Разгорячённый и выжатый спринтом с прыжками через могилы и ограды, Сергей Сергеич брёл голышом по голому полю, под голым, беззвёздно-чёрным небом.
- Вот ведь хренотень! - шептал он, стуча зубами, и обширное брюхо его жалко вздрагивало от быстрой ходьбы.
Свой Лексус Сергей Сергеич оставил в деревне - машина приметная, увидит ещё кто возле кладбища, тогда пересудов и кривотолков не избежать! Теперь вот предстоит прогуляться голяком под луной - хорошо хоть ботинки не снял!
- Неужели вся эта загробная мутотень - не сказки? - возмущался сквозь одурь жаркого ужаса Сергей Сергеич, - И предчувствие ведь было! Или глюки от страха просто? Всё - и предчувствие, и голос этот...
В поле было черным-черно, в небе тоже. Становилось зябко, и к тому же Сергея Сергеича начали мучить мысли. В голове его, как в барабане лототрона, грохоча, крутились шары самых главных идей его жизни - давнишних, гладко отшлифованных бесконечными внутренними диалогами, жаркими спорами с самим собой - идей, докативших его до этого кладбища и теперь тут бросивших. Похоже, Сергей Сергеич сходил с ума - шары мыслей, их адский грохот и чей-то глумливый голос срастались в мерзкую шоу-галюцинацию.
Др-р-р-тумбара-хлоп!
Первым выпал дымчато-мутный шар номер 31. Спирально-закрученная, угольками букв змеящаяся изнутри наружу - бегущая строка. Сергей Сергеич откуда-то знал, что именно видит в шаре ведущий, хотя наблюдал шоу издалека, будто с галёрки, да ещё сквозь туман. Ему вспомнилась пухлая синяя тетрадь с неопрятно торчащими вклейками. Эта нелепая, уродливая тетрадка - его дневник. Один только он, Сергей Сергеич, знал, что шары в лототроне заряжены записями из этого дневника, но видел и слышал, как в зале все оживлённо шепчутся - похоже, предчувствуя, что сейчас будет глум-шоу с обнажением чьей-то мерзкой и мелкой душонки - точно такой же, как и у каждого из присутствующих. Сергей Сергеич физически ощущал, как сердца зрителей щекотно трепещут в ожидании - узнавания, конечно, узнавания! - своей же собственной мерзости - иначе разве б было так интересно!
Ведущий глумливым голосом обратился к залу:
- Дамы и господа! Тридцать один! Проверьте свои карточки!
Когда галдёж поутих, он начал зачитывать:
- Сегодня бродил по Москве, в час-пик - тосковал, конечно: глядя в глаза толпе невозможно не тосковать. Когда пытаешься вглядеться в лица её, кажется, что засыпаешь… Черты этих нереальных лиц ускользают или что-то одно выпячивается – один только нос или рот, например… Большой зубастый рот или крупные сиськи – это всегда бросается в глаза… Вы скажете, сиськи - это не лицо? Да и чёрт с вами, раз уж вы так скучны. Ну да пусть - сиськи не лицо. Пусть вместо сисек будет фурункул на носу, бельмо на глазу, кривое плечо или ноги колесом - всё это одно и то же. Всё это одинаково усыпляет, убаюкивает – эти лица ненастоящие, это просто сон… Бесцветно-пёстрая мешанина ярчайших индивидуальностей, из которой то тут, то там вырывается белёсое уродство - такое как я… Влекло меня сквозь эту похабную муть, сквозь эту давно надоевшую видимость мира, и я – тоже всего лишь видимость, но познавшая истинную сущность всякой видимости вообще и своей в частности (только представьте себе, какая тоска!) – размышлял, разбалтывал в киселе души своей ненависть к самому себе со злостью к жизни и презрением к своим галлюцинациям, мнил себя одиноким и непонятым... Адская гордыня! Все друг другом поняты, и слишком хорошо к тому же, но не поняты сами собой - мы смотримся в зеркало только напялив маски, и ни один из нас не помнит своего лица, увиденного накануне во сне про котят и дерьмо - во сне к деньгам в руку... Только деньги достойны нашей искренности, спектакля "Быть собой". Можно просто смотреть на них, любуясь мечтами, которые они способны исполнить - без денег мечты как-то тусклы, без денег могут быть только мечты о деньгах. Можно тискать их шуршащие тельца, а можно думать о них, глядя на кредитную карточку. Деньги можно любить совершенно платонически - просто за удивительную, прекрасную и могучую сущность их, за то, что с ними можно быть искренними, за то, что с ними можно быть... Сегодня подо мной умерла проститутка - героин, передоз, остановка сердца... Вот это кайф! После такого трахать живых баб - просто глупо, будет круче просто дрочить, вспоминая ЭТО!»
"Зачем я всё это? - лихорадочно соображал Сергей Сергеич, - О другом бы сейчас! Или это не я? Дурацкое шоу. Сегодня всё вышло совсем не так, как с той проституткой - та умерла только-только, это было совсем по-другому. А тут меня одолели страхи: вдруг в меня через кожу проникнет трупный яд - вдруг какая-то ранка на теле... И как Тургеневский Базаров - фьють, и, глядишь, уже лопух из меня растёт! Конечно, взял презервативы, но мало ли что! К тому же от страха член постоянно падал - резинку никак не удавалось надеть! И тут этот голос... Может, просто нервы?"
Др-р-р-тумбара-хлоп!
Сергей Сергеич вздрогнул.
Шар номер 5! Прозрачный хрусталь каскадом извергает из своей сердцевины золотистые строчки.
Ведущий с фальшивым надрывом зачитывает следующий монолог.
- Я хорошо помню своё детское чувство "Я один знаю правду про мир", ощущение всеобщей глупости и лицемерия и своей собственной жестокой, самоубийственной правдивости и гениальности в видении жизни. У меня у одного внутри сидел Кто-то - у остальных Его не было, у всех было только Что-то, они были не-я, и это - единственное, что важно... Убеждения копятся всю жизнь, логично и заподлицо срастаясь в общую картину мира - пазл мировоззрения. Вера приходит мгновенно, раз и навсегда, и пока складывается пазл бед и побед - наших и жизни над нами - вера только ищет себе обоснование. Вера в то, что ты здесь единственный Кто-то - неистребима, как бы ни убеждала нас жизнь в обратном. Это нечто чувственное, и настолько глубоко, что убеждать бесполезно...
"Какой был всё-таки кайф понимать, чувствовать, что из её тела навсегда ушла жизнь со всей её мерзостью! Тело такое прохладное, оно остужает тот огонь, что внутри меня - безвыходный огонь! Я специально полностью разделся - я лёг на неё и ощутил всем телом эту мёртвую прохладу! Всё совсем не так, но в чём-то даже лучше!"
Третьим выпал шар цвета пустоты. 19. Надпись – будто срезанная мозоль. Глумление продолжается.
- Жестокое разочарование-озарение, посетившее меня в первой юности: мир состоит из нескольких миллиардов таких же гениев, таких же Кто-то, как я; амбиции делают из них великих поэтов и начальников подотделов очистки, отсутствие амбиций - маляров-штукатуров и водителей маршруток. У меня амбиций не было, и я пошёл учиться в ПТУ... Хорошо хоть в армию не забрали - откос железный. Даже проституцией можно заниматься, сохраняя какую-то видимость самоуважения, а вот служить в советской армии... Но работать столяром в ДОКе немногим лучше. Двенадцатичасовой рабочий день, утренние сборы - час, ещё час - дорога на работу, два - дорога домой - под пиво и чипсы, ужин и душ - ещё час. На сон остаётся семь часов, это чуть меньше, чем мне надо, и я всё время готов уснуть, в любой момент своего существования. Точно так же я всегда готов умереть - если жить вот так, то умереть - это как проснуться. Если есть куда просыпаться - это КУДА может быть только если есть Он, Великий Кто-то, сотворивший этот мир для меня, но я не могу допустить, чтоб Он был - я могу быть здесь только один, только в одиночестве я существую, иначе никак!
"Я не богоборец, нет. Я знаю, что Он есть - точно так же, как знаю, что все остальные Кто-то в этом мире тоже есть. Но это против моей веры в себя - даже больше, чем вера в кто-тость заурядных людей - это же великий Кто-то! Верить в него унизительно!"
Др-р-р-тумбара-хлоп!
Следующий шар - цвета раскалённой адской лавы: 22 - мутно-алый оттиск расплывается на нём, строчки пузырятся, кипящей сталью льются слова.
В зале хохот.
- Моя вера в то, что я единственный Кто-то в этом мире, делает меня абсолютно, непроницаемо одиноким. Но жизнь убедила меня в том, что я всего лишь один из нескольких миллииардов Кто-то, и это делает моё одиночество унизительным, невыносимым... Любовь к Кому-то - единственный выход. Так мне мечталось. Только тому, кого полюблю, я смогу простить то, что он тоже Кто-то. И тогда проклятье спадёт. Так мне грезилось. Только тогда - конец одиночеству и унижению! На это была вся надежда моя... Как же хотелось мне наконец вляпаться в кого-то мозгами! И чтоб кто-то - в меня тоже! Но чтобы понравиться женщине, нужен кураж! Нужно играть, нужно чувствовать струну и масть, а когда кураж сойдёт, думаешь: разве это был я? Таким можно быть лишь мгновение, это только опьянение собой, как мечтой! Это внушение, и действие его кратковременно. Но если уж именно эта мечта внушает любовь - может, это и есть я..?
И в конце концов, я надумал себе любовь, намечтал - как и все, как и все в этом мире, как каждый из вас! О, это самое страшное, самое мерзкое, что я помню в жизни! Эта тварь, эта жалкая девка, давалка дворовая...
Когда я понял, что не первый у неё, когда это понимание прошло все свои стадии, меня стошнило, меня рвало два часа, я корчился над унитазом и думал, сдохну - выблюю все внутренности к чертям свинячим. Нет, существование третьего в этом мире... да какого третьего - он был первый! Это никак невозможно, это без меня... Так я думал, и был уверен, что развязал с любовью и всей той мутью, что вечно за ней волочится грязным шлейфом...
"Зря зареклся, - усмехнулся Сергей Сергеич юношеским воспоминаниям, - полчища сперматозоидов каждый день просятся наружу, невозможно удержаться и не выплеснуть их какой-нибудь суке в глотку. Какая тут связь с любовью? Да никакой, наверное - как и у любой страсти, от нумизматики до теологии. Хотя... У души в распоряжении есть тело, есть руки и ноги, есть рот, гениталии, задница - почему у любви не должно быть своих рычагов приложения? Те же гормоны, взламывающие сознание - чем не рычаги? Смотришь на пухлую самку в мини-юбке и обтягивающей маечке, а она - на тебя, стройного, мускулистого, загорелого, и оба ваших сознания подплавляются, подтекают, взмокшая изнутри жизнь пухлой самки впускает твою скользкую жизнь в себя - краешком, торчащим выступом - а как иначе? Как протащить всю шершавую громаду своей жизни в чужую жизнь?
Кругом их было столько - похотливых пухлых самок, алчущих хоть как-то заполучить меня во временное владение, подержаться за рычаг, опрокидывающий Землю навзничь! Многие были отнюдь не персиками: с дряблыми шеями и мешковатыми жопами, с талиями как голенища кавалерийских сапог - гармошкой - или вовсе без талий, разбухшие, как утопленницы... За юными красотками нужно гоняться, добиваться допуска к телу – ухаживать, красиво врать, а мне было так противно притворяться! Чаще всего приходилось иметь дело с жухлыми старухами – они куда активнее молодых и ничего не стесняются, и это совсем уж омерзительно. А ещё - ужасно несправедливо: пока женщина хороша на вид, её тело немо и сонно, а как проснётся и «заговорит» - лет в тридцать-сорок - так она уже потеряла гуманоидные черты и выглядит коровой или тюленихой. Они нежеланны и потому ненасытны. А роковые бабки под пятьдесят вообще помешаны на сексе - как прыщавые мальчишки, только злее и бесстыднее.
А какие они во время секса рожи корчат - демонические просто. До сих пор помню, как у меня от ужаса мгновенно яйца внутрь втягивались и член скукоживался. Нет, ну если выпить для храбрости - тогда ещё ничего. Но так муторно! Секс превращается в грязную и тяжёлую работу. Тяжёлую как физически, так и морально. Да и для эстетических чувств - испытание. Истерички - что старые, что молодые - в постели ведут себя как настоящие дьяволицы, лицезреть их гримасы - это не для слабонервных, можно заикой остаться. А мягкие и добродушные флегматички кривятся, как на торчке при сильном запоре. Есть такие, что во время оргазма безумно хохочут или рыдают, бьются в конвульсиях, будто в эпилептическом припадке, а ещё - каждая вторая ногами сучит, норовя пнуть побольнее.
И ведь так всё омерзительно выглядит! У одной челюсть отвисает, у другой шею судорогой сводит, третья глаза выпучивает так, что думаешь, сейчас точно лопнут! Эта выпучивает, другая закатывает и таращит на тебя пустые бельма, третья жмурится так, что думаешь, всё, хана ей, сейчас зажмурится окончательно - сковыривай её потом дохлую с болта... Хотя зачем сковыривать? А вот бы правда! Лицо обмякнет, успокоится, тело расслабится, станет послушным и безучастным, и тогда - только тогда! - можно будет ею по-настоящему насладиться - как спящей богиней, не как бесноватой сукой... Такие мысли, начиная с какого-то момента, стали посещать меня всё чаще. Скажу больше: я стал ждать! И ждал, пока не дождался.
Др-р-р-тумбара-хлоп!
29.
- Надоело каждый вечер вытряхивать опилки из трусов, надоело жить в трудовом, функциональном беспамятстве, быть полузверем-полуроботом! Увлёк сетевой маркетинг, наставники быстро обучили меня искусству манипуляции чужим сознанием - ах, с каким восторгом, с какой жадностью я этому учился! - за два года поднялся до менеджера - зарабатываю по пять тысяч долларов в месяц. Взял в кредит первую машину, трахнул первую в жизни проститутку. Как же возбуждает меня неживое, безликое, бесчеловечное! Зачем я хотел любить кого-то! Так ведь куда круче! Кукольный театр внутренней жизни выходит наружу, и все персонажи остаются куклами - это так классно! Лучше проституток одни секретарши - они дают тебе, потому что ты Босс, настоящий человек - понимая марионеточность своего собственного бытия в твоей жизни... Людей разделяет чёрный провал, непреодолимая бездна личного космоса - это та же смерть, океан небытия, который не перелететь даже самому могучему ангелу...
"Да... Проститутки и секретарши умеют красиво притворяться, играть богинь. Куда до них дармовым шалавам! С ними в сексе присутствует всё самое главное: деньги, эстетика, моя самореализация, и не надо надсаживаться, изображая из себя одного из нормальных, одного из самцов, добропорядочного члена стада, полузверя-полудемона во власти инстинктов, стихий и социальных потребностей. Но всё же... Та мёртвая проститутка - манила меня, как первая любовь, как образ Анабеллы преследовал Гумберта, и так хотелось пережить эти ни с чем не сравнимые ощущения вновь..."
- Разве все остальные не так же точно живут? Не тем же самым занимаются? - крикнул опухшей луне Сергей Сергеич, - Всякая страсть - некрофилия! Все в этом мире - такие же некрофилы! Каждый! Ка... Кх-х...
Он поперхнулся криком, закашлялся.
- И даже сам Бог ваш, - просипел, задыхаясь, Сергей Сергеич, - Тот, кому вы все поклоняетесь, кому вы послушны, как куклы - таков же, как я... Вы нужны ему только мёртвые – безвольные и безмолвные, застывшие в красивых позах с масками блаженства и восторга на неподвижных лицах…
Мерцание луны вдруг стало жгучим. Сергей Сергеич обернулся к кладбищу в испуге.
Будто разъярённая, будто поражённая дикой идеей, луна теперь освещала мир ярче, яснее, чем солнце днём. Кладбище выглядело хищно и жутко.
Ещё спускаясь сюда с поросшей бурьяном железнодорожной насыпи, Сергей Сергеич был поражён открывшимся в закатных отблесках видом (в этом и было предчувствие): ложбина, в которой располагался Белый Погост, была похожа на глазницу, а само кладбище, пестревшее разноцветными оградами - в основном, голубыми и серебристыми - было как радужка глаза с черневшим в глубине зрачком - скоплением величавых мраморных плит над могилами героев, криминальных авторитетов и отцов города.
"Словно глаз того настоящего, единственного зрителя, для которого предназначено на самом деле всё это шоу! - подумалось ему в тот момент, - жизни всех людей на Земле устремляются в этот зрачок..." И сейчас эта мысль - уже мятая, быстрая - снова мелькнула в его голове. Сергей Сергеич невольно опять обернулся в сторону кладбища: земля ощутимо задрожала вдруг под ногами - мелкой, но ощутимой дрожью.
Он побежал. Горячие пятки сквозь тонкие подошвы ощущали, как земля с каждой секундой тряслась и дрожала всё жутче. По полю катился пыльный шторм: подбрасывая в воздух комья мокрого, рыхлого суглинка, земля вздыбилась волной и катилась вслед за Сергеем Сергеичем. Громадина глаза вздулась, поднялась над землёй, вытаращилась... Некрофил-философ, оглянувшись в последний раз, застыл, словно столб соляной. Гигантский глаз сухо сморгнул, сверкнув лунным бликом из черноты, и весь подался, кинулся к нему, пронзая ресницами, раздирая тело в клочья, разжевал его набухшими, тёмными веками. И голодный, жадно распахнувшийся зрачок сожрал его, проглотил, судорожно дернувшись и сжавшись до точки.