ДЕД МОРОЗ ИЗ ЦЕХА
Дед Мороз у нас дома поселился вот уж года как три, и я в его доброту верил безоговорочно и навсегда: как же – весь такой в голубой шубе, блестящий, и подарки дарит. Но, увы, в тот Новый год вдруг выяснилось, что он снизу доверху набит ватой (в его шубе образовались дырки, вот я и подсмотрел, какой он там изнутри), отчего во мне возникло крайне неприятное чувство противоестественности и даже измены.
Всякому здравомыслящему человеку, разумеется, понятно, что обнаружение такого тайного изъяна в сущности самого-самого сказочного и любимого персонажа у малолетнего дитяти вызывает восторгов мало, и это, видимо, настолько явственно проступало на моей физиономии, что моя мама, как самая чуткая и понимающая из женщин, погоревав чуток со мной напару над порвавшимся волшебником, нашлась:
- Сыночек, это у него не дырки, это он просто подтаял за лето немного, а внутри там – это не вата, снег это там у него такой теплый. Ты ведь помнишь, какое лето жаркое было?
- Помню, - ответил я не вполне уверенно, припоминая пару теплых деньков, когда нам удалось-таки с соседскими пацанами искупнуться на Калиновке, - было жарко, было оно.
- Вот видишь! – радостно подхватила мама, - оттого дедушка и подтаял чуток, а давай вместе подлечим его? Знаешь, как он обрадуется?
Как он обрадуется, я понятия не имел, да и методах лечения Дедов Морозов ни разу не слышал, предполагал лишь, что это надо делать холодом. Но, вместо того, чтобы поместить Дедушку в морозильную камеру или же выставить его на балкон, мама принесла папиросной бумаги и канцелярского клея, и мы с помощью столь прозаических, нисколько не связанных с миром волшебства, вещей, принялись чинить мантию и правую щеку Деда, отчего в итоге он выглядеть лучше явно не стал.
Мне стало его жаль вдвойне, и я принес свои школьные краски и, как мог, равномерно подкрасил голубым мантию, обновил рукавички, даже нос поярче сделал, но – это был уже не прежний Дед Мороз, а в лучшем случае матрешка, а в худшем же – злая баба Нюра - дворничиха с трамвайного кольца, что запрещает нам кататься на «колбасе» и лузгать семечки: у нее такого же цвета облезлая химическая шуба, красный нос и глаза, а лицо она зимой обматывает белой шалью, что так походит на бороду.
Вернув то ли бабу Нюру, то ли матрешку на положенное ей под елкой место, я загрустил еще пуще: елка-то, она хоть и мертвая, но настоящая, пахнет, а вот Дед Мороз отчего то оплошал… Или это только лишь во мне дело? Плохо нарисовал?
Видя мою неизбывную тоску, да еще и накануне праздников, родители шепотом (как будто я не слышу, как они переругиваются на кухне!), посовещались, и в субботу (как сейчас помню, «красная» она была, нерабочая) папа повел меня в местный ДК, на заводскую елку.
Народу собралось – тьма! Были и папины друзья, и мои, но всем им было не до меня: первые, это которые взрослые, скучковались вместе и, оставив нас на попечение незнакомых теток, дружно удалились в ту сторону, где пахло табаком и было шумно. Мои же сверстники, как один, выстроились в очередь за подарками от Того, кто еще не появился, и лишь перешептывались, переминаясь в нетерпении с ноги на ногу, так им хотелось сладенького.
Увы, я такой степенью терпения не обладал, и потому тихонечко улизнул от теток на балюстраду второго этажа (оттуда замечательно елку видно, да и Деда Мороза, когда тот появится, тоже можно будет рассмотреть).
Сперва я внимательно разглядывал лесную красавицу, красная звездочка которой находилась как раз на уровне моих глаз, нити гирлянд с мутными лампочками, картонные игрушки, затем едва удержался от того, чтобы плюнуть с верхотуры на голову Сашке из четвертого подъезда (плеваться в доме культуры – нехорошо), и вдруг заметил мужичка в спецовке возле электрического щитка.
Он его открыл, мягко потрогал кончиками пальцев тумблеры, затем, увидев меня, подмигнул и спустился на первый этаж. Через минуту он вернулся:
- Сережа. Дядя Сережа. С Новым годом тебя, - протянул он мне пакетик с подарками.
- Спасибо, дядя Сережа, - несмело принял я дар, - а что, уже можно?
- Чего – можно? – опустился тот рядом со мной на корточки, протягивая ладонь. - Зовут-то тебя как, солнышко?
«Солнышко» - это потому, что я – рыжий, и это, как считают у нас во дворе, обидно. Дразнятся даже, но я этого почему-то не понимаю, и потому ничуть не обижаюсь.
- Дима я, - пожимаю я руку электрика, - а развязать можно? – и, не слишком-то дожидаясь разрешения, тереблю узел пакета.
- Конечно же: кому нес? – фыркнул тот, достал папиросу, понюхал ее, но, взглянув на меня, курить передумал.
Я не стал тратить на странного дядьку даром времени, и принялся за подсчеты: карамелек штук восемнадцать – двадцать, два «Мишки», две «Курортных» и пять «Ананасовых». «Ласточку» я и вовсе терпеть не могу, как у меня зубы выпадывать стали: больно.
- Дядь Сереж, на, - почти силой впихнул я в его ладонь все «Ласточки», затем, подумав, добавил «Курортную», карамельки же с ирисками делил на глазок, и, не спрашивая, попросту ссыпал ему в карман его долю. – Вот…, - и я горестно вздохнул, - три мандаринки. Можно, я себе две возьму? А я Вам «Ананасовых» добавлю, хорошо?
То ли электрик так своим электричеством пропитался, или же это у него профессиональное, но его трясло так, что у него аж конфеты из ладоней посыпались:
- Ты… ты…чего надумал-то, пацан? – сквозь слезы спросил он, перекрикивая шум снизу.
Странный какой-то электрик: то трясется, то смеется, то плачет. Может, плохо ему? Или это я его обидел, обошел? А, была не была! Очистив от шкурки мандаринку, я протянул ему половину:
- Сейчас честно?
- Честно, - кивнул он, и вдруг, прислушавшись к происходящему внизу, махом заглотил мандаринку, и вихрем помчался к своему рубильнику.
Я осторожно, чтобы не рассыпать лежащее на коленях богатство, заглянул через перила вниз: там только-только начиналось торжество – вот и елка вспыхнула, и мои сверстники вместе с Дедом Морозом пустились в хоровод.
- Серега, ты это чего тут – уснул?! – услышал я краем уха, - Дед этот Мороз уже глотку сорвал, десятый раз все громче и громче тебе: «Раз-два-три, елочка – гори!», а ты чего, м….ла?!
Ой, или это мне послышалось, или это – не Снегурочка.
- Фазу вышибло, Вер, фазу, - дважды повторил дядя Сережа непонятное слово. - Сама вон посмотри, едва перемычку успел кинуть, - потыкал он пальцем вглубь щитка, отчего я даже испугался: вдруг вышибет и его?
Его-то, может, и не очень жаль, хоть он и добрый: он электрик, с ним ничего не сделается, но вдруг и Снегурочку тоже? Но та лишь сплюнула:
- Только перемычки кидать и умеешь, - и она вдобавок вновь повторила то самое слово, после чего нацепила на себя улыбочку, и дробью скатилась вниз по лестнице.
Я проводил ее недоуменным взглядом, дядя же Сережа вернулся ко мне и своим, рассыпавшимся по полу конфетами с извиняющейся улыбкой:
- Вот что значит дедушкино воспитание… Ты, Дим, на нее не серчай: это я во всем виноват, не она. Праздник у вас… А почему ты не со всеми?
- Мне и отсюда все хорошо видно, - наклонил я голову к ажурным балясинам балкона, - Дед Мороз вон, Снегурочка, Сашка, еще один… Или? – спохватился я, - Я Вами тут мешаю?
- Да что ты, Димка, нисколько не мешаешь, мне так даже веселее, - присел на кафель пола электрик, разве что, как я, ножки вниз не стал свешивать (видимо, сквозь ограждение не пролезают), а поджал их под себя. - Тогда хоть бы подарок получил, что ли, пока не поздно.
- Подарок? – недоуменно посмотрел я на фантики и шкурку мандаринки, - а разве я его еще не получил?
- Эх, ты! – усмехнулся он. – Это от ме… от местного клуба был подарок, а не от Деда Мороза. Пригласительный у тебя с собой? – я достал из кармана погнутую открытку, и протянул ему, на что он вновь подмигнул и, сказав мне «Жди», убежал вниз.
На сей раз электрика пришлось ждать подольше, я даже целую песенку пропел вместе с теми, кто внизу водил хоровод, а его все не было и не было. Вот уже и Дед Мороз куда-то пошел, а Снегурочка начала раздавать подарки всем по очереди, а дяди Сережи все нет и нет. А, вот наконец-то и он, несет в руках аж три пакета – для своих детей, наверное. Или – один все-таки – для меня?
- На, Димка, - плюхнул он мне на коленки подарки, - Снегурочка сегодня добрая, понравился ты ей, говорит: отдай тому солнышку три подарка, и на следующий год тоже пусть заходит – славно угощу. Ты ведь придешь на следующий год?
- Это что, все мне?! – пропустил я мимо ушей вопрос, - А Вам?
- Не надо мне, тебе это все, солнышко, - потрепал меня по голове электрик, - я же говорю: Снегурочка сегодня добрая.
Я с сомнением выглянул за перила: все еще раздает подарки. Может, и вправду добрая, раз всем дарит, и всем хватает, а мне вон аж сколько. И слово мне то послышалось: может, «дурила» она сказала, а не… Хотя и «дурила» тоже не очень-то…
А! - кто их, Снегурочек, знает: может, им так можно говорить. Оставив на попечение электрика свое богатство, я отпросился у него на минутку вниз, якобы дружку конфетку подарить (на самом деле мне очень хотелось в туалет, но я попросту стеснялся сказать об этом), стремглав устремился вниз по лестнице. Фу ты, не продохнуть! Хоть взрослые и открыли форточку, но накурили они так, что аж глаза щипало. Сделав свое небольшое дельце, я радостно поспешил было обратно, на второй этаж, но тут встал, как вкопанный: оказывается, Дед Мороз – курит!
Нет, что он водку пьет с мужиками – это нормально, оттого у него и нос красный, но чтобы курил?! Или это – не Дед Мороз? Точно, не он: усы с бородой болтаются на веревочках на груди, а отец его отчего-то Ленькой кличет.
Весь в опасениях за настоящего Деда Мороза, я обежал вокруг елки, нигде его не нашел, затем вспомнил, что сверху лучше виднее, вернулся к электрику, и принялся жадно выискивать Его, настоящего. Нету нигде… Снегурочка – есть, а Его – нет.
- Что, друга своего не нашел? – оперся о перила локтями дядя Сережа. – Так давай вместе поищем? Какой он из себя?
- В синей шубе…., с посохом…. и…. настоящей бородой! – с болью выдавил из себя горькие слова. – И чтобы не курил и не пил!
Дядя Сережа покряхтел, прошептал что-то сквозь зубы, и участливо наклонился ко мне:
- Заместитель Дедушкин сегодня был, не успел Дедушка, завтра будет. Точно будет, - заботливо, словно папа, когда я болею, заглянул он мне в глаза, - приходи, завтра. Сам будет.
- И Снегурочка?
- И Снегурочка, - кивнул он. – Приходи. Придешь?
Я не стал ничего обещать, просто забрал свои подарки, и молча пошел вниз, одеваться, даже не поблагодарив напоследок доброго дядю Сережу. Ни на следующий вечер, ни потом, вплоть до самого Нового года, в наш ДК я не ходил: наверное, боялся невесть чего. Впрочем, это чувствовал не только я: наш домашний Дед Мороз, тот, который то ли матрешка, то ли баба Нюра, похоже, разделял мою безмерную печаль: с него начала осыпаться моя гуашь, и теперь он стоял под елкой весь в шрамах заплат из белой бумаги, и на фоне голубой шубы это почему-то вдвойне грустно.
Сразу после праздников мы, посовещавшись с родителями, решили выставить больного Деда Мороза на лавочку возле нашего подъезда: вдруг кому пригодится, или кто сможет его вылечить? Да и погодка стояла для него лучше некуда: градусов пятнадцать, мягкий, пушистый снег, тишина; по крайней мере, у меня душа была спокойна: шапка Деда покрывалась настоящим снегом, его нос стал естественно ярким, даже глаза вроде стали глядеть повеселей.
Да… честное слово, даже язык не поворачивается сказать об этом, но – что было, то было. Итак: первое утро третьей четверти, я – в теплом пальто и шапке, в руке – портфельчик, и меня ведет за руку папа (он меня до третьего класса до школы провожал).
И что же я вижу? Вчера же здесь, весь заметенный, на скамеечке, стоял! А теперь… Голова – отдельно, руки – одна здесь, другой вовсе нет, а туловище все разодрано, вывернутое наизнанку, валяется посреди дороги.
- Собаки, - вздыхает отец, - собаки это его подрали.
Я снимаю рукавичку, поднимаю тулово, и мне становится ясно: это палками его так за что-то побили: вон разрывы какие ровные. Затем глажу нутро Деда Мороза: вата это обычная, а никакой там не теплый снег.
- Собаки..., - соглашаюсь я с папой.