Мне показали как вить веревки для такелажа, и у меня это дело не заладилось ни в какую. Обидно было мне, воину, испытанному в бою, как-никак, возиться, как женщине, с колючей пенькой. В своей обиде я вспомнил про Гуннара.
Когда-то он был воином, причем одим из лучших. О нем пел Свейн в своих красивых старых песнях, о морских змеях и принцессах с золотыми волосами. Добытый им круглый железный щит с женской головой, обвитой змеями, висел над дверью нашего холла. Гуннар лучше всех владел мечом, причем это его искусство испытывалось молодыми воинами снова и снова, и всегда такое испытание заканчивалось одинаково унизительно для Гуннарова противника. В последнем своем походе, еще во времена старой Веллихен, до моего рождения, боевой топор расколол Гуннару череп. Он выжил, не ослеп и не оглох, и только толстый, в два пальца толщиной шрам пересек его облысевшую голову от макушки до виска. Но шрам – это ерунда, можно и шлемом закрыть или шапкой. Хуже то, что с тех пор Гуннар стал припадочным. Я и сам видел не раз, как он вдруг запрокидывал голову, и все его тело делалось как-будто деревянным, и так же деревянно падало куда придется, причем его глаза становились белыми, неживыми, как сваренные вкрутую яйца, а изо рта шла густая пена. Тогда полагалось вставить ему между зубов специальную деревяшку, которую он всегда носил на поясе рядом с коротким мечом. Вроде бы эти припадки были для его жизни не опасны, но в поход такого, конечно, не возьмешь. Оттого Гуннар был злым, как волк, и лупил мальчишек деревянным мечом без жалости, вколачивая в их головы, ребра, спины премудрую науку меча. Через его жестокую школу прошли в нашей усадьбе все и научились его дружно ненавидеть, крепко уважать и делиться с ним добычей, которую он принимал с полным безразличием. По возвращении из похода я тоже понес ему одну из двух моих монет, но он был пьян и едва ли меня узнал. Все равно, я знал, что долг уплачен и, бросив дурацкие веревки, пошел к Гуннару, заранее готовый к унижению, к боли и к стыду оказаться единственным взрослым воином, опытным и бывалым, среди сопливых щенков с деревянными мечами. С удивлением я встретил там еще двоих из команды Веллихен, раненных в походе и нуждающихся в помощи. Младший, Агнар, носил на перевязи сломанную правую руку и учился владеть левой. Родрик был постарше, и что-то неладно было с его спиной, из-за чего Гуннар учил его особенным хитрым шагам, довольно, впрочем, безуспешно. Мы трое терпели от Гуннара серьезные оскорбления и отличались от прочих его голозадых учеников одними лишь настоящими мечами, которые Гуннар каждый день обещал заменить деревянными. Так прошла вся осень, а за нею и зима, со сбитыми вкровь костяшками, непроходящими черными синяками, с мечом, щитом, пикой и топором. Иногда мы стреляли из лука, но Гуннар не верил в это оружие, в может просто им не владел. Я немного сдружился с Агнаром. Его рука зажила, но оставалась слабой, так что к весне он мог держать оружие обеими руками одинаково. По мнению Гуннара, одинаково плохо. Впрочем, Агнара Гуннар жалел, меня же, как лучшего своего ученика, лупил нещадно.
С весной пришла пора принимать решение о новом походе, которого я уже просто не мог дождаться. Почему-то я боялся, что меня в этот раз не возьмут. Снова в нашем холле пили мед пожилые воины и раскладывали на столе старые карты, и водили пальцами по рекам и заливам, и стучали ногтями по крепостям и городам. Сведения о течениях и высоте стен сменялись рассказами о былых походах, сожженных городах и золотоволосых рабынях. Меня к столу, конечно, не звали, но мне и со своей лавки слушалось отлично. Будучи, однако, воином бывалым и с опытом, в морских чудовищах втрое длиннее ладьи, выпрыгивающих из воды, я уже сомневался.
Вопрос о походе решился сам собой, когда к нашему берегу подошли два кургузых кнорра, торговые ладьи, странно толстые и короткие. Они пришли с грузом железа и с предложением этот груз доставить в землю кривичей, где его будто бы уже и ждут. Почему торговцы не могли этого сделать сами и для чего пол-сотни норманов, вооруженных до зубов, станут возить по морю чужое добро я не понимал, но отец такое предложение принял, и мы начали готовиться в путь. Веллихен была заново оснащена и спущена на воду для короткого в пол-дня пути к Хакке.
У Хакки было нехорошо. Пировать нас не звали и медом не угощали, а вместо того Хакка упросил отца взять в предстоящий поход десяток своих воинов. У нас уже набралась полная команда, но Хаккины люди и вправду были как на подбор, все рослые и крепкие, все в кольчугах, в шлемах и с хорошим оружием. Я подумал, что меня теперь уж точно не возьмут.
А кормчим у нас тогда был Ольрик. Мой брат, единственное лицо из той моей прошлой жизни, которое я так хорошо помню, до малейшей черты, до каждой мелкой у глаз морщинки. Как я любовался им, стоящим у рулевого весла, сильным, уверенным, всеми любимым, с быстрой белозубой улыбкой и летящими за спиной черными волосами! Как мне хотелось быть таким же, широкоплечим и длинноногим, и чтоб непременно с волосами цвета воронового крыла, а не с желтыми, как мокрый песок. Но, видно, боги так щедро одарили Ольрика, что на остальных уже не хватило ни красоты, ни удачи, ни любви.
Ольриковой удаче, между тем, предстояло нелегкое испытание. Мы отправились в поход в день ясный и ветренный. Веллихен, нагруженная лезвиями ножей и топоров, наконечниками для стрел и пик, железными болванками, которые могли стать мечами, просела в воде чуть не на локоть. Бывалые мореходы только головами качали, а оказалось – зря. Ее низкая посадка спасла нас, когда налетевший шторм застал нас врасплох, едва успели убрать парус. Гибель казалась неминуемой, но бояться было некогда и приходилось грести, потому что единственной надеждой на спасение было возвращение назад, в усадьбу, где узкий песчаный пляж прикрывался от морской ярости скалистым мысом. Пригодились и лишние руки, вычерпывать хлеставшую через борт воду. Я этим в основном и занимался, потому что один из Хаккиных великанов сбросил меня со скамьи, как котенка, и схватил мое весло, и я поклялся убить его, как только вернемся, первым делом, а пока вычерпывал воду и молился Эгиру и Ран, и Ниору, а уж потом всем богам подряд, каких только мог вспомнить. Боги пощадили нас в тот день, Ольрик сумел обойти мыс, и мы снова ступили на землю.
Хуже нет приметы, чем вернуться, едва выйдя в море. Но мы были так счастливы остаться в живых, что поход пришлось отложить еще на несколько дней. Наконец-то каждый принес богам жертвы в благодарность за чудесное спасение и снова простился с семьей, и мы отправились в путь на Восток и на Юг, мимо пиратского острова Эйсисла, через тихий залив и в устье медленной реки, и нигде мы не встречали ни опасности, ни бури. На низких берегах реки светились огнями деревни. Мы их миновали и на ночь останавливались в тихих безлюдных местах. Встречались нам и другие суда, некоторые геттские, а иные и вовсе незнакомые, но огромная воинственная Веллихен не казалась легкой добычей никому, хотя свирепые волчьи головы, в знак мирных намерений снятые с носа и с кормы, лежали в трюме среди железа, завернутого в промасленные коровьи шкуры. Плыть по реке было нетрудно, но скучно. Попетляв между пологими берегами, мы обошли плоский остров и увидели город.
Город тот звался Полотом, и он поразил меня совершенно. Никогда еще я не видел столько людей в одном месте, таких больших и высоких домов, таких богатых одежд. И таких женщин. В разноцветных уборах, с бусами на высоких шеях, с пушистым мехом на плечах, высокие и статные, все они для меня были княгинями. Я старался на них не смотреть. Я не мог оторвать от них глаз. Пока разгружали железо я еще держался вполне солидно и даже безразлично: ну город, подумаешь, чего мы не видели, а после оробел вконец и решил на берег не сходить. Кстати, кто-то должен был остаться охранять ладью, вот я и вызвался. Агнар хотел остаться со мною за компанию, но его позвали и он передумал, хлопнул меня по плечу, прыгнул за борт и был таков. Ну и хорошо, и без него еще остались двое наших, да двое Хаккиных людей. Мы сидели на лавках, глядели на город, и я уже сожалел, что не сошел на берег. Соскучившись, я спустился в трюм, взять точильный камень, наточить Лунный Свет, что ли. Камень куда-то задевался, я перерыл свои скудные пожитки, вспотел и окончательно расстроился. Солнечный луч проник в палубную щель, я подставил ему лицо и почувствовал его теплое прикосновение. Я прилег на влажную овчину и стал слушать как плещется вода за бортом и скрипят на берегу канаты. Над моей головой один из людей Хакки рассказывал как их ладью захватили пираты с Эйсислы и перебили пол-команды. С тех пор жилось им трудно, еды на зиму не хватало и не было сил поднять новую ладью.
Собеседники сочувственно повздыхали и кто-то спросил: "А у вас откуда такая Веллихен?"
Глупости, Веллихен была всегда. Оказалось неправда, не всегда: "Такая Веллихен одна на весь Роден, на сверские ладьи не похожа."
Я узнал голос рассказчика, немолодого воина по имени Иварр. "А все потому, что построили ее норсы. Лет, наверное пятнадцать назад, прибило к нам штормом две ладьи, точь-в-точь как Веллихен, две сотни воинов почти. Зима выдалась трудная, голодная, а тут норсы, с богатой добычей, с зерном да с мясом, с рыбой всякой соленой. Конунг Торд такой был видный из себя мужчина, важный, в невиданном оружии, прямо бог войны, да и только. Вот, так на всю зиму у нас и остались, а в благодарность за приют построили нам Веллихен. Все сами делали, дерево выбирали, распиливали, канаты вили – все. Нас даже и близко не подпускали, только конопатить дозволили. К весне все было готово. А как норсы ушли, оказалось, что чуть ли не половина женщин в Акере на сносях. Включая нашу Ингерд."
"Любишь ты трепаться, Иварр" - недовольно прозвучал другой голос. "Ингерд замужняя женщина, почему бы ей не понести?"
"Так то оно так, но между Сигрид и Хендером сколько лет будет? Десять? Больше? Вот я и говорю, весной норсы уехали, а осенью родился Хендер, кареглазый да светловолосый, и чем дальше, тем больше на конунга Торда похожий. Так и вышло – мы им приют на зиму, а они нам – Веллихен и Хендера впридачу."
Послышался смех, шаги, и снова голос прозвучал уже от другого борта: "Любишь ты трепаться, Иварр."
Сжаться в комок, уткнуться лицом в колени, вцепиться в волосы, закрыть глаза, не видеть, не слышать, не знать... Так рассеивается туман на рассвете и появляются очертания берега, скалистых утесов, искривленных ветром деревьев, и все проясняется и становится простым и понятным. Почему мои братья и сестры сторонятся меня, как прокаженного? Почему моя мать глядит на меня с жалостью и с виной, как на калеку или лошадь с поломанной ногой? Почему мой отец не глядит на меня вовсе? Даже когда я добыл себе Лунный Свет и, переполненный гордостью и счастьем, опустился перед ним на одно колено, протянув ему на ладонях волшебный, невиданной красоты клинок, он постоял, сжав губы и глядя поверх голов, повернулся и пошел прочь, а я остался стоять, как дурак, со своим драгоценным, так тяжело доставшимся мечом, но уже без гордости и без счастья.
Я сидел в трюме пока не стемнело, пока не вернулся Агнар и не стал меня разыскивать. К счастью, моего отсутствия никто не заметил, и Агнар был пьян и весел, и пообещал взять меня в город назавтра, хотя бы даже и силой.
Отец и братья вернулись на ладью только утром, хмельные и ослепительные в своих кольчугах и дорогом оружии. Двое рабов несли за ними поклажу.
Мы задержались в Полоте еще на два дня: грузили товар – мягкие шкуры, зашитые в кожаные мешки, соленое мясо, бочонки с брагой. Брагу здесь делали совсем по-другому, из хлеба, и мы с Агнаром пили ее в Полотских кабаках и ели жареных на вертеле гусей с яблоками, с капустой и с колбасами. Все странно было в Полоте, и люди говорили на незнакомом мне языке, хотя встречались там и гетты, которых я понимал, и даже сверы.
День нашего отъезда выдался странным. Мы ждали до полудня, хотя уже с утра все было готово. При ветре вполне подходящем паруса мы не ставили, гребли лениво в четверть силы. Шли по течению, но велено было не спешить. И только когда за поворотом реки показалась впереди пузатая ладья, все стало понятно. Так мы и ползли за той ладьей целый день, не приближаясь и не выпуская ее из вида, а к вечеру едва ее не потеряли. Хитрый торговец спрятался от нас в узкой протоке за островом, поросшим густым кустарником, и в сумерках мы прошли мимо и только тогда заметили укрывшуюся в протоке ладью. Пришлось развернуться и грести против течения, зато Ольрик точно подвел Веллихен прямо за островом, поймав купца в ловушку. Их команда нас дожидаться не стала, мы только слышали как затрещали кусты на берегу. У реки остались стоять семеро закованных в кандалы. Все они были, конечно, рабами. Двое из них назвались сверами, один даже из Родена. Мы не могли снять с них кандалы, но разбили их цепи. Из осторожности мы отвели обе ладьи на другой берег, развели костры и только тогда наконец-то рассмотрели нашу добычу. А она оказалась драгоценной. Купеческая ладья была нагружена тугими свитками невиданных разноцветных тканей. Были там мягкие, с коротким густым ворсом, синие и красные полотна, другие были расшиты золотой или серебряной нитью, в диковинных рисунках, с цветами, птицами и странными зверями. Мне больше всего понравилось тонкое, прозрачное, гладкое и скользкое полотно. Я почему-то снова вспомнил выброшенную за борт, так поразившую меня женщину и подумал, что такой же могла быть ее кожа, податливой и нежной. Еще торговцы везли горшки, залитые воском. Вскрыли мы воск и нашли там масло, с сильным, не сказать, чтобы очень приятным запахом.
На следующее утро отошли уже двумя ладьями, причем Хаккины люди перешли на торговца, а с ними и два свера-раба. Остальные рабы за ночь разбежались, и ловить их мы не стали потому что незачем.
Снова дул подходящий ветер, и мы поставили парус. Ольрик стоял у рулевого весла и пересмеивался с гребцами, сидевший передо мною Агнар раскинул руки и сладко потянулся, и я был жив, молод и здоров, и был я к тому же норманским меченосцем, а значит будут у меня еще и звонкое серебро, и блестящее оружие, и боевая слава, а может быть и бело-розовая женщина, и уж я-то ее за борт не брошу, будьте уверены. А кто чей сын, этого знать никому не дано, тем более что бабы по лавкам и не такого наплетут.
Так Хакка заполучил себе ладью, пусть торговую, а не боевую, но зато такую желанную, когда вернулись мы домой с богатой добычей, ни разу, между прочим, не обнажив меча. Даже я получил свою долю добычи – одиннадцать серебряных монет – и в самом деле не знал что делать с таким богатством. Очень удачным получился наш поход в Полот, легким и веселым.
Часть 3
http://www.proza.ru/2011/12/20/203