Я оказался втянут в эту историю одним поздним зимним вечером неким старым чудаковатым господином. Господин Н. прославился среди определённого круга людей как ценитель и знаток дрезденского фарфора, называемого также мейсонским, по имени города, где он изготовлялся. Меня привлекал один старинный сервиз, который мне хотелось бы разыскать в подарок своему тестю к Рождеству, а господин Н., по слухам, мог мне в этих изысканиях помочь; так я и оказался у него в гостях.
Господин Н., как я уже упоминал, оказался очень чудаковатым стариком – седые всклокоченные волосы, пронзительный голос, пренеприятнейшая привычка хватать собеседника за пуговицу, дабы привлечь внимание оного, попеременно нападавшие на него то раздражение, то угрюмость… Да и кабинет, где я оказался, тоже не внушал особого доверия творившимся там беспорядком. Что меня сильно удивило, так это отсутствие там фарфора, за исключением нескольких премилых статуэток. Зато книги, каталоги, гравюры имелись в кабинете во множестве. У меня возникло стойкое ощущение, что господин Н. был теоретиком коллекционирования, но никак не практиком, а это заставляло усомниться в его познаниях.
Но в первые же минуты разговора я смог убедиться в своём заблуждении. Господин Н. отлично разбирался в столь хрупком предмете, как фарфор; мог по памяти рассказать историю каждой хоть сколько-нибудь известной вещи; знал все особенности фарфора каждой отдельно взятой страны; он снабдил меня ворохом иллюстраций искомого сервиза, адресами людей, могущих мне помочь в розысках и, что было для меня наиболее важным, весьма прозрачно намекнул, у кого именно я могу приобрести желаемое. О большем я не мог и мечтать, и потому рассыпался в искренних благодарностях и похвалах радушному хозяину. Господину Н. польстили мои похвалы, он ещё больше оттаял и пригласил меня разделить с ним скромный ужин, во время которого обещался мне поведать о редкостных диковинках столь ценимых коллекционерами.
После ужина, превратившегося в нескончаемый монолог словоохотливого старика, мы перешли обратно в кабинет – угоститься сливовой наливкой и выкурить по трубочке отличного табака. Не знаю, наливка ли тому послужила причиной, или резкие перепады настроения, столь свойственные этому человеку, но господин Н. внезапно погрузился в угрюмое и, как мне показалось, тоскливое молчание. Мне не хотелось надоедать своему хозяину пустой болтовнёй и, чтобы занять себя, я принялся разглядывать фарфоровые статуэтки, о которых уже упоминал раньше.
Статуэток, или вернее сказать, куколок было ровным счётом девять. Все они казались ярчайшим образцом знаменитого дрезденского фарфора. Изящные миниатюрные девушки казалось парили в облаках тончайших кружев и шелков. Не знаю, чем я восторгался больше: грациозностью ли фигурок, ажурностью ли одежд, живостью ли расписных личиков. Куколки эти были абсолютно совершенны в своём исполнении. Кроме того, несмотря на несомненную оригинальность каждой статуэтки, было видно, что они составляют собой некую композицию, где нехватка даже одной из них будет грозить нарушить эту чудесную гармонию. Единственное, что меня огорчало – это явная грусть фарфоровых барышень. В их нарисованных глазках была такая неземная печаль, такая острая, непреходящая тоска, что сердце разрывалось от боли. Глядя на куколок мне хотелось плакать – от их красоты и печали.
- Я вижу, вас они тоже очаровали, - прервал молчание господин Н., с неприятным смешком, кивая на полку с фарфоровыми прелестницами.
Смешок этот и тон так меня покоробили, что я почёл за лучшее промолчать, опасаясь в сердцах нагрубить старику. Но ему, по всей видимости, не так уж и нужен был мой ответ, потому что он продолжил:
- Да, да… Сколько лет прошло с тех пор, как я впервые их увидел – а до сих пор смотрю на них с таким же обожанием, как и вы… - господин Н. нервно захрустел своими высохшими жёлтыми пальцами, искоса поглядывая на меня, как будто чего-то ожидая.
- Да ведь их же нельзя не любить! - воскликнул я с горячностью, которая, кажется, безмерно обрадовала хозяина, поскольку он закивал и торопливо начал мне рассказывать о том, что эти куколки уникальны, бесценны и неповторимы; о том, что при их изготовлении впервые была применена методика…; о том, что раскрашивали их знаменитые мастера своего времени и поэтому…
Чем дальше продолжал он повествование, тем больше у меня возникало ощущение, что живость старика вызвана его боязнью самого себя перебить и поведать нечто действительно важное. Я так увлёкся своими наблюдениями, что не заметил, как господин Н. внезапно замолчал и уставился на меня совиными глазами:
- Вы меня совсем не слушаете, молодой человек! – воскликнул он пронзительным фальцетом, - Если вам не интересно, то почему вы продолжаете обременять меня своим присутствием и отнимать моё время?!
- Прошу прощения, господин Н., я вовсе не хотел вас обидеть, просто мне показалось… - начал я, - Мне показалось… Прошу простить мою бестактность, но…
- Продолжайте же, юноша. Что за идиотская манера у современных молодых людей мямлить, прежде чем что-то сказать?! – старик казался взбешённым; но вот что странно - в его глазах промелькнуло облегчение. Или мне это только почудилось?..
- Господин Н., у меня возникло ощущение, что вы знаете об этих статуэтках гораздо больше, чем говорите, и… - я опять замялся и закончил тихо, - И вы хотите мне это рассказать. Если я не прав, то нижайше прошу простить меня и…
- Хватит! – старичок взмахом сухонькой ручки прервал мои словоизлияния, - Вы правы, молодой человек. Конечно, любого другого за подобную дерзость я выставил бы вон, но мне думается, что вы способны меня понять. Если не сейчас, то… - тут он как-то особо неприятно усмехнулся, - со временем.
Мне стало не по себе от подобной прелюдии, но фарфоровые куколки так меня заворожили, да и наливка оказала своё губительное действие, притупив мою чувствительность ко всякого рода подозрительным тайнам, что я не почёл за лучшее немедленно откланяться, что непременно бы сделал при иных обстоятельствах.
Старый коллекционер с кряхтеньем поднялся из своего кресла, взял со стола масляную лампу и, подойдя к витрине, где томились фарфоровые барышни, жестом подозвал меня. Когда я подошёл, господин Н. поднёс лампу ближе и глухим голосом произнёс:
- Посмотрите внимательно, молодой человек. И скажите, что первое бросается вам в глаза в этой удивительно гармоничной коллекции?
Я молча принялся рассматривать куколок. Освещённые неверным светом лампы, они казались ещё живее; казалось, ещё мгновение – и они вздохнут. Но тут я понял, что старик имел в виду!
- Они же… Они все разные! – потрясённо воскликнул я, - Они словно сделаны рукой одного мастера, задумавшего композицию, но эта композиция… Она целостна, да! Но статуэтки разные!
- Верно подмечено, юноша, - усмехнулся господин Н., - Все эти куколки только на первый взгляд одна коллекция, но собиралась она разными людьми, в разное время, в разных странах… Это не мейсонский фарфор, нет! Но именно благодаря этим статуэткам и появился наш знаменитый фарфор. Они послужили образцом для подражания, стали предтечей…
- Но как?!. Откуда?.. – я никак не мог справиться с охватившими меня чувствами.
- Скажите, что именно вы хотите услышать от меня – историю статуэток или историю дрезденского фарфора? – сварливо спросил старик, - Вы уж определитесь сначала…
- Историю статуэток, конечно же! – воскликнул я, не колеблясь. В самом деле, что уж такого в истории фарфора? Я могу узнать всё это из словарей, справочников, каталогов, от коллекционеров… Но куколки… Их историю мне мог поведать только один человек – сварливый старикашка, стоящий рядом со мной и смотрящий на статуэтки глазами влюблённого.
- Что ж, это неудивительно, - старик опять неведомым образом переменил настроение, успокоившись и умиротворившись, - Когда-то и я готов был на всё… Но посмотрите на куколок внимательно ещё раз – Вы видите? – он поднёс лампу ближе, - Вот, например, эта статуэтка – японская девушка мэйко, ученица гейши. Посмотрите, какое пышное у неё одеяние и замысловатая причёска. А вот эта – коллекционер передвинул лампу, - простая голландская цветочница. У неё тяжёлые деревянные сабо, белый накрахмаленный чепец, а в руках – корзина с тюльпанами. Но и она, как и японка, свежа и прелестна. Или вот ещё, - старик прищурился на секунду, словно выбирая, - вот, вот, смотрите – французская аристократка времён Марии-Антуанетты. Вы видите это напудренное личико, высоко взбитую причёску, несколько тяжеловесное платье?.. Видите?
Я только кивал; мне нечего было сказать, ибо я и впрямь всё видел. Девушки, юные женщины разных национальностей, эпох, сословий, все объединённые печалью во взгляде, все они собрались здесь, в пыльном кабинете старого, полубезумного коллекционера. Но я приметил кое-что ещё. На личиках куколок была написана не только печаль, но и смирение. То самое смирение любящих женщин, когда они готовы простить своим возлюбленным все грехи земные.
Чувствуя, что ослабевшие ноги меня не держат, я оттёр дрожащей рукой пот со лба и оглянулся, ища, куда бы присесть. Господин Н. заметил моё состояние и, недовольно поджав губы, подвинул мне колченогий стул.
- Как вы слабонервны, - едко произнёс старик, подавая мне стакан воды, - В ваши годы я был более стоек и мужественен. Но что ж поделать, если выбирать не из чего… - последнюю фразу он пробормотал себе под нос, так, что я её едва расслышал.
Несколько отдышавшись и придя в себя, я, встав, хотел опять подойти к витрине со статуэтками, но господин Н. остановил меня:
- Не надо. Возвращайтесь в кресло, к огню – там вам будет удобнее. Да и мне тоже, - он со вздохом потёр поясницу, - Проклятый ревматизм… В конце концов, - продолжил он, возвращаясь к рассказу, - для наглядности моей истории достаточно всего одной куколки. Вот этой…
Старик завозился с ключами, отпирая витрину, несколько минут стоял, оглядывая коллекцию, потом, словно не решаясь, слегка дрожащими пальцами, благоговейно прикоснулся к одной из статуэток. На мгновение сжав пальцы, будто хотел стиснуть куколку, он быстро перенёс её на стол и поставил передо мной, после чего тяжело опустился в кресло, будто снедаемый тяжким грузом.
Выбранная господином Н. куколка была, так же, как и остальные, мила и прелестна, хороша, как роза солнечным утром. И она была мне чем-то знакома… Конечно же! Точно такого покроя платье было на портрете моей бабушки, изображавшей её в молодости. Хорошенькая, скромная девица среднего сословия, с белокурыми локонами, в платье полувековой давности, с ленточками в волосах… Типичная Гретхен, как любят изображать наших девушек иностранные художники. Такое милое, такое родное в своей похожести личико… Примерно такое же личико было у моей дорогой жены, когда я начал за ней ухаживать. Такое же личико у моей любимой кузины. Такие лица, или почти такие, я видел каждый день на улице в своём родном городе, и оттого именно эта куколка казалась мне милее остальных – таких красивых, но незнакомых.
Пока я любовался юной красавицей, старик устроился в кресле напротив, раскурил свою трубку, и, пуская клубы ароматного дыма, произнёс:
- Кого она вам напоминает?
- Мою жену, - ответил я, тут же пожалев почему-то о своей несдержанности, - И…и мою бабушку в молодости. Много кого…
- Всё верно, - господин Н. удовлетворённо пыхнул трубкой, - Эта девица – наша с вами соотечественница; её черты столь типичны для наших девушек, что даже её наряд, подобные которому носили больше пятидесяти лет назад, не позволяет усомниться в её происхождении. Эта куколка была… создана шестьдесят лет тому назад; мне в то время было чуть больше двадцати, а ей… Я хотел сказать, что эта фигурка изображает семнадцатилетнюю девушку, - старик замолчал.
Я нетерпеливо ждал продолжения, боясь и желая его услышать. Почему я боялся – не знаю… Но коллекционер, помолчав, продолжил:
- Да, это было шесть десятков лет назад, а кажется – будто вчера… Я был прекраснодушным юношей, но, как сказали бы сейчас, со странностями. Видите ли, я увлекался оккультизмом. Сейчас это звучит нелепо, но в моё время это было модное поветрие, не обошедшее стороной и меня. Магия, спиритизм, алхимия… Нам – моему поколению – казалось, что оккультные науки нам могут дать гораздо больше, чем математика или медицина, которые сейчас в почёте. Да и тогдашние официальные науки не так далеко ушли от схоластики. Вам наверное кажется нелепым то, что я сейчас рассказываю, но вы увидите, что это имеет прямое отношение к истории…
- Итак, - продолжил господин Н., - я был молод, немного состоятелен, из хорошей семьи. Я служил в одном государственном департаменте и подавал неплохие надежды. Я увлекался оккультизмом, что могло сойти за необычное хобби. Писал стихи. И конечно я был влюблён. Все свои стихи я посвящал своей милой Марихен… Ничего необычного, не правда ли? Моя невеста (а мы были обручены) была родом из небогатой, но приличной семьи. Её отец считал меня прекрасной партией для своей дочери, и не чинил никаких препятствий. Мои родители, в свою очередь, рады были бы видеть моей женой такую прелестную и благонравную девушку. Я был счастлив, скажите вы? Да, был… Какое-то время…
- Что… что же случилось? - посмел я нарушить затянувшееся молчание.
- Мать Мари умерла от скоротечной чахотки за несколько лет до того, как мы повстречались, - губы старика скривились от горечи, он нервно дёрнул ртом, - Её старшая сестра, уже успевшая выйти замуж и родить двух очаровательных малышей, умерла в тот год, когда мы с Марихен обручились. Казалось, моя невеста была здорова, и ничто не предвещало болезни… Её отец, сражённый горем и больше всего на свете боявшийся потерять единственного родного человека, водил её ко врачам, покупал ей дорогие лекарства, дабы предупредить болезнь, возил на море и на воды… Но однажды я увидел то, чего так страшился – глаза моей наречённой блестели нездоровым светом, а на щеках горел яркий румянец…
- Как она была прекрасна! – воскликнул старик, - Она стала ещё прекраснее в своей болезни. Вы только представьте: белая, как снег кожа, губы и щёки словно лепестки алой розы, синие глаза горят как звёзды в ночи… Но чем ярче становилась красота Мари, тем больше нам с её отцом становилось понятно, что она последует вслед за матерью и сестрой. Отец её помутился рассудком, заложил свой дом и продал своё имущество, надеясь, что деньги помогут найти хороших врачей. Я, в свою очередь, залез в страшные долги… Мы метались от врачей к шарлатанам, не зная, как спасти дорогое нам существо. Только Марихен, казалось, не занимала её болезнь. Будучи созданием более ангельским, чем земным, она уже словно парила в горних высотах. Но я… Я не мог позволить ей уйти! Я хотел её удержать на земле, подле себя, ибо не представлял себе жизни без неё. И тогда…
Господин Н. опять замолчал. Я сидел перед ним, не смея не то, что шевельнуться – страшась вздохнуть. Дрова в камине давно прогорели, в комнате становилось холодно, но едва ли все мы – участники этой странной беседы – замечали холод и сумрак от гаснущей лампы.
- И тогда я обратился к тому, что мне казалось спасением, - старик тяжело вздохнул, - Я с головой ушёл в оккультные науки, пытаясь там найти ответы. Если бы передо мной появился Дьявол, клянусь вам – я, не раздумывая, заключил бы с ним договор, отдав свою душу за жизнь возлюбленной. Но ни дьявол, ни демоны, ни даже бесы не приходили в ответ на мои исступлённые заклинания. Я потерял надежду. Марихен угасала. Её полупомешанный отец бродил по дому, больше обременяя дочь, чем оказывая ей помощь… Но в один из вечеров, такой же, как сегодня, я получил записку от своего друга из оккультного общества. Он писал, что кажется нашёлся человек, могущий мне помочь. Я уже разуверился тогда во всём и во всех, но из какого-то последнего, отчаянного упрямства побрёл на эту встречу.
- Меня встретил очень неприятный господин: с крючковатым носом, седыми патлами волос, в старом шлафроке из вытертого чёрного бархата. Его голова непрестанно тряслась, а голос был таким низким, что напоминал рык. Этот рокочущий голос в сочетании с тщедушным тельцем производил гнетущее впечатление. Старый оккультист, не дав мне вымолвить и слова, потащил меня в свой кабинет, усадил за стол, где лежала огромная инканабула, и молча ткнул в раскрытую страницу…
- И?.. Что там было? – голос мой дрожал от нехорошего предчувствия, но прервать эту страшную историю я был не в силах.
- А вы до сих пор не догадались?! – господин Н. разразился омерзительным смехом, - Вы ещё глупее, чем я думал… Там были они – он указал на витрину с фарфоровыми куколками, - Там была легенда, история, рецептура – как вам угодно – девяти фарфоровых куколок. Кто создал первую статуэтку, почему их потом стало именно девять – история умалчивала. Но зато она раскрывала мне тайну спасения моей любимой Мари – её просто надо было превратить в одну из этих куколок. И вот она, моя драгоценная Марихен, вот она – перед вами! – и старик поднёс статуэтку к самым моим глазам.
Я буквально онемел. Я смотрел в нарисованные глазки, и – клянусь вам! – видел блеснувшие в них слёзы. Девушка смотрела на меня с мольбой… Но этого не может быть! Это обман зрения, иллюзия, мистификация!
- Этого не может быть! – воскликнул я, отшатываясь от мерзкого старика и роняя кресло, - Это ложь! Так не бывает! Живую девушку превратить в фарфор… Да вы мне голову морочите!
- Сядьте! – голос коллекционера – или самого дьявола? – прогремел как приказ, - Сядьте, вы… Если бы вы не были нужны мне, разве стал бы я связываться с таким малодушным сопляком?! Сядьте, говорю вам, и дослушайте до конца.
Не в силах противиться этому повелительному тону, я кое-как поднял кресло и упал в него.
- Выпейте, - старик придвинул мне стакан с наливкой, - Может быть, это вас успокоит… Я должен вам всё рассказать, понимаете, должен – поэтому не смейте меня больше прерывать!
- Всё было просто и сложно одновременно, - куда только из голоса старика пропали дребезжащие нотки? – Куколок всегда должно быть девять, ровно девять. Ни больше, ни меньше. Но куколки, к моему глубочайшему сожалению, не вечны… У куколок должен быть Хранитель – тот, кто знает их историю, заботится о них и кто в своё время принёс жертву. Хранитель тоже не вечен. Когда он умирает – вместе с ним рассыпается в прах одна из самых старых куколок. Но ведь их должно быть девять. Это закон. Иначе зачем все мы, Хранители, приносили свои жертвы? Когда Хранитель предчувствует свою смерть, он ищет молодого человека – жениха или мужа – не мыслящего жизни без своей возлюбленной. Который настолько любит её, что готов на всё, лишь бы сохранить жизнь милой. Поэтому ещё одно условие – девушке должна угрожать смерть, иначе какой мужчина согласится по доброй воле на подобное? Хотя это условие необязательно; раньше встречались герои, готовые всю жизнь любоваться на свою La belle dame… Нынче такие перевелись, вот и приходится искать несчастных юношей с разбитым – или почти разбитым сердцем.
- Позвольте, но зачем вы всё это рассказываете мне? – воскликнул я, - Моя жена жива и здорова, да если бы я и поверил в вашу дикую историю…
- Вы опять меня перебили, молодой человек, - произнёс господин Н. металлическим голосом, - А ведь я не закончил. Конечно, в первый момент я был в ужасе, почти как вы сейчас – ведь это означало не только превращение моей живой, тёплой, дышащей, трепещущей Марихен в холодную статуэтку. Это означало, что её душа – её бессмертная душа, которой она так дорожила – окажется не на небе среди сонма ангелов, а запертой вот здесь, в этом фарфоре. Запертой до тех пор, пока не отживут свой срок девять Хранителей, пока не найдётся тот, кто согласится запереть свою возлюбленную в фарфор и стать девятым – единственным – Хранителем. Скоро я умру. И самая старая статуэтка рассыплется в фарфоровую пыль – вот эта, французская дама сейчас самая старая куколка. Её душа наконец освободится, как и моя. А вам всего лишь нужно будет посыпать этой фарфоровой пылью чело своей жены и произнести коротенькое заклятье, которое я вам расскажу. И тогда ваша красавица жена до конца ваших дней останется молодой и прекрасной, она будет принадлежать вам, только вам, - голос старика стал вкрадчивым…
- Я вам не верю! Вы мерзкий, лживый старик! Вы безумны! – я наконец нашёл в себе силы вскочить, - А если это и правда… Если этот бред сумасшедшего, который вы мне сейчас рассказали – правда, то вы гнусный, эгоистичный нечестивец, место которого в Аду! Всё, я ухожу отсюда!
Я метнулся прочь из кабинета, спотыкаясь в темноте на ступеньках, практически скатился вниз, схватил своё пальто и шляпу, готовый неодетым выскочить из этого адского места, когда меня остановил голос господина Н.:
- Вы хотите узнать, почему куколок должно быть девять?! Если не принести новую жертву, когда рассыплется старейшая статуэтка, заклятье, держащее души остальных восьми девушек, станет вечным! Их души навеки останутся в фарфоре, без надежды когда-либо освободиться. Готовы вы принять на себя такой грех и спасти душу одной женщины ценой восьми других?
Дальше я уже не слушал. Я выбежал на улицу, на ходу надевая пальто, поскальзываясь и едва не падая. Окружающие, должно быть, принимали меня за пьяного или безумца, потому что я бежал к себе домой полуодетый, что-то бормоча, с горящим лицом, которое не остужал даже мороз. К счастью, мой дом находился почти на другом конце города, и пока я добрался до него, то несколько успокоился.
- Нет, ну каков безумец, - бормотал я, входя в дом, - каков…
Тут я поперхнулся словами, потому что увидел в прихожей такое знакомое пальто нашего доктора, его трость и шляпу, и услышал встревоженные голоса слуг, доносящиеся из гостиной.
- Что… - я больше нечего не смог сказать, увидев перепуганное лицо горничной.
- Ах, господин, такое несчастье, такое несчастье! Госпожа Элиза оступилась на лестнице… А в её положении это очень опасно! Господин доктор говорит, может быть выкидыш…
Служанка говорила что-то ещё, но я не слушал её, поднимаясь по лестнице. Войдя в спальню, я увидел свою любимую Элизу с бледным, бескровным личиком, лежащую на кровати. Всегда такая полная сил и жизни, с румянцем во всю щёку, сейчас она казалась сломанной куклой. А маленький холмик её живота, где был наш малыш, сейчас выглядел особенно беззащитным…
-… надежда, конечно, есть… но мало… может не сохранить ребёнка… гораздо хуже, если кровотечение… тогда и её жизни грозит опасность, - голос доктора доносился до меня откуда-то издалека, его фразы, наверное, такие правильные, такие учёные, казались мне обрывками слов, из которых я понимал только одно – Элиза может умереть. Ребёнок умрёт почти наверняка. Времени нет. А куколка… куколка будет жить почти вечно…
… Старый коллекционер довольно потирал руки, грея их около вновь разожжённого камина. Да, он скоро умрёт. Но коллекция из девяти фарфоровых куколок будет жить вечно. И скоро, быть может, обновится одной из самых прелестнейших – будущей молодой матерью…
Начато 11.11.10 -
Окончено 14.12.11