(Продолжение. Начало см.: Пролог, Глава -8, Глава -7 и т.д. по нисходящей до Нулевой)
О главном герое замолвите слово
Персонажи уходят из книги один за другим,
Словно им отвратительна роль, неприятны партнёры;
Или автор (безумный создатель) вдруг взял и затёр их –
Затерял меж торосов жестокой словесной пурги.
Персонажи уходят – открыто бегут со страниц –
Прямо в руки врагам, натыкаясь на пули и пики,
Смело в пропасть шагая, успев что-то важное крикнуть.
Сами мылят верёвку ли, ждут ли наёмных убийц –
Персонажи уходят. Незыблем лишь главный герой.
Словно кто-то его бережёт/охраняет/лелеет.
А для всех остальных в каждой новой главе – лотерея,
О которой герой наш зачем-то мечтает порой.
Будто он недоволен судьбой. Будто тоже в душе
Он не против уйти, если верный найдётся попутчик.
Жить у бога за пазухой – может и это наскучить.
Извини, дорогой, ты ведь знаешь прекрасно сюжет…
На Ганзе Кирилл был впервые и чувствовал себя слегка оглушенным бурей впечатлений от новизны, красочности и толкотни. Комсомольскую-кольцевую, под конвоем четырех внимательно-хмурых ганзейцев, он проскочил как во сне, и даже уже сидя на мотоплатформе, двигаясь по туннелю, в котором были развешаны слабые, но все-таки разгоняющие тьму, лампочки, перед глазами молодого коммуниста все еще проплывали, ослепляя пышностью и блеском, роскошные золотые мозаики на потолке (ах, как бы рассмотреть их получше!), богатая лепнина (вот же люди делали!), хрустальные люстры, которые хотя и не горели в полный накал из-за раннего времени, однако подавляли своими размерами (а что будет, если такая громадина упадет?), как и бесконечная перспектива, уходящих в даль арочных пролетов, от которой кружилась голова.
Он снова и снова вспоминал невероятный калейдоскоп событий после успешного захвата Комсомольской.
Сомов расставил караулы из свежих сил, прибывших с Красных ворот, но не отпустил никого из своих, сказав, что сначала надо здесь все дела завершить, а потом о доме думать, и приказал ложиться спать... Красносельцы заняли пустующие палатки, которые еще несколько часов назад принадлежали оккупационному гарнизону ганзейцев. Перекидываясь шуточками, вспоминая боевые эпизоды прошедшего дня, коммунисты дивились на добротный брезент, спальники и прочий скарб, доставшийся им, как победителям.
Кирилл ничего не мог понять, когда его выдернули из тяжелого сна, больше похожего на обморок, и потащили к эскалатору, ведущему на кольцевую.
– Зорин, соберись! Потом отоспишься, сейчас не время. Ты нужен партии. Я посылаю тебя на ответственнейшее задание: лично доложишь товарищу Москвину обо всем, что тут у нас произошло. Расскажешь подробно, ты был в гуще с самого начала, так что сможешь ответить на любые вопросы, – говорил Федор, подталкивая парня к открытым воротам, где уже дожидались четыре ганзейца. – Никого не бойся, у тебя дипломатический паспорт, поэтому на Ганзе тебя и пальцем не тронут, а ты примечай там, посматривай, какие настроения в народе? Что говорят про наш конфликт, какие сплетни, слухи? Понял? И это, поешь как следует, не экономь, можешь на день задержаться, по базару походи, познакомься с кем-нибудь, не стесняйся, купи там чего-то, короче, веди себя естественно, но не забывай, что ты еще и разведчик!
– А... почему я? – начал просыпаться Кирилл.
– Ну, а кто же? Сам герой, сын погибшего героя. Кстати, товарищ Москвин твоего отца лично знал, вот и с тобой познакомится, поглядит на подрастающую смену, – усмехнулся секретарь северной партячейки, вручая новоиспеченному дипломату оружие, документы и тяжелый рюкзак, в котором звякали патроны. – Удачи тебе!
– А как же Ирина? Она ведь... Федор! Предупреди ее, чтобы не волновалась... – сорвалось с губ юноши, но он уже миновал герму и находился на чужой территории.
Курская была освещена ярко, но по декору приближалась к его родной станции, а поэтому не производила такого ошеломляющего впечатления, однако пестрота толкавшегося тут народа тоже утомляла с непривычки.
Зорин присел за квадратный столик, пристроил рюкзак, замотав одну лямку за ножку стула и для надежности еще прижал ее ботинком. Он очень опасался воровства, а если верить слухам, ходившим по Красной ветке, на Ганзе было всего две категории людей – торгаши и воры, впрочем, частенько эти две профессии переплетались. Конечно, будь у него хоть какое-нибудь оружие, ситуация выглядела бы проще, но сейчас оставалось только крутить в пальцах маленькую бирку с выбитым номером. При въезде на станцию автомат и штык-нож пришлось сдать на КПП. Правда, патрульные, заверили, что свои игрушки каждый получает назад.
– Ну, смотри, дурья башка, – тыкал пальцем красномордый мужик, заполнявший бумаги. – Вот же пишу, «Вход: перегон Курская-Комсомольская, Выход: перегон Курская-ПлощадьРеволюции». А вот тут, в графе оружие, видишь, крестиком помечаю: автомат, штык-нож! Смотри дальше, вот кладу твои сокровища в мешок, на нем цифра десять стоит. И тут вот, на жетоне у тебя тоже – десять! Понял теперь? Уже через час все твое барахло на другой КПП перевезут. Предъявишь жетон, получишь шмотки!
– Гони еще два патрона за ликбез, дипломат, и жетон не потеряй, смотри, а то опять скандал выйдет, что краснопузого обворовали! – ухмыляясь сказал второй патрульный. – Кто только вас, таких бестолковых, на свет рожает?..
В ожидании еды, Кирилл с любопытством озирался по сторонам. Из всех заведений общепита он выбрал эту дешевую забегаловку, приткнувшуюся в боковом нефе, но не потому, что было мало патронов, чтобы купить еду – как раз патронами его снабдили в сверхдостаточном количестве, а просто молодой коммунист вдруг растерялся и прошел мимо роскошного ресторана, который манил зеркалами и хрусталем светильников в центре зала.
Наверное, больше всего удивляли толстяки, которые попадались на глаза. У них, на Красной ветке, люди отличались стройностью. Злые языки называли это «скелетной худобой» и утверждали, что из одного костюма химзы, коммунисты умудряются перешить два, но, на то они и злые. Конечно же, все эти наветы о голоде у красных были сплошным враньем, – питались нормально, хотя без разносолов. Где ж недоедание, если дети почти не болели, а старики сохраняли бодрость тела и духа, и, конечно, невозможно было встретить такие пресыщенные лица, с одутловатыми щеками и мутным взглядом, как, например, вон та четверка, занявшая места по соседству...
– ... и это я тебе скажу, совсем другое дело, чем потертые картинки в книжках рассматривать. Совсем не тот эффект. Братан, да ты вот как подойдешь к ней поближе, а она длинная, метра три, почитай... сохранилась прекрасно, ни одного кусочка не утеряно, берегли, видать! И так, чуть-чуть сощуришься, и вот уж кажется, что ты не на стену смотришь, а на лугу стоишь, а вокруг тебя по-настоящему березки шелестят... – мечтательно жмурился заплывшими жиром глазками самый немолодой и самый толстый из торговцев. – Или еще там одна есть. С речкой. Ну, просто запах воды чувствуешь.... главное, вот так глаза сделать и поближе подойти...
К разговорам этой компании Зорин стал прислушиваться, вспомнив, что он поехал через Ганзу с особым заданием. Начпартии Сомов особенно настаивал, чтобы Кирилл больше обращал внимание на настроения простых жителей.
– И во что эти твои речки-березки нам обойдутся? – циничным тоном спросил «братан», обсасывая пальцы, после очередного куска истекающего соком мяса.
– Да не волнуйся, брателло, дешево. А навар будет нехилый! – облизнулся толстяк. – Надо только транспорт обеспечить. Демонтаж с погрузкой марьинцы сделают сами. Уже обговорено.
– А вид, правда, товарный?
– Ты не поверишь, ни одного сколотого края! Как будто вчера из мастерской эти мозаики.
Кирилл погладил пальцами поцарапанный мрамор столешницы. Говорили, что Ганза на свои нужды покупает у бедных станций облицовку колонн и стен. На продажу шли также и светильники, и скульптуры, и прочий декор. Вот и эти торгаши, как раз обсуждали вывоз мозаичных панно со станции Марьина Роща.
Молодому коммунисту вдруг отчаянно захотелось попасть на эту Рощу, чтобы увидеть необыкновенные картины, пока барыги не увезли их и не спрятали у кого-то из местных богатеев.
Да, что ни говори, а на Красной ветке такого быть не могло. Конечно, много чего не хватало, но торговать социалистическим достоянием, тем более таким, никому бы и в голову не пришло. Вот и на Комсомольской-радиальной – первым делом, которым занялись коммунисты после того, как вернули контроль над станцией, очистили ее от захватчиков и отмыли кровь, было восстановление разрушенного панно, на котором могучие мужчины и целеустремленные женщины созидали новую трудовую жизнь.
«Почему на каждой станции не может быть всего в достатке? – Кирилл с грустью подумал о неизвестных марьинцах, которых скоро лишат последнего утешения, прекрасных картин. – Раньше, до Катастрофы, как рассказывал отец, были страны первого мира, богатые, благополучные, сильные, был и второй мир – коммунистический, был и третий, и наверняка еще и четвертый и пятый!.. Но ведь бедные жили далеко, на задворках земного шара, а почему же сейчас, в одном городе, в одном метро и все тоже самое?..»
Неизвестно куда бы завели молодого коммуниста такие рассуждения, но в этот момент перед ним поставили тарелку с едой, от аромата которой кружилась голова.
***
После роскошного, по меркам Красной линии, обеда, Зорин решил сходить в баню. Отправка его в центр, к Москвину, была настолько скоропалительной, что он успел только ополоснуть руки и лицо, а явиться на доклад к Генеральному секретарю Компартии, следовало во всем блеске, да и хотелось смыть с себя застарелый запах пороховой гари, и, превратившийся в слой грязи, кислый пот, которым он покрывался не раз в эти безумные дни войны.
Наверняка, на Площади Революции – конечной цели путешествия, тоже будет где помыться, но там могли не принять его талоны, выданные для Красносельской, в то время, как здесь, на Ганзе, все решалось просто: заплати и получи. Кирилл отдал пять патронов за брусочек мыла, от которого исходил приятно-терпкий запах, и рассматривал обертку, с аккуратной, вручную сделанной надписью: «Йеловый арамат».
«Надо будет взять еще пару для Иришки, ведь на Сокольниках ничего подобного не найдешь... Эх, миленькая моя, что ещё я могу для тебя сделать? – юноша представил себе любимое лицо. – Чего могу дать? Разве что, вернуться поскорее!»
– Куда спешишь, служивый? – раздался за спиной голос, такой знакомый, что стало больно дышать.
Кирилл торопливо обернулся. Перед ним, широко улыбаясь, стоял молодой плечистый мужчина, лет тридцати, одетый в выцветшие камуфляжные штаны и кожаную куртку. Его пояс украшали пустые ножны и кобура.
– Пашка… Пашка, неужели?!
Родной брат, покинувший Красносельскую почти пять лет назад, появлялся дома редко, исключительно по делам. Он никогда не разделял коммунистические воззрения Красной ветки. Скептицизм старшего сына зачастую раздражал отца, доводил до белого каления. Кирилл помнил, как часто их родитель срывался и кричал на Павла. А однажды, тот не выдержал, вспылил и ушёл… ушёл НАВСЕГДА. Обитал, в основном, в Полисе, где заделался сталкером, а кормился тем, что таскал с поверхности вперемешку со стоящими вещами и всякую дрянь под заказ: книжки, картинки, кухонную утварь, безделушки, мебель, оборудование, которое в метро шло «на ура». Отношений с отцом Павел так и не восстановил, а с младшим братом, когда удавалось, проводил «воспитательные» беседы.
– Пойми, братуха, я теперь самостоятельный стал… Можно сказать, солдат удачи в борьбе за лучшую жизнь подземки! Это здорово, быть независимым, быть главным помощником… главной надеждой и опорой всего метро! Всех его жителей… всех обитателей… Без поддержки партии… Вот и ты, начинай уже своей головой думать... Индивидуальность против толпы!
«Откуда набрался таких слов... Индивидуум этакий!– с обидой думал Кирилл, не решаясь возражать брату, которого боготворил. – Теперь он, видишь – сталкер! Сорвиголова ты!»
– Ну что, братишка, давай, обнимемся, что ли? Давненько не виделись!
– Пашка, – прошептал Зорин. – Отца-то больше нет…
– Я знаю… знаю… Прости, что не пришёл проститься… – глаза Павла вдруг предательски заблестели. – Я был на задании, не успевал. Не получилось. Прости…
– Да ничего… главное, что вспомнил… нашёл. А я вот к Москвину, – Кирилл поднял указательный палец вверх. – На доклад прибыл. У нас же там война…
– И об этом слышал. Опять с ганзейцами территорию делите?
– Нет-нет, все иначе было, столько случилось всего, знаешь, поверить трудно, что это все за несколько дней произошло...– сказал Зорин. – Подожди, а как ты меня нашёл? Метро большое.
– Да так, – пожал плечами Павел. – Сказали мне, что ты здесь проездом остановился… – улыбка очертила глаза брата мелкими морщинками.
– Кто сказал? – оторопел Кирилл.
– Неважно… Вот я и решил забежать, поздоровкаться, да забрать тебя сначала в Полис. Хотя бы поглядишь, как нормальные люди живут! А то, тебя ж потом и не отпустят, герой!
Кирилл вспомнил куда и зачем собирался сходить.
– Да, помыться бы сперва надо. И потом, купить кое-что...
– Тем более, давай ко мне на Библиотеку, а то за камеру хранения, эти черти ганзейские тут дерут дороже, чем за саму баню и, поверь, уж рынок в Полисе с местным убожеством ни в какое сравнений не идет. Кстати, у меня же и переночуешь, расскажешь, что да как у вас там случилось, потолкуем за жизнь, а завтра уж отправишься к своему Москвину. Сегодня он все равно тебя не примет, там такие порядки, что на прием загодя записаться надо. Идет?
– Ладно, – ответил Кирилл, обрадованный неожиданной перспективой увидеть легендарный Полис. – Я, правда, много хочу тебе рассказать... Такие странные вещи были... Слушай, а мы ведь, наверное, год не виделись?.. И еще. Знаешь, я женюсь скоро!
– Да? – Павел странно взглянул на него и вздернул брови. – Ну, и об этом тоже поговорим, но сначала про войну.
***
По пути, Кирилл рассказывал не умолкая, выплескивая на внимательного слушателя все отчаяние, боль, страх, неуверенность последних дней - получалось, что впервые за долгое время можно было говорить ничего не опасаясь. Он почти не обращал внимания на дорогу, полностью доверившись опыту старшего. Кроме того, усталость и недосыпание, ставшее почти хроническим, брали свое – память отказывалась фиксировать все новые и новые впечатления. Когда дрезина остановилась у КПП перед Площадью Революции, дозорные не потребовали документов, хоть и смотрели подозрительно.
– Этот со мной, транзитом, – уверенно сказал Павел, показал жетон сталкера, который, как видно, открывал многие двери и заплатил проездную пошлину за двоих.
– А, знаешь, к нам, на Красносельскую так просто не попасть! – прошептал Кирилл, гордясь бдительностью постов у себя на севере.
– Скорей всего, ты прав, но здесь действует особое соглашение, и тех, кто едет мимо, красные не трясут, к тому же, слава труду, меня тут знают...
– А разве не надо сказать кто я и записаться на прием к товарищу Москвину?..
– Нет, не надо! – резко ответил старший. – Сиди спокойно, не привлекай. Всему свое время.
Сама станция – сердце коммунистической ветки, с резиденцией товарища Москвина, промелькнула серо-бардовым пятном, подразнив тусклым отсветом на патине бронзовых фигур: они, как живые, застыли в вечном карауле возле девяти арок, через которые проглядывал центральный неф.
«Ничего, - подумалось Кириллу, - еще успею все внимательно посмотреть, ведь завтра целый день тут буду.»
Поразительно огромное число патрульных на платформе с подозрением косились на проезжающую дрезину, но попыток остановить не предпринималось.
До Библиотеки, на которой обосновался старший Зорин, братья добрались без приключений. Широкая платформа, без пилонов и колонн поражала чистотой и теплом, блики света отражались в желтых плитках облицовки. У Кирилла захватило дух от простора, открывшегося в обе стороны, когда он вышел из перехода. Палаток здесь не было вовсе, а в середине тянулись два ровных ряда маленьких домиков разной высоты, с настоящими дверями, в которых были даже замки.
Не заходя к себе, Павел отвел брата в технический туннель, где находилась баня.
– Теперь иди, оттирай грязь, а то как мутант этот, черный ходишь. Я покамест тебе чистые штаны и белье поищу, здесь встречаемся, полчаса тебе, думаю, хватит?
Баня ничем не отличалась от той, что была на Красносельской, (как видно, на всем протяжении Красной ветки многое строилось по типовому проекту), поэтому Кирилл почувствовал себя почти что дома.
Людей было немного, пар заволакивал углы влажным туманом, теплые струи, упруго бьющие из рассекателя, расслабляли и мысли о будущей жизни с любимой заполнили сознание Зорина.
«Иришка, я дам тебе все... любовь, конечно, заботу… А потом... Потом… что потом? Быт... отец говорил, что это палач самых искренних и нежных отношений. Смогу я одолеть ТАКОГО врага? Я один, конечно нет, но мы! Да, да, Иришенька, ты не ослышалась, именно МЫ! Мы же любим друг друга, а это значит только одно – рано или поздно я выполню все поручения и вернусь, мы будем вместе. Да! У многих, конечно, не получается совладать со всеми трудностями семейной жизни и они живут без счастья, но мы, мы – СИЛА! Мы должны… нет, просто ОБЯЗАНЫ пройти сквозь все испытания: не допустить раздражения, срывов по мелочам, скандалов из-за трудностей материальных, задержки на службе и еще, я очень хочу детей… Детей? – удивишься ты. Да, детей! Они нужны… какими бы они не были. Хотя в нашем мире всё чаще рождаются уроды… недочеловеки… Да ведь, ты не меньше меня об этом знаешь. Поэтому, наверное, детей я бы оставил на потом. Но наши маленькие, они откроют нам нечто новое. Как же это необыкновенно, будут дети! Я буду отцом... Уже сейчас ощущаю непередаваемое чувство тревоги... В общем, мы испытаем всё, чем богата жизнь! ВСЁ, Иринка!.. Потом, ясное дело, придёт смерть… Она всегда приходит, от неё не убежишь… А я скажу… ну, когда та пожалует… «Здорово, Смерть! Как дела?». Она мне: «А я к вам». А я ей: «Да, пожалуйста! Мы с женой прожили счастливую жизнь. Душа в душу, можно сказать. Замечательные дети у нас и вообще, терять и жалеть нам не о чем!». Вот так ей скажу! Согласна, Иринка? Ну и молодец. Другого от тебя я просто не ожидал… Вот только вернусь с доклада и тогда… тогда, Иришка, мы с тобой заживём…»
– Да ты БРЕШЕШЬ! – раздался рядом чей-то возглас, вырвавший юношу из мечтаний. – Ракет на земле ни одной не осталось!
– Вот все простаки, чтоб не сказать, дураки, так и думают, ан, смотри, осталось, – ехидно возражал крепко сбитый мужичок, похлопывая себя по намыленным бокам. – Хочешь, поспорим?
– Давай! На рожок!
– Эй, друг, – обратился один из спорщиков к Кириллу. – Разбей-ка...
– Погодь! А чем докажешь, что твои россказни – правда? – спохватился второй, на лице которого выделялся огромный нос.
– Да вот, у Пашки-сталкера из девятнадцатой, спроси, он там был, да не просто был, а чуть не лично их запускал!
Кирилл окатил себя напоследок холодной водой (этот непременный ритуал закаливания отец вдолбил в сыновей с раннего детства), потом завернулся в выданный банщиком кусок ткани, которая, возможно, когда-то была простыней, и, шлепая босыми ногами по мокрой плитке, направился в предбанник, где с одеждой и чистой сменой белья ждал Павел.
***
Молодой коммунист с любопытством оглядывался, стараясь не упустить ни малейшей детали – когда еще доведется побывать на Полисе, опять же, приятели станут расспрашивать, как да что там... Он с удивлением уставился на табличку с цифрой 19, прибитую к двери, которую открыл брат и бестолковый разговор в бане, увиделся в ином свете.
– Послушай, а тебя, случайно, не Пашка-сталкер называют? – издалека начал Кирилл.
– Иногда и так.
– Тогда ты мне должен рассказать про ракеты...
– Помолчи! – воскликнул Павел, вталкивая брата в свое жилье и запирая дверь. – Откуда ты об этом узнал?
– В бане болтали, – обескураженно протянул юноша.
– Кто?
– Так... я их не очень запомнил... Один, вроде, невысокий, в мыле... А второй, такой, с носом... – Кирилл обрисовал пальцем выразительную кривулину.
– Все ясно. Слухи не удержишь, а болтливые языки тем более... Ты нарвался на двух самых отъявленных врунов станции, так что говорить особо нечего. Да и не важно это... – Павел поморщился, как от зубной боли. – А вот, что на самом деле я бы хотел тебе рассказать: недели две назад тут один паренек появился, твой ровесник, можно сказать, или чуть постарше. Эх, Кирюха! Если б ты знал, какой он молодец, не побоялся один, без помощи, через все метро до нас добраться... Вы там с Ганзой не поймешь чего делите, под пули людей ни за что подставляете, а другие в это же время жизнью из-за настоящего дела рискуют.... Как мне хотелось, чтоб ты с Артемом познакомился! Может, вы бы подружились, может, у тебя бы мозги от трескучей пропаганды прочистились, да ты бы понял, ради чего надо жить! Ладно, не обижайся за свои революционные ценности, но с Артемом я и сам очень хочу увидеться. Может, возьму тебя с собой, если случай выпадет в его сторону, на ВДНХ прокатиться...
– Погоди-погоди, я тебя про ракеты спрашивал, при чем тут какой-то парень? И почему я у него должен учиться? – юноше стало обидно, что брат совершенно не брал во внимание его личные достижения. Все-таки в списке подвигов у него значились уже несколько вещей, например, что бы там не говорили про освобождение Комсомольской, но надо признать, что план предложил именно он, Кирилл Зорин... И Сомова, в одиночку, практически без оружия, освободил тоже он, Зорин Кирилл... И в настоящей боевой операции, когда пули по всему туннелю хлестали... И на поверхности...
– Ну, что ты насупился? – потрепал Павел по плечу младшего брата. – Еще раз тебе повторяю: нечего рассказывать. И потом, я не ракетами занимался, а мы с Артемом и Ульманом, отличный мужик, тоже надо будет тебя с ним познакомить... так вот, мы совсем другое делали...
Сталкер замолк, еще раз пытаясь восстановить тот день, когда был нанесен удар по черным.
Останкинскую вышку он вспомнил, как только их переоборудованная пожарная машина повернула от станции ВДНХ на широкий проспект, и чем ближе подъезжали, тем яснее становился летний день из детства: вот, держа отца за руку, он стоит возле невообразимой громадины, и, запрокинув голову, смотрит в вышину. Казалось, что облака, плывущие возле самого шпиля, сейчас зацепятся за верхушку башни, и ветер унесет трехцветный флажок! Потом, в ресторане, который за час делал полный оборот вокруг своей оси, они ели мороженое и любовались крошечными домиками и машинками, что словно муравьи ползли по ниточкам дорог... Это был подарок на седьмой день рождения: посмотреть на Москву с высоты. И вот та давнишняя, запавшая в память сценка, которая по всем правилам должна была стереться без следа, словно изображение на старой открытке, вспоминалась гораздо яснее, чем то, что случилось меньше чем две недели назад. Как всегда, только лишь он начал перебирать последовательность событий – бац! – виски сдавило болью и все провалилось как в дым...
Вернувшись в Полис он раздобыл книгу по достопримечательностям Москвы и ужаснулся: оказывается, высота обзорной площадки, с которой они вместе с Ульманом и Артемом проводили координирование удара, составляла ни много ни мало – триста тридцать семь метров... Это равнялось двум платформам Библиотеки, поставленным одна на другую... Но как можно было без лифта подняться на такую высоту? На Арбатской Павел попробовал без отдыха проделать подъем на поверхность, но с подкосившимися ногами упал, не преодолев последних ступенек и думал, что сердце выскочит изо рта, а ведь там длина эскалатора была всего сорок один метр... Сталкеры, ругая на чем свет стоит дурацкие эксперименты напарника, хотели даже отправлять его назад, но через полчаса черные круги перед глазами исчезли, дыхание восстановилось и ноги перестали дрожать...
«Черт, это ж такая высота! Сто одиннадцать этажей... Двести двадцать две лестницы... Усталость накапливается не в линейной, а в геометрической прогрессии, кому ж это знать, как не мне! Хорошо, с отдыхом, даже с несколькими привалами, но все равно, мы по-любому не могли подняться выше, чем на половину! Не в человеческих силах туда добраться!!! То есть, может быть, раньше такое и было возможно, например, когда вышка горела, а лифты упали, люди туда как-то поднимались, но они были без химзы, без противорадиационной защиты, оружия, оборудования... – в который раз уже говорил себе Павел. – Ульман об этом слышать не хочет, думаю, что опасается с ума сойти... А вот у Артема было странное лицо, когда добирались назад... Я чувствую, он что-то знает! Кровь из носа, но мне надо попасть на ВДНХ и поговорить с ним...»
– Может быть, что-нибудь поесть, и лечь спать? – прервал его размышления голос брата. – Завтра ведь надо встать пораньше, чтобы быть у товарища Москвина.
– Погоди, Кирюха! У меня разговор к тебе, – нахмурился Павел. – Очень важный... для тебя важный.
Кирилл застыл. Он почувствовал, что случилось ужасное и каким-то образом оно касается Ирины. У сталкеров были свои каналы передачи новостей, и зачастую информация приходила к ним раньше, чем к официальному руководству.
– Что произошло?
– Ты только успокойся, сядь... Не буду ходить вокруг да около, ты взрослый, и лучше, если все узнаешь сразу. Тебе категорически запрещается появляться на станциях Красной ветки севернее Комсомольской, – Павел вытащил из внутреннего кармана куртки смятую бумагу, развернул и положил на колени младшему брату. – Вот приказ. Читай.
– Откуда у тебя это? – упавшим голосом спросил Кирилл.
– Я же сталкер. Для меня все двери открыты. От меня ни у кого нет... Ах, да ладно! Зачем, черт побери, я тебе буду врать? Пока кое-кто на кольцевой шарахался, ко мне нарочный прибыл. По прямой, конечно же, быстрее! На словах передал, чтоб я тебя на Курской перехватил, и от глупостей удержал, потому что Сомов, дескать, моему младшему брату зла не желает. Но с Ириной твоей он снюхался, или она с ним, и, вроде, за него замуж собралась. Так, ты там под ногами не должен путаться. Вишь, какой он у вас благородный! Мог бы просто шлепнуть втихаря, но помнит, что...
Договорить Павел не успел, брата словно крыса укусила, он схватил рюкзак и бросился к выходу.
– Стой! – старший подскочил и уцепился за лямку рюкзака. – Стой, не дергайся! Ты куда?!
– Мне нужно с ней поговорить…
– Что!?! Зорин, ты спятил совсем! Ты будешь арестован, дурилка картонная, а потом Сомов тебя все-таки расстреляет. И это, заметь, в лучшем случае!
– Он не может жениться на Ирине, она дочь Лыкова, предателя... – в глазах юноши застыла мучительная мольба. – Но ведь есть же партия?! Тебе не понять…
– Мне не понять, брат?! Да я еще ребенком все понял... Чего? Того, что партия твоя – это машина. Огромная, мощная, страшная машина. Без машиниста она ничто… слепая груда металлолома… Но когда появляется он, такой, как Сомов, например… тот, который дёргает за рычаги и давит на педали… тогда берегись! БЕРЕГИСЬ! Тебя раздавят! Намотают потроха на шестерёнки! Смажут кровью свои механизмы и клапаны, сжуют, не подавятся. А через месяц никто и не вспомнит геройского парня, несгибаемого коммуниста Кирилла Зорина, который спас... кого ты там спас?
– Есть же товарищ Москвин, наконец?! Он честный человек! Он поможет... – произнес Кирилл, но услышанные слова, кажется, начинали действовать.
Павел наклонился к брату и перешёл на шёпот:
– Кирюха, если хочешь знать, товарищ Москвин такой же, как и Сомов, только намного хуже. Гражданская война здесь никому не нужна... тем более из-за твоей Ирины… она, в конце концов, не Елена Прекрасная, чтоб Сокольники, то бишь, Сталинскую ради нее штурмовать… Всё это политика, брат. Политика чистой воды! Но учти, как только ты явишься на любую станцию Красной ветки требовать справедливости, тебя сразу схватят! Растопчут и уничтожат! Хорошо, если просто пулю в лоб, а то и на каторжные работы сослать могут. Сгноят, как врага народа! А?! Хочешь такого? И у Москвина, между прочим, голова болеть не будет… учти, он пальцем ради тебя не пошевелит! Вот так-то! Герой героем, а в застенках умирать, вижу, не хочется…
Время остановилось. Удушливый дурман заполнял каждый уголок сознания. Кириллу казалось ещё чуть-чуть – и кровь заклокочет, пойдёт пузырями, выплеснется из горла.
– Я убью его!!! – вне себя выкрикнул юноша. – Убью Сомова!
– Убьёшь… а дальше-то что?! – старший с сочувствием посмотрел на младшего. – Что дальше? Ирина свой выбор, кажется, уже сделала…
– Её заставили…
– Да, да… верь больше! Заставили… принудили! Еще скажи, под дулом пистолета! – Павел схватил парня за грудки, так что ткань куртки затрещала. – Кирилл, не обманывай себя! Не тешь понапрасну! Бабы, они ж всегда такие, непостоянные, хитрые, подлые! Не поддавайся чувствам! Думай головой, а не другим местом… Рассуди сам, быть подругой главы, слышишь, ГЛАВЫ партии на севере ветки, наверняка, куда выгоднее, чем женой простого, нищего солдатика… пускай даже и героя, как ты. Лавры в карман не положишь! В кабаке не пропьёшь! Себя не накормишь! Ребёнка не оденешь! То ли дело Сомов…
– Заткнись! – Кирилл с яростью оттолкнул от себя брата. – Заткнись! Ты её даже не знаешь!
– Это ты её не знаешь! ТЫ! Вечно опекаемый… вечно под крылом папаши нашего, с его идеологией идиотской! Ты же настоящей жизни не нюхал совсем! Не пробовал почём пуд лиха! Не знаешь, как жестоки… как корыстны порой бывают люди… не какие-то незнакомые или враги, а свои… СВОИ… которым открываешься… доверяешь безоговорочно… как самому себе… а они – предают! Предают, понимаешь! И они не плохие… не злые… просто им так лучше, сытнее живется, мягче спится.
– Ирина не такая…
– ВСЕ они такие! Думаешь, если не женился, если до сих пор бобылём хожу, так от того, что свободную бабу не нашёл?! Или потому, что генофонд не встаёт?! Нет, Кирилл! Не-ет! Изучил я енту их сестру уже… насытился! Испытал на собственной шкуре их преданность и святость! Хватит! Всё! Не хочу больше быть марионеткой… не буду прихвостнем бабским! Хватит! Поэтому, давай, перестань сопли по этой шлюхе разводить, и, если ещё не перехотел, могу к знакомой сводить. Баба ладная, живёт рядом, в отдельном…
Удар пришёлся прямо в лицо и запястье болезненно заныло. Павел повалился на пол, а Кирилл, перепрыгнув через тело, выбежал вон.
– Иришка предала… Иришка предала… – шептал юноша одно и то же, пока эти слова не потеряли всякий смысл, распавшись на отдельные, ничего не значащие буквы. – П.Р.Е.Д.А.Л.А.
Все его представления о людях разлетелись на мельчайшие кусочки, и каждый из них острым зазубренным краем впивался в сердце. Понятия о честности, справедливости, об элементарной, наконец, благодарности, те ориентиры, на которые он равнял свою жизнь, радостно оберегаемые надежды на будущее, – в один миг превратились в туннельный мусор. Два человека, ставшие самыми дорогими, которым спас жизнь и доверял безоговорочно – оба оказались лгунами, готовыми на самые подлые поступки. Но почему? Почему они так поступили с ним? Чем обидел их? Что сделал неправильно? Уяснить это было невозможно...
Кирилл бродил по Боровицкой, совершенно не осознавая как он тут очутился, бесцельно поднимался и спускался по эскалаторам, присаживаясь на ступеньки, но тут же вскакивая, не в силах и минуту сохранять спокойствие. Секунду назад ему хотелось быть среди людей, лишь бы не одному, и он вливался в самую толчею на каком-нибудь запруженном пятачке, а уже через несколько мгновений толпа немыслимо раздражала, выводила из себя и он замирал в безлюдных углах, пытаясь отдышаться, но потом снова шел, натыкаясь на встречных, не видя ни коренастого солдата, от которого получил ответный пинок, ни хилого старика, замахнувшегося палкой и плюнувшего вслед... В каком-то переходе его чуть не избили, когда он налетел на девочку и сбил с ног малышку, но отстали, видя, что парень не реагирует на тычки и окрики…
«Федор сплавил меня специально… Ночь, спешка... СПЕЦИАЛЬНО… – шептал Зорин. – Чтобы я не путался у него под ногами… не мешал ему с Ириной… она не пришла тогда… Вот почему! Она знала… наверняка… знала, что обратно, на Сталинскую, мне уже не вернуться. Поэтому и не вышла… проводить… попрощаться… Не вышла, не из-за болезни… недомогания какого… просто не вышла, потому... Потому что я ей не нужен… не-ну-жен…»
На полу заиграли тени. Кирилл поднял голову и обомлел: что-то огромное, мокро-скользкое прыгнуло на него, обняло и замоталось вокруг головы. Зорин пробовал сопротивляться, забил руками, но те не слушались… Кирилл закричал, однако сильный удар по затылку оборвал вопль, парень обмяк и провалился в черноту…
***
Клавдия Никитична Стахова жила на Боровицкой давно. Она поселилась здесь до образования Полиса и отлично помнила еще ту, старую, наземную жизнь под солнцем. По меркам нынешних жителей она считалась настоящим «динозавром». Ей было далеко за семьдесят, работать женщина уже не могла и жила на дотацию, что-то вроде «пенсии по старости» за прежние заслуги, коих сейчас уже никто не помнил. Выдавая ей ежемесячную горстку патронов, чиновники всякий раз думали: «Когда же ты загнешься, старая карга?»
Ни детей, ни мужа, у Клавдии Никитичны не было. Точнее говоря, они были… когда-то… и внуки были… но это тогда, прежде, а сейчас Стахова осталась совсем одна. Поговаривали даже, что она от горя умом тронулась, хотя, может, и не тронулась, но характер имела эта противная старушенция отталкивающий. Постоянные мелочные склоки с соседями, бесконечные кляузы, доносы, заслужили Стаховой славу изрядно сварливой и гадкой бабки. Многие боровитчане даже старались отселиться от нее подальше, ведь сталкиваться и терпеть дурацкие придирки (то вход в палатку чем-нибудь заставят, то шумят ночью, то грязь в проходе разведут) никому не хотелось. Однако, несмотря на все предосторожности местных жителей, неприятные инциденты случались постоянно. Сегодняшний день исключением не стал.
Вот уже битый час Клавдия Никитична втолковывала, пойманному на платформе патрульному, о вопиющей несправедливости, только что с ней произошедшей, заставляя записать все в виде протокола. По словам старушки, на неё напали. Точнее, не напали, а посягнули. И не на неё лично, а на жилище, вернее, на имущество. В общем, какой-то парень, взявшийся неизвестно откуда и, скорее всего, пьяный, так как потерпевшая Стахова утверждала, что бандит еле держался на ногах, когда налетел на развешанное бельё, запутался в нем и упал. К тому времени, как гражданка Стахова вышла из палатки, неизвестный уже поднимался на ноги. Увидев разбросанные на полу некогда чистые, постиранные вещи, гражданка Стахова принялась кричать на парня, кроя его последними словами, и даже отважилась пнуть басурмана ногой. Неизвестный, не реагируя на истошные вопли и брань, сдёрнул верёвку с гвоздя, скомкал её, сунул в карман и был таков. Правда, взамен украденной веревки, вор оставил рюкзак, набитый патронами, на которые можно было купить двадцать пять веревок, но об этом Клавдия Никитична тактично умолчала. Получалось, что особых претензий она иметь не могла, а распалялась по привычке.
– По нашей станции разгуливают психи. Он опасен и, может быть, вооружен. Вы обязаны его поймать! – завершила рассказ настырная старуха.
Затем, убедившись, что служитель закона записал всё верно, она посоветовала как проще изловить наглеца и на какой длины кол насадить. Клавдия Никитична ещё долго бы говорила, но патрульный бесцеремонно захлопнул планшет, пообещал разобраться и отправился по своим делам.
***
Ритм сердцебиения почти вошел в норму и в висках пульсировало уже гораздо слабее. Лёгкий ветерок обдувал лицо Зорина. Он стоял в темноте, одной рукой нащупав ребро тюбинга. Туннель, но где? Где именно? Юноша не знал ответа на этот вопрос. Последнее, что вспоминалось, как ударив брата, выбежал на платформу... Но где он ходил потом?
– Как я сюда добрался? – слова, отразившись от стен, прозвучали глухо.
Фонарик обнаружился на своем месте, во внутреннем кармане куртки, и пощелкав ручкой несколько раз, удалось добиться хотя и тусклого, но ровного свечения. Одноколейный туннель выглядел самым обычным: сухой пыльный пол и тускло блестевшие рельсы, оборванные провода, криво висящие стойки, ничем не отличались от десятка других.
«Может быть, недалеко станция. По-любому, надо шагать вперед, туда, где сквозняком тянет. Хотя, какая разница... Можно и никуда не идти. Все равно, меня никто нигде не ждет...» – подумал Кирилл, но все-таки двинулся дальше.
Чутье не обмануло, и через короткое время он понял, что туннель кончился.
– Эй? – прошептал Кирилл, оглядываясь и продолжая двигаться по путям вдоль платформы.
Станция, на которую он вышел, была тиха, темна и безжизненна. Вверху, на стене, облицованной светло-бежевым мрамором, виднелись буквы, отливавшие серым металлом: А-К-Н-Я-Л-О-П.
– По-лян-ка, – прочитал Кирилл прерывающимся голосом. – Полянка.
«Всеми нелюбимая… всеми обсуждаемая… самая непонятная из всех мест метро. Вот и подходящее место, чтобы... – однако, он не додумал окончания фразы, а подтянувшись, закинул на платформу колено и забрался сам. Зорин не увидел следов от палаток, костров, людей… казалось, место было необитаемо. Юноша прислонился к колонне, чтобы не оставлять спину незащищенной. Несмотря на очевидное безлюдье, он чувствовал пробегающую по телу дрожь тревоги, как будто станция, молчаливая, или не хотящая говорить, все-таки наблюдала за незваным посетителем сквозь полуприкрытые веки. Фонарик еле светил, но пальцы все медленней и неохотней нажимали на рычажок, пока тусклая искорка света не затерялась окончательно.
Открывшееся пространство казалось бесконечно огромным. И оно было пустым, но не той пустотой неизвестной опасности, которой угрожали перегоны и сбойки, или забытые служебные туннели и коридоры, по которым Кириллу довелось блуждать не так давно, нет, здесь в самом воздухе ощущалось что-то презрительно-равнодушное к человеку…
– Ну, и где видения-откровения?! – проговорил молодой коммунист, чтобы подбодрить себя. – Где галлюцинации? Где монстры-привидения? Тут только пыль. Так я и думал. Враки всё… россказни…
Ему было не впервой оказываться одному, и раньше страх никогда не брал верх над внутренней уверенностью, но на Красной ветке туннели были слишком короткими и достаточно хорошо охранялись, чтобы почувствовать себя полностью отрезанным от людей. Тут юноша вдруг всерьез ощутил изначальное одиночество. В груди неприятно защемило, непомерная тяжесть, давящая изнутри на самое сердце, охватила Зорина. Сам он, как будто, не менялся, а вот внутренности… внутренности сжимались. Они съеживались в плотный, тугой комок, точно хотели превратиться в каплю, в маленькую, незаметную для глаза, исчезнуть, оставив телесную оболочку, которая уже была опустошена изменой и предательством.
В горле запершило и Кирилл попробовал прокашляться, но это не помогло, ком стал ещё больше, закрывая собой всю гортань, теперь даже сглатывать стало больно. Обида на всех и вся, а главное, на самого себя затопила парня.
«Как получилось, что я не смог сохранить самого дорогого? Как же так... Почему?! Что помешало быть счастливым? Но я не уберег счастья...» – спросил себя юноша.
– Раз не смог, значит, ты слаб... слаб духом... слаб телом… Значит, НЕ ДОСТОИН… – ответил кто-то из тишины. – Чему только вас учат? Выживает сильнейший! Закон эволюции. А ты даже самкой не обзавёлся. Потомства не дал… Это называется слабое звено… слабое звено эволюции. Разве не так?
Кирилл не нашел сил удивляться столь своевременному ответу или обидеться на «слабое звено», но левая рука потянувшись к карману куртки извлекла моток веревки, который неведомым образом оказался там. Точно также, без всяких раздумий, правая сжала кусок мыла, купленного, казалось, сто лет назад на бесконечно далекой отсюда Ганзе.
«Вот для чего... оказывается... этот... «йеловый арамат»... мне нужен...» – проползла вялая мысль, как будто это решил за него посторонний. Кирилл присел возле колонны и принялся мастерить петлю. Забытый фонарик, пару раз моргнув, погас, но каким-то образом, Зорина перестало волновать отсутствие света.
Сначала руки не слушались, мыло то и дело выскальзывало, падало на пол, но всякий раз, вытерев рукавом лоб и глаза, Кирилл нашаривал маленький брусочек и продолжал начатое, а вскоре дело пошло быстро. Это занятие очень хорошо отвлекало, глушило боль, отодвигало переживания. Обрывки прежних болезненных мыслей все еще толпились на задворках сознания, пытаясь уколоть ядовитыми жальцами, но юноша, погруженный в работу уже не замечал их присутствия.
«Но Иришка!.. как ОНА могла… какая Иришка? Ирка она, Лыкова Ирка! Дочь предателя. Да, брат говорил верно. Если могла ТАК поступить... то... Как… Да и Фёдор хорош… тоже мне... Отбить женщину у товарища. МОЮ Ирину! Да что там, товарища… спасителя своего… освободителя… Э-эх... А ещё вождь… глава партии… пример для подражания… Собака, он, а не пример… Сука, одним словом, а не товарищ Сомов…а, еще же и товарищ Москвин есть, такой же... Не дождетесь вы, товарищи, моего рапорта... Долго ждать будете, гадать, да оглядываться...»
– Может, они поиски организуют? – прошелестело в темноте.
Ненужный уже обмылок выпал из руки и остался валяться на пыльном полу. Зорин нащупал фонарь: предстояло оглядеться и найти место, где можно было бы приладить верёвку.
Вверху, вдоль всей станции, пробегая мимо колонн, тянулась длинная балка, облицованная мрамором. Кирилл попрыгал, забрасывая на нее веревку, но после нескольких неудачных попыток решил поискать счастья в другом месте.
Хотя средний неф ничем загроможден не был, и, вроде бы, плиты пола нигде не провалились, однако, какая-то сила подтолкнула юношу пойти по боковой платформе. Он перебегал от колонны к колонне, прислушиваясь до звона в ушах, но единственным звуком было эхо его собственных шагов. Когда он добрался до торца станции, то замер в недоумении. В стене, облицованной все тем же светло-бежевым мрамором, в углублении, являвшим собой огромный темный круг, парили две гигантские, держащиеся за руки, фигуры. Их головы терялись в вышине, поэтому лиц, в тусклом свете фонарика, разглядеть не удавалось, но все-таки виделось, что у мужчины на плече сидит ребенок.
Зорин даже хмыкнул, когда представил себе, что можно перекинуть веревку через поднятую руку женщины. Забытая всеми композиция, изваянная неизвестным скульптором, очень подходяще символизировала разбившуюся мечту его жизни. Ведь это он мог встать точно так же, держа за руку любимую, а на плечо посадить их ребенка...
«Но, как видно, не судьба мне, – окатила горечью незваная мысль, – с Ириной детей никогда уже не будет, а надеяться встретить другую... как сказал брат – все они одинаковы, предательски продажны... Да и что за глупость, висеть тут, у всех на виду?»
– А и верно, зрелище будет не из красивых! – произнес неизвестный.
Кирилл не понял: услышал ли он голос наяву, или разговаривал сам с собой, да и не нашелся, что ответить на подначку, поэтому просто проигнорировал ее, и, не обнаружив подходящего места на станции, спрыгнул с платформы. Вскоре он шагнул в помещение подсобки. Внутри было душновато, но без затхлости. Дотронувшись до стены, рука юноши нащупала какую-то выступающую коробочку, раздался щелчок и в следующий миг ослепительная вспышка заставила Зорина зажмуриться: свет больно резанул по глазам.
– Вот это да-а… – протянул Кирилл, отнимая пальцы от выключателя. – На заброшенной, необитаемой Полянке, оказывается, есть электричество… Интересно.
Зорин чуть разлепил ресницы и, прикрываясь козырьком левой ладони, рассмотрел комнатку. Небольшая, может быть, три на четыре метра, со стенами выкрашенными в мрачный серо-синий цвет, с единственной дверью, в которую он и вошёл. В дальнем углу стоял металлический табурет, а из потолка торчал побелённый крюк…
– Кто ищет, тот всегда найдет… – зло произнес Кирилл слова веселой песенки.
Пододвинув табурет, он закрепил верёвку на крюке, пару раз дёрнул и расправил петлю.
– Ладно, молодожёны, – юноша вздохнул, прошёлся ещё раз ладонью по глазам и облокотился о стену . – Будьте счастливы. Пусть хотя бы в вашей жизни не будет предательства и лжи. Пускай на вашем пути встречается меньше таких камешков, как я. Может, тогда и зла, источаемого вами, поменьше будет.
Он постоял, переминаясь с ноги на ногу, а затем спустился, прикрыл дверь в каморку и вернулся назад. Восстановив равновесие на шатающемся табурете, Зорин, вздохнув, вскинул глаза на качающуюся петлю и накинул её на шею. Колени у него тряслись, а пальцы дрожали.
« Как непривычно, даже страшно… Господи... – думал юноша, держась за скользкие конопляные волокна. – Хотя какой, тут «господи»? Я же атеист, в Бога не верю! Да и ОН в меня, наверное, тоже…»
Зорин ухмыльнулся избитой шутке и нахмурился.
«Смогу я?! Смогу вот так… добровольно… расстаться с жизнью? Будет ли кто-нибудь… Будет ли Ирка тосковать обо мне? Будет ли переживать… не спать ночами, плакать? А брат? Зря я его ударил... И прощения уже не попросишь...»
В висках запульсировало. Синий цвет ужасно уменьшал размеры комнатки. Кириллу стало трудно дышать. На минуту даже показалось, что стены надвигаются на него. Того и гляди раздавят, размолотят, сожрут… ЕГО тело!
– Не-е-ет! – закричал Зорин и схватился за голову. – Это всё неправда! Это всё кажется!
Стены остановились.
«Может я с ума схожу?! – глаза Кирилла вдруг широко раскрылись и выпучились. – А, может, я давно живу в ненастоящем мире? Что это? Кто я? Чего здесь делаю? Зачем?»
– А вот на этот вопрос существует только один ответ, – разнеслись в пустоте издевательские интонации. – И в нем что-то сказано про дураков. Ты же не дурак?
Зорин принялся изо всех сил хлопать себя по щекам.
– Ну всё, всё, всё, всё, надо успокоиться! – тараторил он. – Взять себя в руки! Тряпка! Меньше слов – больше дела, солдат! ВСЁ-Ё-Ё!!! Пора прекращать этот цирк… Решил, так сделай!
Он зажмурился и отпустил пальцы, руки повисли, как плети, а тело не отпускала нервная дрожь. На ладонях выступил ледяной пот и нога передвинулась на самый край табурета.
– Р-Р… РАЗ! – тяжело выдохнул самоубийца.
Вдруг воздух подсобки наполнился звуком, как будто скрипели сотни несмазанных петель на медленно отворяющихся дверях.
«Вот, блин, в самый ответственный момент! – пронеслось в голове Кирилла. – Только настроился и на тебе! Сквозняк, наверное… Может, оно и к лучшему: найдут быстрее, хотя, какая мне теперь разница...»
Все также не открывая глаз, Зорин поправил на горле верёвку и нащупал ногой край табурета.
– ДВА!
– Не надо!
Голос прозвучал так резко, что юношу передёрнуло.
– Кто здесь? – воскликнул Зорин и, открыв глаза, окаменел.
С двух сторон к нему тянулись блестящие шланги… Нет, руки! Покрытые угольно-черной лоснящейся кожей... Они подходили к плечам двух абсолютно голых чудовищ. Кирилл не мог поверить: неужели такие уроды могут существовать наяву, и неотрывно смотрел на их омерзительные лысые головы, с которых таращились огромные глаза, темные, без белков и щерились провалы ртов…*
От ужаса, ледяной волной затопившего без остатка его существо, хотелось потерять сознание, но этого не случилось. Наоборот, юноша, с обострившейся ясностью чувствовал, как ожившие кошмары, оставляя влажные следы прикосновений, сняли с шеи старательно сделанную петлю, и, отодвинув табурет, поставили тело на пол, после чего слегка подтолкнули вперед.
Тут уже сердце Кирилла не удержалось на месте и ухнуло в пятки: он смотрел в самые прекрасные глаза, даже вообразить которые не было никакой возможности. Они излучали свет, обволакивали радостью, что выплескивалась на окружающих, не отпускали. Конечно же, такие глаза не могли принадлежать человеку – не зеленые и не синие, не серые и не голубые, меняющие цвет, мерцающие далекими огоньками, затягивающие.
«Значит, старики говорили верно. Мы еще подшучивали над ними... Я умер и попал на суд, – понял Кирилл. – Как он назывался? Страшный! Вот дьяволы, а это...»
– Ты мой АНГЕЛ? – спросил Зорин растерянно моргая.
– Я Инанна.
_______________________
* В тексте использованы цитаты из романа Д.Глуховского «Метро2033».
http://metro2033.net/creative/texts/585752/?CHAPTER=8