ПУТЬ НА МАНГАЗЕЮ. Повесть.
К оглавлению http://www.proza.ru/avtor/morevvv&book=7#7
Сор – множество мелких притоков, озер и проток, объединенных одной речной системой; широкое, разветвленное устье реки в месте впадения ее в другую водную артерию, море или озеро.
Чертова протока. Кудряшов
Безымянных проток в пойме реки Казым великое множество. Если взглянуть на землю в середине лета с высоты птичьего полета, можно сразу и не разобрать: то ли вода мелкоячеистой рыболовной сетью упала на разношерстный меховой покров тайги, то ли зеленая тайга с рыжими пропалинами сухостоя отдельными кусочками плавает в плоском, с разными оттенками зеркале воды. Протоки и проточки ветвятся, то разбегаясь, то сливаясь в причудливой формы озера и озерки, лекально закручиваются то в одну, то в другую сторону и в конце концов скатываются в русло такой же, как и они, вихлястой, но широкой и стремительной речки. Неопытный первогодок, выйдя на лодке в часовую прогулку, рискует в считанные минуты потерять ориентиры, и тогда поминай, как звали – без случайной помощи может сутками мотаться по извилистым, совершенно одинаковым протокам, добиваемый гнусом и безадресным эхом рокочущих где-то поблизости подвесных моторов. Даже старожилам иной раз приходится сверяться по самопальным картам, с тревогой побулькав канистрой с остатками бензина: хватит – не хватит?
Основной и, пожалуй, единственный транспорт в этом водяном краю– лодка с подвесным мотором. Она и кормилица, она и грузовик, она и прогулочный лимузин для друзей и семейства.
Она же и спортивный снаряд: азартные гонки по узким, таящим притопленные стволы упавших в воду деревьев, протокам – дерзкий, «на авось» вызов удаче, рискованный способ не только проверить мощность мотора и легкость движения судна, но и хватнуть бесшабашными глазами бешеную скорость полета пули в черном стволе тесного русла. И болезни этой подвержены все, кто сжимал в руке рвущийся в крутом повороте румпель подвесного мотора. И возраст здесь ни при чем.
Василий Степанович Кудряшов считался в этих местах старожилом. Он был старый – сорок два года. И умный – постоянное ношение головного убора: зимой шапка, летом маленькое кожаное кепи – протерли на его затылке розовую тонзуру, а глубокие залысины лба образовались сами собой. Резкий поперечный след от фуражечного канта делил его лоб на две части: нижнюю загорелую в суровых поперечных складках морщин и верхнюю, бледной чистотой и невинностью уходившую в жесткие заросли густого чуба. Но лысина была. И с этим приходилось мириться.
Все, чему может научиться на собственном опыте старожил таежного поселка, Василий Степанович уже усвоил. Двенадцать лет – срок приличный даже на большой земле, а здесь – это уже мудрость. И в серых, слегка прищуренных глазах его читалась спокойная, всезнающая уверенность – все должно быть так, как должно быть, и никак по– другому.
И было у него все так, как должно быть: и дом, и семья, и работа, и деньги – неплохие, между прочим, деньги – и катер с двумя «Нептунами», и собственные угодья для промысла – в общем, все чин-чинарем.
И только в самом углу его крепкой и надежной души постоянно маячил какой-то нервный окатыш. Маленький и вертлявый, он мотался по донышку души, обстукивая ее гладкие и упругие стенки, словно выискивал какую-нибудь раковинку или неплотность. Вроде не мешал, но и, черт знает что, попрыгивал, да постукивал, как случайно залетевшая в новый самовар горошина.
И все бы ничего, да случилась на пути Василия Степановича Кудряшова Чертова протока. Вот и скакнул его душевный окатыш из глубин к самому горлу, да так скакнул, что и крикнуть невозможно, только левая рука скрутила румпель мотора чуть не в штопор и – газу! Газу! Газу!..
Весенняя путина прошла неудачно. Щука отметалась подо льдом, икры много взять не получилось. Высокий паводок затопил тайгу по колено, и только острые гривы берегов обозначали русла будущих проток и речушек. Рыбаки ждали схода воды, настраивали снасти, перебирали движки, проклепывали днища видавших виды катеров и лодок.
Поселок готовился к лету.
...Жаркое солнце быстро осадило воду, вытолкав ее избыток в Ледовитый океан, подсушило тайгу и разбудило сонмище заедливого гнуса. Россыпью прыгучих камешков зашлепала по старицам и плесам наскучавшая за зиму мелочь. Рыба пошла на первый жор.
Июньский день держал солнышко на коротком поводке, не давая скрыться за горизонт, и оно маячило в небе, как воздушный шарик на праздничной демонстрации, жаркими лучами обсушивая неосторожно залетевшие тучки.
Длинен день, да коротко лето.
Практически все мужское население поселка не слезало с лодок, пока не прошел запал первых богатых уловов и обилие рыбы не включило естественный стопор: все, наелись.
Василий Степанович спокойно, без суеты и лишней жадности выбрал из реки нужное количество добычи, прикинул и взял еще, так, на всякий случай, и решил, что до осени будет ловить только на интерес и разборчиво – что жена к столу закажет. Нездоровое чувство азарта его не тревожило – в прошлом все, в прошлом...
...Бойким окунем ускользнул июль, озадачив своей скоротечностью еще не прогревших спины жителей, и стылые утренники прижали к земле мошкару, так надоевшую за этот короткий-длинный бестеменный месяц. Лето, не успев разогнаться, уже топорщило тормозные закрылки, выруливая на долгую зимнюю стоянку, и красные флажки соспевшей рябины уныло давали финишную отмашку. Август.
Но рыбный сезон еще не прошел. Осенний лов самый интересный и непростой. Щука, нагуливая в зиму жир, с маху обрывала севшую на крючки мелочь, затренькивая суматошным звоном сигнальных колокольчиков береговых рыбаков, в татарский лук сгибала стебли спиннингов и брала на что попало, даже на окурок от «Казбека». Джин азарта отплясывал бешеную пляску на песчаных косах реки, в замкнутых берегами озерах, на всем протяжении границ между водой и сушей.
Ловили много, но не без разбору. Заготовка на зиму – дело ответственное, и рыбу брали в ассортименте, но калиброванную – мелочь и некондиция, испуганно хватнув воздуха, с Богом возвращалась в родную стихию. Для посола откладывались язь, чебак, муксун, нельма, щокур (или чир), ряпушка, ну и, если попадется, конечно, пыжьян – царская рыба. Осетра в Казыме не водилось, за ним ходили на Обь в первой половине сентября, перед ледоставом. Щуку и окуня в зиму не заготавливали. Эти хищники служили возбудителями спортивного азарта и неистощимыми источниками зимних споров: кому толще и длиннее попалось.
Василий Степанович и осенний лов проводил, что называется, в жилу. Его рыболовные угодья не скупились, а снасти тяжелели только от ценной рыбы, пропуская сквозь крупную ячею недорослей и заполошную мелкоту...
* * *
В ясный день середины августа, когда ровная, без единой складочки зеркальная поверхность воды принимает на свое лицо золоченый, растопорщенный лист канадского клена и неслышно смахивает его в крутом повороте на желтую песчаную отмель, где его перестает быть видно, в такой чудный день Василий Степанович Кудряшов возвращался на своей «казанке» не с промысла, нет, а с легкой двухчасовой прогулки по тихому Казыму до старой, давно заброшенной хантыйской деревни Кислоры.
Походив между избушек «на курьих ножках», пощипав еще розовую бруснику и ощутив просторной душой обветшавшую красоту бывшего поселения, он зачем-то подправил висевшую на полусгнивших ременных петлях дверь, приткнул к стене отодранную доску, поковырял носком сапога ржавую печную заслонку – старинное литье, аккуратно очистил ее от земли и положил на пенек.
Место ему нравилось.
Расположенная на чистом берегу широкого рыбного озера Кис-лор, соединенного с Казымом прямой и не длинной протокой, деревня когда-то служила жильем хантам-рыбакам, тралившим неводом озерную живность. Берега озера и прибрежная местность – грибная и ягодная – давали пищу зверью и птице, а жители в полной мере пользовались и тем, и другим на прокорм себе и не в убыток природе.
Но времена меняются, и что-то заставило хозяев уйти с прикормленного места, а деревня осталась доживать свой век в запустении и безлюдьи...
...«Казанка» с шипом резала чистую поверхность реки острым форштевнем, и ладный мотор спокойным рокотом не нарушал полуденной тишины таежного края.
До поселка было час ходу, и Кудряшов не спешил: спешить было некуда. День будний, все на работе, дома ждут к вечеру. Честно заработанный отгул хотелось потратить со вкусом, для души. Это его тринадцатая поездка на Кислоры; может быть последняя: жена давно подговаривает вернуться домой, на большую землю. Младшему на будущий год в школу, пусть бы начал там, чтоб не дергать. Квартира столько лет под бронью, да и денег всех не заработаешь. Наверное, хватит, пора заканчивать северную эпопею, а то совсем отвык от цивилизации...
Много раз ходил Василий Степанович в эту сторону и всегда по главному руслу реки. Никогда его сильный и спокойный характер не вносил изменения в маршрут. Зачем менять натоптанные тропы без особой необходимости? Не то чтобы Кудряшов не умел или не любил рисковать – на работе знают, в каких передрягах бывал их бригадир и чем ему обязаны кое-кто из бригады – но бессмысленных поступков и глупого выпендрона он не терпел.
И то движение, которое он сейчас произвел, никоим образом не предполагало ни цели, ни смысла, ни даже какой-то мало-мальской причины содеянного.
Левая рука Кудряшова дернулась, нос лодки очертил крутую дугу и нырнул в узкую скважину Чертовой про-токи.
Как и все местные речки, Казым петлял по западно-сибирской равнине как собачий хвост: пять минут солнце в лицо, пять минут – в затылок. И всего-то от Кислор до поселка двенадцать верст по прямой, а по фарватеру реки даже на хорошей скорости едва в час уложишься. Можно, конечно, и срезать, но только по большой воде, в начале лета; в августе же приходится обходить по середине и частые повороты, и множество песчаных кос и отмелей, постоянно меняющих свое место. Единственный участок на этом отрезке Казыма – Большая петля, двадцать минут ходу, отсекается узкой и бурной протокой, которую не торопясь можно пройти за три-четыре минуты. Если не торопясь.
Странная, темненькая слава закрепилась за этой протокой: мало кто мог пройти ее тихим ходом. Стоило пересечь лодке пограничный с Казымом бурун, словно неведомая сила принуждала ладонь до упора выкрутить ручку газа на румпеле и не было никакой возможности ослабить ее до тех пор, пока лодка не выскакивала с другого конца протоки на спокойную воду реки. Но таких счастливцев за последние годы можно было по пальцам пересчитать. Большинство же оставляло на глубоком дне Чертовой протоки или моторы, или даже целиком лодки с оторванными страшным ударом транцами, а несколько смельчаков, говорят, обрели там вечный покой. Бурлистое, водоворотное русло таило в себе топляки с переменной глубиной погружения: на малом газу пройдешь и не заденешь, а на скорости – вот он, тут как тут и, хапнув очередную жертву, сытым крокодилом тяжело опускается на дно.
Василий Степанович задним умом понял, что сотворил неладное, но чертов окатыш уже перекрыл дыхалку, и сладостно-мучительное чувство душевного катаклизма тугими струнами натянуло голосовые связки. Ощерившийся в зловещем оскале рот выдал шипящее, вроде бы не к месту: Щ-щас мы тебя!.. Щ-ща-а-ас.., – и сразу вспотевшая ладонь, словно куренку, свернула шею нептуновскому румпелю.
Мотор испуганно реванул, хватнув воздуху, принял на лопасти винта тяжелые струи воды и, вытолкнув их за корму, ввинтился в плотное тело протоки.
Лодка, присев транцем в пену, вынесла длинное узкое днище из воды и, почти не касаясь поверхности, метнулась в первый поворот и дальше, с обреченностью последней атаки зарезала воздух мгновенно обсохнувшим форштевнем.
Мозги у Кудряшова точно выпали из черепной коробки. Вместо них там болтался все тот же окатыш, неведомо как залетевший туда из гортани. Он стукал в лобную часть, задевал изнутри за глазные яблоки, ударял в мягкие височные доли и, вообще, вел себя безобразно. Василий Степанович понял, что окатыш этот – давнишний враг его, враг смертельный, долго, может быть, всю жизнь таившийся в организме, прикидываясь совершенно безобидной пустяшкой, терпеливо залучил удачный момент и теперь резвился, принуждая его, невольного носителя и хозяина, к полному безрассудству, похерив разом незыблемо-степенный уклад внутреннего мира.
Но, странное дело, враг этот не был неприятен Кудряшову, более того, он был как бы ожидаем и даже своевременен. Словно отцовское чувство при взгляде на слишком расшалившееся дитя, теплым и радостным опахалом согнало с лица его жесткое выражение, и лишь в зорком взгляде осталась тревожная внимательность – не срубиться бы.
Волна встречного, холодного из-под нависших деревьев воздуха леденила вспотевшие подмышки. Рука, сжимающая румпель, не потеряла уверенности, и лодка играючи проскакивала совершенно немыслимые повороты, потренькивая бортами по слишком далеко протянувшимся ветвям.
Гулкая пустота внутри Кудряшова стала быстро заполняться неведомой, непривычной для него жизнью. Стремительно летевшее навстречу пространство продувало насквозь, выметая за спину его, Кудряшова, крепкое и надежное строение и нанизывая на прежний остов бесформенные, ни на что не похожие лоскутья, мгновенно сраставшиеся в цельную, но абсолютно другую, непривычную конструкцию.
В голове появились первые после жуткого беспамятного провала мысли. Свербила вычитанная где-то идиотская фраза: «Прокол пространства...», под ней малодушно и суетливо дергался придавленный обрывок страха: ... только бы не топляк..., и вдруг мощным аккордом взялось от головы и захватило все его существо неодолимое блаженство свободного полета.
Непроизвольным движением рука колупнула на вороте пуговицу, свободный от вечного жатия острый кадык скакнул вверх и горлом пошел спертый в груди воздух, садня и вибрируя голосовые связки:
Из-за о-о-о-строва на стре-э-э-жень, На просто-о-о-р р-р-речно-о-ой волны-ы-ы... Выплыва-а-а-ют р-р-расписны-ы-я Стеньки Р-р-ра-а-зина челны-ы...
Грозный раскат, рушивший первозданный покой растерявшейся протоки, наверное, притопил шевельнувшиеся навстречу лодке стволы, и она, ерзнув днищем в последнем повороте, выскочила на божий свет блиставшей солнечными зайчиками широкой реки. Целая и невредимая.
Кудряшов, как бы выпавший на две минуты из бытия, медленно приходил в себя. Мимо его остановившегося взгляда в странно чередующейся последовательности проплывали одни и те же картины. Река, берег, река, берег, и снова река...
Наконец его ошарашенный случившимся мозг помаленьку начал устраиваться в привычном месте, напряжение отпустило глазные мышцы, одеревеневшая ледяная ладонь, все еще крепко сжимавшая румпель, ощутила покалывание, и тепло хлынувшая в жилы кровь добралась до висков частыми, пульсирующими всхлипами.
Василий Степанович ожил.
Осознав, что его лодка пишет посредине реки уже четвертый круг, он выправил курс, заглушил мотор и достал из кармана штормовки сигареты. Чиркнул спичкой, прикурил из пригоршни, потянулся бросить спичку за борт, но раздумал – больно уж чистая была вода.
Глубокая затяжка окончательно привела его в нормальное состояние. Все встало на свои места.
«Все будет так, как должно быть».
Кудряшов макнул сигарету в скопившуюся под ногами воду, еще раз глянул за борт и бросил чинок в подмоторную нишу. Разогнул хрустнувшую спину, нащупал, не оборачиваясь, резиновый набалдашник ручного стартера и сильным, в размах движением запустил мотор.
Ближе к дому – легче путь.
Оставшиеся до поселка километры были коротки и знакомы. Газанув последний раз, Кудряшов поднял из воды заглушенный перед мелководьем мотор, и «казанка» с шипящим выдохом облегчения взрезала желтый песок поселкового пляжа.
Машинально, отработанным до автоматизма движением отвинтил струбцины, сдернул мотор, крякнув, вскинул на плечо и, прижав его теплое тело к щеке, бережно понес к сейфу.
Закончив разгрузку и заперев замки, Василий Степанович еще на мгновение задержался. Странным и задумчивым взглядом посмотрел на реку; в широком и мирном течении она уже смыла пенистый след его чудного приключения.
«Ну что, проверила? – одними губами с усмешкой произнес Кудряшов. – Проверила. Ну-ну.»
И, плотно ступая по мокрому песку, он зашагал к дому.
Продолжение следует
Гл. 2 Красные Пески. Толик
http://www.proza.ru/2011/12/20/2006