На фото мама со мной. Страшный 1942 год.
БЫТ ВОЕННЫХ ЛЕТ.
Мой первый класс я окончил счастливой для нашей семьи весной 1941 года, а начало второго класса пришлось на страшную осень того же года. К 1 сентября 1941 года было открыто новое построенное по хорошему проекту трёхэтажное здание школы и учиться мы стали в просторных и светлых классах. Но жизнь резко изменилась.
Вместо бравурной музыки и воинственных текстов довоенных песен («гремя огнём, сверкая блеском стали, пойдут машины в яростный поход, когда нас в бой пошлёт товарищ Сталин и первый маршал в бой нас поведёт…»), по радио зазвучала теперь совсем другая музыка и послышались совсем другие слова: («Пусть ярость благородная вскипает как волна, идёт война народная, священная война…»).
Очень многие мужчины уходили в армию. В начале июля был призван и мой отец. Уже без него родился брат Боря. Мама осталась одна с двумя детьми и старой свекровью, бабушкой Татьяной Алексеевной. При этом у неё была огромная рабочая нагрузка в школе. Она имела классное руководство и три учительские ставки (две – в дневной школе и одну – в вечерней).
Стал ощущаться недостаток продуктов питания. А затем началось попросту голодное существование. Продукты выдавались по карточкам трёх категорий: 1) для рабочих; 2) для служащих; 3) для иждивенцев. Мама, как и все школьные работники, получала карточку служащего. Это означало 400 граммов хлеба в день. Бабушке, Боре и мне, как иждивенцам, полагалось по 300 граммов.
По достижении Борей возраста, кажется, шести месяцев он был отдан в ясли на всю рабочую неделю, то есть его забирали из яслей только на выходной день. Я не знаю, какова была денежная оплата содержания ребёнка в яслях. Думаю, она была невелика. Существенно другое.
В ясли нужно было отдавать две трети продовольственной карточки ребёнка. Таким образом в семье оставалось 1 кг 100 граммов хлеба на день - на двоих взрослых, одного ребёнка девяти лет и одного младенца, жившего в семье с вечера субботы до утра понедельника.
Продовольственные карточки выдавались также на жиры, мясо, крупу, сахар. Норм выдачи я не помню, но они были и теоретически на пределе, как сейчас бы сказали, «минимально необходимого потребления».
А практически для людей, не имевших своего подсобного хозяйства, нормы были существенно ниже этого предела, тем более, что карточки «отоваривались» нерегулярно, почти всегда не полностью и часто с далеко не полноценной заменой одних продуктов другими.
Постоянной и очень существенной частью нашего быта было ежедневное стояние в очереди за хлебом.Очень скоро это стало моей почти постоянной обязанностью, как и большинства мальчишек примерно моего возраста. Учитывая мамину занятость и отсутствие в доме каких- либо продуктов, мама и я длительное время питались в так называемой рабочей столовой при заводе № 257.(Бабушка Татьяна Алексеевна жила в это время в семье её младшей дочери Клавдии Ивановны Судовой в соседнем посёлке с названием Соцгород.)
Недостроенный завод Локомотивостроения срочно доделали для работы на оборону. Именно он стал называться заводом № 257. Ныне это Орский механический завод, выпускающий, кроме всего прочего, ещё и известные холодильники «Орск».
Я не помню, какова была плата за питание в этой заводской столовой. Думаю, небольшая. В столовую нужно было сдавать продовольственные карточки. И это было для нашей семьи удобно, так как при «отоваривании» через магазин карточки всё равно реализовывались не полностью. И всё же о столовой остались у меня неприятные воспоминания. Прежде всего, пожалуй, потому, что я ни разу не выходил из - за стола наевшимся. Это ощущение стало как бы привычным.
Сильнее угнетало другое. Постоянно за спинами сидящих за столами стояли голодные опустившиеся люди, ожидавшие, не оставите ли вы хотя бы немного пищи на дне тарелки, чтобы доесть её. Изредка мама не могла удержаться от жалости и оставляла немного супа или картофельного пюре этим несчастным, хотя сама, конечно, не наедалась своей порцией.
В таком случае близко стоявшие за стулом мамы бросались к тарелке. Иногда начиналась драка за эту тарелку с остатками еды. Мне тоже было очень жалко этих людей. Но так хотелось есть… Иногда эти люди хватали и оставшиеся на столе совсем пустые тарелки, чтобы вылизать их.
Рыночные цены на продовольственные товары во время войны были выше государственных в десятки раз, поэтому «прикупить» на рынке хлеба, не говоря уж о чём –либо другом мы не могли. Но ребёнку в раннем возрасте необходимо молоко. И один - два раза в неделю мама покупала для Бори «четвертинку» (0,25 литра) молока. Его покупали «прямо от коровы» в том самом посёлке «спец.переселенцев». Иногда за молоком ходил я.
И вот одно их самых сильных моих впечатлений того времени. Я стою в прихожей частного дома, ожидая, когда хозяйка вынесет мне Борину «четвертинку». А рядом за столом девочка чуть старше меня, дочка хозяев, читает книжку и лениво ест, беря из тарелки руками поджаристые румяные блинчики, обильно политые густой сметаной. Пожалуй, никогда и никому в жизни я не завидовал так, как этой девочке.
Более сытая, чем наша, жизнь «переселенцев» в те годы удивляла и раздражала меня. И не только меня. Лишь много позже я понял, что удивляться было нечему. В этом посёлке были собраны из разных областей страны энергичные, умелые и трудолюбивые люди, привыкшие заботиться о себе сами, не надеясь на помощь и заботу государства.
А ещё более энергичных, умелых, предприимчивых и потому более успешных людей «заботливое» государство отправило ещё дальше в более жестокую ссылку, в Казахстан, Сибирь, на Север.
За нашим бывшим жильём, бараком в районе ВЭС, образовался стихийный рынок, «толчок». Здесь продавали хлеб буханками и ломтями, молоко, некоторые другие пищевые продукты, разные предметы одежды. Из-под полы продавали водку. Зимой прямо на снегу, на каких – то подстилках сидели узбеки в своих национальных халатах и продавали урюк и изюм.
Работали самодельные рулетки. Хозяин рулетки, обычно - инвалид, зазывал публику: «Подходи, налетай! Ставишь пять рублей - выигрываешь тридцать пять!» И было немало готовых рискнуть своими деньгами. Кое - где спорили и порой дрались пьяные инвалиды.
Рынок жил своей интересной, опасной и увлекательной жизнью. Меня больше всего привлекали узбеки со своим сладким товаром и, как ни странно, рулетка. Около узбеков я подолгу «облизывался», не в силах отвести глаза от аппетитных сухофруктов.
А около рулетки, стоя за спинами игроков, я раз за разом якобы «ставил» на номер, на который поставил бы, будь у меня собственные деньги. И несколько раз «мой номер» выигрывал. Однажды я три раза подряд «поставил» на один номер и этот номер трижды выиграл. И всё-таки хорошо, что денег тогда у меня не было. Мог бы и «заболеть» игрой…
Уже осенью 1941-го года в связи с большим наплывом людей, эвакуированных из занятых немцами территорий, появилось мероприятие, называемое "уплотнением". Во всякое жильё, где имелась возможность хоть как-то разместить дополнительное количество жильцов, городские советские власти в принудительном порядке вселяли бездомных эвакуированных. "Уплотнили" и нашу семью. В результате вчетвером (мама, бабушка и двое детей) мы стали жить в комнате площадью 12 - 14 метров.
Летом 1942 года в городе появились новые массы эвакуированных людей - в результате очередного наступления немцев. Этими людьми заселили и просторное новенькое здание школы № 6. Поэтому в учебном 1942 - 1943 году я учился в школе № 15. Школа размещалась в одноэтажном бараке почти на границе посёлков Локомотивстрой и ВЭС. Здание было старое, плохо оборудованное, практически без отопления.
Зимой чернила в стеклянных чернильницах – «непроливашках», которые мы приносили из дома, в классе замерзали. Нормальной школьной дисциплины в таких условиях не могло быть. В классе зимой мы сидели не снимая пальто. Многие ученики, и я в том числе, приезжали в школу на коньках. Сидели за партами, не снимая коньков. По вызову учительницы на коньках ковыляли по грязному полу к доске.