...Мой неотвязный и сладостный кошмар.
Я люблю получать и смотреть сны. Вернее, придумывать и разыгрывать в лицах, повторять и репетировать, оттачивая подробности. В том промежутке между глубоким сном и бодрствованием, когда тягучие цепи уже сковывают тело, но душа еще свободна, ум ясен и не обременен чужими мороками.
Чуть позже мечтания плавно соскальзывают в иную, куда более глубокую фазу, и в ней продолжаются. Снится ли тогда вдове Ужа, юной Эгле, Старый Секвойя или индейскому вождю Секвойе видится седая Ель?
Ибо, как всегда при полном погружении в ночь, у меня совсем иное прошлое, чем в яви, моя самость отлична от дневной. Стоило бы взяться за ниточку и размотать сбившееся в рыхлый клубок прошлое, но зачем? Оно сотворило меня такой, как я есть, а потом смирно отошло в сторону.
Где-то внутри клубка Мойр находились мой город, ставший собственным призраком еще при жизни, мои родственные связи, почти заброшенные, моя образованность, ныне полузабытая. Вовне был сговор. Быть может, и договор.
Я отдавала остаток своей постылой жизни ради одного дела, важнейшего для народа некоей страны, какого - в подробности мы не вдавались. В качестве возмещения мне давали ровно год привольной и богатой жизни с исполнением практически всех желаний, не обремененный теми хлопотами, что сопровождают жизнь любого человека вне зависимости от его ранга, богатства, здоровья и репутации. И также способ отправки, соответствующий моим личным вкусам.
От моей жизни это отличалось лишь недюжинным размахом, масштабом и комфортностью, так что я более или менее легко согласилась.
Нужно ли говорить, что я вполне доверяла тем, кто это мне предложил, - назовем их для простоты народом шемт - причём не разумом, но подспудно, интуитивно, что кажется мне практически безошибочным. Логика - любимейшее орудие дьявола, речь дана человеку, чтобы обводить вокруг пальца собратьев, но внутреннее чутьё дано нам изначально.
- Ель, мы просим вас использовать все подаренные вам возможности, не смущаясь нашими. Любая роскошь, какие угодно развлечения: для нас всё едино и стоит одинаково. Мы даже хотели бы, чтобы вы показали себя в полноте.
- Тельца перед закланием положено откармливать, - посмеялась я.
- Ритуал не так важен, как...ну, скажем, пари. Мы хотели бы лишний раз увериться в правильности нашего выбора. Помните также, что вы можете сойти с круга в любой момент, причём никто не будет пригибать вашу добрую волю или высчитывать убытки.
Ибо это также было частью игры: полнейшая моя свобода. Такая, что даже имя моё не было наглухо пристёгнуто к моей судьбе: Елена, Иола, Ёлка, Эгле, Эли - звучало в зависимости от ситуации, настроения и времени суток.
Что я попросила от хозяев сразу: небольшой особняк ориентировочно в стиле шведских замков. Такая невысокая круглая башня из булыжника, прилепленная к двухэтажному корпусу, в нижней части которого помещается обширный холл для охраны, гардеробная и туалетные комнаты, а наверху - кабинет, спальня, библиотека, будуар (хм) и столовая, соединенные между собой в вытянутое кольцо. И чтобы стояла та башня посреди куртины с полевыми цветами, плавно перетекающей в нерегулярный английский парк - буйные заросли, струйные воды, живописные руины, романтичные беседки, чередование света и тени. И непременно имела внутри все привычные мне удобства: холодную и горячую воду для ванны, тёплый клозет, кофейный полуавтомат, микроволновку и компьютер на сорок с лишком гигабайт. Всё это, натурально, был лишь набросок желаемого, ибо я не умею сопрягать архитектурные и технические детали. Ну и, естественно, - еду, посуду, шампуни и притирания, платья и куртки, которые не задевали бы мои пять чувств слишком сильно и уже одним этим доставляли тихую радость.
Когда я поняла, что шемты всё равно будут надо мной надзирать для моей безопасности и, своего спокойствия, то попросила в наперсницы милую девушку. Чтобы им не пришлось шляться со мной по всему ихнему земному шару, ограничила свои передвижения парком и зрелищами формата 10D (ориентировочно).
Но еще до всего этого меня спросили:
- Чтобы сразу отделаться от самого неприятного. Какой способ конечного расчёта наименее прочих доставит вам неудобство?
- Удивляться не будете?
- Нисколько.
- И соблюдать при случае буквально тоже? А то ведь я в этом профан еще больший, чем в архитектуре...
- Да.
- Отсечение головы мечом. Не секирой и не на плахе.
Шемт кивнул со всей серьезностью:
- Разумеется, вы в любой момент можете переиграть. (Эта фраза, звучащая во всех мыслимых вариантах, удручала меня больше всего прочего.) Однако учтите две вещи: нас всех такая форма жертвоприношения устраивает как нельзя более - и, скорее всего, для вас также будет самой лёгкой психологически и наименее болезненной в телесном плане.
Не считая ежедневного - нет, ежеминутного! - выбора.
"Вы можете ждать и поболее года, можете поторопить время - всё это ценно, всё будет взвешиваться на незримых весах. Можете резко сменить декорации, это для нас вообще ничего не значит. Можете напрочь отменить договор и вернуться к прежним бытовым реалиям: для нас это нежелательно, однако не выходит из рамок обычая, вы ведь не приносили никаких клятв".
Впрочем, когда я однажды поинтересовалась, куда меня командируют в случае отказа, мне ответили:
- Останетесь там, где и сейчас, только обретёте несколько большую свободу манёвра.
- А назад попасть не выйдет?
Не выйдет. Мне объяснили, что там я умерла.
- От прионной инфекции, так называемого "медленного вируса", что затаился в большинстве землян, или - еще до того - от судебной пули в затылок, которую вам присудили еще совсем молодой, - сказала мне моя наперсница.
Получается, даже моё рутинное бытие распадается на варианты... Забавно.
Забавно - любимое мое словцо, связанное со смертью и прочими казусами, приуроченными к факту ближнего существования.
То есть идти мне есть куда, возвращаться - нет. Учтём.
Меня ненавязчиво опекали и не очень навязчиво (нет, я, пожалуй, несправедлива, скорее деликатно) торопили.
Месяца за полтора перед истечением урочного времени моя личная шемта по имени Нора попросила:
- Не согласитесь ли вы принять одного человека? Исполнителя. Если он вам не приглянется, мы должны иметь время, чтобы подобрать иную кандидатуру.
Я пожала плечами:
- Доверяю вашему вкусу - имела случай убедиться, что люди вы дотошные и во всех смыслах знатоки. Но и подчиниться вам не составит труда.
...Его зовут Карел Госс. Лет сорока навскидку, высок, широкоплеч, интеллигентен в стиле конца восемнадцатого века, движения слитны и плавны, как ритуальный танец. Чашку кофе из моих рук принял и пальцев коснулся с еле заметной робостью.
- Как вас тут устроили? Многим меня хуже? Если что - говорите, не стесняйтесь, поспособствую. Насчет первосортного кофе тоже, если вы к нему привычны. Да беру я вас; если хотите, перед лицом Норы и ее начальника подтвержу. Большая была практика со сталью?
Моя привычка топить человека в бурном речевом потоке неистребима, он еле в нём поворачивался, но в разговорную паузу попал чётко:
- Сто шестьдесят восемь, семь обыкновенных прямых мечей и один кривой, с широким лезвием.
- Всех с первого раза?
Замялся.
- Не буду допрашивать...
- Не стану хвастать, любезная фрау. Случалось всякое. Но редко.
- Во врачебном искусстве упражнялись?
- Как многие из нас.
- Я просила, чтоб меня не поили таким зельем, что отбивает все чувства. Даже если сейчас ошибаюсь насчет боли. Вы...
- Простите, фрау. Не привык я к подобному титулованию. Родной язык ваш в мою голову всего за неделю вбили.
- Вот как. А мне на "ты" перейти непросто. Тогда уж взаимно покорёжимся. Ты Карел - я Элене.
Усмехнулся.
- Хорошо, Элене.
- Карел, как по твоему наблюдению, они сильно мучались, твои пациенты? Ну, говорят, зубами скрежещут, глазами вращают... Один, по легенде, вообще ногами пошёл.
Еще одна белозубая улыбка.
- Лягушка во время гальванических опытов ведёт себя примерно так же. Не волнуйтесь... Элене. Ученые насчитали три мига весьма сильной боли, но со мной и моими собратьями не советовались.
- Хорошо. Ты приходи еще - взаимную привычку надо создавать. А если моя болтовня на известную тему тебе слегка надоест, не думай, что я на ней зациклилась. Термин понял или не очень?
- Из словесного окружения разве что. Как там...контекста. Но я буду рад видеть и отвечать. Видеть тебя, отвечать тебе.
Его поселили в мезонине у ворот парка, поэтому видимся мы почти каждый день. Пьём кофе с корицей и бисквитами, разговариваем - сначала на нейтральные темы, позже уже не опасаясь подводных камешков. Он умён, по натуре добр, умеет примиряться с неизбежностью обстоятельств и всем этим напоминает мне знаменитого друга Гёте, коллекционера, перед мирной своей кончиной передавшего свою коллекцию диковинок в музей родного города. Не предание - сама история сохранила эпизод его женитьбы на излеченной им девице из хорошей семьи, что пошла за палача по любви и вопреки родительской воле.
Гуляем по парку - дорожки, затянутые мхом, в дождливую погоду чуть скользят под каблуком, и Карел учтиво поддерживает меня под локоть.
Стокгольмский синдром? Чепуха. Никто не понимает, что люди вообще не умеют находиться рядом, и насильственное сдавливание в одном сосуде вынуждает либо резко, с омерзением, оттолкнуться друг от друга, либо поневоле найти общее, признать, что оба люди - невзирая на различие характеров и обстоятельств.
Так проходит полтора месяца установленного срока. Но первое главное, решающее слово произносят вовсе не шемты - я. За завтраком, который компаньонка и одновременно страж приносит мне в беседку на подносе.
- Нора, как полагается? Мне через вас передать или позовете старших? Я готова.
Они являются так прытко, что я еле успеваю вручить подоспевшей Норе грязную посуду. Триумвират - одни мужи.
- Госпожа Элен. Мы хотим подробнее расспросить вас по поводу вашего решения.
- Вот как. Отвечу неверно - дополнительную дату назначите для переэкзаменовки?
- Нет, нимало. Всего-навсего наше общее любопытство. Хотим лишний раз утвердиться в своем решении и утвердить вас в вашем.
- Я постараюсь, - они стоят передо мной, сидящей, почти навытяжку, приходится усаживать мановением руки.
- Вы легко догадались, что мы выполняем старинный ритуал "поворот года", но и всё. Хотите узнать более глубокий смысл происходящего?
- Пожалуй, что и нет. Боюсь не понять до конца, а недопоняв - разочароваться.
- Мы обязаны. Тогда вы это услышите на месте. Там может случиться много для вас неожиданного - так и полагается по смыслу обряда, - но, надеемся, ничего такого, чтобы причинило душевный и физический дискомфорт.
- Благодарю. Есть еще что-то?
- Вы по-прежнему тверды в своём решении, хотя многократно могли отступить. Однако почему? Вошли в наши не вполне ясные для вас нужды?
- Эмпатия, однако. Но не совсем.
- Оскудел жизненный импульс?
- Скорее наоборот. Никогда не была так удовлетворена своим бренным существованием.
- Не хотели подставлять под удар кого-то другого?
- Как я поняла, из суицидников уже выстроилась небольшая очередь.
- Положим, такие нам не слишком импонируют, разве что на худой конец... Но если не всё перечисленное - тогда что же?
Просто моё понятие о чести, хочу сказать я. О данном слове. Но не говорю - не люблю помпезности. Да и не в том одном дело. Свою могучую интуицию не выставишь на всеобщее обозрение, а главное дело в ней. Именно так надо мне поступить. И никак иначе.
Последний вопрос - я так понимаю, из досужего любопытства.
- Элен, вы попросили у нас за свою жизнь такую малость, что нам осталось лишь изумляться всё это время. Отчего так?
Теперь удивилась я:
- Вы воплотили все мои представления о комфорте, нисколько не задевающем внутренний лад. Неужели трудно понять, что в рыцарском замке, королевском дворце и музее такое невозможно в принципе?
О том, что хорошо и разнообразно пожившей даме к тому же охота свалить с этого света, причём по возможности - с наименьшими хлопотами, я не добавила. Надо же блюсти свой ореол.
Итак, мою кандидатуру окончательно приняли и утвердили.
...И вот меня дочиста оттирают в бассейне нижнего этажа, старомодном - не то что рядом с моими личными комнатами. Вырезан из цельной глыбы каррарского мрамора, по бортику идет серебряная инкрустация, зеленоватый кристалл воды источает запахи луговых трав. Обтирают мягкими покрывалами - пальцем до себя не дают коснуться. Укручивают, как невесту, наряжают с самого раннего утра. Коса заплетена на макушке и протянута вдоль спины - нарастили для вящей красы. Длинная кремовая рубаха до пят, белый платочек на шее - тончайший батист, алые шнуры опояски - все это почти скрывается под громоздкой парчовой мантией без рукавов и капюшона.
- Помните, - говорит Нора, - это ваша броня и гарант вашей свободной воли. Никто не смеет до вас и дотронуться, пока это вас на плечах.
- Я смогу легко расстегнуть эту штуковину?
- Смотрите - у самого ворота большая круглая пряжка. Поддаётся любому произвольному движению.
Нащупываю, а в зеркале и вижу выпуклый рисунок: раскидистое дерево с пышной игольчатой кроной. Красоты потрясающей, но какое-то непропорционально большое по сравнению... Сравнению с чем - кустами и прочей хилой флорой? Мерещится мне или так оно и есть?
Потом домочадцы со мной прощаются. Кланяются в пояс. Любопытно, в самом деле им грустно или это дань традиции? Предпочла бы последнее...
- А теперь мы передаём вас из рук в руки - мастеру Карелу, - говорит самый почтенный шемт.
И все кланяются уже почти в землю.
Я иду одна, неторопливо. Нервная дрожь прошибает, однако...
Нижний этаж башни представляет собой нечто вроде крытой веранды или большого фонаря - с частым рядом окон, доходящих почти до самого полу, и стеклянной дверью. В непогоду - самое милое место в доме, откуда видны цветы на лужайке, всякий раз иные, и старая пихта в солнечный день бросает внутрь тёмно-зеленые блики.
Вот здесь меня и ждет Карел, вернее - перехватывает.
Это уже не восемнадцатый век, а конец золотого Средневековья, наверное: изящное трико цвета палой листвы, такие же остроносые башмаки, недлинная накидка с куколем. Лицо не скрыто - вопреки современным представлениям, этого не делал никто и никогда. Кроме разве что палача Карла Первого: слишком много тогда роялистов наводнило британскую столицу.
И меч у него за спиной - он мне его так и не показал, как ни просила. Прямой, длинный - кончик ножен высовывается из-под плаща и бьёт по голени. Обыкновенный двуручник ландскнехта.
- Я в твоем распоряжении, Карел. Что дальше-то?
Ибо никто меня специально не просветил насчет ритуала. Спонтанность и непосредственность рулят, как говорили в моей молодости.
Вместо ответа он опускается на колени и тянет меня туда же. Просить прощения за то насилие, что ему придётся надо мной совершить?
Но он говорит мне в волосы - совсем тихо:
- Я имею право на свою долю вопросов. Первый: если бы тебе вдруг сказали, что всё отменяется вообще и навсегда?
- Карел, ты пробовал остановить экипаж, когда понесли кони в упряжке? Если вдруг повалить перед их мордами дерево - все и вся разобьётся в лепешку: и они, и карета. Кто-то полагал, наверное, что весь этот год я развлекалась. Нет - готовилась как могла усерднее. Ничего переделать уже нельзя - только хуже меня убьёте.
- Принято. Второй вопрос. Тебе страшно?
- Да. Но это хороший страх. Будто перед экзаменами. Кровь быстрее движется по жилам, мозг работает как часы, движения легки, но чуть суетливы... ты это прими к сведению, может, понадобится меня окоротить малость.
- Учту, но, кажется, ты преувеличиваешь. Ты молодец. Теперь третье: у тебя осталось последнее желание - самое последнее? Как бывало в старые времена?
- Так сразу не скажешь, - я покачиваю головой в раздумье. - Но если ты сейчас не ринешься исполнять... Ведь в старину это было и твоим делом... Не примешь за чистую монету и руководство к действию... Обещаешь?
- Да.
- Я бы хотела, чтобы это произошло в парке. Прямо здесь. И чтобы не было никого помимо тебя, меня и, возможно, кое-кого из самых необходимых персон.
- Снова принято, - он легко поднимается с колен и помогает встать мне: парча туго шелестит по паркету.
- Я имею в виду - за исключением места: здесь другие силы, - продолжает он. - Туда придется ехать. Хотя - ты всякий раз мимоходом попадаешь в середину мишени, они только и делают, что удивляются.
Карета, запряженная четверкой цугом, ждёт у крыльца: чёрная, как принято, но с белыми гербами вроде самурайских и пурпурной обивкой внутри. На козлах уже сидит кучер, держа в поводу подсёдланного карего жеребца.
- Это мой, - негромко объясняет Карел, подсаживая меня внутрь. - Не следует палачу ехать на одном сиденье с тобой, Элене. И его клинку тоже.
И никому не следует - так я думаю, ибо весь не очень короткий путь я проделываю в одиноких раздумьях и при задернутых занавесках, на которые спереди ложится тень возницы, с правого боку - всадника. Цоканье копыт по плитам и гравию двора, топот по щебню проселочного тракта, глухой шелест лесной тропы, в котором прячутся все иные звуки.
Листья и хвоя. Отодвинув собранную в складки ткань, чтобы еще раз увидеть знакомый силуэт, я замечаю дубы, потом пихты и кедры.
Экипаж останавливается, кучер кладет поводья на холку ближнего коня, сходит на землю, Карел тоже: дверцу открывают, подножка ложится на густую траву.
- Надо пройти немного вперед, - объясняет Карел, едва ли не принимая меня в объятия.
Одни корабельные сосны: стволы темнее привычного - не рыжие, скорее карие, - высокие ветви смыкаются вверху северной готикой.
Парчовые, плотно расшитые золотом туфельки на узком каблуке мало пригодны к пешей ходьбе, но ладно уж: туда - не обратно. Мне не до разговоров - все силы тратятся на то, чтобы выступать между моими мужчинами постройней, однако я всё-таки спрашиваю:
- Не хотелось бы грешить против вежливости. Мастер, ты не представишь мне своего помощника?
- Ян Меллер, - с готовностью отвечает он сам: высокий, жилистый, лет тридцати от силы, ворот бурого одеяния расстегнут, чтобы дышать вволю здешней хвоей, за спину заброшен мешок. - Но я только сегодня изображаю из себя льва. На самом деле - дублёр.
- Не поняла?
То есть современное мне слово еще хоть как-то. Где он его подхватил, однако: снова результат шемтского экспресс-обучения?
Карел с неким смущением объясняет:
- Если бы вы...ты мне отказала, тебе бы представили Яна, но в то время он еще был не обучен языку. Мы с ним договорились, что второй помогает первому. Лев - тот, кто готовит, мастер - кто исполняет. Однако Ян еще и получше меня работает клинком - мы с ним на одном моём двуручнике практиковались.
- Почему ты это добавил, Карел?
Я останавливаюсь в виду широкого просвета впереди.
- Ты ещё раз должна выбрать. Между нами двоими.
- Разве выбор не очевиден? И если вы между собой поладили - при чём тогда я?
- Тогда хоть подтверди. Перед свидетелями - потому что они все живые, эти деревья.
Вот как - и видят нас? Отчего-то меня это не удивляет и не пугает нисколько. Но это было бы слишком простым для меня решением - подписаться под решением чужим...
Я снимаю косынку с шеи.
- Ян, Карел. Сейчас я завяжу себе глаза, а вы возьмите каждый за моё запястье со своей стороны - или наперекрест, как захотите. Потом поменяете руки, не сходя с места, и так держите, пока не скажу.
Пальцы одного - по-хозяйски уверенные, горячие, сильные. Другого - жёсткие, с шершавой кожей, давят как тисками.
- Хорошо, теперь меняйтесь. И ждите.
Я заглушаю мысли, иду внутрь своих ощущений: краснодеревщик ножом отшелушивает с упрямой заготовки кору, снимает тонкую стружку. Ловчий держит в сомкнутых горстях упрямую птаху, готовый подкинуть ее к небесам.
Выныриваю на поверхность. Высвобождаю руки, сдвигаю косынку назад на шею, смотрю на лица.
- Я выбрала, мейстеры.
Нехитрое прозвище уравнивает в правах обоих.
- Будет так: Карел пеленает, Ян спать укладывает.
Что-то в выражении лиц заставляет меня прибавить:
- Парни, довериться лучше хорошо знакомому - это вы верно поняли. Но ведь потом я оглядываться точно не стану. Делайте, как вам будет лучше.
- Уже есть свидетели, пани, - говорит Ян. - Да будет по вашему слову.
Мы продолжаем наше неторопливое следование к лужайке.
А на ней...
Это вовсе не луг. Посреди густой игольчатой поросли и на уровне моих колен - низкий срез гигантского дерева метров двадцати в диаметре: корни выпирают горным хребтом, границы годовых колец - выпуклыми рубцами.
Эшафот.
- Его что, нарочно для меня срубили?
Они понимают подтекст:
- По легенде - сронило бурей шесть сотен лет назад. С тех пор окрестный лес много раз сменил одежду и восполнил урон, - говорит Карел.
Ну разумеется - в любом случае борозда от павшего ствола осталась бы знатная.
- А чем потом выровняли поверхность - никто не знает точно.
- Какая тёмная древесина, - говорю я.
- Вы не первая, пани Элен, - кратко объясняет Ян.
Он всходит первым, Карел передаёт ему меня; мы движемся к центру и останавливаемся у самого ядра - круга самой плотной древесины. Они складывают рядом принесенное, возятся, я держу пальцы правой руки на застёжке.
- Погоди, Элене. Не я и не он должны были произносить главные слова, - говорит Карел, - но ты сама не захотела лишних глаз и уст. Ты видишь, что стоит вокруг. Здесь была целая роща великанов, они произрастали по всей здешней земле - и погибли. Шемты выплачивают свой долг: жизнь за жизнь, хотя иной из вас идёт за сотню. Ждут, когда чаша наполнится и несытое насытится. Это и должны были тебе сказать прямо здесь - и это говорю тебе я.
- Что же... Я горда и рада этому.
Застёжка с изображением мамонтового дерева легко поддаётся, хотя кончики пальцев как заледенели. Но от сердца во все концы живой пятилепестковой звезды тянутся искристые нити, летят хмельные брызги.
- Я так полагаю, увязывать меня нет большой нужды, - говорю я, - оттого, Карел, делай своё дело вдумчиво и не торопясь. Но и не заставляйте меня ждать оба.
Расстёгиваю фибулу - она звякает, встретившись с нагой сталью. Разуваюсь - мне помнится фраза из культового фильма: каблуки мешают преклонению перед святыней. Откидываю жёсткую парчовую скорлупу подальше и становлюсь на колени поближе к центру.
Один шнур для запястий - связаны перед лицом. Другой ложится чуть повыше колен - так делают японки, чтобы не отдаться смерти бесстыдно. Третьим Карел туго переплетает заново мою косу. Я вспомнила: лев - тот, кто придерживает даму за волос и вообще не даёт ей шелохнуться.
- Платочек по глазам еще повяжи, - говорю, чувствуя, что тот мягко соскальзывает с шеи.
- Трусишь немного, Элене? А знаешь, есть от чего. Вот, выпей для храбрости, сделать это нам разрешили, но глаз тебе закрывать не положено.
К моим губам приближают чашу с чем-то терпким и духмяным - мята, полынь, мирт...
- Не нужно, мейстеры. Я не шевельнусь, обещаю. Да вы ж и не позволите? А чувства, как уже сказала, не хочу притуплять.
- То, что вы увидите, станет для вас неожиданностью, пани, - говорит Ян откуда-то из-за наших спин. - По меньшей мере. Но вы снова решили верно. Смотрите прямо перед собой.
Карел отходит, перешагивает через сердцевину дерева и слегка натягивает мои волосы - это почти приятно.
И тут...
Ложное ядро, мелькает в голове. Нет, не может быть!
Дерево со скрипом раздвигается в центре, образуя перед моими глазами, перед носками Кареловых сапог пухло выступившую складку рта. И внутри - бездна.
Алчущая бездна в ее чреве, притягивающая взгляды нас обоих.
Удар - и я скользну по пахнущему древними бальзамическими смолами туннелю.
Вслед за моей головой...
Лечу - или меня проталкивает тугими волнами, как орех по пищеводу? Давит плечи, вместо воздуха что-то липкое, далеко впереди маячит комком туманная серость...
... нашей кухни ранним утром, когда мужа надо покормить, собрать на службу и самой туда же собраться, да еще успеть обиходить моих предков, вот у отца с голоду не один живот - и грудь втянулась, одни обтянутые кожей осколки ребер торчат по сторонам мамы сидят мужнины родители в белом умерли сам он давно сирота оттого и не противился когда я решила делать выкидыш у кошки он вообще их топит не успеваешь из родильной сорочки вынуть а они все быстрее чего копаешься...всё быстрее и быстрее, затягивает, как водоворот, и хочет выбросить в остылую постылость...
- Нет, НЕ ХОЧУ ТАКОГО!
У меня нет губ, нет гортани, нет голоса - кричу всем телом.
"Ну и с чего баламутишься? - говорит уютный голос позади. - Не желаешь туда - и не надо".
Взлетаем кверху. Впереди облаком смолистых ароматов колышется пушистая тьма, голые плечи овевает зелёный шум, зелёный весенний ветер.
"Карел?"
"Ага. Янек и хотел, и не так чтобы хотел - а ведь ты и ему, не одной себе долю выбрала. Но я желал стать рядом с тобой куда больше, так что уговорил его сработать по одному делу дважды".
Как-то сразу я догадываюсь, о чем он:
"Секвойя - дерево однодомное".
"Вот именно. Муж и жена в одном стволе и одной кроне".
"Секвойя родится заново?"
"Теперь да. Надеюсь, ты не против моего соседства на ближайшие три тысячи лет?"
"Они тут что, - все такие? Разумные деревья".
"Не уверен: вот придём на место, надо будет поговорить. Вроде как эти разновидные хвойники брали плодоносную силу от Старика, но теперь он сам, мы сами будем зачинать семя и рассевать по всей нашей древней земле. По всем континентам, как было еще до человека".
"Три тысячи - еще далеко не вечность".
"Жадная. Ненасытная. Это только начало. Не хочешь достать вершиной до облаков? До звёзд и планет? Сама стать планетой, звездой... солнцем... ИМ?"
... Снится ли юной Эгле Старый Секвойя или Юному Секвойе видится могучая седая Ель?