Когда зима еще не подписала официальный контракт с дьяволом и дымная вечеринка с привкусом виски, и перца моросила, то ранними колкими снежинками, то капельками небесного пота по нежному телу, Селедка, чье сердце сейчас билось все сильнее от боли, от стыда, от страха, от того, что нужно было сейчас сказать какие-то слова, которые она еще не придумала, вышла на мокрую веранду, и ждала, когда придет Он. Он был настоящий джигит и мстить любил по джигитски, красиво, благородно.
И вот он вышел. Селедочка боялась, но она должна была найти слова. Пускай они будут нескладные, несвязные, некрасивые,...плевать.
- Прости меня, Джигит.
- Но, за что же, Селедка?
Молчание уже готовилось к удару сзади, принимая почему-то позу для танго с выпадом, нежели готовясь для подачи левой, что было в общем-то в стиле отважного горца. Селедочка, маринованная в притворном желании к жизни, беспомощно билась плавниками, пытаясь заглушить траурные набаты тишины прокуренного воздуха веранды.
- Я устала, Джигитик. Прости меня!
- Ты что, Селедка, за что? Я тут мимо проходил.
Селедка, еще было, пыталась открыть рот, но дикое латино уже гвоздями каблуков колотило по мертвой тишине старого профессорского дома. Мясорубками ножей скалилась дробь сальсы, невзирая на тщетные мольбы этой обидной истории, которая мечтала поскорее закончиться. И на тот момент, когда исподтишковая мстя за шиворотом Селедки гнездилась пятнами бессловесной прозы Джигита, до зимы оставалось две недели, и последнее метро уходило в полночь.