению командировочных документов. Если ждать следующего пассажирского, то может не хватить отпущенных нам четырех дней командировки. Долго не раздумывая, решили добираться на грузовом транспорте, которому в сторону фронта открывают «зелёный коридор» и он не останавливается на маленьких станциях.
Наступил вечер, когда мы наконец нашли грузовой состав, следующий в сторону Балашова. К нам в компанию примкнули ещё три попутчика и наша пятёрка облюбовала пустую теплушку, прицепленную к последней  платформе железнодорожного состава.
Поезд тронулся и застучали колёса нашей теплушки на стыках стальных рельс.  Теплушка была оборудована и предназначалась для людей. Внутри её с обеих торцевых сторон  были сделаны нары, на которых лежали огромные охапки душистого сена, а на середине вагона к потолку  был подвешен фонарь «Летучая мышь», который наши попутчики зажгли.
Нырнув в сено, мы заснули крепким сном, а когда проснулись, наш вагон-теплушка стоял. Из небольших  его окон, расположенных  под самой крышей пробивались лучи солнца, освещая его внутренность. Вагонные соседи сидели на противоположных нарах и доедали наши продовольственные запасы, так называемый сухой паёк, выданный нам на четыре дня командировки. Янка и я успели схватить у них оставшийся   от буханки кусок ржаного хлеба и банку консервов «Волжская килька» местного посола.  Завязалась драка за овладение остатками еды. Один из наших противников схватил нож, которым резал хлеб и бросился на Янка, но я подставил ему ножку и он растянулся на полу вагона. Нож выпал из его руки, и я успел его подобрать.
В этот момент загремел засов двери вагона-теплушки и все мы услышали громкий бас:
- Стоять на месте! Бросить оружие. Вы окружены !-
 Дверь распахнулась. Перед вагоном стояли два солдата с карабинами в руках. Они передернули затворы и загнали патроны в ствол. Рядом с ними стоял железнодорожник, которорый увидев нас тем же голосом пробасил:
-  Ну-ка, пацаны, прыгай из вагона по одному, только ноги не поломайте.-
- Санёк,- обратился он к одному из солдат,- отведи эту ватагу в милицию. Пусть там с ними разберутся.-
На здании вокзала, мимо которого нас вёл солдат, я прочитал надпись «Балашов»  и успокоился, что мы на месте командировки. На перроне было людно. Можно догадаться, что недавно подошёл санитарный состав с фронта с красными крестами на боках вагонов и крышах.  Из  вагонов выносили и укладывали на носилки раненых, затем их несли на привокзальную площадь и перегружали на автомобильный и даже на гужевой транспорт, чтобы развезти по госпиталям.
В милиции нас не ждали, а потому дежурный сказал, что оформлять ему сейчас некогда и босяки, так он нас назвал, пусть посидят временно в камере, куда мы после предварительного обыска и были отправлены. У нас отобрали командировочные удостоверения, а у меня нашли нож.
В камере, куда нашу пятерку втолкнули,  находилось ещё человек десять.  Духоту и жару добавляла вонь от параши, стоящей в углу рядом с входной дверью. На нижнем этаже двухъярусных нар сидела четверка по пояс раздетых  парней и играла в карты. По татуировкам, которые украшали их руки и тела, можно было догадаться кто они и почему так свободно сидят на нарах, а  остальные арестованные теснятся в уголке камеры. Когда дверь за нами захлопнулась, один из играющих отложил карты и воскликнул:
- Пах! Пах! Братва, нам свежатинки подбросили! Вот ты,- обратился он ко мне,- не дрейфь, подходи поближе ко мне, побазарим.
Сам то кто есть? Кого из наших людей на воле знаешь? -  Я подошёл ближе и молчал. Как будто невзначай он сбросил свой ботинок с нар:
- Малышка, сделай милость, подай ботиночек мой. Он с ноги свалился.-
Я стоял совсем близко у нар и лежавшего на полу ботинка и молчал.
-Ты что, гадёныш, не слышишь, когда человек тебя просит подать ему упавший ботинок,- вдруг рассвирепел он и, схватив меня за плечо, пытался нагнуть,  но я увернулся и вырвался.
- Твоей «шестеркой» я не буду. Эти штучки вербовки мы в детдоме познали.-
К нам подбежал Янка, а за ним тройка наших попутчиков, которые к удивлению встали на мою защиту.
- Этого типа я знаю,- сказал один из них, - саратовская шпана. Этот Аркашка их предводитель.-
Названный Аркашкой попробовал ощетиниться, но подошедшие остальные узники камеры, охладили его попытку:
- Ну я что, я ничего,- промямлил  он.
Янка ударил ногой по ботинку и он залетел под нары.
- Лезь за своим ботинком под нары,- приказал он ему.- Учись обходится без «шестёрок».-
Под общим нажимом Аркаша слазил под нары за ботинком, а партнёры по карточной игре обвинили его в шельмовстве.
Часа через три меня и Янка вызвали на собеседование. Честно, ничего не утаивая, мы рассказали с какой целью приехали в Балашов и как очутились в вагоне-теплушке.  Милиционер созвонился с военными курсами, где проходил подготовку Иван Иванович Колесников. Оттуда сообщили, что лейтенант Колесников закончил подготовку и направлен в действующую армию, но документы ещё на курсах не забрал.
- Придёт за документами, скажите что его ждут в железнодорожном отделении милиции два парнишки из Марксштадта,- попросил милиционер. Надежды почти не было, что Иван Иванович откликнется на приглашение посетить  милицию, но он пришёл.  Увидев нас с Янком,  удивился :
- Кто вы такие и почему разыскиваете меня, приехав  для встречи аж из Марксштадта? –
    -Три наших товарища сидят в тюрьме за полмешка пшеницы, которые вы дали им за помощь при тушении элеватора. Кроме вас никто не может подтвердить, что они не украли эту пшеницу.-
- Мне всё ясно, ребята, какие вы молодцы.  Такое поколение я  с гордостью еду защать и вы мне прибавили сил для этого,- сказал лейтенант Колесников и, не постеснявшись, вытер слёзы на глазах. 
Через полчаса Иван Иванвич вручил нам документ, подлинность которого была заверена печатью милиции, полностью оправдывающий наших товарищей. Потом он вынул из солдатского вещмешка буханку хлеба, с полкило колбасы и пачку кускового сахара, Дежурный принёс нам кипятку и мы втроём неплохо подзакусили на дорожку. Распрощавшись с Иваном Ивановичем, у нас оставалось более четырех часов до отхода нашего обратного пассажирского поезда, билеты на который нам помогла приобрести милиция.
- Давай сходим на могилку нашей бывшей воспитательницы Ольги Петровны, - предложил я своему другу и мы двинулись на городское кладбище. Пришлось поискать её могилку среди новых могил, многие из которых имели красные звезды на своих деревянных памятниках. Это были могилы фронтовиков, умерших в болошовских госпиталях.
    Рядом с могилкой Ольги Петровны выросла стройная березка. На небольшом гранитном памятнике её фотография с длиной косой, спадающей через плечо на грудь. Надпись: «Ольга Петровна  Кузнецова  1914 – 1938 г.г.»
 - Спи спокойно, моя добрая женщина, моя первая  любимая воспитательница, заменившая мне мать, - проговорил я мысленно и мы покинули кладбище.
         Документ, выданный нам Иваном Ивановичем Колесниковым, помог освободить  наших товарищей из тюрьмы и они вернулись в Марксштадт.