Руслик

1.

- Руслан, а где твоя Людмила?! – этот глупый вопрос задавался всегда, когда он сам, или кто-то из ребят называл его имя.
Он в ответ только улыбался.

Наше увлечение было не совсем обычным. Наигравшись в индейцев, при этом истребив все имевшиеся вокруг дома лопухи(кроликов) и листья мать-и-мачехи(куропаток), проплыв несколько тысяч лье под водой в “Наутилусе” из картона, досок и кровельного железа, закончив топографию собственных Кондуита и Швамбрании, мы заболели коллекционированием. Сначала это были марки, потом значки, дальше наклейки от спичек. Но то, что продавалось в каждом киоске, скоро нам надоело. Ну что интересного купить за деньги готовую коллекцию? Нами овладела настоящая страсть. Охота. Разведка. Сталкерство. Опасность – вот лучшая приправа для коллекционирования, и она нас сопровождала в  поисках. 
Итак!

Вы знаете, что такое чебурашка? Не кто такой (вспоминаем мультфильм - чебуреки, Чебоксары и т.п.), а что? Бутылка от лимонада, ситро, дюшеса, Буратино, наконец, местного жигулевского!
По двенадцать копеек в пункте приема стеклопосуды! Конечно, знаете. Помните, как гремели они в старой бабушкиной авоське? После каждого праздника мы несли их на задний двор магазина, где встречались в очереди и вставали друг к другу, смотря кто первый пришел, под недовольное бормотание стоявших сзади. Перекинувшись парой слов о только что прошедшем фильме, мы начинали глазеть по чужим сумкам.
- Смотри, какая бомба торчит! – Руслик ткнул меня в спину плечом.
- Где?
- Да вон, у дядьки, смотри, во наклейка зэкинская!
Действительно, из сумки у сдававшего свой груз старика в выгоревшей ветеранской шляпе выглядывала огромная темно-зеленая бутылка с длинным горлом.
На ее пузатом боку краснела иностранная этикетка с непонятной надписью белыми английскими буквами.
- Такие не берем! – послышался резкий голос из окошка приемной, и бутылка перекочевала из узловатых рук ветерана в тень рядом со стеной. Дедушка ссыпал вырученную мелочь в кошелек-ракушку и, сутулясь, побрел прочь, дымя едкой беломориной.
Руслик, оглянувшись по сторонам и поняв, что желающих больше нет, сунул мне свою тяжеленную авоську и кинулся к бутылке.
- Стоять, пацан! Бутылка моя! – из очереди высунулась тощая рука и уцепилась за лямку
светло-голубой майки моего друга, натянув ее, как тетиву. Руслик откинулся назад и грохнулся на асфальт. ”Хорошо, что бутылки отдал мне, а то влетело бы ему от отца!”
Длинный парень в кепке, со срывающимся на фальцет голосом, поднял его, влепил щелчок и, как ни в чем не бывало, встал в свою очередь.
Руслик шмыгнул носом, посмотрел на стертую до крови ладонь, отряхнул сзади штаны и так двинул длинному головой в живот, что тот, даже не успев крякнуть, согнулся пополам и хватал ртом воздух, как пойманная рыба.
- Тикай!  - крикнул Руслик, подобрав на ходу спорную бутылку, а я с двумя сумками, подгоняемый страшным сердцебиением, на ватных ногах побежал в другую сторону.
Сзади слышался гомон разбуженной очереди.


2.

После обеда я спустился по лестнице в полутемную прохладу первого этажа и позвонил в дверь под номером “15”. Руслан открыл дверь и сразу потащил меня на кухню, где в тазу лежала наполовину утопленная темно-зеленая бутылка. Наклейка уже почти отстала, и я было протянул руку, но Руслик одернул меня:
- Погоди, сейчас кипяточком.
Он взял с плиты кипящий чайник и, подняв бутылку за горлышко, стал поливать ее под наклейку. Красочная бумажка, размякнув, отвалилась и поплыла по поверхности, картинкой вниз.
На столе щелкнул утюг. Мой друг бережно взял бумажку, положил на заранее приготовленную тетрадь и стал гладить. После трех-четырех проходов утюгом, когда пар
иссяк, картинка намертво приклеилась к бумаге.
- Черт, прилипла! Придется снова отпаривать.
- Нет, - сказал я. – Дай-ка сюда.
Я взял тетрадный лист с наклейкой и попробовал аккуратно ее отделить. Картинка поддалась, но потом, дойдя до клеевой полосы, надорвалась почти насквозь.
- Стой, давай над паром попробуем, - предложил Руслан и поставил чайник на газ. Он быстро закипел, и мы стали по очереди, обжигая пальцы, держать нашу добычу над дышащим паром чайниковым носом.
Картинка наконец отошла!
Мы склонились над ней и стали внимательно изучать ее содержание. 
Руслан достал из ящика буфета увеличительное стекло, под которым набухали, разделяясь на точки, цифры, буквы и медали.
Наклейка была не идеальная, посередине пошла волнами, а края обтрепались, когда Руслик пытался отделить ее по сухому. Тем не менее, он достал альбом для марок, заполненный только на несколько листов и, оторвав эти листы, наклеил этикетку на первый чистый.
- Ты что, будешь винные наклейки собирать? – спросил я удивленно.
- Конечно! Тебе не нравится?
- Да нет, здоровская, а где мы их доставать будем?
Я вспомнил семейные застолья, но кроме обычных этикеток водки и портвейна ничего не смог бы положить в будущую коллекцию. Ну разве что наклейки-улыбки от лимонада? 
- Где, где? В Караганде! Ты что, не соображаешь? – Руслик посмотрел на меня исподлобья, и его светлые брови собрали под короткой челкой смешную гармошку.
- Не-ет! – протянул я. – Бутылки, что ли, собирать будем?
Руслик положил альбом под стопку газет в тумбочку под трюмо в коридоре.
- Ну ты тупой! Что их собирать? Пойдем в приемный пункт, там и достанем.
- Что, покупать пустые бутылки будем? – я засмеялся, расплескав таз с водой по пути в туалет.
- Ты еще и не склёпанный! Зачем покупать? Так возьмем.
- Как так?
- А пойдешь сегодня вечером со мной, увидишь.
В его круглых глазах появился странный блеск, и я заподозрил неладное.
- Ты хочешь залезть в пункт приема?
- Слушай, слабо, так и скажи. Не хочешь, не ходи.
- Да ничего не слабо, просто там же замок.
Руслик пододвинул к двери стул и полез на антресоль, где лежали инструменты его отца.
Он вытащил небольшую ножовку по металлу, тоненькую, изящную.
- Видел?
Я взял в руки занятную вещицу, ковырнул тугое полотно ногтем – оно тонко тенькнуло.
- Любой замок перепилим! Ну, давай сюда.

3. 

После обеда я взял ключи от сарая и пошел за дом. Кажется, я видел там в погребе какие-то бутылки.
Солнце еле пробивалось сквозь густую листву ясеня, и поэтому сараи стояли почти всегда в прохладной тени. Здесь было одно из любимых мест для игры в салки, но нас часто гоняли отсюда соседи. Один сарай был практически жилой. Его обитатель, одноногий сапожник дядя Федя, постукивал своим фигурным молоточком, загоняя малюсенькие гвоздики в подошвы и каблуки. Я, поздоровавшись, прошел мимо. Отомкнув старый замок, я вертел его в руке, представляя, как ножовка перепиливала бы его побуревшую от времени и покрытую многочисленными ссадинами дужку. Покосившаяся и вся подвижная дверь, тонко скрипнув, провела по земле четверть окружности, и мне в нос ударил приятный запах подземелья – кислой капусты, дубовых бочек, грибов, ржавчины и чего-то еще технического, дегтя или масла. Я достал из кармана свой “квадратный” фонарик и осветил противоположную от входа стену, где стоял сосланный за старость комод с дверцами без стекол, которые были занавешены выцветшей зеленой марлей. В комоде внизу были еще две дверцы, закрытые на ключ. За ними не оказалось ничего, что могло меня заинтересовать. Никаких бутылок с наклейками. Выше, за марлевой занавеской, стояла большая белая бутылка, наполненная подсолнечным маслом, с осевшим на дно бурым осадком. На ней, полупрозрачная от масла, со шрамом по диагонали, красовалась этикетка со странным названием VERMOUTH. Золотистые львы под коронами справа и слева растопырили когтистые лапы и разинули пасти. Несколько медалей полукругом венчали непонятный мелкий текст в центре. Я поскреб ногтем уголок этикетки – она пошла, но тут же надорвалась. Поставив бутылку на место, я решил залезть в погреб. Вдруг там хранится какое-нибудь старое вино?
Мимо двери проехал дядя Федя на своей инвалидной трехколесной коляске, покачивая рычагами
привода. Он катал меня на этом чуде велосипедной техники, когда я еще с трудом передвигался пешком. Дымок от его папиросы вился вслед за ним, как за паровозом.
Я открыл тяжелый люк, прицепил петлю на гвоздик в стене и полез вниз по крутой деревянной лестнице. Фонарик висел у меня на пуговице на груди. Его круглый блик зигзагами высвечивал потемневший от вечной сырости кирпич, полки с запотевшими банками варенья, огурцов и помидоров. Земляной пол был покрыт куском задубевшего линолеума, ступив на который, я поскользнулся и стукнулся затылком о ступеньку лестницы. Фонарик упал и погас, я нашарил его между двух кадушек с грибами.
У одной из них крышка была прикрыта наполовину, я заглянул под нее – мне показалось,
что вся поверхность содержимого бочки покрылась плесенью. Нет, это была склизкая марля, под которой белели блестящие шляпки маслят. Я натянул марлю и прикрыл крышкой кадку. В другом углу из-за дощатого барьера тянулись белые побеги прораставшей картошки. Бутылок старинного вина я не нашел. Выйдя на поверхность, я ощутил приятное тепло после сырости и темноты погреба, закрыл дверь и побрел домой.
День подходил к вечеру…
 
4.

Во дворе шумела игра. Из среднего, моего подъезда, вышли гулять Ленка с первого этажа, Генка, мой сосед, из первого – сестры Бедровы, Светка и Танька, близняшки.
Играли в вышибалы. Я встал в середину, к Светке и Таньке, но тут из подъезда выбежал Руслик и, схватив меня за плечо, сказал тихо:
- Ну что, пошли?
В это время мяч стукнул его в голову так, что мы треснулись лбами – это был дурашливый Генка, который все время надсмехался над Русликом, так как был старше его на полгода и пытался таким образом подчеркнуть свое преимущество.
- Ты, урод! – кинулся было к нему Руслан, но Генка на длинных  ногах-ходулях был уже за углом дома.
Девчонки стояли кучкой, явно обсуждая нас.
Руслик подбежал к мячу и что есть силы послал его вдогонку Генке.
- Черт с ним, пойдем!
Я потер шишку на лбу – голова у Руслика была бритая под полубокс и поэтому крепкая!
Мы побежали на улицу Гагарина. Руслик задрал рубашку на животе – там, заткнутая за пояс, блестела ножовка. Из кармана штанов торчали ручки сетки.
- Ты взял? – спросил Руслан, заправляя на ходу рубаху в штаны.
- Чего?
- Отмычки.
- Нет, ты же не просил.
- Вот ты тупой! Зачем же ты мне их показывал все время, хвалился?
Тут уже во мне взыграло самолюбие.
- Слушай, Руслик, еще раз скажешь “тупой”, пойдешь один.
- Да ладно, это я так. – Он хлопнул меня по плечу, и мы пошли быстрее.
Наш путь пролегал по старой улице, застроенной деревянными домами. Сначала шли двухэтажные бараки, одноподъездные, с двумя коммунальными квартирами на каждом этаже, потом простые деревенские дома с окнами на улицу. За стеклами стояли горшки с геранью, лежали куски ваты с зимы, сидели кошки, в клетках прыгали пленные щеглы и чижики.  Солнце клонилось к закату, и на раскаленный за день асфальт теперь выползал холодный и плесневелый воздух подвалов. Мы свернули за церковью направо и оказались перед старым автовокзалом, который закрыли лет пять назад. Здесь, в бывшей кассе, находился приемный пункт стеклопосуды, о чем извещала зеленая дощечка с белыми буквами.
Два покосившихся фонарных столба торчали посередине небольшой площадки, куда раньше подъезжали рейсовые ЛАЗы, дымя своими поющими моторами. Как любил я их звук в поездках на каникулы! Мы обошли вокзал с левого торца, где угрюмо темнела крашеная дверь с врезным замком, против которого ножовка была бессильна, как и мои отмычки.
Руслик огляделся по сторонам и шарахнул в дверь ногой чуть выше замка. Дверь не шелохнулась, зато Руслик запрыгал на левой ноге, обхватив правую руками.
- Кажись, ногу сломал! – Скривился он в гримасе боли.
Я прошел еще дальше, где начинался деревянный забор подсобки.
- Иди сюда,  - позвал я шепотом. – Здесь калитка!
Руслик приковылял, оглядел старую дверь в заборе, на которой висел новенький замок.
- Давай на шухер! – сказал он и начал пилить проушины, в которых сверкала новенькая
дужка замка. “Пилить такую придется долго, правильно Руслик сделал, что взялся за проушины!” – рассудил я и пошел на стрем.
Прохожих в этой части города, да еще и в такое время, почти не было. По асфальту рядом со мной выводили круги голуби, между ними шныряли воробьи. Потрепанная кошка трусцой пробежала улицу наискосок и скрылась в подворотне. Я начал волноваться. За углом слышалось быстрое “вжик-вжик”, неожиданно прервавшееся неприятным “теньк”,
и оттуда вышел красный, покрытый потом Руслик, держа в руках отцовскую ножовку с
переломанным надвое полотном.
- Хана мне, отец убьет,  - сказал он, всхлипывая. – Полезли через забор!
Я плохо подтягивался, Руслик подсадил меня, и я, поднявшись на руках, оглядел все пространство за забором. Оно сплошь было зеленым. Сверху посветлее – лопухи. А внизу потемнее – целые и расколотые, маленькие и большие, пузатые и длинные – бутылки, бутылки, бутылки…Пока я висел так, Руслик уже спрыгнул вниз - раздался звон и скрежет – прямо на них.
- Давай сюда, пока не застукали!


5.

Мы набрали в тот вечер девятнадцать наклеек. Больше бутылок не смогли унести.
Чтобы не было вопросов у родителей, Руслик предложил спрятать пока бутылки в моем сарае, а в понедельник, когда дома никого не будет, спокойно их отмочить.
После ужина мы пошли кататься на ”такелажке” – тележке  из пары сколоченных досок, с двумя осями из деревянных брусков, на концы которых были насажены подшипники. Это самодельное передвижное устройство сильно гремело на асфальте, а по земле не ехало вовсе, но Руслик вставал на него одной ногой, другой отталкивался и катил по тротуару, распугивая пешеходов. Я предложил привязать веревку, чтоб один тянул, другой ехал, в результате чего я стал основной тягловой силой. Да мне, впрочем, и не понравилось кататься самому, слишком болело “мягкое место” после нескольких ухабин в асфальте.
Я, запыхавшись, дотащил Руслика до конца улицы Гагарина, которая была пешеходной,
дальше начиналось шоссе.
- Покатили по дороге? – предложил он азартно, но тут я заметил перемену в его взгляде и обернулся. С той стороны шоссе на нас смотрел “Длинный”, тот, что утром получил под дых.
- Стоять!  - услышали, вернее, увидели мы его крик, заглушенный шумом дороги.
Убегать с такелажкой было бесполезно, бросать ее тоже не хотелось, так что мы остались ждать Длинного.
Он быстро перебежал дорогу и первым делом отвесил моему другу леща по макушке.
Я изловчился и пнул его под зад, пока он оборачивался,  Руслик вскочил, схватил свою тележку и замахнулся ею на Длинного.
- Убью, урод! – заорал он, и Длинный даже пригнулся, он не ожидал такой наглости и точно не хотел получить доской по башке.
- Ты с ума сошел, белобрысый? – голос парня сорвался на ”рысый” фальцетом.
- Чего докопался? – крикнул Руслик.
Я сравнил Длинного с ним – он хоть и был ниже ростом, но шире в плечах и крепче.
Можно было вдвоем легко его заломать.
- Бутылку отдай!
- На фига она тебе?
- Я же сказал, моя!
- Я ее разбил.
- Слушайте, пацаны, вы чего, не врубаетесь?
- Во что? – спросил я.
И Длинный нам рассказал, что он собирает пустые импортные бутылки, которые не принимают в стеклопосуде, и сливает их содержимое. Потом они с пацанами ”бухают”.
- Ну и чего тебе надо? – спросил Руслик.- В той ничего не было.
- Вы не врубаетесь? – повторил он свой дурацкий вопрос. - Ну хорошо, пацаны, вам завтра Седой все объяснит, пока!
И Длинный, натянув кепку на брови, пошел “руки в брюки”, смешно откидывая тощие ноги в старых потемневших кедах.
Руслик загрустил. Я не знал, кто такой Седой, потому что приезжал сюда только на каникулы.
- Чего ты боишься, скажем моему Кольке, он этого Седого отдубасит.
Колька – это мой дядя, правда, разница между нами была всего девять лет, и мы часто играли с ним в войну, когда я был совсем маленький.
- Ладно, разберемся, - Руслик поставил тележку на асфальт. – Давай садись.
И мы покатили по обочине к горпарку.

6.

Седой глубоко затянулся красноглазым бычком и выпустил дым через ноздри. Его
бледное лицо с веснушками окаймляла шевелюра выгоревших прямых волос, определявших его кличку. За его спиной возвышался Длинный, ухмыляясь большими лошадиными губами.
- Ну чё, пацаны, бутылки собираете? – Седой сверкнул  металлическим зубом и щелчком запустил дымящийся бычок в куст сирени.
Мы с Русликом переглянулись, как два школьника у директора в кабинете.
- Короче, пацаны. Вот этот, - он ткнул большим пальцем в Длинного, - должен мне литр
бормотухи. Вы ему поможете его достать. Поняли?
Мы ничего не поняли, но послушно закивали головами. Убежать отсюда было нельзя – Седовская “конура” находилась между двумя металлическими гаражами и забором,
а сзади нас охраняли его ”наемники” – четверо пацанов со сбитыми кулаками – Руслик знал их, ходил с ними на бокс во дворец спорта.
Длинный шепеляво присвистнул нам и подмигнул и без того узким глазом. Мы подошли.
- В-общем так, - и он снова треснул Руслика по макушке. Руслик было замахнулся, но пацаны быстро подскочили и скрутили нам руки.
- Ну в-общем так,  - продолжил Длинный. – С вас сто чебурашек, завтра вечером принесете сюда. Поняли?
- А еще чего? – спросил я. Руслик ткнул меня в бок.
- Поняли, не дураки! – ответил он Длинному неожиданно мягко, чем очень удивил меня. Я понял, что это игра. Боксеры отпустили наши руки.
- Ну пошли, шкеты, завтра жду.
Напоследок мы получили по пинку, отряхнулись и под разноголосый хохот побежали к дому.
У нашего подъезда соседи играли в катермы. Руслик увидел среди них своего отца, и мы остановились у угла дома.
- Ты зачем согласился? - спросил я резко. – Теперь бутылки собирать будешь!
- А, ерунда.
- Ты чего, бутылки тырить будешь? Это же пять ящиков! И потом, засекут же!
- Спокуха!
- Не, я к Кольке, все ему расскажу, он Седому наваляет!
- Да, а потом он меня убьет! Я вот что придумал, слушай. Мы завтра придем к Длинному, скажем, что знаем, где бутылки взять, не сто, а сколько надо. Он у Седого шестерит, значит, заинтересуется. Возьму его с собой, на шухер. Я полезу, а ты найдешь Кольку и придешь с ним. Увидите Длинного, шуганете. У Кольки же фуражка есть милицейская.
Пока он в себя не придет от страха, Колька Длинному все объяснит, ну, ты понял, чтоб, мол, отстал от нас и сам Седому эти бутылки доставал. И все в порядке будет, Длинный -
трус, я его знаю. Седого он боится, с Колькой связываться не станет.
Я удивился, насколько хорошо “варит” Русликова башка во всех этих делах. Я бы ни за что такую комбинацию не придумал.
- Ну что, в лото пойдешь играть? – он знал мою слабость к игре со взрослыми на деньги.
Я ничего не ответил, но мой взгляд был красноречив. Я подсел на краешек скамейки к своей тетке, которая тут же дала мне одну свою карту, пуговицы и несколько копеек.
- Барабанные палочки! – объявил “кричащий” бочонок с номером 11, и я поставил фиолетовую пуговицу на клеточку в своей потрепанной карте.


7.

- Здорово, Валька! – Колька протянул мне свою широкую и твердую ладонь с длинными  пальцами и, стиснув мою детскую ладошку, по обыкновению, перемолол все ее костяшки.
- А-а-а, пусти! – завопил я и долго тер ломившие пальцы.
- Колька, можешь помочь? Тут такое дело… - и я рассказал ему все, начиная от встречи с Длинным возле пункта стеклопосуды и кончая планом Руслика.
Он слушал, дымя сигаретой с фильтром, усмехаясь, стуча носком огромного кеда по столу старой беседки, на бортиках которой мы сидели.
- Седой совсем обнаглел. Ладно, Валька, я с ним поговорю, а Руслику своему передай,
чтобы кончал лазить по подсобкам, и сам давай завязывай – попадетесь. Понял? – и для убедительности влепил мне такой фофан, что у меня голова чуть не треснула пополам.
Я потер темечко и пошел к дому. Спорить с Колькой было бесполезно, и я даже пожалел, что рассказал ему все. Руслик теперь обидится на меня и не будет дружить. С другой стороны, оно и лучше. Можно, в конце концов и просто на улице бутылки искать, на свалке. Все равно же иностранные в пунктах почти никогда не берут!
Руслик сидел на кухне и дорисовывал профиль индейца с двумя перьями над левым ухом.
Профиль был похож на профиль автора. Я где-то слышал, что художники все портреты рисуют как свое отражение в зеркале. Интересно, а как Руслик разглядел себя в профиль?
А, ладно, не буду спрашивать, а то обидится.
- Руслик, а почему у него нос горбатый, как у грузина?
- Сам ты грузин! Это индеец, они все с такими носами!
- Слушай, Колька сказал, что поговорит с Седым.
- Как? – у Руслика затряслись губы. – Ты что, не смог ему все объяснить? Хорошо, хотя бы фуражку у него попроси.
- Он не даст.
- Так возьми!
- Убьет. Он мне знаешь какой фофан щелкнул – чуть глаза не выпрыгнули!
Руслик стал грызть новенький карандаш.
- Валька, давай все это провернем по-другому. Скажи Кольке, чтобы не ходил к Седому.
Мы сделаем так: поставим Длинного на шухер, а сами вылезем с другой стороны и позвоним в милицию. Они приедут быстро, пусть Длинный побегает от них. Может быть, до него дойдет после этого, что с нами связываться опасно.
- Руслик, мне это все не нравится. Пусть уж лучше Колька разберется с ними.
- Ты мне друг? – Руслик глядел исподлобья.
- Ну чего ты сразу? Хорошо, я скажу Кольке, что мы все уладили.

8.

Длинный не сразу согласился пойти с нами, но его природная жадность поборола сомнения.
- Ну хорошо, шкеты. Если все получится, возьмем вас в нашу банду.
Его блестящий рот с кривыми зубами расплылся в довольной улыбке.
Накануне мы с Русликом выбрали пункт недалеко от дома, где располагалось местное
ОВД.”Чтобы быстрее приехали, и телефон тут рядом,” – шептал мне на ухо Руслик, как опытный полководец.
Мы шагали впереди, Длинный, раскачиваясь в стороны, шаркал сзади, затягиваясь «Явой». Улица была пуста, и наши шаги эхом отдавались от стен. Руслик специально обошел милицию, сделав крюк, чтобы у Длинного не возникло подозрений.
Наконец из-за поворота показалась красная кирпичная стена и в левой ее части кирпичная сторожка – небольшой домик с четырехскатной ржавой крышей и окном, заколоченным куском ржавой кровли. Ржавая дверь в стене имела врезной замок. Мы заранее подобрали к нему ключ из моей огромной связки.
- Ты стой там, - Руслик указал длинному на угол тротуара напротив нас под тенистым кленом. - Оттуда видно все дороги, если что, свисти и убегай.
Длинный хмыкнул, сплюнул и побрел на свой пост.
Мы отворили дверь и оказались внутри.
- Валька, лезь вон туда, там другой выход, беги к будке и звони ноль два!
- А двушка?
- Бесплатно же, адрес не перепутай, Кузнецкая, 12/2.
- А ты?
- Я позову Длинного, помочь типа, а сам пролезу так же, здесь ему не просунуться.
- Ладно, я пошел.
Едва я пролез в дырку в заборе между двух досок, как услышал сирену и скрип тормозов.
Мое сердце запрыгало как воробей, и я побежал прочь, домой, побыстрее и подальше!
Через два квартала я остановился – заколола селезенка. Руслика я не ждал – как было договорено, мы возвращались домой разными дорогами.
Но ни через полчаса, ни через два часа мой друг так и не появился. Его отец ходил злой по двору с ремнем в кулаке и подходил к каждому мальчишке, тряся железной пряжкой перед его носом:
- Ты Руслана не видел?
Я глядел в его пьяные злые глаза и от страха не мог ничего сказать. Он работал на заводе слесарем и своими огромными кулачищами мог, казалось, забивать гвозди. Руслик рассказывал, как его отец пальцами откручивал гайки на велосипеде.
- Ну, ты же с ним пошел, где он?
- Я…н…не знаю, он домой пошел, - только и смог я выговорить.


9.

На следующий день во дворе только и было разговоров, что Руслика отправят в колонию.
Как рассказала мне моя тетка, утром приезжал «бобик» - желто-синий милицейский УАЗик, привез побритого наголо Руслика, и под расписку его передали родителям. Отец был уже на работе, иначе даже милиционеры не смогли бы уберечь его от расправы. Руслик был посажен под «домашний арест», я смог только увидеть его через окно с другой стороны дома.
Руслик только мотал головой, показывал рукой на шею, что, мол, ему крышка!
Никакой возможности поговорить не было, и я не мог понять, как все случилось.
Днем к нам пришел почтальон и вручил повестку явиться тогда-то в ОВД к капитану такому-то моей тетке вместе со мной. Тут уже у меня задрожали колени, и к горлу подступил ком. Мне пришлось все рассказать.
- Ну что, допрыгался, балбес. Говорила я тебе, не связывайся ты с этим Русликом. Теперь вместе в колонию пойдете.
Я побледнел, как лист, потом покраснел как рак и разрыдался как девчонка.
- Не ной! – тетка хлопнула ладонью по столу, на котором подпрыгнули чашки и ложки.
- Наклейки они собирали! Давай сюда свои отмычки.
Я пошел к себе в комнату, где за батареей была подвешена моя связка.
Тетка внимательно повертела ее в руках, разглядывая каждый ключик.
- Ну вот, я же его обыскалась! Ну зачем тебе ключ от погреба? Вот что, - сказала она уже тихо, снимая свою потерю с кольца. – Этой связки ты никогда не видел. Нет ее и не было – заруби себе на носу! И давай сюда свои наклейки!
Я закивал, вытирая кулаком слезы. Стопка наклеек исчезла в кармане ее фартука.
- Сиди здесь, читай.
Чтение не лезло мне в голову. Я думал о том, что тетка работала сторожем на мясокомбинате и знала толк в таких делах. Я читал детективы Конан-Дойла – главное, скрыть улики! Мне срочно надо было на улицу – ведь целая батарея бутылок с нашими отпечатками валялась в куче на помойке за сараями! И альбом Руслика – его тоже надо спрятать или сжечь!
Я прошел в большую комнату. Тетка рубила капусту, стук и хруст заглушали звук радио.
Я вернулся к себе, открыл окно. Слева рукой можно было дотянуться до водосточной трубы. Мое окно выходило за дом, и никто не увидит моего побега. По трубе же я и залезу.
Спускаясь, я зацепился штанами за кончик ухвата, державшего трубу в двух метрах от земли. Порвав штанину, я спрыгнул вниз и побежал за сараи. Кирпичом я расколол оставшиеся от нашей обработки несколько бутылок – другие уже унесли алкоголики.
Потом я вернулся и постучал по карнизу окна Руслика. Рама крякнула и тихонько отворилась.
- Руслик, давай альбом с наклейками, скорее!
Тут же на траву в палисадник выпал заветный альбом. Я подобрал его и сунул под крышу сарая. Там его точно никто не найдет.
Все, назад!
Каково же было мое удивление, когда я увидел, что окно закрыто! На трубе висел синий клочок моих штанов. Я прикрыл дырку рукой и пошел к подъезду.
- Ну что, арестант, бегаешь? – сказал мне стоявший у лавочки сосед, Яков Палыч.
Его старенький пиджак украшали планки медалей, сквозь поля белой шляпы пробивалось полуденное солнце. Яков Палыч, мой друг, он сам так говорил. Я был с детства желанным гостем в его саду, где мне разрешали залезать на вишню и есть ягоды сколько влезет.
- В сарай ходил, - соврал я.
- Валентин, что же ты не заходишь к нам в гости? Галина Петровна такое варенье сделала из вишни! Придешь?
- Да, Яков Палыч, приду…вечером.


10.

В назначенный день я, моя тетка, Руслик с отцом, Длинный(Всеволод Ноготко, так его звали по-настоящему), со своей старенькой матерью, которая уже не доставала сыну до плеча, стояли в кабинете следователя по делам несовершеннолетних.
Капитан сидел за столом, в окружении множества полок, заваленных скоросшивателями.
На столе сверкал бюстик Дзержинского, со стены улыбался черно-белый Ленин.
Лысый Руслик кусал ногти, Длинный ухмылялся. Его мама комкала в руке грязный носовой платочек. Моя тетка стояла неподвижно, отец Руслика сжимал и разжимал молотообразные кулачищи.
Капитан что-то нервно писал в папке. На его лысеющей макушке отражался свет огромной люстры, свисавшей с высокого потолка почти к самому столу.
Окна тонули в густой тени деревьев. По стеклу ползала любопытная муха.
Я вздохнул. Капитан вздрогнул, поднял лицо. Он окинул нас беглым взглядом и уставился на мою тетку.
- А-а-а, Мария Ивановна, здравствуйте!
- Здравствуй, Леша.
По кабинету пронеся вздох облегчения, словно это сами стены, стряхнув оцепенение и дремоту, выдохнули и расправили затекшие члены.
- Садитесь, - капитан показал на ”кресла из кинозала” вдоль стены.
- Ну, что твой накуралесил? – капитан протянул ей пачку сигарет, и тетка, к моему удивлению, заправски закурила.
- Да вот, повадились с вот этим бутылки собирать. Наклейки какие-то.
Я уставился на нее, Руслик тоже. Никто не ждал такого откровения, Длинный нервно заерзал на стуле. Я испугался, что она сдаст банду Седого, Длинный ерзал не зря.
Капитан посмотрел на меня, потом на Руслика, перевел взгляд на его отца.
- Бьешь?
- Не пью! –прогудел слесарь басом.
- Ты не юли. Пацана бьешь?
- Ну иногда всыплю ремня, а как же без этого. Такой неслух!
- Вот что, Романов. Мы давно за твоим парнем наблюдаем. Смотри, поломаешь парню жизнь.
- Вы, - он ткнул папкой в сторону семьи Длинного. - Распишитесь здесь, и идите домой. - Севка, с тобой поговорим послезавтра.
- Романов, вас ставим на учет. Еще два вызова и в колонию. Будешь бить – сын поедет в детдом. Идите.
- Ну, Ивановна, как на пенсии?
- Иди, погуляй в коридоре, - сказала мне тетка, и широкая обитая дерматином дверь медленно и тихо закрылась за моей спиной.
В конце длинного коридора, перехваченного в середине пыльным солнечным лучом, темнели силуэты уходивших людей.
Примерно через четверть часа тетка, пропахшая табаком, вышла из кабинета и, крепко взяв меня за руку, повела домой, рассказав по пути, как нас заложил Длинный, про то,
что Седого заберут в колонию, и про то, что Руслик скоро отправится в детдом,
потому что мать у него, оказывается, не родная.