55. «...я уже знаю, знаю наверное, что я не потерял времени даром и сослужил – отслужил – службу моему поколению – пожалуй даже моему народу...»
К 135-летию со дня выхода в свет романа Ивана Сергеевича Тургенева «Новь»
Весной 1877 года один из знаменитейших писателей земли русской – Иван Сергеевич Тургенев, живя в Париже, с волнением ожидал писем из России. И не просто писем, а критических разносов за только что написанный и опубликованный в петербургском журнале «Вестник Европы» роман «Новь». Критики обрушивались на каждый роман писателя, но на этот должны были навалиться всей разгневанной мощью. Вот как объяснял свои тревожные ожидания сам автор.
«Молодое поколение было до сих пор представлено в нашей литературе либо как сброд жуликов и мошенников – что, во-первых, несправедливо, а во-вторых, могло только оскорбить читателей-юношей как клевета и ложь; либо это поколение было, по мере возможности, возведено в идеал, что опять несправедливо – и, сверх того, вредно. Я решился выбрать среднюю дорогу – стать ближе к правде; взять молодых людей, большей частью хороших и честных – и показать, что, несмотря на их честность, самое дело их так ложно и нежизненно, что не может не привести их к полному фиаско.
Я предвижу, что на меня посыплются упрёки из обоих лагерей...»
И, действительно, на писателя посыпались упрёки из двух лагерей – сторонников и противников революционного развития России, – но и количество упрёков было столь великое, что они перекрыли всю прежнюю критику. Ивана Сергеевича обвиняли во всех грехах смертных. В том, что живя долгое время за границей, он совершенно не знает русской жизни и потому роман его от начала до конца выдуман. Что нет таких типов среди нынешних революционеров, которые он вывел в романе. Что совершенно нереален образ девушки Марианны, отважно стремящейся к революционной деятельности. Что, оторвавшись от родины, Тургенев загубил свой талант, и его новый роман – скучен, бесцветен, далёк от литературного уровня его прежних романов и повестей. Кстати, помню, в конце наших пятидесятых годов, и в школе говорили нам о романе «Новь» как о произведении очень слабом в художественном отношении.
Лет пятнадцать назад я прочитал последний роман Тургенева и вынужден был не согласиться с господствующим мнением литературоведов. А недавно еще раз перечитал эту вещь, и она открылась мне почти в новом свете – пожалуй, ничего более художественного о развитии революционного движения в России читать мне не доводилось (В исключение я бы внес только «Бесов» Достоевского да «Кащееву цепь» Пришвина). Но вернёмся к теме и попробуем в скромных рамках эссе оспорить хотя бы те упрёки в адрес великого писателя, которые мы отметили выше. Легче всего опровергнуть «нехудожественность» романа. Легче, потому что можно наглядно показать на любом отрывке из текста надуманность обвинения.
Вот описание двух героев – представителей дворянства пушкинской эпохи. «Ни Фимушка, ни Фомушка (это муж и жена) не были слишком религиозными людьми. Фомушка так даже придерживался вольтерианских правил; а Фимушка смертельно боялась духовных лиц; у них, по её приметам, глаз был дурной. «Поп у меня посидит, – говаривала она, – глядь! ан сливки-то и скислись». В церковь они выезжали редко и постились по-католически, то есть употребляли яйца, масло и молоко... Но доброта их всё побеждала; и над чудаками Субочевыми хоть и смеялись, хоть и считали их юродивыми и блаженными, а всё-таки в сущности уважали их».
Из выдержки видим, что ничуть писательский дар Тургеневым не был потерян, но видим и другое. Вводная новелла о Фомушке и Фимушке Субочевых подспудно еще имеет и смысл показать причину зарождения на Руси новой революционной смуты – постепенный отход общества от православной веры.
В защиту тургеневского дара от невежественного умаления его и старыми, и новыми критиками добавим разве еще два факта. Действия в романе развиваются по законам самого напряжённого детектива – нарастая от главы к главе и заканчиваясь самоубийством одного из главных героев (Нежданова) и полным крахом неждановской ячейки (убийством Остродумова и судом над Маркеловым).
Но Тургенев не был бы Тургеневым, если бы не закольцевал роман тончайшим образом. Начинается произведение со знакомства читателей с главными героями – Машуриной, Остродумовым, Паклиным, Неждановым и Маркеловым и заканчивается неожиданной встречей Паклина и Машуриной, которые не без печали вспоминают застрелившегося Нежданова (а Машурина его скрытно любила), убитого Остродумова и осуждённого на каторгу Маркелова. И Машурина, и Паклин не избежали бы трагической участи, если бы руководители революционной ячейки не отослали Машурину по подложному паспорту в Италию, а Паклина – не пощадило уже гражданское начальство за его болтливость, равнозначную предательству.
После всего этого попробуем разобраться, верно ли отобразил Тургенев российскую жизнь шестидесятых годов XIX века. Начнём с самого нелепого обвинения в том, что писатель выдумал образ Марианны. Определённому кругу читателей могло показаться, что революция – удел мужчин, людей сильной воли и железного духа, и что в российской среде вряд ли могла вызреть подлинная революционерка. В пику этому припомним о Вере Засулич, уже к тому времени арестованной и (удивительное дело!) оправданной сверхгуманным российским судом.
Суд состоялся накануне выхода «Нови» в свет, и критикам великого писателя этот факт вряд ли был неизвестен. Может быть, он показался недоброжелательным читателям случайным, из ряда вон выходящим. Но в весенние дни 1877 года (а на это просил обратить внимание критиков и сам Тургенев) состоялся другой судебный процесс – над 52-мя русскими револю-ционерами, среди которых было 12 женщин! Так кто же тут был прав – писатель или его критики?
Ивана Сергеевича Тургенева, возможно, многие осуждали за то, что он не сделал ведущими героями романа волевых революционеров – Маркелова, Остродумова и Машурину. Это Маркелов и Остродумов решительно ринулись в народные массы, чтобы поднять их на местный мятеж. (За что и пострадали – Остродумова застрелили во время агитации, а Маркелова крестьяне связали и доставили в губернаторскую кутузку). Писатель, как мы знаем, пошёл средним путём – основное внимание уделил Нечаеву, человеку совестливому и честному. Но если бы Тургенев не так построил роман, то ему бы не удалось решить главной задачи, то есть не удалось бы показать, что дело бунтовщиков «ложно и нежизненно и что оно не может не привести их к полному фиаско».
Нежданов, человек с безукоризненной совестью, более чувственный, чем рационально мыслящий, и этим он был полной противоположностью Маркелову и особенно Соломину, – первым из революционной ячейки усомнился в осуществимости революционного просвещения кре-стьян, в справедливом переустройстве общества путём насильственного свержения царской власти. Он писал другу своему Силину: «...я не из тех, которые лечатся народом, соприкосновением с ним: я не прикладываю его к своей больной утробе, как фланелевый набрюшник... я хочу сам действовать на него – но как?? Как это совершить? Оказывается, что когда я с народом, я всё только приникаю да прислушиваюсь, а коли придётся самому что сказать – из рук вон! Сам чувствую, что не гожусь. Точно скверный актёр в чужой роли». Впрочем, он разочаровался и в самом «спектакле»: об этом он говорил Марианне после неудачного выхода в народ: «Марианна, я обязан сказать тебе, что я не верю больше в то дело, которое нас соединяло, в силу которого мы вместе ушли из того дома и к которому я, говоря правду, уже охладевал, когда твой огонь согрел и зажёг меня; не верю! не верю!» И все же больше он был склонен обвинять не подстрекательские дела, а самого себя, о чем свидетельствует его предсмертная записка, где такие были слова к Марианне: «Ложь была во мне – а не в том, чему ты веришь!»
Таких совестливых людей вождь русских революционеров Владимир Ленин назовет позднее «гнилыми интеллигентиками» и тем самым, сам не думая о том, подтвердит жизненность образа Нежданова, подсмотренного и выведенного в романе Тургеневым. А вот Маркелова, пожурив немного, наверно, похвалил бы. После предательства Еремея, одного из крестьян, которому герой наш верил, но который и подбил других вязать оратора и сдать властям, Маркелов тоже склонен был признать организацию смут делом никудышным. Вот цитата из романа:
«Для Маркелова Еремей был как бы олицетворением русского народа... И он ему изменил! Стало быть, всё, о чём хлопотал Маркелов, всё было не то, не так?.. И Василий Николаевич (это – законсперированный руководитель революционеров) приказывал пустяки, и все эти статьи, сочинения социалистов, мыслителей, каждая буква которых являлась ему чем-то несомненным и несокрушимым, всё это – пуф? «Нет! нет! – шептал он про себя, и на его бронзовые щёки набегала слабая краска кирпичного цвета, – нет; то всё правда, всё... а это я виноват, я не сумел; не то я сказал, не так принялся! Надо было просто скомандовать, а если бы кто препятствовать стал или упираться – пулю ему в лоб! тут раз-бираться нечего. Кто не с нами, тот права жить не имеет...» Видите, в чём разница между отрицанием революции Неждановым и Маркело-вым? Поначалу, под воздействием чувств, они оба перечеркнули свою нелегальную работу, но, подумав, Нежданов все неудачи пропаганды взял на себя, а Маркелов – всё переложил на воспитуемых, причём, пришел к убеждению, что нужно кое-кого из них и расстреливать за непонятливость. Ну, прямо-таки «мудрое» решение, ленинской тактики достойное.
И всё-таки изюминка романа – не в двух только что рассмотренных литературных героях. Совсем новый и необычный в каком-то роде для России тип – Соломин. И раскрывает его Тургенев бережно, неторопливо, осторожно. Поначалу читатель узнаёт, что на одной из тамошних фабрик работает мастером любопытный человек, и не мешало бы с ним членам ячейки побыстрее познакомиться. И писатель знакомит с ним, но – как с мастером, талантливым организатором производства, грамотным, умным делателем, у которого всё спорится – растут доходы и заработки рабочих, и, естественно, рабочие уважают своего вожатого. Его идейные убеждения проявляются скупо. Многие из героев романа предполагают, что они – современные, революционные, социалистические. Но вот Марианна читает от него записку: «Мне жаль Вас. Вы губите себя. Опомнитесь. В какую бездну бросаетесь вы с закрытыми глазами? Для кого и для чего?» И после этого неожиданного откровения мы, читатели, начинаем следить за каждой фразой Соломина. Так кто же он? Вот ответ, опять-таки не прямой, а косвенный, осторожный. Разговор между Нежда-новым и Соломиным зашёл о распространении нелегальной литературы. Говорит Соломин:
« – Книжки, я вижу, у тебя есть; раздавай их кому хочешь – только в фабрике – ни-ни!
– Отчего же?
– Оттого, во-первых, что оно для тебя же опасно; во-вторых, я и хозяину поручился, что этого здесь не будет, ведь фабрика всё-таки – его; в-третьих, у нас кое-что началось – школы там и прочее... Ну – ты испортить можешь. Действуй на свой страх, как знаешь, – я не препятствую; а фабричных моих не трогай...»
Вот так революционер! Мне припомнилась острая дискуссия между писателем Короленко и большевиком Луначарским. Так вот, там Короленко ссылается на опыт переустройства общества, накопленный профсоюзами Соединенных Штатов. Никаких революционных переворотов. Только улучшение экономики предприятия, и на этой основе повышение заработной платы и улучшение жизни рабочих. То есть этакое эволюционное реформирование, без классовой вражды, при взаимопонимании и взаимоуважении работодателей и рабочих. Мы сегодня назвали бы это процессом формирования в мире среднего класса. Но тогда-то, 135 лет назад, это созидание только-только начиналось. В России, пожалуй, и примеры были единичные. Но именно такое реформирование, без насилия и крови, Тургеневу виделось весьма и весьма перспективным. И, кажется, лишь здесь, с образом реформатора Соломина великий писатель несколько преувеличил. Однако посчитал такой приём вполне допустимым, поскольку он как бы подсказывал соотечественникам, что не революционным путём надобно идти, а вот таким, экономически-эволюционным. Наши догадки подтверждает сам автор, в черновом плане романа он пишет о Соломине:
«В противоположность этому Онегину (романтику идеала) надо поставить настоящего практика на американский лад (романтика реализма), который так же спокойно делает своё дело, как мужик пашет и сеет, – можно подумать, что он хлопочет только о своем желудке, о своем благосостоянии, и счесть его за дельного эгоиста; только наблюдательный глаз может видеть в нём струю социальную, гуманную, общечеловеческую... У него своя религия – торжество низшего класса, в котором он хочет участвовать. Русский революционер». И хотя, кажется, в тургеневское время таких революционеров в России еще не было, тип такого деятеля появился, правда, не в красном стане, а в стане государственной власти. Я говорю о Петре Аркадьевиче Столыпине – уникальном реформаторе страны нашей.
Итак, удалось ли нам хоть немного отвести от русского писателя густые тучи несправедливой критики? Думается, удалось. И тут не столько наша заслуга, сколько заслуга времени, которое очертило ярким светом образы романа «Новь». Все нарисованные писателем типы оказались не только реальными, но и пророческими. Всё последующее развитие России в том и состояло, что всевозможные категории революционно настроенных людей множились, усложнялись и, сломив могучее столыпинское противодействие, ввергли-таки страну в пучину страшной безбожной беды.
Как мы помним, одной из задач, которую ставил перед собой знаменитый литератор, был показ того, что дело революционеров «ложно и нежизненно» и «не может не привести их к полному фиаско». Не вина Тургенева, что русское общество не вняло его серьёзнейшим предупреждениям – оно пошло именно по ложному и нежизненному пути. Но самое интересное, что это и Иван Сергеевич предчувствовал. Он писал известному литературоведу, лучшему биографу Пушкина, Анненкову: «Рано мы с Вами родились, любезный Павел Васильевич; мы увидим только одни безобразия нарождающегося нового времени – а что оно нарождается – в этом я не сомневаюсь».
Нарождающиеся безобразия видело не одно поколение русского люда. И лишь наши современники, на долю которого тоже выпало немало безобразий, порождённых безобразиями ста с лишним лет, в значительной массе своей убедились: как же всё-таки прав был Иван Сергеевич Тургенев, добрый гений наш, доказавший последним романом своим неизбежность краха бесконечных безбожных переделок мира. А миру-то, как сказала одна из героинь «Нови», не так уж и много надо: «Лишь бы Бог благословил – да жилось бы ладно!»
Теперь нам осталось только объяснить название сегодняшнего эссе. В заголовок мы вынесли слова писателя, взятые из его письма к известному в ту пору публицисту, историку и правоведу Кавелину, предсказавшему роману «Новь» долгую-предолгую жизнь.