Следующий наш поход намечался другим.
Идею рискованного, но славного и выгодного набега отец привез из Бирка, куда ездил продавать мех и ткани еще осенью. Идея обсуждалась долгими зимними вечерами, под треск огня, жужжание прялки и пульс вечного прибоя, под мед, мясо и рыбу. Обрастая деталями, идея становилась планом. Назывались имена предполагаемых союзников, обозначилась и цель набега – город Алаборг в земле Вод. Никто из нашей усадьбы там никогда не был, но карты тем не менее все равно разворачивались на столе, и звучали странные названия: Нева, Альдейга, Сясь. Говорилось и о том, что город срублен норманами, может и сверами, а значит взять его будет трудно. Упоминались земляные в сорок локтей стены с частоколом и бурное течение реки, где Веллихен пройдет наврядли. Выходило по всему, что лучше туда не соваться. Хорошие советы пропадали зря, решение было принято, Веллихен была обещана. В начале весны в сопровождении Хаккиной ладьи, которая тогда называлась Бара, мы отправились в Бирк. Я очень удивился, когда увидел, что Бирк – это остров. Вернее даже два острова, где вместе с нами теснились в заливе десятки судов. Я сошел на берег в надежде купить себе шлем и понял, что мои, к тому времени уже восемь монет хорошего серебра, можно пропить в трактире или потратить на шлюх, но шлема на них не купишь, пусть даже и самого завалящего. Моя прошлогодняя добыча не стоила в Бирке ничего, а я только ходил да глазел на блестящие кольчуги и шлемы, толстой шерсти плащи, серебряные браслеты, свекающее оружие. Я радовался нашему предстоящему походу в Алаборг, где матерый волк вроде меня может без труда раздобыть себе кольчугу и шлем, да получше Бирковых. И вообще, мужчины оружия не покупают, это нам даже как-то стыдно.
Тем временем к нам присоединились еще две ладьи, побольше Бары, но меньше, чем Веллихен, хотя и не намного. Я был горд и полон надежд. Знающий человек в трактире бросил мне рунные камни (две монеты, между прочим!) и вышло все преотлично: мелкая рана, зато слава, добыча и прибавление в семействе. В последнее я не слишком поверил, рана заживет, а мысли о славе и добыче веселили меня в нашем долгом пути. Получилось, что Веллихен была не только самой большой ладьей, но и самой быстрой, а значит вечно приходилось ждать, то Бару, то еще другую ладью, с клетчатым парусом, не помню ее имени. Так что шли мы медленно, а путь нам предстоял далеким: пиратский остров Эйсисла остался далеко к Югу, потом мы шли вдоль длинного песчаного поросшего сосновым лесом берега, где жили эсты, а мы все шли на Восток, и ветра было мало, и приходилось все время грести да ждать Бару. Дальше путь наш лежал по реке с топкими пустынными берегами, где на пути нам не встретилось ни одного селения. Сама река мне понравилась, широкая, спокойная, с медленным течением, она вдруг разлилась в озеро, огромное, как море, с волнами и белыми барашками. Я так и подумал сначала – море, но вода оказалась пресной.
По озеру мы шли под парусом, и когда Ольрик впервые позвал меня к рулю, я думал, что тронусь умом от восторга и благоговейного ужаса. Но Ольрик сказал, что рулевым нa Веллихен должен быть Эриксон, а значит я, в случае чего, должен придти ему на смену. Думать про такой случай не хотелось, но стоять у руля быстрой, мощной, послушной Веллихен было лучшим из всего, что довелось мне пережить, даже с Лунным Светом не сравню.
И еще, в озере том я полюбил плавать. Меня никто не учил, но я и сам понял, что руками нужно тянуть на себя упругую прохладную воду, а ногами отталкивать ее прочь, вот и вся наука. Я плавал быстро и легко, и казалось мне я мог переплыть все огромное озеро из конца в конец. А больше всего мне нравилось плыть под водой, где холодные струи тянули и распутывали мои волосы, а со дна, из темной глубины, поднимались серые водоросли, шевелились, как мохнатые руки, тянулись ко мне скользкими пальцами и, приближаясь к поверхности, становились все светлее, прозрачнее, обретали цвет и форму и смысл. Так завораживали меня те водоросли, что я даже дышать забывал. Вот как мне понравилось то озеро. Я еще не знал, что всю жизнь будет преследовать меня его имя - Альдейга.
Предполагалось, что цель нашего пути – город Алаборг, располагался на берегу озера, а вышло, что город стоял на реке, выше по течению, причем река была узкая, быстрая, нехорошая река, не в пример давишней.
Алаборг оказался хорошо укpепленным. Нет, не так. Хорошо укрепленным был Полот. Когда мы, дожидаясь сигнала к отплытию, пол-дня сидели на лавках и глазели на Полот, окруженный валом и частоколом, с трех сторон опоясанный рекой, наши воины, искушенные в своем ремесле, стали скуки ради обговаривать как можно город взять. Планы предлагались, обсуждались, и, как правило, признавались невыполнимыми. Воображаемое войско штурмовало стены, вполне реальные, ладьи, все возрастающим числом подвозили подкрепление, попадающее в зону лучников, и выходило по всему, что взять Полот непросто. Так и порешили – Полот хорошо укреплен. Алаборг, с другой стороны, казался неприступным. Я понял разницу сразу, глядя на невероятно высокий, и вправду в сорок локтей, крутой земляной вал, такой же высоты частокол, сложенный из толстенных, в обхват бревен, на быстрое течение реки, перекатывающейся через пороги у самых городских стен. Город был точно сложен сверами и ими же в основном населен, по крайней мере крыли нас со стен на родном языке. Хотя некоторых слов я не понимал, но общий смыcл сводился к тому, что защитники смеялись над нами и считали, что особо счастливые из нас закончат свой век рабами их рабов. Пока что мы город осадили и сразу же поняли, что дело это гиблое, потому что негодная река оказалась проходимой для довольно больших торговых судов и в первый же день осады две такие ладьи подошли к нашему лагерю на расстояние совсем небольшое, покрутились, развернулись по течению и пропали. Значит приходилось крепость штурмовать, пока не собрались под ее стенами несчетные охотники за чужой счет поживиться. В окрестных деревнях, где в конце весны, самое голодное время, все-таки удалось найти кое-какую еду, взяли также и дюжину лошадей. На этих крестьянских лошадках отец с братьями и наилучшими людьми со всех четырех судов скакали вокруг города по полям и смотрели на стены, откуда в них летели стрелы и диковинные сверские ругательства. Ни то, ни другое, впрочем, цели не достигало. Если в результате этих поездок и возник хитрый план взятия серьезного города, я об этом ничего не узнал. Могу только предположить, что частью этого плана стала небольшая алаборгская ладья, взятая у стен города в день нашего прибытия. С нее сняли все ценное, парус и такелаж, и в день штурма пустили ее по течению. У самых стен ее снесло на камни и повернуло поперек течения, завалив немного на бок. Мне запомнилось ее темное нечищенное днище. Стены со стороны реки стояли немыслимо высоко, ощетинившись пиками, и глупая ладья казалась там совершенно никчемной.
Видимо люди, решающие нашу судьбу, сочли, что город надо атаковать в единственно возможном месте, где в частоколе открывались кованные железом ворота. Для этой цели из ближайшего леса все на тех же лошадях приволокли огромное бревно. Заточенное с одной стороны, обожженное на огне, обвитое веревками, бревно превратилось в грубый таран. И в то время, когда несчастливая ладья, подхваченная течением, приближалась к порогам, сорок воинов понесли таран к воротам Алаборга. Все они носили кольчуги и шлемы и прикрывались тяжелыми щитами, и все они были с Веллихен. Ольрик шел первым.
Бывают такие моменты, когда даже самый последний сопляк, каковым я в то время и являлся, обретает горький дар предвидения, слышит голос богов, к людям не обращенный, и видит ход событий, еще не свершившихся. Так случилось и со мной под стенами неприступной крепости, когда таран приближался к воротам, и воины с четырех Роденских судов стояли цепью с оружием в руках, и предчувствие неминуемой беды узлом скрутилось под ребрами, тягучей тошнотой подкатило к горлу. Не то, чтобы я боялся умереть, я о смерти даже и не думал, потому что происходящее казалось мне намного более важным, чем моя короткая жизнь, и более ужасным, чем скорая смерть. Нас было чуть больше двух сотен, для штурма мало, слишком мало. Семьдесят четыре воина были наши, с Веллихен. Сорок из них приближались к воротам. Мой брат Ольрик, кормчий Веллихен, шел впереди. Я слышал, как он запел:
Раз, два, три,
Море и волна,
Раз, два, три,
Пей свой рог до дна.
Эта старая песня гребцов звучала на каждой ладье и каждый кормчий добавлял свои слова, простые, как ветер, парус и весло, и всегда в конце предлагалось выпить. Песня задавала ритм, слова не имели значения, хотя и передавались из поколения в поколение.
Раз, два, три.
Дома ждет она,
Выговаривал Ольрик, и сорок воинов, сорок гребцов, невидимых под щитами, шагая в такт, приближались к воротам. Сам того не замечая, я стал подпевать:
Раз, два, три,
Пей свой рог до дна.
Будто и я шел следом за Ольриком, перекрывая его щит моим. Со стен полетели пики, их жала со стоном входили в щиты, в бревно тарана, но воины продолжали шагать вперед, и кровь еще не пролилась в тот день.
Раз, два, три,
Жизнь всего одна,
Бессмысленные слова старой песни звучали как заклинание, а таран уже приближался к воротам, и со стен в него полетели камни. С грохотом раскололся щит, воин упал под ноги идущему следом, тот споткнулся, и таран пошел боком, как заупрямившаяся лошадь.
Раз, два, три,
Взревел Ольрик, гребцы снова попали в такт, и таран наконец-то ударил в ворота.
Пей свой рог до дна.
Двое воинов отделились от нашего отряда и, прикрываясь щитами, побежали к воротам. Один занял место сбитого камнем, другой пришел на выручку раненому, но брошенная со стены пика угодила в его бедро, и теперь уже двое лежали под стенами. Таран, раскачиваясь на веревках, скользил назад и снова летел вперед, с грохотом бил в окованные железом ворота, но ворота стояли прочно, и камни летели со стен. Между тем, обреченную ладью снесло на камни и развернуло у самых стен крепости, и никто на нее не смотрел.
Раз, два, три,
Я слышал голос Ольрика, оглушительный удар тарана и многоголосый крик, когда над воротами взлетело облако пара. Таран продолжал скользить на веревках, но никто не пел старую песню, и я понял, что случилась беда.
Что бы ни говорили, а поджечь ладью – дело непростое. Отсыревшая дубовая обшивка разгорается плохо, если, конечно, трюм ладьи не набит смолой и паклей, как видимо и произошло с ладьей, севшей на камни. Она вспыхнула сразу, ослепительным ревущим костром, и стены частокола стояли совсем близко, но боги улыбались защитникам города в тот день, и ветер гнал пламя прочь.
Если бы нас было вдвое больше, и нам удалось бы поджечь частокол и взломать ворота, может быть непобедимая крепость Алаборг и стала бы нашей. Но настоящая беда свалилась на нас нежданно: со стороны озера появилась вдруг ладья. Боевая ладья, с парусом белым в красную полоску, двигалась против течения легко и быстро. Ворота еще трещали под ударами тарана, и черный дым летел над рекой, когда она подошла к низкому берегу, совсем рядом с Веллихен, и воины с красно-белыми щитами стали прыгать в воду, рассыпаясь вдоль берега, атакуя нашу слишком малочисленную охрану. Рог затрубил сигнал к отступлению, а мы уже бежали к Веллихен, бежали со всех ног и знали, что не успеем.
Люди важнее добычи, а ладья важнее людей. Нет, не так, понял я в тот день. Ладья важнее всего. Это дом и крепость, кормилица и защитница, жизнь и свобода, еда на столе и серебро в кармане, слава и гордость... А красно-белые воры уже забирались на борт нашей Веллихен, когда мы, наконец, достигли берега, едва успев обнажить оружие и даже не построившись в цепь. Первый убитый мною враг еще поворачивался ко мне, когда я рассек его спину от плеча до пояса, только кости затрещали, зато меня атаковали сразу двое. Первого я отбросил ударом щита, второй же, увидев, что я на мгновение открылся, замахнулся мечом. Ну и дурак, надо было колоть, а так я достал его запястье и подоспевший справа воин стал теснить его. Топор взлетел над моим щитом, но я не поднял щит, а парировал удар мечом. Лунный Свет не перерубил топорища, лишь заскользил по полированному дереву, но я успел повернуть клинок и его острие вошло красно-белому в гортань. Я почувствовал, как металл заскрежетал по кости и снова повернул лезвие, которое легко, как головку сыра, рассекло вражье горло до самого уха. Приходилось спешить, я видел, как оживали весла захваченной Веллихен, и, перешагивая через умирающего, получил страшный удар слева, но стоящий за мной воин не дал мне упасть, и подставил свой щит, и я остался в живых, хотя должен быть умереть.
Я не видел, как гарнизон крепости вышел за стены, а только услышал, как где-то позади зазвенела сталь, загремели щиты и закричали люди, и никто уже не толкал меня в спину, а значит никто ее не прикрывал. Я понял, что надежды больше нет и все пропало, а Веллихен уже отталкивалась веслами от берега, когда передо мной вырос могучий, голый по пояс воин с лысой головой, вымазанной красной и белой краской. Он хрипел и завывал, как безумный, брызгал пеной и вертел над головой диковинное оружие – булаву с шипами, будто вылитую из железа, и я бросился на него визжа от ненависти и отчаяния. Первый удар его страшного железа я принял на свой щит, который затрещал, но не раскололся, зато моя левая рука от пальцев и до плеча онемела совершенно. Я знал,что второго такого удара мне не выдержать, а железный шар с воем рассекал воздух и я, чуть отступив, развернулся вправо и красно-белый, увлекаемый весом своего оружия и силой, вложенной в удар, споткнулся, и я рубанул его по голове, впрочем, недостаточно быстро, так что мой клинок лишь разрезал его крашеную кожу. Он взревел, снова замахиваясь булавой, и в его гнилом пьяном оскале не хватало половины зубов. Я не знаю почему я не боялся его. Красная краска, белая краска, красная кровь, белые безумные глаза, скольких он уже убил сегодня? Каким по счету буду я? Какая разница, если все пропало, Ольрик погиб и Веллихен захвачена? Я отступил на шаг, держа щит на вытянутой руке, и в миг, когда булава коснулась щита, я дернул его на себя. Красно-белый, пытаясь все же достать меня ударом, выбросил вперед руку, а я, только на это и надеясь, полоснул его пониже локтя. Рука отсеклась с неприятным, влажным звуком, раненый с воем упал на колени и я принялся рубить его, но убить человека трудно, и серая полоса воды между берегом и бортом Веллихен медленно расширялась, и течение уже поворачивало, подхватывало ладью, а значит всем нам предстояло остаться на этом берегу, в чужой земле, в чужой грязи. А красно-белый воин все не хотел умирать, и мои сапоги скользили в его крови. Воин справа от меня упал, и никто не встал на его место. Я стал в пол-оборота вправо, и вышло только хуже – я стеснил сражающегося по левую руку, и его меч задел обод моего щита. Я обернулся на этот звук, и мой мир перевернулся и перестал существовать.
Часть 4
http://www.proza.ru/2011/12/21/61