Глава 16
Герейнт и Галахад
Герейнт меня ненавидел. Всего одно чувство, простое и ясное, читалось в его зеленых отцовских глазах и всего одна мысль, неотвязная, неизменная: он спал с моей матерью. Я даже удивился такому целостному, чистому восприятию моей непростой персоны. Я стоял перед ним, воин и поэт, победитель бесчисленных турниров, герой жестоких битв, друг его отца, таинственный принц из-за моря, обладающий магическим даром непревзойденный мастер меча, но все, о чем он мог думать, глядя на меня, сводилось к одному простому факту: когда-то я был любовником его матери. Все остальное не имело значения. Я так и сказал Артуру:
- Он меня ненавидит.
- Чушь, Галахад. С чего ты взял? - возмутился Артур, но тут же вспомнил о моих способностях и сменил тон: - Ну и что же? Зачем ему тебя любить? Должен слушаться тебя, а любить может меня, к примеру, или Ровенну.
- Не знаю, Артур. Не справлюсь.
Так продолжалось целый день.
Король дал мне очередную задачу, из всех самую трудную, поручив мне командование Кадбури, недавно законченной во всем ее деревянном великолепии. Расположенная на плоской вершине крутого холма, окруженная трумя ярусами деревянного частокола, крепость располагалась всего в двух днях езды от границ Саксонского Побережья и поражала своими размерами. Когда-то, еще до римлян, на холме располагался древний форт. Остатки старых земляных стен использовались для новых укреплений и тесанный камень, привезенный из Линдиниса, лег в основание нового деревянного частокола, а пиршественный холл на вершине холма своим размером превосходил весь замок Долоруса. Короче, крепость мне не нравилась. Но тысячу воинов можно было разместить за стенами свободно. Все одно не нравилась. Может быть оттого, что отстроенная из дерева крепость не обладала особым вневременным духом старинной каменной кладки, глядящей на обитателей с терпеливым презрением: я здесь была до ваших дедов и переживу ваших внуков. Может быть оттого, что к крепости прилагался Герейнт.
- Принцу не годится расти при родителях, - рассуждал Атрур и я с ним соглашался. Не случайно король Лот отослал своих сыновей прочь, не зря и сам Артур рос в Бенвике.
- Испортили мне парня вконец, - ворчал Атртур и я с ним не спорил.
- Погоняй его как следует, - говорил Атрур. - Можешь и отлупить его, если заслужит, - и последовать его совету я не мог.
Герейнт из толстого медлительного ребенка вырос в толстого и медлительного подростка. Он смешал сильное и мужественное лицо его отца с утонченной красотой его матери в нечто невыразительное и как-будто незаконченное. Ничего, думал я, глядя на злой прыщ, созревающий на покатом узком лбу принца, это оттого, что он еще очень молод. Он вырастет, станет мужчиной и остальные черты его лица угонятся за мясистым тяжелым носом, и борода скроет его маленький круглый подбородок, и жир, собравшийся на животе, превратится в жесткие и сильные мышцы. Он еще будет красив, думал я, и читал в его глазах: он спал с моей матерью.
Я стал заниматься с ним на мече, и обнаружил некоторое умение, но так же лень, упрямство и полное отсутствие любопытства.
- Знаешь отчего римляне предпочитали короткие мечи? - спрашивал я. «Ты спал с моей матерью» - отвечал он мне молча.
Ровенна достигала больших упехов. Герейнт жалел ее, сочувствуя ее неудачному замужеству, помогал ей варить эль и перебирать травы, и слушал ее рассказы. Он также любил возиться с нашей Элейн, очень похожей на мать, к моменту нашего приезда в Кадбури сделавшей свои первые шаги. За доброе отношение к моим женщинам я мог бы простить Герейнту все. Более того, я ощущал за ним какую-то моральную правоту и частично признавал за ним право меня ненавидеть, и он, чувствуя мою слабость, пользовался ею бессовестно и не слушал меня совершенно.
Я стал подло жаловаться Артуру, в надежде ему опостылеть своим нытьем и таким образом избавиться от обременительной чести. Но я забыл каким терпеливым бывал Артур, когда считал это нужным, и, часами слушая его рассуждения, я уставал первым и снова сдавался.
Однажды Артур посетовал:
- Товарища бы ему. Может Гавейновых сыновей подогнать?
- Артур, вместе с Герейнтом они съедят меня живьем, - взмолился я и тогда меня осенило: - А может быть мне съездить в Корбеник? У меня там сын, скоро четырнадцать, как раз на два года старше Герейнта.
- Отлично! - обрадовался Атртур. - Хороший парень?
- Хороший! - заявил я уверенно.
Когда я видел этого хорошего парня в последний раз, он пустил слюни, заснув у меня на коленях. Я не знал его совершенно, а он мог знать обо мне в основном дурное, и оттого я волновался, подъезжая к Корбенику. Стояла ранняя весна, первые нежные листья появлялись на деревьях, свежая трава покрывала холмы, и замок Пеллеса снова показался мне волшебным, светлым и радостным. Сам Пеллес состарился и облысел, и передвигался с большим трудом, опираясь на две изогнутые толстые палки, но любые попытки ему помочь пресекал с решительным и шумным возмущением, объятия его были такими же крепкими, и так же бодро гремел его голос под высоким сводом пиршественного зала:
- Они думают у них в Каер-Мелоте умеют варить эль! Это слезы мучениц Моны, а не эль! Вот, ты это попробуй! - и он лез через стол лично наполнить наши кубки, а приехал я к нему с Хардрисом, с Галвом, с Куницей и с принцем Овайном, прочно вошедшим в нашу семью.
Пока я был в плену Ровенна ухаживала за раненым Овайном, а поправлялся он медленно. Потом она сама нуждалась в уходе, в защите и в утешении, и как-то само собой получилось, что Овайн остался в Долорусе и взял на себя обязанности господина крепости. Вскоре после моего возвращения в Долорус молодой король Гвинедда Кадваллон попросил помощи у Артура в изгнании ирландцев с острова Мона. Артур послал войско со мною во главе. Объединенной армией Гвинедда и Дамнонии командовал, конечно, сам Кадваллон и добился полной победы, во многом из-за того, что не стыдился спросить у меня совета, а получив таковой – следовать ему в точности. В результате Кадваллону удалось то, над чем всю жизнь трудились его отец и дед, для которых война с ирландцами, в силу ее непрекращаемости, стала частью образа жизни. После такой славной победы юный Овайн, проявивший себя с самой лучшей стороны, должен был остаться с братом в Деганви, но вместо того вернулся со мной в Долорус, как будто иного и быть не могло. Я тоже привязался к молчаливому и мечтательному принцу и с радостью принял его решение отправиться с нами в Кадбури. Впрочем, никакого решения не было, он просто стал собираться вместе со всеми, не спрашивая разрешения и в таковом не нуждаясь. Примерно так же он последовал за мною в Корбеник, где принимал радушное гостепримство Пеллеса с понятной робостью.
Я тоже волновался, и отсутствие Галахада за столом счел плохим знаком. Что если он вообще не захочет меня знать? Имеет полное право.
- А где же Галахад? - все же решился я спросить и получил неожиданный ответ:
- Побежал переодеваться да причесываться.
Наконец он появился в зале, и я встал из-за стола ему навстречу. Я заметил нервный румянец на его щеках, красивую одежду и тщательно причесанные волосы, и понял с каким волнением он готовился к нашей встрече. Как долго он ее ждал.
И еще я заметил его красоту. Его лицо было так совершенно, так безукоризненно красиво, что казалось ненастоящим, неестественым. Я еще подумал: ему бы сделать шрам на щеке или нос сломать, чтобы стал он похож на человека, на мужчину.
Я замер перед ним пораженный. Не знаю что я ожидал увидеть. Обиду, наверняка. Может быть холодную отстраненность чужого и безразличного человека, и это в лучшем случае. По меньшей мере – упрек, за то, что я сделал с его матерью, за то, как мало интересовался им самим. Но вместо обиды и упрека в его синих глазах сияло восхищение, горел восторг, и радостно лучилось облегчение: господи, наконец-то, и теплилась робкая надежда: может быть сегодня, прямо сейчас, все решится, и наконец, все чувства уступили одному: горячей, искренней и преданной любви, и Галахад опустился на колени и прижал к губам мою руку. Я поднял его на ноги и сказал ему: «Здравствуй, сын!», и крепко его обнял. Он был моего почти роста, мой сын Галахад.
Потом мы вернулись к столу. Он поместился прямо напротив меня и, волнуясь, залпом осушил кубок эля, и я подумал, почти с надеждой: может быть он пьяница. Но за ужином он пил мало, охотно отвечал на мои вопросы и почтительно задавал свои.
Я обратился к Пеллесу:
- Прошу твоего позволения, король. Хочу увезти с собой Галахада.
- Да мы и сами собирались ехать в Каер-Мелот на Пентекост, - сказал Пеллес важно и я ответил:
- Мы с госпожой Ровенной квартируемся в Кадбури. Я там командую гарнизоном, да воспитываю принца Герейнта.
- Задача не из легких, - заметил Пеллес, на что я проговорил важно:
- Легкие задачи мой король поручает другим.
Потом я подумал: Пеллес вырастил моего сына, и ему не хотелось бы видеть его заживо похороненным в какой-то пограничной крепости, пусть даже самой крупной. Да и сам Галахад несомненно мечтает о покоренной столице, о башнях Каер-Мелота, о турнирах и женщинах, о богатстве и славе... Я совсем не знал своего сына. Я пояснил:
- Уверяю тебя, король, Галахад получит в Кадбури все, причитающееся ему по рангу, и возможность отличиться, и заслужить славу и честь.
- Моя честь – в служении тебе, отец, - сказал Галахад, и я понял, что он и вправду так думал. Матушка Дон.
- Ты на мечах с ним попробуй! - предложил хитрый Пеллес.
Следующим утром мы в первый раз бились на мечах, без доспеха, отец и сын, в ласковом свете расцветающей весны, и в первый раз он меня побил и ужасно оттого смутился.
Вот такого парня я привез в Кадбури в товарищи принцу Герейнту.
Началась их дружба наперекосяк: Галахад подрался с Герейнтом и подбил ему глаз, а я за это отлупил Галахада.
Я притащил его в свой покой, усадил напротив и, закипая от возмущения, зашипел:
- Ты что, с ума сошел? Ты знаешь кто он? Он сын короля Артура и твой будущий господин!
- Он говорил о тебе дурное, - угрюмо проворчал Галахад. Струйка крови стекала из угла его губ, и он ее не замечал.
- И что же? - прикрикнул я. - Может быть я заслужил, чтобы обо мне говорили дурное?
- Ты – мой отец и герой. А те, которые ни разу не были в бою, пусть помалкивают.
На его лице появилось упрямое выражение, с которым мне еще предстояло хорошо познакомиться. Я понял, что должен поменять подход и вспомнил уроки Вивиан.
- Тебе предстоит жить среди людей, Галахад, - начал я терпеливо и чуть не назвал его мальчиком. - Такая жизнь имеет свои условности. - Я протянул руку и большим пальцем вытер кровь с его подбородка. - Некоторые из них могут показаться тебе несправедливыми. Например, я могу дать тебе по морде, а ты не имеешь права ответить мне тем же. - Галахад захихикал, сама мысль о драке со мной казалась ему смешной. - Точно так же ты не смеешь поднять руку на своего господина.
- Он мне не господин.
- Хорошо, кто же твой господин? - спросил я вкрадчиво, и почуявший ловушку Галахад пробубнел:
- Ты, отец.
- Раз так, Галахад, то изволь меня слушаться. Я тебе приказываю: никаких драк с Герейнтом.
- Хорошо, отец, - нехотя согласился Галахад и я вдруг понял, что ему просто приятно произносить это почтительное «отец».
- Можешь погонять его на мечах, - бросил я небрежно и лучезарная улыбка сделала его лицо божественным. Та же драка, только с другим оружием.
Тогда я еще не знал о способности Галахада быть любимым всеми, и стал замечать перемены в Герейнте с немалым удивлением. Меня он по-прежнему ненавидел, и это было неизменно, но на своего обидчика Галахада стал вдруг смотреть с интересом, затем с уважением и, наконец, с чувством, близким к обожанию. Я заметил как Герейнт начал отращивать волосы, подражая своему товарищу, стал называть воинов по имени и научился точить оружие. Галахад проявил себя безжалостным и целеустремленным учителем, заставляя Герейнта махать мечом до седьмого пота, а также завел утренние пробежки по римской дороге, до Линдиниса и обратно, что составляло совсем небольшое расстояние и ни для кого не представляло труда, кроме, конечно, толстого Герейнта. Меня удивляло как при таком образе жизни он умудрялся не терять веса.
За неделю до Петекоста в Кадбури приехал Пеллес. Я был тронут, наблюдая встречу старого короля с внуком, гордость и радость одного, неловкую нежность другого. Галахад был счастлив со мной в Кадбури, и не слишком соскучился по деду, и оттого чувствовал себя виноватым. Пеллес привез Галахаду умопомрачительный убор: весь белый и шитый золотой ниткой. Он напоминал мне скатерти, используемые в христианских храмах или занавески в женских покоях, и сам я не решился бы одеть такое никогда, но мой сын пришел в восторг и заявил, что наряд идеально подходит к его новому белому жеребцу, купленному мною в Линдинисе за бешенные деньги в подарок ко дню его четырнадцатилетия, и Пеллес даже прослезился, тронутый благодарностью внука.
На другой день после приезда Пеллеса мы все выехали в Каер-Мелот.
Каждый из нас испытывал разные чувства, приближаясь к столице. Ровенна просто радовалась предстоящей встрече с Лайонесс и возможностью показать ей Элейн. Я понял, что моя жена никогда не рассчитывала стать матерью, и оттого наша дочь казалась ей чудом и служила поводом для бесконечной гордости и черезмерного обожания. Пеллес волновался, гордился и поглядывал на Галахада настороженно. Он радовался моему присутствию, придававшему моему незаконнорожденному сыну более почетный статус. Сам Галахад показывал удивившую меня невозмутимость и спокойное достоинство, и я понял, что он не считал себя главным героем и покорителем столицы, а, причисляя себя к моей свите, считал свое положение предметом гордости. О чем думал Герейнт, когда не глядел на меня, я не знаю, а мысль его в моем присутсвии оставалась неизменной.
В последний вечер перед въездом в столицу мы остановились в просторной и чистой таверне, построенной специально для такой цели в двух часах езды от Кер-Мелота. Я послал Кинана и слугу Пеллеса в город, уже темнеющий облаком на фоне розового заката, с сообщением о приезде принца Герейнта и составе его свиты. За ужином мы пили мало и почти не говорили. Каждый был занят своими мыслями, а Галахад все поглядывал в окно, с нетерпением и с надеждой.
Мы выехали не слишком рано, утром солнечным, прохладным и ветренным. Люди на дороге расступались перед нами, и, услышав свое имя, я сам отчего-то разволновался, как мальчишка, радуясь предстоящей встрече с Артуром и робея при мысли о Фэйр, а увидев на пестревшей флагами городской стене красного Лотианского леопарда, я загрустил.
Стража у ворот отдала нам честь, и капитан взял в повод лошадь Герейнта, ехавшего впереди. За ним следовали мы с Пеллесом, там, где две лошади не могли проехать бок о бок, я внимательно пропускал старого короля вперед. Следом ехали Галахад и Овайн и я с удовольствием заметил, что Галахад оказывает такую же честь Гвинеддскому принцу, а за нами в повозке, покрытой коврами и украшенной цветами, ехала Ровенна с маленькой Элейн на руках. Замыкали шествие наши воины с флагами Дамнонии и Бенвика, Гвинедда и Корбеника, и я вспоминал о том, как въезжал в Каер-Мелот в первый раз, никому не ведомый и никем не жданный, и, не принятый королем, поселился в трактире. Мой сын, конечно, въезжал в столицу по-другому. Кто возглавлял процессию не имело значения. Чьи флаги несли воины не волновало никого. Дивный воин с золотыми волосами, в белых сверкающих одеждах, верхом не белом коне, глядевший вокруг с любопытством юноши и с достоинством принца, поражал воображение и принимал внимание толпы с полным безразличием, и ни о ком другом не говорили люди Каер-Мелота в тот день. Всем хотелось знать его имя, и уже повторялось за столами в тавернах, в женских покоях и в господских холлах: Галахад сын Галахада, Галахад Белый.
Артур встречал нас во дворе замка и обнял спешившегося Герейнта, воскликнув:
- Герейнт, смотри как похудел, да вырос, молодец какой!
Я не замечал ни того, ни другого, но радовался счастьем Артура. Он обнял меня так же сердечно, проговорил, волнуясь:
- Добро пожаловать домой, Галахад, - и после этого уже не сводил глаз с моего сына. Он приветствовал Пеллеса и Овайна, протянул руку Галахаду и тот опустился на колени.
- Мой господин, позволь представить тебе моего сына, принца Галахада из Корбеника, - обратился я к королю, впервые принародно признавая факт моего отцовства, и Атрур поднял Галахада с колен, всматривмясь в его лицо внимательно и серьезно, почти строго. Что-то произошло между ними в тот миг, какая-то связь установилась между моим королем и моим сыном, основанная на общем предназначении, на понимании, недоступном прочим, и я загрустил, почувствовав себя исключенным из этого мистического союза, и подумал, что потерял сына, так никогда его не узнав.
- Добро пожаловать в Каер-Мелот, принц Галахад, - проговорил Артур, но его приветствие, так же как и вежливый ответ Галахада, не имело значения, настоящий разговор присходил между ними на другом уровне, не требующем слов, закрытом для непосвященных, и этот разговор придавал их лицам одинаковое выражение полета.
Тем временем во двор вышла Лайонесс, поправившаяся и похорошевшая, и обняла меня, как брата, и увела Ровенну и Элейн в свои покои. Люди Кая повели устраиваться всех прочих из нашей свиты, и я тоже хотел уйти вместе с Галахадом, но Артур поймал меня за руку и повел с собой.
Я снова очутился в его покое, в рабочем беспорядке пергаметных свитков и выскобленных кож, и Артур молча сел напротив меня и стал рассматривать свои сплетенные длинные пальцы, покрытые сетью белых шрамов. Он не знал с чего начать разговор и я заговорил первым, и рассказал о жизни Герейнта в Кадбури, о его успехах в военных науках, о неожиданной дружбе с Галахадом.
- Сын, - очнулся Артур, вскинув на меня глаза. - Мог бы не говорить, похож на тебя до удивления.
Я не находил между нами такого уж полного сходства и пояснил:
- Сын принцессы Элейн, внук короля Пеллеса,,
- Понятно, - согласился Артур и снова замолчал. - Он не такой, как все, - заявил он после долгой паузы. - Ты знаешь?
- Да, он странный, - попытался я вернуть наш разговор в русло реальности, но Артур прервал меня:
- Странный? Нет, он не странный. Особенный. Не знаю, Галахад. Посланец богов. Как я, в какой-то степени.
Пришла моя очередь замолчать, обнаружив пугающую перемену в моем друге, которого я всегда считал человеком трезвого ума, неподвластного мистическим восторгам.
- Ладно, Галахад, - начал Артур. - Я не настаивал раньше, а теперь есть в этом необходимость. Расскажи мне о твоем плене.
Это оказалось труднее, чем я предполагал, но передо мной сидел господин, а не друг и он не просил любезности, но требовал повиновения, и я рассказал ему о годе, проведенном с Морганой, избегая ненужных деталей, и не стараясь себя приукрасить. Разве что чуть-чуть.
- Значит, правда, - вздохнул Артур. - Она была здесь. Сказала – родила сына. Сказала – от тебя.
- Вполне возможно, Артур, - согласился я. - Но должен сказать тебе сразу, я не признаю его своим. Никогда.
- Как знаешь, Галахад, - ответил Артур и снова замолчал, и я с грустью понял, что прежней близости между нами уже не было.
- Я видел, Лотианы в столице, - начал я осторожно. Артур взглянул на меня строго и твердо:
- Я сказал это всем, говорю и тебе: всякий желающий драться с тобой или с Гавейном должен сначала убить меня.
- Я не собираюсь, право, - возразил я. - Но я думаю о Галахаде. Боюсь за него, если желаешь. Я, конечно, с ним поговорю, но был бы тебе благодарен, Артур, если бы и ты замолвил за него слово... - Я скривился, унижение придавало моим словам ощутимую горечь: - Можешь так и сказать Гавейну: Галахад просит за сына.
Глупости! - возмутился Артур, на что я в тайне и рассчитывал. - Просить нет нужды. Я отвечаю за его безопасность, Галахад. - Он улыбнулся, хитро прищурившись: - Да, брат, когда у тебя сын все кажется по-другому, правда?
Нас с Галахадом поселили в моей бывшей комнате, за все годы моего отсутствия совершенно не изменившейся. Вид этой комнаты, светловолосый Галахад, сидящий на кровати Гарета, обещание, данное Артуру, заставили меня разговориться. Я рассказал сыну о Гарете, о нашей дружбе и о его гибели. Я умолчал лишь о моей связи с Фэйр, но прочее припомнил удивительно живо, с деталями всех событий, с болью, с любовью. Мое знакомство с Гавейном и его семьей, наш с Гаретом тайный союз, замешанный на сходстве двух одиноких и поэтических натур, его первый бой в Корбенике и мною нанесенное оскорбление, прощенное им сразу и от всей души, бои в Силурии, форт Ардел, Лайонесс, Каер-Лайл, все оживало передо мной, и я понял, что счастлив такой возможности, рассказать о моем друге кому-то желающему слушать. А Галахад слушал, как умел только он, да тот же Гарет, с распахнутыми горящими глазами, с открытым ртом, с каждым движением души, явно написанном на восхищенном лице: радость, страх, боль, сочувствие, гордость, изумление... Я закончил свой рассказ сухо и намеренно строго:
- Как видишь, моя вражда с домом Лотианов – дело старое и запутанное и сложное и тебя не касающееся. Имей в виду, молодые принцы, сыновья Гавейна и Гахериса, станут искать с тобой ссоры. Ты сильно разочаруешь и меня и Артура, если позволишь им втянуть себя в скандал.
Ответить мне он не успел. Кинан влез в дверь и, увидев мое недовольство его вмешательством, поспешно проговорил:
- Господин, девушка к тебе, от госпожи королевы.
Я встал покорно. Я ждал ее приказа и был к нему готов. По крайней мере, мне хотелось верить в свою готовность. Я приказал:
- Пойди, Кинан, покажи принцу Галахаду город. Возьми серебра, купите что-нибудь.
Я представил как пойдут они по городу, мой старый слуга и его блистательный спутник, как все станут глазеть на Галахада и может быть заметят наше сходство, и незаметно оказался в покоях Фэйр.
Там по-прежнему пахло лавандой, но этим сходство исчерпывалось. То ли все изменилось в ее покое, то ли память подвела меня, но я не увидел там ни низкой скамейки, на которой когда-то сидел у ног моей повелительницы, ни лютни, ни сидения в нише под окном. Зато на самом видном месте, прямо напротив входа, висело огромное золоченое распятие, а перед ним на низком длинном столике горели свечи и на цветном ковре перед столиком лежала вышитая подушка. Моя госпожа ни в чем не знала меры.
Она сидела в углу, занавешенном цветной портьерой, и девушка провела меня туда, где свечи горели неярко и все было продуманно и устроено с опереленной целью, и моя королева сидела на строгом стуле с резной высокой спинкой. Я опустился на колено и поцеловал ей руку и услышал ее голос:
- Принц Галахад, наконец-то.
Я выпрямился и взглянул ей в лицо.
Она изменилась и похудела, и тонкие морщинки собрались в углах ее глаз, и вертикальная линия пересекла ее лоб, и от этого ее красота стала для меня еще более пронзительной, хрупкой и отчаянной, будто существующей только сейчас, лишь в этот миг, в самый последний и короткий. Я слабо подумал, что должен ответить на ее приветствие и понял, что не смогу, как не смогу отвести глаз от ее лица, как никогда не смогу разлюбить ее, никогда.
- Садись, принц, - она кивнула на круглое сидение. Я послушно опустился на него и лишь тогда заметил, что все еще продолжаю держать ее руку. Теперь она сидела лицом к свету и я увидел лихорадочный блеск ее глаз и нервное, близкое к истерике выражение ее лица. Я спросил:
- Здорова ли ты, госпожа? - чем, конечно, ее обидел.
Она вырвала свою руку, засмеялась коротким нервным смехом, откинулась на спинку стула с горьким:
- Неужели я и правду так плохо выгляжу?,,
- Прости, госпожа, я просто пытаюсь быть вежливым. Не сердись, - я заговорил торопливо, стараясь найти опору в простых и обычных словах. - Я привез сына, принца Галахада из Корбеника, товарища принца Герейнта. Позволь представить его тебе, когда ты сочтешь удобным. Он понравится тебе, милый юноша. Артуру понравился.
Снова послышался все тот же невеселый смех:
- Артуру все нравятся. Он у нас любвеобильный.
Она резко встала, я вскочил тоже и оказался с ней лицом к лицу в маленьком полутемном пространстве за портьерой, и снова увидел в ее глазах желание. Желание власти. Желание расплаты. Желание доказать, что она все еще прекрасна, и сильна, и любима. Что любой мужчина, начиная с меня, может оказаться у ее ног, в любой момент, стоит ей только этого захотеть.
- Я и забыла твое лицо, Галахад, - задумчиво проговорила она, касаясь пальцами моей щеки. В ее прикосновении было очень мало нежности и совсем не было любви. Так касаются стены старого дома, в котором жили в детстве, вспоминая, почти не веря, но я повернул голову и прижался губами к ее ладони. Она позволила мне поцеловать ее жарко и торопливо.
- Ты, конечно, знаешь о Лайонесс?, - спросила она вдруг и снова я промолчал, а она взяла мои руки и поднесла к своим губам.
Мы были вместе. Все остальное не имело значения. Женщины за портьерой перестали существовать, забылись обещания и слова утратили смысл. Я принадлежал ей, я всегда принадлежал только ей, еще прежде, чем ее узнал, и в этом заключалась моя самая высокая правда, единственное мое предназначение, и никакая магия не могла это изменить, и не придуманы еще слова такой клятвы, Фэйр! Ее глаза сияли предо мной, и не было ни долгой разлуки, ни вины, ни измены.
Я прекрасно знал, что я делал. Так саксонцы сжигают свои ладьи. Так Цезарь перешел Рубикон. Мысленно подстегнув себя, сжавшись в холодной тоске, я обнял ее, коснулся губами ее виска и прошептал:
- Ты можешь послать за мной в любой момент, Фэйр, и я снова буду с тобой, тебе стоит только пожелать...
- Ах, нет, Галахад, мы не должны, - сказала она чуть слышно, и я услышал в ее голосе разочарование.
Я вернулся в свою комнату, лег на кровать, и, все еще пытаясь унять дрожь, стал глядеть в темнеющее окно. Я думал о Фэйр. Как просто мне было понять ее, как огорчительно. Как легко и прочно я мог бы привязать ее к себе, всего лишь дав ей понять, что считаю нашу близость невозможной, ведь она всегда хотела только невозможного. Нет, пусть другой будет причиной твоего несчастья.
Я прощался с Фэйр. Тяжесть моей утраты душила меня, но ее горечь имела привкус мрачного и злорадного удовлетворения. Так, должно быть, чувствует себя человек, принесший на алтарь жестоких богов свое самое бесценное сокровище, поражаясь размаху своей жертвы, но зная, что она и принята, и оценена по достоинству.
Правда, Фэйр, мне темно без тебя, но я выучился жить без света.
Я прощался с Фэйр, а Галахад и Кинан вернулись уже в темноте и Галахад велел разжечь светильник и показал мне большую серебряную пряжку для ремня.
- Смотри, отец. Вот Митрас убивает быка, а вот бог солнца и богиня луны смотрят на него. Ничего не замечаешь?
Он был оживлен, очень доволен и немного ошарашен сделанным открытием: тщательно вырезанное лицо древнего бога-воина напоминало мое собственное.
- Тебе. Возьми, пожалуйста, - он легко отвел протянутую мною дорогую вещицу и я почувствовал себя подлой неблагодарной скотиной, ничем не заслужившей такого к себе отношения.
Неожиданно к теме Митраса вернулся Артур. Мы с ним стояли у арены, облакотившись о деревянные перила, наблюдали за поединками. Такая была у Артура манера: начало каждого турнира он наблюдал важно сидя в кресле, установленном на возвышении, обтянутом красной тканью, украшенном коврами и флагами и гербами, очень чинно и важно. Постепенно по ходу сражения король начинал проявлять признаки нетерпения, подавшись вперед, упирался локтями в колени, криками подбадривая понравившихся ему воинов. Потом он вскакивал на ноги, садился снова, вставал уже окончательно. Вскоре посте этого он спрыгивал с помоста и подходил к арене, орал и бил кулаками в перила. Я ужасно любил это в Артуре, такое отсутствие мелкого чванства, естественную свободу настоящего господина, спокойное пренебрежение правилами, установленными для других. Я и сам любил поорать у арены, но, в отличии от короля, сидением на помосте не утруждался, а сразу занимал место у перил. Мне нравилось наблюдать за красивым боем, видеть как гордость побеждает страх, а мастерство уступает страсти и один из воинов, шаг за шагом, удар за ударом, приобретает силу и влась и господство над своим противником и победа коронует достойного. Но бой оставался лишь боем, развлечением, игрой мускул и стали, капризом удачи, мастерством верного глаза и твердой руки, пока на арену не вышел мой сын. Только тот, кто видел своего сына в поединке, может понять эту гордость, и страх, и волнение, но прежде всего гордость, с которой я видел, как Галахад побеждал своих противников, одного за другим, когда Атрур рядом со мной проговорил, словно в раздумьи:
- Он – воплощение Митраса.
- Что? - этим междометием я мог бы начинать каждый разговор с моим господином, не перестающим удивлять меня поворотами своей мысли.
- Не видишь, что ли? Это ж просто страшно. Не может четырнадцатилетний ребенок так драться!
Галахад к тому времени закончил долгий и непростой поединок с ладным воином, чемпионом Пависа, уложив его на землю несколькими быстрыми и мощными ударами.
- Дай мне твой меч, - приказал Артур и я повиновался не раздумывая, прежде чем понял его намерения. Недаром Вивиан считала меня туповатым. Артур легко перепрыгнул через перила и направился к Галахаду, небрежно помахивая моим мечом. Между ними состоялся короткий разговор, Галахад решительно замотал низко склоненной головой. Артур настаивал, Галахад посмотрел на меня вопросительно, я сделал страшные глаза: нет! Он повторил Артуру: нет. Конечно, мой король умел настоять на своем. Схватив Галахада за рукав он поволок его ко мне, как кот тащит дохлую крысу. Его глаза горели, когда он обратился ко мне:
- Прикажи ему драться со мной, Галахад!
- Мой король...
- Нет! - убедить его было невозможно. - Я тебе приказываю, а ты прикажи ему!
Так мой сын дрался с моим господином, по его приказу и против моего желания. Я в тайне надеялся, что у Галахада хватит ума поддаться, как неоднократно делал я сам, а люди, стоявшие вокруг арены, затаили дыхание, не в силах отвести глаз от двух воинов с клинками ясными, как молния, и такими же быстрыми.
Не обладая ни силой Артура, ни его мастерством, Галахад поражал своей скоростью и умением предугадать следующий шаг своего противника. Оба воина двигались так быстро, что за их движениями невозможно было уследить и сталь их оружия сливалась в блики света, в солнечные лучи, стремительные и острые. Я видел как мой друг легко подпрыгнул, избегая удара по голени, а мой сын волчком повернулся вокруг своей оси, быстро отступил, воткнул свой меч в утоптанную землю и, опустившись на одно колено, низко склонил голову. И только тогда я увидел кровь на плече Артура. И в то же мгновение я оказался возле него, а вернее между ним и Галахадом.
- Ну, ты видел? Да ты и сам так не сможешь! - воскликнул Артур с восхищением и я пробормотал:
- Матушка Дон...
- Не то слово!
Артур снова вернулся к теме нашего разговора за ужином:
- Он – воплощение Митраса. Нет, не спорь. Ты знаешь, что Митрас – именно юноша, а не мужчина?
- Артур! - возмутился я. - ведь ты христианин!
- Так что же? - удивился Артур.
- То, что Митрас – это языческая ересь! Я пожалуюсь на тебя епископу Бервигу. - Тот как раз дремал у стены, не выпуская из рук богатого кубка.
- Нет, ты не прав, Галахад. Главное – верить, а в Митраса или в Христа, не важно. - Он подался ко мне, загораясь, увлекаясь: - Нужно знать, что все это, - он взмахнул рукой, - имеет смысл, понимаешь? Все, что мы делем – не случайно, даже если мы сами этого не видим. Понимаешь?
Я молча кивнул. Я понимал его, при этом не разделяя его горячего убеждения. Вероятно так человек, рожденный слепым, понимает описание заката, просто веря на слово способному видеть.
Пентекост – это христианский праздник и Артур с Галахадом провели все утро в церкви, а я пошел на реку, как раньше с Гаретом, и смотрел, как солнце отражается от подвижной медленной воды, пчелы летают над цветущим лугом, а в небе мечутся стрижи, безразличные ко всему, происходящему на земле. Нужно верить, сказал мой господин. Он, конечно, знал, что вера не дается некоторым людям, как музыкальный слух, например. А хотелось бы. Хотелось бы верить, что мой Гарет ждет меня там, где забывается вражда и прощаются обиды и Гавейн снова станет мне другом, а мы с Артуром сможем любить одну женщину, не стыдясь и не скрываясь.
Перед ужином Галахад Белый принес присягу. Он выглядел торжественно и строго, ничуть не смущался всеобщим вниманием, и сел по левую руку короля, приняв эту высокую честь как должное. Я сидел рядом с Фэйр и говорил с нею о Герейнте, а тот весело и оживленно перегибался через Атрура, обращаясь к своему другу.
В ярком свете маслянных ламп я мог рассмотреть Фэйр получше и нашел ее черезмерно возбужденной, лихорадочно взвинченной, с трудом балансирующей на грани истерики. Я коснулся ее тонкого запястья и она вздрогнула, серебряный нож звякнул о край тарелки.
- Позволь мне, госпожа, - сказал я очень мягко и разрезал мясо на ее тарелке и она крепко, до белых костяшек, сжала мою руку. Вскоре она поднялась из-за стола и вышла, а я заметил в конце стола хмельного заплаканного Пеллеса и, незаметно выскользнув со своего почетного места, подсел к старому королю, который тотчас же начал рассказывать мне о том, как Галахад восьми лет от роду болел зимней лихорадкой, а в десятилетнем возрасте упал с лошади, да так неудачно, что два дня лежал, как мертвый, но на счастье случился в Корбенике Мерлин, который выходил ребенка и потом навещал их довольно часто. Я счел этот факт значительным и настораживающим. Рядом со мной показался принц Овайн, с которым было очень хорошо молчать и есть из одной тарелки и глядеть на дом Лотианов, уже занимавший целое крыло стола. А на самом почетном месте Галахад Белый слушал короля, и в многолюдном зале они были одни, и толстый Герейнт мрачно ковырял еду в своей тарелке. «Полно, он никогда не был твоим», сказал я себе и ушел спать, и увел с собой пьяного Пеллеса.
Еще неделю провели мы в Каер-Мелоте и Артур не выпускал Галахада из виду и подарил ему потрясающей работы меч, а я часто навещал Фэйр и радовался тому, что в моем присутствии она становилась спокойнее и, отвлекаясь, болтала о пустяках. Ей очень нужно было знать, что она все еще любима, больше всех на свете и навсегда, не смотря на мою женитьбу и вопреки ее очевидному безразличию, и это было правдой и я этого не скрывал. Мы никогда не говорили о нашей жизни в Долорусе, но я видел, что она не винит меня больше ни в чем. Теперь в своем несчастьи она обвиняла Артура и любила его и его же ненавидела. Когда мы возвращались в Кадбури она вышла проводить нас во двор и обняла меня тепло и сердечно и при всех поцеловала меня в губы и ничто не дрогнуло во мне в ответ на ее неожиданную интимную ласку. Ай да Мерлин.
Галахаду не хотелось покидать Каер-Мелот. Сам того не сознавая, он оставил в столице часть своей души, прочно связанную с магией света и тепла, и мучился потерей, не понимая причины своей тоски. Постепенно рутина гарнизонной жизни Кадбури овладела им, заполнив дни занятиями с Герейнтом, дозорами, оружием, лошадьми и поездками в Линдинис и я, помня о его совершеннолетии и королевской присяге, поставил его во главе личной охраны Герейнта, дав таким образом возможность изучить стороны военной службы, не связанные с маханием мечом. Под его началом оказалось два десятка воинов, каждый из которых был старше и умнее его во всех отношениях, что совершенно не смутило избранника богов и воплощение Митраса, сумевшего в самый короткий срок сдружиться с каждым из своих солдат. Он не стеснялся спросить совета, не боялся потребовать повиновения и при этом как-то так получалось, что никто на него не обижался и не считал его сопляком и выскочкой.
В бой я его не брал.
Крепость Кадбури к тому времени превратилась в крупнейшую военную твердыню, за стенами которой собиралось до тысячи бойцов, готовых по приказу короля или по моему решению нанести удар по любой точке в южной Дамнонии. Из Кадбури выезжали дозоры, патрулирующие Саксонское Побережье, и наши сведения о враге всегда были точными и верными. Я посылал отряды на юг и часто вел их в бой сам, но никогда не брал Галахада с собой. Он не просился со мной и не задавал мне вопросов, показывал терпение для меня удивительное, всякий раз повожая меня в поход с серьезной и преданной заботой.
Однажды мы напали на большой отряд вновь прибывших саксонов, сожгли их ладьи, убили их мужчин и захватили их женщин. Из-за одной из них подрались двое дамнонцев и мне пришлось их разнять и дать серебра обоим, а девушку забрать себе, потому что была она очень молода и удивительно красива. Я не тронул пленницу, а привез ее в Кадбури, в подарок сыну, тогда уже пятнадцатилетнему. Тот от подарка отказался. Его поведение показалось мне странным и я потребовал объяснений, не находя нужных слов и немного стесняясь. Галахад ответил мне без тени смущения:
- Понимаешь, отец, я должен соблюдать чистоту.
- Ты думаешь кто-то с нею был до тебя? Это можно проверить, ты знаешь? - очевидно, я не понимал ничего.
- Нет, нет! - рассмеялся порозовевший Галахад. - Это мне безразлично, право. Я не могу быть с женщиной.
Мне стало жаль его:
- Галахад, ты не знаешь этого пока ты не попробовал...
И снова он перебил меня со смехом:
- Нет, отец, ты меня не понимаешь. Я должен оставаться девственником. Как Мерлин. Иначе я не смогу выполнить своего предназначения.
- В чем же твое предназначение? В монашестве?
И вот тогда я и услышал это впервые:
- Я – Спаситель Британии.
Он сказал это спокойно, со скромным достоинством человека, сознающего свою правоту. Мне снова показалось, что я схожу с ума, но потом я все же решил, что безумен Галахад, а я просто поражен отражением его безумия.
- Кто это тебе сказал? И вообще, что это означает: Спаситель Британии? Ты один победишь всех саксонов? Или может тебе все же помочь?
- Нет, отец, все это не так просто. И дело вовсе не в саксонах. Я не знаю что именно предстоит мне сделать, но когда Бог укажет мне путь, я ему последую. Я должен быть к этому готов, в любой день, в любую минуту.
- Откуда ты можешь это знать?
- Знать не обязательно, отец. Нужно просто верить, - исправил меня мой сын, и, видя мое смятение, улыбнулся мне одобряюще: - Не стоит волноваться, все придет в свое время и все откроется тому, кто способен видеть.
- И что же, вооруженный этой верой ты можешь просто ждать своего часа? - я и сам не совсем себя понимал, но Галахад закивал мне с воодушевлением:
- Конечно! Поверь, это совсем не трудно. Я рожден, чтобы выполнить волю Божью, а когда, сейчас или через двадцать лет, не все ли равно?
Я решил дать себе время собраться с мыслями и отложить наш разговор до более благоприятного момента.
- Хорошо, Галахад. Я и вправду тебя не понимаю. Придется мне просто поверить тебе на слово. Но скажи мне все же, Артур разделяет твои убеждения?
- Вполне, - ответил Галахад с гордостью.
Саксонскую девушку взял себе тринадцатилетний Герейнт, и что он с ней делал я не знаю и знать не желаю, но она легко прижилась в Кадбури, быстро выучилась говорить по-дамнонски и оказалась быстрой и веселой, как птичка. Артур баловал ее подарками и считал ее поводом для гордости. Я понимал его гордость и немножко ему завидовал. Не всем же быть посланниками богов, кому-то приходится просто быть мужчиной.
Артур стал показываться в Кадбури все чаще. Он находил самые разные предлоги для своих посещений, но настоящая причина его интереса к крепости была мне понятна и вызывала мою ревность, весьма тщательно скрываемую. В Каер-Мелот нас не приглашали и мы оказались там лишь на присяге Герейнта.
Четырнадцатилетний принц потел и мучительно стеснялся, Артур светился гордостью, а Фэйр снова поразила меня произошедшей с ней переменой.
- Она нашла утешение в религии, - сказал мне Артур и по-моему ошибся. Фэйр не нашла утешения. Она лишь сменила одну зависимость другой, еще более жестокой, заставившей ее рядиться в монашеские одежды, наложившей на ее лицо печать исступления, опустившей ее на колени. Ее Бог всегда требовал невозможного и грозил наказанием за грехи, а грехи у нас были и Фэйр охотно мучилась виной и немного испугала меня своим рвением и настойчивым желанием обратить меня в христианство. Я заметил, что ее духовник епископ Бервиг старательно меня избегал, очевидно обремененный своими излишними знаниями.
Мне казалось, что я отвык от Каер-Мелота. Шумное столичное многолюдие утомляло меня, необходимость все время с кем-то говорить и быть у всех на виду была мне неприятна и мне хотелось поскорее вернуться в Кадбури или уехать на войну или на Стекляное Озеро, к Вивиан.
Артуру тоже не сиделось на месте, и он снова ошарашил меня неожиданным вопросом, разложив передо мной старую карту, нарисованную на желтой коже:
- Галахад, почему мы не строим корабли?
- Что?
- Мы живем на острове. Мы воюем с саксонами уже несколько поколений. Мы убиваем их сотнями. Но они приходят снова и число их возрастает. Мы не успеваем их убивать. Мы не успеваем. Мы должны начать войну на море, нам нужны гавани, хорошо укрепленные порты вблизи Саксонского Побережья. Посмотри, Ллогборт, вблизи Портус Адурни. Он за чертой Вортигерна, как видишь, - и Артур показал пальцем на линию, означающую южный берег. - Поедем, посмотрим? Может восстановим Портус Адурни и начнем строить корабли, получше саксонских?
Я обрадовался тому, что наш разговор приобрел практический смысл и я даже стал испытывать приятное нетерпение в предвкушении нашей поездки на юг, на море, туда где на низком берегу над гаванью стоит старый форт Кароссия.
Артур взял с собой около сотни воинов и по-прежнему не отпускал от себя Галахада, а Герейнт жалко и по-своему трогательно пытался войти в их необычный союз, а мы с Овайном ехали следом и молчали, глядя на расцветающее лето, на искры костра, тающие в темном небе, на стальной блеск реки. Конечно, я ревновал Галахада к Артуру, признавая при этом беспочвенность моих претензий, но с каких это пор ревность объясняется здравым смыслом? Мы с Артуром были одной душой, и мой сын не мог не быть ему близким.
Они говорили бесконечно. В основном, конечно, говорил Артур, но и Галахад вторил ему с согласим, меня пугавшим. Поздно вечером у костра они продолжали разговор, заведенный в пути. Наше участие не требовалось, но и не возбронялось. В целом, оно проходило незамеченным.
- Все обвиняют Вортигерна, говорят о нем только плохое, - рассуждал Артур о короле, сто лет назад позволившем саксонам селиться в Британии. - А ведь он воевал всю жизнь, понимаешь? Всю жизнь. С Пависом и с ирландцами, и с Гвентом, но прежде всего с саксонами. Вроде как я, правда? - обращался он, конечно, к Галахаду.
- Он привел врага в наш дом. Дал им землю. Плацдарм для будущих войн, - заспорил угрюмый Герейнт, и я его мысленно похвалил.
- Его идея была не так уж глупа, - трудно было сказать ответил ли Артур сыну или же просто продолжил прерванную мысль. - Заставить саксонов воевать с саксонами. За землю, которую они могли бы назвать своею.
- Саксонам верить нельзя. Честь для них в верности друг другу, а не слову, данному врагу. - Я даже удивился: молодец, Герейнт.
- Он хотел мира. Любой ценой. Учти какое положение было в королевстве после ухода римлян, - Артур упорно обращался лишь к Галахаду. Я мог бы привести доводы в поддержку любого из их утверждений, но мне стало обидно за Герейнта.
- Владыки оцениваются потомками не по их намерениям, а по результатам их деяний, - проговорил я в раздумьи, сощурившись на яркий огонь. - Ошибка Вортигерна обошлась нам всем слишком дорого, чтобы проявлять к нему снисходительность.
Я перевел взгляд на Герейнта: мы с тобой заодно и получил в ответ привычное: ты спал с моей матерью. Завидное постоянство.
- Результат деяний скрыт от нас. Нам дано видеть лишь небольшой фрагмент мозайки, общая картина создается не для нас.
Слова Мерлина странно звучали в устах Галахада, но Артур глядел на него с восторгом. Овайн, молчавший рядом со мной, протянул мне кубок эля жестом дружеской поддержки, и я кивнул ему с благодарностью. Он, спасший мне жизнь и полюбивший меня за это, был бы мне настоящим сыном, безо всяких Мерлиновских премудростей.
Назавтра я обратился к отставшему от отца Герейнту:
- Ты знаешь откуда пошел термин Саксонское Побережье?
Он, конечно, ничего не ответил, но я все равно рассказал ему о системе укреплений, возведенных римлянами на обоих берегах Саконского моря, замыкающейся на западе крепостью Портус Адурни.
Рядом с этой крепостью Кадбури казалась Каер-Бреггом, с замшелыми стенами и соломенной крышей. Портус Адурни был больше и лучше, и каменные стены стояли почти невредимыми, будто только вчера легионеры покинули форт. Крепость стояла на плоской равнине на расстоянии полета стрелы от гавани, и Герейнт спросил:
- Почему они построили форт так далеко от берега?
Я чуть не вывалился из седла, осознав, что вопрос был обращен ко мне.
- Ты прав, Герейнт, с точки зрения охраны гавани я тоже предпочел бы видеть крепость ближе к берегу. Причины, по которым она построена именно здесь, мне неизвестны. Могу лишь предположить, что грунт у моря не такой прочный и мог бы не выдержать тяжести стен.
- Да, так произошло с одной крепостью в Регеде. Ее стены все время обваливались, и никто не знал почему, пока Мерлин не сказал строителям, что под холмом есть пещера с озером и старая шахта.
- Я никогда не слышал этой истории, но нахожу ее правдоподобной. Строить такие крепости – высокое искусство, к сожалению нами утраченное.
Я почти заискивал перед Герейнтом и старался не глядеть ему в глаза, опасаясь увидеть все ту же мысль.
- Почему мы не держим здесь гарнизона? - спросил Герейнт у подъехавшего к нам Артура, и тот проговорил, в раздумьи глядя на берег:
- В самом деле, почему?..
А на берегу, на песчаном пляже, стояли две большие саксонские ладьи, и строилась перед ними жидкая стена щитов.
- Что будем делать? - спросил у меня Артур, и Герейнт ответил за меня:
- Атаковать!
Галахад молча стоял рядом, и я с ужасом подумал: что если в настоящем бою мой замечательный сын окажется трусом?
Саксонов было примерно вдвое меньше нас, и драться они не желали. Мы видели как под прикрытием их щитов ладьи начали скользить по песку, приближаясь к воде, и мне отчего-то захотелось просто дать им уйти. Но у Артура появились другие планы и он скомандовал:
- Борс, Бедвир, Киллан, вы и ваши люди – с Герейнтом. Рос, Гаиусс, Мидрион – с Галахадом Белым. Остальные – со мной. Герейнт – на правый фланг, Галахад – на левый. Атакуйте на берегу, чем дальше в воде, тем лучше. Давайте, принцы, вперед, и Бог в помощь!
Два примерно равных отряда помчались к берегу, охватывая саксонскую цепь двумя крыльями, и повернули навстречу друг другу лишь у самой кромки воды. Я смотрел только на левое крыло, и мысль о том, что Артур отдал своих лучших воинов Герейнту мелькнула в моем сознании, а золотые волосы Галахада летели по ветру, ослепительные в солнечном сиянии, и я ахнул:
- Шлем, надень шлем, идиот! - но, конечно, он меня не слышал.
* * *
Саксонские ряды расступились и воин, вызвавший всеобщий рев, выступил вперед неторопливым шагом, с ленивой грацией сытого хищника. Он показался мне по-своему впечатляющим: рослая фигура, широкие плечи, прикрытые серебристым приглаженным ветром мехом, широкий двойной топор на плече, длинные темные волосы, борода, заплетенная в косицы. Я не знал его имени.
- Кеардвиг, сын Аэллы, - ответил моей мысли Артур. - Я лично его в бою не видел, но все говорят – что-то особенное!
- Посмотрим! - усмехнулся Галахад Белый.
Прозвучал вызов, встреченный ревом обеих армий, последовали обычные оскорбления. В прежние времена они были бы адресованы мн,е и я вышел бы на узкое пространство между двумя армиями, превозмогая сначала страх, потом нетерпение, наполняясь гордостью и радостью, навстречу тому, кто считался лучшим, чтобы с оружием в руках проверить его силу и мастерство, и доблесть, и на глазах у тысяч воинов поставить его на колени и взять его жизнь. Теперь оскорбления предназначались Галахаду Белому, носили вполне предсказуемый характер, и частично достигали цели, и красные пятна вспыхивали на скулах моего сына. Он повернулся к Артуру с вежливым: «Позволь, господин», и Артур положил руку на его плечо: «С Богом, Галахад!». Галахад неторопливо двинулся вперед, когда внезапно заговорвший Овайн заставил его остановиться:
- Галахад, он упал с лошади в прошлом году и сломал левую руку, и два ребра, тоже слева.
Галахад ослепительно улыбнулся: «Спасибо, Овайн!», и мимоходом коснулся мой руки. Я смотрел ему вслед, немного волнуясь, и вдруг вспомнил:
- Галахад, шлем! Шлем надень!
Он обернулся ко мне с удивленной улыбкой, и я увидел в его руках шлем, богато украшенный золотом и серебром, с тонкими золотыми крыльями, высеченными на висках.
* * *
Бой на берегу моря закончился, едва начавшись, и нам с Артуром даже не пришлось обнажить оружия. Одному из саксонских кораблей удалось все же уйти, но зато оба принца вернулись в форт, забрызганные кровью и возбужденные до предела и невредимые.
Первая победа – это повод для праздника. Мы зажгли костер на камнях оставленной крепости и разложили еду, и вино заплескалось в кубках. Оба принца, безмерно довольные собой, говорили без умолку, а мы с Артуром, пьяные от вина и от гордости, сидели, обнявшись, как братья, и слушали снова и снова, о каждом ударе, нанесенном и отраженном, о каждом враге, поверженном и отступившем, о саксонских топорах и британских мечах.
На ночь мы поставили караулы, велели разжечь на стенах огонь, и все пошли спать, а я еще постоял немного, глядя как догорает саксонская ладья, ставшая последним приютом для наших погибших. Возвращаясь в башню, я заметил кого-то сидящего в темноте у погасшего костра и узнал в темной фигуре Герейнта. Я присел рядом. Он не взглянул на меня, сидел, глядя на серые угли, обхватив себя за локти, покачиваясь чуть заметно.
- Ты убил кого-нибудь? - спросил я наконец и вспомнил, что уже задавал этот вопрос юноше после его первого боя. Герейнт молчал так долго, что я уже не ожидал услышать ответ, когда он сказал:
- Не знаю. Одного – прямо в лицо... - и голос его прервался.
- Знаешь, то же было с одним из моих друзей. Нет, с самым близким моим другом и самым отважным воином. С принцем Гаретом, после его первого боя.
Я почувствовал на себе его взгляд и вздохнул, вставая:
- Спокойной ночи, принц Герейнт. Завтра будет другой день и другой бой.
Другой день начался неожиданно.
- Мы оставляем здесь гарнизон. Ты, Галахад, бери с десяток охраны и поезжай в Кадбури. Оттуда пришлешь сотню, на твое усмотрение, но желательно дамнонцев. Я пришлю столько же из Каер-Мелота. Как ты считаешь, двух с половиной сотен хватит?
- Да, если охранять только южный бастион. Кто командует гарнизоном?
- Принц Герейнт.
- Артур, - я старался говорить мягко и осторожно. - Разумно ли это? Он еще мальчик. Он никогда не командовал людьми.
- Вчера! - Артур повернулся ко мне слишком резко и его голос прозвучал слишком громко. - Он вел людей в бой вчера! Ему четырнадцать, и столько же было мне, когда я получил свою сотню от твоего отца, короля Бана, между прочим!
- Артур, я не сомневаюсь в способности Герейнта... - он не дал мне закончить, ткнув меня пальцем в грудь:
- Сомневаешься! Вот именно, сомневаешься. Я тоже сомневаюсь. Но проверить можно только одним способом, понимаешь?
Я промолчал, и Артур закончил со своей обычной заразительной энергией:
- Ему править после меня. Ему нужно расти и добывать свою славу, свою собственную, пока мы с тобой еще живы, а это очень трудно. Он может потеряться в нашей тени.
- Оставь с ним Галахада, - предложил я, сдаваясь, и король ответил мне:
- Нет. По той же причине. К тому же Галахад нужен мне в Каер-Мелоте. А ты нужен мне в Кадбури, а Герейнт – в Портус Адурни. И все, хватит об этом.
Я склонил голову, пытаясь спрятать свое разочарование, нет горечь, все же прозвучавшую в моем ответе:
- Все мы твои слуги, мой король.
- Ну вот, обиделся! - засмеялся Артур и хлопнул меня по плечу, но мне не стало от этого ни теплее, ни легче.
Мое прощание с Галахадом вышло более холодным, чем можно было предположить. Он чувствовал себя виноватым и оттого дулся на меня и принимал церемонную и почтительную менеру, дополнявшую холодность Артура.
С Герейнтом я решил вовсе не прощаться, а вернее просто позабыл о нем, но он сам нашел меня в длинном каменном бараке, оборудованном нами под конюшню.
- Счастливого пути, - послышалось у меня за спиной и, обернувшись, я увидел Герейнта, глядевшего на меня с мыслью для него необычной. Я даже растерялся немного, не найдя в его взгляде уже привычного обвинения, без которого само лицо Герейнта стало другим, более оживленным и в то же время более взрослым. Вместо приветствия я сказал ему:
- Герейнт, саксоны могут вернуться. С пятью десятками тебе крепости не удержать, даже не пытайся. Держи коней наготове, поставь караулы, чуть что – садись в седло и веди людей в Кадбури. А я вышлю тебе сотню, как только приеду, в тот же день. Но учти, раньше, чем через десять дней они не придут.
- Не волнуйся, я справлюсь, - подобие улыбки мелькнуло не его лице и я тоже улыбнулся в ответ:
- Конечно ты справишься, Герейнт. Я не сомневаюсь.
Так мы расстались с Герейнтом, на пороге открытия, подающего некоторые надежды, но очень и очень неясного и еще недоказанного, и оттого настораживающего.
Кадбури лежала в пяти днях езды от Ллогборта, а иногда пять дней сливаются в срок черезмерно долгий.
Овайн разделял мое беспокойство о назначении принца Герейнта в Портус Адурни и высказал соображение, что строительство кораблей в гавани Ллогборта несомненно вызовет бесконечные саксонские рейды, а значит спокойная служба коменданту форта не грозит. Тогда я решил нарушить приказ, вернуться в форт вместе с обещанной сотней и сидеть там пока меня не выгонят силой, не увезут из крепости под конвоем.
В Кадбури я сильно огорчил Ровенну своим решением вернуться на побережье и остаться там на неопределенное время. Я провел с ней только одну ночь, а утром повел сотню всадников обратно, на юг и на восток, туда, где широкая гавань у римского форта закрывается от Саксонского моря большим и плоским островом.
Мы не задерживались в пути и не слишком спешили. Мы шли в хорошем марше.
Мы опоздали.
Саксоны вернулись, в числе не менее двух сотен, и мы заметили их издалека. Заметили черные ладьи на берегу и бой, подходящий к концу.
Принц Герейнт, сын своего отца, мужчина и воин четырнадцати лет от роду, не пожелал уступить врагу порученной ему крепости. Он предпочел погибнуть в ее стенах, забрав с собою жизни преданных ему людей. Мы не видели их гибели. Последних британцев добивали на заднем дворе у ворот северного бастиона, а победившее саксонское войско уже носило награбленное к ладьям, когда мы на полном скаку врезались в их суматошное движение, и остановить нас было некому.
Бой конницы с пешим войском, не сумевшим построиться в боевой прядок, это всегда резня, а на открытом поле между крепостью и гаванью эта резня стала тяжелой и грязной работой. Не было радости в том бою, и не было в нем чести, одна лишь кровь и боль, и лошадиные подковы, скользящие на мокрых камнях, и чьи-то руки, хватающие за стремена, и крик, и невосполнимая, невозможная потеря.
Лишь горстка саксонских воинов сумела прибиться обратно в крепость и построиться двойной цепью между конюшней и западной стеной, сомкнув щиты, но кто-то из моей сотни догадался подняться на стену, и вскоре в саксонов полетели стрелы, пики и камни. Лишь немногие из них достигали цели, но время у нас было и все новые воины, разгоряченные битвой, поднимались на стену, соревнуясь в точности и в терпении, криками приветствуя каждую удачно пущенную стрелу, увлекаясь жестокой игрой хищника с беспомощной добычей. К вечеру саксонская стена дрогнула и пленных мы не брали.
Впрочем, одного саксона в богатом доспехе и с перебитой правой рукой привели ко мне ночью. Он понимал по-дамнонски и представился Бреддой, сыном короля Порта, возглавившего набег на Портус Адурни. Я решил сохранить Бредде жизнь и взять его с собой в Каер-Мелот для беседы с королем Артуром. Из пяти десятков, оставленных в крепости с Герейнтом, в живых осталось шестеро. Я выбрал из них четверых, способных ехать в Каер-Мелот.
Похоронив убитых, устроив раненых, мы отправились в путь. На сей раз мы ехали медленно, потому что в подводе на соломе, укрытой волчьими шкурами, мы везли Герейнта, завернутого в знамя с драконом.
Я сказал ему: крепости тебе не удержать. Я имел в виду невозможность этого свершения, независимую от командования гарнизоном. Он услышал только обидное «тебе». Он не послушался меня и остался в обреченной крепости, потому что именно так он понимал свой долг. Но превыше чести и долга вело его в бой, толкало его на подвиг детское желание заслужить похвалу, прославиться, доказать всем, Артуру в первую очередь, что он тоже герой и тоже воин, и вполне достоин своего отца и может смело встать в ряд с его прославленными боевыми товарищами, и с этим славным принцем, затмившим его, Герейнта, легко и прочно своим нестерпимым блеском. Смешное детское желание неуклюжего толстого подростка стать взрослым, замешанное на горьком хмеле первой победы и первой крови в первом настоящем бою. Он еще не видел как гибнут в бою друзья, не знал, как с кровью уходит из тела жизнь, и оттого считал себя неуязвимым, и никого из нас не было с ним рядом в то мгоновение, когда он понял, что тоже смертен, и бежать ему некуда и негде прятаться.
Я знал о надвигающейся на нас беде. Я пытался ее предотвратить, как всегда не слишком решительно и не очень настойчиво. Было ли это предчувствие пророчеством или же простым здравым смыслом? Какая разница? Отчего я не солгал Артуру, сославшись на свои мистическое способности? Он поверил бы мне, даже если я сам не очень верил себе.
На четвертый день пути мы встретили отряд Борса, направляющийся из Каер-Мелота в Портус Адурни. Впервые за четыре дня я заставил себя заговорить и рассказал Борсу о постигшей нас утрате.
Борс постоял над завернутым в знамя телом. Я видел глубокую грусть на его простом лице и понимал, что скорбит он об Артуре, а не о погибшем принце. Борс принял решение вернуться в Каер-Мелот и принести королю страшную весть. Он забрал с собой четверых воинов Герейнта, а также пленного Бредду. За последнее я был ему особенно благодарен. Мне стоило большого труда держать своего пленника в живых.
Сотня Борса продолжала путь на побережье. Война продолжалась. Приказ короля оставался в силе. Мы везли принца домой. Я думал о том, что Артур еще ничего не знал о своей беде и доживал свои последние счастливые дни. Когда Борс вернется в Каер-Мелот жизнь Артура изменится навсегда, и сам он никогда не будет прежним. Матушка Дон, помоги ему... Фэйр! – вспыхивало в мозгу, Фэйр, сумевшая полюбить лишь одного человека на всем свете, возвращающегося к ней завернутым в знамя. Я понял, что тоже, как и Борс, плачу не о Герейнте, а об Артуре и о Фэйр.
Артур выехал к нам навтречу. Мы увидели его отряд на зеленой уютной равнине, в двух днях езды от Каер-Мелота. Он проехал мимо меня, не ответив на мое приветствие и, кажется, меня не заметив. Он остановился у повозки, чуть покачиваясь, словно в раздумьи, снял кинжал с пояса и разрезал ткань и открыл лицо сына. Он глядел не него строго и спокойно, и лишь я один видел всю глубину его отчаяния, невыразимого обычными человеческими действиями, боль, выжигающую все чувства, сковывающую душу ледяными цепями.
Я боялся его и боялся за него, и знал, что в смерти сына он винил меня и оттого старался не смотреть на меня, а я избегал его.
Перед въездом в столицу он велел уложить тело принца на два щита, и четыре рослых воина взяли щиты на плечи, а сам Артур повел в поводу лошадь сына и возглавил процессию.
Никогда еще многолюдный город не был таким тихим и безжизненным, никогда еще страх так явно не читался в лицах людей, стоявших на улицах. Я ехал в хвосте процессии, один из немногих оставшихся в седле, и думал о том, что наивная мечта Герейнта сбылась, и столица встречает его как героя.
Всю ночь в христианском храме горели свечи, но я был там чужим и заперся в своей комнате и проявил малодушие, попросив Овайна разделить со мной мою спальню.
А назавтра тело Герейнта было предано земле по христианскому обряду, и заплаканный епископ Бервиг долго говорил о грехе. Я не мог понять в каких грехах он обвинял погибшего ребенка, и сам себе ответил – в гордыне.
За похоронами последовали поминки, грустный ужин с молитвами, на котором произошел неприятный эпизод. Пьяный Гахерис вскочил из-за стола и стал тыкать в меня пальцем и поносить меня последнимим словами.
- Ты – зверь! Ты пожираешь наших детей! - орал безумный принц и я поднялся со своего места. - Ты – ядовитый паук из-за моря, ты пьешь британскую кровь! - не унимался мой враг и я понял, что многие в королевском зале с ним согласны, зная лишь о том, что я был в крепости, когда погиб Герейнт, а мой господин не спешил ко мне на помощь. Я шагнул навстречу Лотианам, но Галахад опередил меня, легко перепрыгнув через стол, и оказался перед Гахерисом. Его клинок описал плавную дугу и с грохотом обрушился на стол, и я узнал Кая в немолодом придворном, намертво вцепившемся в мой пояс.
Я уехал из Каер-Мелота той же ночью. Один лишь Овайн последовал за мной, и стража у ворот узнала меня и не посмела нас задержать. Я не боялся за себя. Я боялся себя. Боялся своего желания ответить на вызов Гахериса и одним боем покончить с ним, с его братьями и сыновьями, с племянниками и со всем домом Лотианов, раз и навсегда. И пусть мой король и господин поступает со мной как сочтет нужным.
Я вернулся в Кадбури, к своей семье и своей службе в новой крепости, построенной на старых костях из краденного римского камня. Я знал, что рано или поздно мне придется помириться с Артуром. У нас с ним одна душа на двоих и ей нельзя быть в раздоре с собой.
Так приказала мне владычица Вивиан – помирись с Артуром. Она позвала меня, и я услышал ее самым неожиданным образом. В один непогожий зимний день, объезжая зеленого жеребца, я взлетел в воздух и, перевернувшись через голову, крепко ударился спиной о землю, а поднявшись понял, что должен ехать на Стекляное Озеро без промедления. Ровенна увязалась за мной и была более определенной в своих догадках: Вивиан умирает и зовет нас прощаться.
Она не ошиблась. Я понял это, едва увидев лицо Вивиан, превратившееся в череп, обтянутый желтой блестящей кожей. Характер моей госпожи остался по-прежнему несносным и она приветствовала нас обычной колкостью:
- Признаюсь, не ожидала. Который из вас меня услышал? Ты, Ровенна? Уж конечно не Галахад!
Я присел к ее кровати и улыбнулся, стараясь казаться беззаботным:
- Владычица, от тебя по-прежнему нет спасения.
Спустя некоторое время она попрощалась с Ровенной и велела всем уйти и взяла меня за руку.
- Две вещи, Галахад. Первое, помирись с Артуром. Прямо отсюда, поезжай к нему, я дам тебе какое-нибудь поручение. Ты думаешь тебе плохо? Ты даже не представляешь каково ему. Второе, прости меня, я не была тебе хорошей матерью. Я хотела от тебя невозможного и оттого на тебя сердилась.
- Другой матери я не помню, Вивиан.
Мы помолчали и я все же решился:
- Госпожа, расскажи мне о Галахаде. В чем его предназначение? Как я могу ему помочь?.
- Я не знаю, - произнесла она нерешительно и, видя мое недоверие, повторила: - Правда, не знаю. Но оно неизмеримо больше, чем ты можешь вместить в свои скромные мозги, Галахад. Он служит не нам. Боги ведут его по жизни и он выполняет их работу. И выполнит ее с твоей помощью или без нее, но все-таки вернее – без нее. Так что не лезь к нему со своей подержанной мудростью, твои простые трюки ему не пригодятся.
Она устала и закрыла глаза, переводя дыхание, и я понял, что она уже видит свою смерть, совсем близко, и немного ее боится.
Я взял ее руку и сказал ей негромко:
- Не уходи, владычица. Куда же я буду ползти с драной шкурой и за хорошим советом?
Я сделал это нарочно. Моя слабость всегда заставляла ее быть сильной. Она засмеялась, потом закашлялась, потом задышала хрипло и часто и крепко сжала мою руку костлявыми холодными пальцами и сказала мне очень ласково:
- Не бойся, мальчик. Завтра все равно наступит.
Я склонился к ней, поцеловал ее пергаментную щеку и почувствовал запах смерти, и увидел ее саму, темную и строгую, одетую в простые черные одежды, глядевшую на нас с легкой грустью, но в общем, вполне безразлично. Вивиан улыбнулась, догадавшись о моем видении, и повторила:
- Все равно наступит.
* * *
Завтра все равно наступит, с нами или без нас. Я ясно видел худую высокую женщину, ничем не примечательную, одетую скромно и просто, и не боялся ее, стоящую совсем рядом. Нам предстоит бой и многие из нас не увидят рассвета, стоит ли удивляться присутствию смерти?
Ее первой жертвой стал Кеардвиг. Его удары, необычные по силе, всегда немного опаздывали и я понял, что Галахад Белый оказывает врагу честь, намерянно затягивая поединок, позволяя воющей стали пройти совсем рядом с его лицом, плечом, коленом. Я дрался так же. Какая разница, минует ли тебя вражеский клинок на сажень или на вершок? Главное, чтобы миновал. Наконец, Галахад легко и быстро отступил, заставив врага броситься вперед, и ушел от взмаха топора и толкнул саксона щитом и тотчас же повернулся волчком и внешней гранью клинка ударил Кеардвига над правой ключицей. Саксонский принц тяжело опустился на колени, и мой сын одним коротким и легким взмахом клинка перерезал ему горло. Смерть саксона была быстрой, легкой и почетной, чего же еще желать.
Совершенно невообразимый грохот прокатился над британским войском, а Галахад Белый постоял немного лицом к врагу, вытянув вперед руку с мечом жестом общепризнанного вызова, но желающих умереть от его руки больше не наблюдалось и ему подвели его белого коня и он легко взлетел в седло и, подняв руку в салюте, поехал назад, с лицом вдохновенным и довольным, как и положенно человеку, отлично выполнившему трудное и славное дело. Мы все приветствовали его с должным восторогом, а он обратися ко мне озадаченно:
- Отец, что это ты, насчет шлема?...
Я ответил ему:
- А помнишь, как ты пошел в бой в Портус Адурни, без шлема, как дурак набитый? - и он удивленно поднял брови:
- Не помню...
Момент получался до крайности вдохновенным и Артур обратился к войску с короткой речью, которую никто не слушал, зато все заорали ему в ответ, и заревел где-то слева рог, а справа ему ответил другой, и я увидел как у подножия холма развернулись войска Лотиана и Гвента ( «у нас завтра игра, Лотиан против Гвента...»), двумя широкими крыльями охватывая саксонское войско.
За спиной у саксонов была река с кривым заболоченным лесом, и два британских войска пошли в атаку медленно двигаясь вперед, плотно сомкнув щиты. Сталь ударила в сталь и в дерево, щиты сошлись с грохотом и стоном и вздрогнула земля под ногами армий, столкнувшихся в слепой железной ярости. Я знал что произойдет вслед за этим. В случае удачи Лотиану и Гвенту удастся сдавить саксонское войско и заставить врага двигаться на нас, вверх по крутым и скользким склонам холма, навстречу нашим клинкам. Если же одной из британских армий придется отступить саксонская цепь последует за нею, разворачиваясь, как проснувшаяся змея, захлестывая свое ядовитое тело вокруг дрогнувшей жертвы, тем самым растягиваясь и ослабляясь, теряя жесткий и прочный строй. Именно по этой тонкой змеиной чешуе и будет направлен наш удар, сверху вниз, в ярости и в мощи, лавиной стали и ненависти, лошадиных копыт и длинных пик и жажды крови и радости и смерти.
Нам оставалось только ждать. Разговоры на вершине холма прекратились, лица стали отрешенными и светлыми, и темная женщина стояла за моей спиной, неумолимая и нестрашная в своей скучной обыденности.
Наконец, это произошло. Дрогнуло войско Гвента и где-то уже разорвалась их цепь и торопливо закрылась новыми щитами, уплотняясь, сжимаясь в круг, и саксонская цепь последовала за нею, перестраиваясь находу.
Я взглягул на Артура, увидел в его руках сверкающий шлем, схватил свой и обратился к своему другу, королю и господину с просьбой о самой последней, самой высокой чести:
- Артур! Позволь мне!
Удивление в его глазах сменилось теплой и дружеской улыбкой, и он ответил мне:
- Давай, Галахад! С Богом, брат!
Я закричал, и магия Стекляного Озера пронесла мой голос над головами и над знаменами, над криками раненых и над барабанной дробью, над звоном стали, над страхом, над смертью:
- Дамнонцы! Братья! В последний раз, за короля, за нашу землю, за наш дом! За свободу! Вперед!
Серебряный обруч упал на шею, черный шлем привычно обхватил виски, конь охотно послушался команды и ожило древко пики в ладони. Ветер дохнул в лицо запахом травы и лаванды и горьким запахом битвы, и я услышал крики летящих за мною воинов, божественных в своем бесстрашии, и захлебнулся восторгом, смешанным с ветром и с пылью, и страх в последний раз дернул за нервы, как за струны лютни и пропал, оставив в ушах высокий и тонкий звон, и имя моей возлюбленной сорвалось с моих губ, как крик страсти, неудержимый, по ту сторону рассудка, и радость захлестнула меня разноцветной безумной волной, но я видел приближающегося врага, спешно сдвигающего щиты, видел страх в их глазах и смерть за из спинами и моего сына, Галахада Белого, с воплем летящего рядом со мной, но все-таки я был первым.
Я был первым.