Глава 15
Плен
Я проснулся на каменном полу, на охапке сухой соломы, свежей и золотой. Мне стоило труда подняться и оглядеться. Я увидел небольшую, в десять шагов комнату, каменные стены, высокий сводчатый потолок с небoльшим квадратным отверстием, пропускающим неяркий мягкий свет, обычный после заката, когда ночь еще не наступила, а день уже прошел. Я увидел невысокую дверь темного дерева, стукнул в нее кулаком, крикнул: «Эй! Кто-нибудь, отвори!» Дверь осталась закрытой, никто не откликнулся на зов и кровь бросилась мне в лицо. Я взвыл от гнева и унижения. С тупым упорством, для меня необычным, я долго лупил кулаками в гулкое дерево и орал проклятия, пока не охрип и не выбился из сил. Тогда я заметил в углу, слева от двери, бадью с водой, напился и умылся. В другом углу стояло отхожее ведро, я воспользовался им тоже. Все еще не веря в происходящее, я прошелся по моей темнице, касаясь ладонью шершавых стен, но камень оставался просто камнем, комната не была плодом моего воображения, и я вернулся в свой угол, на солому. Тот, кто похитил меня, несомненно, сделал это в своих целях и рано или поздно должен был предпринять свои шаги. И я даже мог бы ждать дальнейших событий, не теряя присутствия духа, если бы не мои люди в осажденном городе. Если бы не война, в которой мне отведена такая важная роль. Если бы не мое непонятное желание защитить короля Эйниона.
В темнице было холодно. Одежды на мне не было. Совсем. Я согнул ноги, обхватил колени и закрыл глаза.
Я не заметил как рядом со мной появилась девушка, показавшаяся мне знакомой и милой. Она принесла мне еду и питье, и наклонилась передо мной, расставляя на полу тарелки. Я попытался заговорить с ней и не смог произнести ни звука. Пока девушка не вышла из темницы и дверь за нею не закрылась я не мог пошевелить даже пальцем. Она принесла мне эль, неожиданно крепкий и густой, а мясо оказалось холодной олениной и я съел все, не торопясь и с удовольствием, а когда девушка снова вошла, чтобы забрать пустую посуду, я не двинулся ей навстречу.
Слегка хмельной, я прилег на солому и подумал, что скорее всего я по-прежнему на Стекляном Озере, а нынешний плен – не более чем плод моего расстроенного рассудка, так же как и Мерлин, моя женитьба, война и осада. А вечерний полусвет по-прежнему заливал каменные стены, забытые образы входили в мой сон и я увидел Балина, ударившего меня по лицу, и Кадда, и откуда-то я знал, что Кадд тоже мертв, умер во сне в своей постели, а должен был пасть на поле боя, от удара пики, помнишь, Кадд, от пики не спасает ничто? Я видел рыжего Фледгара и обижался за него, ведь был он первым, павшим от руки знаменитого Галахада, но никто не знал его имени и слава не пришла к нему. Пушистые ресницы отбрасывали тень на высокие скулы, и я вспоминал: Аилин, оставшаяся в далекой крепости в ожидании своего суженого, так никогда и не приехавшего за нею, глупая девочка, одна из многих, нет, первая. Иди сюда, говорил я светловолосому ребенку, застывшему в дверях, глядевшему на меня с восторгом и изумлением, как на бога, сошедшего с неба в полном блеске красоты и несокрушимого могущества. Иди сюда, я стану тебе другом и братом, и отцом, я не обижу тебя, я просто тебя убъю. Мой король протягивал мне рукоять его волшебного меча, и в благоговейном восторге я принял его оружие. Он дал мне все, честь и славу, дело, и победу, и любовь... Любовь, огонь никогда не гаснущий в огромных синих глазах, не знающий страха и сомнений, нe способный на милость, недоступный пониманию, Фэйр! Фэйр, моя жизнь, как я мог, как я мог быть без тебя все эти годы. Я протянул ей руки, и она приблизилась ко мне, обнимая меня за шею, вплетая пальцы в мои волосы, Фэйр, какая наивная глупость, надеяться на спасение, на забвение в кругу семьи, в объятиях ласковой и заботливой жены, какая глупость. Прости меня, Фэйр, огонь в моей крови, болезнь моего тела, рассудка и души, тяжкая зависимость, высокая награда. Она была рядом со мною, золотые волосы рассыпались по золотой соломе, белая кожа отсвечивала перламутром, и я готов был взять ее, словно заново узнавая ее полу-закрытые глаза, тонкие руки, жаркие жадные губы. Слишком жаркие, слишком жадные. Нет, я знал эту женщину лучше и вернее всего на свете, я помнил как пахнет эта ямка над ее ключицей... осторожно коснулся носом гладкой кожи и ощутил пряный и острый запах, дух чужой похоти. Комариным звоном вспыхнула в висках тревога, и я взял лежавшую рядом со мной женщину за плечи, отстранил ее от себя и взглянул ей в лицо. Чужая улыбка странно исказила знакомые черты, и я вскочил на ноги, оттолкнув ее прочь бессознательным брезгливым движением. Она взмахнула руками, восстанавливая равновесие, и я снова поразился незнакомым движениям этого тела, такого близкого мне и родного, будто мой рассудок, и без того расстроенный, отказывался осмыслить представший передо мною образ.
- Кто ты? - спросил я резко, и она поджала губы, как моя Фэйр не делала никогда. Отбросив притворство, она вздохнула, двинула сложенные руки, будто сбрасывая с головы покрывало, и приняла свой обычный вид девочки-подростка, с узкими бедрами и маленькой грудью, с темными густыми волосами и крупными чертами длинного не лишеного привлекательности лица.
- Принцесса Мограна... - я склонил голову. - Твои развлечения все более разнообразны.
Моргана была сводной сестрой Артура и как таковая нередко появлялась в его окружении. Я также встречал ее и на Стекляном Озере, где она общалась с Вивиан, принимавшей ее холодно и неохотно. Моргана была волшебницей, несомненно уступающей в могуществе Вивиан или Мерлину, но вполне способной скрутить меня в бараний рог. Я предпочел бы увидеть перед собой дюжину воинов в полном боевом вооружении, чем ее одну, небольшого роста хрупкую женщину, чья нагота в свете нескончаемого заката отливала синевой.
- Принц Галахад, - она не скрывала насмешки, - столь же невозмутимый, сколь неуловимый. Добро пожаловать в мою скромную обитель.
- Чем обязан столь настойчивому гостеприимству? - я сдерживался с трудом. До меня только тогда начала доходить глубина нанесенного мне оскорбления.
- Все очень просто, принц, - озорная улыбка сделала ее лицо по-детски милым. - Мне нужно от тебя немногое. Я хочу стать твоей любовницей. Для этого желания есть свои причины, тебе неинтересные, но важные для меня. Когда мое желание будет удовлетворено я тебя отпущу, а тем временем буду тебя принимать как дорогого гостя. Кто знает, принц, - она улыбнулась еще более обворожительно, - может быть ты найдешь свое пребывание в моем доме приятным.
- Ты ошибаешься, принцесса. Я не шлюха в кабаке. Более того, даже если бы я счел твое предложение приемлемым, я никогда не смог бы смириться с твоими методами!
- Я пробовала иные методы, принц! То должен понять мою суть, в чем-то мужскую: я беру то, что желаю, не спрашивая разрешения и не извиняясь!
Мне отчего-то стало смешно, должно быть от шока.
- Я вынужден отказать тебе, принцеса. По моральным соображениям.
Она усмехнулась, прошлась по комнате, встав под отверстием в потолке подставила лицо странному свету.
- Я удивлена, Галахад. Ты всегда казался мне человеком, необремененным моральными предрассудками.
- Я определил для себя границы дозволенного довольно широкими. Это не означает, что их нет вовсе.
Все происходящее снова стало бредом, чем-то нереальным и неубедительным.
Моргана обернулась ко мне с раздражением:
- Твои широкие границы простираются от Броселианда до Лотиана! Из твоих ублюдков можно составить гарнизон Кадбури!
- Моя слава, как всегда, преувеличена.
- Да! - на ее щеках вспыхнули алые пятна, и ее глаза загорелись самым настоящим, чистым безумием. - Но даже с учетом неизбежного преувеличения ты не отказал ни Элейн из Корбеника, ни Ольвен из Тагнага, ни дюжине других женщин в Силурии! И теперь, ни с того ни с сего, ты разыгрываешь оскорбленную добродетель!
- Между вами есть разница, для меня существенная, - я знал, что обижу ее. Я хотел ее обидеть. - Тех женщин я желал!
Она задохнулась от гнева и в комнате потемнело. Дешевый трюк. Сопровождается раскатами грома. Несколько мнговений спустя ей все же удалось овладеть собой, и она вздохнула и снова сделала тот же жест сложенными ладонями, в результате представ передо мною в простом белом платье.
- Принц Галахад, - начала она вежливо. - Наш разговор зашел в тупик. Предлагаю начать сначала. Я верну тебе твою одежду и отведу тебя в покои, подобающие твоему рангу. Я велю служанкам приготовить тебе ванну и подать хороший ужин. А завтра утром мы продолжим разговор, беседу гостя и радушной хозяйки, а не узника и тюремщика.
- Нет, принцесса. Мы сделаем так: ты вернешь меня туда, откуда ты меня похитила. Я позабуду о тебе, как о страшном сне, и ты ответишь мне тем же.
- Не надейся, Галахад!, - крикнула она уже не скрывая гнева. - Ты сделаешь так, как я тебе велю, или сдохнешь в этой клетке!
- Ты не можешь меня заставить, - мне хотелось в это верить. Она засмеялась зло и невесело:
- Не льсти себе, Галахад! Я могу сделать с тобой все, что мне вздумается!
- Ну, так сделай, ведьма! - заорал я ей в ответ. - Сделай, или оставь меня в покое!
Она ушла, а я остался один, и все тот же сумрачный свет ложился на камни, и не было мне спасения. Я лег на солому и стал звать Вивиан, и, зная что она не отзовется, говорил с ней все равно.
«Ты брал женщин, не желавших с тобой близости», говорила мне Вивиан в тот бесконечный вечер, а вернее я говорил за нее и сам же себе отвечал: «Это было бесчестно. Я сожалею об этом».
Я спрашивал, как в детстве: «Что мне делать?», и она отвечала: «Ты – в стране фей. Разве ты забыл мои сказки?»
Я вспомнил, что в стране фей нельзя ничего ни есть, ни пить и, встав, помочился в бадью с водой, чтобы избежать соблазна. Еще в стране фей полагалось убивать каждого, попавшегося навстречу, но это уж как получится, думал я, засыпая. Все это было бы просто и даже в какой-то степени достойно героя. Если бы не мои люди, осажденные в Сегонтиуме, которым я обещал только одно – разделить их судьбу.
Мне снова принесли ед. Я выбросил ее в отхожее ведро и после этого решил уже не вставать. Вивиан сказала мне: «Твой долг – быть в Сегонтиуме. Plack принцессу и отправляйся на войну. Что тебе здесь валяться. Постарайся сделать это незабываемым, хотя бы для нее».
«Госпожа, когда-то я покинул твой дом, свой дом, лишь потому, что ты сочла себя в праве распоряжаться моей личной жизнью. Я не мог позволить этого тебе, так неужели я подчинюсь ей? Ведь это насилие, и бесчестие».
«Твои люди нуждаются в тебе».
«Я не буду собой, если я стерплю такое оскорбление. Я – принц и воин, и мужчина. Я сделал свой выбор».
«Я, я, я ... Ты заметил, как за твои ошибки всегда расплачиваются другие?»
«Мне жаль, если ты так думаешь, госпожа».
Очень хотелось пить, но в стране фей вода отравлена. Моргана, пришедшая ко мне, стала лить воду на мое лицо, а я смеялся и говорил ей обидные вещи, но она не слушала меня и не гневалась, а смотрела на меня серьезно и строго.
- Я могу заставит тебя пить, - сказала она с сомнением в голосе и я пожал плечами: - Попробуй.
Она ушла, а я снова попытался дотянуться до Вивиан, призвать к себе темную глубину Стекляного Озера и отражение ее лица, но что-то мешало мне, будто каменные стены моей темницы не пропускали мои мысли, так же как останавливали свет или ветер. Помощи ждать мне было неоткуда, а значит приходилось рассчитывать только на свои силы, которых оставалось все меньше. Я потерял счет времени, а вечерний свет неизменно лился в окно... долгая жизнь. Все же жаль, что я сбился со счета.
- Тридцать один, - сказала Моргана.
- Что? - не поверил я.
- Я сказала, тебе тридцать один год. Столько же, сколько и мне. Я потому и запомнила, - повторила она терпеливо.
- Ты умеешь читать мысли. Я тебе не завидую.
- Ладно, принц. Тебе приходилось видеть, как два воина в поединке становятся в позицию, из которой каждый готов нанести смертельный удар? То же случилось и с нами. Я готова первой опустить оружие. Я отпущу тебя на войну. Ты вернешься ко мне после победы. Ты поклянешься не просить помощи и не искать смерти. Согласен?
Я сел, потер лицо ладонями. У нее и вправду был мужской склад.
- Я вернусь. Но я не буду твоим любовником.
- Будешь, Галахад. Но на это мне нужно время, а ты мне его не даешь.
Она протянула мне темный сверток с одеждой и вышла вон, намеренно оставив дверь открытой. Одевшись, я последовал за ней и оказался на небольшой площадке перед деревянным частоколом, за которым шумело море. «Пойдем», сказала Моргана, взяла меня за руку и повела по неровной тропинке, ведущей вниз, к берегу моря, усеянному острыми камнями. День и вправду угасал, и последний свет умирал над морем. Темнота смотрела нам в спину, и густой туман поднимался над водой. Она крепко держала меня за руку и вела все время вниз, но к берегу мы не приближались. Сухая трава шелестела под нашими ногами, смолкли звуки, мир утратил краски и я выбился из сил, едва сдерживая подкатившую к горлу тошноту, когда она, наконец, остановилась, невидимая в темноте, и прошептала:
- Я не прощаюсь с тобой, Галахад. Я пошлю за тобой, когда придет твое время.
Она поцеловала меня в губы, не с желанием, а с нежностью, и, обернувшись, я увидел стены Сегонтиума, огни на стенах, и Менаи тихо плескалась за моей спиной.
Как мало мы ценим простые вещи: воду, тепло огня, свободу. Надо побывать в темнице или провести какое-то время прикованным к постели, чтобы понять как это здорово - стоять на стене рядом с другом, подставив лицо мелким брызгам холодного дождя. Хардрис, к примеру, не понимал, а глядел на меня неодобрительно и все время повторял: «Пошел бы ты, лег где-нибудь». Мы смотрели как саксонская ладья, воспользовавшись приливом, проходит устроенную нами мель, а со стены форта в нее летят стрелы, но цели не достигают. За время моего плена войско Эйниона вошло в город, но форт все еще держался. Саксонская ладья миновала опасное место и, подхваченная течением, быстро двинулась на восток, в обход крепости, а была она уже третьей ладьей, прошедшей под стенами в то утро.
- Видимо, течение сдвинуло камни, - предположил Хардрис и я согласился:
- Возможно. Но и прилив стал выше. Это от луны зависит.
Хардрис покосился на меня с уважением к моим сверхъестесвенным знаниям и снова сказал:
- Пойди приляг. Что тут стоять под дождем, - и я рассмеялся в ответ: - Ты прямо как жена.
Дела в Сегонтиуме были и хороши, и плохи. Войско Эйниона стояло в осаде уже седьмой день, но ладьи все прибывали с запада и проходили по Менаи, а значит собрать все войско в одном месте, в одной ловушке между Менаи, Сейонтом и морем, не удавалось. Это не моя забота, напоминал я себе, мое дело – удержать форт и эта задача представлялась мне посильной, потому что штурмовать нас никто не собирался. Умница Эйнион, убедившийся в том, что форт не может закрыть Менаи, начал сворачивать лагерь, и я уже послал ловкого Галва с донесением Артуру о том, что наша осада подошла к концу, и задержать Эйниона мы не сможем.
- Смотри, я послал Галва с утра, - не унимался я, не желая признаться в провале своей миссии. - Если бы мы могли задержать их еще на день Артур мог бы успеть. Место здесь для боя хорошее.
На самом деле мне не хотелось позволить войску Эйниона хозяйничать в землях Долоруса.
- Не знаю, - скривился Хардрис. - Во-первых, саксоны уже расползлись по всему берегу, как тараканы. Во-вторых, город они взяли, какое-никакое, а прикрытие.
- Глупо как-то все получается. Честно говоря, я думал они пойдут на штурм и всех нас перебьют.
- Ладно, не всегда тебе героем выходить, - пристыдил меня Хардрис, и добавил: - Иди лучше ляг где-нибудь. Я пошлю за тобой, если что.
Конечно, он и вправду послал за мной, как только я решил последовать его разумному совету. Я раздумывал о моей удаче, очевидно мне изменившей, спускаясь к воротам форта, где король Эйнион ждал моего появления. Я снова удивился его сходству с Артуром, взглянув в его сильное лицо с крупными правильными чертами, и подумал: римская кровь, столь отличная от нашей, старой, изведенной теми же римлянами. Эйнион прервал мои размышления неожиданным вопросом:
- Здоров ли ты, принц?
Настойчивые ухаживания принцессы Морганы не пошли мне на пользу, но и всеобщая забота о моем здоровьи раздражала меня.
- Благодарю, здоров. Чего и тебе желаю, король.
- Хочу предложить тебе в последний раз, Галахад, в память о прежнем нашем союзе: сдавайся мне на самых лучших условиях. Можешь сохранить себе оружие и всех людей. Можешь даже остаться в Долорусе. Будешь платить дань мне...
Я прервал его:
- Не могу, король. У меня уже есть господин.
Мы посмотрели друг другу в глаза с сожалением, и неприятная мысль поразила меня, будто снова я упускаю из виду что-то очень важное и оттого случается непоправимая ошибка, досадное недоразумение.
- Твоя жена в Долорусе? - спросил Эйнион, тоже отчего-то медля.
- Да, король.
- Не бойся за нее. Я позабочусь о ее безопасности. Тебе, Галахад, подобной гарантии дать не могу. Армия у меня большая, слава всем нужна, многие станут искать с тобой встречи.
- Дело обычное, Эйнион.
Как-то незаметно мы стали называть друг друга по имени, и оттого мне стало еще обиднее, но все уже было нами сказано, и дружба наша пришла слишком поздно. Артур сумел бы его уговорить, но мне искусство убеждения не подвластно.
- Пойдем, король, я провожу тебя до ворот, - предложил я Эйниону, и спустился с ним по узкой каменной лестнице к тяжелым воротам, у которых ждала его свита в окружении моих воинов, мрачных и вооруженных до зубов.
- Еще не поздно, Эйнион, - сказал я ему в самый последний раз, и он вышел за ворота, подняв руку в жесте приветствия или прощания, тоже показавшимся мне очень римским. Ворота уже закрывались за ним, когда неожиданная мысль пришла ко мне, и я крикнул вслед уходящему потомку легионеров:
- Погоди, Эйнион! - и выскочил вслед за ним за ворота, и он, готовый сесть в седло, обернулся ко мне с удивлением.
- У тебя сыновья, двое, да?
- Да, - ответил он настороженно.
- Они здесь, с тобой? - не отставал я, и в голосе Эйниона прозвучал легкий вызов:
- Где же им еще быть, Галахад?
Понятно, решалась судьба королевства. По крайней мере сам он так и полагал.
- Представь их мне, Эйнион. Кто знает как сложится эта война. Нам лучше знать друг друга в лицо.
- Хорошо, Галахад, - ответил Эйнион неуверенно, и пояснил: - Но я не хотел бы приводить их сюда. Пойми меня правильно. - Конечно, я понимал его и не обижался. - Последуешь за мной в лагерь?
- Охотно, - ответил я, и велел подать мне коня, и вместе с Хардрисом, как всегда увязавшимся за мной не спрашивая позволения, присоединился к свите Эйниона.
Странно было ехать за ним по лагерю и ловить на себе взгляды, в основном неприязненные, но вместе с тем любопытные, и видеть как много саксон среди его солдат. Звериные шкуры, спутанные желтые патлы, широкие топоры виднелись повсюду, и отовсюда звучала резкая гортанная речь, похожая на лай, и я уже не понимал отчего так хотелось мне защитить Эйниона, принесшего эту чуму на нашу землю.
Мы подъехали к странному деревянному сооружению, вокруг которого возились люди, и я с удивлением узнал в конструкции одну из метательных машин, способных бросать камни на большое расстояние, некогда использованных римлянами чтобы разрушать стены крепостей.
- Принц Галахад, позволь представить тебе моих сыновей: Кадваллон и Овайн, - Эйнион кивнул двум юношам и те обернулись к нам.
- Принц Кадваллон, - я вежливо поклонился старшему из них, лет семнадцати на вид, очень похожему на отца, с тем же строгим и крупным римским лицом.
- Принц Галахад, - его тон был ледяным, как и положено в обращении к врагу.
- Принц Овайн.
Младшему было от силы лет пятнадцать, и черты его лица казались более тонкими, чем-то схожими с моими собственными. Светлоглазый и темноволосый, он мог бы быть моим сыном, и смотрел он на меня с плохо скрываемым радостым удивлением, и то же чувство прозвучало в его голосе:
- Принц Галахад...
В его устах мое имя прозвучало, как титул, и я наклонился в седле и протянул ему руку, которую тот пожал крепко и тепло. Трогательный момент испортил грубый Кадваллон, ляпнувший некстати:
- Надеюсь убить тебя сегодня, принц Галахад!
Я рассмеялся: - Сегодня уже не успеешь, принц. Разве что завтра?
- Завтра мы будем в Долорусе, - заявил Эйнион, и добавил: - За жену не беспокойся, даю слово.
- Я совершенно за нее спокоен, король. Но все одно, спасибо. - Я обернулся к принцам: - Прощайте, господа. До скорой встречи, - снова кивнул Эйниону и поехал прочь. Что сделано, то сделано.
За моей спиной Эйнион сказал: - Катапульту придется оставить, - и принцы ответили ему обиженным воем.
А мы с Хардрисом вернулись в форт и стали с высоты смотреть на уходящее гвинеддское войско.
* * * * *
Наблюдение за неприятельским войском редко повышает боевой дух. Напротив, чем дольше ты глядишь на желающих твоей смерти людей, тем большим кажется их число, тем ярче горит сталь их оружия, тем более зловеще реют на ветру их грозные стяги. И вот уже ползет вдоль позвонка противный холод и начинает бурлить в животе, а во рту появляется горький железный вкус, и слабая дрожь сжимает колени... Стоящий рядом со мною воин судорожно перевел дыхание. Я знал, что в самый решающий момент, лицом к лицу с врагом, он сумеет преодолеть страх, обрести мужество и выполнить свой долг, и сделать многое сверх того. Я видел это много раз, последнее усилие воли, сковывающее лицо, будто лед, опасный огонь в светлых глазах и мрачную, несокрушимую решимость в каждом жесте, в каждом движении сильного отлично тренированого тела. Я немного сочувствовал ему, потому что знал, что боги не дали ему одного важного для каждого воина дара: хмельная боевая радость, заставляющая нас орать и плясать под градом стрел, превращающая кровь в бегущий по жилам огонь, дающая крылья и отнимающая боль и страх, была ему неведома. Ему приходилось обходиться без нее, и это требовало истинного мужества. Мой друг обладал еще одним недостатком – слишком живым воображением и, глядя в его тонкое красивое лицо, я уже видел как представлял он себя лежащим в грязи с головой, раскроенной ударом широкого саксонского топора... Я проследил за его взглядом и увидел саксонского колдуна, больше похожего на зверя, чем на человека, по-собачьи нюхающего землю, повернувшись к нам спиной.
«Смотри, Овайн», обратился я к красивому воину и присвистнул. Резкий порыв ветра слетел с холма, пригладил сухую осеннюю траву и задрал подол саксонского колдуна, обнажив его худой зад, морщинистый и грязный. Вот и все, что я умею, всего лишь мелкая пакость, но Овайн рассмеялся радостно и звонко, как самой тонкой шутке. Ничего, понадеялся я, может быть после этой битвы настанет мир и тебе уже не придется делать над собой такое усилие, выполняя свою трудную, почетную и нелюбимую работу.
Мы повторяем эту ошибку снова и снова, считая любую битву последней и каждую победу – решающей.
* * * * *
Глядя на уходящее войско Эйниона я испытывал сдержанное удовлетворение. Мятежному королю пришлось разделить свою армию, оставив под нашими стенами не менее двух сотен, что придавало моему заточению в Сегонтиуме хоть какой-то смысл. Большинство осаждающих были саксонами, находившими каменные стены неуютными и предпочитавшими разместиться вблизи своих вытащенных не берег судов. Я похвалил их предусмотрительность, отказался от сомнительного соблазна все же пробраться на берег и поджечь хотя бы одну ладью, и к закату окончательно потерял способность сидеть на одном месте.
- Хардрис, - обратился я к другу. - Вот что я сделаю. Я возьму с десяток людей, может два, и поеду в Долорус. Хочу неприменно быть в крепости к рассвету.
- Какой из тебя воин, - ответил грубый Хардрис. - Сиди себе в форте.
Наступила ночь, ярко разгорелись костры на берегу Менаи, и пьяные голоса донесли до нас обрывки песни. Оказывается, они умеют петь. Сырой ветер дохнул с запада и принес с собой запах моря, зовущий, волнующий.
- Где лучше всего выйти из города?, - спросил я Морфанта и тот ответил:
- Вон за конюшней, господин, - и махнул рукой в темноту. - Там стена была завалена бревнами, так эти умники сами ее разобрали да пожгли.
Я не мог понять что гнало меня в ночь. Я лишь знал, что должен встретить рассвет в Долорусе.
- Морфант, оставляю тебя командовать гарнизоном. С собой беру два десятка. Отправляюсь в путь как только зайдет луна.
Я так именно и планировал, но спустившись к разрушенной стене, я обнаружил себя окруженным целым отрядом. Я насчитал сорок семь человек, включая, конечно, Хардриса, и Морфант упрекнул меня:
- С голым задом меня оставляешь, принц.
- Они не станут штурмовать, Морфант. Они перепились все, - я почти извинялся перед ним.
- Если увидят, что ты ушел, атакуют неприменно.
Я велел замотать копыта лошадей тряпками и проверить упряжь, а между тем поднялся ветер и принес холодный дождь, и это помогло нам покинуть город незамеченными. Я знал дорогу очень хорошо и повел отряд нарямик, через теряющиеся во тьме холмы, мимо красивой виллы, так никогда и не законченной. Стройные колонны белели в ночном неверном свете, и больно кольнуло у меня под ребрами – Фэйр! Как легко я потерял непрочное, с таким трудом обретенное равновесие, с какой радостью и с облегчением вернулся к прежней зависимости, лишь при виде ее образа, созданного для меня Морганой, не совсем верного, да что там, просто лживого. Дождь хлестал меня в лицо, и я сказал, приказал себе: просто поклянись, сам себе, дай себе слово – почитать ее как королеву, уважать как жену друга и господина, и все!
Дождь задержал нас, и мы подъехали к крепости уже утром, таким же серым, ветренным и холодным, как и прошедшая ночь, и остановились на опушке леса, скрытые густым кустарником.
Мы подъехали к крепости, у стен которой кипела битва. Мой король Артур решил выйти навстречу врагу и атаковать его еще на марше, не дав ему времени построиться в цепь, вооружиться и приготовиться к битве.
Я увидел Артура под Дамнонским флагом, багряным с золотом, пробивающего себе путь к четырем львам Гвинедда, где, вероятно, бился сам Эйнион. Я различил флаг Бедвира и синий стяг Силурии, но воинов Гвента я не увидел, и силы обеих сторон представлялись мне примерно равными. Жаркая волна задрожала под ребрами и застучала в висках, и становилось все труднее наблюдать бой со стороны, но нас было всего пять десятков, и время нашей атаки решало многое, поэтому я ждал. Ждал, когда стена дамнонских щитов начала опасно выгибаться и конница Эйниона, вырвавшись вперед, ударила воинов Артура в растянувшийся фланг. Ждал, когда раскрылись ворота крепости, выпуская отряд в пол-сотни примерно воинов с бенвикским орлом на древках пик. Ждал, когда силурийская цепь на правом, дальнем от нас фланге, дрогнула под ударами саксонов, и темная волна захлестнула флаг Аиркола.
И лишь когда между двумя холмами к югу от крепости показались всадники, я скомандовал:
- К бою! По моей команде!
Всадники поровнялись с нами, и я увидел принца Кадваллона, летящего впереди на взмыленном крупном жеребце, и заорал:
- Вперед! В атаку! Артур! Долорус!
Эйнион поручил сыну самое важное задание, лучших своих воинов, призванных решить исход битвы, и мы атаковали их с тыла, и многие из них погибли от ударов наших пик, брошенных им в спины, и строй их распался и началась резня.
Наш бой у леса превратился в месиво грязи и крови, лошадиных копыт, стальных клинков и деревянных щитов, и трудно было отличить друзей от врагов в хаосе ярости и страха. Я не показал особых чудес доблести в том тою, мой меч тяжело и неуклюже ворочался в руке, и Хардрис не отставал от меня ни на шаг, больше заботясь о моей защите, чем о своей собственной. Лошадь подо мной все-таки убили и я повалился в грязь, не выпустив при этом оружия, и Хардрис прикрыл меня и дал мне время подняться и, спешившись, встал рядом со мной.
- Сказал тебе – сиди в форте! Угробишь нас обоих! - рявкнул он, но не было у нас времени обижаться или оправдываться.
Между тем наш бой подходил к концу. Кто-то из Гвинеддских всадников повернул к крепости, вырвавшись из цепкой паутины боя, иные в пешем строю сомкнули щиты рядом с воином, в котором я с трудом узнал Кадваллона, и эта жидкая цепь была разорвана и разбита, и я увидел всадника с моим гербом на щите, атакующего пешего принца с мастерством и смертельной решительностью врага, не заинтересованного в благородных пленниках. Я бросился на помощь Кадваллону и если бы не Хардрис, не успел бы ни за что.
Желтоволосый саксон преградил мне путь и с воплем взмахнул тяжелой булавой, я легко шагнул в сторону и лезвие моего меча скользнуло поперек его живота и мой обратный удар разрубил его шею. Я оказался рядом с принцем Кадвалоном, но он не узнал меня, покрытого грязью с ног до головы, как не узнал меня и всадник под моим гербом, но я поднял свой щит и заорал, пытаясь перекричать голос битвы: «Назад! Он мой!», и всадник на мгновение отступил. Кадваллон, слишком увлеченный неравным отчаянным боем, не сумел понять происшедшего. Он видел перед собой лишь еще одного врага, переступившего через труп его саксона, неосторожно повернувшегося к нему спиной. И в мою незащищенную спину он нанес прямой и короткий удар.
Его клинок встретил щит Овайна.
Овайн, совсем еще молодой, неопытный и не обладавший черезмерной врожденной храбростью, один из всех понял мое желание защитить принца и понял ошибку Кадваллона и, рванувшись вперед, успел закрыть меня щитом. Он сделал это неумело и из неловкой позиции, а удар Кадваллона был точным и сильным, и его клинок скользнул по поверхности щита Овайна и вонзился в его плечо. В тот же миг Хардрис ударил Кадваллона щитом в лицо, и старший принц навзничь упал в грязь, но я не глядел на него. Бросив оружие, я подхватил Овайна и заметил кровь на его губах и слезы, текущие из широко открытых глаз, и показалось мне, что я схожу с ума, переживая все во второй раз.
«Нет», прошептал он, увидев кинжал в моей руке, но я отвел его протянутую ладонь, разрезал ремни его доспеха и пропитавшуюся кровью одежду, увидел темную рану прямо под ключицей и зажал ее покрытыми грязью ладонями. Мне удалось остановить кровь, а битва вокруг нас утихла, и пришедший в себя Кадваллон отдал свой меч Хардрису. Овайну повезло, он потерял сознание и не чувствовал как его подняли с земли. Я сел в седло и бережно усадил его перед собой и крепко обхватил его за пояс и за плечи. Я направился к крепости и не видел кто последовал за мной, а думал лишь о Ровенне, ее искусстве врачевания и магии Стекляного Озера.
Я не знаю как страже у ворот удалось узнать меня, но нас впустили, и я направил коня прямо к замку, где слуги бережно приняли Овайна из моих рук, и Ровенна выбежала под дождь нам навстречу. Увидев кровь на моей одежде она вскрикнула и бросилась ко мне, но воспитание Вивиан взяло верх и она низко присела, пристойно сложив руки на животе: «Мой господин...»
На такие глупые условности у меня не было ни времени, ни желания, и я обнял ее за плечи, крепко поцеловал в губы и сказал:
- Ровенна, вот принц Овайн, он ранен. Помоги ему.
- А ты, Галахад? Ты невредим? - спросила она, касаясь моего лица и я ответил:
- Да, я не ранен. Иди.
Она пошла обратно к холлу, показывая слугам куда нести раненого, а я хотел вернуться туда, где войско Артура добивало полу-саксонскую армию Гвинедда, но неожиданно опустился на мокрые камни и услышал сказанное рядом: - Говорил тебе, сиди в форте. Какой с тебя воин.
Было взято довольно много пленных, но cакcонов среди них не было, и я даже подумал о том, что их храбрость отчасти вызвана отчаянием и знанием о том, что на милость им рассчитывать не приходится. Размышляя об этом я встал навстречу Артуру, въехавшему во двор, и вместо приветствия проговорил:
- Господин, нужно послать в Сегонтиум, - и он улыбнулся мне, довольный победой и своей предусмотрительностью, и тем, что видел меня живым и невредмимым:
- Уже послал, Галахад!
Устроенным в Долорусе римским баням нашлось применение. Ровенна настояла на том, чтобы обследовать меня с ног до головы и поахала надо мной, позабыв приличия Стекляного Озера, а вечером был пир, на котором пленник Хардриса принц Кадваллон сидел по левую руку короля Артура. Король говорил с ним весь вечер, объяснял ему что-то, убеждал и уговаривал, просил и приказывал, и я видел как магия света и тепла зажигала в его глазах огонь веры в дело, большее, чем сама жизнь, пока еще дрожащий и неуверенный.
Сам я проявил невежливость, выскользнув из-за стола еще до Артура. Я направился в длинный холл, на время превращенный в больничный барак, где вместе с другими ранеными лежал Овайн, и нашел у его постели Ровенну. Я немного посидел у него в ногах и посмотрел как она поила его чем-то из кружки и чертила невидимые знаки у него на лбу, на ладонях и на груди связанными вместе черными перьями. Он никого не узнавал и на вопросы не отвечал, но я молча просил его остаться в живых, и казалось мне, что если не умрет Овайн, то и смерть Гарета отступит в прошлое и станет, наконец, просто большим горем, которое невозможно забыть, но можно, пожалуй, пережить. А когда Овайн заснул, я увел с собой Ровенну, едва дождавшись уединения нашей спальни.
Только под утро я нашел себя способным заговорить:
- Ровенна. Ты знаешь, я стал пленником. Меня отпустили, под честное слово, на время войны. Я должен буду вернуться.
Она поднялась надо мною, глядя мне в глаза строго и серьезно, будто пытаясь понять говорю ли я правду, и, видимо, убедившись в моей честности, коснулась пальцами моего виска и спросила:
- Кто захватил тебя, муж? Кто посмел?
- Я не могу сказать тебе, - я поднес ее пальцы к губам, тронутый ее верой в мою неуязвимость. - Я дал слово. Еще я пообещал вернуться, как только за мной пришлют.
- Значи, когда – неизвестно?
- Неизвестно, моя любовь. Но я думаю, что скоро, - ответил я и понял, что в этом и заключалась главная пытка – ждать посланца судьбы. Однажды я уже это испытал. Если живешь на свете достаточно долго, события начинают повторяться.
- Галахад, скажи своему хозяину послать за выкупом, - велела Ровенна тоном госпожи Долоруса. - Мы заплатим – любой!
- Любой!, - повторял ее слова Артур, узнавший новость за завтраком. Он был разгневан моим нежеланием назвать своего тюремщика и оттого говорил резким повышенным тоном:
- Так и скажи ему – любой!
- Нет, господин, - возражал я мягко. - Такого я ему сказать не могу. Что помешает ему потребовать твой меч, твоего сына, жену или корону?
- Хватит умничать!, - скомандовал король, бросая на стол загремевший на тарелках кинжал. Есть ему расхотелось и я даже почувствовал себя польщенным такой его реакцией на мое пленение. - Назвать имя ты не можешь, просить выкупа – не хочешь, может тебе нравится в плену?
- Он изнеможден до предела, - вставила слово Ровенна, слишком осмелевшая в присутствии короля. - Я убеждена – его морили голодом.
Мне пришлось рассказать им о том, каким путем мне удалось добиться моего временного освобождения, и король нервно потер лицо ладонью и сказал, глядя в стол:
- Вот что ты должен сказать ему, Галахад. Если какой-нибудь вред будет нанасен тебе в плену, один синяк, один сломанный ноготь, я найду твоего обидчика, я убъю его жену и детей, братьев, сестер и родителей. Я сотру его род с лица земли. Я буду наблюдать за его смертью три дня и три ночи, а труп его скормлю свиньям. Я велю поносить его имя на каждой базарной площади, так что даже его рабы станут стыдиться своего господина. Я велю Мерлину сделать его куклу и каждый день, сколько я буду жить, я буду мочиться на него, чтобы его душа в мире ином никогда не нашла себе покоя.
- Очень по-христиански, - вставил я негромко, когда король остановился, чтобы перевести дух, и Артур нехотя фыркнул.
- Ну, неважно, сам придумай что-нибудь поужаснее, кто у нас тут поэт, в конце концов. А что я точно сделаю, так это пошлю за Мерлином и за Вивиан, пусть они тебя ищут, раз уж ты такой честный, да таинственный.
- Хорошо, Артур. Только сделай это после моего отъезда, хорошо? Я обещал не просить помощи.
И снова Артур возмутился и наговорил мне грубостей, а Ровенна тайком сжала мою руку под столом.
Артур остался мрачным и хмурым и целый день впечатлял всех грозным видом и резкими манерами, что пришлось к месту на похоронах Эйниона. Его тело было найдено на поле боя и получило все почести, причитающиеся королю, павшему в битве. Внезапно повзрослевший Кадваллон стоял у погребального костра с лицом суровым и печальным, а рядом с ним стоял принесенный в носилках Овайн, бледный до синевы, но вполне живой. Я объяснился с обоими принцами и с одинаковым удовлетворением принял робкое обожание одного и холодную почтительность другого.
В тот же вечер Кадваллон, король Гвинедда, принес присягу королю Артуру и миру между двумя королевствами, родившемуся под крышей моего дома, суждено было пережить нас всех.
А еще через день пришел отряд из Сегонтиума с известием о полной победе, а с ним вернулись в Долорус Морфант с Куницей, а Галв, легко раненый в последнем бою, выбежал им навстречу, а значит из нашего братства семерых в живых все еще оставалось четверо.
Раненые выздоравливали и умирали, и фермеры Долоруса вернулись к своим семьям и, пользуясь сухой, хоть и холодной погодой, мы с Артуром охотились и ездили в Сегонтиум, где на берегу Менаи все еще лежали черные остовы сожженных саксонских судов, а ночи я проводил с Ровенной и не мог налюбоваться ею, и каждую ночь любил ее, как в последний раз.
В один прекрасный день я надел свой черный доспех и счел его тяжесть хоть и заметной, но, пожалуй, терпимой, и Артур пожелал драться со мной на мечах, и в пол-часа умотал меня до полусмерти. Потом мы сели на пороге холла и велели принести нам вина.
- Послезавтра возвращаюсь в Каер-Мелот, - заявил Артур, вытирая рот ладонью. - Хочу чтобы ты поехал со мной.
- Охотно, - согласился я. У меня появилась робкая надежда, что Моргана не посмеет забрать меня у Артура из-под носа. Я стал думать о нашем возвращении в Каер-Мелот, о том поселимся ли мы с Ровенной в моей старой комнате или же Кай найдет нам более пристойные покои, а мой король хлебнул из кубка и, скривившись, сказал:
- Кислое у тебя вино какое, - и я ответил:
- Зато свое.
Потом я пошел в свои покои умыться и переодеться к обеду, и девушка, поливавшая мне на руки, негромко сказала:
- Господин мой принц, я за тобой.
Я осторожно выпрямился, капли воды скатились мне за шиворот. Я увидел перед собой совсем молодую милую девушку с лицом грустным и немного испуганным, и, подавив обиду, спросил:
- Когда же в путь?
- Немедленно, - ответила девушка, опустив глаза. Ее миссия была ей неприятна и мне стало ее немного жаль. Не в такой степени, как самого себя, конечно.
- Хорошо. Я только оденусь.
Моя спальня была пуста. Я положил на кровать обруч Фэйр и достал из шкафа простую и теплую одежду, которую обычно одевал на охоту, и переоделся неспеша. Мне хотелось, чтобы кто-нибудь вошел в спальню, кто- нибудь способный меня остановить, Артур, Мерлин, Вивиан.
Девушка ждала меня за порогом и, должно быть, обладала кое-какой магией, позволившей нам пройти по многолюдной крепости незамеченными. Мы прошли мимо воинов, окруживших гордого Гвиду, рассматривая его новый шлем, которым я наградил его за удачно выполненное задание, мимо точильщика, пускающего веселые искры из-под бойко крутившегося камня, мимо слуг с большими корзинами хлеба – к обеду. В открытых дверях холла я увидел Ровенну. Девушка держала перед ней корзину, из которой моя жена выбирала пучки травы и задумчиво подносила к лицу. На меня она не взглянула.
Мы шли все дальше. У колодца, решившего судьбу Долоруса, женщины пересмеивались с тощим веселым Куницей, одна из них, молодая и дородная, блестела темными глазами и говорила что-то, заставляющее Куницу вспыхивать темным румянцем. Мы прошли совсем рядом, незамеченные никем. На просторном круглом дворе перед внешними воротами всегда располагались торговцы. Прослышав о том, что в замке гостит сам король Атрур, они явились в числе втрое против обычного и бесчисленные лавки вдоль стен пестрели лентами и тканями, золотом и серебром, и веселые нарядные покупатели рассматривали товары и оживленно переговаривались, и я узнал Бедвира и Аиркола и еще с дюжину знакомых и друзей. Люди, обычно расступающиеся передо мной с почтительной поспешностью, в мою сторону упорно не смотрели, и нам с моей спутницей пришлось протискиваться через подвижную толпу, и стража у ворот нас не заметила.
Мы прошли по дороге, еще не залечившей следы недавнего боя, и свернули к лесу, тому самому, где совсем недавно мы разбили отряд Каваллона. Девушка шла впереди, уверенно выбирая дорогу по одной ей известным признакам, и сухие листья не шуршали под ее легкими шагами. На небольшой поляне мы прошли совсем рядом с оленем, красиво склонившим стройную голову над ручьем, и ничем его не потревожили. Все дальше в лес уходила неприметная тропа. Постепенно исчезали звуки и менялись краски, и возле большого старого ствола, наклонившегося под странным углом, мы остановились. Девушка сняла с пояса небольшую фляжку и протянула ее мне и в глаза мне не смотрела. При виде этого безобидного предмета мужество оставило меня и, сгорая от стыда, я взмолился:
- Госпожа, помилуй...
Она остановила меня мягким и легким жестом и сказала чуть слышно:
- Принц, я выполняю не свою волю. Ты обещал.
Признав ее правоту, я взял фляжку, поднес ее к губам, ощутил приятный терпкий вкус густого зелья и, не доверяя своим внезапно подогнувшимся ногам, осторожно сел на землю. Короткая сухая трава раскрошилась под моими ладонями.
Я очнулся в уже знакомой башне с соломой на полу и с вечерним полусветом, заливающим каменные стены. В тот раз мне оставили одежду, и я счел это переменой к лучшему. Передо мной стояла еда и что-то в кувшине, но есть мне не хотелось, а хотелось выть в тоске и отчаянии и биться головой о стену, и орать самые грубые саксонские ругательства, чтобы было слышно во всей башне, и во всей крепости, и в Долорусе, и в Каер-Мелоте. От такого плана я отказался, а просто сел и и прижался лбом к согнутым коленям и стал мысленно звать Вивиан, столь же безрезультатно, сколь упорно. За этим безрадостным занятием и нашла меня Моргана, появившаяся передо мной в нарядном зеленом платье, удовительно подходившим к ее темным глазам. Она присела передо мной на корточки, теплым дружеским жестом взяла меня за руки и с тем же чувством в голосе проговорила:
- С возвращением, принц Галахад. Спасибо, что сдержал слово.
С быстрой грацией танцора или меченосца она встала, подняла меня на ноги и вывела во двор.
Крепость, служившая мне тюрьмой, ничем не отличалась от прочих старых римских фортов, подлатанных и обжитых, где обвалившиеся стены сменяются деревянным частоколом и бревенчатые строения под соломенными крышами лепятся к полуразрушенным каменным башням. В одну из таких хижин и отвела меня Моргана. Согнувшись, я прошел в низкий дверной проем и увидел небольшую комнату с убранством в точности повторяющим мое простое жилище на Стекляном Озере: жаровня в центре, за ней – низкая кровать, шкаф для одежды у одной стены, маленький стол между двумя простыми стульями у другой. Моргана сказала: «Поговорим утром» и коснулась моего лба. Я почувствовал себя совершенно изнеможденным, лег на постель, не раздеваясь, и провалился в сон, сладкий и густой.
Так началось мое второе заключение, во многом отличное от первого. Я обладал большей свободой и пользовался большими удобствами, за исключением тех случаев, когда Моргана гневалась на меня и в наказание сажала меня в башню. Туда же я переселялся во время ее отлучек, не слишком частых и непродолжительных.
Я свел знакомство с господином нашей крепости, средних лет воином тучного сложения по имени Энид. Мой хозяин решил воспользоваться моим вынужденным пребыванием под его крышей и предложил мне практиковаться с ним на мечах. Он был силен и обладал определенной техникой, приходящей с опытом, и, уступая мне в мастерстве, на стеснялся остановить поединок и попросить меня показать понравившийся ему прием, с тем, что повторять его снова и снова, день за днем, пока мы оба не признавали совершенства его исполнения. Драться с ним было неинтересно, но все же лучше, чем сидеть на лавке и смотреть как ползет по стене таракан, к тому же Энид тоже скучал и любил поговорить. Oт него я узнал, что девушку, забравшую меня из Долоруса, звали Леанор, и была она воспитанницей Морганы, которая в уплату за гостеприимство, пообещала ее в жены радушному хозяину. Энид годился Леанор в отцы, а может и в деды, и хотя такие браки не были редкостью, я расстроился за Леанор и понял ее молчаливую печаль. Энид также поделился со мной своим затруднением, в точности повторяющим проблему моего милого Гарета: Леанор была еще не готова к браку, хотя ей уже миновало четырнадцать. Ссылаясь на Моргану, Энид уверял, что такое исключение из правил ничего не значит и Леанор вполне способна родить ему наследника и цветок, распускающийся позже других, может оказаться самым пышным и самым плодородным. Далее идея цветка развивалась в деталях вольного содержания, и я слушать жениха переставал.
Вскоре после нашего разговора я поссорился с Морганой и оказался в башне, и сказал Леанор, вошедшей ко мне с едой:
- Я слышал о твоей женитьбе, госпожа. Признаюсь, я нахожу твой выбор странным.
- Выбор? - она вскинула на меня глаза почти с вызовом. - Разве у меня есть выбор?
- Конечно! - легко рассмеялся я. - Посмотри на меня, - и Леанор рассмеялась мне в ответ.
Свой выбор я сделал, раз и навсегда, так же как сделала его и Моргана. Близость со мной не была для нее удовольствием, или страстью, она стала чем-то намного большим: вопросом чести, гордости и власти. Она шла к своей цели странными путями и методы ее удивляли разнообразием. Она могла быть по-дружески доброй и милой, расспрашивая меня о боях, обычаях Броселианда и о сказках Стекляного Озера. Она любила подниматься со мною на стену, выходящую на море, и вслух размышлять о том, взять ли ей коня и проехаться с Энидом, пострелять чаек, или же пойти с Леанор на пляж собирать ракушки. Я отдал бы пять лет жизни за любое из этих нехитрых развлечений. Потом она теряла терпение и принималась меня убеждать, твердо обещая, что через неделю она отпустит меня, если только я уступлю ее просьбе, ты слышишь, принц, просьбе, потому что приказывать Галахаду не может никто. Я смеялся ей в ответ и советовал в моменты крайней нужды обращаться к принцу Агравейну, который, по слухам, не отказывал никому, и, как правило, мой простой юмор снова приводил меня в башню. Потом мое упрямство раздражало ее, и в мою еду подмешивалось зелье, схожее с тем, что применил Пеллес в Корбенике и оказывающее такое же действие. Я впадал в тяжелый хмельной дурман и терялся в хороводе сменяющихся образов, а вернее всего один образ заставлял меня дрожать, как в лихорадке, всего один, многократно повторенный и никогда не повторяющийся, бесконечно знакомый и вечно новый, всегда один и тот же, неотвязный... И тогда Моргана вползала в мою постель, просачивалась в мой сон и достигала при этом определенных успехов, но в своем бреду я звал ее чужим именем, и в ее лице любил другую женщину и тем приводил ее в неистовство, и всякий раз после такой безумной ночи я просыпался в башне, голый на соломе, в мучительном похмельи, в синяках и ссадинах, но с мрачным злорадством очередной одержанной мною победы. Леанор приносила мне еду, и я говорил ей тоном опытного соблазнителя:
- Не знаю, Леанор... Не нравится мне твой Энид. У него изо рта пахнет и плешь у него на макушке. Я и то лучше, право, - на что Леанор смеялась в ладошку, но все же слушала.
Однажды во время отлучки Морганы я увидел на лице Леанор следы слез и различил синяки на ее тонком запястьи. Оказалось, что измученный ожиданием Энид решил силой взять то, что уже считал своим по праву, и только страх перед гневом Морганы остановил его в последний миг. Я сжал маленькую руку Леанор между своими ладонями и сказал ей:
- Я убъю его, если ты того желаешь, - и она испуганно замотала головой:
- Нет, нет, не надо!
И тогда я сказал ей то, к чему готовил ее уже давно:
- Леанор, если ты поможешь мне бежать, я обещаю тебе защиту и покровительство.
В плену время теряет смысл и ускользает незамеченным. Каждый день тянулся невыносимо долго, и я обходил крепость по двадцать раз в день, пытаясь найти изъян в магической преграде, не позволявшей мне даже приблизиться к стенам без сопровождения Морганы, и пил, и ел, и глядел на чаек, взлетающих над невидимым со двора морем, и говорил с Энидом, и снова ходил по крепости. Потом темнело и я отправлялся спать, и спал как можно дольше, и уже не знал сколько времени я провел в плену, и какой нынче день, и какой на дворе сезон. Но наш важный разговор с Морганой состоялся в день, напоминавший мне о теплой осени, о спелых яблоках в плетеных корзинах, о венках из золотых и багряных кленовых листьев. Моргана вернулась из одной из своих поездок и взяла меня на стену, выходящую на море, и мы молча смотрели на барашки волн и на чаек, плывших в полинявшей синеве. Наконец она обернулась ко мне с нервной усмешкой:
- Принц Галахад, ты не перестаешь меня удивлять! Тебе по силам подвиги, невозможные для других!
В ее поведении было что-то истерическое, и я промолчал ей в ответ. Она продолжила:
- Представь себе, ты опять стал отцом!
Не сдержавшись, я презрительно фыркнул ей в ответ. Обвинения такого рода были для меня делом обычным, но к тому времени я и забыл когда в последний раз был с женщиной... кроме Ровенны.
- Ровенна... - проговорил я, опасаясь самого худшего, и затаил дыхание в ожидании ответа.
- Представь себе, в ее-то возрасте! - воскликнула Моргана, и я спросил ее:
- Здорова ли моя жена?
- Жива, и за то скажи спасибо своей Вивиан. Она приехала в Долорус сразу после Луназы, ходить за твоей женой и ребенком.
- Ребенок... - я оказался неспособным выражаться в законченных фразах.
- Дочь. Назвали Элейн, в честь твоей матери. По-моему, похожа на Ровенну. Та еще красавица.
Дочь. Это показалось мне самым невероятным. Сыновья у меня были, и это было естественным, но девочка, которой предстояло вырасти и стать похожей на Лайонесс или Леанор... это было чудом, невозможным, непостижимым.
Тихо и вкрадчиво заговорила Моргана:
- Ты нужен им сейчас, Галахад. Дай мне одну неделю. Через одну неделю ты будешь в Долорусе. Дома, с женой, с дочерью и с матерью.
Никогда еще я не был так близок к согласию. Если бы она только промолчала, еще одну минуту, дала бы мне осмыслить происходящее, позволила сформулировать оправдание, уже зародившееся в моем сознании, наше противостояние закончилось бы ее победой, прямо там, в тот же миг. Но она заговорила снова, с обидой, в вызовом, с дешевой женской ревностью:
- Она стара и некрасива, бедна и бесталанна. И все же ты женился на ней. Ты мог бы взять ее в любовницы и оказать ей этим большую честь, но ты женился на ней. На ней, а не на мне! Я – сестра твоего короля, я прекрасна и талантлива, и мой талант может сделать меня любой! Любой, какой тебе захочется, Галахад! Я дала бы тебе власть, я излечила бы тебя от твоего недуга, вместе мы могли бы совершить невозможное. Но ты предпочел ее! Почему?
Я повернулся к ней так резко, что едва не потерял равновесие, и крикнул ей в лицо, задыхаясь от гнева:
- Почему? Почему я не женился на тебе, ведьма? Почему я не взял в постель волчицу, рысь, гадюку!
Она ударила меня в лицо чем-то одновременно темным и ослепительным, и свет померк.
Снова я проснулся на соломе и догадался, что, потеряв сознание, упал со стены и расшибся довольно сильно, и понял, что мое терпение подошло к концу, и нет у меня больше сил ни на ласки Морганы, ни на ее гнев. И я сказал принесшей еду Леанор:
- Имей в виду, Леанор, если ты мне не поможешь, я повешусь или утоплюсь в колодце, так и знай!
- Ты дал слово.
- Плевать мне на слово! Ты думаешь я смерти боюсь? Да я воюю с детства! Ты – другой вопрос, девушка. Твою судьбу предсказать легко. Ты выйдешь за своего вонючего борова, и он станет тебя насиловать каждую ночь! Каждую ночь ты будешь просить смерти, и она придет к тебе, когда ты будешь рожать его ребенка! И никто не поможет тебе, Леанор, никто!
Она горько расплакалась, закрыв лицо руками, и мне стало жаль ее и стыдно за жестокие несправедливые слова, сказанные во гневе. Я коснулся ее руки и тихо попросил:
- Прости меня, Леанор, - и она, вскрикнув, бросилась мне не грудь, не стесняясь моей наготы. Я обнял ее, как дочь, поцеловал теплую детскую голову и попросил:
- Не надо, Леанор. Не плачь, пожалуйста. Я соврал. Я не знаю твоей судьбы.
Она выпрямилась, вытерла слезы, смешно шмыгнув носом взглянула мне в глаза строго, и серьезно, тихо, но очень твердо сказала:
- Я помогу тебе, принц. Еще не знаю как, но помогу неприменно.
После большой ссоры пришел черед большого примирения. Моргана сделала мне королевский подарок – она повела меня на пляж, солнечным и холодным осенним днем.
Ноги увязали в белом сухом песке, а мокрый и темный упруго поддавался и хрустел. Я сбросил одежду, прыгнул вниз головой в ледяную соленую воду и поплыл быстро и мощно. На мгоновение я поверил в чудо, в возможность спасения, в то, что Моргана не знала как хорошо я плавал, но чем больше я удалялся от берега, тем туже стягивала мое горло невидимая петля. Моргана держала меня на привязи, в прямом смысле слова, и я повернул обратно. Испытывая ее терпение я долго плескался в прибое, по грудь в зеленой, расчерченной пеной воде, светящейся изнутри, и тяжелые волны толкали меня в спину и захлестывали с головой. Наконец, я выполз на берег и устроился на песке, рядом с Морганой.
Мы молча глядели вдаль, туда, где волны, приближаясь к берегу, сталкивались с невидимым препятствием и, поднимаясь зелеными светящимися на солнце гребнями, оседали в кипящей пене и ползли к нашим ногам.
- Ну, что ж, принцесса, - начал я, стараясь звучать легко и уверенно. - Мы снова в тупике...
- Это ты в тупике, Галахад,- бросила она, не глядя на меня, и я проигнорировал ее высказывание.
- Мы снова в положении двух воинов с клинками у горла. Я не могу уступить твоему желанию, не потерпев при этом бесчестия, ты не можешь от него отказаться по тем же причинам. Наша ошибка в том, что мы продолжаем стремиться к первоначальной цели, не замечая, что она со временем изменилась. Предлагаю отказаться от старой вражды, принцесса. Предлагаю вместе подумать о том, как выйти из создавшегося положения с честью.
Она обернулась ко мне с усмешкой и, глядя сверху вниз, сказала:
- Ты, конечно, понимаешь, Галахад, как просто мне найти выход. Например, утопить тебя в море, прямо сейчас.
- Всегда есть шанс, что правда всплывет, принцесса. Меня ищут, ты не можешь этого не знать, - ответил я и она рассмеялась мне в лицо:
- Ты, как всегда, льстишь себе, принц. О тебе забыли, давно и прочно. Артур готовится к войне, он всегда готовится к войне. Лотианские принцы призваны обратно в Каер-Мелот, так что тебя там, как ты сам понимашь, не ждут. В Долорусе Вивиан выхаживает Ровенну, а та трясется над Элейн. У каждого свои заботы, Галахад.
Сказанное ею было слишком похоже на правду, и возразить мне было нечем, поэтому я принял глубокомысленный вид и проговорил небрежное: «Ну-ну...»
Моргана, возбужденная своей очевидной правотой склонилась ко мне с явным злорадством:
- К тому же, принц, твое глупое сопротивление, которым ты так гордишься, давно потеряло всякий смысл. Ты ведь уже был со мной, и не раз, не прикидывайся, что ты не знаешь. Это правда, а все остальное не более, чем ханжество, да спесь.
На это мне было что ответить, и я бесстыже растянулся на песке, закинул руки за голову и, сощурившись на солнце, проговорил:
- И все же ты держишь меня в плену, волшебница.
Я надеялся, что сумел направить мысли Морганы в нужное русло, но больше мы к тому разговору не возвращались, а вскоре принцесса снова покинула нас, сказав мне на прощание:
- Поеду навещу Вивиан, раз уж она так близко к нам.
Ее слова расстроили меня в большей степени, чем я предполагал, и я снова обратился со своей просьбой к навестившей меня в башне Леанор. Она дала мне неожиданный ответ:
- Я не могу вывести тебя из башни, принц. Нет у меня такой власти. Но могу вывести из крепости.
Сказанное ею имело смысл, и объясняло мои переселения в башню и, конечно, делало мой побег более сложным, но я не унывал, предполагая, что время у меня было, и даже принял рассказ вернувшейся из Долоруса Морганы с завидным безразличием.
Мои надежды развеял Энид, в один прекрасный день приветствовавший меня с необъяснимым воодушевлением. Краснея потным лицом и заикаясь, он сообщил мне радостную новость: его ожиданию пришел конец, его невеста созрела для брака.
- Поздравляю, - сказал я холодно, глядя на бледную убывающую луну в утреннем небе. - До новой луны сколько, недели две?
- Да! - не смутился жених. -Так же и госпожа Моргана сказала! Но ничего, я ждал два года, подожду еще две недели!
Боя в то утро не получилось из-за нервозности Энида, и мне стоило труда не прирезать его между делом. Прислуживала мне не Леанор, а другая женщина, вероятно кухарка. Я увидел Леанор только через два дня и едва ее узнал. Отчаяние превратило ее лицо в неподвижную серую маску, и двигалась она как во сне. Я усадил ее на стул в своей комнате, она села покорно, как кукла, и я взял ее руку и сказал:
- Леанор, я не отдам тебя ему. Обещаю. Как только Моргана поедет с ним на прогулку мы с тобой бежим.
Значение моих слов дошло до нее не сразу. Она с трудом разлепила губы и прошептала:
- Что если они не поедут? - и я ответил:
- Тогда я убъю Энида. Что мне сделают? Посадят в башню?
Она ничего не ответила, лишь поднесла к губам мою руку.
В последующие дни я старался не ссориться с Морганой, избегал опасных тем разговора, разыгрывал тихую грусть, впрочем вполне натуральную. В моей постели был спрятан меч, украденный мною еще летом, дрянное оружие, железяка с выщербленным неровно заточенным клинком, но все же оружие. Я завернул меч в обрывок одеяла. Я продолжал ждать удобного случая и спать ложился в одежде.
В то утро меня разбудила Леанор. Я вскочил, едва она коснулась моего плеча, и она с криком отпрянула.
- Что? - спросил я, не совсем проснувшись.
Леанор торопливо прошептала:
- Уехала. Вместе с Энидом.
Я достал меч, неловко приладил его к поясу, увидел в руках Леанор узелок и улыбнулся ей одобряюще:
- Готова?
- Да, принц,,
Ее лицо белело в полутьме моей хижины и мелко дрожал круглый подбородок.
Мы вышли во двор и направились к северной стене, куда Моргана не водила меня никогда, а сам я не мог приблизиться к ней и на десять шагов. На внешней стороне стены прилепились неровные осыпающиеся ступеньки, и Леанор побежала вниз, высоко подняв юбки и не оглядываясь. Спустившись со стены мы оказались на небольшой лужайке, покрытой короткой сухой травой, мимоходом я узнал образ своего похищения.
Мы оба, не сговариваясь, обернулись невидимыми, хоть я и сомневался, что такие простые чары устоят против Морганы, но мы удалялись от крепости, направляясь в низину между двумя пологими холмами, поросшую густым кустарником. Ветер шелестел ржавыми листьями орешника, а Леанор, крепко держа меня за руку, шла вперед легко и стремительно, и я подумал, что в зарослях орешника мы будем в безопасности, невидимые и недосягаемые для всадников, когда ярость Морганы настигла нас. Сначала мне показалось, что порыв особенно сильного ветра ударил меня в грудь, но я понял, что ветер налетел на нас сразу со всех сторон, воздух вокруг нас уплотнился и стало трудно дышать. Испуганно вскрикнула Леанор, и я обнял ее одной рукой, другой обнажая свое неловкое оружие. Не сходя с места мы словно перемещались, низина с кустарником удалялась от нас, и не было сил сделать шаг. Ветер завыл отчаянно и тоскливо, как волк в зимнем лесу, и Леанор заплакала, вцепившись в мою одежду. Померкло солнце, мрак сгустился, как перед бурей, и небо закружилось над нами черно-красной воронкой, когда они появились, вылетев из темноты, два всадника, огромные и ужасающие, не похожие на людей, атакующие одновременно со всех сторон, и я поднял им навстречу свой бесполезный меч, помоги, владычица! Резко завизжала Леанор, страшный удар бросил меня на спину, и в воющей тьме я был один.
Я не был один. Она сидела на соломе рядом со мной, но я не видел ее, с трудом сфокусировав глаза на тонких руках, перебирающих кисти зеленого и золотого шелка. Сверкающие нити скользили между длинными пальцами, ложились на ладонь, падали к запястью с нестерпимым блеском. Я снова закрыл глаза: цвет шелка казался мне невыносимо ярким, болезненно ослепительным. Рука подняла мою голову, прохладный край чаши коснулся моих губ, и знакомый голос произнес с бесконечным терпением:
- Пей, Галахад.
Я послушался ее, и вскоре шум в голове притих, стены перестали кружиться надо мной и я смог сесть, упираясь спиной в камень и взглянуть на нее, сидящую рядом со мной на соломе, играющую кистями своего шелкового пояса. Я хотел убить ее и знал, что не смогу.
- Где Леанор? - я не хотел спрашивать ее ни о чем, но долг взял свое.
- Заперла ее в башне. Вот за этой стеной, - Моргана стукнула в камень у моего виска. - Для ее же блага.
- Что с ней теперь будет?
- Не знаю. Но долго держать ее взаперти я не смогу. Она принадлежит Эниду. Одно могу сказать – нежеланное замужество ей больше не грозит.
Мы помолчали, потом она добавила с раздражением:
- А что ты думал? Она, невеста, бежала с чужим мужчиной. Так-то.
Кто это мне говорил, что за мои ошибки приходится расплачиваться другим?
- Я заставил ее. Уговорил. Обманул.
Моргана махнула рукой: - Мне-то какое дело? Ты Эниду это скажи.
Я в последний раз оглядел стены темницы, сощурился на окно в потолке, покрутил в пальцах золотистые стебли. Решился. Сказал:
- Послушай, Моргана. Я скажу тебе мои условия. Торговаться с тобой я не стану, не буду и хитрить, и тебе не позволю. Все очень просто: я останусь с тобой на назначенный тобою срок в любом качестве, в котором ты сочтешь меня пригодным. Обязуюсь служить тебе со всем усердием, на которое способен. По окончании этого срока ты дашь свободу нам обоим: мне и Леанор. Ты также гарантируешь ее безопасность пока мы пользуемся твоим гостеприимством.
Она заговорила не сразу, едва скрывая торжество:
- Ты – глупец, принц. Тебе следовало согласиться на мои условия сразу же. Мы оба могли бы избежать ненужных волнений.
- Да, госпожа, - ответил я смиренно. Фактически мы уже вошли в соглашение и моя покорность была его частью.
- За твое упрямство ты заслужил наказание.
- Как сочтешь нужным, принцесса.
- Я увеличиваю срок твоей службы до двух недель!
- Хоть до месяца, госпожа.
- Нет! - она звонко рассмеялась, уже не скрывая триумфа. - За месяц ты мне наскучишь!
- Ты даешь слово, Моргана? Освободить нас с Леанор через две недели и держать ее под защитой до тех пор? - настаивал я и она согласилась:
- Да, клянусь. Но и ты имей в виду. Все будет по-настоящему. Никаких чар. Никаких зелий. Никакой магии.
- Ошибаешься, волшебница, - я взял ее руку в свои, и это было труднее любого поединка. - Магия все-таки будет.
Она засмеялась в ответ.
Все еще смеясь, прямо там, на соломе, на каменном полу, она заставила меня приступить к моей службе.
Моргана не обманула меня. Последние две недели моего плена могли бы показаться приятными. В обмен на обещанную покорность я получил некое подобие свободы, так собака, послушная команде, спускается с поводка. Мы выезжали на охоту, всегда вдвоем с Морганой, показавшей себя отчаянной наездницей и неплохой лучницей. Энид пропал, и я не стал о нем спрашивать. Леанор показалась на второй день моей службы, очень тихая и незаметная, и в глаза мне не смотрела.
Когда погода делала охоту нежелательной мы сидели в холле Морганы. Она доставала свою лютню и пела низким приятным голосом старые известные песни и другие, мне незнакомые, и я забывал о своей унизительной неволе и слушал как выл за окном ветер и дождь хлестал по крыше, и глубокий голос, густой, как мед, мягкий, бархатный голос просил и обещал, жалел о чем-то и звал куда-то, и любил.
А потом наступала ночь, пора власти Морганы и пир ее необузданного воображения. Играя в свою, ей одной понятную игру, она умела быть нежной и ласковой, жестокой и злой, но чаще всего была ненасытной, жадной и бесстыжей и в сравнении с ней смелая Фэйр казалась неоправданно консервативной, а стыдливая Ровенна превращалась в девственную жрицу Моны. Я не уступал ей в мастерстве и намного превосходил ее в желании угодить и, как правило, оставлял ее довольной. Ощущение грязи и горького унижения не покидало меня, но я находил утешение глядя в милое лицо Леанор, получая ее редкую и робкую благодарность, пожатие маленькой руки, тихий шепот: «восемь дней», «шесть дней», «два...»
Меня не переставала удивлять Моргана, ее мужской ум, лишенный стыда и раскаяния, ее открытое безразличие ко всему, лично ее не касающемуся, неосознанная детская жестокость, почти наивная вера в свою вечную правоту. Точно так же она использовала и магию, в полную меру, не считаясь с предрассудками, и всегда в своих сугубо практичных целях. Высокие материи тонкого искусства Вивиан ее не волновали, заботы Мерлина о благе королевства – смешили, но я видел, как однажды она подожгла небольшую березовую рощу, просто чтобы посмотреть, как будут гореть белые стволы и золотая листва. Баранья нога на ее тарелке не остывала никогда, и пауки не селились в ее холле, дождь, ливший стеной, расступался перед нами, и невовремя залаявшая во дворе собака вдруг взвизгивала от боли и замолкала уже навсегда. Она могла бы поступить со мною так же, как и с той собакой, но я не давал ей повода к неудовольствию и пользовался уважением дорогой и с трудом доставшейся вещи, не слишком полезной, но красивой.
В нашу последнюю ночь она неожиданно разоткровенничалась со мной. Я предпочел бы избежать интимных разговоров, но долг обязывал меня быть внимательным слушателем. Она сказала мне о своей страсти ко мне, не называя ее любовью, о том, как искала встречи со мной, поджидая меня во дворе или на конюшне, как обижалась на мое очевидное невнимание. Как болезненно осознала мою любовь к Фэйр, как, воспользовавшись колдовством, узнала о неверности королевы, опознав меня по следам крови, оставленным на ее постели. Все это было странным для меня, невероятным и несколько пугающим. Я, видевший правду, не заметил ее привязанности и не понял ее желания и вообще не запомнил о ней ничего, кроме ее голоса и того факта, что я любил с ней танцевать, такой легкой, грациозной и неутомимой.
- Я предпочла бы стать твоей избранницей, Галахад. Но я поняла, что этого не случится, и тогда я поклялась себе подчинить тебя своей воле, любой ценой, во что бы то ни стало, - говорила Моргана, задумчиво проводя тонким пальцем по моим губам.
- Тебе это удалось, волшебница, - ответил я, легко прикусив ее палец. Моя служба еще не закончилась.
- Но завтра ты покинешь меня... - последовал полу-вопрос.
- Да, госпожа.
Она вздохнула и улеглась мне на плечо, и прошептала, влажно дыша мне в шею:
- Знаешь, я была неправа. - Я насторожился: неужели она умеет извиняться? Как бы ни так. - Ты не наскучил бы мне за месяц. Может быть, ты не наскучил бы мне никогда.
Я удивился, осознав, что так близко к признанию в любви Моргана не подходила никогда.
Мы поздно встали на следующее утро и закончили завтрак только к полудню. Неразговорчивый слуга привел мне оседланную лошадь, приладил к седлу две сумки, я не стал интересоваться их содержимым. Моргана объяснила:
- Держи путь на Север, с морем все время по левую руку. К полудню третьего дня ты приедешь к твоей вилле, так и недостроенной, между прочим.
Я не увидел лошади для Леанор, но подумал, что она, возможно, не слишком хорошая наездница и к тому же достаточно легка, чтобы ехать со мной на одной лошади. Я протянул ей руку и сказал:
- Давай, Леанор, я помогу тебе.
Она не сдвинулась с места.
Я повернулся к Моргане, и та сказала, медленно и нарочито громко:
- Леанор, я освобождаю тебя! Можешь идти!
Леанор ответила тихо, но спокойно и твердо:
- Спасибо, госпожа. Позволь остаться с тобой.
Удивление, написанное на моем лице, рассмешило Моргану:
- Ах, принц Галахад! Вечный защитник, тех, кто в этом нуждается, но особенно тех, кто может прожить без него сто лет!
Я никак не мог сдвинуться с места, будто все еще скованный безжалостной магией моей госпожи. Леанор стояла, скромно опустив глаза и сложив на животе тонкие руки. Она казалась совершенно спокойной.
- Что загрустил, принц? - не унималась Моргана, и я ответил:
- Так, пожалел Энида.
Я сел в седло и выехал за ворота, на короткую сухую траву, рассыпающуюся под копытами моей лошади, а в холодном воздухе закружились первые снежинки. Слева море дышало холодом, а справа убегали за горизонт пологие горы и снег ложился на траву, и я был свободен и обещал себе позабыть обо всем, случившимся со мной после той ночи, когда я, спустившись со стены Сегонтиума, пошел в разведку, потерявшись во тьме, отравленной похотью и злой волей волшебницы, как капризный ребенок не сознающей своей жестокости. Но я слышал за спиной издевательский хохот Морганы, повторенный в вое ветра, в грохоте прибоя, в крови, стучавшей в моих висках, и знал, что никогда не забуду ее урока, но в следующий раз совершу ту же ошибку. Я думал о том, что все время моего плена я был в трех днях езды от дома, близко, так близко, а короткий зимний день угасал и последний свет погружался в море, когда я подъехал к небольшой деревне, и понял, что не могу заставить себя видеть других людей, говорить с ними и делить с ними огонь. Я проехал дальше, остановился на ночлег в полной темноте, под медленно падающим снегом, развел огонь и, стараясь не думать о Моргане, видел ее лицо в языках пламени, слышал ее смех и выл от ненависти и обиды, пока не догадался призвать Стекляное Озеро. Его темная глубина пришла ко мне настоящим спасением, убежищем, защитой, и в моей крепости в двух днях пути моя мать сказала моей жене, что я возвращаюсь домой.
Снег шел два дня не переставая. К римской вилле я подъехал уже в сумерках и даже постоял во дворе, опоясанном стройной коллонадой, уже почти завершенной, белеющей в вечерних сумерках, но желание оказаться дома было сильнее усталости и осторожности, и я продолжил путь в темноте, по рыхлому глубокому снегу, в метели, заметающей мои следы.
Я заметил замок издали, увидев горящие на стенах огни, а конь, почуявший близость жилья, пошел бодрой рысью и вскоре его копыта застучали по утоптанной дороге, и каменная громада стен выросла перед нами. С галереи меня окликнули, но я ответил не сразу, словно стараясь вспомнить свое имя или решить как лучше представить себя: «ваш господин», нет «принц Галахад» или просто «это я». Кажется, я так и сказал: это я, но в крепости меня ждали и кто-то узнал меня и поднял крик. Ворота раскрылись передо мной, и я увидел Галва, схватившего мою лошадь в повод. Дальше было все как во сне, люди бежали ко мне со всех сторон, несли огонь, кто-то с криком летел впереди, кто-то смеялся и хватал меня за руки, и, наконец, я очутился во внутреннем дворе, где у жарко полыхающего костра я спешился и с удивлением узнал принца Овайна в юноше, державшем меня под локоть. Я направился к замку, и у порога увидел спешащую мне навстречу женщину, и после этого не видел уже ничего.
Мне нужно было умыться и переодеться, обнять Ровенну и взглянуть на дочь, поужинать, лечь спать, согреться. Мне нужно было сделать многое, но я отказался от всего. Я поцеловал Ровенну, отправил ее спать, отогнал заплаканного Кинана, взял за руку Вивиан и сказал ей грубовато:
- Мне нужно поговорить с тобой.
Она повела меня в свой покой, оказалось, что в моем доме завелось уже такое место, и там она распорядилась по-своему, велев принести горячую воду и сухую одежду, вино и еду. Она сама налила мне воды и я, не стесняясь ее, помылся и переоделся, позволил ей расчесать мои волосы и усадить меня к огню. И только тогда, с кубком подогретого вина в руках и с теплой мягкой шкурой на моих коленях, я понял, что вернулся домой и спешить мне некуда, и не нужно мне больше прикидываться сильным, спокойным и безразличным.
Немного позже Вивиан села рядом со мной, взяла мою руку в свои и сказала:
- Я видела тебя. Я слышала, как ты меня звал. Я почти нашла тебя. Я была близко, так близко. Но этой старой дуре, твоей жене, понадобилось рожать, и я бросила все, помчалась сюда, подбирать ей сопли. Зря я отдала ее за тебя, Галахад. Даже такой идиот, как ты, и то мог бы найти себе получше, право.
- Нет, владычица, мне не надо другой... - заговорил я. – Она – моя... Самая лучшая. Она...
Да знаю я какая она! - прервала Вивиан, вырвала свою сухую руку из моих ладоней и, откинувшись на спинку стула, приказала: - Рассказывай. Все с самого начала, во всех подробностях.
Я стал рассказывать ей все, не стесняясь и не стараясь себя оправдать, и ее резкие комментарии позволяли мне избегать особенно чувствительных моментов.
- Сука! - говорила она, услыхав о требовании Морганы. - Она подстраивалась под тебя годами. Как это у тебя хватило ума отказать именно ей?
- Прямо взяла и вывела, и ты пошел за ней, как теленок? - не верила Вивиан моему похишению из Долоруса.
- Тьфу, ты прямо как баба деревенская! - обижалась она, слушая о моем неудавшемся побеге. - Еще бы плюнул через левое плечо!
Когда я закончил свой рассказ, она долго молчала, сидела с закрытыми глазами, словно уснув. Потом сказала несвойственным ей мягким тоном:
- Ты слишком долго жил среди людей, мальчик, слишком привык доверять своей способности видеть правду. Откуда тебе было знать? Не вини себя. Что сделано, то сделано.
- А что сделано, Вивиан? - решился спросить я, и она ответила:
- Моргана родит сына, так же отличного от твоего Галахада, как ночь отличается от дня и смерть от жизни. Я полагаю, она сумеет его вырастить и защитить. Положение осложняется тем, что будучи племянником Артура, он получит какое-никакое право на трон.
- Пока жив Герейнт никто другой не имеет такого права, - заметил я осторожно и Вивиан отозвалась:
- Пока жив Герейнт.
А потом я пошел к Ровенне, и был благодарен ей за то, что она ни о чем меня не спрашивала и ничего от меня не хотела, а позволила мне просто растянуться на гладкой простыни и заснуть мертвым сном, с одной фразой, горящей в мозгу, как раскаленное клеймо: пока жив Герейнт.