– Ну а я вам расскажу вот какую историю, – начал Грабович. – Учился у нас когда-то один странный студент. Фамилия его была Кошин. Его фамилию поначалу неправильно читали: то Кашин, то Кошкин, ну а потом и вовсе – прицепилось к нему «Коршун». А он и вправду был похож на коршуна – волосы черные, вечно всклокоченные, лицо бледное, нос длинный, крючком... Их в группе было всего трое, парней, и все – с «хищными» фамилиями – Соколов, Сычев... Ну и Коршун.
Приходит он однажды на пару, а у самого ладони все в мелких порезах. Я его спрашиваю, что это с ним. А он отвечает: «Я вчера ровно в полночь выбросил в окно куриные кости, утром проснулся – а руки порезаны»... Ну что тут скажешь! Псих!
А вот история про него, которая долго потом хитом была. Мне Соколов про это рассказывал, он у меня, если кто помнит, дипломником был. Пошли они как-то летом с Коршуном и Сычевым купаться на речку. А были они все после какой-то попойки. Искупнулись, вылезли на берег – в карты играть. А Коршун не играл никогда. Пошел снова купаться. Только окунулся – и пулей обратно. Соколов с Сычевым его спрашивают: «Ты чего это выпрыгнул, как ошпаренный?» «Там, – говорит, – выше по течению по реке над водой какая-то чернота плывет. Смерть... Скоро здесь будет». Ребята его на смех подняли. Сами поиграли еще немного и в воду полезли. А Коршун им: «Я вас предупреждал!». И вдруг, только они до середины реки доплыли, Сычев за что-то зацепился и так испугался, что хлебнул воды и тонуть стал. Соколов его еле выволок, а тот кашляет и твердит: «Там покойник! Там покойник!» Соколову, больше всех пьяному, море по колено было. Он полез искать покойника, стал нырять – и нашел! Чуть ниже по течению по сравнению с тем, где Сычев на него наткнулся, действительно по реке утопленник сплавлялся, – Грабович одной рукой изобразил, как текла река, а другой наметил на праздничном столе ключевые точки описываемых событий. – Соколов, ныряя, разглядел руку покойника и тоже так обалдел от страха, что чуть не нахлебался. А Коршун посмеивается: «Я вас предупреждал!» Парни сразу протрезвели, побежали в милицию. Короче, выловили потом этого утопленника. Ну а за Коршуном закрепилась слава, что он видит смерть.
– Ты, Лева, такую, право, «веселую» историю мне к именинам припас! – упрекнула его Березина.
– Он, наверное, сам на покойника в воде наткнулся, а обставил все так, чтобы подумали, что он заранее видел, как смерть плывет, – поправляя на вспотевшем носу очки, резонно заметил Чиркунов.
– Кто знает, кто знает... – многозначительно пожевал Грабович. – Да только вот мертвец же там, под водой, не на месте оставался, а плыл... А Коршун, по рассказу Соколова, купался там же, где потом Сычев на покойника наткнулся...
– Слушайте, прекратите, пожалуйста, пугать нас, – попросила Вероника Николаевна.
– А я помню, уже после той истории с утопленником, – вставила Березина, – девчонки мне как-то рассказывали про их кактус в общежитии. У них кактус такой был раскидистый, здоровенный... – она показала полтора метра от пола.
– Это что же за кактус такой? – встрепенулась Пермякова, любитель всякой комнатной ботаники.
– Ну такой, колючий, как вон у Вероники с Лялей в лаборантской...
– Да это же не кактус, а молочай, Эльвира Никаноровна!
– Да ладно, без разницы! Короче, выставили девочки этот кактус в общежитии в коридор, потому что он у них стал уже полкомнаты занимать. А Кошин, хоть по прописке и местный, в то время в общежитии жил, потому что в семье проблемы были. И этим коридором ходил, значит, Кошин к своим одногруппницам – на жареную картошку. А ходил он, вот Лева помнит, как попало – походка расхлябанная, руки-ноги в разные стороны раскидывал. И пару раз он не вписался, накололся на этот кактус. Стучит к девчонкам: «Уберите, – говорит, – свой кактус. А то я заговорю его, и он у вас погибнет. И все остальные растения тоже».
А девчонкам этот кактус и самим уже надоел. Они с Кошиным поспорили, что тот не сможет заговорить кактус. Причем, если бы выиграл Кошин, они бы месяц кормили его ужином, а если девочки, то Кошин этот месяц кормил бы их мороженым. Короче, через неделю кактус стал загибаться, а через две – погиб.
– А остальные растения? Кошин же говорил, что и остальные растения погубит, – напомнила Оксана Пермякова.
– И остальные цветы у них в комнате спустя какое-то время тоже стали болеть, некоторые погибли.
– Хм, этот Кошин мог приходить по ночам в этот коридор и поливать кактус кипятком. И комнатные цветы – тоже. Он же у девчонок, раз они ему проспорили, харчевался? Мог, пока они отвернутся, подлить чего-нибудь в цветок-другой... – заметила Ляля.
– Да я тоже так думаю, – ответила, махнув рукой, Эльвира Никаноровна. – Но поскольку слава у него тогда была уже дурная, то девочки и поверили... Мистификатор!
– Ну а как же вы тогда объясните случай с Чернобылем? – громогласно вмешался Грабович. – Ведь это всем известная история была! У его группы некоторые лекции читали тогда в аудитории у экологов, а те физическую карту с доски не убрали. Сидит Коршун на задней парте, смотрит на карту и посмеивается. Его преподаватель спрашивает: «Что это Вы смеетесь?» А он: «Да вы только посмотрите: над Украиной гигантская черная рожа летает! Вон, вон, теперь вместо глаза – борода! Неужели, – говорит, – только я это вижу?» Его тогда прямо с пары в медпункт отправили... А был это, между прочим, апрель восемьдесят шестого года!
– Этот Кошин был сумасшедшим! Мало ли что ему могло примерещиться, – стала спорить Эльвира Никаноровна.
– Может и сумасшедшим, но только я после Чернобыля стал внимательнее относиться к его предсказаниям.
– Лев Теофильевич, можно я про собаку расскажу? – попросил Чиркунов.
– Ну ладно, валяй, – добродушно разрешил Грабович.
– Кошин однажды летом позвонил и дрожащим голосом предсказал Льву Теофильевичу, что его завтра должна покусать собака. Так Лев Теофильевич нарочно на улицу в этот день не стал выходить, в магазин жену послал. Она возвращается и докладывает: «Сидит у магазина дворняжка старая, ободранная. Глаза грустные, мутные, язык от жары до земли высунула, зубов нет». Лев Теофильевич расхрабрился, взял докторскую колбасу и пошел ее кормить. А собака от старости почти слепая была. Он ей колбасу стал совать прямо в рот, а она такая голодная оказалась, что с рукой колбасу захватила. А у нее в пасти, глубоко, оказывается были-таки два зуба – верхний и нижний, друг напротив друга. Ими она Льву Теофильевичу палец-то и прикусила. Он потом всем хвастал.
– Шутки шутками, друзья мои, – отсмеявшись над случаем с собакой, стал вспоминать Грабович, – а был ведь реальный случай, который Коршун предсказал. Эльвира, вон, помнит наверняка, я рассказывал тогда. Мы с Коршуном на одной остановке всегда садились. Так вот. Стоим, ждем автобус утром. Я почему-то обратил внимание, что он стоит сам не свой, смотрит на ограждение, которое по разделительному газону идет, и бормочет что-то. Потом вдруг сорвался, перебежал дорогу и стал сумкой над ограждением махать. Помахал, успокоился и вернулся на остановку. Я его в автобусе спрашиваю, что это он за манипуляции творил. А он мне отвечает: «На заборе сидела черная фигура, ждала чью-то смерть. Я ее прогнал». Я спрашиваю: «Ну и как выглядела эта фигура?» А он: «Похожа на обезьяну в высоком колпаке».
На следующий день, в это же время он снова махал у ограждения своей сумкой, и через день – тоже. Три дня подряд он прогонял свою обезьяну. А на четвертый, как сейчас помню, пятница была. Ему ко второй паре надо было в институт, к моей как раз паре. К десятичасовому автобусу выходим мы с ним на остановку, а у того места, где он обезьян видел, скорая припаркована, тело на газоне лежит, накрытое тканью, и милиция стоит, протокол пишет. Человека сбили.
Кошин тогда в институт перестал ходить, все винил себя в смерти того человека, пока его родители насильно к психиатру не отвели. И ведь, помнится, за пару недель всего его эскулапы в чувство привели! Даже пропусков не так уж и много накопил.
– А что с ним сейчас, Лев Теофильевич, не знаете? – поинтересовалась Ляля Верещагина.
– Что-что... Бороду до пупа отрастил, волосы не стрижет, в косички заплетает. Играет в экстрасенса – этим и зарабатывает. Последний раз, как я его видел, он мне даже визитку свою оставил. «Потомственный ясновидец Елисей» он у нас теперь.
– Лев Теофильевич, так это ему Вы звонили перед моей защитой? – осенило вдруг Андрюшика, пару недель назад защитившего-таки докторскую.
– Ну что ты, Чиркунов, вечно лезешь? – досадливо улыбаясь, урезонил его Грабович.
– И что? Что же он сказал? – подала вдруг голос молчавшая до этого Света Любезнова.
– Что будет пять спокойных, два плохих вопроса и один черный шар, – ответил Андрюшик. – Все совпало с математической точностью!
– Что вы его слушаете? Черный шар!.. Да если б Коршун сказал «черный шар», мы бы с тобой ни на какую защиту и не сунулись бы! Он, слава Богу, жаргона-то нашего не знает, просто сказал, что один голос будет против... Черный шар! – подмигнул он Эльвире Никаноровне. – Это вам не обезьяна в колпаке, это, как минимум, падение метеорита, наверное, означало бы...
2011