Стою в «Колизее» – выбираю леденец. Хочу синий. Как моя шуба. Продавщица в панике. Боится посмотреть мне в глаза. Я ей хитро улыбаюсь, минутки две, потом сдаюсь и говорю, что я нормальная. И куплю обычный - розовый.
Девочка успокаивается. Но руки до сих пор у нее дрожат.
Сзади кто-то подходит. Напрягаю спинку – знакомый запах. Не может быть – Саша-мармелаша. Брюнет с большими дельтами и неприлично пухлыми для тридцатилетнего самца губами, за что, собственно и получил такую сочную приставку. Саша был хорош, но до секса тогда дело так и не дошло. Мармелаша тупо выскочил из номеру в самый ответственный момент, прорычав – увижу еще раз, придушу.
Неслучилось это три года назад, я тогда была только-только после развода, и на взбрыки мужчин вообще не обращала внимание. Вот если бы сейчас…Хот, нет.
Саша коснулся плеча:
- Все также буянишь?
Мне стало чуток стыдно, на полсекундочки.
- Нет, только хулиганю… Кофе хочу. С мороженкой.
Саша рассмеялся и отодвинулся:
- Я хочу тебя угостить. Но не буду. Ты опять будешь убивать меня своими бедрами. Я умру. А ты потом встанешь и уйдешь.
Я жалобно проскулила:
- Но я в джинсах.
Саша погрустнел.
- Попыш мерзнет?
Я кивнула. Ну не виновата я, что меня такой выучили и на охоту отправили. М-да. Мерзнущий попыш – верный признак, что пора выбирать жертву.
И тут Саша сгреб меня в охапку, прижал. И выпалил. Одной такой большой тирадой. Потом отодвинул, вытер свои щеки, развернулся и быстро пошел.
Я смотрела на твои скрючившиеся плечи. Слёзы сами катились, куда им хотелось. Я не побегу. Я не побегу за тобой. Я не верну тебя. Я никого еще не возвращала.
Я лучше развернусь. Вот леденцы. Ну почему нет синего? Сплошные привычные расцветки. Сплошная предсказуемость.
Я не роковая женщина. У меня просто её привычки.
Делать все как в последний раз. Думать маткой, но не головой. Касаться сразу, и не ждать, как учил Советский Союз. Брать мгновенно, заглатывать и засасывать. Вытаскивая наружу все до единого желания. До единой фантазии. Пусть даже самой непристойной. И не приличной. Всё-всё…До самой крохотной иголочки, которая потом будет впиваться все эти годы в твое сердце, в твои губы и выжигать мое имя… На стекле, в силуэтах, во снах, на коже…
…Почему ты смеялась так, как будто тебе действительно нравились мои шутки? Почему ты ласкала так, как будто я был твоим самым первым любовником? Почему ты стонала так, как будто я был самым последним мужчиной на Земле…
Потому что я не умею делать по-другому.
«Ты влюбляешь и выкидываешь. И идешь дальше. Ты на самом деле идешь. Тебе все равно, как он там без тебя. И самое горькое, что ты действительно любила. Я это чувствовал. Я это видел, я этим жил, дышал, наслаждался . Но еще больше я понимал, что надо бежать. Прежде, чем ты вычеркнешь меня из своих списков. Что тебе было также худо, также серо, также тоскливо. Чтобы тебе было также больно от этого серого, тупого, мёртвого. Вокруг одни и те же расцветки. И ты все равно уходишь? Почему ты уходишь? Ответь – если не мне, так себе. Почему?
Потому что я не умею останавливаться. Меня не научили любить вечно.