Я слежу за его руками и пером, танцующим на белом листе завитками. В этом контемпе рождение изгиба, а в упрямой лаконичности линий тайна преображения и чей-то секрет...
Склоненная головка над книгой, и выбившаяся прядь волос щекочет прохладную щеку…
И вот уже руки ее теребят ожерелье…
Небрежный штрих и шеи поворот - вот плечи, талия и бедра - фантазия и линия еще одна - уже совсем другая, как будто бы витрина с отражением подслушивает чей-то диалог.
- Она наверное озябла…
- Возможно...
Пауза.
- Давай ее немножечко согреем...
И снова жест, и легкий росчерк, набросил небрежно на плечи клетчатый плед…
А я продолжаю греть ладони о чашку кофе, выпуская из нее словно джина, ароматный эскиз еще не проснувшегося чужого города...
- Она одна?… Ты думаешь, ей грустно?
- Уверен – нет…
- А в чем секрет?
- Ее я знаю слишком хорошо - давно мы с ней знакомы….
Опять игра - спор белого листа со струйкой черной туши… сопротивление, затем податливость, и мягкий свет скользнул по белой челке. А в уголках опущенных, прикрытых от чужого мненья глаз, дурачится своя игра - свое смешное что-то в глаз попало.
Холод исчезает…
- Вот интересно мне, о чем ей книга рассказала – в ней мудрость есть?
- Смешишь… Ну кто же лезет в женскую головку?
- Художник, ты философ. Открой, пожалуйста, палитру, добавь ей цвет, и резкость убери у фона…
- Опять руководишь и забегаешь наперед?
- Ты рядом, но многого не знаешь… Послушай женщину – не делай все наоборот, и в графику свою добавь тепло колОра…
Он оторвал глаза от испещренного набросками листа, а у нее поправил локон влажный от тумана. Перо со смехом в тушь макнул – шутя ей щеку вымазал:
- Ты как всегда до глупости упряма… Всмотрись сейчас в мои глаза – в них линии от графики нескромные…
Он знал ее палитры вкус...
и знал,
что губы до озноба теплые...