Следующим летом Лёлику исполнилось восемнадцать, и мы отпраздновали его совершеннолетие с невероятным размахом. Причем ухитрились сделать это без особых материальных затрат. Просто основным контингентом приглашенных гостей были, разумеется, студенты, а студенты – народ понимающий и легкий на подъем. Всем им заранее было объявлено, что в качестве подарков нужно просто принести немного еды и – побольше – выпивки. Так мы закатили пир на весь мир, в общей съемной квартире, которую делили с Лёликом уже на протяжении полугода. Соседи еще долго потом приходили в себя от шумной пьяной вечеринки, устроенной нами, между прочим, по всем правилам многопанельного этикета, на уик-энде и не слишком далеко за полночь, но некоторые из них на какое-то время даже перестали с нами здороваться. Откровенно говоря, нам было это по барабану, потому что мы искренне считали, что таким грандиозным образом отметить событие, бывающее лишь раз в жизни, мы точно имеем право.
На следующее утро, мучаясь похмельем и пытаясь прийти в себя при помощи вот уже второй таблетки аспирина, довольно безуспешно, я, любовно глядя на распластанное по кровати большое нескладное тело любимого, нарочито бодренько и без какой-либо задней мысли произнесла:
- Ну, солнце мое, теперь ты совсем взрослый… теперь ты можешь на абсолютно законных основаниях самостоятельно покупать алкоголь и сигареты… и даже жениться можешь, тоже на законных основаниях…
Лешка страдальчески хмыкнул и парировал:
- Как только кончится отходняк, непременно женюсь…
- Ага, непременно… а че? женилка выросла уже, можно и…
Тут в дверь позвонили. Это пришла парочка наших ближайших друзей, уже упоминавшаяся мною ранее толстопопая Ирочка со своим аномально надолго задержавшимся бойфрендом Игорем по прозвищу Бублик. Точно не знаю, почему Бублик, может, фамилия у него соответствующая, но лично я думаю – потому что он мал ростом, под стать Ирочке, и кругл, под стать Ирочкиному заду, и вместе они смотрятся донельзя гармонично. Бублик сразу же проследовал на кухню разгружать увесистые пакеты, как оказалось, с крупнолитражками пива и огромными упаковками чипсов. Мы с Лёликом несказанно обрадовались – и парочке, и пиву, пиву больше, конечно, и с энтузиазмом принялись лечить наше тяжкое похмелье.
Лечили до вечера, а когда Ирочка с Бубликом ушли, Лёлик вдруг посерьезнел и неожиданно огорошил меня следующим:
- Львенок, выходи за меня замуж!.. а?..
Такого поворота событий я не ожидала, и даже предположить не могла, а ляпнула об этом с утра, совершенно не имея в виду ничего конкретного, просто ради шутки юмора. Пошутила, называется.
- Эээ… Лёлик, ты чего, с дуба упал? Какой замуж? Зачем это надо? К чему это вообще? – я действительно не понимала. - Или ты так шутишь? Ты ведь не серьезно, правда?
- Я не шучу. Я абсолютно серьезен, - веско ответил он, буравя меня нехорошим взглядом непонятого и раненого в самое сердце самца.
В доказательство своих серьезных намерений он сорвал с пивной бутылки тщедушное колечко от крышки и, припав на левое колено, взял мою правую руку и начал с трудом насовывать на мой безымянный палец это импровизированное обручальное кольцо, при этом трагически приговаривая:
- Дорогая, выходи за меня замуж… так, кажется, это делается…
Я обалдела. Не было сил ни сердиться, ни сопротивляться, поэтому я просто расхохоталась от комичности ситуации и сквозь свой истерически-гомерический хохот простонала:
- Ну ладно, если ты настаиваешь… о-о-о… ну смотри, сам напросился!
Лёлик не понял причину моего буйного веселья, что явственно угадывалось по его угрюмой физиономии.
- Я не настаиваю, - жестким изменившимся тоном произнес он, - я прошу стать тебя моей женой, потому что ты – самое лучшее, что случилось со мной в моей жизни… и я твердо уверен, самое лучшее из всего, что еще может случиться… Но я не настаиваю, я лишь прошу. Если тебя это так забавляет, мы можем просто забыть этот разговор… но я не уверен, что завтра буду относиться к тебе также, как вчера или еще пять минут назад… просто не смогу…
После этой далеко не шутливой тирады я будто пришла в себя, посмотрела в любимые, потемневшие от огорчения, Лешкины глаза, роднее которых у меня ничего никогда не было, и подумала с виноватой злостью, что я определенно сошла с ума, если стебусь над человеком, самым любимым человеком на всем белом свете, который предлагает мне всего себя – целиком и на классическом блюдечке с золотой каемочкой. И хоть рассудок мой по-прежнему отказывался понимать и принимать необходимость официальной регистрации нашей любви, что-то во мне (сердце, душа или что там еще?) ёкнуло тяжело и больно, метнувшись горячей волной сначала в кадык, а потом – в ноги, и я чужим, жалобно-восторженным голосом прошептала:
- Лёличек, миленький мой… ну конечно же, я выйду за тебя замуж! Я вообще сделаю все, что ты захочешь… ты знай это… всегда знай…
- Я знаю, - он сжал меня в объятиях, как куклу, и, приподняв мои сто шестьдесят сантиметров над полом, закружил в сумасшедшем счастливом танце.
Мы поженились в середине октября, и свадьба была достаточно скромной, потому что мне очень не хотелось пышную громкую свадьбу, и я настояла на своем. Мои родители подарили нам двухкомнатную квартиру в панельной девятиэтажке неподалеку от их собственного места проживания, а Лешкины – преподнесли в качестве свадебного презента десятидневный круиз по Средиземному морю. Так красиво и благополучно началась наша семейная жизнь.
Впрочем, таковой она и оставалась последующие пять лет. Даже не знаю, о чем конкретно рассказывать вам из этого периода моего жития-бытия, потому что понимаю, что читать о счастливом, ничем глобально не омраченном, существовании как минимум скучно. Ведь еще Толстой (который Лев) очень правильно и неопровержимо заметил когда-то, что все пары счастливы одинаково, и лишь несчастье разно и многолико.
Мы жили вдвоем так, как только может себе позволить жить молодая парочка, до одури влюбленная друг в друга. Первое время мне никак не верилось, что может быть настолько легко, радостно и несоразмерно счастливо. Я все время ждала какого-то подвоха, мне казалась невозможной, ирреальной такая вот жизнь – где хочется раздавать накопленную теплоту всем вокруг безвозмездно и задаром, и сиять при этом медным начищенным грошем; а если идет дождь – то восхитительно прозрачным бодрящим потоком, а не грязными холодными струями, даже в самый пасмурный осенний день; и если радость – то через край, а грусть – всегда светлая, потому что ее есть с кем разделить. Но постепенно, представьте, я научилась с этим жить. Быть счастливой ведь тоже надо уметь. Не оглядываясь, не анализируя, не задавая небесам мучительный своей неразрешимостью вопрос: «За что, за что мне столько привалило вдруг, Боже?» И я научилась уметь быть счастливой.
2011