Я так никогда и не узнал их имен.
Гиббон, Седой, Хома, Борода, Серый, Шахтер, Композитор...
Помню все их словечки, интонации и ужимки. Это очень странно, я ведь уже давно живу, и столько произошло всяких событий - эмиграция, совершенно другая жизнь, бесчисленные встречи с разными людьми...
А их помню так, будто вчера разговаривали... Моя бригада. Херсон-76.
Последняя институтская практика. Лето... 15 мест в Херсонской области. Каждый из нас - мастер бригады на строительстве оросительных каналов.
Нам с Димкой (закадычный когда-то дружок - разбросало, развело...) досталось село Виноградово Цюрупинского района. В поезде Димка заигрывал с попутчицей:
- Девушка, мы с другом едем в полную неизвестность... В Москве - Моссовет, в Ленинграде - Ленсовет, а куда в Херсоне, в случае чего, обращаться?
Поселили в двухэтажной общаге, вместе с рабочими. Димке на следующий день определили бригаду из другого села, так что виделись мы с ним в дальнейшем только по вечерам. Со мной руководство ПМК провело краткую беседу, предупредив об осторожности - все мои рабочие живут здесь на поселении после отсидки разных сроков.
Меня представили бригаде...
Гиббон...Замкнутый немногословный мужик с удивительно подходящей к своей внешности кличкой - тяжелые надбровные дуги с кустистыми бровями, длинные руки...
- Слушай, где у вас здесь ссут? - спросил я его в первый день, встретив в коридоре.
- Какой еще, на хер, суд? - заволновался он, тревожно оглянувшись.
Седой... Седого я не интересовал напрочь. Он смотрел сквозь меня, и это продолжалось все полтора месяца.
Хома... Поджарый жилистый мужик с хриплым голосом. В разболтанном дребезжащем автобусике, который вез нас по утрам на участок, он наливал себе полный, до краев, граненый стакан водки, осторожно подносил ко рту, закрывал глаза и быстро-быстро шепча: "Компот, компот, компот...", залпом опрокидывал его в себя. Вся первая неделя прошла под знаком его ежеминутных сомнений в моих словах и действиях. Но потом, и уже до конца срока постоянно звучало "студент сказал...", "да ты студента спроси..."
Борода... Глухонемой весельчак, непостижимым образом принимавший самое активное участие во всех разговорах. Понимал всех, и все понимали его.
Серый... Сергей, скорее всего. Высокий красивый парень, на несколько лет меня старше. Как-то съездив втихаря на выходные в Херсон (им было запрещено отлучаться, а тем более, появляться в областных центрах, но участковый - живой человек), разговорился вечером.
- Отпускать не хотела... Интеллигентная такая женщина... Доктор... - добавил он помолчав. Прошло еще полминуты. По лицу Серого бродила мысль.
- От такая жопа... - показал он, завершив формирование образа.
Самые колоритные персонажи - Шахтер и Композитор. Не было в природе темы, предмета или слова, по которым они придерживались одной точки зрения. Споры по любому поводу - до хрипоты, до крика. Диапазон их интересов был чрезвычайно широк - от размера груди Софи Лорен до государственного устройства Бангладеш.
Шахтер... Тяжкие телесные повреждения (вломил жене по голове чугунной сковородой). Не пил, в отличие от остальных, совсем. Даже пива. По выходным надевал двубортный синий костюм с металлическими пуговицами, пестрый коротенький галстук на резинке, клетчатую фетровую шляпу и шел гулять по селу. Иногда его били. Трезвых по выходным в селе не было. Не было абсолютно. Там и сям живописно валялись мужики в позах, не допускавших даже мысли о том, что вот, дескать, человек отдохнуть прилег. За заборами пели и орали... Иногда казалось, что даже собаки, куры и гуси приняли на грудь...
Композитор... Абсолютный двойник комозитора Шаинского - лицо, рост, тембр голоса. Но было еще одно, их объединявшее - музыка. Главным сокровищем Композитора был тромбон, которым он зарабатывал по выходным на похоронах и свадьбах. Ему даже приходилось иногда отказываться от заказов, село было большое - 10 тысяч человек, и работа не кончалась. Однажды я случайно увидел Композитора в составе похоронной процессии. Он дудел в тромбон и плакал...
На участке я стоял с нивелиром, а он с рейкой скакал по откосам канала и кричал: "Валерка, куда?" Как-то вечером придвинулся ко мне на скамеечке у общаги:
- Мне бы хотелось тебя предостеречь, - иногда Композитор начинал изъясняться таким слогом, что я только хлопал глазами, - мне кажется, Димка - еврей.
"Он кричал: "Ошибка тут, это я - яврей!" - пропел в голове Высоцкий. На ошибку собеседнику и было указано.
Маэстро несколько раз открыл и закрыл рот.
- Это...э... не... Да что ты мне мозги паришь?! - возмутился он.
- Вот те крест, Композитор. Чтоб я сдох. Могу паспорт показать.
Он долго водил пальцем по короткому слову и шевелил губами. Поднял голову и, глядя на меня совершенно круглыми глазами, пробормотал:
- Б***ь... Пишут, суки, что хотят...
Вот такая бригада. Никогда ни слова о детях, женах, прошлых жизнях...
На участок нас возил Витек - из местных. Он был сказочно мерзок, Витек. До тошноты. Постоянно декларировал перед пассажирами аттрибуты своей состоявшейся, в противовес им, жизни и судьбы. Какое-то он напоминал животное... Когда он произносил название соседнего городка Брилевка (он говорил Брилеука), круглая его морда лоснилась от удовольствия. Так в моем сознании Брилевка и осталась эдаким городом греха, что-то между Бангкоком и Лас-Вегасом.
Мы строили каналы. Борода оказался умелым экскаваторщиком, остальные работали лопатами. По вечерам мы обменивались с Димкой подробностями. Иногда надирались с бригадой.
У них были свои словечки, позаимствованные у сельчан. Почему-то все абсолютно глаголы заменялись словом "вышивать". Вышивать - означало все: гулять, работать, пить, танцевать... Я написал маме короткое письмецо, в котором рассказал, что мы днем работаем, а по вечерам вышиваем... Моя бедная мама, врач-психиатр, ответила мгновенно, и письмо ее состояло, в основном, из осторожных вопросов...
В одно из воскресений вечером мы с Димкой вышли прогуляться. Навстречу нам шел пьяный вдрабадан и мокрый от слез Композитор с тромбоном.
- Валерка, я тогда тоже еврей! - заорал он. Видимо, мысль эта не давала ему покоя.
Моя бригада... Гиббон, Седой, Хома, Борода, Серый, Шахтер, Композитор...
Композитора убили в пьяной драке недели через две после нашего отъезда. Мне рассказал об этом руководитель практики. Помню, что ни с того, ни с сего подумал о том, каким он был, когда был маленьким, как его укачивала мама...
Как же его звали, черт побери?