Дивизион 9. Суровые будни

Вадим Бусырев
     9.
Суровые будни.

Говорят, что птица мечтает о небе, о полёте. Возможно. Даже скорее всего. О чём же ей ещё мечтать? Не о море же. Наш Сокол мечтал о мотоциклах. Это знали все. К зениткам он относился равнодушно. И к самолётам тоже. А зенитчик должен глядеть на аэропланы хищно. Наш Сокол и на стрельбах не наслаждался трассами снарядов. Любовь безответная к мотоциклам касалась и всяких агрегатов. Генераторов, компрессоров, СПО и прочих. Но на колёсах.
Когда я притащил, после всех приключений, ломаную СПО, майор Сокол кинулся с наслаждением ремонтировать. Не лично, конечно. Руководил. Ремонтниками из мастерских и транспортного взвода. Перед этим они чинили сварочный агрегат. С трудностями. Где-то на станции нашли похожий. И из двух собирали один.
А я радовался. И СПО довёз, никого по дороге не угробил и сам жив остался. И на Ладогу скоро поедем. После Нового года. Там домой загляну. К друзьям… К Альке с Люсендой. Выясню, как наша общая подруга замуж вышла. Кларисса. Мне намёки подавала – и на тебе. И что жених? Какое приданое взял? А лично я друзей возьму. Однополчан. В гости заглянем. Выясним все непонятности. У Меняйлы руки на такие дела чешутся всё время. Да и Малька подписать, как два пальца… Я с ними в буфете Дома офицеров делился, у меня от товарищей по оружию секретов нет, не подведут. Меняйла поведал случай:
- Пошли мы с моим корешом, вот также, как у тебя, подруга его замуж выскочила осенью, а мы со стройотряда вернулись, он ей ведь, сиповке, шарфик нейлоновый вёз, с Абакан-Ташкента, приходим, они свадьбу гуляют третий день, мы почти перед этим ни-ни, так для храбрости, за столом молодых даже поздравили, выпили, комсомольцы ведь, культурные люди, с ударной сибирской, встаю я, у меня слово приготовлено, чтоб всё сказать, что у кореша накипело, он всё меня останавливал, Витя, только без мата, Витя, за рукав дёргал, я встал, он меня опять дёрнул, стал падать я, сильно он дёрнул, за край стола ухватился, да вместе со скатертью, так под стол и рухнул, лежу и выходить не охота, там и остался, слышал только крики горько, хорошо отметились.
Все мы одобрили Меняйлу. Начпрод Файзула тоже добавил от себя:
- Маладца! Очень хорошо. Маладца! Я тожа был у друга на свадьба. На культурный свадьба. Главна культурна себя нести. Ты культурна был Миняйла, маладца. Я тоже был до конца. Держался. В уборный зашёл. И тут забыл сапсем. Как дома, как в армия, как училища. С ногами на гаршок. А слабый был. Упал на бок гаршок. Падаждал, падаждал и убежал сапсем. А жалка. Не допил, не даел. Культурна нада быть, ай, нада.
Очень все тоже одобрили начпрода. Я сказал:
- Меняйлу не возьму. Ты уж, Витюха, не обижайся. Раз ты речь без мата говорить горазд – мне это не подождёт. А с Файзулой – замётано! Хорошо бы, ты Файзулка, «Яву» свою прихватил. На ней бы подкатили и, подождав, укатили.

Батареи сменились на боевом дежурстве. Попов уехал, Гарбузёнок приехал. Поселился у Малька в квартирке. Решили они сами себе готовить. Значит забирать на складе все продукты, а в столовку носа не казать. Так делали все, кто с семьёй тут нёс службу. Малёк – холостой. Гришутка – женат. Но супруга у него – пианистка. В Печенге играть, видимо, желанием не горела. Майор Дудник Гришку пытал:
- Пианистка. На чём же это? На пианине?
Гришутка самодовольно:
- На пианино, на пианино.
Хитрец майор усложнил задачу:
- А на рояле? На рояле – никак?
Гарбузёнок пытался держать планку:
- И на рояле. И на рояле тоже.
Дуднику только этого и надо:
- Э-э. Нет. Пианино маленькая, рояль – огромный. Это две здоровые разницы. Или-или. Ты хоть раз видел, чтоб этот, как его? На пианине играл. Маэстро! Он только на рояле. Да! Ойстрах!
Гришка кипятился:
- Какой Ойстрах? Он вообще на скрипке. Причём здесь рояль?
Майор дождался своего:
- Э, нет. Это ты нам баки забиваешь. Думаешь мы тут, раз в Петсамо, так тёмные. Не знаем нот. На скрипке – Паганини играл. Паганини! Да и вообще без струн. Только он и мог. В цельном мире.
Гришка ломался:
- Да как это без струн? На одной струне!
Последнее слово оставалось, знамо за кем:
- Ну, на одной, на одной. Но Паганини ведь! А ты – рояль, рояль. Я тебя проверял, лейтенант. Правильно Коробок тебя в комсорги не взял. Чему б ты молодёжь-то научил?
Гришка, чувственная натура, чуть не плакал. Майор довольный уходил. Потом возвращался и заканчивал:
- А я, вообще говоря, мог бы за тебя слово кинуть. Чтоб в комсорги. Есть у тебя шанс. Жену сюда вытащить. И чтоб она нам концерт дала. Но! На рояле.
Бедолага чуть не рыдал:
- Где ж я рояль-то возьму? В этой самой Петсаме . А, старички?

Так вот Гринька сблатовал Малька жарить, парить самим.
- Я, - хвастал Гарбузёнок, - такую фаршированную щуку могу делать. Цимес .
- Дак где ж, ты, здесь щуку-то видел, горняк-кулинар? – иронизировал Попович. Мы с Борькой готовить сами – не рехнулись ещё настолько. Хотя о фаршированной щуке только слыхали, попробовать были не прочь.
Почти в один голос предложили Гриньке:
- А из трески? Или из скумбрии, цимеса не получится?
Естественно, подошёл опять майор Дудник и просветил нас:
- Щука! Им для национального их лакомства только она нужна. Желательно говорящая. Из средней полосы России. Ведь там, в районе Мёртвого моря, она не водится. Почему привыкли фаршировать именно щуку – историческая загадка.
Гринька боялся Дудника, как предзнаменования. К неудачным начинаниям. Опыту не внял, однако.
Ещё Малёк хорохорился:
- Сахара будет – море. Брагу поставим. Особую. Рецепт знаю.
«Руки растут из…». Это – про Гриньку. Слесарь-энтузиаст Полесов из  «Двенадцатистульев» - это Малец. За месяц от голода они не померли. Разжигать с утра до службы плиту, на отвратительном каменном угле с острова Шпицберген , готовить жратву на весь день – не до цимеса. Гарбузёнок погорячился.
А шаловливые ручонки Мальца, как он и обещал, дошли только до бражки. Секрет рецепта мы так и не узнали. Из бидона она рванула бурным потоком. Воняло, правда, очень прилично. Бидон выставили на крыльцо. Откуда он пропал: к Гриньке приходили его солдатики. Топили печь, плиту, пришивали подворотнички, чистили сапоги. Гринька был не жадный. Давал им часть доп-пайка.
Но браги мы, однако, не пробовали.

И хорошо, что мы весь сахар-рафинад не отдали Мальцу в бражное производство. Ну, пропал бы – и пропал. А вот прихожу через пару дней со службы. На крыльце у меня лежит огромная овчарища. Видел её неоднократно. Болталась вокруг части. Чья она – не знал. С желтыми подпалинами. Красавица. Что девка она, мне на КПП солдаты сказали. Я-то не очень разбираюсь в физиологическом устройстве другой половины животного мира.
Валяется на крыльце спокойно. Проход перекрыла. Глядит на меня доброжелательно. Улыбается.
- Ну, чего пройти-то дашь? – спрашиваю.
Всё поняла. Встала без слов. Хвостярой машет. Посторонилась. Открывай, мол. А то я заждалась.
Обошла весь дом. Довольна осталась. Дал сахара с печеньем. Схрумкала культурно. Разжёг плиту. Сел чай пить. Борька на «точке». Я теперь один.
Нет. Не один. У ног лежит живой тюфяк. В виде восточно-европейской овчарки. Собак у меня не было. Маманя терпеть не хотела. Коты были. Но эти – с другой планеты.
- Как же тебя зовут?
Миллионы раз произносил человек этот вопрос, когда к нему вдруг является хвостатое четвероногое. За ним следует размышление и следующий:
- И как мне называть тебя теперь?
Пью чай. Курю. Думаю.
И приятно, и грустно. Здесь я один. Холостой. Борька – женат. Гришка – женат. Все ленинградцы женаты. А у меня и дома, в Питере, нет никого. Поделился этим со гостьей.
- Была у меня подруга. Лариса-Клариса. Была, да вся вышла.
Башку гостья живо подняла. Глядит понимающе. И чего-то меня осенило:
- Во! Будешь ты – Лариса. Согласна? Не обидишься?
Я не вру, она мне кивнула.
И прижилась у меня Лариса. Приносил пожрать ей из столовой. Доедала, выборочно, что у меня за стенкой Гринька фаршировал. А главное – сахар с печеньем.
Как-то собралась у меня компашка. Майор Каминский заглянул с Панасевичем, уже где-то «вдетые». Немного добавили.
- О, у тебя какая зверюга поселилась. Она из 10-го полка сбежала. Служи, немка, - майор поднял сушку повыше. Подруга моя – ноль внимания.
- На, Лариска, на, - я бросил ей ломтик колбасы. Только лязгнула.
Не заметил совершенно, что Панасу это, ой как, не понравилось. Да разве такое поймёшь?
Панасик жил и работал в Заполярнем. Электриком на руднике. Заглядывали случалось к нему в гости. В ожидании автобуса. Деталей не помню. Лейтенант запаса. Призвали на два года. Незатейливый доброжелательный мужик. Пока трезвый.
А тут глаза кровью налились. Выпучились. И на меня:
- Ты! А, чего? Зачем? Моя жена-то, а?
Майор, крупный мужик, чуть его не в охапку. Разобрались с трудом. Я и не помню, а у Опанаса оказывается жена – Лариса. Вот у него в пьяной башке и закоротило. На каком это я основании? В тот вечер хорошо обошлось. Без мордобоя. Из-за женского пола.
Из-за двух Ларисок. Или трёх?
На следующий день Панасик хохотал. Не верил.

Банный день был. Сама баня – ниже среднего. И вода не шибко горячая. И парная плохонькая. Одно было замечательно: два комплекта чистого белья. Включая два типа портянок. Летние и зимние. Никакой заботушки со стиркой. Сейчас бы так, честное слово.
Один нюанс. Бельё солдатское. Кстати, натуральное прекрасное, лучше мне носить не доводилось. Но в холода, это девять месяцев, пардон – кальсоны.
Служить в них – прекрасно. А вот в гости в Печенгу, в Заполярный ходить в них было – неудобняк. Я имею в виду: к дамам. Но это с первоначалу. Стеснение в этом вопросе – одно из главных отличий желторотого офицерика от бывалого.
Малец, к примеру, как только получили исподнее, ещё до подрезки шинели, орал:
- Да, чтоб я? Никогда в жизни не носил. У меня свой запас плавочек.
Ничего. Хоть товарищ Гольфстрим и огибает Кольский, но за кружком Полярным очень быстро смекаешь, что какие бы «они» не были крутыми, да всё одно – не железные.

Башарим в баню немного опоздал. Пар уже – ёк. Недоволен был. Урчал, путаясь в пресловутом нижнем:
- Новобранец прибыл. В нашу батарею. У меня пока поживёт.
Они квартировали вдвоём с Безручко. Тоже кадровик молоденький. Он на точку отбыл. Уже, заходя отмываться, бросил:
- Ваш. Из Горного.
Гарбузёнок уж ушёл с Мальком. Переругиваясь. Жарить макароны или варить. В предбаннике наших, горняков, уже не было.
«Надо заглянуть. Познакомиться, - думаю. – Кого ещё забрили? С опозданием. Кому отвертеться не выгорело?»

- Чаю хотите? – мы не сразу перешли на «ты».
Кого и чего угодно ожидал увидеть на постое у Башарима с Безручкой. Оба кончили политучилища. Оба обижены: пришлось зенитками управлять. Прибывший к ним с бутылкой, с разговором «за жизнь» - смотрелся бы нормально. Да Башарим бы тогда и в баню не пришёл.
А тут…
Дверь мне открыл невысокого роста, стройный, светловолосый, можно сказать, парнишка. Уже потом я с некоторым удивлением подумал: «Неужто я тоже, по гражданке» , так не солидно выгляжу?» .
- Здравствуйте, проходите. Хозяин, лейтенант Башаримов, скоро будет,  - любезно, спокойно. У нас так не говорили. Я уже и отвык.
- Я знаю. Он нам сказал, - прошёл к столу, сел. Чего-то я у замполитов раньше и настольной лампы не видал? Под ней листы бумаги, пузырёк с чернилами, ручка с пером, рисунок…
- Вы – наш, из «горняшки»? – машинально спросил я, не слушая ответа.

Знатоком живописи, вообще искусства, никогда я не был. И уже не буду. Меня всегда поражала способность некоторых творить. Здесь, вдруг – я это увидел.
- А тебя как зовут-то? – оказывается мы продолжали разговаривать. А я заворожено рассматривал. Не знал, как это назвать.
Мишка обычным ученическим пером, тушью рисовал… настроение! То что я сам почувствовал, когда впервые глядел на эту землю из окна львовского автобуса. Я тогда не
мог выразить это и словом. А Мишутка мог тушью, пером. В стылой заполярной равнинке, меж сопок, замерзающий оборванный персонаж из Джека Лондона – играет на скрипке!
Так я познакомился с Мишуткой. Геологом. Будущим ПНШ-а.

Пришёл к себе. Дал своей непонятной гостье поесть. Любимые печенье и сахар на исходе.
- Ну, что? Ларуньчик. Мы-то с тобой. Так себе, людишки. Ни хренюшеньки толком не умеем.
У Борьки на тумбочке лежали две книги: «Радиоактивные методы поисков месторождений» и «Наставление по зенитным стрельбам». «Радиоактивность», наших учителей Новикова и Капкова, была заложена самодельной закладкой. Попович нарисовал «дембельский» календарик.
- Вот, Крыска-Лариска. Люди над собой работают. Неустанно. А мы?
Было томительно жалко себя.

Через многие годы я пойму Женьку Бондаренко. В Беринговом море. В каюте хлюпающего геофизического пароходика «Фёдор Матисен». Смотрел Жека, как Вовчик-Академик чеканку выдавливал, между вахтами, и плакал: «А вот я ни хера не умею такого».
Лариска понимающе кивала, жуя печенье.
Соловей меня огорчил:
- Будет жить у тебя, лейтенант, пока сахар со сгущёнкой не кончатся. Не ты первый.
Сгущёнку я на дух не переносил. После Таджикистана. Отдавал её личному составу. Значит и вторая Ларуня от меня уйдёт вскорости.
«Надо спросить Панаса, чем его Лорка питается?» - подумал в тот вечер, засыпая.