Листья. Апокалипсис

        Концу света, обещанному на 21.12.12, посвящается…

        Глава первая

        Верочка появляется на работе с небольшим опозданием, чуть-чуть. Это чуть-чуть – не только из-за того, что автобус ходит по расписанию, раз в двадцать минут. Просто если садиться на предыдущий, то приедешь на работу на четверть часа раньше и столкнешься в дверях школы с толпой орущих и толкающихся учеников. «Пропустите Веру Анатольевну!» – начинает орать кто-то из старшеклассников, распихивая малышей, и создается дополнительная суета, которая так не нравится Верочке. Ну почему дети всегда шумят? Наверное, ей не следует работать в школе…
        А если садиться на следующий, то придешь на пять минут позже положенного времени, и можно пройти в полной тишине к дверям директорской приемной по гулкому коридору на цокающих о кафельную плитку каблучках. Это Верочке нравится, она вслушивается в мелодичное «цок-цок», похожее на ритмичный ход часов, и на душе у нее становится легко и  спокойно. В раздевалке суетливо и всегда молча шебаршатся опоздавшие. «Доброе утро, Вера Анатольевна», – почти шепотом и опустив глаза в пол, стараются они, как можно менее заметно проскользнуть мимо нее на лестницу. Все-таки не зря она устроилась работать в школу…
        Затем – двадцать пять минут отдыха. Директриса никогда не ставит себе в расписании первых уроков и появляется на работе ровно в девять, за двадцать минут до начала второго занятия. Идеальная начальница. За это время Верочка успевает привести в порядок прическу и обувь и разложить на столе журналы и ручки. «Доброе утро, Алла Николаевна», – поднимает она глаза навстречу руководительнице, – «Как ваше самочувствие?» И после десятиминутного разговора, когда нужно только заинтересованно кивать и покачивать головой, Верочка практически на целый день предоставлена сама себе: школьные перемены Алла Николаевна проводит в учительской на третьем этаже. И там же работает вторая секретарша, которая и занимается всеми документами. Верочке нужно только отвечать на редкие телефонные звонки и следить за тем, чтобы ученики не бегали по первому этажу и не пробирались покурить под лестницу или на школьный двор.
        И Верочка достает из сумки книги… Читает Верочка много, почти постоянно: в автобусе, дома, на работе, даже в гостях. И не какие-нибудь слезливые дамские романы или наивно-бестолковые детективы, нет, изо дня в день уже много лет Верочка старательно читает учебники и энциклопедии. От детских книжек из серии «Хочу все знать» с большими цветными иллюстрациями до сухих статей в научных журналах, где она понимает лишь некоторую часть текста.
        Иногда, отложив книгу, Верочка подходит к окну и смотрит на школьный сад. Ветер неслышно перебирает за стеклом ветки кустов и деревьев, а Верочка представляет себя стоящей на пороге университета Сорбонна в развевающейся академической мантии и четырехугольной шапочке с кисточкой, со стопкой научных книг, бережно прижатых ею к груди одной рукой. Второй рукой Верочка поправляет выбивающиеся из-под шапочки локоны. Верочка – ученый: она прочитала очень много книг, а те, которые она держит в руках, написала она сама. Верочка не знает, из какой области знаний эти книги: физика, химия, биология, может быть, даже математика. Да и какая разница? Наука едина во всех лицах…
        Вот и сегодня она мечтательно стоит, прислонившись к подоконнику и глядя через стекло на школьный сад. Снег уже почти везде растаял, и пропитанная талой водой почва ослепительно чернеет между корнями. Несколько дней по-весеннему греет солнце. Скоро, совсем скоро, через каких-нибудь пять недель, наступит лето, и школьники, кроме сдающих экзамены старшеклассников, разъедутся по деревням и домам отдыха, а потом придут долгожданные счастливые каникулы – у учителей и работников учебных заведений самые длинные каникулы.  И можно будет читать без перерывов на дорогу до работы и обратно, не отвлекаясь на повседневную суету.
        А суета постоянно не дает покоя. Вот и сейчас Верочка замечает стайку семиклассников, прячущихся за углом школьного сарая. Пробрались-таки незаметно мимо нее на улицу, может быть, даже пролезли из окна туалета второго этажа на козырек крыльца запасного выхода и спустились оттуда… Разумеется, курят. Верочка берет плащ и, неторопливо пройдя по длинному коридору, выходит на улицу.
        «Идите в класс», – обращается она к мальчикам и замирает в ожидании исполнения своего требования. Те, конечно, уже успели выкинуть сигареты и затоптать их в мокрую землю – Верочка видела все эти действия, пока шла от крыльца.
        «А что?» – недовольно вскидывается один, – «Подышать воздухом нельзя?»
        Остальные незаметно толкают  его в бок: «Да ладно, тихо ты».
        «Идите в класс», – спокойно повторяет Верочка.
        «А что она всегда вот так?» – возмущается мальчишка, обращаясь уже к своим одноклассникам. Те отводят глаза и, поеживаясь от весенней прохлады, – выскочили-то на улицу налегке – направляются к входной двери.
        «А что вы всегда вот так? А что, подышать нельзя?» – продолжает задираться парнишка и в сердцах хватается за крупную ветку ближайшего куста. Она обламывается с сухим резким звуком.
        Верочка удивленно поднимает брови. Сейчас самый конец апреля, почва мокрая, на улице несколько дней подряд плюс десять-двенадцать – ветви должны быть влажными и поэтому гибкими. Она забирает у мальчика ветку и подносит ее к глазам, затем подходит к кусту и наклоняется, внимательно изучая место разлома. Оно абсолютно сухое, а на ветках не видно набухших бугорков. Верочка идет к соседнему растению и аккуратно отламывает веточку от него. Раздается такой же сухой щелчок. Верочка по очереди подходит к школьным деревьям и методично обламывает прутья от каждого. Во всех случаях она не встречает никакого сопротивления: деревья совершенно сухие. Странно…
        Верочка направляется обратно к школе и сталкивается на пороге с теми же семиклассниками, которых она прогнала учиться. Они смотрят на охапку хвороста в ее руках с нескрываемым изумлением.
        В приемной она кладет ветки на стол и начинает изучать их, достав из ящика большую лупу и нож для разрезания бумаг. Никаких следов набухания почек. Никаких признаков жизни.
        Вечером, после окончания уроков и продленки, впервые за все время работы в школе, Верочка направляется домой пешком. Шесть остановок – это два километра. Продвигаясь в сторону дома, она идет зигзагами, перелезая через ограждения на газоны, от одного дерева и куста к другому, обламывая раз за разом новые ветки, и уже не несет их с собой, а, внимательно рассматривая, бросает здесь же на землю… Они сухие. Абсолютно сухие. Абсолютно все. И ни на одной ветке нет набухших, собирающихся лопаться листьями, свежих почек.
        Верочка приходит домой и, пройдя, не разуваясь, на кухню, наливает себе из-под крана стакан холодной воды. Эта зима не была холодной. Что же случилось с растениями?.. 

        Глава вторая

        Назавтра, двадцать первого апреля, в субботу, несмотря на почти бессонную ночь, Верочка встает очень рано. Вытащив из кладовки кучу старого ненужного хлама и забравшись в нее чуть ли не целиком, она достает из самой глубины старый запыленный аквариум, хозяйственное ведро и побледневший от времени, поцарапанный пластмассовый кувшин. Тщательно сполоснув ведро и аквариум под теплой струей в ванне, она ставит емкости на кухонный подоконник и с помощью кувшина наполняет их прохладной водой.
        Затем, отодвинув с дороги вчерашние грязные туфли, Верочка выходит во двор. Мощными кухонными ножницами она отстригает от растущих перед домом деревьев пышные кустистые ветки длиной около семидесяти сантиметров, наклеивает на каждую из них лейкопластырь и аккуратно пишет на нем: «дуб», «береза», «рябина», «клен», – после чего тщательно раскладывает ветки на две одинаковые связки.
        Дома она ставит первую охапку в ведро, как традиционный букет, а вторую, такую же, погружает в аквариум «с головой», целиком.
        Потом Верочка включает телевизор и ищет программы новостей. Новости идут попеременно на всех каналах, кроме музыкальных, и она терпеливо выслушивает информацию про новые катастрофы и политические события, а затем про погоду. Ни о чем, что касалось бы высохших деревьев, в новостях не сообщается.
        Потом Верочка  штудирует Интернет в поисках каких-либо сведений о необычных природных явлениях или химических авариях в их городе или районе. И ничего не находит. Зато ей попадается статья о том, как можно надолго сохранить новогоднюю елку живой и пушистой: необходимо добавить в воду, где она стоит, таблетку аспирина.
        Она отправляется во двор за новой партией веток, размером чуть поменьше, и, точно так же подписав, погружает их в кувшин с мутной от ацетилсалициловой кислоты жидкостью.
        Назавтра с ветками в ведре и кувшине не происходит никаких изменений. А ветки в аквариуме еле заметно набухают, но не в местах  предполагаемого расположения почек, а между ними. Кора на них становится чуть рыхлой.
        На следующее утро, в понедельник, они находятся все в том же состоянии.
        По дороге на работу, стоя в битком набитом пассажирами автобусе, Верочка урывками читает в сельскохозяйственном журнале статью про защиту культурных растений от летней засухи. В качестве единственно необходимого средства предлагается вода: полив сверху в сумерках или в темное время суток, когда палящие лучи солнца не обжигают листья, а также орошение снизу, с помощью специальных каналов – в любое время. Однако как раз воды-то сейчас достаточно…
        Напротив Верочки, мешая ей читать своими громкими разговорами и бурной жестикуляцией, сидят две полные пожилые женщины негородского вида. На них надеты дутые зимние куртки, и в ногах у каждой стоят корзины, прикрытые сверху завязанной на двух сторонах ручки марлей.
        «Она корову свою продала», – слышит Верочка оживленный диалог, – «Сена очень мало было на том годе, а в этом и того меньше, прямо неурожай какой-то на траву и клевер».
        «Да-да-да, и в Бутьяново тоже двое хозяевов своих буренок продали. Прямо совсем нечем кормить скотину».
        Верочка закрывает журнал и наклоняется к разговаривающим.
        «Скажите, что у вас в корзинах?» – без обиняков задает она прямой вопрос.
        Женщины поднимают головы в ее сторону и недовольно хмурятся.
        Верочка спохватывается и придает своему лицу самое добродушное выражение: «Грибы, наверное? Для сморчков уже самое время», – высказывает она предположение и улыбается как можно более приветливо.
        «Ой, да какие там грибы!» – смягчается одна из женщин, – «Нету в этом годе грибов. Совсем неурожайный на грибы год какой-то. Вот в прошлом годе было еще ничего», – пускается она в воспоминания, но Верочка уже выходит на своей остановке.
        На первом этаже в школьной раздевалке визг, шум и гам: ребята хохочут, дерутся, громко рассказывают друг другу важные детские новости.
        Обходя копошащихся на полу малышей, Верочка проходит на свое рабочее место и опускается за стол в задумчивости, подперев подбородок одной рукой. Мало сена – невыгодно и тяжело содержать коров. А если его вообще не будет? Если трава по каким-то причинам не взойдет? Что тогда будут есть коровы? Как надолго хватит запасов на всех животных?
        И грибы куда-то запропастились... Верочка вспоминает, что в этом году не видела около автобусных остановок закутанных в пуховые шали бабушек с букетиками подснежников и мимозы.
        А если не взойдут зерновые? И другие культурные растения? Конечно, в стране всегда есть стратегические запасы зерна и продуктов на случай неурожая, кроме того, если не хватает своих продуктов, их завозят из других районов или стран. А если и там неурожай?
        Вечером, вернувшись из школы, Верочка первым делом идет на кухню и отмечает, что с ветками за время ее отсутствия не произошло никаких изменений.
        Верочка берет телефон и набирает знакомый номер.
        «Алло! Алло, Лена!» – кричит она в телефонную трубку.
        Лена – ее старая школьная подруга, они дружили и после школы, а потом Лена вышла замуж и уехала с семьей в другую область, очень далеко на восток от их небольшого городка и чуть южнее. У них сейчас уже почти полночь.
        «Лена! Как дела? Как Машенька?» – и сразу после традиционных вопросов Верочка задает тот, который волнует ее сейчас больше всего: «У вас как там с погодой? Весна? Листья распустились?»
        «Весна», – небрежно замечает Лена и начинает опять рассказывать про мужа и дочку.
        «Лена, у вас листья распустились?» – снова задает тот же вопрос Верочка.
        «Листья? Не знаю. А что?»
        «Иди посмотри! Лена, я на полном серьезе. Иди посмотри в окно, у вас распустились листья?»
        Лена удивленно замолкает, потом удаляется на несколько минут, видимо, сморит на улицу из разных комнат. Верочка вспоминает их квартиру: ветви деревьев вплотную прилегают к окнам, и летом в доме царит приятная прохлада и полумрак.
        «Нет», – возвращается Лена, –  «Еще не распустились. А что?»
        «А на ветках почки есть? И когда у вас обычно распускаются листья? В конце марта? Начале апреля?» – с тревогой спрашивает Верочка.
        В трубке возникает пауза. Спустя некоторое время Лена неуверенно отвечает: «Ну, вообще-то уже и правда пора… А почек вроде бы тоже нет, ну или есть, но маленькие. А что?»
        «Нет или маленькие?» – требовательно переспрашивает Верочка.
        В трубке опять повисает молчание и затем слышно, как Лена открывает то ли окно, то ли балконную дверь.
        «Нет», – приносит она ответ…

        Глава третья

        В среду во время перемены Верочка решает подняться в кабинет биологии, к учительнице Марине Сергеевне. Ее класс расположен на самом верху, на пятом этаже, и дыхание Верочки во время пути заметно учащается.
        Марина Сергеевна сидит за столом в задумчивости и лишь слегка поворачивает голову в сторону посетительницы. Верочка останавливается напротив нее и замечает, что в классе что-то не так…. Кажется, что-то с окнами. Они какие-то вроде слишком большие. А, вот в чем дело: на подоконниках нет цветов. Обычно они уставлены вплотную горшками с круглогодично цветущими растениям.
        «Где цветы?» – глухо спрашивает Верочка.
        «В лаборантской», – не глядя в ее сторону, отвечает Марина Сергеевна.
        Верочка проходит в смежный с классом кабинет и видит на полу десятки разноцветных цветочных горшков с высохшими на корню комнатными растениями.
        «Когда?» – задает она вопрос, выйдя из лаборантской обратно в  кабинет.
        «В выходные», – тихо отвечает учительница биологии.
        «Почему не сказали?» – хочет спросить ее Верочка, но слова застревают в горле.
        Вечером следующего дня Верочка переносит через порог своего дома оттягивающие руки пакеты и тяжело опускается на табурет в прихожей.
        Сегодня она сделала в магазин уже шесть ходок. Шесть раз она принесла домой по две полные сумки. А вчера сняла в сбербанке с книжки ровно половину денег, которые копила в течение многих лет на загородный участок. И вчера же позвонила еще раз Лене. Лена сначала ничего не поняла, потом ничему не поверила, а потом почему-то стала очень подробно рассказывать Верочке еще раз об их с Валеркой свадебном путешествии в Крым и рождении Машеньки. Сегодня они тоже всей семьей ходят по магазинам, Верочка взяла с нее честное слово.
        Верочка волоком оттаскивает пакеты на кухню. Крупа, макароны, сгущенка, подсолнечное масло, тушенка в жестяных банках, консервированные фрукты. Насчет фруктов у Верочки есть большие сомнения: они низкокалорийные, дорогие и очень тяжелые. По сути, это вода с небольшим количеством витаминов. Но как раз присутствие витаминов решает все, и несколько банок со сладкими персиками занимают свое место в кухонном шкафу. Рядом ровными рядами встают мешки с сушеным шиповником и яблоками, пакеты с сухим молоком и большая упаковка шоколада.
        Муки нужно купить еще: Верочка заметила, что запасов этого продукта в магазине всего несколько коробок, – и пару килограммов соли заодно. «Не донесу», – с тревогой думает Верочка. «Донесешь», – слышит она свой же внутренний голос.
        Но это завтра, надо же и передохнуть. А пока – в аптеку.
        В аптечном зале большая очередь. Верочка просит предупредить, что она последняя, и садится на скамейку у окна. Очередь движется неспешно, и Верочка замечает, как пожилой мужчина, сделав покупку, тут же пристраивается в ее хвост.
        «Я последняя», – не вставая с места, громко сообщает ему Верочка.
        «Да-да, меня предупредили», – кивает тот и начинает быстро стягивать через голову серый свитер, под которым оказывается ярко-зеленая рубашка.
        Когда очередь доходит до Верочки, она замечает над окошком неброскую надпись: «Продажа витаминов не более 3-х упаковок в одни руки».
        «А что, сейчас дефицит витаминов? Я как раз за ними», – сообщает Верочка девушке-фармацевту.
        «Какие вам?» – устало отвечает та вопросом на вопрос.
        «Мне поливитамины самые сильные и в самых больших пачках», – заявляет Верочка, – «Такие у вас есть? Или вы всем уже отпустили по три штуки в одни руки?»
        «Это не я придумала, это распоряжение пришло из мэрии», – поясняет фармацевт.
        Выходя из аптеки, Верочка оборачивается через плечо и видит, как мужчина в ярко-зеленой рубашке тоже покупает три большие упаковки поливитаминов.
        «Надо сходить за мукой непременно сейчас», – отмечает она про себя  и направляется к продуктовому магазину.
        Купив шесть двухкилограммовых пачек пшеничной муки высшего сорта, Верочка останавливается напротив витрины с фруктами и не может оторвать глаз от спелых плодов. Особенно красивым кажется ей яблоко – вон то, самое крупное, с румяным наливным боком и свежей веточкой на макушке. Верочка покупает яблоко и бережно кладет его в карман плаща.
        Путь домой снова лежит мимо аптеки. Та уже работает в ночном режиме: через небольшое окошко в двери. Рядом с окошком стоит молодая женщина, держащая на руках плачущего ребенка. Верочка останавливается передохнуть и слушает жалобные детские вопли. Потом она достает из кармана яблоко и протягивает его малышу. Тот отталкивает ее руки и заливается плачем еще громче.
        «Не надо ничего ему давать», – прикрикивает на Верочку мамаша, – «Не нужно ему яблоко».
        Верочка держит фрукт в руке и заворожено смотрит на него, словно на великое произведение искусства. Произнесет ли кто-нибудь в здравом уме такую же фразу, какую сказала сейчас ей эта молодая женщина, через полгода от этого момента?
        Ночью она смотрит по телевизору последние новости. Перевернувшиеся машины, пожары, встречи глав государств, спортивные победы и поражения, –  все, как обычно. Но она вдруг замечает, что с экрана полностью исчезла реклама фруктового сока – та, где жизнерадостная семья из пяти человек тепло обнимается на фоне цветущего яблоневого сада. Да уж, в доме повешенного не говорят о веревке…
        Перед сном Верочка еще раз проверяет состояние веток. Те, которые стоят в кувшине и ведре, выглядят так же, как в первый день, когда она поставила их в воду. А ветки в аквариуме уже явно начинают портиться: с них тонкими ломтиками облезает кора, и вода в емкости становится мутной. Через несколько дней могут загнить. Наверное...
        Прежде чем лечь спать, Верочка тщательно проверяет, заперта ли входная дверь. Может, врезать дополнительный замок? И надо бы купить крысиного яда, не хватало еще пережить нашествие мышей. Пережить… Это слово помимо ее воли звучит в Верочкиных ушах. Пережить. Надо пережить... 
 
        Глава четвертая

        Утром Верочка просыпается от раздраженной брани дворника, водружающего на флагшток, расположенный рядом с ее кухонным окном, праздничное полотнище. Ему мешают дотянуться до стены сухие ветки, и он, возмущаясь тем, что исколол себе руки, насылает на них всяческие проклятия. Верочка саркастически усмехается.
        Сил идти по магазинам уже нет совсем. Тело болит, мышцы ноют и мелко подрагивают. В пятницу и субботу она взяла отгулы, а завтра первое мая, так что вчера и сегодня тоже оказались нерабочими днями: правительство совместило выходные и праздники, и получились небольшие каникулы.
        В голове уже несколько дней звучит на разные голоса одна и та же фраза: «На всю жизнь не напасешься, на всю жизнь не напасешься». Раздавшаяся в первый раз, как оглушительный раскат грома, она приобретает все новые и новые оттенки, и сейчас в ней слышны издевательски-насмешливые интонации. На Верочку наваливается новая боль, она зарождается где-то внутри, в районе солнечного сплетения, и разливается по телу пульсирующими волнами. Прижимая к груди подушку, Верочка зажмуривается и накрывается с головой одеялом.
        Перед ее глазами возникает разноцветная картинка пищевой цепочки, висящая в кабинете биологии на пятом этаже. На ней в веселеньких рамочках последовательно слева направо изображены ярко-зеленый куст с крупными белыми цветами, такого же размера пестрая корова, жизнерадостно скалящий зубастую пасть серый волк, стройный белоголовый орлан, гриб с блестящей коричневой шляпкой и нечто бесформенно-розовое, символизирующее собой огромного микроба, пожирающего в конечном итоге все предыдущие элементы цепи. Все изображения подписаны: «продуценты», «консументы» – первичные, вторичные, третичные – и в самом конце «редуценты». От одной картинки к другой тянутся стрелочки, и между всеми звеньями нагло и уверенно вклинивается горбатый гриф-стервятник – представитель «детритофагов». Это слово не нравится Верочке: детритофаги – пожиратели падали. Также Верочке не нравится, что на учебном плакате нет изображения человека.
        Сейчас в Верочкином воображении место цветущего куста занимает большой горшок с засохшим фикусом из кабинета биологии, а потом этот же горшок, проскакав через все картинки, оказывается надетым на голову грифу-стервятнику, и тот лохматой когтистой лапой безуспешно пытается стянуть его с ободранной шеи.
        Верочка ехидно хмыкает и выбирается из-под одеяла. По всей комнате, в коридоре, в прихожей несколькими этажами громоздятся друг на друге коробки, тюки, мешки с продуктами. Она уже не помнит, сколько сделала ходок. Поначалу планируя и записывая запасы закупаемого продовольствия, в конечном итоге она отказывается от этой мысли и сгребает с полок окрестных магазинов все подряд: что полегче, поближе, попроще, подешевле и самое главное – посытнее. Свободное место теперь есть только на балконе, но туда Верочка ничего не складывает специально: увидят… Она с неудовольствием вспоминает вчерашний пристальный взгляд соседки на ее тяжелые баулы, когда они с ней в который уже раз сталкиваются днем у входной двери подъезда.  Хорошо, что соседка не знает про лежавший в глубине одной из сумок приобретенный в спортивном магазине ледоруб…
        Верочка ставит на плиту чайник и, протянув куда-то руку, берет ближайшую пачку сухарей. Потом выглядывает из окна на улицу и наблюдает, как сосед с верхнего этажа ходит по газону, аккуратно отстригая от кустов и деревьев мертвые полуметровые ветки. От мысли о том, что она уже не является одной из немногих, кто посвящен в тайну, Верочке становится немного легче.
        В мусорном пакете у кухонной двери со вчерашнего дня лежат ее ветки. Кора тех, которые она погрузила в аквариум целиком, то ли сгнила, то ли полурастворилась в мутной воде: она стала серой и расползлась на отдельные рваные лохмотья, но без характерного для разложения запаха. Те же, которые стояли в ведре и кувшине как букеты, сверху остались без изменений, а снизу их поверхность точно так же испортилась под действием воды, не помог и аспирин.
        Верочка понимает, что ставить эксперимент в стесненных домашних условиях больше нет никакого смысла. Она выходит во двор и, не поднимая глаз, проносит в сторону помойки огромный, оставляющий за собой мокрый след пакет с торчащими из него сверху и через многочисленные дырки ветками, буквально всем телом чувствуя на себе пристальный немигающий взгляд соседа.
        «Сейчас по магазинам побежит», – догадывается Верочка, и ее предположение оказывается правильным. В этот вечер и на следующий день она наблюдает все увеличивающееся количество людей в окрестных супермаркетах, палатках и просто на улицах.  Люди снуют туда-сюда с сумками, пакетами, тележками. Молча. Почему-то все ходят молча и не глядя друг на друга. Верочка и сама не испытывает ни малейшего желания общаться с  кем бы то ни было. А в фильмах-катастрофах обычно показывают, как люди собираются все вместе и борются с катаклизмами сообща… Хотя с чем тут сейчас можно бороться?
        В четверг Верочка не выходит на работу и вообще уже никуда не выходит. Окрестные магазины либо закрыты, и со стороны их служебных входов идут оптовые погрузки продовольствия в машины с заляпанными грязью номерами, либо от самого порога на несколько сотен метров тянутся  огромные молчаливые очереди. Никто ей не звонит и не интересуется, что с ней происходит. С самого раннего утра и весь день она наблюдает в окно, как по улицам одна за одной тянутся в сторону области тяжело груженые, забитые людьми и продуктами машины. Семья из соседнего дома тоже собирается в путь. Мамаша устраивает на заваленные сумками задние сиденья тепло одетых близняшек: годовалых мальчика и девочку. Отец возится с прицепом, туго затягивая его сверху вторым слоем брезента. Под брезентом – несколько сотен полуторалитровых пакетов стерилизованного молока, того, которое хранится шесть месяцев.
        К вечеру Верочка завешивает оконные проемы и балконную дверь старыми шерстяными одеялами.
        Несколько дней ничего не происходит. По телевизору работают только два музыкальных канала, которые Верочка включает на минимальную громкость, за закрытыми окнами тоже тихо. На улицу Верочка не показывается, а на ночь оставляет зажженным у изголовья кровати слабый пятнадцативаттный ночник.
        Одиннадцатого мая около полуночи Верочка слышит со стороны соседской квартиры дикий женский крик. Он словно разламывает пространство на части, проникает сквозь стены и предметы, отдаваясь в Верочкином черепе дрожащим резонансом. На плохо слушающихся ногах она подходит к балкону и неловко, с клочьями, оторвав от рамы прибитое к ней одеяло, распахивает настежь балконную дверь. Кричит соседка Валя, тридцатилетняя женщина, переехавшая в их дом в прошлом году с мужем и четырехлетним сыном. Через открытое окно соседской квартиры, словно из пыточных казематов, несется на улицу вопль отчаяния и боли.
        В соседних квартирах люди по очереди открывают окна и балконные двери. Медленно, словно во сне, поворачивая голову направо-налево, Верочка замечает то одного, то другого. Из распахивающихся окон на улицу падают полосы тусклого света.
        Истошный Валин крик постепенно переходит в вой, потом в протяжный стон и, наконец, в приглушенные захлебывающиеся всхлипывания. «Валя, Валечка», – слышится теперь голос ее мужа, пытающегося утихомирить плачущую женщину: «Тише, Валя, Ваньку разбудишь».
        Спустя некоторое время, успокоив жену, он выходит на балкон, и Верочка слышит его хриплый подрагивающий шепот: «Это… Плохо чувствует она себя… Голова, вроде, болит». Не поворачиваясь в его сторону, она молча кивает в пространство.
        Потом поднимает глаза кверху и впервые в жизни возносит  к небу благодарственную молитву: «Господи, спасибо тебе за то, что у меня нет детей! Спасибо за то, что я не буду вот так же кричать над постелью своего ребенка, зная точно, что через некоторое время ни за какие деньги, никакой ценой не смогу достать ему пропитание…»
        Верочка уходит обратно в комнату и, пробравшись мимо коробок, забирается с ногами на постель. «Или смогу?» – пришедшая в голову мысль  удивляет Верочку тем, что кажется ей сейчас вполне естественной и логичной. Был бы ребенок от Максима – смогла бы. Но сначала они не собирались заводить детей так скоро, а потом Максим погиб, глупо, нелепо. Ради ребенка Максима она точно смогла бы. Сможет ли для себя?..

        Глава пятая

        Около двух часов ночи Верочка еле слышно открывает дверь на лестничную клетку. Никого. Ни звука, ни шороха. Света в подъезде тоже нет, как нет его и на улице. Вся надежда только на слабо-голубоватое лунное мерцание сквозь застывшие в неподвижности облака.
        Крепко сжимая в руке ледоруб, она наощупь пробирается на улицу. Двор словно вымер. На асфальте перед домом, на газонах и полупустой парковке в беспорядке разбросаны обломанные с деревьев сухие ветви и выкорчеванные целиком небольшие кусты. Чья-то сумка с оборванными ручками, пакеты из супермаркета, сломанная детская коляска. Верочка поднимает глаза и, напрягая зрение, вглядывается в фасад своего дома. Практически все окна первого этажа плотно занавешены изнутри шторами или одеялами. Остальные выбиты. Ближайшее к соседнему подъезду окно заколочено досками, почему-то снаружи. Верочка пожимает плечами и идет в сторону детской площадки.
        Песочница на месте, но бортов у нее уже нет. Как нет и деревянных скамеек около металлической детской горки. Верочка приседает на корточки и перебирает тяжелый, влажный песок, разминая его пальцами. Она предвидела такое развитие событий, но все же идти за досками на несколько дней раньше считала более рискованным. Теперь ситуацию нужно принять такой, как есть. Возможно, доски остались в ограждении спортивной площадки в пятистах метрах от ее дома, или в заборе школьного двора, где она работала. Но до школы – около двух километров.
        Не отряхивая запачканной руки, Верочка выпрямляется во весь рост. Мышцы, окрепшие за последние несколько дней от приседаний и отжимов, упруго подрагивают под одеждой. Верочка идет и чувствует каждый свой шаг. Тихо. Еще тише. Совсем без звука…
        Доски на спортивной площадке действительно еще есть: по крайней мере, треть забора пребывает на месте. Верочка поднимает ледоруб и, действуя им, как открывалкой для пивных бутылок, выламывает одну за другой почти беззвучно четыре штуки. Сначала снизу, потом сверху – эти действия она уже продумала настолько тщательно, что сейчас совершает их без малейших задержек. Обмотав доски с обоих концов веревкой, она волоком тащит их в сторону дома. Метров за сто от двора она перехватывает их обеим руками посередине и несет, уже не касаясь ими земли. Ледоруб по-прежнему надежно зажат в ее правой руке.
        Перед подъездом, убедившись в отсутствии зрителей, Верочка прислоняет добычу к стене и неслышно открывает дверь. Несколько минут стоит, вслушиваясь в темноту подъезда, и затем начинает движение досками вперед, аккуратно вписываясь в повороты лестничных маршей. Дома складывает их в прихожей, прямо поверх упаковок с продуктами.
        Первая ходка позади. Нужно еще три таких же или две по шесть досок. Верочка выбирает второй вариант.
        Однако шесть досок оказываются несравнимо тяжелее, чем четыре. Дотащив их до своего двора, Верочка без сил опускается на разгромленную песочницу. Ноги дрожат, а затекшие руки болезненно ноют. Донести такой груз на весу до подъезда больше не представляется возможным. Верочка оставляет три доски прислоненными к дереву, а остальные с такими же предосторожностями относит домой. Дав себе на отдых около пяти минут, она возвращается за оставшимися, и через полчаса отправляется в путь в третий раз.
        Еще на подходах к спортивной площадке, издалека, Верочка слышит возле остатков забора легкие потрескивающие звуки. Стараясь двигаться как можно более плавно и бесшумно, она огибает площадку со стороны гаражей и осторожно выглядывает из-за них. Высокий широкоплечий человек, явно мужчина, выламывает из забора доски – одну за одной. Верочка считает его добычу: одна-две-три-четыре-пять… И на земле ведь лежат еще несколько! Он заберет у нее все! Верочка откидывается назад, за угол гаража и непроизвольно задевает за него ледорубом. Раздается резкое металлическое цоканье.
        Человек прекращает свое занятие и замирает, прислушиваясь. Верочка превращается в неподвижную статую. Три, пять, десять минут протекают в абсолютной тишине, и затем со стороны площадки снова раздается чуть слышный потрескивающий звук отдираемой от забора доски. Верочка осторожно высовывает голову из-за гаража, и ее тут же ослепляет свет направленного прямо ей в лицо карманного фонарика. Верочка вскрикивает от неожиданности и оскаливает зубы. Ледоруб в ее руке взлетает вверх, угрожающе блестя металлическим наконечником, а с губ срывается глухое рычание. Свет фонарика немедленно гаснет.
        Через пару минут, когда глаза вновь привыкают к темноте, Верочка видит того же мужчину, стоящего неподвижно около спортивного забора и глядящего в ее сторону.
        Надвинув на голову капюшон, ссутулившись, как боец на ринге, и держа ледоруб в полусогнутой руке, Верочка появляется из-за гаража целиком и медленно начинает движение вперед. Приблизившись к нему на расстояние около десяти метров, она останавливается и плавно поднимает вверх левую руку с пятью растопыренными пальцами, затем опускает ее и опять поднимает вверх, но уже один палец. Мужчина стоит, не шевелясь. Верочка повторяет свои движения еще раз. Мужчина отрицательно качает головой из стороны в сторону – нет. Затем поднимает вверх свою руку и показывает ей четыре пальца. Верочка, не сводя с него глаз, наклоняется всем корпусом вперед – да.
        Мужчина поддевает одну из досок ногой и резким движением подталкивает в ее сторону. Доска преодолевает около половины нужного расстояния. Затем он проделывает то же самое еще с тремя досками и отходит спиной назад на несколько метров. Верочка приближается к доскам и, не отрывая от мужчины взгляда, оттаскивает их одну за одной, тоже спиной вперед, за гаражи. Там перевязывает их, напряженно вслушиваясь в звуки, вновь идущие от спортивной площадки, и волоком перемещает в сторону дома. Мужчина не преследует ее.
        Донеся деревяшки до песочницы, Верочка падает в нее на спину уже совсем без сил и поднимает глаза на небо. Бледный лунный диск все так же продолжает неподвижно висеть над засохшими деревьями, распространяя сквозь неплотные, почти неподвижные облака свое призрачное сияние. Звезд не видно совсем. Верочка закрывает глаза и ненадолго погружается в бессонное забытье. Наверное, именно так спали первобытные люди в ожидании постоянной опасности…
        Дома она складывает доски в прихожей, и остается спать там же, подложив под голову дубленку и накрывшись сверху спортивной курткой. Она не может позволить себе рисковать...

       Глава шестая

       Утром Верочка просыпается от телефонного звонка. Настойчивая трель врывается в уши, неся с собой одновременно и надежду, и тревогу. Звонить может только Лена, больше Верочка ни с кем не общается. Но какие новости та хочет ей сообщить?
        Верочка выбирается из-под куртки и, морщась от ноющей боли в дрожащих мышцах, добирается до телефона.
        «О-ой, Соня! О-о-о-о-ой!» – доносится до нее стонущий женский голос, – «Ой, с Мишей-то какая беда...»
        «Я не Соня, вы ошиблись», – пытается донести она информацию до абонента на том конце телефонного провода.
        «О-ой, какая же беда!» – заходится рыданиями женщина.
        Верочка делает несколько попыток привлечь ее внимание, и, наконец, неожиданно для самой себя задает вопрос:
        «А что с Мишей?»
        Хотя это она уже знает…
        «О-ой, нет больше Миши», – слышится ожидаемый ответ, и у Верочки сжимается сердце. А если ли бы это действительно звонила Лена? И сообщила бы ей что-то подобное? Хотя подруга вряд ли бы стала звонить. Сколько она помнит Лену, та всегда говорила, что в критической ситуации скорее сойдет с ума или покончит с собой одним махом, чем будет мучиться или ожидать помощи и сочувствия. Лена всегда была слабой. Какие они с ней разные! Потому, наверное, и стали лучшими подругами… Впрочем, ради Машеньки и Лена будет бороться за жизнь, ее и свою, пока есть силы. А Миша вот не стал или не смог. Или ему помогли…
        «Соня, что же ты молчишь!» – голос в трубке становится требовательно-гневным, –  «Соня, нет больше Миши!!»
        «Я знаю», – шепчет Верочка и собирается с силами, – «Миша… Миша – он был очень хорошим, он был таким… правильным, настоящим… Я… Я тоже плачу… Я… Мне будет его не хватать… Мишу никто не заменит», – голос Верочки ломается и переходит в судорожное дрожание. И вот уже обе женщины голосят в телефонные трубки по  покойному Михаилу…
        После телефонного звонка Верочке становится легче.
        Она утирает тыльной стороной ладони слезы и замечает на ней грязные разводы. Надо вымыться. Ванна уже много дней стоит до краев наполненная водой, на случай отключения водоснабжения. Но сейчас необходимо рискнуть.
        Верочка набирает воды во все имеющиеся в доме емкости и вытаскивает из днища пробку, туго обмотанную полиэтиленовым пакетом. Вода убывает и с утробным звуком закручивается в воронку. А в Австралии воронка вращается в другую сторону – вспоминает Верочка прочитанное ею в одном из журналов.
        Бойлер работает, и Верочка наполняет ванну теплой, почти горячей, пенистой от душистого шампуня водой. В шкафчике под раковиной у нее хранятся игрушки, и Верочка достает их на свет: желтую резиновую уточку с широким ярко-красным клювом и четырех маленьких желтых утят с клювиками поменьше. Верочка купила их после гибели Максима. Если бы у них был ребенок, он играл бы с этими игрушками. А Верочка мыла бы его прозрачным детским шампунем, тем, от которого не щиплет глазки.
        «Слава Богу, что этого не произошло!» – с умиротворением думает Верочка.
        Она бросает игрушки в ванну и залезает туда сама, погрузившись в расслабляющую воду по плечи. По белому потолку бегают блики дрожащей от ее движений воды. Верочка закрывает глаза, и весь мир исчезает в потоках приятной истомы, расползающейся по телу. С Леной все хорошо, и с Машей, и со всеми ее коллегами и знакомыми. И с ней. Просто период в жизни такой выпал – не самый удачный, но все пройдет, и все опять будет, как было. Надо только немного подождать. Пока снова распустятся листья…
        После ванны и чая Верочка собирается с силами, чтобы закрыть изнутри окна квартиры принесенными вчера досками. Их надо хотя бы шестнадцать, а в наличии пока есть только четырнадцать. Ничего, еще две доски она где-нибудь раздобудет позже. А может быть, и больше. На всякий случай.
        Дюбели для крепления досок по краям окон она забила в стену заранее, еще когда на улицах было шумно, а люди настолько были поглощены собой, что не обращали на окружающее практически никакого внимания. А балконную дверь заделала наглухо еще раньше – теми брусьями, что остались в кладовке от прошлогоднего ремонта.
        Верочка укрепляет доски вертикально, оставив на каждом окне, справа по квадратному окошку для наблюдения за улицей, а затем соединяет их между собой еще одной доской – поперек. Одеяла остаются прибитыми на рамы между стеклами и деревяшками, таким образом, снаружи невозможно определить, заколочены окна или нет. Если бы еще были силы и возможность открутить флагшток с внешней стороны дома, расположенный совсем рядом с ее подоконником... Но это из области нереального, так что остается только лишь надеяться на то, что неприметное окно на втором этаже ничем не привлечет к себе дополнительного внимания желающих поживиться за чужой счет.
        Чем же ей заняться еще? Верочка как никогда остро чувствует нехватку Интернета. Отсутствие хоть каких-либо сведений о внешнем мире, оказывается, давит намного сильнее, чем даже плохие новости. К минимуму общения она привыкла, она вообще нелюдима и крайне ограничена в контактах, но без притока информации она чувствует себя не в своей тарелке.
        Что ж, можно заняться книгами. Надо разобрать и отложить те, которые могу пригодиться. Уж чего-чего, а времени для чтения у нее теперь хоть отбавляй!
        Верочка аккуратно двигает коробки с продуктами и словно в первый раз рассматривает свои книжные полки, которые тянутся в несколько рядов вдоль комнаты, коридора и на кухне. Журналы, энциклопедии, книги по географии, истории, физике, учебники и школьные экзаменационные решебники… А вот и нужные: «Руководство по выживанию», «Приемы первой помощи пострадавшим», «Искусство остаться в живых», «Настольная книга рейнджера», «Способы самозащиты», – Верочка складывает их все на одну полку, самую близкую к изголовью кровати. И туда же ставит атлас по анатомии человека.  Потом снимает атлас обратно.
        Скелет человека состоит немногим более чем из двухсот костей, которые у здорового индивидуума составляют около семнадцати с половиной процентов массы тела. На долю мышц приходится сорок три процента, внутренних органов – девятнадцать процентов, кожи и подкожного жира – семнадцать и восемь десятых, мозга – два и две десятых процента. Верочка берет в руки калькулятор и умножает сорок три процента на семьдесят килограммов – вес среднестатистического человека. Получается тридцать килограммов живого мяса. Точнее, мертвого, а еще точнее – убитого… В ней еще меньше, и вес ее по мере экономии продуктов будет все уменьшаться и уменьшаться.
        «Ну что ж, даже в самом неперспективном будущем я не самая лакомая добыча», – печально улыбается Верочка, – «Но все-таки добыча», – и она захлопывает книгу…

        Глава седьмая

        Верочка спит, разметавшись прямо в одежде на смятых, нестиранных простынях. Сверху на оба небрежно скомканных одеяла накинута ее спортивная, заляпанная по подолу землей куртка. Раскрытые, в беспорядке разбросанные по постели и комнате книги покрыты крошками и жирными отпечатками пальцев. На полу вперемешку с растрепанными журналами – несколько пустых консервных банок с заусенцами по краям и пакет уже несвежего мусора. В непроветриваемой, освещенной только тусклым дрожанием слабого ночника комнате стоит запах нечистого тела и немытой посуды.
        Верочке снится сон. Вот она идет по высохшему, серому от обнаженных деревьев лесу. Тонкие ломкие ветви валяются на земле повсюду, и она, наступая на них ногами, замечает, что они рассыпаются под ее подошвами мелкой серо-стальной пылью. Верочка подходит к ручью. Вода алюминиевого цвета беззвучно перекатывается через запруду из сбившихся в колючую кучу прутьев. Она наклоняется над поверхностью и видит, как сквозь полупрозрачную воду просвечивает пустое, безжизненное дно. Верочка опускает руку в ручей, не имеющий на ощупь ни температуры, ни влажности. Мимо нее, неторопливо, как при замедленной съемке, проплывает кверху брюхом серо-черная, похожая на полосатую скумбрию, рыба. Верочка пытается поймать ее – и рыбья пасть, стремительно увеличиваясь в размерах, устремляет к ее лицу несколько рядов острых, ослепительно белых зубов.
        Верочка вздрагивает и просыпается. Ненадолго зашедшееся в учащенном стуке сердце возвращается к своему обычному ритму.
        Она переворачивается на живот и зарывает лицо в пропахшую прогорклым маслом наволочку. Надо бы перевернуть подушку, чтобы не чувствовать запах так отчетливо, но Верочка никак не может собраться с силами. Тогда она начинает сначала медленно и осторожно, а затем все более резко и яростно кусать постельное белье, подушку, край одеяла, потом вцепляется в корешок подвернувшейся книги и без помощи рук, одними зубами, рвет ее на части.
        Покончив с учебником, она сползает на пол, прямо на коробки с продуктами, консервные банки и остатки позавчерашнего ужина и на четвереньках пробирается в ванну. Там, цепляясь руками за основание раковины, поднимается на ноги и выпрямляется во весь рост. Включив настенную лампочку и, без каких бы то ни было эмоций взглянув на себя в зеркало, она выплевывает изо рта ошметки бумаги, включает воду и окунает голову под холодную струю. В области лба и висков вспыхивают очаги резкой, разламывающей череп боли. Верочка, морщась, убирает голову из-под крана и, тряся ею из стороны в сторону, скидывает с себя крупные капли на стены и кафельный пол.
        Затем сливает из ванны холодную воду, включает свет повсюду, даже в вытяжке над плитой, и ставит на огонь большую кастрюлю. Стянув с себя всю, до последней нитки, одежду, а также простыни и наволочки с растерзанной кровати, загружает все вперемешку в пустую ванну и, засыпав порошком, открывает горячую воду. В кипящую полупустую кастрюлю Верочка складывает горкой засохшую посуду. А сама забирается с ногами в замоченное белье и начинает терзать его, отстирывая до исчезновения последнего, самого мелкого пятнышка.
        Веревку для сушки белья Верочка натягивает вдоль всего коридора и развешивает вещи, тщательно расправив от заломов, образовавшихся после выкручивания. После мытья посуды, наполнив ту же кастрюлю новой порцией воды, она ставит ее на огонь и, выбрав из запасов продуктов их подходящее сочетание, варит что-то вроде густого супа или рагу – горячее, аппетитно пахнущее острыми пряностями. На столе появляется скатерть, салфетки и две тарелки вместе со столовыми приборами. Сначала в одну, а потом и во вторую тарелку Верочка наливает умопомрачительно благоуханное варево и садится за стол.
        «Кто ты?» – задает она вопрос второй тарелке и отвечает на него сама себе, – «Кто бы ты ни был, скоро я увижу тебя».
        Следующие несколько дней проходят в наблюдениях за происходящим на улице. Через оставленную в деревянном укреплении на кухонном окне квадратную бойницу Верочка отрывает от рамы край прибитого к ней одеяла и получает возможность видеть происходящее снаружи.
        Первое, что ее поражает, – это обилие празднослоняющихся прохожих. Молча и  бесцельно, едва поднимая ноги, люди бродят туда-сюда, не разбирая особо дороги, по тротуарам, бывшей проезжей части и безжизненным газонам. И видимо, делают они это не первый день, потому что на голой земле прямо перед ее окнами натоптана уже целая паутина узких извилистых дорожек.
        Второе – Верочка замечает, что все, абсолютно все они вооружены. И нигде не видно ни одного ребенка. В руках у взрослых, и мужчин, и женщин, холодное оружие: топорики, массивные ножи, монтировки, самодельные остро отточенные колья. Люди практически все время ходят молча и отдельно друг от друга, но пару раз Верочка замечает, как тот или иной человек останавливается и обращается к проходящему мимо. Тот также прекращает свое движение, и в течение нескольких минут между ними происходит безэмоциональный, размеренный диалог. Верочка догадывается, что у кого-то имеется и огнестрельное оружие, потому что уже пару недель за окном по нескольку раз в день раздаются далекие одиночные выстрелы. Но ни у кого в руках она его не видит, впрочем, обзор, открывающийся ей из ее убежища, крайне ограничен.
        Зато он позволяет увидеть в проеме между домами третью неожиданную для нее деталь: днем во дворе на противоположной стороне улицы ярко горит сложенный из сухих веток костер, и вокруг него двумя концентрическими окружностями, находясь на безопасном расстоянии друг от друга, располагаются группы людей. Ближайшая к костру группа активно поддерживает его горение, остальные наблюдают издалека и преимущественно стоя.
        Выворачивая шею и принимая самые замысловатые позы, Верочка пытается разглядеть сквозь небольшое окошко проходы между угловыми домами, но ей это не удается. Ну что ж, значит, это придется делать  уже на местности…
        К выходу на улицу Верочка готовится полдня. Перемерив весь подходящий гардероб, она останавливается на самых комфортных – плотных и одновременно свободных – джинсах, брезентовой куртке и высоких  мокасинах. Под куртку она надевает хлопчатобумажную темную футболку, а под нее – жесткий кружевной корсет, который еще весной был ей тесен, а теперь облегает талию свободно и не мешает движениям.  Голову она оставляет непокрытой, только убирает назад со лба лезущие в глаза отросшие волосы.
        В руке у Верочки уже ставший ее неотъемлемой частью ледоруб – оружие более надежное и удобное, чем то, которое она видит в руках у многих.
        Бесшумно и плавно открыв и прикрыв за собою входную дверь и убедившись в отсутствии свидетелей на лестнице, Верочка запирает замок на три оборота и прячет ключ в специальный карман у себя на животе. Вид из окна подъезда во внутренний двор открывает ей, по сути, ту же картину, что и со стороны проезжей части.
        Спустившись на первый этаж, она делает глубокий вдох и толкает дверь наружу…

        Глава восьмая

        Ближайшие к Верочке прохожие останавливаются и поворачивают головы в ее сторону. Верочка по очереди задерживает взгляд на их лицах. Большинство людей ей незнакомы, но часть из них – ее соседи, с которыми она мимолетно здоровалась по дороге на работу или в магазин. Верочка кивает им, и они отвечают ей такими же оценивающими кивками. Глаза их опускаются на ледоруб в ее руке, и каждый из них непроизвольно чуть крепче сжимает в руках свое оружие.
        Верочка никуда не торопится. Если потребуется, она готова провести на крыльце весь остаток дня. Она принюхивается, прислушивается, приглядывается к обстановке.
        Во дворе горят два костра – один на детской площадке в районе песочницы и другой чуть дальше, прямо на асфальте в проеме между пятиэтажными домами. Люди, сидящие рядом с огнем на поваленных деревьях, в основном, крепкие и молодые мужчины, что-то переворачивают на импровизированных вертелах. Круг стоящих за их спинами наблюдателей состоит из женщин и пожилых людей.
        Деревьев в округе почти нет, остались только редкие кусты. Зато на парковке, около подъездов и на газонах высокими баррикадами сложены рассортированные по категориям дрова: бревна, сучья и хворост. Серые опилки равномерно покрывают протоптанные в палисадниках дорожки.
        По периметру газонов аккуратными кучами лежат мусорные пакеты. Часть из них прикрыта пленкой, края которой прижаты к земле обломками кирпичей. Верочка принюхивается, но не чувствует от них никакого неприятного запаха. Зато ей мерещится идущий отовсюду душный запах ванили.
        Верочка поднимает глаза наверх и видит сквозь серо-зеленые перистые облака куски незнакомого мутно-желтого неба…
        Спустя несколько минут она замечает, что на улице холодно. По календарю сейчас должен быть конец августа, но в безветренном воздухе явно чувствуется уже не летняя прохлада.
        Никто не разговаривает. Только чуть слышно трещат вдалеке горящие сучья, распространяя вокруг костров клубы розоватого дыма…
        Наконец прохожие возобновляют свое движение, и Верочка, выбрав наиболее безлюдное направление, присоединяется к прогуливающимся.
        Люди жарят на костре собаку – Верочка определяет это по лохматой окровавленной шкуре, которую она замечает недалеко от огня, приблизившись к действу на достаточно близкое расстояние. Присоединиться к кругу стоящих вокруг костра ей не дают: при ее попытке подойти ближе женщины смыкают ряды плотнее, а один из мужчин, время от времени подкладывающий в пламя поленья, поднимает глаза на незваную гостью и, убрав руку с вертела, перекладывает ее на торчащий у него за поясом топор. Верочка послушно отходит на безопасное расстояние.
        Обход вокруг дома она считает для первого раза излишним, тем более что несколько  человек, которых она никогда не видела ранее, прогуливаются слишком уж близко к ее подъезду. Верочка собирается домой и прикидывает, сколько времени потребуется ей, чтобы дойти обратно, не столкнувшись по пути с беспорядочно движущимися прохожими, однако ее планы нарушает неожиданное событие.
        Со стороны бывшего магазина раздается захлебывающийся рев мчащегося на полной скорости автомобиля. Машина врывается во двор и, разметав по пути несколько стогов заготовленного хвороста, останавливается прямо посреди тротуара напротив соседнего здания. Окна автомобиля опущены, и из них на всю округу раздаются оглушительные звуки шансона.
        Дверь со стороны водительского сидения распахивается, и из машины вываливается наружу пьяный небритый мужчина в разорванной на груди полосатой рубашке. В левой руке у него зажата початая бутылка водки, в правой – одноствольное охотничье ружье.
        «Пидорррры! Бл***и!» – с хриплым рычанием выкрикивает на весь двор новоприбывший, – «Соплежуи! Все сдохнем! Все сдохнем!» – он смахивает рукавом с лица набежавшую слезу и делает паузу, чтобы отдышаться и глотнуть еще спиртного. Потом обводит мутным взглядом окружающих и поднимает оружие на уровень груди: «Ну, кто первый? Кто первый, я спрашиваю? Ты? Или ты, пиз***?» – пьяный поворачивает оружие в сторону Верочкиной соседки, пожилой женщины из  третьего подъезда, с которой та еще не успела обменяться кивками, и оказывается спиной к обоим кострам.
        Верочка скорее чувствует, чем замечает краем глаза, как один из мужчин около ближнего кострища медленно и плавно поднимает на вытянутой руке спортивный арбалет. У женщины, стоящей на полпути между ними, подламываются ноги, и она падает на землю, практически слившись с ней и закрыв голову руками. Соседка, в сторону которой направлено огнестрельное оружие, беззвучно шевелит губами.
        Фю-ить! – стрела, выпущенная из арбалета, впивается в спину нарушителя спокойствия ровно посередине между лопатками. Некоторое время он стоит, судорожно хватая ртом воздух, потом валится набок, оцарапав так и не выстрелившим ружьем боковую дверь своей машины.
        Верочка чувствует, как у нее холодеют конечности. К голове подкатывает дурнота, в глазах появляются дополнительные силуэты предметов. Сердце падает куда-то вниз и застревает в районе низа живота. Очень сильно хочется в туалет. Верочка сжимает ноги и с шипением цедит через сомкнутые зубы воздух. Наконец позыв проходит, и сердце возвращается на свое место.
        Тряся головой и учащенно моргая, чтобы прогнать с глаз мутную пелену, Верочка наблюдает, как мужчина с арбалетом, перезаряжая на ходу оружие, двигается через весь двор в сторону своей жертвы и, дойдя до машины, опускается перед телом на корточки: спиной к автомобилю – лицом к неподвижно застывшим зрителям. Вынув из руки покойника ружье и выкорчевав из его спины окровавленную стрелу, он садится в машину, и до Верочки доносится хлопанье крышки бардачка. Вопли шансона стихают. Выйдя из машины наружу, мужчина проверяет багажник, и, захлопнув его уверенным движением, возвращается к своему месту около костра. Верочка видит, как он садится обратно на поваленный ствол дерева и берется рукой за вертел. Вокруг лежащего на асфальте мертвого тела расплывается густое темно-красное пятно.
        Вечером, выйдя на улицу еще раз, Верочка замечает посередине газона, неподалеку от брошенного автомобиля, свежезакопанную могилу. Пространство в нескольких метрах вокруг нее обтянуто желтой строительной лентой, держащейся на небольших колышках.
        На следующий день могила оказывается разрытой…
        Выбравшись из дома ближе к ночи, чтобы оставить на обочине тротуара пакет с мусором, Верочка замечает человека, руками сгребающего землю обратно в пустующую яму. Верочка чуть не теряет сознание от пришедшей ей в голову догадки, куда подевалось тело.
        Еще не веря ни своим глазам, ни доводам рассудка, она приближается к краю бывшей могилы и заглядывает внутрь. Пусто. Человек, не поднимая на Верочку головы, молча продолжает свое занятие.
        «Кто это сделал?» – Верочка поражается тому, как обреченно и безжизненно звучит ее голос.
        «Не я», – слышит она ответ, и человек поднимает к ней перепачканное землей изможденное лицо.
        «Витя!» –  едва узнает его Верочка. Витя – тот самый мальчик из бывшего седьмого класса, который первым на ее глазах обломал сухую ветку в школьном дворе, когда выбегал на перемене покурить с одноклассниками. Верочке кажется, что это было уже в прошлой жизни. Витя, оставив ее возглас без внимания, снова возвращается к своему занятию.
        «Я не успел», – слышит Верочка его шепот…

        Глава девятая

        Верочка сидит напротив Вити и наблюдает, как торопливо тот ест уже четвертую тарелку наспех сваренных ею макарон, щедро сдобренных порцией сливочного масла. Надо было бы поварить их еще пару минут, но юноша готов доставать их руками прямо из кипящей кастрюли… Задумчиво глядя на Витю, Верочка незаметно убирает со стола уже открытую банку мясных консервов и заваривает крепкий чай в глубокой керамической салатнице. Туда же она насыпает несколько столовых ложек сахара и чайную ложку соли с горкой.
        «Пей!» – протягивает она получившуюся жидкость мальчику, который никак не может остановиться. Через четверть часа Витю безудержно рвет над унитазом.
        «Когда ты ел в последний раз?» – спрашивает Верочка Витю, когда его рвотные позывы вместе с резями в желудке, наконец, стихают и он немного приходит в себя.
        «Не помню», – мотает головой юноша.
        «В этом мешке сухари, тут – чайная заварка, здесь – сахар. И больше тебе ничего нельзя! Абсолютно ничего. Хотя бы несколько дней. Иначе  – сдохнешь», – Верочка акцентирует ударение на последнем слове.
        Витя кивает ей в ответ все более согласно и все менее уверенно, его глаза слипаются, и Верочка, указав ему путь через продуктовый лабиринт в комнату, разрешает лечь на кровать прямо в верхней одежде, потребовав снять только куртку и запачканные землей сапоги. Обувь она моет в раковине, а куртку накидывает себе на плечи и усаживается, непроизвольно раскачиваясь из стороны в сторону, на самый край кровати.
        Мальчик спит, положив ладонь под щеку, а Верочка думает о том, что если бы они с Максимом все же не тянули с рождением ребенка, тому сейчас могло быть всего на несколько лет меньше, чем Вите. И он бы понимал, и переживал, и прочувствовал бы на себе всю циничную разумность происходящего, и она ничего не смогла бы с этим поделать. А самым неестественным является то, что он свыкся бы с этим ужасом, как уже почти свыклась и она сама, и Витя, и все остальные.
        Верочка оставляет ночник включенным и, придвинувшись к Вите, осторожно кладет руку ему на плечо. Тихо-тихо, почти не слыша саму себя, она поет ему колыбельную, которую ей не доведется спеть уже никому. И беззвучно плачет то ли от своего ненормального счастья, то ли от невыразимого горя безвозвратной потери…
        Утром Витя набрасывается на сухари, и лечебную процедуру приходится повторять, но уже спустя больший промежуток времени после еды. Таким образом, он остается и сыт, и жив. Назавтра он становится способен принимать пищу уже без животной одурелости.
        Верочка не торопится приступать к нему с расспросами, и на третий день Витя сам заводит разговор о происходящем.
        Он рассказывает Верочке о том, как им с матерью оказалось не на что купить продуктов даже тогда, когда они со всей очевидностью поняли, что от этого зависят их жизни. Потому что его мать пьет, и в доме никогда не бывает свободных денег.
        О том, как он пытался обменять вещи – посуду, одежду, мебель – на запасы еды или хотя бы на деньги, и как у него это ни разу не получилось. Потому что ни деньги, ни вещи уже никому не нужны.
        О том, как он один из первых начал убивать бродячих собак и кошек, чтобы готовить из них пищу, и о том, как сначала стремительно возросло количество бездомных животных на улицах (они даже смогли некоторое время делать запасы), а потом их число стало неудержимо убывать день ото дня. Потому что не они одни с матерью хотят есть.
        О том, как потом животные пропали вообще, и теперь их привозят издалека и меняют на лекарства, оружие и другие продукты, и что такие импровизированные обменные пункты образованы в каждом районе города, но их нельзя посещать по ночам и в одиночку. Потому что в этом случае обратно не возвращаются.
        О том, что в городе большое количество людей, которые не имеют ни жилья, ни каких-либо запасов. И что вокруг постоянно происходят грабежи и убийства – тихо, почти незаметно, без лишнего шума и суеты. Мертвых, лишившихся своих складов продовольствия, соседи хоронят здесь же, прямо во дворах и скверах, тоже без лишнего шума и суеты. И некоторая часть могил наутро оказывается вскрытой, разумеется, также без лишнего шума и суеты. Потому что меньше всего люди склонны создавать излишний шум или суету.
        «Где сейчас твоя мама?» – спрашивает Верочка мальчика.
        Витя опускает голову.
        «Она ушла в обменный пункт, недели две назад: у нас в аптечке нашлись запасы антибиотиков», – отвечает он, и больше она никогда не задает ему на эту тему никаких вопросов…
        Каждое утро Витя отправляется в город. Верочка не спрашивает, куда и зачем, – он и сам не знает на это ответа. Он возвращается всегда под вечер, негромким условным стуком в дверь (всегда разным, об этом они договариваются перед его уходом), давая ей знать о своем появлении.  Все дни Верочки заняты чтением, перемежающимся незамысловатой уборкой и приготовлением ужина на двоих – единственного их приема пищи за весь день. На ночь Верочка читает вслух какую-нибудь понравившуюся ей статью или заметку, а Витя кладет в изголовье кровати остро отточенный кухонный тесак, с которым он пришел к ней в дом, и Верочкин ледоруб.
        Время останавливается. Запасы продовольствия неуклонно убывают, периодически выключается и опять включается электричество, один раз на целую неделю из кранов пропадает вода, ничего не меняется и не происходит, но Верочка совсем не думает о каком-либо будущем, твердо зная, что оно не наступит никогда...
        В середине октября, в дождливый бессолнечный день, в город входят танки. Эту новость приносит Витя, вернувшись в неурочный час, почти сразу же после ухода. Верочка и сама уже слышит их утробное рычание, угрожающе доносящееся с соседней улицы. Танки разъезжают по близлежащим кварталам туда-сюда, создавая звуковой фон, который приносит с собой чувство беспредельной, едва выносимой тревожности, и Верочка молит бога, чтобы у Вити не возникло желания познакомиться с целью их приезда поближе.
        Несколько раз раздаются орудийные залпы, за которыми следует грохот обрушивающихся стен и дикие людские вопли, и Верочка по направлению звука пытается определить, где именно это происходит. Весь день проходит в напряженном вслушивании в эти чудовищные звуки. К вечеру наступает пресыщение, и они как-то сами собой перестают казаться опасными или навязчивыми.
        На следующее утро, еще до рассвета, танки въезжают во двор Верочкиного дома. Скрежещущий, раздирающий на части привычную тишину грохот их гусениц перемешивается с хрустящим шорохом ломающегося асфальта. Верочка и Витя отправляются на кухню и, вопреки обычаю, решают позавтракать. Свет Верочка зажигает на всякий случай только над плитой. Витя тщательно разводит в кастрюле с теплой водой банку сгущенного молока.
        Женский вопль, внезапно раздающийся со стороны соседней квартиры, заставляет их обоих вздрогнуть сильнее, чем все события вчерашнего дня.
        Кричит опять Валя. Потоки нечленораздельной брани из, видимо, распахнутого ею настежь окна льются на улицу сплошной безостановочной лавиной, перемежаемой то истерическим взвизгиванием, то гомерическим хохотом.
        Раздается несколько оглушительных выстрелов, и снаряды, выпущенные почти в упор друг за другом в сторону соседской квартиры, начисто сносят и ее, и кричащую женщину, и наружную стену Верочкиной комнаты вместе с балконом и находящимися в этой комнате запасами продуктов…

        Глава десятая

        Вплоть до утра следующего дня все, что происходит вокруг Верочки, она воспринимает как нереальность.
        Вначале она ничего не помнит. Потом помнит, что окаменело стоит рядом с Витей в сохранившемся дверном проеме, глядя сквозь клубы повисшей в воздухе пыли на учиненный налетчиками погром.
        Над тем местом, где раньше находился балкон, на фоне зыбкого предрассветного марева, возникает сначала ствол автомата, а следом за ним – голова в небрежно расстегнутом танковом шлемофоне. Какое-то время военный наблюдает результаты своих действий, а потом, выразительно зевнув и прихватив с собой несколько оставшихся в невредимости банок, исчезает из Верочкиного поля зрения уже навсегда.
        Ей это безразлично. Зияющая дыра на месте соседской квартиры, убитая и выпотрошенная  комната с завораживающими чернотой провалами вместо стен с двух сторон, обломки кирпичей и мебели вперемешку с растерзанными взрывами пакетами и коробками – все видится словно бы издалека, напоминая кадры из просмотренных ранее документальных фильмов. Звуки слышатся приглушенно, как через ватное одеяло, не донося до сознания никакой осмысленной информации.
        Витя трясет ее за руки, за плечи и что-то говорит с повышенно-требовательной интонацией, но Верочка не понимает сути обращенных к ней слов. Потом, отодвинутая с дороги в сторону, она лишь безучастно наблюдает, как он лазает по руинам ее бывшего дома, собирая по крупицам то, что можно еще собрать, и бросает с налету, как придется, в дверной проем не пострадавшего от расстрела коридора. Потом он куда-то уходит и возвращается обратно, перемещает с места на место груды кирпичей и завалы штукатурки, носит какие-то вещи, возникает то там, то здесь, нагруженный обломками досок, кусками мебели и водопроводных труб…
        Потом он перетаскивает Верочку из уничтоженной комнаты в коридор через образовавшийся с той стороны завал, сначала безуспешно подталкивая ее снизу, а потом, встав ногами на импровизированную баррикаду и подтягивая ее обмякшее тело за одежду наверх, руками и зубами, себе на грудь. После чего волоком, прямо поверху хаотично набросанных предметов, оттаскивает ее на кухню. И возвращается обратно.
        Верочка, лежа на кухонном полу с безвольно сложенными на груди руками, слышит издалека стук заколачиваемых Витей в коридорную дверь досок: бомм-бомм-бомм-бомм… И проваливается в забытье.
        Очнувшись от не принесшего облегчения сна, она находит в себе силы слегка растереть затекшую на жестком полу поясницу. Витя шебаршится в коридоре, и, глядя на яркие, прыгающие по стенам полосы света, Верочка понимает, что у него в руках карманный фонарик.
        «Света нет?» – спрашивает Верочка мальчика.
        «Есть», – глухо отвечает тот и тут же добавляет с иронической интонацией, – «Я экономлю».
        Верочка судорожно усмехается, и произнесенная Витей фраза начинает казаться ей все более и более забавной. Она смеется, сначала отрывисто, потом уже без остановки и все более громко, пока, наконец, не в силах совладать с собой, не переходит на безудержный истерический хохот. Слезы катятся по ее перекошенному лицу, и Верочка чувствует на губах их солено-горький привкус. Сквозь непрерывно льющиеся по щекам потоки она видит, как Витя появляется перед кухонной дверью и наблюдает за ее хаотическими телодвижениями. К его макушке многочисленными перекрещивающимися оборотами бинта привязан горящий карманный фонарик, и свободные белые концы узких марлевых полос свисают с обеих сторон от ушей до самых плеч юноши. Это кажется ей еще более смешным, и Верочка, уже почти не замечая ничего вокруг, бьется в захлебывающихся визгом спазмах смеха об окружающую ее мебель. Потом Витя, видимо, приносит из ванны воды – и Верочка чувствует на лице спасительный удар выплеснутой на нее с размаху отрезвляюще холодной жидкости.
        «Свет есть», – объясняет Витя вытирающейся поданным им полотенцем Верочке, – «Но в той двери большие щели, и он наверняка пробивается через них наружу. Я еще не проверял». 
        «Понятно», – отдышавшись, Верочка находит в себе силы подняться на ноги и отправляется в туалет и ванну.
        Однако воды ни в кранах, ни в бачке унитаза она не обнаруживает. Видимо, взрывы задели систему водоснабжения. Витя подтверждает ее догадку: вода течет из разорванной батареи отопления в оставшейся снаружи разгромленной комнате, а в кранах с тех пор она так и не появлялась. Хорошо, что у них есть наполненная до краев ванна. Но завтра за водой все равно нужно идти на улицу, не сидеть же ему взаперти. Тем более что он собирается узнать, с какой целью и как надолго танки заявились в их город. Верочка непринужденно кивает, хотя сердце ее сжимается в тугой болезненный комок.
        В доме холодно. Верочка замечает это по легким облачкам пара, идущим от их с Витей губ при разговоре. Батареи холодные с самого начала осени, но до сих пор в закупоренном доме сохранялась комфортная температура, а сейчас тепло уходит наружу через тонкие межкомнатные стены и щели в коридорной двери. Дверь она занавешивает к вечеру остатками одного из спасенных Витей одеял. А им остается два целых: ватное стеганое и мохнатый шерстяной плед с начесом. Хорошо, что плед ею уже постиран и очищен от грязи: чистое белье всегда лучше удерживает тепло. И, слава богу, в кладовке сохранился маленький масляный обогреватель, который Витя исхитряется достать оттуда, практически не вынимая наружу ничего лишнего.
        Ночью они спят, плотно прижавшись друг к другу спинами, под кухонным столом. Ватное одеяло более или менее защищает от жесткости пола, а плед – от знобкого, несмотря на включенный на полную мощность обогреватель, воздуха.
        Утром Верочка просыпается от надсадного Витиного кашля. На кухне нестерпимо душно и одуряюще пахнет ванилью. Этот запах присутствует повсюду уже давно, с самого конца лета, и даже успел стать обыденным, но сейчас, усиленный спертым нагретым воздухом, кажется им непереносимым. Приходится проветривать помещение. Витя выходит на лестницу и, убедившись в относительной безопасности, распахивает окно парадного, а Верочка держит открытой настежь входную дверь. Людей во дворе не видно совсем, Витя сообщает об этом Верочке, когда через полчаса возвращается обратно в квартиру, и они снова запирают замок на три оборота. А газоны теперь покрыты лилово-оранжевым, тревожного вида налетом. В остальном природа без изменений: по привычному уже грязно-желтому небу по-прежнему медленно плывут рваные облака салатового цвета.
         Ничего принципиально нового не приносит и Витина разведка на местности: развалины покалеченных снарядами домов выглядят ожидаемо безжизненно, а танки четырьмя неподвижными группами стоят в начале и конце их улицы, по обеим ее сторонам. Редкие прохожие старательно обходят их стороной. Вечером к каждому из них по очереди подъезжает массивная бронированная машина, из которой вываливаются наружу люди в утепленной военной форме и меняют тех, кто находится в танках.
         По-осеннему влажный и промозглый ветер неторопливо перекатывает по улицам обрывки мусора. Брошенные на стоянках машины так же стоят с распахнутыми настежь дверями. Дым редких костров поднимается с соседних улиц и, там же, в проемах между домами, Вите удается рассмотреть около них скопления молчаливых людей.
         По ступенчатым уступам внешней стены разваленной части дома из поврежденной батареи центрального отопления струится непрерывный, отчетливо журчащий в окружающей тишине водопад – и утекает мутноватым от надпочвенного налета ручьем в сторону канализационного люка. В том месте, где вода собирается по дороге в небольшое озерцо, налет оказывается более ярким и густым...
      
        Глава одиннадцатая

        Назавтра Витин кашель усиливается. Сочетание чужеродного запаха, удушливого от обогревателя воздуха и еще не до конца осевшей на пол мучной пыли оказывается губительным для его легких. Не помогают и антигистаминные препараты, которые Верочка извлекает из коробки с медикаментами. Приходится ей весь день делать влажную уборку, тщательно протирая предмет за предметом от осевшего на них мучного порошка. И выключить обогреватель. Витя, находясь в доме, перевязывает лицо влажным полотенцем, а на улице по указанию Верочки старается надышаться впрок глубокими замедленными вдохами, от которых у него неприятно кружится голова.
        Возвращается он раньше условленного срока: отправившись за водой во второй раз и дойдя уже практически до самого водопада, Витя замечает, как прямо из его вершины – провала в стене на месте их бывшей комнаты – на улицу вылетает завязанный узлом полиэтиленовый пакет с полужидким содержимым внутри. Ударившись об асфальт почти рядом с Витиными ногами, тот разрывается на части, и вокруг него образуется кляксообразное пятно с характерным для человеческих испражнений запахом. Значит, у них появились новые соседи… И, судя по их бережному отношению к помещению, они собираются остаться там, по крайней мере, на ночь. А отделяет их от новоприбывших только коридорная дверь, заделанная досками и завешенная обрывками одеяла. А межкомнатная дверь – это совсем не то же самое, что внешняя металлическая или закрытое ставнями окно…
        Теперь им с Верочкой приходится разговаривать шепотом, и только на кухне. Хотя гости, если они еще не ушли так же неслышно, как и появились, безусловно, знают об их присутствии в квартире. Поэтому и не ломятся в запертые ворота.
        Верочка вдруг вспоминает, что в разрушенной комнате, на полке напротив кровати, осталась единственная фотография Максима, которая у нее есть. Полка была цела после расстрела, но сохранился ли невредимым снимок, она никак не может вспомнить. Витя, несмотря на настойчивые просьбы Верочки описать, что конкретно осталось нетронутым ударной волной, не может ответить ей ничего определенного. Мысль о том, что посторонние люди расположились на ее территории, пусть и поврежденной, но по-прежнему родной и дорогой ей воспоминаниями, оказывается для Верочки очень неприятной.
        Но может быть, они уйдут? Зачем им оставаться надолго в неотапливаемых, захламленных мусором руинах? Нет, не уйдут: здесь есть вода.  Вода – вот что является самым главным для тех, кто остался без крова. Именно наличие неограниченного количества пригодной для питья жидкости привлекает постояльцев в неподходящее по всем остальным параметрам помещение, так как это гораздо важнее бытовых неудобств.
        В этот же день Верочка убеждается, что рассуждает правильно. Несколько раз подряд выглядывая на улицу из бойницы кухонного окна, она замечает все увеличивающееся количество людей, бредущих в направлении водопада с ведрами, бутылками, котелками, кастрюлями и объемными флягами. К вечеру под окнами выстраивается небольшая очередь стоящих на безопасном расстоянии друг от друга молчаливых людей. Верочку поражает унылость и обреченность их вида, их изможденные, высохшие лица, отдаленно напоминающие ей мумий фараонов. Эти люди живут на улице или в подвалах домов, или еще бог знает где, но явно не в квартирах, потому что там и вода, и электричество большую часть времени по-прежнему есть.
        Ежедневное их присутствие рядом неожиданно для Верочки вносит в ее жизнь спокойствие и уверенность. Она существенно меньше опасается незваных гостей за дверью, и те, в свою очередь, оживляются и ведут себя уже более открыто и смело. Верочка теперь каждый день слышит, как они наводят порядок, подтаскивая обломки к краю проломов, поближе к улице, но не сбрасывают их вниз. Иногда до нее доносятся обрывки приглушенных разговоров, и Верочка по голосам определяет, что за дверью находятся трое: двое мужчин и женщина.
        Жизнь снова начинает входить в привычную колею, хотя и по новым правилам. Теперь при приготовлении пищи они плотно закрывают дверь на кухню и обязательно включают вытяжку. Два раза в день, утром и вечером, Витя ходит с кувшином за порцией чистой питьевой воды. Остатки они сливают в наполненную до краев ванну и накрывают ее сверху полиэтиленовой пленкой, задерживающей испарение. Иногда Витя отправляется за водой чаще, и тогда они по очереди моются над раковиной или унитазом.
        Вечером, после его прихода, Верочка выбирается на прогулку. Ради развлечения она сгребает в небольшие кучи мелкий мусор, выкладывая из него на асфальте замысловатые узоры. Газоны уже густо покрыты лилово-оранжевой порослью, напоминающей мелкий пушистый мох и жгучей наощупь. Верочка, как плугом, рисует на них ледорубом абстрактные геометрические картинки.
        Спят они между ножками кухонного стола, подложив под головы мешки с мукой и сахаром. Снизу, под ватным одеялом, заменяющим матрас, лежат для мягкости запасы макарон и крупы. Помимо шерстяного пледа приходится укрываться верхней одеждой и все же включать на пару часов перед сном обогреватель. С нижней стороны стола Верочка приматывает скотчем карманный фонарик и читает Вите вслух:

        Вы помните, вы все, конечно, помните:
        Как я стоял, приблизившись к стене,
        Взволнованно ходили вы по комнате
        И что-то резкое в лицо бросали мне…

        «Пушкин?» – пытается угадать Витя.
        «Не-а», – отрицательно мотает головой Верочка.

        Вы говорили: нам пора расстаться,
        Что вам наскучила моя шальная жизнь,
        Что вам пора за дело приниматься,
        А мой удел – катиться дальше вниз…

        «Лермонтов?» – делает Витя еще одну попытку.
        «Нет», – улыбается Верочка.

        Любимая, меня вы не любили,
        Не понимали вы, что в сонмище людском
        Я был, как лошадь загнанная, в мыле,
        Пришпоренная резвым седоком…

        «А кто?», – интересуется Витя.
        «Есенин».
        «Я так и знал», – кивает тот в ответ и тоже открывает книгу:

        Для берегов отчизны дальней
        Ты покидала край чужой;
        В час незабвенный, в час печальный
        Я долго плакал пред тобой.
        Мои хладеющие руки
        Тебя старались удержать;
        Томленья страшного разлуки
        Мой стон молил не прерывать…

        «Что-то какая-то ерунда, тягомотина», – морщится Витя и откладывает сборник стихов в сторону.
        «Это как раз Пушкин», – смеется Верочка…
        В начале ноября танки опять оживляются и, сделав по окрестным домам еще несколько выстрелов на поражение, теперь круглосуточно патрулируют обе стороны соседней улицы. Верочка с Витей наблюдают их  движение в проеме между домами и играют в азартную игру на спички: каждый из них загадывает себе движущийся танк, и оба, прильнув к кухонной амбразуре, ждут, чей первым вернется обратно.
        Через несколько дней снаружи становится шумно, и по той улице начинают безостановочное движение огромные, тяжелогруженые фуры и рефрижераторы. Сплошным непрекращающимся потоком, машина за машиной, они идут и идут друг за другом в одну и ту же сторону: в направлении бывшей столицы, на северо-запад…
               
        Глава двенадцатая

        Когда температура опускается ниже нуля, водопад прекращает свое функционирование, и улица под окном опять пустеет.
        «Воды в ванне хватит, наверное, на пару месяцев, с учетом того, что она испаряется, а нам надо еще и мыться», – рассуждает Верочка вслух, развешивая по стенам разноцветные гирлянды вырезанных из журнальных страниц новогодних фонариков, – «А снега так и нет, и неизвестно, будет ли в этом году, да и вообще».
        «Поэтому искать ее надо уже сейчас», – резюмирует Витя, ковыряясь ножом в крышке кухонного стола.
        «Оставь мебель в покое!» – прикрикивает на него Верочка, – «Разрушитель».
        «Ага», – продолжая свое занятие, кивает головой юноша, – «Сколько там у нас до столицы?»
        «Ждут они нас в столице», – бурчит Верочка, – «Примут с распростертыми объятиями… Вон, на фуру запрыгивай!»
        «Танки не вдоль всей трассы стоят: на всю трассу танков не хватит».
        «У них хватит», – не соглашается она, – «Ты на рефрижератор с ледорубом пойдешь? У них там в каждой кабине автоматы. Вчера, сам говорил, опять народ положили. Теперь бомжам до Нового года еды хватит... Журавликов подай!»
        Витя протягивает Верочке цепочку пестрых бумажных журавликов-оригами, и она закрепляет ее концы на люстре и ручке кухонного шкафа над вытяжкой.
        «Надо еще сделать – вон туда зацепить», – указывает она на угол стены над дверью, – «Завтра гвоздь туда вобьешь».
        «Хватит уже», – морщится Витя.
        «Красоты много не бывает!»
        «Я не об этом… Уходить надо. Нечего больше здесь делать. Не могу я уже», – Витя откладывает нож в сторону и закрывает лицо руками.
        Верочка опускается на табуретку.
        «Может, до весны подождать?»
        «А она будет?!» – вскидывается Витя.
        «Ну хоть до Нового года!» – умоляюще смотрит на него Верочка, – «Ну что там осталось-то?»
        «До Нового года», – принимает решение Витя и хлопает по столу ладонью.
        Впрочем, собираться они начинают уже сейчас.
        Дубленка, зимние сапоги на низком каблуке, рейтузы, еще рейтузы, джинсы, три пары теплых носков, три свитера, шарф, две пары перчаток – это для Верочки. К своей плотной вязаной шапочке она довязывает снизу горловину – получается шапка-шлем, как у двухлетних ребятишек. Красная спортивная дутая куртка, валенки, такой же набор одежды и оставшаяся от Максима шапка-ушанка – это для Вити.
        Рюкзак только один, в него планируется уложить продукты, пластиковые бутылки с водой, медикаменты, фонарик, спички, зажигалки, туалетную бумагу для розжига и дополнительный нож. Это понесет Верочка. Она понесет также привязанный поверху к рюкзаку и упакованный в полиэтиленовую пленку шерстяной плед, которым они укрываются, и еще одеяло с кухонного окна; выкрутить для этого перед уходом шурупы из дюбелей крайних досок – дело нескольких минут.
        Из плотной хозяйственной сумки с помощью двух брючных ремней она сооружает еще один рюкзак, в него планируется уложить точно такой же продуктово-вещевой набор для Вити. Стеганое одеяло в полиэтиленовой пленке, перетянутое хозяйственной веревкой, поедет у него на спине вместе с плотными кухонными шторами: на одеяле они собираются спать, как дома, а из штор можно будет мастерить навесы от снега, если, конечно, снег когда-нибудь будет…
        Таким образом, у них остаются свободными руки, которые нужны им для оружия и… вообще, хорошо, когда они свободны. К середине декабря все оказывается готово, остается только открутить доски от кухонного окна, чтобы снять с него одеяло.
        Верочка целыми днями бродит по квартире, переставляя вещи с места на место, стирая с них воображаемую пыль и наводя везде эстетический порядок. Посуду, которую они по-прежнему позволяют себе мыть водой, а не только протирать влажной тряпкой, она расставляет в шкафу аккуратными горками, украшая сверху розочками из бумажных салфеток.
        «К Новому году», – поясняет она Вите.
        Также к Новому году она собирает многочисленные бусы из коротких разноцветных макаронин: сложные, многоуровневые, с витиеватыми узорами и застежками из двух канцелярских скрепок. Те, которые ей нравятся «совсем-совсем», она развешивает с помощью скотча по стенам коридора и кухонным шкафам, а остальные они варят себе на ужин, прямо вместе с веревочками.
        Вода в ванне начинает портиться. Сверху на ней появляется мутная пленка, а по краям – осклизлый сероватый налет. Верочка аккуратно протирает боковины ванны прокипяченной губкой, а пленку гоняет по поверхности прокаленной на плите ложкой, пытаясь снять, как снимают сливки с отстоявшегося молока.  Но пленка и налет появляются снова...
        От порченой воды не спасает даже кипячение, и у них теперь постоянно случается расстройство кишечника. По нескольку раз в день они выбегают на парковку недалеко от дома и присаживаются на холодном воздухе между покрытыми таким же мутно-серым налетом брошенными автомобилями. Запах ванили во влажном морозном воздухе чувствуется не так сильно, как дома, и они позволяют себе пару раз прогуляться в сумерках вместе, пытаясь разглядеть в желтеющем сквозь рваные облака небе хотя бы краешек солнца. Но оно никогда не появляется…
        После третьей совместной прогулки, надышавшись и приведя животы в более или менее безболезненное состояние, они не спеша возвращаются домой, и Верочка вставляет ключ в замочную скважину. Сделав половину оборота, он останавливается и, несмотря на все ее усилия, никак не желает поворачиваться дальше. Верочка передает ключ Вите, однако справиться с замком не получается и у него.
        В недоумении они стоят перед запертой дверью, пытаясь осмыслить то, что происходит.
        А что, если?!
        Витя поднимает над головой ледоруб и несколькими сильными движениями стучит по входной двери нижней стороной его древка. С внутренней стороны квартиры раздается череда таких же громких ответных ударов…

        Глава тринадцатая
       
        «Все», – заявляет Верочка, прислоняясь спиной к стене подъезда рядом с входной дверью.
        «Как это – все?» – отказывается верить происходящему юноша и примеривается к металлической ручке: куда бы можно было ударить повернее, – «Как – все?»
        «Не надо, Витя», – негромко просит она, – «Они убьют нас, мы бы убили».
        «Я сам их убью!» – угрожающе поднимает он ледоруб над головой.
        «Нет», – печально качает головой Верочка, – «Это им теперь есть что защищать, а вовсе не нам. Это у них теперь есть и дом, и крыша, а мы с тобой его уже покинули».
        Верочка сползает спиной по стене и усаживается на пол. Витя смотрит на нее непонимающим взглядом, но, тем не менее, опускает оружие.
        Ночь они проводят на улице, в оставленной пришельцами спальне, забравшись в полной темноте наощупь по уступчатым руинам наверх и сидя прислонившись друг к другу в дальнем от провалов углу. В кармане у Вити находится зажигалка, и они складывают небольшой костер из уцелевших книг и журналов. Впрочем, он только лишь светит, и теперь их убежище видно издалека. Несколько раз юноша примеривается к заколоченной им же самим двери, но никаких реальных действий не предпринимает.
        На следующий день, около одиннадцати часов утра, они встречают там же рассвет. Солнце медленно выползает из-под крыши пятиэтажного здания на противоположной стороне улицы, и они вдруг понимают, что видят его, не видя, потому что оно такое же желтое, как и окружающие его небеса. Только по нестерпимой рези в слезящихся глазах и можно теперь определить его местоположение…
        Верочка внимательно осматривает свое бывшее жилище. Вот здесь стояла их кровать после свадьбы, а тут они с Максимом собирались повесить новую картину, но так и не успели. Сюда она самостоятельно прибивала первую книжную полку, задолго до их знакомства. А еще раньше делала в этой же комнате уроки, но письменный стол стоял тогда в другом углу, боком к балконной двери. Верочка вспоминает свои первые книги с огромными цветными картинками и подаренного ей родителями пестрого клоуна в колпаке с разноцветными кисточками. Как давно все это было… И как сейчас пронзительно-свежо в ее памяти. Плохо гнущимися от холода пальцами Верочка снимает с полки заиндевевшую фотографию Максима и бережно убирает ее во внутренний карман.
        Потом они неторопливо движутся в направлении окраины, втянув головы в поднятые воротники и постукивая об асфальт озябшими ногами, по уже незнакомому им городу, видя его словно в первый и последний раз… Нигде нет ни одного прохожего, ни одного костра, ни малейших признаков жизни. Только слева, из-за соседних домов, раздается звериное рычание танков, угрожающих пустоте своими вздернутыми стволами. Да все так же шумит оживленная трасса, и сквозь проходы между зданиями мелькают один за другим силуэты идущих на северо-запад машин. Разбомбленные руины попадаются им после каждого пятого или шестого дома. Яркое солнце позволяет разглядеть запыленные стекла плотно зашторенных изнутри окон, сломанные детские площадки и брошенные посреди проезжей части машины. 
        В лесу их встречает ослепительное великолепие красок. Сквозь ярко-зеленые угловатые облака льются вниз насыщенные потоки золотого сияния. Лилово-оранжевая, переливающаяся на солнце поверхность почвы здесь оказывается намного ярче, чем в городе. Серые стволы деревьев  покрыты голубовато-матовым налетом, среди которого то тут, то там вспыхивают мелкие рыжие искорки. К аромату ванили примешивается еще какой-то, незнакомый и умиротворяюще печальный запах. Витя не успевает остановить Верочкину руку, и она проводит не защищенными перчаткой пальцами по стволу упавшего дерева. На ее руке тут же образуется раздражение, похожее на химический ожог.
        «Если хотите в туалет, лучше бы смыть», – напоминает ей Витя, – «Потом будет хуже».
        «Не хочу», – отвечает она и засовывает обожженные пальцы в рот. Кожа имеет в этих местах чуть кисловатый привкус, который так и остается на ее языке.
        Верочка оглядывается вокруг и никак не может налюбоваться незнакомой, все больше удивляющей и восхищающей ее природой. Витя рассказывал ей обо всем этом со всеми подробностями, но поговорка права:  увидеть своими собственными широко раскрытыми глазами – это совсем не то же самое, что слышать из чужих уст. Осыпавшиеся с деревьев ветки, во множестве валяющиеся на земле, ломко хрустят под ее подошвами, и Верочка, прислушиваясь к отрывистым звукам, находит в них все новые и новые музыкальные интонации.      
        Они подходят к берегу ручья. Он оказывается обмелевшим, его опустившиеся берега покрыты пушистым сине-зеленым налетом, а незамерзшая водная гладь – плотной, словно бы натянутой на ее поверхность, переливающейся всеми цветами радуги пленкой. Верочка бросает в ручей ледоруб, и он проваливается сквозь образовавшуюся полынью с глухим утробным бульканьем. Верочка подходит к самому краю осыпающегося под ее ногами берега и, вытянув шею, пытается рассмотреть дно, но его не видно ни через пастельно-розовую воду, ни через тонкую у берегов поверхность покрывающей ручей пленки. Витя решительным движением удерживает ее от того, чтобы она опустила туда руку.
        «Там ничего нет», – отрицательно качает он головой, и Верочка смиряется.   
        Выбрав недалеко от ручья место с наиболее живописным обзором, Витя тщательно очищает ножом от голубоватой коры ствол упавшего дерева. Затем, заправив в перчатки края рукавов своей куртки, собирает валяющиеся кругом ветви в высокий костер, и они располагаются на отдых.
        «Пикник», – заявляет Верочка.
        Только почувствовав идущее от огня тепло, она начинает ощущать, насколько замерзла. Холод настойчиво пробирается между пуговицами дубленки, закоченевшая шея с трудом поворачивается из стороны в сторону, а ступни не чувствуются совсем, их даже уже не ломит. Верочка стаскивает с одной руки Вити перчатку и, широко разевая рот, пытается отогреть его пальцы своим дыханием. Витя сидит неподвижно, обняв ее за плечи свободной рукой и, не моргая, глядит на полыхающее возле их ног пламя.
        «Скоро Новый год», – сообщает ему Верочка, и Витя еле заметно кивает. Спустя некоторое время она чувствует, как долгожданное тепло начинает растекаться по ее телу…

        Приложение:

        http://www.youtube.com/watch?v=a4cI2O9sGiA

        Мусорный ветер, дым из трубы,
        Плач природы, смех сатаны,
        А все оттого, что мы
        Любили ловить ветра и разбрасывать камни.
       
        Песочный город, построенный мной,
        Давным давно смыт волной.
        Мой взгляд похож на твой,
        В нем нет ничего, кроме снов и забытого счастья.

        Дым на небе, дым на земле,
        Вместо людей машины,
        Мертвые рыбы в иссохшей реке,
        Зловонный зной пустыни.
        Моя смерть разрубит цепи сна,
        Когда мы будем вместе.

        Ты умна, а я идиот,
        И неважно, кто из нас раздает,
        Даже если мне повезет,
        И в моей руке будет туз, в твоей будет joker.
       
        Так не бойся, милая, ляг на снег.
        Слепой художник напишет портрет,
        Воспоет твои формы поэт,
        И станет звездой актер бродячего цирка.

        Дым на небе, дым на земле,
        Вместо людей машины,
        Мертвые рыбы в иссохшей реке,
        Зловонный зной пустыни.
        Моя смерть разрубит цепи сна,
        Когда мы будем вместе.