Я в школе! Первый день в первом классе. На следующий день учительница жаловалась моей маме:
- Объясните дочке, что на уроках нужно сидеть тихо и слушать, что говорит учитель. Ваша дочь во время урока достала бутерброд и стала его есть. На моё замечание ответила, что ей скучно слушать мой урок и что лучше она поест.
Вряд ли моей маме удалось убедительно объяснить мне, где и почему я была неправа, но вести себя на уроках я стала более осторожно. Научилась читать. Это было так интересно, так невероятно! Я читала везде: во время уроков, но не то, что надо было по программе, на улице, налетая на прохожих, дома, когда нянька Мария Ивановна засыпала, а мама ещё не пришла с работы.
Мама приходила часто поздно домой и я весь день проводила с нянькой, которая, как мне казалось, терпеть меня не могла. Мария Ивановна была родом из очень богатой кулацкой семьи и не умела ни читать, ни писать. Я впервые увидела, как вместо подписи, человек ставит крестик в документе. А читать, писать - этими глупостями в её семье заниматься было некогда: большое хозяйство - сотни уток, гусей, коровы и ни одного работника со стороны! 12 человек детей. С двух лет дети начинали работать.
- Как можно работать в два года? - удивлялась я.
- Можно налить воды уткам и гусям и курам, зерна им насыпать.
Всю семью моей няньки сослали в Сибирь, конфисковав их имущество. Как раз перед этим кошмаром шестнадцатилетняя Мария Ивановна по совету знающих людей и просьбе папы с мамой срочно вышла замуж за какого-то рабочего в результате чего её не тронули, не сослали. Но муж её погиб на войне и осталась она одна, и зарабатывала, как могла.
Марие Ивановне было непонятно, как можно целый день сидеть с книгой или болтаться с друзьями на улице. Дома всегда есть много дел и их надо уметь быстро и хорошо делать. Не раз нянька гонялась с лозой в руке за мной по двору, пытаясь приобщить меня к нормальному труду. А я убегала к друзьям и мы лазали по заборам и деревьям, в жаркие дни воровали арбузы на бахче, купались в пруду и скакали на лошадях, наслаждаясь беспечной почти деревенской жизнью.
Школьная жизнь не обременяла меня: я училась без особых усилий, в основном, на четвёрки. Только много лет позже мама, засмеявшись, сказала мне, что в те голодные годы она была замдиректора Донрыбкомбината и четвёрки мне в школе ставили не потому, что я хорошо училась, а потому, что мама могла привезти учителю в благодарность хорошей рыбы! Конечно, мама понимала, что это было неправильно недопустимо, но я так тяжело, так опасно болела до своих трёх лет, что мама, защищая меня от переутомления и усталости, пыталась помочь мне, просто, выжить! Но я узнала всё это много позже!
Уже мне двенадцать лет. В теплые вечера юноши и девушки ходили гурьбой по моей улице и пели разные душевные песни:
"хороши весной в саду цветочки
ещё лучше девушки весной..."
Со странным тихим восторгом слушала я эти песни: я была почти уверена - это для меня поют, обо мне поют! Ведь поющие были такие взрослые им было ,наверно , лет по двадцать и , конечно , у них подобные мысли и чувства давно позади!
Подружилась с очень хорошей большеглазой девочкой Таней, дочерью директора. Не помню, чего он был директор - меня это совершенно не интересовало! А девочка была замечательная! У них в большущем сундуке хранилось бесчисленное количество книг. Я приходила к ним и читала, читала, читала. Летом мы проводили время в саду у Тани, объедаясь абрикосами и черешней. Дружили мы беззаботно и радостно. Ругали Бориса, который был влюблен в Таню, а меня всё время дразнил. Обсуждали мальчика Юру, который мне казался очень хорошим.
Однажды Таня мыла пол в своём доме, а я помогала ей. Мы хохотали, вспоминая всякие глупости из школьной жизни. Вдруг, Таня написала на части ещё сухого пола:
- Давай поцелуемся.
Мы обе ужасно застеснялись, покраснели. Пол высох и исчезли непонятно - приятные, необъяснимо тревожащие слова.
Вошла мама Тани и я с Таней помчались в сад, забыв о словах на полу.
А нянька по вечерам старалась, хоть как -то, меня познакомить с правильными мыслями и ценностями. Пугала меня рассказами о странных чудесах, о домовых и привидениях, и запугала меня навсегда. Маму я видела мало, она очень много работала: муж умер, а жизнь продолжалась, надо было как -то жить дальше, растить дочь!, работала мама много, очень уставала, но оставалась весёлой всегда нарядной милой женщиной. Мама прекрасно шила поэтому всегда была модно и вполне красиво одета. Замужние женщины напряженно следили за каждым шагом этой без мужа. Однажды ночью, когда я и мама уже крепко спали, с грохотом ворвалась в наш дом тётка с топором в руках. Оказалось, её муж не пришел домой и эта женщина была уверена, что он у моей мамы. Не обнаружив своего мужа у нас, женщина злобно наорала на мою маму и умчалась дальше со своим топором разыскивать непутёвого мужа.
Очередной вечер, на дворе совсем темно, нянька рассказывала мне что-то о своей жизни. Раздалось громкое журчание, будто кто-то налил воды в чашку. Удивившись нянька со мной пошли в нашу маленькую кухоньку. На полу кухни поблёскивала лужа. Странная лужа - ниоткуда! На сухом полу посерёдке лужица. Потолок, тоже, сухой.
- Плохо, - сказала нянька, - Быть большой беде!
Я вскоре конечно забыла эту лужицу и слова няньки. Но грянула беда: не знаю, за что, но директора рыбкомбината, где работала моя мама, отдали под суд и намекнули всем сотрудникам, что лучше уйти от греха подальше и найти другую работу. Мама начала паковать чемоданы. Где -то далеко ей предложили работу.
Грустно сидели мы с Таней в их саду, с ужасом понимая, что скоро, очень скоро мы будем жить далеко друг от друга. На вокзале наши мамы, улыбаясь, сказали:
- Поцелуйтесь на прощание.
Я и Таня смущенно прятались за своих мам: это было выше наших сил - поцеловаться!
Мы с Таней никогда больше не увиделись, хоть переписывались лет пять.
У нас началась полная проблем новая жизнь с ноля. Марие Ивановне - нашей домработнице пришлось искать новую работу - у моей мамы теперь было сложно с деньгами.
Моя беспечная радостная жизнь ушла навсегда.
Ветка лозы или прутик ивы - ими наказывали - били непослушных детей в деревнях.