Данный рассказ задумывался как книга.
Однако любовь к лаконичности превозмогла и целая жизнь с её взлётами и падениями,
перипетиями и переживаниями тонко чувствующего характера уместилась на нескольких
страницах…
А возможно это сценарий для фильма?
Как знать…
Джеймс пристально вглядывался в зеркало, словно ожидая увидеть что-то вечно скрывающееся и неуловимое в этих уставших глазах, от которых словно небольшие каналы расступались морщинки, напоминая о былых временах. Но кроме двух неподвижно застывших точек бесстрастия с едва заметным серым отливом, окружённых густыми ресницами и чуть впавшими веками, рассмотреть ничего не удалось. А хотелось, хоть маломальский намёк на искру жизненности. Увы.
И неужто пятьдесят лет отнюдь не бросовой жизни так и должны отпечатываться на этих много видавших молчаливых свидетелях? Ведь поджарый и упругий торс, готовый дать фору любому тридцатилетнему, явственно свидетельствует как раз об обратном. Да и тихая Адриатическая бухта с роскошным бунгало служила весомым довеском и подтверждением этому.
И совсем уже развенчивающим эти закравшиеся догадки можно считать взгляд Электры, по волшебному стечению – юной океанической девы, вдруг заслонившей всё предыдущее изображение, контрастируя и смягчая одновременно увиденное, ласково и томно играя всеми радугами улыбки и словно лиана, обвивающая его тело.
Джеймс отреагировал почти мгновенно, обняв девушку, самодовольно улыбнувшись, но глаза, словно выключенный монитор, отбрасывали тень безучастия. Но так отнюдь было не всегда…
Ещё в юности, с друзьями по колледжу и молодыми сверстницами, Джеймс держался очень раскованно, немного отстранённо, слегка надменно и с привкусом сарказма во всех действиях, словах и поступках. Казалось, ничто не может растрогать или пробудить свет в темнице его души. Для кого-то он казался не в меру странным, для кого-то вызывающим и философствующим чудаком, кто-то вообще боялся или в тайне его ненавидел… Что всех их роднило, так это необъяснимое чувство обеспокоенности, нарастающего волнения, как будто что-то неприятное должно вот-вот произойти, если поблизости оказывался Джеймс с его пронизывающим насквозь, колючим как терновник взглядом, выворачивающим наизнанку. Сказать, что в его взоре сквозила ненависть, значит поддаться первому же обескураживающему чувству неосознанной опасливости или махровой невосприимчивости. Но вместе с тем, оставаться безучастным к его аурической туманности было непросто.
Даже если дело происходило на вечеринке, и Джеймс молчаливо и с ухмылкой наблюдал за происходящим, всё равно незамеченным он не оставался. Недоверчивые стрелы непонимания так и сыпались со всех сторон. И так как за его не по годам развитой мужественностью, тянулся шлейф молниеносных побед на фронтах любвеобильной студенческой среды, всё меньше и меньше оставалось юных леди, мечтающих испытать на себе его неотразимую настойчивость и обаятельную нагловатость в сочетании с разящим острословием.
А магическая точность его движений – от тонких и едва уловимых прикосновений, до слегка танцующей в ритме шаманского бубна походки, делала его живой притчей в языцех в студенческой среде.
Да и внешность его вполне можно было назвать неуловимо привлекательной, хотя и несхожей с обычным представлением о мужской красоте.
Но особенным всё же, был дрожащий с надрывом баритон, заставляющий умолкнуть всех, когда Джеймс вдруг начинал говорить, удостаивая своим вниманием присутствующих.
В нём подспудно ощущалась какая-то невостребованная жажда быть услышанным, с заранее угадываемым противоречивым чувством невозможности этого достичь. А лёгкая дымка ностальгии с тоскливым равнодушием, как-то не укладывалась в привычное представление о двадцатилетнем юноше, словно всё в этом мире ему было знакомым, опостывшим и предсказуемым.
Но всё же, однажды, душевно одинокую и грустную сюиту безучастия нарушило одно событие, круто изменившее судьбу Джеймса.
Он встретил Её на празднестве по случаю окончания обучения, на котором Джеймс «отличился» внешним видом, проигнорировав вычурность и пафос бриолинового торжества. В джинсах и облегающей майке, уже успевший соскучится Джеймс, попивая двойной мартини, вдруг застыл на мгновение от проницательных глаз, читающих его как книгу жизни с интересом и пониманием.
Во всём её чарующем восточном облике чувствовалось и достоинство и простота со знакомым набором струн, с ещё несыгранной и единственной мелодией любви.
На мгновенье Джеймсу показалось, что сама богиня Лакшми посетила его своим присутствием. В другое мгновение он уже видел себя её небесным супругом Камой, а она предстала перед ним в виде божественной Рати, наполняющей его любовной страстью и блаженной восторженностью.
И когда незнакомая ему доселе пелена спала, они уже больше не расставались, а души, соединившись, как делали это не раз в ранние смутные времена земли, сплели совместный венок счастья и пустили его по беспокойным водам их неуправляемой реки жизни.
Джеймс и Аиша, в какой уже раз в истории взаимоотношений мужчины и женщины, опровергали теорию невозможности любви с первого взгляда. Ибо даже её имя олицетворяло Любовь в высших чувственных ростках благоговения и лепестках восхитительного цветения. Они были счастливы, как им казалось, целую вечность, хотя с этим и спорило время, отсчитывающее их скорое и вновь продолжительное расставание.
Аиша ушла из жизни Джеймса трагично быстро, оставив в памяти дикий визг колёс, глухой стон в груди, невыносимую боль и утрату всего, что было и ценно, и дорого, и невосполнимо…
На Джеймса, в состоянии невыносимой печали, опустился туманный Лондонский сплин. И вместо запланированного университетского образования, он отправился в забытые Богом дебри Амазонки, бросая вызов диким стихиям природы и растворяя свою потерю в шипящих звуках тропических лесов.
И вся предыдущая жизнь, брезжившая ручьями её пышных волос и ветвями дивного тела – нежных и ласковых рук, ещё долго снилась Джеймсу в мгновенья лихорадочного бреда, как явь, что никогда и не покидала его.
Даже спустя десять лет, он всё никак не мог забыть еле слышных шагов её плывущей поступи, когда вздрагивая от ночных бдений армейских разведывательных действий в тылу врага, Джеймсу мерещилась её приближающаяся тень.
И песнь из её лал, которой он так сладостно внимал, гнала его по миру к склонам гор и просторам долин Индостана на поиски алмазов, чтобы хоть как-то восполнить терзающееся сердце неотразимым блеском и светом её чарующе улыбающихся очей.
И значительно позже, удивляя мир новой бизнес находкой, Джеймс соединял экваторы полушарий в стремлении убежать от самого себя в мир, где ничего не напоминало о ней.
Но забыть любовь всей жизни Джеймсу так и не удалось, не смотря даже на смерть, сколько раз уж вершившей над его душой тризну. Ибо, когда её дыхание становилось мертвецки близким, он всё равно возрождался, вопреки тому, что жаждал скорой встречи с Аишей.
Именно так, воспылавший однажды огонь его глаз, обратился в потухший вулкан любви, застыв в двух неподвижных точках бесстрастия…
Февраль 2008
Использование данного материала разрешается с обязательным указанием автора и ссылкой на сайт: www.kolesha.ru