1. Цвет вдохноаения. 2. Отблеск цветовых всполохов

1. На нижней палубе  белоснежного лайнера одиноко стояла пожилая женщина, провожая грустным, задумчивым взглядом медленно исчезающий за горизонтом силуэт одесского маяка.  Ее спутники,  предвкушая долгое приятное путешествие,  обживали каюты, а Ольга Ивановна Ильина, забыв о насущных проблемах, пребывала на корме во власти свежего ветра и невеселых дум.
События, предшествующие круизу, были так скоротечны и неожиданны, что Ольга Ивановна до сих пор не могла отделаться от ощущения нереальности,  шага, который  совершила.
Все началось в июне. Ольга Ивановна заканчивала большую работу. Предполагались приличные деньги, а для новой темы  требовалась смена обстановки, нужен был другой эмоциональный настрой. О поездке за границу первым заговорил Сережа - сын ее мужа. Но тогда Ольга только  слегка позлословила над этой идеей. Муж ее был   не выездной, а путешествовать оба любили вместе.  Поэтому  российские просторы  ими были исхожены и изъезжены основательно. Дети  же, свой отдых  мыслили исключительно  на мировых курортах.
Однако  через месяц   вопрос снова всплыл. 
Позвонил Сережа:  Ольга Ивановна, подвернулась баснословно дешевая путевка - круиз по Средиземному морю. Каюта на троих - для родителей с детьми. Хотите испробовать себя  в качестве нашего ребенка? 
Весело позлословили над таким раскладом. Но кончилось все тем, что вчера, сидя на чемоданах, Ольга Ивановна со щемящей тревогой ожидала звонка в дверь. С минуты на минуту должен был заехать ее сын Юра, чтобы отвезти  в аэропорт.
Вадим Петрович -  муж Ольги, чувствуя атмосферу, пытался переключить ее мысли, вывести на другой настрой. Вспоминай, не забыла ли что?
Тебя  - среагировала   Ольга.
Получишь с избытком, но не раньше, чем вернешься.
Оба замолчали, удивляясь,  тягостным и тревожным ощущениям, которые сопровождали это расставание.
Через три дня сомнения канули в лету.  Погода  великолепная.  Впечатлений - масса, сильных, необычных  впечатлений.   Нынче Ольга  очень довольна была тем, что оказалась на этом  теплоходе, и благодарна Сереже за его навязчивую инициативу.
Море  эта женщина любила с детства. В Москве изрядно скучала по нему. В далекие студенческие годы  пришло увлечение подводным плаванием.  Все каникулы проработала  в   морских экспедициях. Емкие тогда у Ольги были годы. Белое море, Дальний Восток, крымские пещеры.
Много воды утекло с тех пор.   В последнее время этой женщине никуда дальше Опалихи вырываться не удавалось.
Теплоход немного покачивало.  Солнце  с утра манило к себе своим ласковым теплом.  Ольга с Ириной, откликнувшись на призыв,  поднялись на пляжную палубу. Загорала Ольга Ивановна быстро и красиво, поэтому всю жизнь делала это с удовольствием.
Пробираясь сквозь лежбище тел  к бассейну, женщины весело перебрасываясь репликами с комментариями, искали свободное место.
Внезапно взгляд  выхватил знакомое лицо. Когда - то, давным-давно, Ольга училась на одном потоке с Воронцовым Олегом, ставшим позднее довольно известным писателем. Время от времени он напоминал о себе участием в телепередачах, так что не узнать его было невозможно.
Этого еще не хватало – досадой отдалось в сознании. Может, не заметит или не вспомнит, ведь столько лет прошло. Творчество Воронцова  Ольге  не нравилось, а давних ассоциативных  воспоминаний было немного,  да и те, что  были - душу не грели. Однако взгляды их встретились и замкнулись в узнавании.
Олег поднялся и с улыбкой подошел к Ольге Ивановне.
Сколько же мы не виделись?  Лет 25-30, наверное? Кажется, Оля - да? - уточнил он. Приятный сюрприз. Не ожидал  встретить человека из тех далеких беззаботных лет.
Разговорились. Взаимных воспоминаний почти не было, но были общие знакомые, через них -  точки соприкосновения, а в тех точках - романы, семьи, увлечения, да мало ли что еще. Всплыл  пустячок с пустыми ведрами, который случился у них на практике.
Пустые ведра - плохая примета. Обошлось? – с улыбкой спросила Ольга, вспомнив, как смешно Воронцов ее тогда передразнил.
Если бы! Так вот, кто виноват во всех моих бедах, подыграл ей Воронцов.
 Знаешь, я неожиданно очень рад встрече. Воспоминания  зацепили, и хочется продолжения - добавил он.
Олег огляделся. Ты  с мужем?
 Нет, с детьми путешествую. Видишь  блондинку, в ярком порео. Это моя невестка. Пожалуй, стоит вас познакомить. Женское любопытство, да еще с амбициями – букет, с которым мне не справиться после твоего ухода.
 В другой раз, прости.  Нам  отваливать уже пора.
Лучше давай я представлю тебя своей компании. Может пригодиться. Олег схватил Ольгу за руку и буквально силком потащил  к группе, сидящей особняком.   
В обществе сногсшибательных девушек веселились, если не сказать - резвились, не обращая ни на кого внимания, известные, а, главное, - узнаваемые личности. Душой сборища, на взгляд со стороны, был писатель - сатирик Зимин. Он рассказывал  спутникам что-то веселое и, похоже, не очень приличное, потому, что компания периодически разряжалась оглушительным хохотом.
Ольга узнала  несколько человек, из тех, которые часто мелькали на экранах.  И в их числе очень яркого в творческих проявлениях тележурналиста, и режиссера - Локтева. Вот чьи работы  Ольге очень нравились. Очерки и репортажи Станислава Локтева Ольга  отслеживала,  чувствуя, что творчество этого человека ей созвучно.
Не надо.  Зачем? – женщина сопротивлялась. Я же понимаю, что  твоим друзьям дистанцию держать надо, а то завтра весь теплоход к ним в друзья набиваться будет.
Чушь не пори, ладно? – полушепотом рыкнул Воронцов. Знакомьтесь, моя однокурсница, Оля. Вместе шпоры по сопромату в рукава прятали, - обратился Олег к своим спутникам.
С ней поздоровались. Легко, иронично, без интереса. Неожиданно глаза женщины встретились со взглядом Зимина и, как искра, проскочило что-то непонятное,  словно замыкание. Безучастный до этого момента писатель,  посмотрел на нее добрым, проницательным, и странно, каким - то проникающим взглядом.
Этого еще не хватало - подумала женщина. Улыбнувшись,   попыталась ретироваться, по ходу заметив, что ее нежелание примкнуть к такому обществу, вызвало у этой избалованной публики недоумение и интерес.
Оля, удержал ее Воронцов. Вечером мы отрываемся. Шоу с анекдотами.  Приходи, развлечешься. Я встречу и проведу.  Будешь моей гостьей.  Интересно  же, как разошлись наши ощущения во времени. Изначально нас в одной бочке заквашивали.
Мы придем, - просто ответила Ольга и, поспешно простившись, стараясь не встречаться ни с кем глазами, развернулась и направилась к Ирине.
Ну, Вы даете, Ольга Ивановна –  не ожидала.  Это ведь  бомонд.
Да брось, ты,  - грустно улыбнулась Ольга. Годы вспомнили. Пригласили вечером на какой-то концерт.
Пойдем!  Ира не смогла скрыть радости. Приглашение  надо понимать - с сюрпризом. Этим  звездам аплодисменты нужны, поэтому и зовут приближенных. Не знала, за Вами таких приятелей. Зачем скрывали?
Нет, Ириша, Ольга в раздумье покачала головой. Ничего я не скрывала? Мало ли с кем жизненные пути пересекались.  И не приятели они мне вовсе. С Воронцовым можно наскрести кой - какие  студенческие воспоминания, да и то косвенные. Мы даже шапочно знакомы не были.

Вечером, в большом зале собрался весь цвет теплохода. Дамы явились в вечерних туалетах, а сопровождающие их кавалеры  были старомодно галантны. Билеты же на это мероприятие были баснословно дорогие.
Олег отловил Ольгу у кассы. Весь предыдущий час она отчаянно спорила с Сережей и Ирой. Денег на три билета было жалко, но воспользоваться любезным предложением Воронцова она не хотела.
Ольга еще не успокоилась, и, увидев Олега, собиралась обрушить на него  аргументы и поступить по-своему.
Взглянув, он все понял. Оля, сказал он,  доставь мне  неожиданную нечаянную радость. Я тридцать лет тебя не видел. Помнится еще тогда, давно выделяли тебя мои глаза из общей массы. И что, сейчас, ты билетами от меня отгородиться хочешь? Зачем? Тем более, что  на представлении  мы все  рассчитываем  на Вашу  помощь и поддержку. Без своих   ни один концерт не проходит. Такова специфика.  Если по справедливости, то это  Вам еще  надо приплачивать.  Ну, что, убедил?
Не очень, Ольга посмотрела на него, и они рассмеялись.
Тогда, знакомь с детьми.
Вечер удался. Атмосфера в зале была приподнятой. И участники, и зрители оказались в круговороте общих впечатлений. Смех сменялся отчаянием, громкий шум - гробовой тишиной. Все подчинялось замыслу талантливых режиссеров этого действа. Ольга вместе со всеми наслаждалась, сопереживала,  плакала и хохотала до слез. Пару раз Воронцов вытаскивал ее в круг. И это не пугало, и  не коробило. В этот вечер все было адекватно. И, вдруг, - опять взгляд, когда сознание буквально отключается и никого и ничего вокруг. Не было раньше такого в жизни Ольги, не представляла даже, что такое возможно и не понимала - что это. Если это гипноз, - то зачем? Что ему нужно? И что это все могло значить?
Сережа, что-то поплохело мне. Съела, наверное, гадость, какую - нибудь тихо  прошептала  она. Выйду на палубу, подышу. Иришку успокой.
Вас проводить?- Сережа дернулся с места.  Сиди, сиди, протестующе погрозила Ольга.  Сама, думаю, справлюсь. Нужно будет - позову.
Выйдя на палубу, глядя на море, Ольга постепенно успокоилась. Море всегда умиротворяюще  действовало на нее. Она попыталась понять ситуацию. Жизнь уже не раз озадачивала ее.  Так, несколько лет назад Ольга открыла в себе совершенно неожиданные возможности, а случай предоставил ей такую реализацию - и это в ее  возрасте - о которой и мечтать было не реально. Но, пожалуй,  удивительным было не это.  В последние годы  Ольга обнаружила,  что  хочет  того или нет, она, порой, оказывала  влияние на окружающих, на их судьбы.  Иногда очень сильное влияние. Сказанные невзначай какие - то  предположения,  как правило,  а часто удивительным образом - сбывались. Трудно было это сформулировать и понять, но то, что это есть - она  знала определенно.  Поняли это и ее близкие, и ее ученики. Бесовские проделки - наверное - сказала она как-то мужу. А, может быть - божьи возразил он,  давно уяснив, что, что-то нереальное есть в ней на самом деле.
И, стоя на палубе, Ольга Ивановна думала о том, что встретилась еще с каким-то своим, а может быть не только своим проявлением. И что надо обязательно в этом разобраться, понять - что к чему. Начнет работать голова - ошибок будет меньше. А ошибки в жизни, Ольга давно поняла, - это всегда очень больно.
Концерт кончился и на палубу повалил народ. Дети подхватили Ольгу под руки.
 Ну, как? - спросил Сережа, тревожно заглядывая  ей в глаза.
Порядок. Ольга улыбнулась. Душно было в зале.
Знаете, задумчиво молвила Ира, -  Вы ушли, и все изменилось. Будто  аура, которая  с самого начала  витала  в зале испарилась.
Знакомый  синдром  - сказал Сережа. Пока  Вы рядом – успех обеспечен, как только уходите - все становится с ног на голову.
 Они втроем понимающе и заговорщицки рассмеялись.

Ночью Ольга Ивановна  никак не могла уснуть. Стучало в висках. Она ворочалась, пыталась про себя считать, но сон не шел. Наконец - сдалась и решила пойти покурить на воздух. Накинув пальто, прошла  пустыми коридорами  и поднялась на верхнюю палубу, где ветер был свежее.
Глянув вниз, она застыла в оцепении. Море было темное, почти черное. Вода, много воды.  Большая глубина притягивала, влекла к себе.
Внезапно, как удар тока - прикосновение чей - то руки.
Простите ради бога. Вижу, что испугал. Рядом стоял Зимин.
 Не спится? Мне тоже.
Ночь то, какая, и море необыкновенное. Тьма и бездна, притягивающая и влекущая, как омут.
Оправившись от наваждения и испуга, Ольга подумала, как точно  тремя - четырьмя словами он описал ее ощущения, и ее состояние.
Рад, что представилась возможность для этой  поздней встречи  наедине. Странное что-то творится. День шапочного знакомства, а мне уже просто необходимо выговориться перед Вами.
Вы не поверите. Утром со мной что-то произошло. Глянул на Вас. Вы  вся - не одежда, не кожа – а  вся лилово-золотистая, и, при этом, светлая, светлая, радостная. Впервые видел человека в цвете, хотя слышать  о таком приходилось.  От отца слышал. Он у меня – талантище. Большим бы писателем мог стать, если бы время позволило реализоваться.
Вечером решил проверить. Народу - человек двести.  Если со сцены в темный зал смотреть, все сливается в безликое, серое пятно. От Вас свет и цвет. Мне даже не пришлось вас искать глазами.
Чудеса рассказываете. Игра воображения, наверное - возразила Ольга. Писатель - фантазия у вас богатая.
Нет, нет! Послушайте. Самое удивительное еще впереди – горячо возразил Зимин. 
Вы ушли из зала,  когда я  тусовался  за кулисами. Вернулся, бросил взгляд в  публику, а там - тьма кромешная - ну вот как сейчас - море. Только море завораживает, влечет, а там была пустота, унылая, раздражающая – черная  пустота. Можете представить мой ужас. На душе у меня тоже сразу стало темно и пусто. До творчества ли в таком состоянии? А вы, что? Вы - мираж. Появились неизвестно откуда  и, исчезнете неведомо куда, как и положено видению.
Успокойтесь, пожалуйста, Ольга тронула собеседника, за руку. Она  в свете палубных фонарей отслеживала состояние писателя.
Ваше писательское профессиональное воображение здесь, вероятно, виновато. Хотя… Слова Зимина разворошили  ее собственные  сомнения. И, сразу,   как  уже бывало с ней в схожих обстоятельствах, изменилось восприятие. Ушло очарование ночи, ветер на палубе  стал холодным и пронизывающим. Очень захотелось отделаться от чужого, непонятного ей человека и окунуться в собственные мысли.
Умоляю, дайте договорить, - писатель заметил смену настроения  собеседницы.
Вижу, вы мерзнете, и  от усталости, наверняка, с ног валитесь - час-то поздний, но очень  хочется  довести до конца начатый разговор. Сдается мне, что без вашей помощи мне не обойтись
Разве? – женщина передернула плечами.  Как  я Вас  могу поддерживать, и в чем? 
Я, действительно, замерзла, да и в сон клонит, но так и быть – продолжайте, время спустя произнесла она.  А то сплошная таинственность. Тем более я тоже путаюсь в ощущениях, имеющих к Вам отношение. Понять надо, что к чему.
Спасибо. Нежно и благодарно почти прошептал Зимин. В темноте взял ее руку и осторожно поднес к губам.
Самое же главное  случилось потом, после концерта. Ребята остались на банкет, а меня вдруг неожиданно и очень сильно потянуло к столу.
Если бы Вы знали, как  мне было страшно. Боялся прикоснуться к бумаге. А что если случай в зале – не нонсенс?  Что, если Вы накрепко привязали к себе мое  вдохновение? Смешно такое предположить, но ведь – случилось же.
Но вышло все наоборот.  Я, вдруг, я обнаружил, что слова, даже еще не написанные, приобретают цвет. На бумагу ложится гармония цвета. Ничего лишнего, ничего инородного. Цвета сами исключали диссонирующие краски. Это трудно понять, еще труднее рассказывать об этом.   Написал я немного, но и то, что получилось, на мой взгляд, - очень емкое, выразительное, я бы сказал значительное.
Так, что хотите, или нет, но нам придется общаться. Человек я меркантильный. Творчество для меня - все. Поэтому и разговор этот завел среди ночи и на холодном ветру. Мне нужна обратная связь. Мало ли, какое развитие будет у такой нестандартной ситуации. И не бойтесь, а может, - не обижайтесь, никакие другие эмоции меня пока не интересуют и не тревожат.
Ольга слушала Зимина со все возрастающим напряженным интересом.
Странно все это.  Что-то потустороннее. Мистика, какая - то. Может Вы мой вампир - тогда для меня это опасно. Но пока я этого не ощущаю. Буря эмоций  после Вашего рассказа. С одной стороны – страх, а с другой – чисто человеческое любопытство. И то и другое увязано с Вашим творчеством. Да еще  вертится, как ни странно,  у меня  мысль и о себе любимой  - будет ли изменяться цвет, в котором Вы меня воспринимаете от количества и качества написанного?
Ну, сейчас, в темноте сказать я этого не могу. Но чтобы разобраться хоть в чем-то, предлагаю вам с детьми (да, я выяснил, что вы  с детьми) присоединиться к нашей тусовке.
Мы путешествуем по особой программе с профессиональным сопровождением. Поверьте, с нами Вам интереснее и комфортнее будет, а  у нас своя корысть. Чем -то Вы и ребят моих сумели зацепить. Олега вопросами замучили. Так что, считайте  меня ходатаем от всей нашей честной компании.
 Нет, Михаил Николаевич. Ольга, наконец, вспомнила его отчество. Вряд ли  нам это  подойдет. Быть на виду, а с Вами это неизбежно – утомительно и не безобидно. Я и в молодости   к публичности не стремилась, а уж  сейчас мне, этого точно  не нужно.
Как знаете, -  тихо сказал писатель. Только что-то мне подсказывает, что ответ этот - не окончательный, со сдержанным смешком продолжал Зимин. Вам еще только предстоит узнать, что за муравейник наш хваленый теплоход. Тяготы путешествия еще заставят Вас изменить решение.  А уж на всякие наши литературные выкрутасы я лично буду Вас приглашать. Вы, похоже, не понятно, правда,  почему - мое вдохновение.  А без него выступать на концертах - себе дороже.
Сомнительное, и я бы сказала скоропалительное утверждение - рассмеялась Ольга.
Время покажет.  Михаил Николаевич еще раз взял в темноте Ольгину руку и осторожно поднес к губам. Спокойной ночи загадочная женщина, которой под силу подарить удачу. Как видно, Вы с этой дамой – с удачей-то на короткой ноге.
Не обидитесь, если спрошу,  сколько лет Вам? Почему-то мне это важно.
Ничуть, Ольга улыбнулась в темноте. Мы с  Воронцовым учились вместе. Вот и считайте. Он, правда, постарше чуть-чуть, но совсем не на много.
 Да, да. Я так и представлял. Ольга с удивлением услышала горечь в интонации, с которой были эти слова сказаны.
И куда этот дурак смотрел? Он очень потерял в моих глазах. Жалко, что наши пути раньше не пересеклись. Рядышком ходили.
Не буду больше надоедать Вам. Спокойных  снов. Резко оборвав разговор, развернувшись, писатель зашагал прочь.
Ясности конечно  маловато, но стало как-то спокойней, - задумчиво сказала  сама себе Ольга. Заснула она мгновенно, словно провалилась в небытие.

Афины - первая продолжительная стоянка. Днем раньше теплоход на четыре часа заходил на один из греческих островов Киплады.
Красивое курортное место. Шикарные отели и пляжи на берегу. Экскурсионная программа не предполагалась. Походили по небольшому светлому городку, посетили базар, расположенный на живописных холмах с крутыми откосами. На долго пассажиры нигде не задерживались. Стояла изнуряющая жара. Путешествие по откосам отнимало силы. Так, что вскоре большинство собралось на пляже, вблизи лайнера, чтобы оставшееся время освежиться чистейшей голубой водой Эгейского моря, понырять, поплескаться, поплавать.
А нынче,  как по заказу. Жара спала. Легкий бриз полоскал полотна на флагштоках, предвещая интересный и неутомительный день.
Через час после швартовки судна, ослепительное афинское солнце высветило суматошную толпу туристов, сошедших на берег. По неустроенной озабоченности людей опытный взгляд сразу определил бы россиян. Отрицая возможность порядка, люди на причале искали друг друга, искали свои группы, своих гидов, свои автобусы. Вообщем,  -  обычная, и привычная им толчея и неразбериха.
Воронцов у причала поймал  Ольгу. Поехали с нами. Зачем тебе нужен этот бардак? Завезут еще неизвестно куда, если вообще в автобус попадете.
Как это? Не поняла Ольга.
А, так. Куда бы я не приезжал - везде картина одна и та же. Наши заражают своей суетой местные службы. В результате - одни автобусы уезжают пустые,  в других – людей, как сельдей в бочках. А кому - то приходится на своих двоих. Одни целый день на жаре голодные, а другие - стонут от обжорства. И все в итоге не довольны.
Так что давайте с нами. Лучший гид, лучшая программа, лучший сервис, включая транспорт.
Ольга Ивановна, воспользуемся возможностью - вклинился Сережа, увидев, что Ольга колеблется. Посмотрите,  что творится вокруг.
Уговорили, улыбнувшись, ответила Ольга.

Автобус карабкался в горы, увозя своих пассажиров все дальше от столицы.
Преодолев некоторую неловкость,  Ольга попробовала выяснить у соседки, куда они направляются?
Расслабьтесь, и не комплексуйте, живо отозвалась та. Доберемся до места, я Вас со всеми перезнакомлю. А куда мы едем – одному богу известно, ну, может быть еще нашему гиду, хотя это не факт.  Эта кодла горазда на экспромты. Знаю только, что, наверняка, это будет сногсшибательно. Город же посмотрим завтра. Сегодня там толчея, от жаждущих прикоснуться к руинам Акрополя.
Действительно, надо вписаться  - подумала Ольга. И стала прислушиваться. Экскурсовод интересно и, как-то, очень плавно вел рассказ о местах, мимо которых проезжали. Вскоре  к его монологу подключились пассажиры. В автобусе нашлись знатоки здешних мест и, час спустя, не было ни одного пассивного слушателя. А так, как среди экскурсантов были и профессиональные юмористы, и писатели, и журналисты, то, путешествие в автобусе, превратилось в интереснейшее познавательное и веселое действо. В какой то момент у Ольги   зародилось неожиданное для нее странное ощущение.  В душе  нарастало ожидание, и даже предвкушение праздника.
И праздник действительно наступил. После 4-х часов  подъема по живописным горным серпантинам, высоко в горах, почти в облаках - словно мираж - возникло крохотное белое горное селение. Казалось, оно парило над обрывом. Снизу это виделось, так сказочно прекрасно, что острое желание убедиться воочию, что это не сон, стало почти неодолимым. И в последний момент, когда красоты за бортом едва не послужили причиной трагедии, из-за того, пассажиры бросаясь от борта к борту,  в соответствии с логикой горных серпантинов, едва не опрокинули  автобус в пропасть, подъем кончился.
 В деревушке, к которой они так стремились, было  не более 10 дворов. Половина жителей занималась ковроткачеством. Остальные - резчики по прозрачному светло-зеленому с переливами  камню, который где-то рядом  добывали  в горах.
У домов люди в национальных одеждах. Все заняты работой. Никаких заборов. Даже  символично дворы не были разграничены. Полное ощущение того, что это одна большая трудолюбивая семья, нашедшая приют вдалеке от назойливых благ цивилизации.
Ольга быстро поняла, что задачей этого путешествия было – не только показать, познакомить, но и приобщить.  Возле каждого работающего мастера  экскурсовод останавливал группу. Сначала все наблюдали, слушали, задавали вопросы,  потом обязательно  кто-то из приезжих  задерживался у этого дома, чтобы попробовать ремесло на ощупь - своими руками. Остальные  двигались к следующему двору, к следующему мастеру,  и … дальше.
Ольга закончила свой маршрут у ткацкого станка. С техникой ручного гобелена она была знакома. Лет восемь назад по инициативе павильона культуры  ВВЦ,  был организован на теплоходе  выездной мастер класс.  Плыли по Волге, по нескольку дней задерживаясь в больших городах.  Ольга  в той поездке вела класс  плетения челноками – фриволите.  Попутно, сама она, пользуясь случаем, ходила на занятия к мастеру ручного  гобелена Вере Константиновне Орловой. Художник  и педагог от бога, с теплотой вспомнила Ольга. Надо же где  пригодилось. Ей захотелось ощутить нюансы различий схожих ремесел. Ковры – все-таки. Поначалу немного стеснялась, считая себя  городской дилетанткой. Но мастер, поняв, что  ученица с навыком и не без способностей, заинтересовался, ободрил и поддержал ее.  Переводчик им был не нужен. Дело и руки говорили сами за себя. Три часа пролетели в одно мгновение.
Ольга Ивановна, диктуйте  адрес, сказал наблюдавший некоторое время за ее успехами Зимин. Вам известно, что у Вас удивительное чувство цвета? Это не мое резюме.  Мастер велел обязательно до Вас это донести, а он знает, что говорит. Ему очень нравятся краски, которые вы ввели в зачин ковра.  Готовое изделие должно получиться красивым и необычным. В благодарность за новые идеи, и в память об  ученице, коих у него еще не бывало, мастер, закончив этот ковер, вышлет  его Вам в Москву.
Нет, ни в коем случае, -  запротестовала Ольга. Что я не понимаю? Ковры – его средство существования. И хлеб этот, уверяю,  весьма  не легкий. Достаточно на мои руки взглянуть. Ольга показала ладони со свежими пузырями мозолей. А вот адрес, если можно, этого селенья - узнайте. Да, еще  и полное  имя мастера мне понадобится. Вышлю ему из Москвы цветные фото гобеленов лучших российских мастеров. У меня есть такая возможность. Мое чувство цвета – это  их заслуга.
Что с руками то делать? Зимин, казалось, не на шутку встревожился.
Не берите в голову. Здесь же профессионалы трудятся.  Мне уже настойку принесли, сказала Ольга, окуная руки в небольшой тазик. Подержу  минут пять – все, как рукой снимет.
 А Вы,  мастерица, однако,- с ноткой изумления произнес Зимин. На вскидку это не просматривалось.
Подумаешь, отозвалась  Ольга.  Каждый человек камень за душой имеет. Другое дело – кто  бриллиант, а  кто и  булыжник. 
Что собрались? - кивнула она в сторону окружившей толпы.  Зря  время теряете?  Такой шанс.  Здесь можно приобщиться к мастерству, которое со временем станет делом жизни. Народное творчество вприглядку не постигнешь, не заболеешь им. Тут  проникновение необходимо. Это же – сгусток времен. Самая яркая, самая мощная, самая добрая форма наследия прошлого. Так, что дерзайте, пока есть возможность. А мои же усилия только мне и могут что-то дать.
Ольга Ивановна, не  скромничайте. Ведь Вы у нас человек необыкновенный. Даже краешек своих возможностей еще не обнажили. 
 Девочке нужно вниманием завладеть.  К знаменитостям потянуло. Зимину информацию выкладывает, Ольга бросила недовольный взгляд на Ирину. Надо как-то прервать ее и увести разговор в сторону- подумала женщина, но не успела.
Сережа, Вы позволите на обратном пути мне пообщаться с Ирочкой? - спросил Зимин.  Пересядьте, пожалуйста, к Ольге Ивановне, я это организую. Не волнуйтесь, у  меня чисто профессиональный интерес – заторопился  писатель, заметив, что Сережа  выискивает  глазами Ольгу.  Ольга Ивановна заинтересовала меня как неординарный типаж. Думаю, от Вашей супруги я узнаю больше, чем от нее самой. 
Увидев, что Ира зарделась от удовольствия, Сережа сказал:  Конечно, конечно, но учтите, Иришка, как всегда, наверняка, все напутает.
Ну, вот и решили. Зимин, с интересом наблюдал, как медленно тает  гневный блеск  в глазах  молодой женщины, задетой словами мужа. Девочка - то обидчивая, да и с юмором проблемы. Но,  повернувшись к Ольге, наткнулся еще на один сердитый взгляд.
Могли бы меня спросить - хочу ли я, чтобы обо мне судачили? Ольга нарочно выбрала определение пообидней.
Не сердитесь ради бога. Я ведь писатель, а этим все сказано. Помыслы мои чисты, поэтому и действия мои Вы должны понять и принять. С руками вы закончили?  Тогда, чем дуться, пойдемте-ка,  лучше, к корчме. Там сейчас такое начнется…  Мне по секрету доложили.
Действительно, на краю деревни у корчмы, состоящей из больших сложенных из камня столов под тростниковым навесом, и открытого очага, в котором, похоже, давно уже отгорел  огонь, два корчмаря  над углями с трудом проворачивали  тушу. Группа была уже в сборе.  Обсуждали дальнейший план действий. Гид предложил направить ходоков по домам. Здесь так принято.   В итоге, у корчмы собрались все от седых стариков в белых рубахах, до ребятишек, с любопытством снующих между ног.
А потом были песни, тягучее, почти черное местное вино, пляски, которым местные жители отдавались с детской непосредственностью, заражая  гостей. И еще мясо - вкусное и много.
День клонился к закату, а  уезжать очень не хотелось, однако надо было спуститься с гор до наступления темноты.
Обратная дорога, всем показалась на удивление короткой. В автобусе царила веселая непринужденная обстановка. Все были на подъеме и, несколько, навеселе.
Изредка  поглядывая на Зимина и Иру, понимая, что говорят о ней, Ольга,  первое время,   нервничала, но постепенно общее веселье увлекло ее. По приезде не стала никого ни о чем расспрашивать. Что рассказано - то рассказано. Раз допустила до этого - сама же и виновата.
А на следующий день - вопрос о том, в какой группе им путешествовать уже не стоял. Упущено время для первого знакомства. Да и Афины посмотреть хотелось. Впрочем, ни Ольга, ни ребята  ни о чем не жалели. Они вписались в коллектив, и их там приняли.
Как и предыдущий – этот день тоже был интересным, насыщенным,  и запоминающимся.  Поразил Ольгу экскурсовод. Мгновенно прочувствовав необычность аудитории, он так удивительно быстро вписался в атмосферу глубокого, острого, и, в то же время, веселого интереса, что казался членом этой команды. При этом, профессиональные знания и подготовка гида были такими, что он ни на минуту не отпускал внимание окружающих от темы экскурсии. Афины -  была его любовь.
А через пять часов, тепло, распрощавшись, человеком, который на короткое время  стал их другом, вышли из автобуса в центре города. До отплытия оставалось четыре часа. Времени в обрез, считая дорогу до теплохода. А, значит, только магазины.
Языка Ольга не знала, но Ирка с ее  английским, была бы сейчас Ольге только помехой. Нужно было присмотреть подарок Варьке – ее любимой внучке, ее слабости, ее отдохновению. Не только Ирину - никого  Ольга не допускала в эту затаенную часть своей души. Родственные отношения - дело тонкое, и создавать лишние узелки в переплетении своих семейных уз – очень нежелательно.
Понимая, что без языка, в незнакомом городе, не представляя  точно, что ей нужно - она почти беспомощна, Ольга стояла в растерянной задумчивости, соображая, на что решиться.
Как у мадам с греческим? - услышала она за спиной, и от неожиданности вздрогнула.
 Боже, как внезапно Вы  появляетесь. А с греческим - никак, удрученно ответила женщина.
Тогда, думаю, я могу быть Вам полезен. Молодежь Вашу уже отпустил. Поблагодарил Ирочку за рассказ и сказал, что остальную часть Вашей программы возьму на себя.
Михаил Николаевич, извините, но мне Ваше внимание кажется излишне назойливым, - не сдержалась Ольга. Потом, взяв себя в руки, проговорила: Ни к чему Вас своими проблемами грузить, да и пересуды разные. Вас все знают – начнут обо мне судачить. Нужно мне это? Я не из тех, кто плюет на чужое мнение.
Вы все еще сердитесь, что я вторгаюсь в Ваше прошлое. В глазах Зимина читалось виноватое понимание.  Простите. Сознаю, что сделал я это бестактно. Сработали  стереотипы. Позвольте же мне загладить свою вину. Обещаю, вопросами  не мучить, неназойливо держаться в тени и, даже, если хотите, появляться только тогда, когда во мне возникнет необходимость. Что касается проблем, думаю, они у Вас сейчас очень приятные, так допустите меня к ним, позвольте быть сопричастным в удовольствиях.
Хорошо. Считайте, что я оценила Вашу деликатность, с улыбкой  проговорила Ольга. Без помощника, к сожалению, мне не обойтись.
К тому же, грех лукавить, рассказчик вы отменный. И если бы не накладки, то о таком спутнике и собеседнике можно было бы только мечтать.
Прекрасно. Зимин просиял. Времени у нас  в обрез. Поэтому, полагаю, это будут только магазины. Я прав?
Выходит, что так. Хотелось бы в музеи попасть. Я  скульптурой больна. Ремесла, как Вы уже поняли, меня  тоже очень интересуют. Но работы ваятелей! …У них особое видение красоты объемов и форм в их совокупности. А руки! А,  да не ко времени разговор. На эту тему я могу говорить бесконечно, а времени,  действительно, осталось только на магазины.
Так, значит – скульптура, задумчиво произнес Зимин. Попробую прозондировать почву для тематической экскурсии в Риме "Творчество эпохи возрождения" со скульптурным акцентом - Микельанжело и его сподвижники. В нашей программе она не заложена, но вообще то – есть такая.
А, если не выгорит, сам объезжу с Вами все галереи, усыпальницы, и храмы с работами этих мастеров. Договорились?
Вы что?  О чем сейчас можно договариваться? Давайте сначала доедем до Рима.
Самое главное застолбить, Зимин подчеркнул слова выразительным жестом. Я же,  кажется, говорил уже, что качество моего собственного творчества зависит от количества общения с Вами.  Это многое определяет.
Ну, так что мы желаем приобрести? Что-нибудь из оригинальных,  характерных, но недорогих сувениров? Я правильно понял?
Не совсем. Ольга улыбнулась своим мыслям. Есть один интересный человечек - моя внучка - Варька. Ей семь  лет. Это моя слабость, моя подружка, душа, звучащая в унисон.
Хочется, чтобы от моего подарка ей было хорошо так же, как и мне здесь. Чтобы солнце, море, воздух, песни и радость. Утопия, конечно, но так хочется.
Кажется, я понял. Вам нужно в порт.
Да? Ольга с удивлением посмотрела на Зимина. Впрочем, выбора у меня все равно нет. Полагаюсь на Вас.
Михаил Николаевич стал глазами высматривать такси.
Вы, что?- поняв, испугалась Ольга. Мне это не по карману.
Каменный век, какой-то, – сердито пробурчал писатель. Я уж  не говорю о том, что вы меня, походя, обидели и даже, наверняка, не поняли чем. Предлагаете на окраину городским автобусом  плестись? Простите, но это какая-то ущербная  логика комплексующей женщины. Выговорившись, писатель с опаской поглядел на спутницу, ожидая резкой реакции. Но, похоже, Ольга проглотила этот его наезд.
Место, куда они прибыли, порт напоминало весьма отдаленно. Очертания больших судов лишь слегка угадывались вдалеке. Здесь же сновали утлые лодчонки, резко пахло рыбой. Все говорило о тяжелом труде и малом достатке.
У крайнего причала притулилась к скале темная неказистая хибарка. Именно к этой хижине и повел Ольгу ее спутник. Выглядело все это очень странным. Если бы не Зимин, не его уверенность, Ольга решила бы, что в таком утлом домишке, рыбаки хранят свои сети, или же, на худой конец,  - это грязная заплеванная пивнушка.
Но все оказалось куда интересней.  Кладом диковинных морских сокровищ, обозначила это место Ольга позднее в своем дневнике.
Господи, богатство-то какое, с удивлением восхищалась она. Ни в одном музее такого не встретишь. Много чего мои друзья, и сама я,  бывало, привозили с морей и океанов,  но что бы такое и столько! 
Зимин какое-то время довольно улыбался, наблюдая за ней. Потом быстро, быстро заговорил на незнакомом языке с хозяином.
Хозяин  потянулся к верхней полке  и что-то взял в руки,  небрежно, при этом,  смахнув рукавом с прилавка  сокровища, которыми Ольга так восхищалась.  Поставил на стекло   плетеную корзинку, в которой  с любовью долго, что-то протирал ветошью. Наконец, на раскрытых ладонях он протянул  большую красивую затейливую раковину. Не решаясь ее брать, Ольга в замешательстве посмотрела на писателя. И снова замкнулись их взгляды, отключая реальный мир, уводя сознание в непонятное, тревожное состояние.
Сейчас я все покажу и объясню  – сказал Зимин странным голосом.
Ему, похоже, тоже пришлось спускаться с небес на землю,- подумала Ольга
 Михаил Николаевич взял раковину в руки, заворожено посмотрел на нее и счастливо рассмеялся.
Давайте отойдем к свету. Зимин   за локоть подвел Ольгу к окну. Посмотрите на мои ладони. Раковина - море - это понятно. Он поднял руки. Видите, как она светится. Раковина действительно изнутри засветилась теплым матовым светом. Вот и - солнце. Теперь возьмите ее в руки и посмотрите  ее на просвет.
 Ольга посмотрела и ахнула. Внутри угадывалась большая круглая жемчужина. Она казалась чуть голубоватой на фоне сияния, излучаемого раковиной. Сказка, с дрожью в голосе прошептала Ольга. Даже страшно такое сокровище в руках держать.
Нравится?  Михаил Николаевич счастливо рассмеялся. Вот Вам - радость. Ну а теперь - послушайте.
Приложив раковину к уху, Ольга отчетливо  услышала  мелодию - нежную, завораживающую. Мелодию моря.
По-моему, все  условия выполнены. И, если  Варя хоть чуточку похожа на свою бабку, увидите поглупевшую от восхищения и растерянности  мордашку. Совсем, как у Вас сейчас.
Издеваетесь. Ввели в искушение. Вряд ли у меня достанет с собой денег, чтобы купить такое сокровище.
Какие глупые мысли  иногда роятся в этой  вообщем-то здравой головке?- с веселым сарказмом произнес писатель.
Что Вы этим хотите сказать? Я подарков не принимаю, - отрезала Ольга.
Да не кипятитесь Вы. Хотите сделать  девочке приятное? Я посодействую.  Тем более, что мне это ничего не будет  стоить. Да, да. Хозяин - мой большой друг.  Здесь я не впервые. Полгода  учил по-русски писать рассказы его сына. Жил он у меня в Москве. Парень не без способностей. Сейчас он выдает на гора такой русско-греческий компот, на который здесь есть спрос. Если не верите, могу предложить хозяину деньги - увидите, что получится.
Это все очень интересно. Я уже поняла – Вы кого угодно заговорите. Есть нюанс. Моей внучке я сама  своим подарком хочу принести радость.  Чувствуете разницу?
Убейте меня, - не чувствую, в тон ей ответил писатель.  Презент есть и будет Вашим. Девочке совсем не обязательно знать, как Вы его приобрели.
Ну, нет! Однажды я уже сделала подобную  подмену понятий. До сих пор эхом отдается.
 Как это? - брови Зимина взлетели вверх. Да, махнула рукой Ольга - не интересно.
Мне все интересно.
Ну, расскажу,  при случае.
Договорились. К теплоходу возвращаемся  берегом и говорим, говорим, говорим. А то у меня проявилось четкое осознание дефицита общения с Вами. Это в развитие той ночной темы.
Ладно, Ольга усмехнулась. Тем более Вашим  настояниям трудно возражать. Аргумент  - «чем черт не шутит?», хочешь, не хочешь, а присутствует. 
А успеем?
Сорентируемся, -  что за проблема?
Ольга Ивановна, - Зимин напрягся. Прямо не знаю, как начать? Боюсь встретить бурю возмущения. Пока мы здесь. Давайте и Вам подберем сувенир. Очень хочется, зацепить Вашу память своим подарком. Не смотрите на меня так, да, - подарком. Зимин почти умолял спутницу.
Нет!- отрезала Ольга. Неужели Вам нужно еще что-то объяснять? Вспыхнувшее злое раздражение, кажется, отодвинуло у женщины все остальные эмоции.
Объясняться  нужно мне, а не наоборот. Понимаю, что  надо. Вы   только себя в руки себя возьмите. Повод, и правда, очень серьезный.
Вспомните наш разговор на палубе. Десять минут - и все. Потом я до утра писал, и как писал. Перечитывал - у самого дух захватывало. Вспомните, как резко я оборвал разговор. Во мне все дрожало - к столу, к столу.
Вот и сейчас. Пытаюсь сделать Вам что-то приятное и получаю от этого  такое, о чем очень трудно рассказать. Заряд - не то слово. Окажись под рукой бумага, писал бы запоем - не о нас с Вами – нет! О многом.
Да не пугайтесь - сказал Зимин, увидев, как меняется  выражение Ольгиного лица. Напишу сегодня, обязательно напишу. Но даже наш еще совсем скудный опыт общения,  убеждает меня,  что нужна обратная связь.
Поэтому и навязываю Вам  свой подарок, чтобы хоть изредка присутствовать в Ваших мыслях. Чтобы мысли Ваши ко мне перетекали.
Странное желание. А Вас не волнует – нужно ли это мне?
Не рубите с плеча, не подумав, писатель сурово поглядел на собеседницу. Вдохновение - это очень серьезно.   Вы, наверняка,   в полной мере не  представляете себе, что это такое. Не боитесь ответственности? Не простят Вам этого. И потом ничего плохого  я не предлагаю. Просто прошу принять небольшой сувенир  в память о нашем совместном путешествии.
Зимин сказал хозяину несколько слов.
Лицо старика озарила улыбка, от чего оно стало похоже на весенний сморчок с огромным, как прилипший сучок,  носом. Он что-то быстро - быстро залопотал. Михаил Николаевич ответил. Некоторое время диалог  походил на жаркий спор. Наконец хозяин успокоился, и скрылся за дверью. Вернувшись, он положил перед Ольгой раскрытую коробку, в которой лежало красивое ожерелье из небольших, причудливо закрученных  ракушек.
Всмотритесь внимательно. Здесь в каждой ракушке тоже жемчужина. Раковины уникальны, к тому же, совсем раскрыты, поэтому и  жемчуг  на виду. Смотрите, как на свету он играет. А как подобраны жемчужины.  По краям- белые,  дальше  - бежевые, желтые, розовые, серые жемчужины. А центральная - черная. Великолепное украшение.  Я держал его в руках однажды и очень жалел, что нет достойного объекта, которому  мне захотелось  бы его вручить. Нынче  же делаю это с удовольствием и не без корысти.
Ольга ничего не могла с собой поделать. Не могла оторвать глаз от ожерелья.
Оно Ваше, сказал Зимин, наблюдая за ней. Трясущимися руками Ольга взяла бусы. Беспомощным, но счастливым взглядом посмотрела на писателя. Взгляды их снова замкнулись, и Ольга могла поклясться, что Зимин в этот момент тоже  был счастлив.
Порывистый прибрежный ветер, быстро привел женщину в чувство.   
Так о чем Вы так темпераментно спорили с хозяином? С долей ехидства, предполагая ответ, спросила она.
Не спорили мы. Как я  сказал,  такое  ожерелье я уже  видел у него. Думал, что единичный экземпляр, и боялся, что  кто-то эту красоту уже купил.  Старик поведал,  мне, что младший  сын  его на Фиджи выращивает жемчуг. Время от времени  товар  поставляет отцу в лавку. На подобные украшения -  спрос у итальянцев и американцев.  Дед почти взвыл от восторга, что, есть хороший экземпляр, и  сегодня у него есть возможность оказать мне услугу. Я заупрямился. Сработал комплекс, подобный Вашему. Но он взял только часть денег.
Видите? Права, значит,  я?
Не путайте божий дар с яичницей. У него одни причины так поступать, а у меня другие.
Это – точно. Не пойму только, у кого тут божий дар, а где яичница. У него - благодарность, а у Вас, как сами говорите, - корысть.
Ого, а Вы кусаетесь, усмехнулся писатель, и замолчал, окунувшись в свои мысли. Некоторое время молча шли по берегу.
Ольге стало  не по себе. Обидела человека, который за короткое время сделал ей столько хорошего. Очень хотелось прервать молчание, но  решиться на это почему-то было трудно.
Заговорил Зимин. То, что мне уже рассказали  - очень интересно. Однако, чтобы понять, Вас обязательно нужно разговорить. Иду и мучаюсь, как это сделать, и с чего начать?  Времени не много, а вытащить из Вас все существенное нужно обязательно.
Зачем Вам это? Вы же не собираетесь обо мне писать. На палубе совсем о другом речь шла.
Радуясь тому, не обида определяет общение, Ольга возражала  по инерции.
Отвечу избитой истиной. Будущего, нам знать не дано. Писателю же - каждое слово  в строку - парировал Зимин. Тем более, суть моей энергетической связи с Вами, мне пока не ясна. А она есть. В это поверили даже Вы.
Посмотрите на эти суденышки,  кивнул головой в сторону моря, писатель, меняя тему. Я много мог бы рассказать о местных рыбаках. Не единожды приходилось  с ними в море выходить. Но длинный это рассказ, да и не хочется на ходу, тем более, что не обо мне речь. А вот о чем я по-настоящему жалею, так  о том, что не привелось Вам отведать их рыбы. Удивительно они ее здесь готовят. Вообще, рыбу и морепродукты надо пробовать в каждом порту. Везде своя культура приготовления. А омары. Греческое омары ,  совсем не то, что омары, приготовленные в Италии, Франции, Испании или Турции. Только через одно это можно понять, как щедра наша планета и как талантливы люди, ее населяющие. Вы хотя бы единожды попробовали этого зверя, чтобы было с чем сравнить?
О,  мой  гастрономический опыт в этом ключе весьма своеобразный, - с улыбкой ответила  Ольга.
Давно, еще в 60-е годы на острове Попова - это на Дальнем Востоке, в экспедиции, мы занимались заготовкой морских гребешков. Так вот, однажды шторм две недели не отрезал нас от  материка. Был у нас МРС. На нем в такую погоду от берега не отчалишь. Вот и питались вермишелью с вареными морскими гребешками. Помню, что было сытно, но жутко надоела такая еда.
Интересно, интересно. И это я   выхваляюсь перед Вами, что ходил в море с рыбаками. Расскажите.
Ой, Михаил Николаевич,  жизнь длинная - всего не расскажешь. Да и интересен человек, на мой взгляд, не прошлым, а тем, что  сегодня он из себя представляет. Прошлое, конечно, тоже значимо, но только, в основном,  как собственная история.
Поразительный  Вы человек. На все у Вас свой взгляд, и как правило, очень не стандартный.  Не со всем я согласен.  Но, интересно.
Когда это Вы успели  разглядеть?  съерничала Ольга.
Длительный опыт профессиональных наблюдений. Давайте помолчим немного. Мне нужно переварить то, что   рассказали.
Спустя  время писатель проговорил. Куча вопросов. Задавать их буду понемногу и постепенно, чтобы продраться через Ваши колючки и частоколы. Чувствую, что очень не хотите раскрываться.
Кому же охота, чтобы его препарировали?
Не скажите.  Мне так надо Вам кое в чем признаться. Тайну, пока еще сокровенную  перед Вами открыть хочу.
Ольга напряглась. В ней боролись желание остановить Зимина ( она боялась его тайн) и острое любопытство.
Нужно решиться - сказал Михаил Николаевич. Без этого все равно не обойтись. Поверьте,  я не помню, чтобы мне когда-нибудь было так трудно.
Писатель вздохнул, передернул плечами,  шумно вобрал в себя воздух и начал.
За несколько дней нашего знакомства, я написал маленькую, но, по-моему, удачную, изящную вещицу. Уверен, что не без Вашего участия. Зримо чувствую Ваше влияние. Прямо, как наваждение какое-то. Раньше подобного ( я имею виду свою новеллу и не только)  я не выплескивал. А тут – взрывом. Не уверен, что шедевр  получился, но есть ощущение удачи.
А волнуюсь я оттого, что то, о чем я попрошу очень важно для меня.
Прочтите, пожалуйста, эту вещь. Я знаю, нет, просто уверен, чтобы удача ей сопутствовала - первым читателем, первым критиком должны быть именно Вы. Трудно, наверное, понять, как это важно для меня. Чувствую, что не очень - то Вы верите в то, что со мной что-то происходит. Мне и самому, порой, все кажется бредом. Но вот что-то уже родилось, и это - реально. Прочтите, может быть и Вам станет понятней, в чем суть происходящего.
Рискуете, Михаил Николаевич. А, вдруг, я окажусь недостаточно тонким ценителем ? - с усмешкой спросила Ольга. Она с самого начала  этого откровения почему-то изо всех сил  старалась сдерживать собственные  эмоции - быть вне того, что волновало писателя. Но когда она взглянула на Зимина, усмешка сползла с ее лица. У Михаила Николаевича дрожали губы.
 Хорошо, - серьезно проговорила Ольга, тронув его за руку. Я прочту, обязательно прочту.
Ольга Ивановна, - в голосе Зимина  Ольге послышалось болезненное смущение. Все силы это откровение у меня отняло. Сам  же вас на этот пеший поход спровоцировал. Теперь стыдно – мочи нет. Не обессудьте,  в другой раз походим и поговорим. Ладно?  Но прогулка за мной, договорились? Сейчас только бы на трассу выбраться, да такси поймать – на большее меня не хватит.  Не обиделись?  Зимин с тревогой вглядывался в лицо спутницы.  Она понимающе и благодарно улыбнулась ему в ответ.
Только  на подходе к своей каюте Ольга поняла, как устала сама.  Так много эмоций чужих и своих выплеснулось за это время,  что захотелось  уединения. Хотя она понимала, что тайком потихоньку пробраться в свою норку ей не удастся. Ирка, наверняка,  сгорает от любопытства, и жаждет обмена информацией.
Так  все и произошло. Ребята, похоже, давно  вернулись с берега.
 Ирина вертелась перед зеркалом, примеряя покупки.
Ольга Ивановна, смотрите!   Как, Вам? Ира крутанулась перед ней в обтягивающем сарафане из серой лайки, отделанном парчовым шитьем.
Сарафан, действительно, был очень красивым. Он струился по телу, создавая замечательный эффект змеиной кожи.
Это еще не все, не дав сказать Ольге ни слова, продолжала невестка: красный шифон. Батик. Чувствуете, какие переходы - пурпурный, алый, красный. Шарф широченный. Вот так, смотрите,  набрасываю его – и никакой блузки. И  туфли  в придачу из кожи   красной змеи.  Да, да цвет натуральный. Я специально выясняла. Даже название змеи записала. Они в перуанских Кордильерах водятся. Шик, а?
Да, впечатляет - сказала Ольга, думая про себя, что надо бы больше  внимания уделить Ириным покупкам. Для невестки это важно. Но не справившись с собой, - съязвила: Змею не жалко? Раритет, как я понимаю?
Ириша, кончай, вмешался Сережа, упредив ответную реакцию жены.  Ольга Ивановна едва на ногах  стоит, не видишь, разве?
Господи, дал же бог. Всегда, про все и всех  он понимает - со щемящей признательностью подумала Ольга.
Ира вскинула на мужа глаза, в которых явно сквозило разочарование.  Жалко, я хотела, чтобы Ольга Ивановна оценила рюкзачок, который  мы Вере нашли. Удобный и легкий, опять же – не музейный вариант, отпасовала она в ответ на выпад свекрови.  Взгляните, Ирина умоляюще глянула на Ольгу, Вы лучше оцените - пригодится он дочке  в горах,  или надо что-то еще искать.
Ира, уймись! Уже строго сказал Сережа. Успеете еще все обсудить. Вариантов пока все равно нет. Слышишь, трап уберают уже.
Да, что ты рот мне всегда затыкаешь? - Ирина сердито передернула плечами.  Сам ничегошеньки в женщинах не понимаешь, а пытаешься нами руководить. Думаешь, Ольге Ивановне не нужно, чтобы мы  все вместе порадовались и ее покупкам?
Сколько же в ней мелкой бабской суетности – с досадой подумала Ольга.
Какие покупки, Ира!  Не видишь, разве, что Ольга Ивановна налегке пришла? –  отрезал Сережа, исподволь бросив на мачеху изучающий взгляд.
Как, так? – разочарование молодой женщины было явным. Такой гид у Вас был.
Купила, купила кое-что, не волнуйся.  Попозже покажу, немного смутившись, ответила Ольга. Устала я очень. Берегом шли – ноги не держат.
Варьке,  небось, сюрприз,  с доброй лукавой улыбкой произнес Сережа. Покажите.  По глазам вижу - что-то греет Вам душу.
Ну, никуда от него не скроешься. Страшно даже - поежилась Ольга. Потом  молча выложила  из сумки на стол свои приобретения. Увидев недоуменный взгляд, она  поднесла   раковину  к свету. Дети онемели. Глаза у Иры расширились.
Где, где Вы это купили? - спросила она, заикаясь от волнения. Взяла в руки ожерелье и ахнула.
Сережа, бежим. Я не могу. Где? Ольга Ивановна?
Успокойся, Ирочка. Уже поздно. Да, думаю,  и не продадут тебе такое. Мне просто случай счастливый выпал. Потом как-нибудь расскажу. Сейчас мечтаю добраться только до подушки. На ужин не пойду.
Это Зимин, да? Не могла успокоиться Ира. Знала же, что всем вместе надо было  идти. Уступите, ожерелье, Ольга Ивановна, ну уступите, - попробовала  она выпросить.  Зимин еще какими-нибудь диковинами  Вас удивить успеет. Тут поговаривают, что он все побережье от Гибралтара до Турции пешком исходил. А к  новому сарафану – да такое украшение. Представляете?
Ольга покачала головой. Не могу, Ириша, и хотела бы, да не могу. Позже, при случае, расскажу почему, а сейчас, прости, устала очень.
Она скрылась за дверью своей крошечной, безоконной каютки.
Скинув туфли, устроилась на полке, подобрав под себя ноги, и укрылась  одеялом.
За стеной тихо переговаривались дети. Испортила Ирке настроение - подумала женщина. Значит, вечер у Сережи будет разбит. Ох уж эти неутоленные желания. Увидела, загорелась, а сделать  ничего нельзя. Я еще уперлась. Ей это и не понятно, и обидно.
Хлопнула дверь. Ушли. До утра, наверное,  засыпая, подумала Ольга.
Стучали в дверь. Просыпаясь, Ольга медленно приходила в себя.
Говорила же, что  спит она, - услышала  голос невестки.
Входи, входи, молодец, что разбудила? -  Ольга поднялась с полки.
Можно? Вместе Ирой вошел Зимин.
Отплываем. Жалеть будете, если не увидите удаляющиеся Афины на холмах, да еще в темных, темных сумерках. Я искал Вас во время ужина.
Вот. Зимин протянул папку. Листы могут быть перепутаны, но они пронумерованы. Если бы не Ирочка, ходить бы с ней мне целый вечер.
Ольга Ивановна, представляете,  встряла в разговор Ирина.  Мы с Сережкой ждем  заказанные коктейли. Вокруг полумрак, тихая музыка.  Вдруг меня Зимин на танец приглашает. Ни одной танцующей пары – только мы с ним. Я чуть не задохнулась от гордости. Все взгляды на нас. Я головой верчу - эффект  отлавливаю. А он мне, вдруг, - бац, – и ушат воды на голову.
А где, говорит,  Ваша свекровь? Почему на ужине ее не было?  Пришлось вести его к Вам - куда деваться?  Даже  выпивку  ради компенсации не потребовала.  А ту, что заказала, Сережка, наверняка,   оприходовал. Но разве я могла отказать такому мужчине?
Выпивка за мной,  Ирочка. Зимин поднес руку молодой женщины к губам.
Обещаете? -  Ирина пыталась утвердиться на плацдарме. А  это что? – она глазами показала на папку.
Новая повесть. Михаил Николаевич хочет, чтобы я прочла.
А мне можно почитатьь, или у Вас с Ольгой Ивановной уже какие-то личные секреты имеются?
Можно, конечно. Я даже рад буду. Но только после того, как всю новеллу прочитает Ольга Ивановна - серьезно и строго ответил  писатель.
Даже,так!  Приоритеты определили. Тогда я обиделась и ухожу,  - демонстративно поджав губы, сказала молодая женщина.
Не забудьте, коктейль за мной,  в след ей крикнул писатель.
С  интересным характером невестка  у Вас. Интуиция - налицо. Как насчет секретов угадала, а? - усмехнулся  Зимин.
Неужели так устали? - он перевел взгляд на Ольгу. Я, например, давно в форме. Жалко такой вечер терять. Давайте посидим на палубе, на огни посмотрим, может быть, и потанцуем.
Хорошо. Ольга улыбнулась писателю благодарной и немного усталой улыбкой.  Сейчас приведу себя в порядок. Подождите   в  салоне  на корме. Там  уютно.
А если я  за стенкой у ребят побуду, не  будете возражать? Угнетает популярность. Все, кто ни попадя в друзья набиваются. Раньше  нравилось, а сейчас это утомляет. Невидимкой стать хочется.
Обратная сторона медали, что же Вы хотите?
Верно - ответил Зимин через стенку. Четко мысли формулируете. Не удивлюсь, если эпистолярным ремеслом тоже балуетесь.
Лукавит, подумала Ольга. Сорока на хвосте принесла - Иркина работа. Дудки, меня на эту тему разговорить не удастся.
Знаете, что гложет меня сейчас? - продолжал  Зимин. В голове , давеча, мысли  не мелькнуло,  что Вам тяжело. Собой занят был. Мне стало трудно – и это все решило. А если бы, нет?
Нормальный мужской эгоизм - весело ответила Ольга.  Только лишнего не берите на себя, ладно?  Я устала, конечно, но могла еще идти и идти. Тут другое.
 Не люблю расстраивать людей.  А тут  - Ваши подарки. Показала ребятам. Не могла не показать. Похоже, Ирине все впечатление дня смазала.
Загорелась, а сделать уже ничего нельзя. Думаю, вы представляете ощущение упущенных возможностей.
А у меня - патология.  Обижу кого – меня  силы покидают. Сразу становлюсь хуже выжатого лимона. Хотя куда уж хуже.   Поэтому избегаю конфликтов.  Иначе  бы давно в Опалихе на кладбище переселилась. Но  иногда случаются  непредвиденные ситуации, как, например, сегодня. И не конфликт вроде, а вот задела девчонку.
Успокоили. Умеете Вы зубы заговаривать, гляжу, – писатель постучал в двери костяшками пальцев. Поторопитесь.  Отплытие прозеваем.
Пара минут. Отвлекаете. Вместо того, чтобы  причипуриваться, я с Вами лясы точу.
А вы совмещайте. Не умеете? Все у вас не как у людей. Интереснейший Вы типаж - для писателя это находка. Не обижаетесь?
Ну что Вы, сказала Ольга, выходя из своей каюты. Я в курсе, чем вызван Ваш интерес к моей персоне.
Удовлетворенно оглядев спутницу, Зимин посоветовал ей захватить  что-нибудь теплое. И сейчас наверху  свежо, а будет еще прохладней. Все таки в ночь уходим.
На палубах был аншлаг. Трудно даже представить,  где столько народа можно разместить, - подумала Ольга, продираясь за Зиминым на корму.
 Легкие толчки, которые стали уже привычными и узнаваемыми, возвестили о том, что теплоход отчалил.
Ольга замерла в оцепенении.
Вид был потрясающий!  Едва заметно  расширяющаяся перспектива за счет растущего угла обзора  постоянно меняла  впечатление, захватывая все новые районы уже подернутого сумрачной дымкой города. Словно  мазки художника - импрессиониста  - эти замки и строения среди зелени на холмах, подумала Ольга, удивляясь пришедшей на ум аналогии. Синее, темнеющее небо, с причудливо раскрашенными  заходящим солнцем в розовые и золотые тона облаками только усиливало это сравнение.
Впечатляет? – довольно спросил Зимин, и за руку  подвел Ольгу к свободному столику у самого борта.
Заказал - поняла Ольга.    Любопытно, деньги, или авторитет  на него работают? – царапнул вопрос.  Представляю, что стоило официантам держать  столько времени этот стол свободным.  При случае пораспрашу, решила, женщина, удивляясь тому,  что ее волнует, этот вопрос. Да, мало ли,  как  Зимин мог разбираться со своими проблемами,- ей то что, до этого?
Михаил Николаевич, отвлекаясь от непонятных мыслей, произнесла Ольга, сразу  предупреждаю -  танцевать не пойду.  И не приглашайте. В такой толчее только виноградное сусло ногами месить.
  Посижу и посмотрю – с удовольствием. Хорошее место и  время Вы выбрали. Чувствуется рука мастера. Ольга замолчала, не желая словами портить впечатление.
 Жаль фотоаппарат не захватила. Вон, лунная дорожка, какая, - спустя время произнесла она. Удивительно емкое время дня. Пять минут назад солнце провожали. А теперь, гляньте, что с красками творится. Только что небо было ярким и ласкающим взгляд, а сейчас,  оно  кроваво – бордовое, почти зловещее. А  облака? Почти черные на этом жутком фоне, они как бы зависли, смыкаясь с ореолом освещенного города.  Жизнь прожила, а такой картины не наблюдала.
Верно. Зимин тоже провожал глазами удаляющийся город.  А Вам не кажется, что, чем дальше удаляемся, тем больше отблеск  городских огней напоминает северное сияние?   Особенно это впечатляет сейчас, когда город уже скрылся.
Нам с Вами вместе бы дневник путешествия вести. Неплохо получилось бы, а?- писатель лукаво  подмигнул собеседнице.
Мысль, - подумала Ольга.  Надо, действительно, записывать свои впечатления.
Вечер длинный, Ольга Ивановна,  произнес Михаил Николаевич, меняя тему.  Успеем мы, с Вами и помолчать, и посмотреть, и потанцевать, а сейчас мне хочется выпить. Зимин кивнул официанту.
Им принесли графин с коньяком, сухой мартини, фрукты и немного незнакомой Ольге закуски. Чокнулись молча, улыбаясь каждый чему-то своему.
И Вы могли бы такой вечер пропустить? - спросил Зимин.
Ольга помолчала немного.  Если не ведаешь, что теряешь, то и не жалеешь ни о чем, - тихо возразила она. Ей было очень хорошо, и в полемику вступать не хотелось. Она понимала свое состояние. Понимала и то, что не в последнюю очередь вызвано оно тем, что так внимателен к ней этот едва знакомый чужой человек.
Зимина узнали на палубе.  Прислали шампанское, стали подсаживаться посторонние. Очарование вечера испарилось.  Улучив момент, когда писателя отвлекли, Ольга тихо, незаметно исчезла.
Она спустилась  на две палубы и, найдя себе укромное местечко, устроилась в кресле, уверенная в том, что Зимину скучать не дадут, и  довольная тем, что захватила теплый жакет.
Отключившись от событий наверху, Ольга размышляла о том, что завтра напишет в своем дневнике. Простое описание маршрута ее не устраивало, а в ощущениях - пока был сумбур. Время бежало незаметно, да и не следила она за ним. Из-за этого, подойдя к своей каюте и увидев на пороге встревоженных детей и Зимина, страшно удивилась.
Вы куда исчезли? Мы облазили весь теплоход - задохнулся от возмущения Зимин.
Ну, вот, и Вам вечер испортила. Ну что за день у меня  сегодня?  Со вздохом, виноватым голосом произнесла Ольга.
Захотелось побыть одной. Вы уж простите.  Не смогла предупредить. Вас увели, - думала на долго.
 Ой, ли? -  писатель бросил сердитый взгляд. Потом, остывая, добавил:
Ладно, прощаю.  Коль все в сборе и все в порядке, не буду на ночь настроение  портить. Спокойной ночи.  Зимин  повернулся и пошел прочь.
Ольга Ивановна, а ведь Вы ему голову заморочили. Ишь, как распсиховался, ехидно съязвила Ира.
Нет, Ирочка, тут другое.  Прочтешь его новеллу, тогда и поговорим.
 Вас я тоже испугала? - с тревогой спросила она.
  Вы, что?  Заблудиться здесь невозможно, маньяков и каннибалов пока не наблюдалось, так, что все в порядке. Сережа ободряюще улыбнулся.  Зимин оконфузился. Дама от него сбежала. Он копытами и засучил.
Острозубый циник.  Весь в отца. Ольга легонько хлопнула Сережку по спине. Пошли спать. Она  первой шагнула в каюту.
За ночь погода испортилась. Холодный ветер пригнал свинцовые тучи.  Море потемнело и насупилось. На палубах стало зябко и неуютно.
Сославшись на то, что плохо переносит качку, Ольга попросила ребят ее не беспокоить и на целый день закрылась в  своей крошечной каморке.
Вновь и вновь  перечитывала она рукопись. Повесть была короткой - почти рассказ. Она была ошеломляюще неожиданной.  Пожалуй, с такой глубокой и емкой литературой Ольга  сталкивалась  только в рассказах Федора Абрамова, опубликованных в «Октябре» лет пят назад.  Вскоре после смерти писателя. Но там было  все другое. Другая тема, другое настроение.  Зимин написал  очень светлое произведение,   насквозь пронизанное  тончайшим юмором, хотя веселой зарисовкой его не назовешь. Нет. В нем все было значимо.
Что  за жуткий потенциал скрыт в этом человеке? Ольга зримо ощутила, что повесть - это лишь  предтеча  вулканического извержения,  готового со взрывом устремиться на свободу. И, что время, когда свет этого потока прольется  не на избранных, а на очень и очень многих, наступит  скоро. Скорее, пожалуй, чем ожидает сам автор.  Неужели это  я помогла сдвинуть камень, который оказался последним в груде,  закрывающей  выплеск таланта, со страхом, на грани ужаса и непередаваемым  восторгом думала женщина.  Ольга знала, что так бывает. Редко, но бывает, когда случайным событиям удавалось вычленить, высветить грани таланта личности,  после чего,   этот избранник судьбы, как искусный ювелир, филигранно доводил  грани  возможностей до совершенства.
На следующий день после обеда, ребята поломали свой устоявшийся распорядок. Сережины шахматисты, сидела по каютам, ну а у бассейна делать, вообще, было нечего.  Наверху  холодно, до вечера далеко и они вернулись в каюту.
Ольга вызвалась почитать повесть вслух.
Дорого яичко к христову дню, - без восторга пробурчал Сережа. На душе муторно, никуда не тянет - можно и послушать.
Не ворчи, как старый дед, раньше времени. Посмотрим, что останется от твоего скептицизма через пару часов? - подковырнула его Ольга. Действительно, впечатление от повести было настолько сильным и неожиданным, а Ольга за полтора дня, проникшись этой вещью, читала так вдумчиво и выразительно, что, забыв о времени, и распорядке, ребята до глубокой ночи слушали, затаив дыхание. До самой последней точки.
Когда она смолкла, на минуту  в каюте повисла тишина.
Спасибо, осипшим голосом поблагодарил Сережа.
Мне - то  за что? Такое чтение – мощнейший стимулятор. Словно в живой воде искупалась,-  Ольга и не пыталась скрыть волнение.
Есть за что, не только за чтение - сами знаете. Сережа вдруг разволновался.
Ольга Ивановна, а ведь это страшно. Добро и зло, сами знаете, часто об руку ходят. А что если перепутаете?
А ты ничего сейчас не путаешь? – женщина ощетинилась. Даже, если и так?  Что  ты предлагаешь?  В монастырь уходить? Без людей –то не проживешь.
Сама, порой, пугаюсь, сникая, добавила она.  А иногда кажется, что ерунда все это. В жизни,  каких только совпадений не бывает.
Ольга Ивановна, только и мог произнести Сережа, укоризненно качая головой. 
Ну, хорошо, Ольге не терпелось закрыть тему. Раз так, - пользуйтесь, пока я жива и люблю вас.
Ну, что - спать?
Уснешь тут.  Не духом единым жив человек. Где в такое время, и в такую погоду подхарчишься? Ланч пропустили, ужин - тоже сварливо бурчал Сережа.
И потому, что он никак не мог успокоиться, Ольга поняла, что  Сергей  все еще усмирял эмоции.
Будет тебе ужин.  Ольга вернулась из своей каюты с бутылкой Хванч Кары. Закуска – в холодильнике.
А я спать.  Спокойной ночи. И она  скрылась за дверью.
 В каюте было душно. Вентиляции в ее каморке не было. Вероятно, по изначальному замыслу, это была подсобка, или кладовка, пока  чья-то оборотистая лапа  не включила эту площадь в свою статью дохода.  Обычно, ребята, закрыв окно, запускали  на полную мощность кондиционер. Но сегодня просто забыли об этом.
  Сережины слова не выходили из головы.
Пытаясь анализировать  ощущения в их взаимосвязи, Ольга уснула только под утро.
А утром, не выспавшаяся, а потому - разбитая, искала Зимина, мучительно думая, что и как сказать. Прошло два дня. Он ждет. Для него это важно. И ей было страшно. Как тут расскажешь словами о потрясении, которое испытала?
Писателя нигде не было. Теплоход - как город, - с усталым раздражением думала женщина. Если не знаешь, где человек живет, - в жизни не найдешь.
Раздосадованная, измотанная бессонной ночью и бесплодными поисками, Ольга вернулась в каюту.
Буквально следом за ней туда же ввалились Воронцов с Локтевым. Накануне, похоже, у них была бурная ночь. Хмель еще угадывался в глазах, да и держались они несколько развязано.
Мадам, манерно куражась, произнес Локтев. Вечером извольте явиться в актовый зал. И никаких отговорок. Локтев пьяно погрозил пальцем.
С какой стати? -  преодолевая брезгливое раздражение, ответила Ольга. Не пойду я. Нет ни сил, ни настроения.
Мадам шутит. На лице Локтева играла нахальная, сальная усмешка.
 Прийдете. Как миленькая прибежите.
Ольге стало противно и очень обидно от такого хамства.
Олег, уйми его, и скройтесь - меня ждут.
Ах, ах! Думаете, все в Вас нуждаются? Много берешь на себя, тетя.
Ольга рванулась к выходу.
Стас, заткнись. Воронцов удержал Ольгу за руку.
Не сердись на него. С перепоя он вечно несносен.
Мишка еще вчера попросил нас позвать тебя. Днем ты на глаза не попалась. Ну а потом под такой самосвал попали - до сих пор кураж наружу просится.
Приходи, Оля. Михаил очень просил. Он вбил себе в голову, что без тебя все пойдет насмарку.
Там интересно будет - отдохнешь, развеешься, а то вид твой  сегодня и правда не очень.
Ну, да. Он с вами куролесил, провалится, а грехи на меня потом спишут. Приду. Козлом отпущения быть не хочу.
Козой, козой - противно хихикнул Локтев.
Хватит, Стас - одернул его Воронцов. Значит - в восемь в актовом зале. Втроем приходите.
Олег, передай Зимину. Давал почитать - ответила она на немой вопрос во взгляде.
Есть! Шутливо  щелкнув каблуками, Воронцов взяв Локтева за плечи, и нетвердой походкой вывел того из каюты.
Ольга долго не могла успокоиться. Что это?  Может быть, этот тип - всегда такой? Вряд ли. Зимин  едва ли обратился бы  с просьбой к человеку, в чьей корректности не был  уверен. Напился? Нет. Чем-то я его задеваю. Иначе и пьяный не вел бы себя иначе.
А его ли одного? Ольга задумалась. Надо бы держаться от них подальше. Но сейчас это было уже совсем не просто. Ощущение реальной сопричастности  третий день тревожило ее. Себе врать она не могла.
Если Зимин действительно так талантлив, то, что это такое - ответственность, которая еще только  маячит перед ней? Каким образом она оказалась втянутой в этот водоворот?
Воронцов держал им места в первом ряду. Ирина, оценив ситуацию, гордо оглянувшись, потащила Сережу по проходу вперед. Ольга только отмахнулась, давая Олегу понять, чтобы он успокоился, и села в тени колонны подальше от сцены.
Ей хотелось ясности, хотелось, чтобы успокоилась душа.
Она не обманывала себя. Михаил Николаевич уже не был ей посторонним, чужим человеком. И хотела она того, или нет - отношения их вышли на какой-то разлом, за которым был страх. Страх, - в первую очередь,  за огромный талант, страх за себя, своих близких, за него, наконец.
Поэтому то и решила она, собираясь на концерт, сесть подальше и попытаться посмотреть на ситуацию со стороны,  стараясь не попасть под  мощное обаяние автора, и попытаться расставить все точки над i.
Зимин легко вскочил на сцену. Выглядел он замечательно - стройный, подвижный, нарядный.
Быстро отыскал Ольгу глазами. По лицу его мимолетно проскользнула тревога. Потом он улыбнулся ей, опять-таки одними глазами, после чего поздоровался с залом.
Ольга Внимательно слушала, посматривая вокруг, и думала. Как это ему все удается? Как подчинил себе зал!  Как он темпераментен, ироничен, удачлив, смешон, трагичен, наконец. Привычка к сцене, конечно, но тут актерский талант нужен. Большому человеку, если что дано - то много. Он же уверен в успехе.
Но уж тут-то я совершенно не причем. Я  и раньше видела его концерты - пыталась она себя успокоить. Однако, кошки  на душе скребли.
Зимин на Ольгу не смотрел. Он знал, что встретит грустный взгляд человека, находящегося в смятении. Взгляд человека, познавшего, что любая ноша должна иметь предел. Надорвешься – не поднимешься.
На следующий день Ольга завела дневник. И ему, как близкому другу она доверяла свои сомнения, общалась с ним,  как с собеседником. И удивительное дело, тревожные мысли отпустили ее, действительность стала восприниматься проще.
В дневнике же Ольга пыталась записать и впечатления от увиденного и пережитого.
Давалось  ей это не просто. На бумагу ложились сухие и невыразительные фразы. Только отдельные, порой, незначительные моменты,  так или иначе, тронувшие ее, вырисовывались в емкие выпуклые фрагменты. Так в Венеции, встречи, с которой Ольга очень ждала, ее не поразили ни каналы, ни путешествие на гондолах. Хотя, конечно, она с интересом отмечала - двери, открывающиеся прямо в воду, узенькие в полметра переулочки, разбегающиеся веером от каналов, радостную, приветливую перекличку гондольеров. Но все это было не ее. Как будто понарошку. Будто Ольга присутствовала на спектакле и даже участвовала  в нем.
Зато впечатление от ночной площади Сан Марко были незабываемыми. Город отдыхал, освободившись, от надоевших суматошных туристов. Венецианцы,  от мала до велика, сбросив, сдерживавшие их днем путы, от души веселились, устроив сами себе праздник. Площадь большая. В каждом углу - своя музыка, свои развлечения. И море огней. Фейерверки, факелы в руках. Хлопушки, шутихи, мигающие светящиеся фонарики.
Возвращаясь под утро на корабль,  Ольга попыталась поговорить об этом с Зиминым. Она опасалась, что у нее проявился какой-то комплекс, какая-то  ущербность. Впечатления спутников, ей казалось, были иными, чем у нее.
Вывод один.  Вы очень русский человек - задумчиво произнес писатель. Наверное, ездили много  по необъятным просторам нашей Родины? Признайтесь,  путешествовали?
Что было, то, было - никуда не денешься. Ольга в темноте улыбнулась, удивившись его выводу.
Русская природа, язык и культура очень самобытны. Они так емки и с такими глубокими корнями, что более или менее впечатлительный человек, окунувшись в эту бездну, становится ее пленником, иногда сам не сознавая этого. Все иное - другие страны, другие народы, для него становятся относительно неинтересны. Посмотреть, познакомиться, конечно можно, но любить - увольте. Поэтому и ностальгия. Даже, если устроился прилично за границей, даже, если думаешь на чужом языке, все равно, - душа мечется. Вот и тянутся в Москву туристы, несмотря на бардак, который у нас творится. Пока  еще пускают, пока можно. Сами знаете, мы страна неожиданных поворотов.
Так, что не мучайтесь. Если бы было иначе - было бы иначе - все.
Великолепную точку поставили - рассмеялась Ольга.
Утром она все подробно описала в дневнике.
А следующая будоражащая запись - переезд через Апеннины во Флоренцию.
При Выезде из города, попали в  пробку. Где-то на дороге была авария.
Прождав час, водитель решил ехать кружным путем в объезд. Вместо четырех - ехали восемь часов.  Восемь часов - огромный автобус по узкому горному серпантину.  Половину этого времени - в темноте.
Свет в салоне, чтобы не отвлекать шофера, погасили. Сначала смолкли песни, потом разговоры, потом даже шепот.
Ольга со страхом прислушивалась, как что-то тяжело ухает у нее внутри на каждом вираже, в который не понятно, как вписалась такая громадина. Ее соседка рядом – как молитву еле слышно бормотала. И я еще боялась самолетом лететь, ой - пронеси, пронеси.
Ольга рада была тому, что сидела справа от прохода. Конечно, вид мрачной отвесной стены - не подарок, но с другой стороны - бездна, - с содроганием думала она.
Флоренцию, Рим и Ватикан Ольга решила описать потом отдельно. Она накупила буклетов и хотела разобраться в своих ощущениях позже, когда все уляжется.
Зимин,  как и обещал, устроил так, что ничто значимое для нее не прошло мимо.
Они успели побывать в  усыпальнице Медичи, капелле Борджо, Галерее Академии, где Ольга больше часа не могла отойти от знаменитого "Давида" Микельанжелло, впитывая, пожирая глазами, каждый изгиб этого великолепного торса.
Записала же она только впечатления от Сикстинской капеллы и капеллы Пьетта в Соборе Святого Петра в Ватикане.
Сикстинская капелла поразила Ольгу мощным, почти физическим воздействием фрески  великого художника. Опять мелькнуло. Гений - гениален во всех своих проявлениях.
Впервые в жизни душевный подъем этой женщины достиг такой  высоты. Не имело значения, что вокруг народ - масса людей, что переезд накануне был трудным, а сон коротким, что час назад голова раскалывалась от боли. Здесь, под этим сводом, душа обретала крылья, рвалась ввысь, тело наполнялось энергией, а немочи отступали.
И совершенно противоположные чувства в Соборе Святого Петра.
Глубокая скорбь, бездонная боль матери - Святой девы Марии, на коленях которой покоилось бездыханное, растерзанное тело Христа. Глядя на эту скульптурную композицию, Ольга мысленно обращалась к ее создателю. Что чувствовал он? Как смог вынести такую бездну горя, пропустить через себя?
После посещения Ватикана, писала Ольга, я стала присматриваться к итальянцам. Захотелось хоть немного понять их. Микельанжелло и Леонардо да Винчи их соотечественники. Веками народ бережет, ценит и гордится их творениями. Такой народ нельзя не уважать. Хотя, Ольга  задумалась, вспомнив "Муки радости" Стоуна, что имеем - не храним, потерявши - плачем. Жизнь художников не баловала.
 Она отложила дневник, но, чуть подумав - приписала. Нам ли с нашим опытом  судить кого-либо?
Францию Ольга видела из окна машины. Проговорившись, что мечтает побывать в музее Родена, Ольга вскоре пожалела об этом.
Зимин развил бурную деятельность. То, что ехать надо было в Париж, его не смутило. Проблема была в том, как попасть в музей. Посещения расписаны на месяцы вперед. Однако, ему удалось все устроить. И когда корабль прибыл в Марсель, Ольге было предложено совершить бросок до Парижа на машине, которую тут же в порту писатель взял на прокат.
Сережа с Ирой отказались - в Париже они были, скульптура их не волновала, а юг Франции с виноградниками и винными погребами  щекотал воображение.  Поехал Воронцов. Дорога длинная - нужна была подстраховка.
Придется поднажать, сказал Зимин, собираясь в обратный путь. Если не успеем к отплытию, будут проблемы с машиной. Не смог, не решился увести Вас до закрытия. Зимин кинул взгляд назад на Ольгу и слова у него застряли в горле. Тихая, съежившаяся, казалось, подавленная она забилась, буквально  вжавшись, в угол. Останавливали ее глаза. Зимин никогда не видел таких глаз. Свет, идущий изнутри, казалось, заполнял все вокруг.
Потом, много позже, Ольга описала впечатление от поездки на машине. Родена она оставила за скобками.  Ни слов, ни красок нужных пока не находилось.
Оставляя белые пятна, к которым предполагала вернуться позже, Ольга доверяла дневнику все новые и новые впечатления,  появляющиеся по мере приближения их путешествия к завершению. И вот наступил, наконец, тот ожидаемый и все же заставший ее врасплох  момент, когда  сделана последняя запись, а  тетрадь, ставшая ненадолго ее отдохновением,  спрятана на самое дно чемодана.
Круиз подходил к концу. На горизонте даже невооруженным глазом просматривался Александрийский маяк.
Предстояла еще  одна - последняя остановка в Стамбуле.
Особых впечатлений Ольга уже не ждала. День на берегу, наверняка, будет сумбурным и трудным. Все озабочены покупками. Так, что кроме беготни по магазинам ничего не просматривалось.
Ольгу беспокоило, то что Зимин так и не поинтересовался ее впечатлением   от  повести.  Она решила, что в городе обязательно найдет возможность выразить все, что думает сама, и как отнеслись к новелле ребята.
Центральная улица Стамбула ей понравилась. Не очень широкая, но и не узкая, и очень уютная. Впечатление не портил, а скорее даже дополнял громыхающий трамвай, неспешно ползущий в гору.
По обеим сторонам низкие жилые дома.  Между ними - фешенебельные,  и хоть невысокие, но модерновые отели. Сплошной ряд магазинов в нижних этажах зданий манил броскими,  витринами.
 Улица постепенно взбиралась вверх, упираясь в Великолепную старинную мечеть, вблизи которой с незапамятных времен существовал золотой рынок. Именно туда, в первую очередь, устремились Ольгины спутники. Туда же хотела попасть и она.
Наслышанная о дешевом турецком золоте, Ольга экономила валюту. Она знала, что Варька обрадуется сережкам. Эта маленькая женщина давно поняла, что такое украшения и питала к ним слабость.
Если желаете приобрести себе и Варе приличные золотые сережки - есть доброволец, который может показать, где это нужно делать - прошептали у нее над ухом.
Когда Вы перестанете меня пугать? Вздрогнув, Ольга тоже перешла на шепот. И повернувшись к Зимину, в упор спросила.
Откуда Вы знаете, что мне нужны серьги?
За кого Вы меня держите? Я же видел. Деньги Вы придерживаете. Понял - к каким разговорам прислушиваетесь. Задача для первоклассника.
А на Золотом рынке этого нельзя сделать?
Ну что Вы? Там только ширпотреб. А если, что стоящее и встретишь, то недешево.
Хорошо. Ведите меня. Вы знаете, о чем говорите – имела возможность убедиться. Легко согласилась Ольга, думая - вот и случай  обсудить повесть.
Прекрасно. Тогда совершим небольшое путешествие. Предлагаю воспользоваться услугами велорикши. Есть условие. Поедете с закрытыми глазами. Хочу сберечь это место в тайне.
Шутите?
Ни в коем случае.
Чушь, какая - то? Ольга с сомнением пожала плечами.
Вспомните. Я хоть раз  злоупотребил Вашим доверием? Так нужно. Уверяю Вас.
Поняла - связи с мафиозным миром. Тайны их оберегаете. 
Попали в точку. Зимин сделал устрашающее лицо, и от души расхохотался.
Зря смеетесь. Разбудили во мне животный страх - продолжала каламбурить Ольга.
Ну, пусть он у вас внутри пока посидит, а мы, тем временем, быстренько смотаемся за серьгами.
Сели в рикшу. Странное ощущение. Человечий транспорт.
Зачем это ему нужно? Отрабатывает на мне литературные штампы - решила Ольга.
Зимин осторожно прикрыл рукой Ольге  глаза.
Что за ребячество?  - пробовала рассердиться она.
Уговор дороже денег. Это обязательное условие.
Ехали долго. Ольга дважды делала неудачные попытки сбросить руку писателя. Зимин вежливо, но настойчиво пресекал их.
Чтобы как-то примириться с этим глупейшим, как ей казалось, положением, Ольга стала прислушиваться к тому, что происходило вокруг. Вспомнив, что у слепых острый слух - решила проверить это.
Вскоре она поняла, что центральная улица, с ее трамваем, и шумом автомобилей осталась где-то в стороне. Слышны были резкие крики погонщиков и зазывал. С двух сторон отчетливо доносился гомон людских голосов. Значит улочки узкие - тротуары рядом. Повозку трясло, иногда подбрасывая на ухабах. Булыжная мостовая - поняла она.
Ольга так увлеклась своими умозаключениями, что когда повозка остановилась, и свет ударил в глаза, с минуту встряхивала головой, постепенно возвращаясь в реальный мир.
Зимин смотрел на нее с добродушной усмешкой. Встретившись с ним взглядом, Ольга сердито спросила? По сторонам то смотреть можно?
Смотрите, смотрите, теперь это не опасно, продолжая играть в таинственность, ответил писатель.
Очень похоже на сцены наумовского фильма по Булгакову отметила она, время спустя.
Точно. Здесь это все и снимали. И как бы увеличивая сходство, Зимин подвел Ольгу к грязной, щербатой узенькой лестнице, ведущей в подвал.
В темной комнате, куда они вошли, стоял сильный   сладковатый запах. Слабый свет едва пробивался через два маленьких грязных окошка вверху - у самой земли. Стены были увешаны, как показалось Ольге в полумраке,  блеклыми, потертыми коврами с длинным ворсом.
На устланном циновкой полу и на, стоявших по углам топчанах, в беспорядке валялись огромные кожаные подушки. Все это было странным, и уж ни как не соответствовало цели их приезда.
Ольга, пытаясь сдержать постепенно охватывающий ее ужас, попробовала шутливо спросить. Это что? Похищение?
А, пожалуй, что и так - таинственно прошептал Зимин.
Зачем пугаете? Упаду в обморок - мороки не оберетесь. Умираю от страха.
Успокойтесь. Мы приехали за сережками. Хотя место это интереснейшее. Здесь живут все человеческие пороки. Если пройти за эти покрывала, увидишь обкурившихся, обезображенных инстинктами извращенцев, их феодальные притязания, и рабынь, ублажающих своих господ.
И, что, мы пойдем туда? Ужас парализовал Ольгу.
Светских женщин туда не пускают. Зимин постучал тяжелым кованым молотком, висевшим на двери, по круглой медной пластине.
Тот час в помещение из-за ковра боком выскользнул щуплый мерзкий тип с землистым лицом.
Узрев Ольгу, он,  с видимым негодованием обратил свой взор на Зимина.
Последовал диалог на турецком, после чего на лице вошедшего возникла заискивающая, холуйская улыбка. Пятясь задом, при этом, постоянно отвешивая поклоны, он добрался до противоположной стены и, сдвинув ковер, обнажив небольшую нишу.
Зимин подвел Ольгу к тайнику и включил сильный фонарь, который, как оказалось, он захватил с собой.
Михаил Николаевич сам выбрал две пары, похожих, как близнецы сережек - одни большие, другие крошечные, с вправленными в них чудными глубокими изумрудами.
К радости Ольги, у не хватило денег на обе пары.
Действительно дешево - ликовала она, убирая опустевший кошелек. Такие серьги! Кажется, умерла бы от огорчения, если не смогла бы их купить.
Как ребенок - с горечью думал Зимин. Обижает меня, даже не подозревая об этом. Денег ей могло не хватить. Раз привез к черту на рога, значит, должен был предусмотреть все варианты.
На обратном пути уже покорно без возражений Ольга позволила закрыть ей глаза. Дорога в царство порока и драгоценностей должна была остаться для нее тайной.
Михаил Николаевич, спустя  время, спросила она. Вы были, там, за покрывалами?
Отвечу, если перейдем на ты. На такие вопросы кому – ни попадя я ответов не даю.
Я не могу - растерялась Ольга. Ну, хотя бы зовите меня по имени - попросил он.
Был, Оленька, был. Все вкусил, все испытал. У меня за плечами такие "медные трубы", что этот вертеп - просто невинное развлечение. Всегда был уверен, что в жизни мне надо испытать все. Правда, о том, что такое - все, похоже, я не имел ни малейшего  представления.
Расхотелось  мне что-либо еще узнавать о Вашем прошлом. Боюсь. Ольга подавленно замолчала.
Много позже, шагая по набережной, Зимин спросил: Не было страшно?
Временами.
Я очень боялся Вас испугать, Оля, и одновременно очень хотелось, чтобы  купили эти серьги. Когда-нибудь расскажу, почему путешествие было таким таинственным.
Не думаю, что представится такая возможность - негромко и очень серьезно произнесла Ольга.
Почему, Оля? - тихо спросил он, не отпуская ее взгляда. Потом медленно наклонился, словно под гипнозом, и нежно тронул губами Ольгины губы.
Ольга шарахнулась в сторону.
Не надо было этого делать сердитым, дрожащим голосом произнесла она.
Почему? Ведь это совсем невинно, так приятно и уж очень хотелось увидеть, как Вы реагируете на ласку. Считайте, что процесс познания продолжается.
Совсем это не невинно. А, если Вы не понимаете, как обидели меня Ваши слова, не помогут никакие "медные трубы". Я тоже ничем не смогу Вам помочь - бросила она. И вдруг осеклась. Зимин стоял, съежившись, словно ожидая удара.
Пойдемте, Михаил Николаевич - Ольга взяла его под руку.
Простите меня. Вы глупость сказали, я, в ответ, обидела. Глупо, жестоко, несправедливо.
Ситуация больная.
 Вы спросили - Почему?
Потому, что на берегу у меня начнется другая жизнь. Что Вы знаете о ней? Варька - лишь один ее уголок. Не хотела ничего рассказывать. То, что Ирина  выложила - ерунда. С чужих слов впечатление не составишь.
Я очень боюсь сделать больно одному человеку. Это мой муж. Трудно представить - что он в моей жизни. Он - личность. И как все значимое, огромное - способен понять и принять, все, что со мной творится. Он любит меня. Поэтому - то я никогда и ничего от него не скрывала. Бесполезно. Он все поймет. Мне еще достанется на орехи, за то, что сдерживала свои и Ваши эмоции. Талант - это святое. Но ему будет плохо. Не от ревности, не от чувства собственника - нет. Вам удалось занять нишу, о которой он не подозревал, или которой не воспользовался.
Это - беда. Для меня, в конце - концов, это тоже оказалось потрясением. Мы ведь с Вами общаемся на уровне энергетики. Я слишком долго пыталась разобраться в этом. Надо было гораздо раньше сообразить, что за приятным и удобным общением с умным и известным человеком скрываются куда более глубокие и болезненные мотивы.
Теперь - Вы в наркотической зависимости от моей ауры. Да если бы только Вы,  это бы еще не было бедой, а то ведь - Ваше творчество. В этом весь ужас. И я  вся в комплексах. Думаете легко ставить свою жизнь в альтернативу таланту?
На корабль они взошли молча, каждый погруженный в свои мысли.
За ужином Зимин подсел к ним за столик.
Автор интересуется отзывами первых читателей. Что-то не слышно аплодисментов?
Ольга мельком взглянула на него. Сияет, как медный таз. Будто ничего не было. Работал, наверное. Хорошо, когда есть такое лекарство.
Как, Ольга Ивановна? Вы не рассказали? - удивилась Ира.
Восторг!
Ольга Ивановна читала вслух. После этого - полночи не спали.
Ну, тогда это не моя заслуга, - отшутился Зимин.
Ольга Ивановна, обратился к ней писатель, я подожду Вас на палубе. Важно услышать Ваш отзыв.
Ирочка, спасибо за хорошие слова. Зимин поднес руку женщины к губам, после чего галантно откланялся.
Ребята ничего не заметили, а Ольга, с болью, по  манерному поведению поняла, в каком напряжении находился писатель.
На палубе Зимин сказал. Давайте помолчим, посмотрим. Последний вечер все-таки.
Спустя время, словно стряхнув с себя что-то, повернулся и бодро спросил.
Ну, так что Вы мне скажете?
Ольга неторопливо, обстоятельно, но достаточно горячо выложила все, что собиралась сказать о повести и о его возможностях.
Зимин не перебивал, не спрашивал, ничего не уточнял. Повернувшись к морю лицом, он смотрел куда-то вдаль, лишь изредка согласно кивая.
Выговорившись, Ольга растерянно замолчала.
Зимин обернулся. Он был взволнован.
Оля, сказал он. Я написал еще несколько вещей. Кое-что - на выходе. Хочу, чтобы ты все прочла. Здесь не успеешь - возьмешь с собой. Я потом позвоню. Упреждая ее ответ, добавил: Буду звонить только в случае крайней необходимости.
Ольгу поразил его жалкий, просящий взгляд. И руки. Они досаждали ему, отвлекая от чего-то сейчас очень важного.
Нет, Миша, не надо к этому возвращаться. Ольге было очень больно.
Мне и самой хотелось почитать написанное. Уверена, что буду сожалеть о своем отказе. Но, похоже, за все надо платить. Хотя, Ольга замолчала в раздумье, по большому счету, скорее всего, я не права.
Прощайте. И не ищите меня больше. Ольга подняла руку и двумя пальцами прикоснулась к глазам Зимина, прикрывая их. Они во всем виноваты.
Оля, не можешь ты так исчезнуть.
Подожди. У меня для тебя самый важный подарок. Зимин через открытое окно взял со стола, раскрыл и протянул знакомую черную папку.
Его каюта,  - мелькнуло у Ольги.
Сразу бросилась в глаза надпись, сделанная крупным размашистым почерком.
 "Женщине, которой я обязан всем". Подпись и число.
Как всем, почему?  Всего вокруг - море. Ольга подыскивала слова, чтобы по - доброму смягчить расставание.
Раньше писал более или менее, а теперь, даже сам вижу, что талантливо. А талант, по-моему, больше, чем все, с видимой болью объяснил писатель.
Даже поблагодарить меня не хочешь? Ну, что ж  прощайте, если Вы не можете иначе. Мне очень жаль.
Он резко повернулся и зашагал  прочь.
Совсем, как двадцать дней назад в ту темную ночь, - щемяще всплыло воспоминание.
Больше на борту Ольга его не видела.
Вадим с Юрой встречали их в  порту.
Ольга  не ожидала, что так обрадуется, увидев их вместе.
Юрка, наверняка, понял мое предотъездное состояние. Иначе, к чему такие затраты?
По дороге в аэропорт возбужденная Ира не смолкала ни на минуту, чему Ольга была рада. Ей нужно было адаптироваться. Она видела, что Вадим и Юра исподволь посматривают на нее. Значит, что-то почувствовали.
Ирочка, отдохни, - взяла она, наконец, инициативу в свои руки. Дай послушать, что творится дома.
Да, Ира, ты уже столько всего наговорила. Пожалей нас. Поддержал ее Сережа.
Как? А Зимин - самое интересное. Ирина разочарованно посмотрела на мужа.
Ну, про Зимина не тебе рассказывать.
Молодец, Сережа. От вопроса ушел, но тему не закрыл. Ольга посмотрела на него с благодарностью.
Вот, наконец, она и дома. В квартире - порядок. Вадим накануне постарался. Ждал. Цветы, конфеты и ее любимое вино.
Запаршивел, оброс. Ольга тронула бороду, которую он зачем-то отпустил без нее.
Ничего, завтра побреюсь, а ты меня подстрижешь. Должен был я твое отсутствие как-то обозначить.
Давай сядем, выпьем, и ты расскажешь, что случилось.
Случилось, надо же, уже и определил. Ольга улыбнулась про себя с грустной нежностью.
Сама ничего не пойму. И случилось и не случилось. Ольга достала из чемодана черную папку и дневник и положила перед мужем. Это - после, сказала она и начала рассказ.
Вадим слушал Ольгу серьезно, не перебивая и лишь изредка, когда она останавливалась, задавал уточняющие вопросы.
Дослушав до конца, он ласково накрыл ее руку своей ладонью и, глядя в глаза, сказал: Отвлекись, родная. Покажи-ка мне пока подарки, которые привезла.
Раковину Вадим рассматривал долго и с восхищением.
Представляю Варькины глазенки, когда она разберется, что за сокровище приобрела.
Эти две крестьянки сейчас под Рузой. Планируют свой участок. Навезли кучу растений в кадках. Таня замучилась их поливать. Осенью будут пересаживать в грунт. Варька облазила все окрестности в поисках камней. Представляешь, за тракторами по полям ходила.
Мы с Юркой приехали в минувшую субботу. Варьки - нет. Татьяна занята по горло. Говорит - к вечеру найдется. Пошли искать - соскучились очень. Откопали это сокровище на опушке леса.
Представляешь, чудо-юдо. Руки в цыпках, ноги в ссадинах, в волосах - солома. Хорошо еще хоть не репей. Отец стал ей выговаривать. А она ему. Папа, не трать время. Вечером в бане отмоешь. Я так  тебя с дедом ждала. За тачкой нужно идти. Покажу камни. Их много, на пруд хватит. Я и лягушек на берегу озера отловила. В бочке пока ныряют.
Так и запрягла нас на целый день. Копали яму под водоем. Ну и все остальное - пленка, песок, гравий. Она еще потом Юру заставила за водорослями нырять. А то, говорит, лягушки не приживутся. Неуютно им будет.
Завтра же поеду к ним. С ума сойти можно, как я соскучилась по этому чертенку.
Нет, подожди немного. Дай мне во всем разобраться. Девочек пока не тревожь.
На следующий день Ольга окунулась в суматоху накопившихся дел. Огород за три недели зарос, ягоды требовали переработки. Стирка, уборка в Москве и Опалихе. Не было времени даже на то, чтобы развести заказы и подарки.
Встречая мужа с работы, в те дни, когда  оказывалась в Москве, Ольга с тревогой ждала продолжения разговора, понимая, что он будет тяжелым для них обоих.
В пятницу Вадим сказал: Оленька, завтра никуда не езди. Будет время все обсудить.
Я  внимательно прочел - сказал он после того, как они завершили свой традиционный кофейный ритуал. Все  очень серьезно. До конца, кажется, понял это после того, как прочел повесть. И он не спроста подарил тебе ее. Зимин тоже понимает серьезность положения.  Не знаю, сознательно или нет, он  тебе пытается внушить, что ты уже не вольна в своих действиях, и обязана поддержать его.
Я знаю. Но все это, не лезет ни в какие ворота.
Что ты говоришь? Речь идет о таланте, а, похоже, что просматривается гениальность.
Ты, что, можешь взять на себя ответственность? А, вдруг, дарование, чуть проявившись, канет в лету. Мартынов, например, не вынес последствий.
Сравнил тоже. Там гений, смерть, а здесь пока все вилами по воде писано.
Ну не лукавь. Ты же понимаешь, что я имею в виду.
Нет, как ты себе это представляешь? Горячо и раздраженно возражала Ольга.
У меня своя жизнь, очень отличная от той, которой он живет. Он начал как-то рассказывать, так слушать его страшно было. Я не смогла - оборвала. Свой быт, тоже совсем иной. Привычки, привязанности, семья, работа, наконец, которой я тоже очень дорожу. Даже, если ограничиться общением. Представляешь, что, значит втянуться в такую прозу? А Зимину нужно, чтобы я была его "моментом истины". А сила его дарования, похоже, такая, что утащит как в омут, лишив всего, что привычно и дорого.
Нет уж. Храни меня господь от такой доли.
Оля, остынь. Ситуация требует вдумчивого отношения и выдержки.
Я тоже не знаю ответа ни на один из твоих вопросов. Надо вместе походить на его концерты, послушать его новые вещи, а мне, к тому же, - познакомиться и пообщаться с ним.
И вот, ранней осенью, когда стояли последние погожие дни, а листву на деревьях  только едва тронули краски, которым еще предстояло набрать глубину и силу, выплеснув все оттенки от охры до багрянца, Ольга с удовольствием работала в саду.
Время немного успокоило ее. Наметилась интересная тема на работе и, Ольге предстояло ее развить.
А пока она, с радостью подставляя  ласковым лучам солнца свое лицо, пересаживала пеоны, деля корневища больших кустов, и подбирая деленки по сортам - Юре на участок. Скрипнула калитка. В проеме стоял Сережа. Ольга не видела его с момента, когда они расстались во Внуково, поэтому, сначала испугалась, а потом страшно обрадовалась.
Каким ветром - так внезапно? - радостно улыбаясь, одновременно стягивая перчатки, спросила она.
Скучаю. Месяц все же бок о бок. Теперь чего-то не хватает.
Я рада. Ольга приподнялась на цыпочки и чмокнула Сережу в щеку. Пойдем чай пить.
Вот тут пришел какой-то странный пакет - Сережа протянул ей конверт. В нем четыре билета и не слова больше. Наверняка Зимин и его команда. Не знаю только, чем Вы их так напугали, что мне билеты шлют?
Ольга с удивлением рассмотрела содержимое  конверта.
Если хотите, я все узнаю.
Не надо, Сережа. Сходим, посмотрим. Надеюсь, это не чья-то злая шутка с непристойностями и мордобоем отшутилась она. А пока, раз приехал, помоги-ка  перевернуть ванну. Чай тоже нужно заслужить.
Изучая вечером  билеты, Ольга гадала: Интересно, места - по два в разных рядах - это специально?
Конечно, же, она сразу поняла, кто прислал им это приглашение, и готовилась к сильному впечатлению. Но того, что произойдет, она не предполагала. Ушло все. Совершенно не имело значения, как читал Зимин. Ольгу поразило, оглушило, подчинив внимание и волю  - что он читал. Только однажды, в самом начале, мимолетно мелькнула и исчезла мысль. Те веши, о которых он говорил.
В перерыве, в курительной, немного успокоившись, Вадим сказал. Зимин очень вырос. Впечатление ошарашивающее. Знаешь, Оленька, к тому, что с ним творится, у меня тоже появилось что-то свое, личное. Если хочешь, какое-то чувство ответственности, что ли.
Я не только наслаждался впечатлением, впитывая каждое слово,  я переживал за него и радовался проявлениям его возможностей.
Родной мой - с нежностью подумала Ольга. Как же мне с тобой легко. К чему только все мы приплывем? Хоть небесных оракулов на помощь призывай.
Наконец-то! Раздалось рядом. Все фойе обегал. В зале отловить Вас не успел. Как сквозь землю провалились.
Здравствуй.
Вадим, познакомься. Это Олег Воронцов.
Мужчины пожали друг другу руки.
Ну и какая у тебя срочная нужда, что бегаешь, как борзая по этажам, вместо того, чтобы цепенеть от услышанного, и еще мешаешь это делать другим?
Оля, милая, прости. Мне очень нужно поговорить с тобой. Конечно, не сейчас и не здесь. Прошу, умоляю о встрече.
Олег, я сейчас за городом живу, работы  пропасть, а сроки поджимают. Пора в студии за новый проект браться. Вадим встает чуть свет, приезжает затемно, усталый. Вот переберусь в Москву - тогда. Оля,  я приеду, куда скажешь, приеду в выходной. Твой муж тоже должен участвовать в разговоре. Его это тоже касается.
 Да о чем речь - то? Ощетинилась, насторожившись, Ольга. Сразу мелькнула мысль о Зимине.
Речь обо мне и нашей кодле. Возникли проблемы.
 Этого еще мне не хватало - мелькнуло у нее.
Так я приеду послезавтра, ладно? В воскресенье?
Ну, приезжай, без  энтузиазма согласилась Ольга. А куда - ты знаешь? Узнаю у Сережи. С ним у меня связь есть. И словно испугавшись, что Ольга передумает, Олег испарился так же внезапно, как и возник.
В выходной Ольга с Вадимом еще завтракали, когда у дома просигналила машина.
Хозяева, можно войти? - просунул голову в приоткрытую дверь Воронцов.
Господи, в какую же рань ты поднялся? И это при твоей-то богемной жизни? - всплеснула Ольга руками.
Рассчитывал весь день у вас провести. Тогда с утра можно было бы не торопиться.   Продуктов вот  накупил - показал  глазами Олег на пакеты в руках. Ночью выяснилось, что у ребят очередное ЧП. Теперь я в цейтноте.  В запасе не более полутора часов.  Сдается мне, что зря приехал. Ты же упрямая.  Разве за такой срок тебя уломаешь?
 Куда положить? - он протянул свертки.
Вези назад, раз только заскочил - ответила Ольга.
Ну, уж нет. В другой раз как-нибудь нагряну порожняком - тогда и сочтемся.
Хитрый.  Ольга рассмеялась.  Спросила бы как, в чем, и зачем ты меня  ломать собираешься, но гостеприимство важнее всего. Чаю хочешь?
Оленька, почему, чаю? К столу, Олег. Сейчас что-нибудь покрепче сообразим. Закусочку собери - вставил Вадим.
Нет, нет - только чай. За рулем не пью.
Ой, ли? -  усомнилась Ольга.
Ну, с утра, так уж точно. В пакете пирожные. Достань, пожалуйста, а я сразу к делу.
Оля, почему ты исчезла? Это не честно. Закомплексовала всех. Ребята меня  достали уже. Найди - привези. Новую программу готовят. Боятся провала, на столько, что становятся неуправляемыми. Сегодняшнее ЧП  в этой проблеме вызрело.
Бред, какой - то. Ольга покачала головой. Я скоро с ума от всего сойду.
У меня своих дел по горло, а ты ведь не единичное посещение  имеешь в виду.  Тебе мое присутствие нужно. А мне это зачем, Олег? У меня и твоих ребят все полярное - режим, привычки, образ мыслей, наконец. Тащить с собой весь мой багаж, моих близких - нереально, а без них для меня - бессмысленно.
Да дети твои будут только рады потусоваться с нами.
Может быть и так. Но речь не только о детях идет. А дети, что? Они с вами знакомы. Взрослые, пусть сами решают. Я  их подталкивать к этому не стану.
Прав был Стас. Тебя не просто уговорить. У него бы получилось. Но после той выходки на теплоходе он к тебе и приближаться боится.
Кстати,  коль случай выпал, можно я выступлю его ходатаем? Ты уж прости его, бедолагу. Там   дело в тебе  было.  Локтев  независимая и очень уверенная в себе натура. А ты поколебала его устои. Не мог он понять причины твоего влияния  на людей, которых он знал близко. Вот его и понесло.
Так ты наотрез отказываешься? С испугом и сомнением спросил Воронцов.
Да, Олег.
Нет, Оля, ты не имеешь на это права. Вы-то понимаете, что я имею в виду?- обратился он к Ольгиному мужу, ища поддержки.
Конечно, ответил Вадим. Но Оля, похоже, приняла решение и не нам с Вами ее судить. У нее дьявольская интуиция, уж мне  Вы можете поверить, и она привыкла ей доверять.
Ладно, тогда не буду терять время -  голосом, в который вибрировал от досады и раздражения выдавил Олег.  Спасибо за чай.  Поеду я,-  время спустя обреченно проговорил он.  Оля, на концерты ты хоть будешь приходить? Звонить тебе? -  снова вскинулся Воронцов.
 Ну, конечно, звони. Записывай телефон.
Да знаю я, отмахнулся Олег.
Интересно, и телефоны мои знают, думала Ольга, глядя вслед удаляющейся машине. Не спрячешься. А надо мне это? Ольга поняла, что мысли опять вернулись к Зимину. Олег - это так - блажь. Ребята разберутся. А вот  - Зимин это страшно. Вадим молчит, но по глазам вижу, что напряжение нарастает. Вероятно, мои глаза ему говорят о том же.

Прошло около двух лет. Срок,  вроде не очень большой, но при той динамике событий, которые развивались в жизни Ольги Ивановны, он оказался немалым и не простым.
Серьезные проблемы возникли у всех ее близких.
У Вадима проявились возрастные болячки. Лечиться он не умел, не хотел, да и, вероятно, просто боялся втянуться в неприятный и незнакомый ему круг интересов, замыкающийся на его здоровье.
Ольга не представляла, как ей вести себя в этой ситуации и часто обращалась за советом и поддержкой к Сереже. Оба они что-то предпринимали, что-то придумывали, что-то покупали, но результата не было. И это очень Ольгу тревожило.
И на фоне этой постоянной тревоги, почти непрерывной цепью, каждое звено которой, было самостоятельным,  шла череда неудач, несчастий, да и просто несбывшихся надежд и ожиданий самой Ольги и ее детей.
Однако жизнь продолжалась. И, встречая с Вадимом очередной Новый год, как бы анализируя прошедшее, они отметили, что ничего непоправимого не случилось. Все живы, все по-прежнему, стоят на своих ногах, может быть не так крепко, но стоят.
И вот на таком не простом эмоциональном фоне, проходящих дней, Вадим с Ольгой с благодарной признательностью откликались на нечастые приглашения попутчиков, с которыми их свел случай, - имя, которому - круиз.
После концерта они проходили за кулисы. Это всегда  было приятно. Встречали их весело и с энтузиазмом. И Ольга, которой со временем эти люди стали не безразличны, порой думала, как знать, может и правда какая-то польза  есть для ребят от ее встреч с ними.
Вадим же ходил за кулисы, исключительно, чтобы пообщаться с Зиминым.
Они давно уже были знакомы и, похоже, с первой встречи понравились друг другу.
Наблюдая часто со стороны за их непринужденной и, как правило, очень веселой беседой, Ольга радовалась, удовлетворенно отмечая: как быстро они нашли общий язык, каким дружелюбием веет от их разговора,  ну,  а чувства юмора им обоим было не занимать.
Иногда Вадим подключал к разговору  и ее. Этих ситуаций Ольга панически боялась.
Дело в том, что, несмотря на свою непростую проблемную жизнь, Ольга внимательно следила за всем, что касалось писателя. И червь сомнения, когда-то родившийся - не пропал, не канул в лету. Порой он кричал во весь голос, хотя она всеми силами старалась загнать его поглубже внутрь. И Ольга боялась срыва.
Зимин совсем не печатался, очень редко появлялся на публике. Поговаривали, что что-то еще он пишет, но что - никто не читал и не видел.
И бессонными ночами  Ольга мучительно думала о том, что яркий всплеск, предвещавший огромное могучее яростное сияние, постепенно превращается, перетекает в тягучую вязкую мутную жижу. И виновата в этом она.
И как все на свете нарывы, этот прорвался в самый неожиданный и самый неподходящий момент.
В тот вечер за кулисы пришли впятером. Ольга, Вадим, Юра, Таня и Варя.
Наблюдая краем глаза за тем, как Вадим знакомил писателя с Варей, и как  Михаил Николаевич, забавно присев на корточки, оказался на полголовы ниже подросшей внучки, чем вызвал веселую суматоху вокруг этой пары, Ольга в благодушном и расслабленном настроении, тронула Воронцова за плечо.
Когда приедешь? Продукты, того и гляди, испортятся,  тебя дожидаючись.
Не приеду, Оля. Можешь выбросить, если совесть съесть не позволяет - ответил он резко.
Ты, что Олег? - спросила обескураженная Ольга.
Да, махнул рукой Воронцов - все к черту! Ну а если серьезно, Зимин не велит тебе докучать.
Зимин? А при чем,  тут Зимин?
А ты не понимаешь? Воронцов  с тяжелым укором посмотрел на нее и отошел.
Острая, нестерпимая боль под лопаткой буквально прошила Ольгу. Она коротко, резко вскрикнула и стала оседать.
Ей повезло. На ее счастье, что в тот вечер среди зрителей была важная пожилая персона.
Врачи скорой, на всякий случай дежурившей во дворе, быстро уколом сняли приступ, и помогли  погрузить Ольгу в чей-то просторный Джип.
Уснула она еще по пути домой.
 Вадим с ребятами и, приехавшие с ними Зимин с Воронцовым, всю ночь находились рядом, с тревогой ожидая ее пробуждения.
Даже Варюху с трудом удалось отправить в постель. Та никак не хотела отпустить бабкину руку, убежденная, что бабушке это поможет.
Но Варя зря надеялась.
Вряд ли тогда что-либо могло помочь Ольге.
У нее началась мучительная, безысходная затяжная депрессия.
Как приведение она ходила по квартире, перестала следить за собой, обросла. Часами, порой, сидела, уставившись в одну точку, ни на кого и ни на что не реагируя.
Вадим был страшно напуган.
Он привозил врачей. Те, после осмотра, обескуражено, с сочувствием качали головами, выписывали лекарства, и советовали убрать подальше все острые предметы. Опасность самоубийства была реальна.
Возникла мысль о сиделке. Но, понимая, что посторонний человек, вряд ли предотвратит несчастье, коль тому суждено свершиться, а вешать такую ответственность он не вправе ни на кого, Вадим по десять раз на дню звонил с работы домой. А вечером, после сумасшедшей гонки на перекладных, входя в квартиру, ждал чуда. И каждый раз, сердце его обрывалось, натыкаясь на мутный, пустой, безжизненный взгляд жены.
Случай, который позже ненадолго вывел Ольгу из депрессии, через какое-то время сбросил ее еще в более мрачную и глубокую бездну.

В один из ярких, погожих мартовских дней,  принесли извещение. Ольга с недоумением повертела бланк в руках и стала одеваться. Последнее время она делала это крайне редко, таскаясь, целые дни по дому в засаленном халате, накинутым прямо на ночнушку.
На почте ей выдали бандероль. В ней оказалась новая книжка Зимина, с лаконичной  надписью: Моим друзьям.
Там же лежала тонкая стопка исписанных листов и короткая записка: Если не понравится - позвони, и номер мобильного телефона.
Превозмогая себя, Ольга стала читать.
В рукописи, написанной со щемящей пронзительностью, была она. Она - Ольга - умная, добрая, любящая, мечущаяся,  раздавленная.
Вечером она позвонила.
Михаил Николаевич, спасибо за книгу. А, рассказ, рассказ - это сумасшествие. Это нельзя печатать.
Ой, спохватилась она, я не представилась, извините, - это Ольга.
Господи, неужели ты думаешь, что могу тебя с кем-то спутать? Я ждал твоего звонка. Если бы ты сегодня не объявилась, завтра я сам бы  вышел на тебя.
Голос Зимина был относительно спокоен, похоже, Михаил Николаевич готовился к разговору.
Рассказ твой. Публикация и не предполагалась.
Оля, не об это речь. Очень нужно, просто необходимо, чтобы ты меня выслушала. Ты слушаешь, слышишь меня сейчас?
Выдержки Зимину хватило не надолго, голос его стал срываться.
Да, да, Михаил Николаевич, - тихо и покорно отозвалась Ольга.
Мы с Вадимом уже голову сломали. Не знаем, что делать?
Он, как и я считает, что что-то надо ломать. Так дальше продолжаться не может.
Вадим страшно за тебя боится.
Я в курсе твоих и его проблем. Отслеживаю каждый день.
Все оказалось гораздо трагичнее  для всех троих, даже, чем предполагалось тогда - два года назад.
Что делать - не знаю. Знаю только, что тебя надо спасать. Не завтра, не потом - немедленно.
Если с тобой что случится, ни Вадим, ни я этого не вынесем.
Я приеду? Ладно? Хочу пробиться к твоему подсознанию. Чем черт не шутит, а вдруг, что получится? Ведь была же у нас какая-то общая энергетика? Может быть, в этом есть сейчас хоть какой-то выход?
Ты меня слышишь, Оля, ну, Оля же? Что ты молчишь? Ответь, что-нибудь, почти кричал он в трубку.
Да, да - позже, не знаю - бессвязно пробормотала Ольга в ответ.
Я приеду. Захвачу Вадима с работы, лекарства для вас обоих и приеду.
Какие лекарства? - в трансе задала вопрос Ольга.
Господи, о чем - ты? Так я приеду, Оля? А? Голос Зимина дрожал.
Нет, Миша, нет, потом, позже. Я не могу. Какое-то время она еще повторяла подобный бред, после чего нажала на рычаг.
Как ни странно, этот нервный, сумбурный, тяжелый разговор встряхнул Ольгу. Через некоторое время, ей удалось взять себя в руки. Она задумалась. Что-то определенно надо делать. Вот и наступил "момент истины" очень ясно осознала она. Так же ясно она поняла, что за этим что-то произойдет.
Но, что произойдет - было, ей не ведомо. Не могла она этого ни знать, ни предположить, ни предвидеть.


Авария. Страшная авария, связанная с работой Вадима. Ничего необычного. Такая была у него работа, и такой характер был у ее мужа. Его друзья давно предупреждали Ольгу, что так все может закончиться, просили предостеречь. Ольга отвечала, что он этим занимается всю жизнь и до сих пор жив и здоров, а на старости лет переделывать человека поздно.
И вот - ни трупа, ни даже урны с прахом. Одна заупокойная панихида, да черная гранитная плита на кладбище.
Был человек - ранимый, любящий, любимый - и нет его.
Во время похорон, Михаил Николаевич стоял далеко в стороне, страшно боясь попасться Ольге на глаза, понимая, что этого она уже может не вынести

Ольга погрузилась во мрак. Ее терзала мысль, что она предопределила смерть мужа.
Господи, что за дьявольская сила во мне сидит? Зачем ты меня так наказал, господи - шептала она. Ночами ей снились кошмары, снились люди, которых она хоть когда-то, так или иначе, отвергла, и над ними - она, как ворон-вещун, повергающий их судьбы.
Ольга кричала, плакала во сне, а утром, разбитая, подавленная долго лежала в кровати, уставившись в потолок остановившимися глазами.
Трижды она заставила себя съездить к Варе. Это было почти  выше ее сил.
Маленькая девочка смотрела на бабушку понимающими глазами и хвостиком волочилась за Ольгой. Бабушка с внучкой почти не разговаривали. Терлись друг о друга, как два раненных зверя, а из глаз у них изредка сбегали крупные, непонятные слезы.
Татьяна с изумленным страхом наблюдала за дочерью. Свекровь, ей казалось, она понимала. Но дочь?  И Таня радовалась, что Ольга Ивановна не самый частый гость в их доме.
Облегчение пришло опять же ночью. Ольге вдруг приснился светлый сон. Утром она ничего не помнила, но впервые за три месяца, Ольга хорошо выспалась и проснулась с ощущением очищения. Все хорошо, все идет как надо. Всему свое место и время. Надо жить дальше. Женщина могла поклясться, что слышала внутренний голос, который ей это нашептывал.
Все дальнейшее начало свой отсчет в октябре.
Утром зазвонил телефон. Ольге было лень вылезать из угла, куда она уже по привычке забиралась на целый день. Телефон надрывался. На том конце никак не хотели  отключаться. Случилось что-то - мелькнуло. И, испугавшись,  что у звонившего иссякнет терпение, Ольга быстро вскочила, схватила трубку и дрожащим голосом спросила: Кто,  кто это?!  Что случилось?
Слава богу, Вы живы - услышала она в ответ.
Кто Вы? Что  надо? - продолжала спрашивать Ольга, постепенно успокаиваясь.
Это Локтев – ответили ей. Ольга Ивановна, понимаю, что не ко времени, знаю о Вашем горе, очень Вам сочувствую, но очень прошу Вас выслушать меня.
Сегодня у Михаила важное выступление. Это не концерт. Он выносит на суд главное, как он считает, что создал за последние годы. Никто из нас, его вещей пока не читал и не слышал. Мишка - в панике, места себе не находит. Вчера, вдруг,  заявил, что если вы не приедете - будет провал. Так себя завел, что, в конце концов, отказался  выступать без Вашего присутствия. А это - катастрофа. Москва гудит в ожидании. Билеты все проданы. Аншлаг. Телевидение, пресса, мэрия, да я уж и не знаю, кто еще. Умоляю Вас, не отказывайтесь. Это не моя просьба. Я даже не могу ни предположить, ни сформулировать, на сколько это важно.
Ольга  выслушивала эту взволнованную тираду молча. Сначала, ей овладела досада. Надо же - подняла трубку. Затем - раздражение. Зачем, зачем ей все это? А затем - усталость и даже обреченность - сознание того,  что от нее  уже ничего не зависит.
Ладно. Куда ехать? Через силу выдавила она.
Я заеду за Вами на машине - говорите адрес, торопливо, словно боясь, что она передумает - проговорил Стас.
Нет! Адрес говорите Вы. Я доберусь сама - отрезала Ольга.
Днем она по-прежнему была тихой и задумчивой, но мысли ее потекли странным образом. Она стала думать о том, как изменилась и постарела, что ехать придется вечером далеко, а сил так мало. Ольга почувствовала, что день имеет длину и надо чем-то себя занять. Она полила цветы, которые были едва живы. Вспыхнула острая досада на себя - распустилась совсем. И, как бы в наказание себе Ольга начала убирать квартиру. Потом увлеклась. Время побежало быстрее. Хотела, было, приняться за стирку, но удержала себя - не все сразу.
Вдруг ужасно захотелось есть. Ольга уже и не помнила, когда что-то подобное было в последний раз. Сознание подсказывало ей, что она возвращается к жизни.
А радоваться этому или нет - Ольга пока не знала.

В концертный зал "Россия" Ольга Ивановна добралась за десять минут до начала. На ее имя у администратора был оставлен один билет.
Детей моих сегодня здесь не ждут - мелькнуло у нее.
В толпе она незаметно пробралась в зал и села на свое место. Зимина Ольга не видела около года.
Сдал, подумала она, когда писатель появился на сцене. Глаза, какие-то грустные и мудрые. А может быть все это от волнения?
Встретили его сдержанными аплодисментами.
Зимин поклонился. И прежде, чем начать что-то читать, обратился к присутствующим.
Друзья, - это мое последнее публичное выступление.
По рядам прокатился рокот.
Не пугайтесь. Это не конец моего творчества, скорее - наоборот.
Просто я чувствую, что надо взяться, да уж, пожалуй, и взялся за нечто более серьезное - масштабное.
А это требует совершенно иного подхода. Концертная деятельность в него не вписывается.
Кое-какие наброски из задуманного я сегодня прочту, но это - так, небольшие фрагменты.
Все это очень важно для меня, так, что пожелайте мне удачи.
Начал Зимин очень тихо. Какое-то время Ольгу это раздражало, приходилось напрягать слух. Но вскоре все посторонние ощущения ушли. Существовала только проза писателя. В зале стояла мертвая тишина. Над всем царил Он!
То, что, читал писатель, было так удивительно, так неожиданно емко, так не похоже на все, выходившее из-под его пера раньше, что оцепеневшие в зале слушатели, поняли - то, что происходит - событие.
В какой-то момент, зажглись крошечные лампочки под потолком, создавая атмосферу таинственного полумрака.
Зимин мгновенно отыскал Ольгу глазами, едва заметно кивнул и улыбнулся ей.
Зачем он отвлекается? Чуть  ли не с раздражением подумала она.
Успех был обвальным! Овации, крики, цветы. Люди рвались с мест. Казалось, какой-то смерч подхватывал их и тащил вперед - к сцене.
Ольге пришлось пробиваться к выходу против течения. Остановившись, чтобы отдышаться, она оглянулась.
Зимин стоял в центре, в свете прожекторов, весь в цветах, помолодевший, счастливый.
Ольга, почему-то с грустью улыбнулась про себя и в буквальном смысле заработала локтями.
Минут двадцать у нее ушло, на то, чтобы совсем без сил, растрепанной, в измятом платье достичь раздевалки.
Слава богу, хоть здесь никого - все на верху - с облегчением подумала она.
Внезапно кто-то крепко сжал ее локоть. Ольга инстинктивно дернулась. Рядом стоял Стас.
Ольга Ивановна, какой триумф! Публика буквально взбесилась. Даже я  такого от Мишки никак не ожидал. До сих пор в себя прихожу.
Пойдемте со мной. Миша сейчас устроил короткую пресс-конференцию, потом будет банкет для близких. Мне велено привести Вас.
Ну, нет! Ольга буквально взорвалась от возмущения. За билет - огромное спасибо. Впечатление оглушительное, но от банкета - увольте. С меня хватит. Я и так на пределе. Потом, осознав, что Стаса винить не за что, уже спокойней продолжала. И так сил не было, а тут такое потрясение от услышанного. А потом, посмотрите на мой вид!
 Прекрасный вид для полководца, прорвавшегося сквозь ряды неприятелей, и выигравшего сражение – лукаво, с усмешкой ее, оглядывая, произнес Локтев. Уловив в его словах подтекст, Ольга ощетинилась.
Я так и думал, произнес Стас - Вы  идете со мной.  Он  силком  потянул ее к боковой галерее, поняв, что уговорить ее вряд ли удастся.
 Ольга сопротивлялась, пробовала даже кричать.
Ольга Ивановна, вам же известно, что я человек узнаваемый. Зачем  привлекать внимание посторонних? - ворковал Локтев у Ольги над ухом, мягко, но настойчиво увлекая ее за собой.
Неожиданно Стас толкнул большую массивную дверь, и перед Ольгой возникла квадратная комната, казавшаяся тесной от количества заполнивших ее людей с аппаратурой. В центре стоял Зимин и отвечал на вопросы. Он был весел, оживлен, глаза его сверкали.
У Ольги, внезапно, отказали ноги. Чтобы не упасть, она ухватилась двумя руками за ручку двери.
Зимин мгновенно понял ее состояние, и стал серьезным.
Все, все, господа. Я с Вами прощаюсь. Автор тоже человек. Силы мои имеют предел.
Тот час же, рядом с ним возник Воронцов.
Все, все. Олег стал выпроваживать  корреспондентов в боковую дверь.
Зимин подошел к Ольге.
Тебе плохо? Ох уж этот Стас. Ужасный нахал, никогда не умел с женщинами обращаться. Успокойся, сейчас пройдет. Ну, посмотри на меня.
Взгляды их замкнулись, как  когда-то бывало в прошлом. Ольгу прошиб озноб. Выпьешь коньячку? Легче будет. А может таблетку? Спросил он с тревогой. Ольга отрицательно покачала головой.
Ну, вот и ладненько, вот и умница, нашептывал ей Михаил Николаевич. Обопрись на меня. Банкетный зал рядом, там посидишь, успокоишься.
Нет, нет, безвольно прошептала Ольга, делая слабую попытку освободиться.
Оля, ты не можешь мне сегодня отказать. Это мой день,  и никому,  слышишь – никому, даже тебе, не позволено его сегодня испортить.

При входе в банкетный зал стояла толпа. Одни мужчины, отметила про себя Ольга и ужаснулась, оттого, что подходит к ним об руку с Зиминым. Его триумф, его ждут, а я то зачем - возле? Она вырвалась, пытаясь смешаться с толпой. Зимин не возражал, но ее тут же подхватил под руку Воронцов. Будто все срежиссировали - мелькнуло у Ольги.
Оля, успокойся, ну что ты, как нахохлившийся воробей? С шутливой строгостью прошептал Олег ей на ухо.
Воробьиха – на автомате  ответила Ольга.
Вот так-то лучше.
Олег, раз  уж это испытание неизбежно, мне нужно привести себя в порядок. Проводи меня. Я здесь ничего не знаю, попросила Ольга. И они стали пробираться к боковой двери.
К Локтеву подошел Сужин пожилой, тощий, длинный как жердь, но очень известный писатель.
Стас, представь меня незнакомке.
Саша, тебя, вдруг,  начали волновать женщины? С чего бы это?
А как же? Наслышан, наслышан.  Хочу понять, как это ей удалось превратить воробья в орла. Уразумею, может и мне кусок обломится. Говорят, она - вдова, а я холостяк - шанс есть.
Ах ты, старый Ростовский пошляк - рассмеялся Стас. Предупреждаю, оставь свои штучки - не тот случай. Ладно, пойдем, познакомлю.
Когда Ольга с Олегом вернулись в зал, все еще были на ногах, окружив плотным кольцом писателя.
Удивляла атмосфера. Ни какого официоза. Окружающие, от души резвились, произнося приготовленные остроумные поздравления. Иногда, это было так здорово, что все смеялись до слез.
Поздравляемый  же, с венком из осенних листьев на голове, виртуозно парировал все шутливые выпады, вызывая еще более оглушительные взрывы хохота.
Сужин, которого Локтев подвел к Ольге, сразу заговорил.
Вот Стас желает представить нас друг другу. Меня Вы, наверняка знаете, а о Вас, я, извините,  уже навел справки. Нужно поговорить. Отойдем в сторонку.
Вот, нахал - восхитился Стас.
Некоторое время Сужин молчал, внимательно разглядывая Ольгу.
 От такой откровенной бесцеремонности, ей было неловко, очень неприятно, но, одновременно, интрига, которая явно проступала в неожиданном знакомстве, вызывала любопытство.
Скажите, а не могли бы  Вы выйти за меня замуж? - неожиданно спросил писатель.
Это, что? Шутка у Вас такая? Такого развития Ольга никак не ожидала.
Ну, зачем, вы так? - обиженно капризным тоном проговорил Сужин.
Я, знаете, многое понял, глядя на Вас. Мишка, подлец, правда, понял это гораздо раньше, но он женат и у меня есть преимущество, очень довольно, даже с ноткой злорадства, проговорил писатель.
Краем глаза Ольга увидела, что Зимин обеспокоено, следит за их беседой.
Простите, меня ждут. Ольге необходимо было как можно скорее избавиться от собеседника.
Разве? Сужин оглянулся  и, встретившись взглядом с Зиминым, произнес.
Ах, да. Пойдемте, провожу. И думайте, думайте, думайте. Я не часто в жизни делал предложения. Буду ждать.
Мишуня, я просил Ольгу Ивановну  выйти за мня замуж - своим обычным, иронично-брюзгливам голосом  произнес  Сужин, подводя Ольгу к Зимину.
И, на всякий случай, сказал, что ты женат.
Воцарилась тишина. Все взгляды устремились на Ольгу.
 Лицо ее полыхнуло краской. Некоторое время она стояла растерянная, готовая провалиться сквозь землю. Потом резко развернулась и бросилась прочь.
Зимин догнал ее у выхода.
Успокойся, ну, пожалуйста, ну Оля! - взволнованно молил Михаил Николаевич.
Меньше всего на свете мне хотелось, чтобы тебя обидели. Особенно сегодня.
И, почему только, любая ситуация, связанная с тобой, сразу выходит  на запредельный уровень.
Пойдем, отвезу тебя домой.
Я сама - Ольга стряхнула его руку.
Глупости. Куда я тебя отпущу в таком состоянии?
А твой банкет?
Банкет? Ах, да. Номинально я там.  Все оплачено. А уж делать буду то, что в данный момент важнее.
Москва в этот поздний час была пустынна. Поэзия безлюдных ночных улиц, расцвеченных яркими огнями, еле слышное урчание мотора, ласковое тепло комфортабельного салона машины, отчасти, вернули Ольге душевное равновесие.
Она силилась понять, что же все-таки произошло?
Ее, кажется, хотели обидеть? За что? Человек со стороны? Так я и не рвусь в их круг. Насильно вытащили, чтобы выставить в таком свете.
Внезапно прошило воспоминание. Ольга исподлобья  и с испугом посмотрела на Зимина. Ей уже приходила в этот вечер мысль о режиссуре. А что, если?
Михаил Николаевич молча вел машину, глядя перед собой на дорогу. Ольга никак не ожидала, что он уловит ход ее мыслей, и вздрогнула, когда он заговорил.
Очень обидно, что ты так могла обо мне подумать. Хотя, конечно, я должен был все предусмотреть, чтобы не было таких рвущих ситуаций.
Сейчас сижу и думаю. Идиот, ведь мог просчитать, каково тебе будет. Даже, если бы Сужин не вылез.
А его, что понесло, никак в толк не возьму? Он, конечно, нахал и многое себе позволяет. Но тут, за плохими манерами что-то кроется. Зная его, я испугался.
Прости меня, Оленька, по глупости я - не со зла. Думал отвлечь тебя, да и сам зарядиться твоей поддержкой - а, вот, видишь, как получилось. Вечер, считай, насмарку, да и когда еще у тебя обида в осадок выпадет.
Ольге стало жаль Зимина. Не надо так, Михаил Николаевич. Раз не было злого умысла - значит все поправимо. А любой экспромт - чреват ошибками.
Я, вот тоже триумф Вам омрачила. Да и сейчас, вместо того, чтобы вкушать радость победы, везете меня к черту на кулички - сказала Ольга, отмечая про себя, что дорога к ее дому  спутнику известна.
Удивляешься, что не спрашиваю, куда ехать - снова угадал ее мысли Зимин. Бывал я у тебя однажды. В машине спящую вез  после сердечного приступа.  Но это не важно. Я все про тебя знаю. Когда произошло несчастье, понял, что будешь искать утешение в Варьке. Господи, чудо - то, какое. Это ж надо так повториться во внучке.
Честно говоря, я думаю, что тоже мог бы тебе помочь воскреснуть. Но риск большой. Я был бы одновременно  и  ранящей и лечащей рукой.
Свернув с центральной магистрали, переулками подъехали к подъезду.
Зимин вышел из машины и помог выбраться Ольге.
Я поднимусь к тебе, сказал он, серьезно глядя ей в глаза.
Ноги второй раз за этот бесконечный день отказали Ольге.
Опять этот взгляд.
Он шарлатан, колдун - начисто лишает меня воли.
Она прислонилась к машине.
Вот видишь, без моей помощи тебе не добраться - тихо, ласково на ухо прошептал Михаил Николаевич, беря ее под руку.
Когда Ольга открыла дверь в квартиру, Зимин попросил - Покажи ключи?
Наверняка у тебя запасные есть, а эти будут моими, и опустил их в карман.
Ольга захлопнула дверь перед его носом. Сколько раз за сегодняшний день подавляли ее волю, да и просто вульгарно, незаслуженно обижали.
Она рухнула, не раздеваясь, ничком на тахту и разрыдалась.
Когда Михаил открыл дверь ее же ключом, Ольга безутешно плакала.
Он подошел, молча погладил ее по голове, снял туфли и пальто и тщательно укрыл  пледом.
Всю ночь Зимин просидел рядом на ковре, нежно поглаживая Ольгу по голове, вытирая слезы и прося прощения.
Под утро она забылась в тревожном сне, а, проснувшись, увидела Зимина, прикорнувшего в кресле.
Почувствовав ее взгляд, он моментально вскочил.
Лежи, лежи. Сейчас тебя чаем напою. Буду сегодня за тобой ухаживать, как за больным ребенком. Досталось тебе вчера. Сумасшедший день.
А вам?
Ну, мне не привыкать. А теперь я что угодно одолею, чтобы тебе было легче. Я мысли свои переключу на тебя, а то вчера много наколбасил из-за своего эгоизма - а досталось тебе. И, перестань мне выкать, слышишь.
Михаил поднялся, подошел к Ольге и нежно поцеловал ей глаза.
Что это все значит?
А это значит, что мы теперь вместе. Мы еще обсудим это позже, когда ты примешь ситуацию, а сейчас лежи, все будет, так как я сказал.
Что он еще надумал? – тревожно молоточками застучало в висках, вызывая нарастание паники.
Михаил налил из термоса чай и подвинул Ольге чашку.
Пей - с медом. Это тебя успокоит, а то, гляжу, ты уже испугаться успела.
Я давно созрел для такого поворота, продолжал он.
Тебе нужно время, но, думаю, что ты меня не прогонишь.
Оленька, мы обречены, быть вместе и ты это скоро поймешь.
Не знаю, не знаю, Миша. Ольга задумчиво покачала головой. Я вся в комплексах. Такое всеохватное чувство вины перед всеми. Перед тобой, кстати, тоже. Я, кажется, тебе уже говорила об этом, а может быть и не говорила, просто в мыслях прокручивала.
Проклята я, Миша. Мои мысли, желания или нежелания, иногда, просто действия - определяют другие судьбы. Как жить с этим - не знаю.
Господи, Михаил придвинулся к Ольге, приподнял ее за локти и близко - близко заглянул в глаза.
Да мне необыкновенно повезло, что встретилась такая ворожея – ведьма. Моя ведьма.
Не отрывая взгляда, он наклонился к ее губам.
И все! Мир рухнул!
Водопад чувств, единое тело, общее желание, неутолимая страсть.
В одно мгновение пролетели сутки.
Утром, засыпая на плече Зимина, Ольга пыталась, и не могла вспомнить и понять, как и почему она оказалась внутри этого любовного смерча.
Неужели, я была к этому готова?
А как же все мои годы, мой опыт, мои страдания и сомнения, мои привязанности и чувства? Вадим? Смерть его, наконец?
Бастионы рухнули. Другой человек - все другое. Какое блаженство - уже сквозь сон улыбнулась она.
Когда Ольга проснулась, Михаил, в ее купальном халате сидел за столом и писал. Глаза его горели. Ольга тихонько поднялась. Миша, окликнула она, но Зимин не ответил, и Ольга поняла, что отвлекать его не стоит. Бесшумно подошла к столу, взяла один лист и стала читать. То, что она прочла, было посвящено ей, было узнаваемо и до боли трогательно и прекрасно.
Машинально Ольга начала делать кое-где правки. Ей приходилось раньше и самой писать и редактировать чужие тексты. Поэтому испортить написанное, она не боялась.
Михаил поднял глаза, улыбнулся, взял у нее листок, и вчитался в пометки.
Умница. Теперь у меня есть личный редактор. Придется ставить тебя на довольствие.
Потом прижался к ней, обняв за талию - Так бы до конца жизни - чуть слышно проговорил он.
Ладно, не будем отвлекаться.

Уф - все. Через несколько часов Зимин поднял на Ольгу счастливые глаза. Никогда в жизни мне так не писалось. И ты еще говоришь, что я тебя гипнотизирую. Нет - это ты моя гипнотизерша. Я чувствую такой подъем, такую силу. И сейчас я тебе это докажу.
Он схватил Ольгу в охапку, раскачал и бросил ее на середину кровати.
Боже, каким он был любовником. Страстным,  неистовым, словно в нем вселился злой дух. Ольге, порой, казалось, что это патология, помешательство. Не бывает такого у нормальных людей - не может быть.
Бывает, бывает - прошептал ей на ухо Михаил. Видишь, твои мысли научился читать и не сейчас, а гораздо раньше. Но если ты сейчас не протелепетишь о чем думаю я, я умру от голода.
Ели на кухне консервы. Ольге совсем не было стыдно за свое запущенное хозяйство. Просто все, что, происходило в данном круговороте событий  - было необыкновенно, удивительно хорошо.
Внезапно, Михаил накрыл Ольгину руку своей ладонью и заговорил так серьезно и проникновенно, что женщина вся напряглась в ожидании чего-то фатального.
Оля, посмотри мне в глаза. Я должен видеть каждый нюанс в твоем взгляде сейчас.
Я прошу твоей руки. Я хочу, чтобы ты стала моей женой. Я давно, очень давно этого хочу.
Ты, что?  У Ольги словно мороз по коже пробежал от этих слов. Миша, у тебя есть жена, севшим голосом пролепетала она.
Да, есть. Она во Львове. Давно у каждого из нас своя жизнь. Раньше меня это устраивало, но теперь я намерен развестись. Тебя потерять я не могу.
Я даже думать боюсь, что кто-нибудь, вроде Сашки Сужина, решит, что ты свободна, а, значит, есть шанс и возможны варианты.
Господи! Ольга заставила себя оторваться от его взгляда, который, буквально парализовал ее сознание и волю.
Господи, о чем это ты? Тоже мне невеста без места. За два дня - два предложения.
Михаила явственно передернуло.
Ты посмотри на меня, раскрой глаза. Кому я нужна, в мои-то годы? Тебе я тоже ни к чему. Может только по случаю подвернулась. Да и напридумывал ты что-то  и про цвет и свет.
Понимаю, накопилось много всего. Вот выплеснется наружу, тогда и видно будет, что к чему.
Поверь, ты очень скоро поймешь, что тебе необходимы и другие впечатления и ощущения. Скорее всего, молодость и красота будут подпитывать энергией. Найди только свою звезду. Выбрать тебе есть из кого. Не обманула бы интуиция.
А мне достаточно и того, что неслабым эпизодом в  жизни  самого Зимина была. Буду на старости лет тешить свое тщеславие,  тем, что, возможно, в чем-то способствовала твоему успеху.
Мели, Емеля - твоя неделя. И я - нашел, и тебе не хватит.
Дурочка, ты дурочка. Думаешь, я не выискивал на небосклоне звездочку мне предназначенную? Я из тех, что верят в миф о существующей половинке.  Так вот слушай спич – не мальчика, но мужа. Мне достался шанс, который выпадает раз в столетие.  Я не просто нашел свою половинку, с которой мне будет удобно, комфортно и радостно жить. Я нашел родное существо, которое еще к тому же, каким-то странным образом стимулирует мое творчество. Причем, не только энергией меня заряжает, а влияет на качество того, что выходит из-под моего пера. Даже мои милые друзья это поняли. Видишь, как засуетились.
Нет, Ольга. Мы женимся. И даже, если ты будешь упираться, я насильно поведу тебя регистрироваться. Я обвенчаюсь с тобой. Хотя этого-то я раньше никогда  и в мыслях не держал.
Теперь, считаю - все путы хороши, если соединят нас.
Не будешь соглашаться - заставлю. Настойчивости мне не занимать. Соглашайся сразу - дешевле обойдется. Все равно не отстану - пока не уступишь.
Распетушился. Ольга не была  готова, к тому, что вопрос встанет так серьезно и остро. Она попыталась отшутиться.
Одной жены ему мало, еще одну захотел.
Нет. Михаил покачал головой. Взгляд эго в этот момент был направлен куда-то далеко внутрь себя.
Я хочу только одну жену. Я хочу только одну женщину, я так давно ее хочу. И, Михаил вскинул на Ольгу горящий радостный взгляд, я опять ужасно ее хочу. И ничего не могу с собой поделать.

Три недели они не вылезали из берлоги.
Зимин писал запоем. Двое суток без сна, почти без еды. Ольга все время была рядом. Она читала, редактировала. Рождалось что-то грандиозное, до нереальности. Возможно, гениальное. И это что-то захватило их, подчинило своему ритму и своим законам. На третий день, совершенно обессиленные, они валились с ног и мгновенно засыпали, крепко прижавшись, друг к другу. На секс уже не оставалось никаких сил. Но и без этого, ощущение беспредельной близости было с ними всегда. Они принадлежали друг другу.
Наконец, Михаил Николаевич откинулся на стуле, бросил ручку и сказал: Вот и все. Неужели это я написал? Нет. Скорее всего - ты. Встретившись взглядами, они счастливо рассмеялись.
Скажи-ка мне, милый. Давно этот вопрос вертится у меня на языке.
Как,  как ты назвала меня - милый. Ну, наконец то, мои флюиды начали  тебя обволакивать.
Михаил подошел к Ольге, притянул ее к себе и чмокнул в нос.
Нет, ты сначала ответь. Ольга увернулась. Серьезно, я хочу понять.
Никогда не слышала, чтобы писатели сами читали свою прозу со сцены. Как это тебе удается?
И это  вертится у тебя на языке? Мне бы твои заботы.  Я еще в молодые, глупые, холостые годы научился  в студенческом театре читать со сцены свои зарисовки.  Дальше - больше, попытался читать прозу - сначала смешную, потом - посерьезней. Закономерности есть во всем. Анализировал – учился, вообщем. Вот и весь ответ. И долго  тебя этот вопрос мучил? Мечтаю, чтобы это была самая тяжелая мука в твоей грядущей жизни. Михаил снова обнял Ольгу, заглянул в глаза, улыбнулся  и сказал:
До вечера отдыхаем, а там - в ЦДЛ. Устроим пир горой по этому поводу. Кстати, кое-кому покажу, что мы тут с тобой наворотили.
Миша, езжай один, тихо проговорила Ольга. Отпразднуем потом, где-нибудь в другом месте.
Это еще почему? -поднял глаза на нее Зимин.
А то ты не понимаешь? Зачем мне шокировать  твою пишущую братию? Что я для них? Буду только отвлекать от профессионального интереса. Для них важен - ты. Они же в смятении и ждут, чем ты еще разродишься?
Ну и сказанула? Долго думала? - с долей ехидства спросил писатель.  Да для всех достаточно уже того факта, что ты моя женщина. В ЦДЛ кавалеры без дам  – редкое явление. Там, как на кастинг, кто подругу, кто любовницу обществу преподносит. Правда,  бывает, некоторые и с супругами в сеё заведение заруливают.
Нет, ты представь. С чем я туда пойду? - со своим  опытом многолетней мужской работы? Я им не собеседник. Ольга начала заводиться. Потом, как-то сникнув, продолжала.
Боюсь я. Перекрестные взгляды. Одни наряды мои - чего стоят? Провинциалка - на светской тусовке.
Ну, это поправимо.  А трусить не надо. Держи выше нос. Им у тебя еще учиться и учиться. Сказала тоже - провинциалка.
А разве не так? Одень меня хоть королевой - что толку? Вечернее платье носить не умею - не было  никогда у меня вечернего платья.  От каблуков – отвыкла. Зачем мне такая обувь без надлежащих туалетов? А потому - походка, и осанка как у околоточного.
Ну, почему мне всегда так трудно продираться сквозь твои комплексы? С легким укором, лукаво улыбаясь, спросил Михаил.
Да я уверен, уже и сейчас, там только о тебе и судачат. А как прочтут, то, что мы тут с тобой изобразили, однозначно решат, что суть в том, что это ты выбрала меня - дала счастье быть твоим мужчиной. Наверняка, опять кто-нибудь попробует перехватить шанс, Сужин, например, да, думаю и не он один.
Так ты выйдешь за меня замуж? - повернул разговор на себя Михаил. Ответа ты еще не дала. Кокетка. Мужик я меркантильный, а здесь моя выгода очевидна. Это я к тому - пара ты мне или нет.

В вестибюле дома Литераторов Зимин высмотрел Локтева.
Стас, Ольга здесь впервые,  очень стесняется. Мне надо ненадолго отлучиться - дела важные. Постарайся не утомлять ее.
Стас галантно поклонился Ольге, и, обернувшись к Зимину, проговорил: Давай, давай - иди. Век бы тебя не видеть. Исчез с банкета чуть ли не на месяц. Тут всесоюзный розыск объявили. С ног сбились. Если бы не подпольные агенты, давно бы свечку по тебе поставили.
Пойдемте, Ольга Ивановна, а этот мерзавец пускай катится ко всем чертям.
Стараясь не привлекать внимание, Локтев провел Ольгу к столику в круглой нише, недалеко от сцены. За столом уже сидела пара. Стас не стал обременять ее процедурой знакомства, просто сказал: Ольга Ивановна, Вам здесь, думаю, будет удобно.
Сидя в пол оборота к залу, она исподволь присматривалась к обстановке. Постепенно неловкость прошла, уступив место любопытству. Бросалось в глаза, что в зале не было посторонних. Здесь все были свои - если не друзья, то уж точно, - люди одной крови. Одни интересы, одни проблемы, общие годы за плечами и общие пуды соли. Это раскрепощало, но одновременно, делало каждого из них очень уязвимым перед таким количеством все понимающих, но весьма не безобидных глаз.
Знакомое ощущение - подумала Ольга. Есть в этом что-то притягательное, но как тяжела эта ноша. Уйдет чувство общности - останется пустота. А память свербит. Ведь было же - личное,  твое,  и ушло, ушло безвозвратно. Рецидивы бывают только по пьянке. Большинство через это проходят.
А может быть жизнь и здесь права. Самозащита срабатывает. Чем глубже знаешь человека, тем легче его обидеть. Ложь друга, например, куда больней, чем предательство постороннего. Художники же, вообще, очень ранимы. Ольга поняла, что мысли опять вернулись к проблемам Михаила.
Так размышляя, она тихо сидела в своей нише, не принимая участия в разговоре. Стас неназойливо следил, чтобы посуда ее не пустовала, но и только.
Незаметно подобралось ощущение, что о ней заговорили. Трудно было объяснить, откуда оно возникло,  но Ольга совершенно отчетливо почувствовала, что оказалась в центре внимания. Ее охватила паника. Стас, успела сказать Ольга, но продолжения не последовало. На сцене появился Зимин, писатель Зимин - ее Миша.
Он поднял в приветствии, сжатые в единый кулак руки и произнес Привет, друзья. Не отвлекайтесь, поглощайте свою еду,  а я немного развлеку Вас. Ну, а потом, будьте любезны выслушать меня внимательно - услышите нечто. Зимин начал сыпать анекдоты, свои наблюдюшки. Даже сплясал. Потом вдруг стал серьезным и стал читать кое-что из  последней позы. Когда он замолчал, с минуту можно было слышать, как пролетала муха. Потом взрывом - аплодисменты, крики, почему-то звон разбитого стекла, а потом, опять - тишина. Все смотрели на Ольгу.
Зимин мгновенно оказался рядом. Дайте выпить, обратился он к окружающим, а  Ольге - одними губами - исчезаем.
Со всех сторон потянулись бокалы с шампанским.
Нет, нет - только водки. За всех, друзья. Он залпом опрокинул рюмку и поднялся. Я сейчас вернусь и продолжим. Выходя,  он  показал глазами Стасу на дверь.
Придется идти танцевать, склонившись над тарелкой, очень тихо проговорил Локтев. Иначе Вам отсюда не выбраться.

Господи, ведь это только начало, после такого, почти  авантюрного бегства, уже в машине, ужаснулась Ольга.
Миша, негромко сказала она. Я переоценила свои силы. Я не смогу, не выдержу.
Ты сейчас отвезешь меня домой и уедешь, а завтра я удеру. Может быть, даже, наверное, вернусь, если еще нужна буду. Но и тогда все будет не так, как ты прелагаешь. Не создана я для такой жизни. И я очень боюсь разочарований.
Ты, что? Взорвался Зимин. Столько лет прошло, а ты ничего не поняла? Ты вспомни, в каком состоянии была? Я тебе твержу, твержу, а ты - снова - здорово.
Ну, вдумайся, всмотрись в себя поглубже. Даже, если не брать в расчет мои чувства - ты-то сможешь иначе? Будет все гораздо сложней и трагичней, чем год назад, когда мы все по тебе с ума сходили.  И, потом, что ты думаешь, я дам тебе исчезнуть? Да я тебя из-под земли достану. Когда же ты, наконец, поймешь, - уйдешь ты - не будет ни тебя, ни меня.
А мишура вокруг - или ты к ней привыкнешь, или мы сумеем обойтись без нее.
И давай не будем больше возвращаться к этой теме, сказал Михаил, немного успокаиваясь.
Дело даже не в нас самих. Все предопределено свыше, продолжал он не в силах остановиться.
Вдумайся, неужели ты можешь выдержать мою творческую смерть? Я не шучу. Рядом с тобой, я – действительно, явление. Я не преувеличиваю. Я прекрасно отдаю себе в этом отчет. Но только рядом с тобой.
Это больше того, что могут выдержать твои плечи, хотя они у тебя не такие уж и хрупкие.
Все будет иначе, уже с проникновенной теплотой, притянув правой рукой  за плечи Ольгу к себе, проговорил он.
Мы сейчас едем к нам домой, и начинаем легальную жизнь.
Давай помолчим немного, отпуская Ольгу,  проговорил Михаил.
Мне надо успокоиться, а ты запоминай дорогу.
Они миновали центр, свернули на набережную, и, где-то в районе Таганки в коротком переулке остановились у кованой ограды.
Михаил достал из бардачка пульт и открыл ворота.
Ольга с интересом разглядывала светлый шестиэтажный одноподъездный кирпичный дом, сквер, вокруг него.
Припарковавшись, и заглушив мотор в подземном гараже, Михаил негромко заговорил.
Сейчас мы поднимемся к себе домой. Но прежде, я обязан сказать еще  вот что. У тебя осадок. А недомолвки должны остаться за порогом нашего дома.
Не думай, что я не предполагал такого развития сегодня. Я почти был уверен, что именно так все случится. Но пройти через это было необходимо. И не потому, что это, как ты выразилась, моя братия, и от них мне никуда не деться. Хотя это действительно так.
Чем дольше мы скрывались бы от них, а точнее, чем дольше я прятал тебя, тем больше наши отношения походили бы на интригу, интрижку.
А дальше - работают стереотипы.
С кем не бывает?
Писателям, вообще трудно смириться с мыслью, что в жизни случаются ситуации, недоступные их пониманию. И - обычная схема. Доброжелатели решат, что меня надо спасать. А уж, как они будут пытаться это делать - вариантов тьма. Воображение все-таки работает профессионально. Ну а те, у кого камень за пазухой, а таких - тоже хватает, не упустят случая насолить мне, а удар, скорее всего, обрушится на тебя.
Те же, кто помудрее и поглубже, попробуют отловить свой фарт. Сама знаешь, попытки были.
Милая моя, родная, Михаил развернул Ольгу к себе лицом. Мы очень выстрадали свое право быть рядом, чтобы зависеть от кого или чего-либо.
Сегодня я все расставил по своим местам. И даже, если кто-то чего-то недопонял, то уж то, что я тебя стеной выгорожу, уразумели - точно.
Одно то, что, спасая тебя, а именно так оно и было, и это все поймут, я, как мальчишка, сбежал, презрев причитающиеся мне лавры, отрезвит многих.
Остальные поймут со временем, когда вчитаются по-настоящему в мою работу.
Тем не менее, Михаил задорно подмигнул Ольге, нам с тобой нужно быть начеку.
А хорошо ли это,  Миша? Ты пытаешься внушить людям, не чужим людям, заметь, что ты не такой, как они.
А разве это не так? Кто из них  мог бы подняться до моего взрыва возможностей? Таланта там многим не занимать. Но ведь никому из них не встретилась такая женщина как мне, а, если и встречалась, то не разглядели. Вот потому я и боюсь покушений на самое важное, самое дорогое, что не знаю, за какие мои грехи или заслуги досталось мне.
Все, закрываем тему. Никаких вопросов - ответов.
Знаменательный момент. Наш дом - свершившийся факт. Да будет благословен этот миг.

Через порог Михаил перенес Ольгу на руках.
В таком доме бывать ей еще не приходилось. Видела, конечно, в их фильмах апартаменты, да и наши звезды, порой, самодовольно выставляли на экране и в журналах свое жилье после евроремонта.
Ольга всегда относилась к этому с иронией. Внешние атрибуты, от арочных проемов, до дверных ручек, казались ей самоцелью. Не было, ей казалось, в таком доме места для  теплого уюта домашнего очага. Да и обиходить такой дом не просто, а, значит - присутствие чужого человека.
В  квартире Зимина, как-то все было иначе. Все, начиная от стен, имеющих в каждой комнате отделку, соответствующую назначению, и кончая трогательными игрушками, которые, вроде бы валялись, где попало, но именно там, где глаз на них натыкался, они оказывались к месту, заставляя оттаивать или умиляться.
А кто здесь убирается?
Почувствовав в интонации намек на ревность, Михаил рассмеялся.
Наконец, то нормальные чувства в тебе заговорили.
Сейчас, конечно все пылью заросло, просто в глаза не бросается - так задумано. Ну а вообще - я сам.
Я ведь много ездил, присматривался ко всему. И думал - много думал, как обустроить наш дом. Я очень надеялся, что он будет нашим. Он целых три года тебя ждал. Тебе будет здесь хорошо. Еще не раз наткнешься на разные маленькие хитрости, предназначенные специально тебе или для тебя. Увидишь, что, и проблемы уборки у нас не будет - так,  периодически, веселое совместное времяпровождение.
Ну, как?  Чувствуешь, что домой пришла?
Не знаю. Ольга стояла потерянная. Я как в тумане. Сначала там - ЦДЛ, теперь здесь. Из огня, да в полымя.  Голова раскалывается. Ты - тоже! Ольга вскинулась на Михаила. Сюрпризы преподносишь. Предупреждать надо. Я бы хоть что-то захватила с собой, а - то, Ольга оглядела себя.
Михаил подошел к ней сзади и зарылся в ее волосах.
Как ты думаешь? Неужели моего опыта и воображения могло не хватить, чтобы представить,  что в ее доме нужно женщине, тем более единственной, любимой женщине.
Господи, сколько же нежности во мне накопилось, - сказал он,  потихоньку вороша ее волосы.
Страсти, конечно тоже. Больно и долго - все. Страсть - она эгоистичней. Она кричит. С ней трудно справляться, особенно, когда ты рядом.
Вот и сейчас. Чувствую, что дистанцию держать надо. Михаил отстранился, тяжело вздохнув. Не ко времени. О тебе думать надо. А нежность моя еще прольется на тебя - обрушится. Лавина на волоске висит.
Пойдем. Михаил подвел Ольгу к спальне. Переоденься, отдохни, осмотри все, а я пока разберу почту. Наткнешься на аптечку, лучше ничего не  принимай. Нам с тобой еще пировать сегодня.
Такие поводы - никуда не денешься. Водочка тебя вылечит.
Ну, я пошел. Разбирайся во всем сама - хозяйка.
Ольга медленно пересекла наискось комнату, минуя еще одну дверь. Села в глубокое кресло, уперлась подбородком в руки и тупо уставилась в рисунок ковра.
Михаил застал ее в том же положении.
Так. Тебя нужно реанимировать, сказал он, опускаясь рядом на пол.
Я уже не раз порывался тебе это рассказать, да все как-то духу не хватало.
Как ты думаешь, очень строго я соблюдал твои запреты?
О чем, ты? Ольга вскинула на него взгляд.
Да о том, о том. Я в тот твой - не мой период, очень часто тебя видел.
Где? Ольга смотрела на него с недоверием.
Вычислил твой график. Он, правда, рваный был. Но некоторые закономерности просматривались.
В машине поджидал тебя у подъезда. Иногда часами, а иногда - напрасно. Провожал  до автобуса, потом провожал автобус, чтобы еще раз, хоть мельком взглянуть на тебя.
Порой, особенно зимой, когда ты мерзла на остановке, мне так хотелось  предложить тебе свои услуги, но не посмел. Твои мысли и проблемы были для меня важней собственных.
А зря. Ольга почти оттаяла. Иногда это было бы мне очень кстати.
Заметив в ее взгляде озорные огоньки, Михаил поднялся.
Пойдем, покажу тебе кое-что. Это тебе для полного выздоровления, сказал он, распахнув дверь у Ольги за спиной.
Оглянувшись, она ахнула, увидев зеркально - сиреневое царство. Она поднялась и подошла. Ну, как, нравится? Михаил посмотрел на нее и счастливо рассмеялся. Это твое. Никто не пользовался. Ждало твоего появления.
Как? А ты, что, в бане мылся? Спросила Ольга, не в силах оторвать глаз от огромной  темно фиолетовой ванны, в которую, как в бассейн надо было спускаться по ступенькам.
Петикантроп ты мой. Во всех нормальных домах у каждого свои удобства.
Предлагаю тебе обновить ее и оценить мои старания.
Страшно. Такое видела лишь однажды. В Беверли Хилз.
Никак бывали? Подыграл ей Михаил.
Ага. Наблюдала, как миллионеры в воде любовью занимались, совмещая приятное с полезным.
Никогда не стоит пренебрегать опытом профессионалов.
Что-то не узрел у тебя я видика. Откуда такая осведомленность?
Ну, у меня же еще и дети есть, озорно глянув ему в глаза, рассмеялась Ольга.
Ну, что, прониклась ощущением, что это твоя собственность? Собственник в тебе проснулся?
Михаил положил подбородок Ольге на плечо и тихо проговорил ей на ухо.
Предлагаю провести испытание этого агрегата. В первый раз, сделай все сама. Поймешь, как удобно здесь все устроено, как много приятных женских штучек, какие пушистые и душистые халаты и полотенца.
Даю тебе полчаса. Постарайся осмотреть все, освоить и запустить в действие.
Когда Михаил заглянул. Ольга в махровом сиреневом халате сушила перед зеркалом феном волосы.
Он быстро сбросил с себя одежду, подошел к ней сзади, наклонился и прошептал ей на ухо.
Нет, так не годится.
Двумя руками приспустил с плеч халат, сбросил его на пол, и, развернув Ольгу за плечи, тихонько подтолкнул ее к воде.
В воде он нежно ласкал ее, шептал на ухо всякие приятные глупости.
Ольга шутливо отбивалась, брызгалась, старалась залепить пеной ему лицо. Потом вместе они ныряли под воду и там, с нежностью и невообразимым блаженством занимались любовью.
В какой-то миг Ольгу словно прошило. Она поняла, зачем потолок выложен зеркальной плиткой.
Зимин посмотрел ей в глаза и рассмеялся.
Глупышка. Конечно, ангелом я не был. Но в этом доме, да и вообще, после нашей встречи - все было для тебя, все ждало тебя.
Смутил потолок - тут сработало мое воображение, но, уверяю тебя, - подогревала его ты.
Он нежно погладил Ольгу по мокрым волосам. Намертво замкнул ее взгляд своим взглядом, отключая от остальных мыслей, и наклонился к  губам.
Только время спустя, придя в себя и чуть отдышавшись, Михаил вылез из воды, обвязал бедра полотенцем, вытащил за руки и закутал мокрую Ольгу в махровый халат  и отнес ее в спальню.
У меня с утра во рту маковой росинки не было, а тут еще такие нагрузки. Кто собирался сегодня пировать?
Женщина, через пятнадцать минут жду тебя на рабочем месте.
Кухню Ольга нашла по запаху.
Войдя, огляделась.
Светло, удобно, просторно, уютно, красиво.
Михаил колдовал у плиты.
Вижу, что понравилось, оглянувшись, довольно сказал он.
Принимай хозяйство.
Стол был уже накрыт. В центре стояла ваза с белыми лилиями. Рядом - большой шоколадный торт, конфеты, бутылка шампанского и блюдо с крупным янтарным виноградом.
А где же лекарство? Спросила Ольга.
Сейчас, мигом сменим обстановочку. Я на всякий случай, пошел по пути наименьшего сопротивления. Такой вариант - Михаил показал на стол, тебя никак не обидел бы.
Раз есть другие соображения - действуй. Доставай Гжелку, семгу, грибы. Вообщем хозяйничай. Привыкай, привыкай. Что найдешь в холодильнике - все сгодится. А то через два дня уеду - подсказывать некому будет.
Лечу во Львов - заниматься разводом.
Миша, зачем пороть горячку?
Я знаю, что делаю. Как только разведусь - подаем заявление и уезжаем в горы. Это будет наш медовый месяц.
Ты, что? С испугом спросил Михаил, увидев, как Ольга тяжело опустилась на стул с растерянным выражением на лице.
Я не катаюсь на лыжах.
Как, совсем не умеешь?
Когда-то пробовала научиться - не в горах - здесь в Москве. Но из этого почти ничего не вышло.
Не понимаю, как же ты росла? Нас еще в школе кроссами  замучили.
Есть места, где зимой снега нет. Воды много, а снега - нет.  Там я и росла. Сюда приехала уже  в институт поступать.
Твое прошлое еще предстоит мне постичь. Но горными лыжами ты у меня овладеешь. С таким персональным тренером, как я, можешь не сомневаться, этот пробел в твоем воспитании мы восполним, сказал он с озорной ободряющей улыбкой.
Ольге стало очень легко. Она поняла, что даже в таких вопросах может полностью положиться на этого очень близкого ей человека.

Легко и радостно было им за этим столом. Во все возрастающее чувство взаимной близости постепенно проникала ощущение дома. Места, куда они будут стремиться всю жизнь. Стремиться ото всюду, где бы они ни находились, и как бы хорошо им там не было.
Черте - что  с радостным удивлением проговорил Михаил. Всю жизнь любил компании. Сколько сил растратил, организуя новогодние гулянки. Отныне, Новый год встречаю только с тобой. Понял на старости лет простую, старую, как мир истину: Новый год - семейный праздник.
А я это давно знаю - тихо проговорила Ольга, и замолчала.

Вадим был прекрасный человек. Умница. Вы оба были достойны друг друга. Нам  легко общалось. Для обоих, проблемы одной женщины стояли превыше всего. Вопреки здравому смыслу,  вопреки стереотипам, это не разъединяло, а сближало нас.
Помянем его, Оля. Михаил наполнил рюмки.
После звенящего молчания, когда каждый из них нырнул в недра своих не так уж и отдаленных ощущений, Михаил снова взял  инициативу в свои руки.
«Ивана» то (так он назвал свой роман) вроде на премию двигают.
Как? Он же еще не издан. Ольга моментально вернулась к действительности.
Да в том то и дело.
Я сегодня как кур в ощип попал.  Зашел в секретариат, а там совет, отбирают номинантов, а те качаются. Непроходные варианты. Я постоял в сторонке, послушал, а потом - вылез. Говорю, может это сгодится. Ну, и прочел вторую главу.
Когда пришли в себя, такой ор подняли. Там у каждого автора - свой лоббист.
Плагиат, кричат, не Ваш стиль, не тот почерк.
Меня сначала злость разобрала, схамил даже. Говорю, может Вам пальчики откатать - отпечатки сверите? Потом, кое-как, успокоились Выхода, все равно нет. Решили на ночь отдать рукопись экспертам. Завтра ответят. Времени нет совсем. Через два месяца представление.
Если решат, это может изменить наши планы. Не мне тебе говорить, что, значит издать  книгу.
А, что? Так быстро можно подтвердить авторство? Ольга спрашивала, но сомнения не было в ее голосе. Постепенно ее заполняло радостное ожидание, безмерное ощущение справедливости того, что происходит.
Было бы желание, ответил Михаил. База данных почти на все мировые издания. Все систематизировано - сюжеты, образ мышления авторов, творческий почерк, построение фраз и даже словарный запас.
Не думал я, что это окажется таким важным для меня. Сегодня понял, что и здесь твое присутствие все определяет. Я тебе доказываю, что мой взлет очевиден не только нам с тобой, а всем.
Последние слова вернули Ольгу на землю. Всколыхнулись все ее сомнения.
Михаил мгновенно уловил перемену настроения.
Родная, придвигаясь ближе и глядя в глаза, проговорил он. По последней - за удачу, нашу и нашего «Ивана». Скоро он заживет своей жизнью. И, спать. Не так уж и много времени у нас для полного уединения. Послезавтра - Львов, а потом - горы. Чужие глаза рядом.
Внезапно зрачки его расширились. У Ольги задергались щеки, и свело скулы.
Зимин встал, поднял Ольгу за локти, отбросил ногой стул, и взял ее прямо стоя.
Сколько все продолжалось, они не смогли бы сказать. Не помнили, как оказались на диване в гостиной, но что они точно знали,  ни на минуту в эту ночь они не отрывались друг от друга. Сон и любовь владели ими одновременно.
Ольга вздрогнула, открыла глаза, почувствовав отсутствие Михаила. Пронзило острое ощущение утраты. Она поднялась, выглянула в холл, и, услышав его приглушенный голос, доносившийся из кабинета, сразу успокоилась.
Она привела себя в порядок. В спальне, в шкафу выбрала себе нарядную удобную домашнюю одежду и, впервые, внимательно огляделась.
Комната была небольшой, но очень светлой. На столике у трюмо стояли две шкатулки из натурального камня, а на краю устроился симпатичный плюшевый мишка  с улыбающейся мордашкой и высунутым языком. В лапах он держал записку.
Ольга подошла и прочла ее. Доброе утро - было написано. И дальше - Загляни в первый ящик.
Она открыла ящик. В нем, как поняла Ольга, находилась косметика. Красивые упаковки, баночки, флакончики, дезодоранты и - записка. Загляни во второй.
Михаил застал ее за этими исследованиями, когда она, двигаясь от записки к записке, постепенно проникалась уверенностью, что за этими ее открытиями стоят не только жизненный опыт и предусмотрительность человека, который стал ей близок, а ежедневные постоянные мысли о ней, его надежда и вера.
Михаил улыбнулся, подошел к ней, взял за руку, подвел к креслу и, легонько надавив на плечо, заставил ее сесть и сам опустился рядом.
Еду в союз, - сказал он. Вопрос решен. Вернусь вечером. Много организационных проблем.
Он положил свои руки Ольге на колени и, глядя в глаза, заговорил.
Слушай внимательно. Я знаю, что женщины любят ушами, так - слушай.
Оленька, ты самая близкая, самая родная за всю мою суматошную жизнь. Самая любимая. С первой нашей встречи - нет других женщин для меня. Помни это, и не думай ни о каких глупостях. С любыми недомолвками, недоразумениями - ко мне. Не бойся ничего, ни возраста, ни гнева, ни обиды. Лжи между нами не будет. Помни, мир завистлив, а я на виду. Это трудно, но мы пробьемся. Ведь никогда раньше я так не любил, да и ты, когда, по настоящему, разберешься в том, что с тобой творится, поймешь, что не знаю уж за какие наши заслуги нам обоим дано величайшее счастье испытать сильнейшее из прекрасных чувств.
А теперь. Глаза Зимина опять потемнели. Смотри, что ты со мной делаешь? Мои глаза - это твои глаза. А руки? Я уже ничего не могу с ними  поделать.
Опомнившись, тяжело дыша, но, сияя счастливыми глазами, Ольга спросила. Что же это такое? Помешательство - не иначе? И, что, так будет всегда? Не знаю, как ты, а я раньше себя к сексуальным маньячкам не относила. А теперь вот засомневалась.
Нет, родная. Михаил нежно поцеловал ее руку. Эти два дня особенные. Точка отсчета. Нашей совместной жизни в нашем общем доме и моего первого стоящего успеха. Дни, когда я, наконец, почувствовал, что и твои чувства сродни моим, что и ты принадлежишь мне и душой и телом. И, никаких сомнений. Ты это тоже скоро поймешь, предотвращая какие-либо возражения, упредил он. Наконец, сегодня день перед разлукой. Сначала - Львов, потом, вероятнее всего – «Иван», а потом горы. В любом другом случае, я бы сейчас ушел с концами. Из издательства - сразу в аэропорт. Все срочно, все горит.
Но я не могу. Специально вещи не беру. Хочу, чтобы первый раз в жизни ты меня проводила. Хочу видеть твой последний взмах руки, ощутить боль расставания. Хоть утром, но заскочу, и буду очень стараться, чтобы вырваться пораньше.

Из Москвы они вырвались только через три недели. У каждого, оказалось, по миллиону неотложных дел. На Зимина сильно давили, и ему пришлось самому вплотную заняться выпуском книги. С утра до вечера  с редактором он пропадал в издательстве, вел переговоры в типографии, урывал время для встреч с художником, рецензентом, цензором. Книга готовилась, хотя и аврально, но тщательно. Слухи о ней поползли по литературной Москве и даже выплеснулись на улицу. Замучили звонки. Звонили знакомые и не очень, прося почитать гранки. Звонили по делу и без. Спонсоры и издатели, литераторы, литературоведы и чиновники. Звонили из комитета, представляющего роман на Пулитцеровскую премию, звонили из-за границы, и тоже, почему-то насчет Ивана.
В конце концов, Михаил решил избавить Ольгу от этого кошмара, отключил телефон и перебрался в редакцию. Ольга же, не в силах ничем помочь ему, решила переехать к сыну и утрясти свои и Варькины проблемы.
У десятилетней Вари не складывались отношения с родителями, особенно с матерью.
Варюха была своеобразным и очень одаренным ребенком. Она прекрасно рисовала, писала стихи, сочиняла сказки, придумывала всякие затейливые игры. В школе дела ее тоже шли хорошо. Но, вероятно, потому, что занятия давались ей легко, у девочки оставалось время для анализа того, как и что им преподают.
Тут и столкнулись интересы и умозаключения дочери и матери. Татьяне не нравилось, что возле Варьки постоянно толпились ребятишки. Игры, Вариного производства казались ей дерзкими, глупыми, не безобидными и небезопасными. А, главное, в них часто присутствовало ее отношение ко взрослым. Как к  педагогам, так и к родителям.
Действуя с позиции силы, Таня добилась того, что девочка замкнулась. И вместо звенящего, открытого навстречу всем и каждому колокольчика, взгляд натыкался на испуганные недоверчивые глазенки раненого зверька.
Ольга давно поняла корень этой проблемы. И в оставшееся до отъезда время, она всеми силами старалась добиться мира в семье, используя свое влияние на детей и внучку. С Варькой же они безумно любили друг друга.
Так вот получилось, что недели перед отъездом  у Зимина с Ольгой прошли в разлуке. Выдержать такое положение вещей  было  очень трудно, но, вероятно, необходимо. Разговаривая  ночами с Михаилом по телефону, Ольга кожей ощущала, как ждал он ее звонка, как счастлив слышать ее, и как безмерно устал. Раздираемая жалостью, желанием помочь, да и просто увидеть его, она буквально силой заставляла  себя оставаться там, где она есть, ничего не меняя.

Но, любое ожидание имеет конец. Закончился и этот бесконечный месяц.  И, в компании Локтева и его друзей - они в Домбае.
Горы Ольгу оглушили. Лишь однажды, еще в студенчестве, ей довелось быть в зимних Карпатах, но память не сохранила впечатления тех лет. Сейчас же могучая, суровая, величественная красота гор, ослепительное солнце, слегка дрожащий воздух, сначала даже как бы придавили ее, а потом наполнили невообразимым восторгом. Стоя на открытой веранде,  домика, в котором им предстояло провести свой медовый месяц, до боли в глазах Ольга вглядывалась в горизонт, и сердце щемило от восхищения и предчувствия счастья.
Сзади неслышно подошел Михаил, положил руку ей на плечо и сказал: Пойдем,  надо поговорить.
Мгновенно все изменилось. Ольга почему-то испугалась. Глухо отозвалось в груди. И, покорно опустив голову, она побрела следом.
Ну, что ты все время пугаешься - понял ее состояние Зимин. Просто дела надо решить раньше, чем мы потеряем к этому способность. Он приподнял за подбородок ее голову, ободряюще заглянул в глаза и сказал. Успокоилась, тогда слушай внимательно.
Сначала о Львове. Лариса ужасно удивилась, что, вдруг, я о разводе, через столько-то лет? Ну и, конечно, у нее условия.
Оля, я написал завещание. Все мое имущество во Львове – отдаю Ларисе с сыновьями. Деньги от издания  ранее выпущенных  книг,  если со мной что случится -  тоже им.  Ну, а уж «Иван» и все, что после - твое,  кровное.  Тут твои права никто не в праве оспаривать. Московская квартира  тоже тебе достаектся. Кроме того, я открыл счет на твое имя, чтобы у тебя всегда была степень свободы.
Зимин говорил, а Ольги на душе становилось все тяжелее и тяжелее.
 Зачем он так? За что?  Вспыхнул внутренний протест. Всю жизнь себя могла обеспечить. И сейчас, деньги за ею написанный учебник, в банке лежат. Ели потребуется, что ей стоит снова вернуться в студию? Ольга хотела в ответ сказать что-то резкое, обидное, но не смогла. Губы ее задрожали,  брызнули слезы, мешая видеть глаза человека, который был ей так дорог, и, который, сейчас, зачем-то, ее  обижал.
Оленька, родная моя, ну что ты? Ну, успокойся. В мыслях не было делать тебе больно. Просто я  не хочу, чтобы у тебя были сложности  ни сейчас, ни в дальнейшем. Я принял решение, поставил тебя в известность, а завтра отошлю копию завещания во Львов.
Теперь о главном. Я задумал большой труд и мне надо работать в Швейцарских архивах. Через три недели возвращаемся в Москву, улаживаем свои дела, оформляем документы на выезд, берем с собой Варьку и уезжаем в Женеву. Интуиция мне подсказывает, что этот год Варе нужно быть с нами. Она поможет нам избавиться от комплексов прожитых лет  и стать семьей, а мы ей поможем отыскать себя - стать тем человеком, которым задумала ее природа. Уверен, проблема Татьяны тогда разрешиться сама собой.
 У меня же есть и свой интерес - я очень хочу стать ей близким, ну если не дедом, то уж хорошим другом - обязательно. Родителей,  думаю, ты уговоришь. Нажми на ее способности к языкам и возможность их реализовать. Найдешь аргументы.
Ольга молча слушала, не в силах справиться со слезами, которые застилали глаза.
И последнее, словно запрограммировав себя, продолжал Михаил. Учить кататься тебя буду я сам, и пока не удостоверюсь в твоей абсолютной безопасности - от меня ни на шаг. Нет проблем твоих, нет моих, есть только - наши. Пойми это и успокойся. Ну, сколько же можно лить слезы?
Ну, все, все - нашептовал на ухо Михаил, нежно привлекая Ольгу к себе. Бери себя в руки.  Немножко успокоишься, подумаешь и поймешь, что я прав. Разбирайся, и ляжем сегодня пораньше. Завтра в восемь мы уже на лыжах - по свежему склону. Я намерен написать здесь несколько зарисовок. Ты - в горах. Представляешь, как забавно это должно получиться?
В общепит не пойдем. Еды хватит. Сейчас согрею чайник, а ты пока доставай запасы.
 Михаил вышел на кухню и сразу вернулся. Нет, не могу отойти от тебя. Я так соскучился за этот месяц, так без тебя измучился - представить не возможно.
А, черт! Чай подождет! Схватив Ольгу в охапку, он всем телом прижался к ней. Дыхание его стало частым и жарким. Господи, сил никаких нет. Ведьма ты моя, свет в окошке, что же ты со мной делаешь? - горячо шептал он. 
Михаил опомнился первым. Так не годится, я должен беречь твои силы. Сейчас горячий чай и спать. Завтра тебе будет трудно.
Лежи, лежи - быстро проговорил он. Увидев ее попытку подняться. Сегодня я все сделаю сам.

Раннее утро было великолепным. Зернистый снег переливался на солнце всеми цветами радуги.
Тщательно проверив, как Ольга оделась, Зимин подхватив две пары лыж  помог ей спуститься к подъемнику.
Ученицей Ольга оказалась бездарной. К полудню ее уже не держали ноги.  Даже ценой мобилизации   запасов  всей  воли, ей с трудом удавалось сподвингнуть себя на спуск с крошечного,  пологого косогора.
Говорила же, что все надо начинать во время - скулила Ольга. Не могу я, не хочу больше. Зимин был терпелив, ласков и неумолим.

За обедом собралась вся компания. Глядя на Ольгин измученный, удрученный вид, весело и не зло зубоскалили.
Вечером собираемся устроить межсобойчик - сказал Стас.
Нет! - отрезал Михаил. Я буду работать, а Оле нужно отдохнуть.
И Михаил начал писать запоем, даже с остервенением. Изредка он устремлял на Ольгу горящий отстраненный взгляд, пребывая где-то вне, словно что-то зрительно вспоминая.
Ольга же, оглушенная слабостью и отчаянием, лежала не в силах даже принять душ. Исчезло то возвышенно - восторженное состояние, сопровождавшее ее еще вчера. Ко всему примешивался еще стыд за свою неумелость и, как она считала - трусость.
Наконец Зимин поднялся. Кажется, получилось. Прочтешь завтра. Сейчас буду тебя реанимировать. Быстро - под горячую воду.
Он снял с нее одежду, настроил душ и разделся.
Ну, встряхнись, улыбнись, родная. Сейчас я тебя вылечу.
Массаж он делал мастерски, тщательно и неспешно преодолевая  болезненные ощущения и,  снимая усталость измочаленного тела. И в момент, когда боль почти исчезла, Михаил неожиданно овладел Ольгой. Горячие струи душа, горячие трепещущие тела, ощущение невообразимого блаженства, и Ольга забыла обо всех своих немочах и страхах.  Она вновь стала сильной, любимой и страстно любящей.
Зимин сам уложил ее в кровать, тщательно укутал теплым одеялом.
Лежи, я принесу из кафе горячий бульон с пирожками, а вечером обязательно пойдем гулять.
На прогулке Ольга окончательно воскресла. Михаил подвел ее к отвесному, с восхитительным обзором склону. В лучах заходящего солнца все сверкало. Голубые тени деревьев причудливо извивались по откосу. А горы! Нет, наверное, ничего более величественного и, в своем великолепии - совершенного.
Хорошо, ох, хорошо - прошептал Михаил, взяв Ольгу за плечи. Ну, чем, тебе не скульптура? Ваятель здесь только сама природа, или же господь бог. Чувствуешь, какие резкие, какие сказочно выразительные,  формы, доведенные до совершенства гениальной рукой их создателя.
Ну, как тебе, Михаил заглянул Ольге в глаза. Вижу. Завтра будет еще лучше. Увидишь, завтра лыжи начнут тебе подчиняться. Верь мне.
 И в самом деле, на следующий день у Ольги почти исчез страх. Михаил мучил ее ужасно, но кое-что у нее уже получалось.
Ну, что я тебе говорил? Я же все про тебя знаю, а ты мне вчера почти не верила.
Вечером вы опять заняты? - за обедом спросили ребята. Да! - отрезал Михаил.
Зимин опять писал, а Ольга вчитывалась в то, что он сотворил  накануне. У нее перехватывало дыхание, тряслись руки и, только спустя время,  она смогла редактировать текст.
Через пару дней Ольга уже сносно спускалась с небольших пологих склонов. Уставала, конечно.  Но уставала иначе. Усталость была приятной, она не давила, а, скорее, доставляла радость.

За обедом Локтев весело в красках рассказал, какой сюрприз они приготовили утром Лере. Девушке из их компании, сегодня исполнилось двадцать лет.
Еще с вечера выкопали в снегу яму,  и соорудили над ней крышу, которую присыпали ее снегом. Спрятали одну Лерину варежку. Утром именинница,  варежки, конечно, хватилась. Как водится, в поисках нашлись добровольные помощники  которые и ткнули   Лерку носом   в берлогу, что мы накануне так весело сооружали . Представляете,  Леркин ужас!!  В проеме, нарисовалась  мохнатая коричневая шуба, в купе с  громким, злобным  рычанием.
Лерка от страха с обрыва сорвалась. Сначала на пятой точке по откосу покатилась. Орала Мама, так, что уши закладывало. А потом и вовсе - кувырком.
Но это еще не все. Медведь, как мыслилось, должен был ей бочонок с медом преподнести. Так он от изумления и испуга выронил этот бочонок, и тот полетел вслед за Лерой.
Мы застыли в оцепении - догонит или не догонит. Потом бросились Лерку спасать, а мед так и рухнул вниз.
Смеялись от души.
Поздравляю, - сказал Михаил. Оправилась уже от стресса? Значит, будешь в порядке. Сильные ощущения - они закаляют. Лера зарделась.
Так Вы будете? Стас мгновенно уловил о настрой собеседника. Без Вас никак нельзя. День рождения все же. Надо девушку ублажить после таких потрясений.
Будем, будем - с улыбкой сказал Михаил. Во сколько собираетесь? В шесть? А позже нельзя? Не могу оторваться от стола, пока не израсходую ежедневный запал.
А пусть к шести подойдет Оля. Ты свое еще успеешь наверстать, когда освободишься, с некоторым напряжением проговорил Стас.
Не пойму только зачем тебе это, здесь? Столько соблазнов кругом,  а ты -      «ежедневный запал». Какая женщина рядом - Стас со значением подмигнул Ольге.
Михаила передернуло, он внимательно посмотрел на Локтева.
Стас, без глупостей, ладно? Взгляд Зимина стал напряженным.
Обижаешь. Локтев картинно развел руками. Не беспокойся. Все будет тип-топ.

Подойдя к большому красивому коттеджу - наследству бывшей партийной элиты, Ольга залюбовалась. Нависая по периметру с трех сторон открытыми широкими террасами над ущельем, дом напоминал  птицу, расправившую  огромные крылья и парившую над пропастью.
Ольга кое-что  слышала о специфических излишествах этого элитного строения, и ей было любопытно, что же там внутри. Поднявшись на крыльцо, открыла дверь и услышала мелодичный перезвон колокольчиков где-то в глубине.
Как из-под земли перед ней вырос Стас.
Оленька, молодец, во время. Локтев помог снять  шубку, поддержал, пока она переобувалась и, взяв ее под руку, повел вниз по довольно широкой винтовой лестнице.
Было темно, и Ольга с благодарностью приняла помощь Стаса. Внезапно Локтев распахнул дверь, и свет четырех софитов резко ударил по глазам.
Зажмурься, сейчас привыкнешь, - рассмеялся Стас, довольный эффектом.
Немного придя в себя, Ольга огляделась. Большой квадратный зал без окон. В центре круглый стол и много нарядных людей.
К Локтеву обращались, но он вежливо предо всеми  извинился. Друзья, пока не объявится  Михаил, Ольга Ивановна - моя подопечная. Она здесь впервые. Так, что крутитесь без меня.
Оленька, выпьешь что-нибудь?
Нет, нет, дай осмотреться - Ольге было интересно.
Стас все-таки принес поднос с тремя бокалами шампанского, прихватив с собой запыхавшуюся, сказочно красивую Леру. Поздравим девушку. Они чокнулись.
Лера, Миша просил передать тебе вот это. Ольга протянула красивый конверт.
Дай мне. Стас вырвал лист, который Лера собиралась озвучить.
Ой, Мишка, ой, подлец. Ну, что с ним такое творится?
Лера, такое вслух не читают. Убери листок. Он дорогого стоит.
Смеющимися глазами Ольга смотрела на раскрасневшуюся от удовольствия Леру, и, вдруг, боковым зрением выхватила  обнаженную девушку, возникшую в дверном проеме. Резко развернувшись,  она  застыла с немым вопросом в глазах. Поразительным было то, что  вошедшую,   как бы не замечали,  вопреки ее очевидным попыткам обратить на себя внимание.
Стас внимательно отследил реакцию  Ольги.
Тебя что-то шокирует?- спросил  он с некоторой опаской.
Шокирует, резко бросила Ольга.  Кажется, я попала не в ту компанию.
 Михаил о чем-то предупреждал тебя. Мог бы и мне шепнуть – ноги моей здесь бы не было.
Тсс,  тише,– Стас приложил палец к губам. Милая Оленька, ты все не правильно поняла. Здесь все убежденные нудисты. Ортодоксы.  Уловят твою реакцию - еще и обидятся. А что до тебя - увидишь, и  полчаса не пройдет –  привыкнешь.
Нагая девушка, отчаявшись перекричать зал,  подошла к Локтеву, и что-то тихо сказала тому на ухо.
Стас опять с опаской глянул на Ольгу и дернул  шнурок у двери. В разных концах зала зазвенели колокольчики.
Ребята, сказал он. Массажист дал согласие. Занимайте очередь.
Возникло общее радостное оживление.
Ольга кожей  почувствовала, что должно случиться что-то ужасное.
Стас, объясни, что происходит?  Она все еще искала объяснение для успокоения у Локтева, хотя предчувствие беды уже мутило ее сознание.
Успокойся,  да что ты так  разволновалась? Ты же знаешь, праздник у нас. Ребятишкам поразвлечься  хочется.
Дудки. Это без меня! Ольга рванулась к выходу.
Ну, уж нет!  Стас стальной тренированной рукой  припечатал женщину к стене. Это не по правилам!
Ольга глянула на него, и по позвоночнику пробежал  озноб. Глаза  у Локтева были безумными, желваки  на шее вздулись, руки сжались в кулаки.
Ребята, прохрипел Стас - давайте разминку. Бабочку.
Парализующий страх отнял у женщины остаток сил.  Ольга делала еще какие-то попытки вырваться, но ей отказали и ноги и слух. Все дальнейшее воспринималось, как в немом кино.
Раздвинулась стена, открывая большую крытую веранду, на полу которой лежало что-то толстое и мягкое. Окружающие, кучкуясь тройками, весело раздевали друг друга. Потом, выискивая, как на пляже, удобное место, ложились на пол.  Все делалось по деловому, без поцелуев и объятий.
Игорь,  помоги мне, прохрипел Локтев. За руками ее следи. Крепче, крепче руки ее держи, заорал во всю мочь Стас и грязно выругался.
Нет! Закричала Ольга, не слыша своего голоса.
Но Стас, резко рванув на ней платье, вдруг вкрадчиво заворковал елейным голосом.
Здесь порядки для всех одни, Оленька. Чем ты лучше остальных? Им нравится, и ты скоро войдешь во вкус. Это только начало. Острые ощущения я тебе обещаю.
Ольга пыталась сопротивляться, но ни руки, ни ноги ей не повиновались. Никогда в жизни не приходилось ей быть в таком состоянии. Полный паралич и паническое предчувствие неотвратимо надвигающейся беды.
Внезапно Локтев впился ей в рот. Эй, Стас, это не по правилам. А я? - спросил напарник.
Заткнись, прохрипел Стас. Я, - должен ее иметь,  я.  Понимаешь ты это? Я должен понять, что она такое. Держи ее руки, а с ногами я справлюсь сам. Локтев железными клещами приподнял Ольгу, бросил на мягкое шевелящееся лежбище и навалился сверху всей тяжестью своего тела. Что он вытворял.  Казалось, кровожадный вампир, или  же злой демон набросился на женщину, и насилует ее перед тем, как растерзать на куски. Движения его были неистовы, изо рта вырывались хриплые проклятья и страшные непристойные ругательства. Наконец раздался душераздирающий  крик. По телу Стаса  пробежала судорога, и он затих.
Игорь, перепуганный таким поворотом событий, сразу отпустил Ольгины руки.  Она змей выползла из-под Стаса и, по   телам, бросилась к выходу. Схватив в прихожей чью-то шубу, босиком выскочила в темноту. В кромешной темноте  по укатанному скользкому  насту  Ольга бежала, не разбирая дороги. Слезы застили ей глаза. Трудно сказать, сколько раз могла она оступиться, упасть в пропасть, да просто скатиться с обрыва, поломав себе все на свете, но судьбе угодно было на этот раз сохранить ее. Ольга неожиданно для себя оказалась на пороге своего дома.
Миши в комнате не было.
Слава богу, разминулись - мелькнуло у Ольги, но сразу пришло отрезвление. Бежать ей некуда, да и не за чем. Лучше бы он был дома. Там - все равно узнает. Страшно даже подумать, что будет  дальше.
Михаил был дома. Он понял все с первого взгляда. Кровь отхлынула у него от лица, а глаза прошили Ольгу насквозь.
Содрав с женщины одежду, Михаил грубо втолкнул Ольгу в душ. Прямо в  костюме и туфлях вошел следом, открыл воду и стал неистово, с жестоким остервенением  рвать ее кожу мочалкой. Затем повалил Ольгу на деревянную скамью. Он елозил по ней ботинками, заламывал руки, возил спиной по   шершавой, ранящей скамье. Время от времени он до резкой боли раздвигал Ольге ноги и так грубо, жестоко овладевал ей, что при каждом движении Ольга с трудом могла сдержать крик. Зимин был невменяем. Страсть с болью мутили его сознание, руки царапали, рвали Ольгино тело.
В глазах у Ольги было темно, а в мозгу крутилось - только бы не сойти с ума, только бы выдержать.
Михаил столкнул ее на каменный пол, и, что было дальше, она уже не помнила.


Сознание возвращалось постепенно. Сначала Ольга почувствовала жуткую головную боль, потом поняла, что не может двинуть ни рукой, ни ногой, ни головой.
Боже, он мочалил меня на полу. Как он мог? Ведь я же была на грани помешательства. Как мог не понять, не почувствовать моего состояния? Ведь знал, что моей вины в том нет, и не могло быть - острой обидой  отдалось в мозгу.
И, вдруг, боль куда более жуткая, раздирающая пронзила ее всю насквозь.
Что, что с ним? В какую пучину кинула его ситуация? Ведь кричало, вопило в нем все.
Бог предназначил  меня ему  для любви, для вдохновения, а получилось так, что я сделала из него зверя.
Неимоверным, почти запредельным усилием Ольге удалось  открыть глаза. Ей нужно было убедиться, что Михаил, ее родной, любимый, раненый Михаил жив. Ей необходимо было поймать его взгляд. Страшно   было даже представить, с чем она столкнется. Безумие, боль, отчаяние, а, может, презрение, злость, отчужденность. Все равно! В предвкушение катастрофы, ей достало сил, чтобы приподнять голову.
Михаил в мокрой одежде, на коленях стоял у кровати, бился головой и плакал.
Господи, зачем ты меня лишил разума? Как я мог? Как мог я сотворить с ней такое? С ней, без которой дышать не могу. С ней, которую и без меня смертельно ранили? Что нашла она вместо успокоения?  Защиту? Защиту человека, который сам туда же ее и отправил. Господи, ведь я же почти знал, что этим может закончиться. Нет мне прощения, Господи!
Миша, тихо через силу окликнула его Ольга.
И, когда она встретилась с ним взглядом, ей показалось, что она нырнула в пучину страха.
Очень хочется пить. Ее действиями двигала интуиция.
Потом, много позже Ольга поймет, что вывести обоих из состояния жуткого, крайнего отчаяния, могли только реальные, необходимые действия.
Всю ночь до утра Зимин лечил ее. Ставил компрессы, лед, смазывал чем-то раны. И каялся, молил о прощении. Ольге трудно было говорить. Она только с тревожной, грустной нежностью смотрела ему в глаза.
Под утро она уснула, а когда проснулась, Михаил сидел рядом.
Следил за твоим дыханием - с беспомощной и какой-то незащищенной улыбкой сказал он. Очень боялся, что оно оборвется. Прости меня, родная, хорошая, единственная моя. Если ты не простишь, я не знаю, что мне делать. Жизнь для меня потеряет смысл.
Миша, придвинься ко мне, посмотри мне в глаза, близко посмотри. Ольга поняла, что хоть и с трудом, но уже может говорить.
 Я знаю, что это боль. Может быть такая, какой  никогда  еще не было ни в твоей, ни в моей жизни.
То, что случилось вчера, там, ну, там (Ольга не могла и не хотела уточнять) со мной - это сейчас не имеет никакого значения. Они - чужие. Понимаешь?
Страшна твоя боль. Тебе, думаю, моя. Когда я пришла в себя -  испугалась только одного  (все остальное было не важно) - за тебя.
Хороший мой. Мои царапины заживут. Тебе было так раздирающе, кричаще непереносимо, что мне еще всю жизнь языком зализывать твою рану.
И совершенно неважно, кто из нас, и в чем виноват.
Мне трудно подняться самой. Приподними, прижми меня к себе, Миша.
Долго еще сидели они, крепко прижавшись, друг к другу, чувствуя, как постепенно тает обжигающий огненный ком внутри, уступая место облегчению.
Ольга снова нырнула в зыбкий тревожный сон, а Михаил сел за стол. Писал он, как одержимый. Испытанный накануне ужас рвался на бумагу. И только когда на душе стало спокойно и пусто, Зимин отбросил перо.
На пороге стоял Стас, и, вероятно, стоял уже давно.

Отрывать не хотел. Обо  мне, небось, писал, - голос Локтева вибрировал от напряжения. Убивать меня сейчас будешь, да? - обреченно продолжал Стас, когда Зимин  встретился с ним взглядом. Давай. Я даже  сопротивляться не буду. Подлая мерзость иного не заслуживает.  Давай, чего ждешь? – Стас сорвался на крик.
Згинь, Стас. Зимин поморщился до боли сжав кулаки.  И не ори, - Оля спит. В другой раз с тобой рассчитаюсь, Михаил понял, что на Локтева у него уже не осталось никаких эмоций.
Сейчас - нет тебя. Нет такого человека в моей жизни – ни близкого, ни далекого, а потому -  не важен ты мне. Важно лишь то, что она - моя. Она осталась со мной. Простит ли когда-нибудь тебя Ольга - не знаю. Меня она простила. Если она проклянет тебя, прокляну тебя и я. Но вряд ли это случится. Ей ты тоже не важен. А потому, по прежнему можешь резвиться в этой жизни, но уже без нас.
Видя, что Локтев  медлит, переступая у порога с ноги на ногу, Михаил спросил - Ну, что тебе еще?  Не понимаешь разве, что твое присутствие здесь и сейчас – фашистский садизм?  Врезать  бы тебе от души да с криком, чтобы хоть чуть-чуть душу отвести, да не хочу Олю будить.
Она тебе сама рассказала про мое скотство? - очень нерешительно, виновато,  потупив  глаза, спросил Стас.
Кривая усмешка тронула губы Михаила. Ну, что ты? Ведь я же знаю, что ты никому не дашь ее в обиду, кроме себя. Ну, все, пошел вон. Да уйдешь ты, наконец. Михаил вытолкнул Локтева за дверь.
Михаил перечитывал, подправляя кое-что из того, что только что написал, бросая время от времени обеспокоенный взгляд на спящую Ольгу.
Сон ее был тревожным. Временами она постанывала, иногда по лицу проскальзывала мимолетная гримаса, а изредка, из-под закрытых век, сползала едва заметная слезинка.
Внезапно Ольга рывком поднялась на постели.
Миша, севшим голосом спросила она - а ты, раньше, тоже мог, как они?
Сердце Михаила рухнуло. Ему очень хотелось соврать сейчас, или хотя бы отложить этот разговор, но он знал: раз свербит, значит надо пройти и через это.
Он встал из-за стола, присел рядышком на кровать, взял ее ладони в свои, как бы желая защитить еще от одного удара, и заговорил.
Хотелось бы мне сейчас уйти от ответа на твой вопрос. Но, видно, не судьба. Если это повиснет между нами, когда-нибудь - на нас и обрушится. И, по закону подлости, подловит момент, когда кто-то из нас, или мы оба, почему-либо, окажемся очень уязвимы.
Постарайся меня понять, а то и без этого очень больно.
Мог, Оленька, мог и делал. Но это было в той, другой моей жизни.
Я ребят не осуждаю, я их жалею. Они все умные и далеко не без способностей. Цену себе знают, научились зарабатывать деньги. А дальше что?  Машины, Канары, азартные игры, пьянки - все это щекочет душу, пока не доступно. А альтернативы - нет. Отношение ко всем и ко всему высокомерно - легковесное. Поэтому, и браки скоропалительны и скоротечны, поэтому такие развлечения, поэтому - наркотики.
Пока я тебя не встретил, я был таким же. Изменились все ценности. Я понял, что нет ничего, серьезней и значительней человека. Через тебя, Оля. Ты стала для меня жизненной необходимостью во всем. Сначала думал, что это болезнь, потом понял, что - выздоровление. Мир для меня изменился. Мне стало интересно жить. И произошло это за долго до того,  как мы объединили наши жизни.  Успокоил я тебя?
Наверное. Ольга задумчиво и серьезно глядела на Михаила.
Еще, думаю, надо тебе кое-что объяснить. Ребята давно пытаются разобраться в корнях моего превращения. Первоисточник, побудительный момент им известен, а механизм - не понятен. Это их тревожит. Наверно именно в этом причина того, что произошло. Обычно о подобных мероприятиях предупреждают. Но, независимо от этого, родная, вина моя куда серьезней, чем ты думаешь. Я должен был просчитать такой оборот. Я же знаю Стаса всю жизнь. Он умный, талантливый, он видит всех насквозь и все понимает. И вдруг, ситуация, в которой он чувствует себя болваном. Стас не узнает меня, ему больно отслеживать взлет возможностей. Здесь не зависть - нет. Постоянная, ноющая, не дающая покоя боль. Как так, есть что-то, ему не доступное, непонятное.
И ведь было у меня предчувствие, что зреет в нем нечто подобное, и я, дурак, позволил себе отмахнуться от него. Правду говорят - счастливых бог разума лишает.
Наверное, он прав - подумала Ольга, вспомнив давний эпизод на теплоходе.
Давай больше не будем об этом, Миша.
Но раз уж все равно ты от работы оторвался,  расскажи, хотя бы в  кратце каково дались тебе последние три года?
Родная, Михаил улыбнулся, глядя на нее.
Хорошо дались. Работалось, жилось интересно. В том смысле, что появилось реальное и емкое восприятие окружающего. Интересно стало жить. А, что боль была постоянная, сильная - это тоже, жизнь.
Сегодня нам было не переносмо. В итоге, думаю, нас это только сблизило. Только с тобой я познал ощущения, когда своя боль отступает, а ужас, от того, что плохо, больно родному существу целиком поглощает тебя. И, хоть это и тяжело,  я рад, что такое с нами творится. Со мной и тобой - я знаю.
Помнишь, я рассказывал, как отлавливал тебя в машине у твоего подъезда. Я тогда отчетливо и очень основательно понял, что твои мысли, твои проблемы были для меня важнее собственных. Только ты могла разорвать тот замкнутый круг, в который сложились три жизни. Если, конечно, могла. Вот тогда то  ко мне в полной мере пришло осознание такого понятия, как любовь. Я понял, что вся моя жизнь с ее муками и радостями творчества, с постоянной необходимостью тебя и болью, что ты в другой жизни и никаким краем не хочешь меня видеть рядом, жизнь с новым мироощущением, жизнь с растущим заслуженным признанием - все это - любовь, моя любовь к тебе.
Ну,  а когда появился шанс - я сделал попытку. Как видишь, она удалась - с лукавой улыбкой закончил он разговор, который дался ему не просто.
От его последних слов Ольга вздрогнула.
Прости, родная. Спошлил, знаю. Но я действительно давно считаю, что мы обречены быть вместе. То, что это не произошло сразу -  патология. Даже, если  в твоей жизни не случилось бы того, что случилось - все равно, рано или поздно, мы никуда друг от друга не делись.
Вот так то, хорошая моя. Зимин с нежностью погладил Ольгу по волосам, осторожно коснулся ссадин на лице, поднес ладошку к губам.
Не будешь пока меня отвлекать, ладно? Еще одна болячка. Зудит внутри - надо выплеснуть. Он поднялся.
Ольга долго еще смотрела на склоненную голову, размышляя о сказанном.
Вечером она поднялась с постели. Начала потихоньку убираться, стараясь не смотреть на себя в зеркало.
Михаил вернулся с едой. Ой, молодец - завтра на лыжи. Не пугайся - знаю, что говорю. Ну, ладно, ладно - послезавтра, быстро поправился он, увидев наворачивающиеся слезы в  глазах Ольги.
С удовольствием уплетая ужин, они смотрели друг на друга такими счастливыми глазами, точно встретились после мучительной и долгой разлуки.

Но ни через день, ни через два дня Ольга на лыжи не встала. Ей вообще, в Домбае больше кататься не длвелось.
Силы очень медленно возвращались к ней. Вероятно, эмоциональный, физический, психический удары  были на столько мощными, что Ольге никак не удавалось вернуться к нормальному ритму  и образу жизни.  Как затравленный зверек, она дни напролет сидела, забившись в угол кровати, с огромным трудом преодолевая себя для того, чтобы выбраться, и хоть как-то разобраться с естественными потребностями своего организма.
Михаил изо всех сил старался, чтобы  хоть частично дезавуировать последствия произошедшего. Он рассказывал самые смешные свои зарисовки. В лицах представлял их совместный с Варей быт  за границей. Он  читал ей вечерами, все, что написал накануне. Он знал цену своим текстам, и рассчитывал на их эмоциональное воздействие. Он очень старался, он выкладывался так, как, наверное, никогда в жизни.
Наблюдая, как иногда вспыхивали глаза любимой женщины, внимающей его звенящему голосу, Михаил очень скоро понял, что для восстановления ее душевного равновесия, того, что он делает, мало. Необходимо было выбраться отсюда. Нужно было вводить Ольгу в сферу реальных забот, в сферу проблем ее близких.
Отстучав на почте телеграмму Воронцову, с просьбой  организовать его вызов в Москву,  по причине трудностей в издательстве,  Михаил, преодолев себя, позвонил тому еще на мобильник. Это было трудно. Он никому, ничего не мог сейчас объяснить.
Олег, сказал он. Это очень важно. Позвони Сереже и встреться с ним. Пускай он вызовет Ольгу на переговоры. Причем, на почту. Мобильники здесь плохо берут. Прервется связь  посреди разговора…  Михаилу даже представить трудно было последствия подобной ситуации.
Попроси его вспомнить, придумать, создать такой аргумент, который замкнул бы на себя Ольгины мысли. Если необходимо, привлеките Юру.
Я понимаю, что ставлю перед тобой трудную задачу, ничего не объясняя, но, поверь мне, это фатально необходимо.
Воронцов обещал постараться. Он ничего не спросил. Он все знал.
Накануне звонил Стас. Он молил, умолял помочь ему, или хотя бы подсказать ему, что можно, если  только можно,  сделать, чтобы  хоть  как то смягчить  последствия  совершенного им зверства. 
Ты же знаешь Ольгу, как никто из нас. Чем, чем можно ей помочь?- кричал он в трубку дурным разорвавшимся голосом.

Днем в дверь позвонил  посыльный.  Ольгу  повесткой вызвали на  почту для разговора с Москвой.
Странно, почему на почту? Сердце у Ольги  тревожно заныло.
Со связью, наверное, сегодня плохо. Здесь это частенько случается. Горы все-таки.
Дойдешь сама? А то давай, провожу?  Михаил предлагал помощь, но был уверен,  ей –то, наоборот, нужна  собственная мобилизация.
Вероятно, Ольга тоже это понимала. Она медленно покачала головой и стала собираться.
Звонил Юра.
Мама, кричал он в трубку. Слышимость, действительно, была плохая.
Ничего не получается с квартирой без тебя. Ольга перед отъездом решила переоформить свою "хрущебу" на сына и собрала все бумаги. Срочно нужно твое присутствие.  Иначе все затянется,  и можно  не успеть. Вы же в Женеву скоро улетаете.
Юра говорил, а Ольга чувствовала, что его тревожит еще что-то. Сильно тревожит. Она очень хорошо знала своего сына.
Юрок, что случилось? Тихо, упавшим голосом спросила она.
Юра услышал, несмотря на помехи.
Не хотел тебя расстраивать. Да ведь не скроешь ничего. Ты видишь сквозь расстояния.
Дома, как вулкан. Татьяна с Варей - одни проблемы. Последние точки соприкосновения теряют.
Таня изнервничалась, издергалась. Все болячки вылезли. На Варюху смотреть страшно. Знаешь, мама, ей ничего не хочется. Все делает по инерции. Глаза волчонка - страх, настороженность и злость. И еще упрямство. Чуть оттаивает, когда я с работы прихожу. Льнет ко мне. А Татьяну это злит. Она срывается.
Приезжай, мама, ладно? Скорей.
Хорошо, мальчик мой. Мы сегодня же возьмем билеты. Ольга чувствовала, что Юру еще что-то заботит. Сильно заботит. Она всегда ощущала глубину его переживаний. В переживаниях они были созвучны. У Юры была такая же тонкая кожа, как и у нее. Но, для телефонного разговора, он и так сказал больше, чем обычно позволял себе. Ни в какие другие подробности Ольга вдаваться не стала, да и связь вскоре оборвалась. Ей нестерпимо захотелось в Москву.
Отдохнув немного на скамейке, переваривая  услышанное, Ольга заторопилась домой. Разговор с Юрой обеспокоил и озаботил ее, а забота заставляла действовать.
Едва спустившись с крыльца деревянного домишки, в котором располагался узел связи, услышала негромко за спиной.
Оля!
Очень не хотелось оборачиваться. Слабость волной накатила на нее. Подкосились ноги. Ольга опустилась на ступеньку.
Оленька, выслушай. Если не захочешь слушать - значит, так тому и быть. Но как жить мне после этого - не знаю. Скорее всего - не смогу. Стас все еще находился вне зоны видения женщины.
Наконец, она повернулась. Локтев жутко изменился. Он похудел, оброс, глаза смотрели затравленно, а губы тряслись. Как правило, изысканно, с какой-то щегольской легкостью одетый, сейчас он походил на бомжа, хотя тряпки на нем были его - те же самые.
Стас, - еле слышно проговорила Ольга. Лучше бы ты сейчас не попадался. Без тебя все тошно. Круче, чем возможно вынести. Хотя, почему без тебя. Ты - точка отсчета.
Я не могу, Оля. Я понимаю, что тебе видеть меня непереносимо, не то, что разговаривать.
Но я не могу. Все эти дни я слонялся возле вашего дома. Я ждал тебя. Не знаю, что я хотел? Ведь простить такое нельзя. Объяснить причину? Но ты ведь и так все поняла.
Не прощение мне сейчас нужно, не наказание, а удар, твой удар, чтобы всю боль свою ты в нем собрала и обрушила на меня.
Господи, что ты городишь?  Ольга вскинула на Локтева больные глаза. Иди с миром. Не до наших разборок с тобой сейчас. Миша не стал и я не буду. Когда-нибудь, может быть, когда все успокоится, если будет повод и ситуация, я объясню тебе, в какую бездну ты едва не вверг не двоих, а я сразу и не могу сказать, сколько связанных между собой жизней.
Но, обошлось, вроде. Остальное неважно. Все, Стас, все - исчезни!
Давай помогу тебе подняться. Локтев сделал шаг навстречу.
Нет! Ольга почувствовала, как резкий протест сразу придал ей сил. Ухватившись за перила, она поднялась и, медленно приволакивая ноги, побрела к дому.

В Москве была весна. Теплая, обжигающая, неистовая. И это, не смотря на то, что подходила к концу только первая декада марта. Огромные сугробы, накопившиеся за предыдущий месяц, разразившийся обильными снегопадами, таяли на глазах. И не ручьи - нет, мощные потоки заполняли тротуары и проезжую часть улиц, устремляясь в водостоки, которым было не под силу справиться с бурным взрывом стихии. Целая армия дворников и грузовиков трудилась на уборке снега. Но солнце справлялось с этой задачей куда быстрей и непредсказуемей, переполняя подземные и наземные речушки и реки города.
Из-за бурных потоков постоянно возникали  пробки на дорогах. Глохли моторы автомобилей, зарывающихся в каждой впадине носом в воду. Порой, казалось, что все происходит не здесь, не в Москве, а в Питере, рядом с набережной во время очередного сильного наводнения. Ситуацию усугубляли ежедневные короткие проливные ливни, стеной обрушивающиеся с небес. С одной стороны, они обостряли проблему, но с другой - приносили уверенность в скором ее разрешении. Дожди окончательно смывали последний снег.
Невзирая на трудности передвижения, Михаил был рад, что родной город так их встретил.
Любые острые ощущения отбирали на себя внимание и часть накопившейся отрицательной энергии. К тому же, было столько радостной, будоражащей силы в этом ослепительном солнце, в огромных пузырях, будто танцующих под огромными каплями дождя по лужам, что вопреки обстоятельствам, вопреки собственному настроению, буйная песня резвящейся природы, проникала в душу, уводила за собой.
Люди на улицах улыбались, сияя счастливыми глазами. И это, не смотря на пробки на дорогах, несмотря на мусор и грязь, копившуюся в снегу в течение всей зимы и вдруг, почти в одночасье, вынесенные на поверхность и отсвечивающие сейчас серо-блекло-цветной массой повсюду, и уж особенно на фоне остатков еще не дотаявшего ноздреватого снега.

Через неделю после прилета Ольга с Михаилом расписались. На церемонии присутствовали только ребята и Воронцов. Михаил пригрозил Олегу всеми мыслимыми и немыслимыми карами, если он разнесет эту весть по Москве.
Объяснения тому не требовались, и он свято выполнял данное слово.
Однако, через несколько дней, в одном из журналов в разделе светской хроники был напечатан снимок, сделанный каким-то любителем, узнавшим Зимина.
И посыпались звонки,  поздравления, цветы, подарки.
Опасаясь, как - бы  не открылась едва зарубцевавшаяся рана, вместе попытались обсудить ситуацию.
На все, про все, решили, должно хватить месяца. Тут и последние хлопоты с книгой, оформление документов на выезд. Тут и проблема Ольгиной реабилитации. Михаил настоял на том, чтобы она обратилась к врачу. Нужно было еще завершить хлопоты с квартирой, ну и, конечно, - Варя.  И, молодые разъехались, встречаясь, как конспираторы, в дни, когда можно было отключать телефон.
Времени было достаточно, и Ольга  решила не форсировать вопрос, о Вариной поездке.
Она много гуляла с Варей, заводя ту в  свои  самые любимые уголки Москвы. Разгрузила Таню в домашних хлопотах, предоставив той возможность и время заняться здоровьем. Главное же, она дала Тане почитать  то, что написал ее муж. То, что еще никто никогда не читал.
Татьяна первая завела разговор.
Не представляю, что будет, когда Вы уедете. Почему так получается? Не знаю. Кого винить? Себя, наверное. Я мать, должна быть мудрее. Больно очень. Может поэтому то и тащит нас в разные стороны. Вы, как магнит - притягиваете к середине.
Ты очень сильный, очень волевой человек,  Танечка, решилась озвучить зреющую идею Ольга.  Не хочется тебя обижать. Родительские амбиции - нормальное, естественное, необходимое чувство. Но где должна проходить их граница? А больно, потому, что любите вы друг друга. Варе тоже очень больно.
У меня есть предложение. Если хочешь, просьба. Большая просьба. Пусть этот год Варя проведет с нами. Все-таки нейтральная почва. Вы обе придете в себя. Она повзрослеет, поумнеет, соскучится.
В Женеве мы с ней  вместе займемся языком. Не мне тебе говорить, какие у нее к этому способности. Учебный год кончается. Это тоже на руку.
Татьяна растерялась, не ожидая такого поворота.
Ольга Ивановна, а как же Зимин?
Ты же читала его Танечка. Он очень умный, очень добрый, очень глубокий человек. И ему страшно хочется подружиться с Варей.
Но Вы ведь только что поженились?  Радостей и проблем своих выше головы. Татьяна судорожно подыскивала аргументы.
Правильно, нам нужно еще учиться жить вместе. Становиться семьей. А времени у нас не так уж и много. Учитывай возраст. Детей общих  у нас нет, и не предвидится. Вот Варя нам и поможет.
А школа? Татьяна, пытаясь осмыслить предложение, искала возражения, подсознательно ощущая нарастающий протест.
Возьмем учебники. Пока время есть поговорю с учителями, а уж там постараюсь все отследить и помочь, если нужно.
Ольга взяла руку невестки и, глядя ей в глаза, проговорила. Успокойся, девочка. Здесь нельзя ничего решать с наскока. Нужно все взвесить. Вы зашли в тупик. Всем трудно - тебе, Варе, Юре. Да и мне тоже. Я предлагаю вариант выхода. Он не без изъянов, но дает шанс. Сейчас ничего не решай – успеешь еще. Прислушайся к себе. Твоя любовь к Варюше подскажет и тебе и нам, как поступить. Конечно, мы это обсудим  и с Юрой. Но решать тебе, Танечка.
Они еще не раз возвращались к этой проблеме. Иногда в разговорах участвовала и Варя.
Ольга с удовлетворением отмечала, что Таня внимательней стала относиться к настроению и желаниям девочки, не списывая, как прежде, все огульно к капризам, и не сваливая на дерзкий характер.
В конце концов, решили попробовать.
Ольга ставила только одно непременное условие. Должны быть письма. Взаимные, подробные и частые, на бумаге, а не какие-то виртуальные СМСки.
Варя, тебе придется писать обоим родителям. Каждому - свое письмо. Одолеешь?
Выдюжу, наполнив грудь воздухом, весомо выдохнула та.

Робко сопротивляясь, весна постепенно уступала свои позиции исподволь подкравшемуся лету.
Деревья покрылись светло салатной дымкой едва проклюнувшейся листвы. Желтые скученные пятна мать мачехи и первых одуванчиков на свежей, еще не запыленной зелени, радовали глаз, уставший от однообразной слякоти предыдущего месяца.
Май врывался в дома и души теплом и светом, проникающим без потерь сквозь отмытые окна, и первыми, а потому, особенно желанными, хрупкими, нежными, трогательными подснежниками, фиалками и ландышами.
Подходил к концу и учебный год.
Ольга с Варварой готовились к отъезду.
Михаил Николаевич уже улетел. Это был самый оптимальный вариант. За месяц Он смог бы спокойно подобрать и обустроить жилье, решить проблемы доступа в архивы, начать поиск очевидцев событий, которые  собирался описывать. Да и Варю раньше времени не нужно было срывать с занятий.
Пять предотъездных  дней они с Ольгой провели вместе. Это были чуть-чуть грустные, чуть-чуть тревожные, но, в целом, очень теплые и емкие дни. Сейчас же, когда муж был уже далеко, Ольга, несмотря на ежедневные переговоры  с ним, остро переживала разлуку.
Штрих - пунктир какой-то, а не жизнь, приходило ей в голову. Месяца не найдется, когда что-либо не помешало нам быть рядом. Она гнала эти мысли, понимая, что расслабляться нет времени. Забот было по горло.
Ольга штудировала программу шестого класса, вникая в нюансы, составляла подробные конспекты по предметам. Моталась по книжным развалам, выполняя поручения мужа, которые он ежедневно спускал ей по телефону. Книги, учебники, брошюры, которые просил купить, найти, достать Михаил предназначались как для него, так и для Вари.
Зимин очень серьезно и вдумчиво подходил к той мере ответственности, которую они на себя взяли. Жизнь десятилетней девочки, перенесенной в чужую страну,  оторванной от родителей, жизнь девочки, которой нужно будет вписаться в коллектив, наверняка имеющий другие корни взросления и формирования личности - все это было очень серьезно и страшно тревожило его.
Ольга же, озабоченная теми же проблемами,  каждую свободную минуту вырывалась с Варей на природу. Они садились в электричку и с Белорусского вокзала отправлялись в ближний пригород. Обе любили березовые рощи.
Бабушка, а почему за границей не растут березы? Однажды спросила Варя.
Не знаю, Варенька, растут, наверное. Только не такие и не столько.
Я иногда задумываюсь, как мудро все устроено. Где-то растут секвойи, баобабы, эвкалипты, чинары, кипарисы. Представь себе, лес из огромных толстых баобабов. Правда, сразу переносишься в другой мир? Там все другое. Перед глазами встают слоны, жирафы, леопарды. Люди там тоже другие. И вовсе не потому, что у них темный цвет кожи. Они по другому живут, по другому танцуют. Их музыка, их ритмы совсем не похожи на наши. Ты знакома со многими нашими художественными традициями. Походили мы с тобой по музеям. Так вот, промыслы у них тоже совсем другие.
Я, русский человек,  Варя, и, скорее всего, сужу и чувствую субъективно, но, на мой взгляд, краше наших березок ничего нет.
Смотри, какие они стройные, в какие нарядные платья одеты. Как трогательно, словно ища защиты, склоняют свои ветки. Даже сейчас, когда еще не развернулись листочки. Ты посмотри на сережки. Видишь, как они трепещут, как тянутся к тебе. Летом их не будет. Листва скроет их. Береза тоже преобразится. Станет более сильной, более жизнерадостной и жизнеспособной. Она меньше будет отличаться от других деревьев, реже останавливать взгляд. Но и тогда, ее особая нежная красота находит отзвук именно в русской душе.
Варя слушала бабушку, а в глазенках ее можно было прочесть нежное и радостное проникновения в мир, который постепенно открывался перед ней.
Я не очень длинно и сложно объясняю? Спросила Ольга.
Что ты, бабушка. Я вот о чем подумала. Самый красивый вальс, который я слышала - это вальс Березка.
Господи, Ольга в который раз поразилась этому ребенку.
Правильно, в нем все - слова, музыка наше родное, русское, насквозь проникнутое любовью к этому необыкновенному дереву.
Внезапно Варя остановилась. Бабушка, смотри, сок течет. Ведь больно. Погибнет дерево.
Нет, родная, думаю, выживет. Закроется со временем рана. Но болеть дерево будет. Сейчас мы ему поможем. Я воск с собой захватила. Знала, что может пригодиться.
Давай наберем немного сока. Ольга сняла крышку термоса.
Жалко, бабушка. Глазенки у Вари были тревожные. В них явно проглядывало сострадание.
Ничего, мы немножко. Березка щедрая. Она делится с людьми всем, чем может. Люди бы только не злоупотребляли этим.
Баб, а еще про рябину много очень красивых русских песен. Рябинку я тоже очень люблю.
Умница, Ольга притянула внучку к себе. Если присмотреться к рябинке, особенно осенью, те же ассоциации. Тот же отзвук в душе находишь. И не спроста - осенью. Щедрее этого дерева трудно сыскать. Она кормит птиц, когда им труднее всего, когда холодно и нет никакой другой еды. Поэтому и гроздья ее, как огни горят почти до весны. Они далеко видны на фоне заснеженных деревьев, чтобы птицы их видели.
Бабушка, в ноябре прошлого года мы с папой и дедом ездили в Петровское. Остановились у болота. Тогда только что первый снег выпал. Дед мне сказал: Смотри, как на снегу полыхают ягоды клюквы и брусники. Правда, было очень красиво. И я только сейчас поняла, что это, как у рябины, чтобы птицам видно было.
Чудо ты мое. Ольге снова захотелось привлечь внучку к себе.
Только, если бы ты видела это болото недели через две, оно было бы уже под снегом. Зато ранней весной, в самое голодное для пернатых время, перезимовавшие ягоды - самые сладкие, самые вкусные, самые желанные и самые необходимые.
Возвращаясь с этой прогулки, Варя спросила: А почему раньше у нас с тобой не было таких разговоров? Сегодня мне не хотелось ни бегать, ни играть, а только ходить, смотреть, слушать и думать.
Значит, такое настроение было, Варенька. Ты готовишься к отъезду. Чувствуешь, что будет все другое. В Швейцарии своя красота, но она другая. Вот и тянется твоя душонка к родному. Находит в тебе отзвук наша, ни с чем не сравнимая природа. И где бы и когда ты не оказалась, эта музыка будет сопровождать тебя всю жизнь. И дай бог, чтобы она подпитывала тебя, а не стала постоянной, не проходящей болью.
Как это, бабушка? Тревожно, с недоверием спросила девочка.
Ну, это совсем другой разговор. Скажу тебе только, что очень много русских людей по своей воле, а часто и против их желания вынуждены были доживать дни на чужбине. Они тоже, в свое время, как и ты, бродили по лесу, любовались березами, так же как мы чувствовали и переживали. Их можно только пожалеть, Варенька.
Через день Варя написала сочинение. Накануне она с подобострастием, уточняя подробности, расспрашивала не бабку, а мать о том, что такое ностальгия, как и почему люди попадали за границу и почему не могли вернуться назад?
Татьяну смущали Варькины вопросы. Но она старалась доступно рассказывать, не уходя от ответов.
Когда же дочь дала прочитать маме сочинение, Таня поразилась глубине Вариной интерпретации того, что она увидела и узнала в последние дни.
Татьяна поняла, что дочь ей надо узнавать заново. Познавать в  возможностях, способностях и ощущениях.


Наконец все позади. В самолете Ольга была тихой и сосредоточенной. Скорее всего, наступила реакция после бурных и суетных  дней. Последние указания, последние покупки, отправка багажа и проводы.
В Шереметьево двинулись на трех машинах. Варя села сзади рядом с Татьяной. Они шептались о чем-то, изредка пересмеиваясь, и лаская друг друга.
Ольга поглядывала на Юру. Внешне он был совершенно спокоен. Уверенно вел машину, следя за дорогой.  Лишь, глубокая борозда поперек лба, резко обозначившаяся в последние дни, выдавала его состояние.
Остановившись на перекрестке у светофора, Юра оглянулся и, вдруг, неожиданно для всех, взял Варину ручонку и неловко ткнулся в нее губами.
 Я буду очень ждать твоих писем, Варенок. Пиши чаще, пожалуйста, -  попросил, почти заикаясь от боли, нежности и смущения.
Господи, это с его то характером, изумилась Ольга. Жене, наверное, никогда руки не целовал, а тут - собственному ребенку.
В машине повисла тишина.
Милиционер родился.
Этих слов никто не ожидал, и уж тем более от Варьки.
Как же они хохотали. Так неожиданно, и так к месту они прозвучали.

Скоро прилетим. Ольга глянула на часы. Осталось чуть меньше часа. Что-то их ждет впереди. На душе у нее скребли кошки.
Варя сидела, уткнувшись в иллюминатор и, казалось, вся  была поглощена тем, что творилось за бортом. Выглядела она совершенно спокойной. Разве, что  аппетит у нее был каким-то зверским. Сжевав огромный гамбургер, прихваченный по пути в Макдональсе, она с большим удовольствием и неимоверной скоростью расправилась с принесенным обедом, после чего, поглядывая на бабушку умоляющими глазами, спросила: Баб, а если я еще попрошу курочку - принесут?
Возьми мою - улыбнулась Ольга, умиляясь и удивляясь. Что ж, реакция, оказывается, может быть и такой.

Варя первой высмотрела Михаила среди встречающих, и, с криком "Миша" - бросилась к нему и повисла на шее.
Зимин встречал их с цветами. Никак не ожидая такого бурного и внезапного проявления чувств, он не успел отвести за спину руки, и острый шип розы вонзился Варе в щеку. Послышался жуткий визг. Варя отпустила руки, и шлепнулась бы на пол, не подоспей вовремя Ольга. По лицу у Вари текла кровь.
Но и это было уже позади. Пожалуй, все вышло как нельзя лучше. Неожиданно возникшая маленькая проблема и суета вокруг нее оттянули на себя ощущения неловкости переходного момента.
Потрагивая заклеенную пластырем щеку, в машине Варя баз умолку болтала, возвращая общее внимание к случившемуся. Внезапно она смолкла. И, спустя несколько секунд, с удивлением произнесла. А здесь очень красиво. Мне так нравится.
Они подъезжали к городу по ухоженной скоростной магистрали, проложенной вдоль огромного Женевского озера. С другой стороны, сверкая заснеженными вершинами, возвышались Альпы.
Миша, (так Варька называла Зимина с первого дня, презрев все возражения по этому поводу) ты специально выбрал самое красивое место? Представляю, какой у нас будет дом.
Ага, в тон ей ответил Михаил. Я старался. Ведь если не понравится, - удерешь.  Я тебя знаю.
Сбежишь от тебя, как же? Завез на край света. Потом у меня еще и шкурный интерес имеется.  Мопассана хочу в подлиннике прочесть.  Только на тебя и надеюсь. В школе у нас французский был никакой.
Нет, Оль, ты слышала, Мопассана?  Тебе сколько лет, недоросль?
Так начинались их дни в чужой незнакомой стране. Первые впечатления были радостными. Расположенный на окраине города небольшой особняк в полтора этажа, поражал простотой, рациональностью и уютом.
Осмотрев дом, Варя сразу определила, что ее жильем будет крошечная, почти игрушечная комнатенка под крышей. Особенно понравилось ей то, что лестница, по которой надо подниматься в каморку,  начиналась на большой застекленной веранде, с выходом в старый сад с развесистыми деревьями и небольшим бассейном.
Насквозь  вижу тебя, шельма, - с лукавыми искринками в глазах, говорил ей Зимин. Втихаря ночами шастать  к бассейну будешь через этот запасной выход.
Бабушка, придется тебе каждый вечер проверять - спит ли ребенок .
Ну вот, все бабушка да  бабушка, подыгрывала им Ольга.  Не  кажется ли тебе, что это, скорее, твоя забота. У вас же созвучие творческих проявлений.  Ребенок истории разные любит сочинять. Вот и занимайтесь этим  вечерами, да еще на французском языке. На сон грядущий -  лучше любого снотворного.
В такой вот теплой атмосфере  потекла их жизнь.
Зимин уезжал в центр работать, а Ольга с Варварой с утра вместе занимались языком. Ольге нравилась, что в занятиях верховодила Варя. Мало того, что она уже прилично владела английским,  кое-какой запас и французских слов у нее был. Ольга же начинала с нуля.
После обеда они отправлялись на прогулку. Бродили по паркам, по нешироким, аккуратным улочкам забирались в гору, изредка заходя в малюсенькие кафе. Иногда смотрели фильмы в кинотеатрах. Они слушали, привыкали к языку.
Варя с ее темпераментом, коммуникабельностью и выдумками вскоре обросла подружками.
И, буквально, недели через две Ольга уже частично смогла переключить свое внимание на другие проблемы. Нужно было утрясти Варькины школьные вопросы. Кроме того, Михаил попросил ее систематизировать материалы, с которыми он работал. И ей часть времени приходилось проводить за компьютером.
Прислушиваясь к детским голосам, проникающим из сада, Ольга радовалась тому, что Варя так быстро нашла контакт с местными девчонками, что, общаясь, они понимали друг друга, а, значит, с языком будет порядок. Ей даже приходила мысль, что не плохо бы внучку отдать в местную школу. Зимин резко и категорично воспротивился  этому.
Аргументы его были убедительны.
Во-первых, говорил он, - ты никаким боком не согласуешь программы. Здесь принципиально другие методики. На мой взгляд, они ущербнее тех, по которым училась Варя. Да и как ты будешь вникать в программу, если сама языка не знаешь? Конечно, я бы тебе помогал, но  неправильно это.
И, потом, болтать с девчонками - это одно. Чтобы учиться в местной школе, надо думать по-французски. Варе же до этого еще, ой как, далеко. Кроме того, ни в коем случае нельзя допустить, чтобы она забыла английский, а в таком варианте - это неизбежно.
И, самое  главное, она оторвется от русских ребятишек. А уж этого,  ни при каких условиях, допустить нельзя.
В итоге, Варьку определили в школу при российском посольстве.
Первые же дни занятий повергли Ольгу в такой ужас, что она стала сомневаться  в правоте любых аргументов. Касались ли они того, почему Варя оказалась с ними в Швейцарии, или же споров, в какую школу ее определять.
Первого сентября, перед первым уроком одноклассники устроили злую импровизацию, высмеяв акцент и манеры девочки. После чего ее просто перестали замечать.
Жутко было на это смотреть. Ребенок в одиночке. Вокруг - глухая стена. Не слушают, не отвечают, а о помощи и говорить не приходится.
Вечерами Варька рыдала, спрятавшись в уголке сада.
У Ольги разрывалось сердце. Каждый вечер она ожидала мужа с одним и тем же вопросом. Чем ей помочь?
Проще всего, обратиться к педагогам. Это их прямая обязанность. Михаил, сам озабоченный не меньше Ольги, пытался успокоить жену. Но, знаешь, родная, учителя, вряд ли, решат эту проблему. Варя должна с ней справиться сама. Интуиция мне подсказывает, что ей это под силу. Подождем еще немного, если ничего не изменится - будем думать все вместе.
 Как всегда он оказался прав.
Разозлившись на свою слабость и беспомощность, Варя решила выяснить, в чем дело.
Я для вас чужая, да? Спросила она у соседки по парте, не очень надеясь на ответ.
Конечно, передернув плечиками, ответила та. Ты не нашего круга - плебейка.
А с чего вы это взяли?  Я, что? Хуже соображаю?  Акцент московский, ну и что? Английский я знаю лучше многих, учителя меня хвалят.
Это они снисходят к тебе. Но это все не имеет никакого значения. Не в том дело. У тебя, что, папа посол, консул, или советник? Он МГИМО кончал?
А что такое МГИМО? - спросила Варя удивленно.
Ну вот, даже этого не знаешь - презрительно усмехнулась девчонка и, отвернувшись, замолчала.
Как только Варя переступила порог дома, Ольга поняла, что предстоит серьезный разговор. Перемену в настроении внучки она ощутила мгновенно.
Варя долго и дотошно расспрашивала бабушку о взаимоотношениях граждан России за границей, уточняя понятия, о которых сегодня услышала. Потом она поднялась к себе наверх и надолго задумалась. Девочка решила переломить ситуацию. В ее головке уже прорисовывались контуры какого-то плана. Как истинная женщина,  поняла, что  сломает бойкот, если ей удастся  привлечь на свою сторону кого-то из мальчишек. С кандидатурой вопросов не было.  Здесь было все очевидно. Волновали Варю только вопросы тактики.
За обедом Ольга внимательно наблюдала за внучкой, которая сосредоточенно о чем-то думала. Иногда в ее глазенках проскакивали озорные азартные огоньки.
Неожиданно Варя предложила. Бабушка, давай сегодня съездим в город. Сорвем Мишу пораньше. Побродим вместе. Очень нужно, бабуля.
Давай. Ольга подумала - ее подпитывает та же энергия, что и меня. А уроки?
Ну, баб, были бы проблемы, неужели ты думаешь, я  их не учла?

На следующий день, на большой перемене Варя подошла к Юре Клюеву. Красивый своенравный мальчик был в классе лидером.
Проводи меня домой после уроков, состроив гримасу заговорщика, попросила она.
Зачем? Юра глянул на нее равнодушно - презрительно.
Я тебя изучаю. Ты - мой типаж. Понимаешь, дед у меня писатель, а я у него учусь.
Юра ничего не ответил, как-то непонятно глянул и отошел.
На улице Варька появилась не сразу. По окончании уроков, зашла в живой уголок, перекусила в буфете, позвонила бабушке.
Юра стоял с тоскливым, равнодушным видом. Казалось, его не злило ожидание. Ему было безразлично.
Пойдем, Варя слегка подтолкнула его рюкзачком.
Слушай, оставь это. Юра брезгливо поморщился.
Ну, уж нет. Будешь отвечать. Она двинулась вперед.
Всю, очень не короткую дорогу к своему дому, Варька сыпала вопросы.
Тебе нравится этот сад? А почему? А, если бы цветы на дереве была не красные, а белые? А зеленые? А дом этот? А, что тебе в нем не нравится? А, как бы ты сделал? И так обо всем, что встречалось.
Юра увлекся, отвечал охотно, часто спорил.
Неожиданно Варя спросила. А ты копал когда-нибудь картошку?
Нет, Юра в удивлении застыл на месте. А зачем?
Ну, на эту тему мы поговорим в другой раз.
Так, что? Я для тебя только учебное пособие? - почти обиделся мальчик.
Да. Варя лукаво улыбнулась. Мы ведь так договаривались. Но мне было интересно.
И ты думаешь, я буду ждать, когда ты захочешь продолжить свой ликбез?
Нет. Теперь я буду ждать, когда этого захочешь ты.
А вот и мой дом. Зайдешь? С бабулей познакомлю. Она у меня - чудо.
Ты что? Дома уже переполох. Знаешь, как меня пасут. А тут еще обратно столько пилить. Знал бы, что ты так далеко живешь, машину вызвал.
  А, правда, что тебя родители бросили? – неожиданно спросил Юра. Потом, смутившись, добавил: - так ребята говорят.
Варя внимательно посмотрела на спутника. В глазах мальчика угадывались любопытство, отторжение, и, как ни странно, сочувствие.
Вот еще глупости. Я маму с папой очень люблю. Просто это бабушка все придумала, а с ней я хоть на край света поеду. Ладно, иди, а то, в самом деле, волнуются. Еще попадет тебе, а я этого не хочу. Не жалеешь? Интересно было?
Нет. Ага,- запутался  Юра, пытаясь ответить на оба вопроса сразу, и заторопился домой.

С неделю Варя ждала перемен, но, похоже, напрасно. С ней по-прежнему не разговаривали, ее сторонились.
Едва кончался урок, ребята дружной стайкой устремлялись во двор поразмяться, поиграть, побегать. В классе оставалась одна Варя. По опыту она уже знала, что стоит ей только  приблизиться к одноклассникам, как рядом  образовывалась пустота. Ребята  либо отодвигались,  либо переходили на другое место. Лишь изредка девочка ловила на себе любопытный, хотя и несколько отстраненный взгляд Юры Клюева.
Перелом произошел через десять дней.
 Едва прозвенел звонок с очередного урока, Юра подсел к Варе.
Не уверен, что правильно решил задачу. Давай сравним.
Класс замер в шоке.
Отодвинув плечом, вскочившую Варину соседку, Юра обратился к ней. Махнемся местами? Та, не слова не говоря, собрала свои вещи.
Немая сцена. Как у Гоголя - рассмеялся Юра.
Знаете, чем я занимался последние дни? Читал роман Вариного деда. Да, скажу я вам!
Где ты его взял? Варя искренне удивилась. Я сама ни одной книжки в руках не держала. Читала компьютерную распечатку.
Мой вопрос. Юра снисходительно улыбнулся. Знаете, кто Варин дед? Зимин Михаил Николаевич. Вам это говорит что-нибудь? Ребята зашумели.
Вспыхнув, Варя сказала, как бы оправдываясь: Он не дед мне, он муж моей бабушки. Но тут же, рассердившись на себя, добавила: Он необыкновенный, он такой выдумщик, такой рассказчик.  Если я его попрошу, вы придете?
Ребята по-прежнему молчали, но Варя всем своим юным нутром чувствовала, что отношение класса к ней менялось на глазах.
Я тебя провожу после уроков? Спросил Юра. Надо же продолжить твои исследования.
Какие исследования? - спросил кто-то.
Поняв, что инициатива переходит в ее руки, Варя сказала - психологические. Дед меня писать учит. Я изучаю характеры. Будете мне помогать? Ответ был почти единодушным.
С этого дня Варе постепенно удалось втянуть в свои эксперименты почти весь класс.
Темы постоянно менялись.
Развитые, неглупые ребятишки вскоре оценили, как интересно умела она ставить вопросы и как, порой, нелегко было ей возражать. Спорщицей она было отменной. Темы Варя выбирала самые разные, причем, часто такие, которые раньше никого из ребят никаким боком не задевали.
Спорили о цветах, о деревьях, о мусоре, о русской душе, об игрушках, о родителях, о модах, о горах и о многом, многом другом.
Дорогу к Вариному дому в классе знали уже все. Существовала даже негласная очередь. Каждый желал быть Вариным попутчиком.
Из рук в руки переходил "Иван". Юра строго следил, чтобы с книгой обращались аккуратно. Варя с любопытством и с некоторой долей иронии наблюдала, как тщательно он пролистывал роман, проверяя все страницы, прежде чем отдать его на прочтение очередному желающему.
Когда же ты познакомишь нас с Михаилом Николаевичем? - спросил однажды Юра
Скоро, скоро. Варька давно была готова это сделать, но, почему-то подсознательно оттягивала  момент.
И вот, наконец, в один из унылых осенних выходных, Варя пригласила ребят к себе домой.
Ольга с удивлением увидела, что ее внучка - душа этого маленького детского мира.
Баб, расскажи нам о России, о березках, как ты умеешь - попросила она.
Ох ты, чертенок. Смогла сковырнуть что-то в этих тепличных ростках - удивилась Ольга.
Скоро придет дед, он сделает это лучше меня. А пока давайте пить чай с блинами.
Блины были Усманские, с брусничным вареньем.
Знаете, сколько брусники было на болоте, где мы с папой брали ее.
Ольга заметила, что Варя и фразы строит так, чтобы передать колорит действа. Вот ведь сказала - не собирали, а брали.
Она такая яркая и так красиво растет, продолжала Варя. Красная, как кровь. Дед сделал мне гребешок. Какой дед - не уточняет - снова отметила Ольга.
Я бруснику гребнем счесывала. Представляете, сколько ягод там на болоте? Гребешком  брать было так удобно, что я чуть папу не догнала. Правда потом спина жутко болела.
Боже, ведь этот чертенок из них людей сделает. С ума сойти можно. От волнения Ольга даже не заметила, как появился Михаил.
Зимин сразу попал под перекрестный допрос. На первых порах он просто отвечал на вопросы, но, поняв круг интересующих проблем, взял инициативу в свои руки и стал рассказывать. А уж рассказчик он был знатный.
Как давно я его не слушала. Не до выступлений ему сейчас, - с грустью отметила Ольга. Как он ловко управляется с детьми.
Усевшись, кто на чем, ребята слушали Зимина с радостным ожиданием. Иногда смеялись до слез над каждым словом, а то сосредоточенно замолкали, стараясь понять или прочувствовать что-то.
Наконец, растроганный Юра Клюев сказал: Михаил Николаевич, Ольга Ивановна, Варя, огромное спасибо. Было все просто здорово. Если вы разрешите, мы еще к вам придем. А сейчас, хоть жалко, но пора уходить. Поздно. Родители, уроки, сами понимаете.
Сын дипломата, - подумала Ольга. Умеет эмоции воплощать в фразы.
Да, ребята, поздно, устало поднимаясь, сказал Михаил. Погодите! Задержитесь еще  минут на десять, - неожиданно остановил он зашевелившихся ребятишек.  Захотелось  прочесть вам одну зарисовку.
Рассказ был о Варе. Он, действительно, был коротким. Но пока Зимин читал, ребята, затаив дыхание, во все глаза смотрели на девочку, которой посвящают такое.
Ольга слышала эту вещь впервые, и, глядя на внучку, по глазам поняла, что Варя знакома с этой новеллой. Похоже, у них уже есть общие секреты. Ольга поняла, что ревнует.  Ревнует обоих. Взяв себя в руки, она быстро стряхнула  это наваждение, и радостно и удовлетворенно рассмеялась
Ушли ребята. Варя с книжкой отправилась к себе наверх, а супруги долго еще коротали вечер за разговором.

Пять месяцев позади. Пять месяцев в благополучной ухоженной стране. Пять месяцев жизни с налаженным бытом. Много это или мало? Наверное, много. Все осталось там, на неспокойной мечущейся неустроенной родине. Все, касалось ли это насущных проблем, духовных ли потребностей, касалось ли круга общения, или близких людей.
Вероятно, поэтому так ждали писем оттуда и с пристальным вниманием вчитывались в каждое написанное слово, пытаясь между строк уловить подтекст.
Не знаю, хорошо ли то, что Варя тревожит ребячьи души - задумчиво проговорила Ольга. Им жить здесь. Зачем им какие-то сомнения?
О чем ты говоришь? Нам никуда не деться от наших корней, от нашей мощной генетики - горячо возразил Зимин. Воспитанные в искусственной среде, они счастливы, наверняка, не будут. Уже сейчас у ребят сбита шкала ценностей. Поэтому Варе так трудно было в начале. Поэтому ни тебя, ни меня не тянет к общению с  соотечественниками в Женеве. Взрослых уже не переделаешь. Как видишь, усилия девочки гораздо эффективней наших.

Вероятно потому, что отношения в семье замкнулись друг на друге, жизнь всех троих завязалась в тугой, крепкий узел. Стоило хоть кому то из них не надолго  отъехать, оставшиеся остро чувствовали, что осиротели. И все ужасно от этого страдали.
Однажды, Михаил, озабоченный тем, что жена со временем пожалеет об упущенных возможностях, организовал ей недельную поездку в Голландию. Ольге очень хотелось посетить музей Ван Гога в Амстердаме.
Но едва жена уехала, у Зимина опустились руки. Днем он не мог сосредоточиться, постоянно присутствовало желание позвонить, узнать, что и как, услышать родной голос.
Михаил злился на себя, взывал к здравому смыслу, но безрезультатно. Работа в этот период была мало эффективной. Мысли разбегались, пропал творческий азарт.
У Вари появились плохие отметки, пришли первые месячные, хотя ей не было еще и одиннадцати.
Лишь вечерами, собираясь вместе, эти двое черпали силы друг в друге.
Только в присутствии Вари, Зимина снова охватывала творческая лихорадка. Правда, писал он лишь небольшие зарисовки, так или иначе навеянные девочкой, сидящей рядом, или тоской, тревогой по дорогому человеку.
Варя, ведомая интуицией, ежевечерне приходила в рабочий кабинет Михаила и забиралась с учебником в кресло. Они не разговаривали. Каждый занимался своим делом, но одно лишь присутствие друг подле друга, позволяло им разбираться со своими проблемами.
Однажды Варя нарушила устоявшийся за четыре дня порядок. В тот вечер она вошла без учебников. Придвинула кресло к столу, забралась в него, поджав ноги, и тихо заговорила.
Миша, я тихонько. Ты не отвлекайся. Если мешать буду - скажи, я замолчу.
У меня будет много детей.
Зимин от неожиданности упустил мысль. Что это ты сейчас об этом. Будет столько, сколько захочешь, или сможешь. Зачастую, этот вопрос определяется различными обстоятельствами.
Да, я понимаю, о чем ты, но у меня детей будет много.
Я знаю, давно поняла, что природа, а может быть бог, если он есть, больше своего тепла и любви вложили в женщину при ее создании. Женщины острее чувствуют, они красивые, а главное, у них удивительный дар - давать жизнь, новую маленькую жизнь. Вот ты не можешь близкого человека осчастливить крошечным живым существом, которое станет дороже всего на свете, а я смогу, как только повзрослею.
Михаилу расхотелось писать. Варенька, все не так просто. Без мужчин детей не бывает.
Я знаю. Зачем ты это говоришь? Ведь ты не считаешь меня глупее, чем я есть?
Я не о том. Мужчинам много другого дано. Сила, реакция. Они воины, бунтари.
Но представь себе картину. Племя воюет. Все женщины убиты. Одна осталась. Мужчин много, а женщина - одна. И племя погибнет.
А если наоборот. Один мужчина, и много женщин. Вскоре племя возродится. Даже, если все мужчины будут убиты. Победители возродят род. Ведь племя - это кровь матери. Вот я и понимаю, что у женщин предназначение более глубокое, чем у мужчин. Значит, бог нас больше любит.
Зимин смотрел на девочку с удивлением и одновременно с восхищением.
Во многом ты права Варюха. Есть у этой проблемы много аспектов. Это не тема для одного вечера. О предназначении мужчины и женщины, о том, как и в чем, они дополняют друг друга, что случается, если нарушается их численное соответствие, а такое бывает - северные стройки, войны,  написаны целые научные труды. Меня поражает, что в этой вечной проблеме, ты уже отыскала для себя главное и вполне сформировала свои ощущения по этому вопросу.
Ты застала меня врасплох, девочка. Век живи, век учись. Я, старый умудренный писатель, даже не подозревал, что живет рядом человечек и чувствует такие глубины, видит такие истоки жизни и человеческих отношений.
Есть такое расхожее выражение. Писатель - инженер человеческих душ. То есть, писатель обязан познавать, анализировать и создавать на бумаге схемы конструкции человеческих отношений в их взаимосвязи.
Ты дала мне понять, что какой уж там инженер. Подмастерье. Мне учиться и учиться  надо еще самому. Я, оказывается, совсем неадекватно представляю мир ребенка, а, вероятно, и мир подростка.
Ты представить себе не можешь. Как много дал мне наш сегодняшний разговор.
Варя поднялась. Миша, я пойду. Уроки нужно делать, да и подумать хочется.
Конечно, Варенька. Мне тоже нужно многое обдумать.
Боже, как мало я еще понял в этой жизни -  писатель был озадачен. При  моей профессии – это не простительно.
Десять лет человеку, а какая потрясающая глубина проникновения в корни человеческого бытия. Кем же она вырастет? Кого осчастливит? Да и найдется ли человек, который поймет и оценит ее? А нам, что делать? Как соответствовать? Ведь так просто загубить этот нежный трогательный чуткий бутон. Как помочь ему найти свою среду, чтобы он не увял, а распустился в пышный прекрасный цветок.
В середине ноября похожие проблемы возникли у Ольги.
"Ивану" присудили "Пулитцеровскую" премию и Зимину пришлось выехать в Париж на церемонию награждения.
Проводив Варю в школу,  Ольга оставалась одна. Разные мысли лезли в голову. Дом-то оказывается - не стены. Дом - люди. Вот уехал Михаил, даже на конечный срок, даже по такому приятному поводу, и ушло ощущение дома,  на полдня, пока Варя не объявится.
Умудренный собственным опытом, Зимин перед отъездом притащил целый чемодан бумаг. В нем были черновики, выписки из архивных документов, свидетельские показания и много, много другого. Все это он попросил Ольгу систематизировать, кое-что отредактировать и ввести в компьютер.
Тебя, случайно не мачехой  зовут? Та тоже, отправляясь на бал, не слабо озаботила Золушку, - с понимающей улыбкой съерничала Ольга.
Однако каждое утро, она с добросовестностью прилежного референта выполняла поручение. Но едва время подходило к полудню, взгляд Ольги постоянно натыкался на часы. Ей казалось, что время замедляло ход. И, не в силах дождаться  конца уроков, Ольга срывалась и бежала в школу. Непереносимо хотелось быть поближе к Варе.
Баб, тебя директор просил зайти, - сказала Варя на третий день их холостяцкой жизни.
Ты что натворила? С тревогой спросила Ольга.
Ничего. Он меня остановил перед первым уроком и начал о тебе расспрашивать. Правда ли, что ты специалист в области прикладных ремесел? Правда ли, что мастер интересный, что писать умеешь? Я так поняла, что он много о тебе знает. Наверняка предложит вести какой-нибудь курс, - хитровато улыбнувшись, сказала девочка.
Твоя работа? За язык тебя тянули? - утверждающе сердито спросила Ольга, подумав про себя: И эта, тоже, спасает меня от самой себя.
Интуиция Варю не обманула.
С директором Ольга познакомилась, когда определяла Варю в школу. Тогда, встретив недоверчивый, настороженный взгляд, она ощетинилась и дистанцировалась от школы.  Позже, когда у Вари возникли проблемы, Ольга жалела об этом.
Лучше поздно, чем никогда,  думала Ольга, входя в кабинет.
 На нее смотрели внимательные, умные, доброжелательные глаза. 
Они принадлежали крупному мужчине с низким баритоном и отшлифованными манерами. Звали директора Семен Петрович Еремин.
Наблюдая за тем, как он ведет себя при встрече, Ольга подумала - да, положение обязывает, а заграница наводит лоск.
Поздравив ее с успехами мужа, Семен Петрович перешел к вопросу, который и хотел  обсудить с Ольгой.
Ольга Ивановна, меня очень волнуют проблемы национального воспитания наших ребят. Очень сложный вопрос в этих условиях. Надеюсь на Вашу помощь.  Варя меня на эту мысль натолкнула. Давно и с интересом я за ней наблюдаю. Такая молодчина. Мало того, что она с блеском решила проблемы собственной адаптации в очень сложном коллективе, Варя еще и настоящий психолог. Мысли же ее направлены туда же, куда и мои. Но это, конечно, импровизация  чистой воды, а нужна система. И тут я надеюсь на Вас.
Скажем, ввели бы мы такой предмет "Истоки Русских и мировых национальных ремесел. История их развития, традиции и самобытные проявления". Как, возьметесь? Это очень важно.  Сразу скажу, - продолжал он, я давно искал подходящего человека. Так, что информацией о ваших возможностях я располагаю и считаю, что Вы нам подходите.
Неожиданное предложение, - женщина задумалась. Потом улыбнулась. А, знаете,  Семен Петрович, попробовать можно, идея хорошая. Ольга понимала, что ее привлекает в этом предложении. Главное,  Варька всегда рядом.  Да и в таком нестандартном детском коллективе провариться хотелось  бы– испытать себя.
Озабоченность Вашу я разделяю, продолжала она. Приходили к нам Варины одноклассники. Умные, развитые ребятишки. Жалко, что среда и образ жизни делает их ущербными.  Если не приложить усилий, они этого никогда в жизни не поймут. А это уже не только их потери.
В Вашем предложении  есть рациональное зерно и почва для размышлений, а поэтому мне  это интересно.
Однако сразу вынуждена предупредить – Вы  меня переоцениваете. Насчет мировых тенденций,  - у меня не получится.
Неужели? Директор вскинул недоверчивые, насмешливые глаза. Материалов сколько угодно. Я Вас обеспечу.
Нет, нет. Ольга заволновалась. Я могу говорить только о том, что мне близко, что выстрадано, что душу волновало. В свое время, по роду деятельности встречалась с авторами. Это люди, много людей - судьбы, во взаимосвязи с творческой реализацией. Методики  по книгам я тогда  же штудировала. Но у меня было время и возможность увидеть и оценить прочитанное, освоить и переболеть этим.  Авторы - художники мне в этом помогали.
Понял. Нравится Ваше отношение к проблеме. Расскажите на досуге - с кем из художников общались?  - спросил директор с озонной улыбкой.
Разве только на досуге,  если он будет, в тон ему среагировала Ольга.
Ну, так когда, - директор  стал серьезным - мы приступим к занятиям?
Какой Вы, однако. Ольга покачала головой. Приняли решение и за себя и за меня. Теперь и отказаться, как-то неудобно.
С дипломатами общаюсь. Семен Петрович развел руками. Так, когда?
Нужна неделя, - прикинула Ольга. Сегодня же свяжусь с детьми, попрошу прислать мой рабочий архив. Продумаю методики, составлю планы и покажу Вам.
Да, да, конечно. Мне будет интересно, но я в нюансах творчества  полнейший профан.  А к Вам  у меня доверие абсолютное. Вероятно, в первую очередь, Варя тому причиной.
Архив мы поможем переправить. Если Ваши ребята посуетятся, думаю, через два дня получите. Считаю, что договорились. Директор встал. Очень рад, что приобрел такого ценного сотрудника. Буду приходить на занятия, набираться опыта. Признаюсь, хотелось бы личного общения  и  с Вашим супругом. Но это, как Вы наверняка понимаете, вопрос щекотливый.

Ольга с энтузиазмом взялась за дело. Варя,  если была свободна, с удовольствием помогала ей. Вместе работать было одно удовольствие. Внучка, копаясь в материале, порой, выискивала нюансы, которые наверняка затронули бы ребячье воображение. Варя понимала, чем озабочены  и директор и ее бабушка.
Зимина ждали через три дня. Однако они его недооценили. Истосковавшись по дому, Михаил отказался от развлекательной программы, предусмотренной организаторами и, как снег на голову свалился вместо четверга в воскресенье. Такой сюрприз, - решил он, они оценят.
Однако, сюрприз, похоже, был предназначен ему.
В доме царила непривычная тишина. Обойдя на цыпочках места, куда могли вместе забраться бабушка с внучкой, он на всякий случай заглянул в кабинет и застыл на пороге.
Его рабочий стол  представлял жуткое зрелище. Горы книг, альбомов ,  и папок. На стене кнопками  были пришпилены  большие иллюстрации. Кресло и диван завалены экспонатами из Ольгиного  архива.
Бабушка с внучкой, зарывшись в этот кавардак, так увлеклись обсуждением какой-то проблемы, что до тех пор, пока Зимин не подал голос, на него никто не обратил внимание.
Кто сидит на моем стуле, и черте во что превратил мой стол? - прорычал он грозным голосом.
Ой! На шее у него обе повисли одновременно.
Сюрприз все-таки получился.
Кажется, что из того, что Михаил приехал на три дня раньше?
Но это может кому-то так и кажется, а Ольгу с Варей захлестнула такая пронзительная радость. Такая благодарность.
Девочки, ведь я же также скучал, говорил смущенный Зимин, обнимая обоих.
Да мы и не сомневались, уже отстраняясь, проговорила Варя. Но ведь мы же ничего не могли изменить, правда? А ты захотел, и смог. Думаю, не очень просто было это сделать.
Пойду принесу твою почту, - сказала Варя, чувствуя, что взрослых хоть ненадолго надо оставить одних.
Ольга отыскала Варю на кухне, где та уплетала вчерашний омлет. Ольга усмехнулась. У кого, как проявляются эмоции. У Вари же всегда просыпается зверский аппетит.
Варя, ты не тем занялась. Душа поет, требует праздника.
 Салат будем делать? Мгновенно среагировала Варька.
Весь день вместе. Это счастье, особенно после разлуки. Целый день - с утра до вечера. Каким же коротким оказался этот день.  Взволнованные взаимные рассказы, острые ощущения и неожиданные впечатления. Потрясение, после полного просмотра церемонии. Зимин привез диск.
Миша, я горжусь тобой, серьезно и даже торжественно произнесла  Варя. Смотрела запись и чувствовала, как что-то растет во мне, поднимается.
Да что ты? Зимин чмокнул Варю в макушку. А нимба вокруг моей головы ты не заметила? Нет? Это хорошо. Он засмеялся.  А то еще решите, что я могу святым духом питаться. Пора  бы и пообедать. Кушать чего-то хочется.
Чур, я накрываю, сорвалось с места девочка.
Тепло, улыбнувшись ей вслед, Зимин встал, покопался в дисках и запустил музыку.
Мадам, Вы позволите тур вальса? - грациозно поклонившись и щелкнув каблуками, как завзятый кадет, он подхватил жену.
Вихрем влетев в комнату, умудряясь при этом толкать перед собой сервировочный столик, Варя буквально чуть не сбила их с ног. Зазвенели тарелки. Закуска оказалась на полу.
Осторожней. Смотреть надо. Ольга не на шутку рассердилась.
Спокойно, спокойно, танцуйте. Посуда не бьется - стекла не будет, не порежетесь. Приговаривала ничуть не расстроенная Варя, ловко собирая остатки еды. Я мигом, сейчас.
И правда, не прошло и пяти минут, как она снова с едой появилась в дверях.
Ты сейчас, как Фигаро. Не успеваем следить за тобой. Здесь - там, здесь - там. Прямо в глазах рябит - усмехнулся Михаил.
Варя зарделась от удовольствия.
Миша, это у тебя еще только соринка в глазу, то ли еще будет, загадочно проговорила девочка.
Баб, как-то тускло ты танцуешь. Дай-ка, я. Она поменяла диск. Мгновенно, неуловимо ухватив такт, с грацией пантеры подошла к Зимину, оттеснив бабушку.
Ольга с удовольствием уступила ей кавалера. Во-первых, она действительно не ахти каким была танцором, а во-вторых, наблюдать Варю в танце всегда доставляло ей огромное удовольствие. Подвижная, ритмичная внучка - священнодействовала. Ольга представить себе не могла, откуда Варя брала движения, но всегда это было попадание в характер ритма на уровне озарения.
Баб, пристраивайся к нам. Варя за руки вытащила ту из кресла.
Какая же оказывается это зараза. Я уж и забыла. Через час, без сил рухнув на диван, подумала Ольга. Но Варька то? Ну и заводила.
Ага, баб, поняла  теперь, почему на дискотеках всю ночь на пролет мы скакать можем? - задорно спросила, пританцовывая, еще не остывшая девочка.
Так есть будем или нет? - появившись в дверях, спросил Михаил. Он успел сменить рубашку и ополоснуть лицо. Похоже, в этом доме меня сегодня уморят. Пить хочется, зверски, и выпить. Совершенно обезвоженный организм. Точно марафон пробежал.
Ближе к вечеру, Ольга сказала: Что-то на лирику потянуло. Стихи почитать что ли?
Баб, а если песни? – вскочила Варя. Не успел Зимин выкурить сигарету, она уже тут, как тут - с гитарой.
Впервые в Швейцарии, - подумала Ольга. Непонятно почему, а может, наоборот, понятно.
Последний раз пели за неделю до отъезда у Юры на даче. Варя с Таней вели два голоса. Мужчины им подпевали. Живой огонь, шашлыки, звезды и песни, резанув, всплыло в памяти.
Здесь же, изредка, Михаил с Варей в выходные  садились за рояль и играли в четыре руки, но петь не пели ни разу, хотя у Вари был абсолютный слух и приятный послушный голосок, а Зимин, в свое время, даже с песнями выступал с эстрады.
Варя с гитарой, Михаил - за роялем. Такая теплота, такая скребущая ностальгия.
Что же за тайна, такая - песня? - думала Ольга, подпевая помимо воли. Ей хотелось слушать и слушать. Как она создает настроение, как объединяет, как роднит. И не воспоминания, а что-то более глубокое, более щемящее вытаскивает из души.
Неожиданно Варя, резко ударив по струнам, отбросила гитару Ольге. От  испуга, та с трудом  едва успела поймать ее за гриф.
А Варя, озорно сверкая глазищами и  пританцовывая, высоким резким голосом, чисто по бабски  сбацала частушку.
Мы гордимся нашим дедом.
Купим мы ему букет,
Но, "Иван" потянет следом,
За букетом и банкет.
От неожиданности взрослые онемели, а потом все трое разразились таким гомерическим хохотом, что в баре зазвенела посуда.
Чертенок, немного успокоившись, с восхищением вымолвил  Михаил. Как ни удивительно, в точку попала. Посольство устраивает прием. Меня еще перед отлетом предупредили. Все не решался тебе сказать, обратился он к Ольге. Знаю, как ты любишь такие мероприятия.
 А ты? Спросил он  Варю. Какая сорока тебе на хвосте принесла?
Так, ветром надуло, вытирая ладонями слезы  смеха,  всхлипывая, ответила девочка. И, подойдя к бабушке, попросила: Дай платок, а то мои - всегда не в тех карманах.
Баб, ну что, за комплексы?  Варя, вытерла с бабкиного лица дрожки уже высыхающих слез. Ты же у меня - королева. Других таких, там, на   приеме не будет. Ведь королева, не та, что бриллиантах и со свитой, а та, чей взгляд  и слово ловят. Королева - это тайна. А ты у нас тайна для всех, да еще какая.
Нет, ты смотри, всплеснула руками Ольга. Ах, ты, шмакодявка. Она уже наши проблемы комментирует, да, что - комментирует, курирует.  В школу она меня определила, ее рук дело - не иначе.

Поздно ночью, когда Варя досматривала уже десятый сон, Ольгу с Михаилом неудержимо потащило на улицу. Не суждено им было в эту ночь спать. Слишком длинными были  десять дней. Они истосковались по взаимной близости и нырнули в нее с остротой и пылкостью первых дней совместной жизни. Истосковались они и по общению. Хотелось говорить, говорить и слушать.
Взявшись за руки, они медленно брели по темным тихим улочкам.  Зимин, с присущим ему юмором, рассказал несколько курьезов, случившихся в Париже. Ольга от души смеялась. Внезапно Михаил остановился, и развернул жену к себе. Господи, как хочется тебя поцеловать, как безумно хочется тебя поцеловать.
Ты, что, опешила Ольга? Мальчишка, что ли? В подворотнях целоваться?
Вот-вот, именно подворотен мне сейчас не хватает. А еще лучше темных Московских парадных, чтобы в поцелуе распластать тебя по стене, смущая чопорных старушек. Я, сейчас, действительно, как переросший юнец - такая силища просится наружу и очень хочется хулиганить. Где, те Московские подъезды? Скукотища здесь -  все двери на запоре.
По пути домой, Ольга много говорила о своих планах. Хвалила Варю. Та очень помогает ей на этапе подготовки.
А я ведь тоже хочу взять Варю в помощники, - неожиданно заявил Зимин.
Ты? Ольга не поняла.
Да, да, подтвердил Михаил. Варя - это целый мир. Я себя таким не помню, да и не был, наверняка, таким. Не однажды уже убеждался, - ее мироощущение,  ее восприятие, часто - озарение для меня. Эта девочка меня формирует. С ней, как правило, уходишь от стереотипов. Сам себе интересным становлюсь.
Все ясно, лукаво взглянула Ольга на мужа. Ребенок его вдохновлять будет, стереотипы рушить, а он лавры пожинать.
Такова уж ваша женская доля, в тон жене ответил Зимин. Есть у меня еще один не слабый стимул. А уж лавры, точно, пожинать мне. Ну, что, стимул, ты разрешишь мне себя, наконец, под фонарем поцеловать?
Только под самым ярким, - рассмеялась Ольга.

Через два дня у Ольги была премьера. Состоялся первый урок.
В жизни, порой, случаются поворотные моменты. Похоже, это был один из них.
Спустя какое - то время, Варя писала матери в письме. Видела бы ты, мамочка, бабулю сейчас. Она вся в планах, энергия бьет ключом, глаза горят, сплошные идеи. В доме у нас теперь не протолкнуться. Бабушкина свита. Ребята, ну, только, разве, не ночуют. Едят, уроки готовят, а потом, как в художественной студии - кто вяжет, кто шьет, кто рисует, кто плетет, кто лепит. Так  интересно наблюдать со стороны, как бабушка со всем управляется. Объясняет материал  она классно – еж и тот все  бы понял.
А тут, вдруг вздумала (это уж, вообще ни в какие ворота не лезет) устроить конкурс небольшого рассказа. Тему выбрала - закачаешься. "Небо". Что хочешь, то и пиши, никаких вводных. Выбирали лучший рассказ. Некоторые совсем беспомощные были, а иные - очень неожиданные. Я тоже написала, но мне читать его не разрешили - Миша сказал, что разные  точки отсчета. Оценила?
Родители  привыкли, что ребята у нас пасутся. Дом освобождается только к Мишиному приходу. Это святое.
Михаил тоже оценил перемены. В жилу тебе работа пошла. Улыбка с лица не сходит, глаза, глубокие и лучистые. Сразу видно, что жизнь бьет ключом.  Все-то у тебя получается, все успеваешь. Я в стороне от ваших  с Варькой инициатив,  так, не поверишь?  Зависть меня загрызла.
Да какое  там, успеваю? - с досадой  пожаловалась Ольга. Времени катастрофически не хватает. На сне придется экономить.
Ну, уж это дудки, - погрозил Зимин пальцем. Нам твое здоровье дороже всего. Варя, следи, чтобы бабушка нормально питалась, а то в суете, наверняка, про еду забывает, а я уж позабочусь о ее сне.
Есть, командир. Варя шутливо вскинула ладошку.
Зафлажковали, улыбнулась Ольга, и продолжала.
Возникла одна проблема, Миша. Она и тебя касается.
В чем дело? - Михаил напрягся.
Горнолыжный сезон. Варины одноклассники меня одолели.
Варя мгновенно ввинтилась между ними.
 Ребята все выходные на склонах, а я дома,  как  колода торчу.  Мне уже и лыжи подобрали. Весь класс меня учить берется.
Нет, Варя, категорично отрезал Зимин. И думать не смей.
Тиран! Голос девочки сорвался в крик. В глазах вскипели слезы. Время спустя она  тихо с обидой произнесла.
Как мне быть? Они  все вместе. Приходят на занятия - глаза горят. Разговоры только о том, что накануне произошло. Подшучивают друг над другом, смеются.
 Мне  завидно, обидно. Я опять в стороне, и опять одна.
Зимин положил руку девочке на плечо, заглянул в глаза и проникновенно, как мог только он, заговорил. Варюша, твои ребята горы облазили лет с двух - трех. Лыжи у них уже в крови. Им трудно даже представить, что ты совсем не умеешь кататься. Я сам тебя научу. Иначе, все обернется моральной, а, скорее всего, и серьезной физической травмой. Поверь мне, это очень опасно.
Заберемся в каникулы в какой-нибудь горный отель, подальше от всех, там постепенно и разберемся с  этой проблемой.
Ты  мне веришь, девочка? Подумай немножко, и  ты поймешь, что я прав.
Бабушка, ты нас не бросишь, правда? Поедешь с нами?
 Варя с удивлением  глядела на Михаила. В его голосе и взгляде, она уловила сомнение и тревогу.
Реакция бабушки удивила девочку еще больше.
Та, в изнеможении опустилась на стул с потемневшими глазами и с трясущимися губами.
Баб, ты что? Не хочешь ехать? За нас боишься? За меня? Но чем я хуже других? Ты-то умеешь кататься? Варя смотрела с испугом на бабушку. И чем дольше она смотрела, тем яснее осознавала, что дело не в ней. Такой паники в глазах у бабки Варя не видела никогда.
Ну, что вы всполошились? Ольга взяла себя в руки. Куда я от Вас денусь? Заказывай места в отеле, тренер.
Как молнией прошило, в глазах потемнело - с  ужасом и содроганием подумала она. Эмоциональная память. Как с ней бороться?

Папуля, писала Варя отцу после каникул, горы описывать не буду. Это невозможно. Внимательно посмотри фото и кассеты. Я была и фотографом и оператором. Поставила перед собой задачу - следующей зимой вытащить тебя на Кавказ. Сам все увидишь и прочувствуешь. На бумаге, думаю, даже Мише не передать впечатление.
Не знаю, вставал ли ты когда на горные лыжи? У меня это было так.
 Как только я их  надела -  в монумент  превратилась. Ноги чугунные. Оторвать не могу, не то, что сдвинуть. И это несмотря на то, что еще накануне, Миша заставил меня всякие упражнения проделать, и предупредил, какие трудности возникнут. Но я все равно такого не ожидала. Миша меня для начала,  толкал, как бульдозер. Подвез к небольшому склону. Ты бы слышал, как он меня уговаривал,  чтобы  я оттолкнулась, что мне сулил? Спустилась – куда деваться? Страшно  - жуть. Миша рядом. Едет и нахваливает меня.
 Только потом хвалить меня он перестал. Заставлял, как он говорил, работать. Подпрыгивала вместе с лыжами, крутилась на месте, а когда следующий раз спускалась, он  кричал, корпус вправо, корпус влево, колени согни, следи за палками. Через два дня, он понял, что лыжи я почувствовала, и сдал меня в детскую группу - настоящему тренеру, а сам взялся  за бабушку. Ох, папа, она тут хуже всех.
В своей группе я самая великовозрастная дылда  и, к стыду своему, самая неумеха. Видел бы ты, какие кренделя здесь шестилетки выписывают. Но тренер сказал, что я способная. В общем, отстающая  двоечница у нас сейчас - бабушка.
Мы  с Мишей уже внизу, и ждем ее, ждем, пока она настроится. А она все собирается и собирается. Спуски выбирает самые пологие но, все равно, падает. Да и падать, как следует, она никак не научится, поэтому нам за нее страшно.
Я ей присоветовала  санки к попе подвязывать. Чувствует, что вот-вот грохнется, так - сразу на пятую точку. Санки  вывезут. Быстро и безопасно.
Сейчас мы уже дома. Веселимся каждый вечер. Воспоминаний – уйма. В  основном, по бабушке прохаживаемся, благо, она у нас не обидчивая. Мне, правда, тоже изрядно достается.
Теперь будем, как белые люди по выходным в пригород выбираться. Здесь специальные автобусы на гусеницах к подъемникам подвозят.
А еще, здесь прогноз погоды для горнолыжников объявляют. Можно забираться в горы, или нельзя и куда нельзя, а куда можно.
Варя отложила ручку и задумалась. Как рассказать о том, что, как  озарение открылось ей там, в горном отеле. Да и можно ли написать об этом?
Впервые, сутки напролет все трое варились вместе. Дела остались дома. Ситуация позволила пытливой и наблюдательной девочке остро, и, как ей казалось, по взрослому, ощутить, на сколько близки,  и как необходимы друг другу ее бабушка и Зимин. Порой, нарочно уединяясь, Варя исподволь потихоньку наблюдала за ними. Ревности не было. Было ощущение причастности к чему-то очень сильному, что понять и оценить ей еще предстоит.
Много народу в отеле. Все на виду. Варя не единожды натыкалась на внимательные, любопытные взгляды посторонних людей. Значит, вопросы возникали не только у нее.

А время текло своим чередом, очерчивая направление усилий.  Впереди была рождественская суета.
Сверху, как положено, спустили директиву.
 Директор собрал учителей, обсудить вопрос праздничного убранства школы. Распределили объекты, обязанности. Объявили конкурс.
Традиционный подход поломал его величество - случай.
Старшеклассники после уроков оформляли стенгазету. Из кабинета их выгнали. Свободным оказался физкультурный зал. Естественно, расположились на полу. Чтобы не мешать друг другу, разбрелись в разные концы. Благо, зал большой.
Закончив урок, Ольга  ждала ребят, чтобы отправиться с ними к себе  домой. Привлек шум, доносившийся  из зала. Дети еще одевались, и Ольга заглянула в приоткрытую дверь.
Не она - ребятишки заметили, что в разных концах у "спецкоров" вызрели разные идеи и, похоже, они никак не пересекались. Посыпались шутки. Кто-то сказал - девиз будущей газеты - басня Крылова «Лебедь, рак и щука».
Постойте ребята, постойте. Ольга пыталась ухватить ускользающую  мысль. А, почему бы и нет? Если идей много, они ведь, в итоге, тоже приведут к результату, неожиданному результату. В басне Крылова, кстати, конец не так уж и очевиден. В воде, герои наверняка нашли бы общий язык.
И пошло, поехало. Для начала, по периметру  зал опоясали ватманом. Два дня малыши клеили полотно из отдельных листов. Идеи появились на этапе закрепления этого поля коллективного творчества на стенах. В ход пошли жидкие гвозди, кнопки, планки.
И началась работа. Рисовали все - от мала, до велика. Порой, забегали педагоги, пытаясь внести и свою лепту. Рисовали на переменах и после уроков. Порой, кто-то заскакивал на минутку, некоторые же пропадали в зале часами.
Спустя время, несколько направлений, можно даже сказать, творческих идей, собрали вокруг себя сторонников. Если, по началу, каждый выбирал себе свободное место, где и начинал рисовать, то чуть позже, ребятишки стали присматриваться к тому, что делали, другие, перемещаясь по полотну в сторону созвучного творчества. В результате, глобальные идеи обрастали все новыми и новыми нюансами.
Ребята зарылись в книги. Замучили учителей и родителей вопросами. Они творили. Кто, как мог, и кто - чем мог. Кто углем, кто фломастерами, кто красками, кто баллончиками, а кто-то делал аппликации из цветной бумаги.
Спровоцировав детей на поиск, в процесс Ольга не вмешивалась. Подключилась лишь на этапе изготовления конкретных украшений.
Занятия, в этот период, она проводила не по классам - по интересам, по идеям, по мыслям.
Ольге нравилась предпраздничная обстановка и суета. Как у большинства, у нее было радостное, приподнятое настроение. Вот почему, тот странный разговор, с его болью и минорной тональностью надолго врезался в память.
Они  с ребятами с увлечением трудилась над изготовлением огромного колокола из папье-маше. Его собирались повесить над входной дверью. Когда дверь  будет открываться – колокол зазвенит. Но кроме звона, он должен будет извергнуть фонтаны искр. Такой своеобразный фейерверк.
Времени до Нового года оставалось в обрез, поэтому торопились, работали ни на кого, и ни на что не обращая внимание.   На интерес часто забредали и учителя и родители. К этому успели привыкнуть.

Надо бы  Ваш опыт в посольство перенести, услышала Ольга с задней парты, после того, как прозвенел звонок, и ребята дружной стайкой выпорхнули из кабинета, и прямиком направились в физкультурный зал, оттачивать постоянно возникающие идеи.
Ольга смутилась. В творческой суматохе она не обратила внимание на гостя. А зря. Отец Вариного одноклассника Юры Клюева, исполнял обязанности Российского посла  в Швейцарии. Поговаривали, что Игорь Николаевич Клюев суровый и жесткий человек. Говорили еще, что он очень умный и проницательный, что от него не возможно ничего скрыть.  С сотрудниками посольства, а тем более со спецами из Русской колонии, он строго держал дистанцию, не выходя за рамки деловых отношений. Ольга   встречалась с ним  единожды, только на приеме по случаю награждения "Ивана".
Поэтому-то она смутилась и напряглась, понимая, что Клюев возник в поле ее зрения не случайно.
У Вас, Ольга Ивановна, дар божий. Так увлечь ребят и самой увлечься. Теперь мне понятно, почему родители меня одолели, особенно женщины. Все хотят у Вас заниматься.
А что? Как Вы на это смотрите? - спросил он, вылезая из-за парты и, подходя к окну, у которого стояла Ольга. Жены сотрудников здесь закисают от невостребованности. Вы же, как я понял, не только научить, Вы - увлечь можете. Сколько проблем уйдет. Возьметесь?
Нет, Игорь Николаевич. Ольга покачала головой. Я понимаю, о чем Вы, но - никак. Мы с ребятишками не расстаемся до вечера. Видели бы Вы их поделки. Перед отъездом такую выставку устроим. Приходите обязательно. Немного помолчав, она добавила. Мужу еще  помогать приходится, а там работа серьезная.
Кстати, об отъезде?  Клюев внимательно следил за Ольгой глазами. Вы сможете оставить ребятишек? Не кажется, что это не совсем честно? Увлекли, заразили, и что? Бросили, уехали?
Какой Вы, однако. Ольга покачала головой. Соль сыпете на больную рану. Не потому, что брошу. Я не брошу. Литературу оставлю, пособия. Переписываться будем, и что им еще понадобится, я дошлю. Интерес то я вызвала, значит, наверняка, предвидится продолжение.
Привязалась я к ним. Больно рвать связи, но приходится выбирать. Кстати, если нужно могу порекомендовать человека, который сможет частично меня заменить. Я знаю, о чем говорю. В чем -то он даже в большей степени профессионал. Я  ведь далеко не всеми направлениями в области прикладного искусства владею.
Это мы с Вами еще обсудим, обязательно обсудим - сказал Клюев, я о другом.
Ольга внимательно на него посмотрела. Что-то ей подсказало, что вот сейчас только и начнется разговор, ради которого посол пришел в класс.
Ольга Ивановна, разговор у меня к Вам, о Варе. Вас удивляет? Вот и меня тоже. Даже теоретически не мог предположить такой просьбы у нормального человека, а тут сам к вам обращаюсь. Простите, если буду сбивчив и неубедителен. Это от волнения. Как я слышал, продолжал он, через 4-5 месяцев Вы собираетесь возвращаться в Москву.
 Ваши планы на следующий год? Ждать Вас в Женеве?
Ольга, не представляя, о чем пойдет речь, молча  медленно покачала головой.
Да, вижу, что это окончательное решение. Уговоры здесь ни к чему, да и не в праве я уговаривать. Планы писателя Зимина нарушать никому не позволительно.
Жаль, очень жаль, нервно похрустывая пальцами подавленно сказал Клюев.
Ольга Ивановна, оставьте Варю у нас в семье, резко проговаривая, словно выстреливая каждое слово,  выпалил  в лицо Ольге ее собеседник. Понимаю,  такая просьба Вам  бредом кажется, продолжал он тише и со значительно меньшим напором.
Хотя бы на год. Где еще она получит Европейское воспитание? Да и учителя  здесь самые лучшие, закончил он свой монолог уже умоляющим  дрожащим голосом.
 Вы что? - Игорь Николаевич. Ольга опешила.  И разговора быть не может. Как только, извините, такое могло прийти в голову?
У меня и так кошки на душе скребут, что девочку на год от родителей оторвала. Да и нельзя нам расставаться, невозможно. Это Вашим детям уготовано стать гражданами мира. Варе же жить в России.
Вот и я о том же, вскинулся Клюев. Постарайтесь меня понять. Я же отец. Не самый глупый, уверяю, отец. И вижу. Общение с Варей сделало Юру человеком. Не другим человеком, а именно человеком. Он определил для себя ценности, отбросил детскую браваду. Я поражаюсь. Сейчас он любит только русских поэтов. Читает и понимает разных, а любит только Лермонтова и Рубцова. Он мечтает о России, которую не помнит, он хочет пить березовый сок и копать картошку. Но, даже не беря во внимание эту неожиданно возникшую тягу к русским корням, я чувствую, он становится личностью, он самобытен. И заслуга в этом Вашей внучки. Я могу лишь оценить то, что творится с моим мальчиком, но повлиять на него не в моих силах. А ведь у меня еще двое. Очень прошу Вас, позвольте Варе пожить с нами.
Спасибо Вам. Ольгу тронули слова, которые она выслушала. С ребятишками, поверьте, Вам теперь поможет Юра. Сами чувствуете, что он личность.
Нет, Вы не представляете, волновался Клюев. В классе только и разговоров о том, что будет, когда Варя уедет. Дети рвутся в Москву. Родители в панике, ничего не понимают, атакуют меня. Против Вари они ни чего не имеют, чувствуют ее благотворное влияние. Рады будут, если она останется, но уж, коль ей все равно уезжать, то уж лучше бы ее и не было вовсе.
Не думаю, что Варя оборвет связь с одноклассниками - серьезно и тихо проговорила Ольга. Разговор тронул ее больше, чем хотелось бы. Эти дети мудрее нас. А родителям и не должно быть легко.
Я понимаю, все понимаю, но прошу Вас, подумайте. Все-таки скоро переходный возраст.
Ольга тронула руку Клюева. Все гораздо сложнее. Варе ведь тоже предстоит разлука с теми, кто стал ей близок. Уже сейчас она это переживает. Она не хочет рвать, не хочет терять. Но, на мой взгляд, моя внучка удивительная девочка. Она  подсознательно идет по пути, который ей предназначен. Не удивляйтесь. Так бывает, редко, но бывает.
Мне тоже предназначено  быть рядом с мужем, поддержать его, помочь. Ему трудно. Большое творчество требует огромных затрат. Чувствую, что без моего участия а, порой, просто  присутствия, сил и вдохновения у Миши не хватило бы. И это не самомнение. А Варя, как мне кажется, давно для себя уяснила, что не будь ее, я не смогла бы дать писателю Зимину - большому, заметьте, писателю, все, что должна была.
Задача мне бы оказалась не по силам. Я уж не говорю о ее, собственном влиянии на Михаила. Это   была его идея захватить сюда с собой девочку.
После недолгого молчания, Клюев сказал. Особой надежды на успех у меня и не было. Уж очень щекотливой и по - житейски глупой была моя просьба. Но вот послушал Вас и хочу предостеречь. В Вашем альянсе отчетливо просматривается трагедия. Случись что с кем-то из Вас, и для остальных мир рухнет.
Не надо к нам примерять стандартные стереотипы Игорь Николаевич. И пророчеств никаких не нужно, - Ольга не смогла скрыть раздражение. Потом, помолчав, значительно мягче добавила.  Житейские бури мы переживем. Мудрости и доброты хватит, а от невозвратимых потерь - буду бога молить, чтобы уберег, хотя бы до времени, определенного судьбой. Главное, чтобы это не сломало Варьку и не уничтожило гений Зимина.
Ольга почувствовала, что очень устала от этого сложного разговора.
Прощайте, Игорь Николаевич. Верьте своему сыну, прочувствуйте обратную связь, и смело доверяйте мальчику.
Простите меня, ради бога. За все, простите. Сумбурный и больной разговор получился. Сейчас мне очевидно, на сколько  бредовой  была моя просьба. Вызрела она в раздирающей душу тревоге за  то, как в такой  рафинированной среде очеловечить детей. Обещаю,  этой темы больше не касаться, сказал Клюев, склоняясь к Ольгиной руке. Надеюсь, мы еще встретимся, до отъезда, молвил он на прощание.

Ольга  окунулась в Москву. С раннего ура до позднего вечера  она таскалась по городу, болезненно всматриваясь, в изменившиеся за год, до боли родные ей места. Какая же это силища наши эмоциональные ощущения и воспоминания, отдавалось в ее сознании.
Не все принимала она  в новом облике столицы. Особенно раздражали ее автомобили, которые своим количеством, сразу сделали тесными улицы города. Особенно обидно ей было за  любимые узенькие переулочки старой Москвы. Машины, паркуясь  сплошными рядами вдоль тротуаров,  до неузнаваемости портили родные места и мешали проходу. Однако, - главное оставалось главным. Это был ее город. Она любила его. С ним было связано все значимое в ее жизни,  как тяжелое, так и светлое, радостное. Самое емкое, что прошило  ее судьбу. Это был город ее юности, город ее памяти.
Варю увезли в деревню. У Зимина – книга на выходе. Впервые за год Ольга оказалась невостребованной. И ее потянуло на улицы. Летние дни длинные, времени вагон. Когда еще  выпадет такой случай? А ведь так истосковалась. Вот и бродила она целыми днями, думала и вспоминала.
    Мысли об отъезде наводили легкую грусть. Уезжали в начале июня. Провожающих было мало. Начались каникулы и ребятишки разъехались кто – куда. Вероятно, поэтому, ожидание предстоящих встреч было куда острей, чем боль утраты. Но это еще придет. В той запредельно далекой, как сейчас виделось, Швейцарии, остались свои привязанности, свои эмоциональные  магниты.
Варя и Михаил на Родине сразу же попали в жаждущие встречи с ними объятья. В итоге – Варя с матерью в деревне. Зимин в - издательстве с утра до ночи. Ольга осталась не у дел. Было немного обидно. Она так привыкла, что внучка с мужем в ней нуждаются. Но, в общем, настроение оставалось хорошим. Она знала, - период этот имеет конец и наступит он скоро.
В то раннее утро зазвонил телефон. Стряхнув сон, Ольга тронула рядом подушку. Холодная. Значит Михаил давно на ногах и, скорее всего, уже вне дома.
Взяла трубку.
Баб, поздравляю! Люблю! Всего, всего тебе. Варя, звоня по мобильнику,  всегда очень торопилась и, поэтому, почти кричала в трубку, захлебываясь словами.
Господи, оглушила совсем. Что так рано? Своих разбудишь. Спят же еще все, наверняка.
Я будильник поставила. Хотела быть первой. Я первая, баб? А? Ну, правда, ну ответь же. В голосе Вари слышны были нетерпение и острое желание, замешанное на азарте.
Конечно первая, первая. Успокойся.  Спасибо, хорошая моя. Плохо мне без тебя. Скучаю очень.
Я тоже, баб. А Миша опоздал? Он спит еще? Я его опередила, - не могла успокоиться девочка. Баб, дай ему трубку. Жутко истосковалась по его обертонам.
Не реально. Не видно  на горизонте. Он сейчас весь в своей книге. До нас ли ему?
Ольга мысленно отругала себя, что не смогла сдержать горечь.  Варя же. Она мгновенно уловит нюансы  бабкиного  настроя.
Баб, ты что? Не смей! Знаешь же, что чушь сморозила.
Слушай, что я придумала. Дни рождения отмечаем вместе. Две недели - разве это срок. Всех собираем в деревне. Праздник на природе – кайф. Тебе 55, а мне 11. Ровно в 5 раз, чем не повод? Я, пока время есть, продумаю, как все устроить – сценарий сотворю.
Ой, баб, снова сорвалась на крик Варя, я тебе такой подарок сбацала. Мама мне говорит, – помолчи, иначе сюрприза не будет. А я думаю, какой смысл? Когда еще мы встретимся? А яичко, сама знаешь, дорого к христову дню. А так, сказала, – считай, что подарила.
 Большущий букет. Цветы из соломы. Сама плела. Там ромашки, розы и лилии, да, еще и камыши.  Наглядеться не могу, как красиво. Знаешь, баб, неожиданно красиво.
Ух, ты! Спасибо. Ольга  была растрогана.
 Кто научил? Я тоже хочу.
Память у тебя, баб короткая.  Два года назад книгу здесь у нас оставила. Забыла? Собирались вместе учиться.
Ба, я жду  Мишину распечатку. Намекни ему, чтобы он ко дню рождения для меня экземпляр сделал, неожиданно сменила Варя тему.
   Что ты   выдумала?  Какая еще распечатка? Книжка выйдет – прочтешь.  Сейчас  у него только рабочий, сырой материал.
Да мне его сырой материал… Варя задохнулась, подыскивая аргументы – дороже всей литературы мира.
Ну, сказанула. Ольга рассмеялась.
Баб, но ты же ведь читала? Правда, же?
По-моему у меня такое же право –  тихо, но очень отчетливо, словно очерчивая каждое слово, произнесла Варя и повторила  – правда, же?
Ух, ты, как вопрос поставила. В этом-то все и дело. Ольга зафиксировала очередной укол ревности.
Ладно, передам, – уговорила, рассмеялась она.
Ну, все, давай прощаться. Мобильник садится. Поцелуй всех от меня. Ольга спешила закончить, пока Варвара не уловила промелькнувший нюанс. Я еще перезвоню позже.
Ага, обязательно. Жутко хочу с Мишей пообщаться. Что же он тебе подарит? А? Ведь это же дед! Наверняка что-то супер придумает.
Положив трубку, Ольга вернулась к не единожды уже посещавшей ее мысли.
Варя все мужские добродетели сосредоточила на Зимине. Лучше людей не бывает. Он стал эталоном для нее. Но ведь таких людей, действительно, единицы.
Он – талант, и его одаренность проявляется во всем. Где ей в жизни встретить еще такого? Судьба может кувырком пойти.
Находясь еще во власти впечатлений от разговора, Ольга варила на кухне кофе.
Спиной почувствовала взгляд.
Зимин стоял прислонясь к притолоке с огромным букетом, и молча, с доброй лукавой  улыбкой ждал, когда на него обратят внимание.
Ой! Ольга кинулась ему на шею. Какие роскошные! Мои любимые – чайные. Букет оказался между ними, и Михаил выпустил цветы их рук.
Зачем? Ольга растерянно глядела на рассыпанные  по полу розы.
Мешали. Зимин притянул жену, скрестил ее взгляд со своим и поцеловал.
Но дело не в этом. Цветы сегодня должны  припадать к ногам моей королевы.
В этот момент убежало кофе. Ольга кинулась к плите.
Ну вот. Обернулась она с огорченным и виноватым лицом.
Стареешь, мать. Ощущаешь  себя правофланговой стройной и дружной шеренги пенсионеров?
Что это еще за правофланговый? Взбредет же такое в голову,– вытирая плиту, покачала она головой.
Невежда. Правофланговый – это первый. Все остальные – по ранжиру – нравоучительным тоном,  с доброй улыбкой выговаривал Зимин.
Обзвонил всех близких, – единодушно утверждают, что ты – первая. Себя я даже и спрашивать не стал.
Да оторвись, ты от плиты. Лучше вазу подай. Ступить  негде.
Разобравшись с розами, Михаил притянул жену к окну,  и поднял на уровень глаз ее ладонь. Внимательно осмотрел, как бы оценивая. Потом, неожиданно,  сверху, одел на палец изумительное, изящное обручальное кольцо из белого золота, украшенное по периметру крошечными бриллиантами.
 Ольга онемела. Кольцо заворожило ее. Чудо, магия какая-то, наконец, произнесла она. Вскинула на мужа сияющие глаза и намертво замкнула его взгляд.
Поцелуй был долгим.
Погоди. Спустя время, Зимин, с явным сожалением, отстранился. Не провоцируй. День королевы должен быть полон сюрпризов, и иметь длину. Будем продолжать в таком же духе, – он у нас мигом закончится.
 Ты поняла, что я тебя застолбил? Обозначил, то есть? Чтобы издалека все  видели, что ты моя собственность.
Насмешил.  Кто же еще этого не знает?  Новость – то с бородой. Давно уже всем все ясно и не интересно. Ольга с усмешкой покачала головой. Чудак, ты, Миша.
Не скажи, не скажи. Я печенкой чувствую, что кто-нибудь да ждет, терпеливо ждет, когда между нами шмыгнет черная кошка.
Фигушки им. Этот год я пометил. Буду  ежегодно знаки подавать. Напрасно, мол, надеетесь. Я свое добро из рук не выпущу.
И, чтобы никогда не снимала! Никогда! Слышишь? С грозным лицом, строгим голосом продолжал каламбурить Михаил.
Поняла. Едим теперь только из грязных тарелок. Или сам посуду мыть будешь? Съерничала Ольга.
Нет, ну надо? Не унимался  Зимин. Обижает, до сих пор обижает. Что, я враг себе? По-твоему у меня ума не хватит сообразить, что такое кольцо идет только в комплекте с агрегатом? Михаил глянул на часы. Через час доставят тебе машину.
Силен! Ольга задохнулась от восхищения.
А пока, радость моя, чтобы жизнь  тебе маслом не казалась, загружу-ка я тебя еще одной обузой.
Наденька, родная, мне теперь вот это. Зимин вынул из футляра массивное золотое кольцо. Твоя душенька тоже должна быть спокойна. А не окольцованный мужчина, как маяк, всегда страждущие взгляды притягивает. Им же невдомек, что для меня есть ты и только – ты.  Никого вокруг. Ни женщин, ни мужчин.
Чуть отстранившись, Михаил не отпускал взгляд жены. Говорил не раз, и еще скажу, раз случай подвернулся. Солнышко ты мое, да что, солнце, - вселенная.  Свет,  воздух, тепло – все, без чего жизнь иссякнет. Вот, что ты такое для меня. Михаил снова притянул Ольгу.
Поэтому и кольцо самое большое выбрал. Буду, как нувориш ходить. А мне плевать. Главное, чтобы в глаза бросалось, как кирпич на повороте.
Ладно, кончаем лирику, вернемся к главному.
Как же мы спланируем сегодня день? - чуть отстранившись, спросил он. У меня есть соображения, выкладывай свои.
Диссонансом ворвался телефонный звонок.  Развернувшись через плечо, Ольга взяла трубку.
Тебя, - сказала она мгновение спустя.
О, черт, предупредил же всех, что сегодня ни для кого меня нет. Михаил отпустил жену и с досадой сквозь зубы  процедил, - словно  в ледяную воду окунули.
Прости. Я подумала, что это меня. Ольга чувствовала себя виноватой.
Ну? Зимин коротко бросил в трубку. И вдруг сорвался на крик.
Никогда в раньше Ольге не приходилось  слышать, чтобы ее муж кричал. Это было так неожиданно и страшно, что она в панике решила - случилось что-то не поправимое. Буквально съежившись от напряжения и тревожного предчувствия, она ждала, когда Михаил закончит этот бесконечный разговор.
Черт с вами, Зимин в сердцах швырнул трубку на рычаг.
Просил, умолял же не трогать меня сегодня. Так – нет. Французы понаехали, и наш худсовет стойку принял – лизоблюды! Приспичило им именно сегодня говорить о моем месте в истории литературы, – куда и что двигать. Определяться, говорят, надо. Произведения, говорят, мирового масштаба, а признание неадекватно. Толкачи хреновы! От раздражения голос Михаила дрожал.
И только – то? Ольга  с шумом выдохнула. От сердца отлегло. Ты кричишь. Я чуть не умерла со страха. До сих пор дрожу.  Столько эмоций – и все зря. Ольга улыбнулась, успокаиваясь.
 Все  к лучшему. То, что сегодня  должно случиться,  –  это   главное, правда ведь?  Чем скорее это произойдет, тем лучше. Это же прекрасно, что они подгадали ко дню моего рождения.
Зимин с благодарностью посмотрел на жену. А, что? Можно и в таком аспекте рассматривать ситуацию.
Прости, что крик поднял. Опять о тебе не подумал. Испугал, вот. Он виновато развел руками.
Проехали,– Ольга улыбнулась. Послушай, что Варька придумала. В свете возникших обстоятельств – очень даже неплохой вариант. И Ольга передала ему разговор с внучкой.
Молодец, девчонка – Михаил нырнул в приятные  мысли. Дано же человеку – всегда в десятку. Меня, вот, выручила. Дьявольская интуиция у вас с ней.
Он глянул на часы. Уже пора ехать. Жуть, как не хочется. Когда вернусь, – не знаю. Прости, родная.
Да что же это такое? – снова взорвался он.  Мы живем ради работы, или работаем, чтобы жить?
Ну,  опять завелся. Ольга поймала взгляд мужа. Чушь ведь городишь. Кто – как,  но ты - то, определенно, живешь, ради того, чтобы творить. И  «работа» твоя, куда важней всего остального.  Вот толкую тебе, а думаю – зачем?  Ты сам все прекрасно знаешь. И, если потребуется  сгореть на работе и в прямом и переносном смысле, – сгоришь, не задумываясь. И будешь прав.  Это твой крест. И мой, в какой-то степени, тоже, - произнесла Ольга с  немного грустной, но многозначительной улыбкой.
Варька просит распечатку, сменила она тему. А мне жалко.
Почему? – удивился Зимин.
Как оказалось, я тоже собственник. Даже с Варькой тебя мне трудно делить.  Спустят роман в народ – и он ничей. Всех, - и ничей. За исключением тебя, конечно. Уже недолго осталось, но пока он мой.
Этот ребенок все нюансы чувствует. И требует равную долю. Если бы она еще только представляла, о чем просит. Хотя  интуиция и на этот раз ее не подвела.
 Такое сотворить! Уму не постижимо.  Я и сейчас уверена в том, что это совершенно запредельно, хотя каждый день была рядом и наблюдала, как это рождалось.
Господи! Зимин картинно взмахнул руками. Вразуми, наконец, эту женщину. Наблюдала она!  Две четверти содеянного -  твоя заслуга. Без тебя ничего бы не было. Четверть – Варькина, и только четвертушка – моя. Вот такая малюсенькая четвертушка, - Михаил показал на пальцах. Так, что Варька требует  свое, законное. В ней зреет борец за справедливость.
 Ладно, кончаем базар, а то после него у меня душа не на месте. Ответственность за коллективное творчество начала проявляться.
Что делать  будешь, именинница? Такие планы  порушили. Наверняка чьи –то происки. Докопаюсь - никогда не прощу.
Ольга покачала головой.
Мели Емеля – твоя неделя. Ты что пытаешься  соизмерять? Твое детище сегодня оперяется. Дальний и долгий полет ему предстоит. Это событие, потрясение. По мне, так ничего сопоставимого по масштабам  в моей жизни не было. А ты тут приоритеты путаешь.
 И не приставай с глупыми вопросами. Не маленькая. Разберусь я с сегодняшним днем. Настроение у меня превосходное. Вы с Варькой постарались. Значит, день будет удачным.  Даже за тебя я не волнуюсь. Но ты  звони, – строго добавила она. Раз признал  во мне соавтора, – держи ответственность.
 Да, кстати. Я обещала Варьке, что ты с ней тоже свяжешься. Скучает она по тебе.
О чем речь? Зимин, просияв,  начал набирать номер.
Он уехал. А Ольга, дожидаясь, когда привезут  посудомоечную машину, занялась любимым делом – наводила порядок на его письменном столе. Михаил знал эту ее слабость и легко, не зло подтрунивал над ней, оставляя шутливые наставления. Записки можно было встретить в самых неожиданных местах.
Душа поет,  неожиданно пришло Ольге в голову, – именно поет. Оказывается это не образное сравнение, а состояние. В нем не покой, - нет. В нем что-то гораздо большее, возвышеннее. Радость и ответственность, а главное – сопричастность. Судьбе угодно, что ее место оказалось рядом с ним. С ним, таким щедрым, безмерным и таким скрягой, трясущимся над собственностью, которая никуда от него уже не денется. Которая приросла и проросла, вошла в плоть и кровь. Какое же это емкое место.  Ответственная ноша, но несет она ее с радостью.
Ольга  регулярно возвращалась к мыслям о том, что судьбой  дано ей познать, что значит – счастье. Загадочная звезда, к которой все рвутся, стараясь понять, что это такое и, есть ли, возможно ли, счастье вообще? Рвутся все, а дается оно лишь некоторым,  а прочное, глубокое – единицам. И для последних, в жизни – это все.  Радость и боль, бессонные ночи и непредсказуемый взлет возможностей, невообразимая сила и чудовищная слабость, идущие бок о бок. Все это - лишь грани всеобъемлющего глубочайшего взаимного проникновения в мир дорогих тебе людей, в свой собственный мир.
Припомнились разговоры с подругами накануне отъезда в Швейцарию.  Отговаривали они ее тогда. Жизнь приучила к стереотипам. Известная личность, да еще возраст. Наверняка, за плечами такой опыт, что любую судьбу под откос спустит. Зачем ей это? Лишняя боль, лишние слезы. Примерами завалили.
Вытащу-ка я их в Архангельское, с удовольствием подумалось Ольге. Погода прекрасная. Побродим, посидим, пообщаемся. Соскучилась, да и узнать, как  кому живется - хочу. Они же оценят и поймут мое настроение. Тревога уйдет. Не посторонние же люди.
Неожиданно пронзила страшная до ужаса картина перед глазами. На мгновение перед ее взором предстал  Михаил со стылым, остекленевшим взглядом.
Что за наваждение? С какой стати? Ольга пыталась поймать суть произошедшего. Своей интуиции она доверяла, и от этого становилось  жутко.
Чтобы отключиться  от тревожных мыслей, взялась за телефон. Полчаса ей потребовалось, чтобы организовать поездку и обо всем условиться с подругами.

Лифт   к этажу подогнали. Это к удаче, подумала Ольга,  запирая входную дверь.  Она все еще  за суеверием  пыталась спрятаться от не отступающего  дурного предчувствия.
Обернувшись, женщина  вскрикнула от неожиданности. На площадке стоял  Локтев. Большие, и очень трогательные ромашки в обрамлении веток из черной и красной бузины в его руках приковывали взгляд. Было что-то мистическое в этом букете. Он был необычным, непривычным и очень красивым.
Чудо, какое! – Ольга задохнулась в восхищении.  Чье  Подмосковье  обломал, Стас?
Места надо знать, именинница.
Ну, ублажил. Сам  в вазу поставь. Не хочу возвращаться, пути  назад не будет. Примета плохая, а момент ответственный. Миша знаешь где?
Знаю, знаю, открывая дверь ее ключами,  ответил Локтев.
Возвратясь через три минуты, Стас сказал: В спальне  у твоего изголовья на полке  - кассета. Змеи на ней твои любимые. Сам снимал в Средней Азии - цени. Знаешь сколько седых волос это мне стоило?
Спасибо, конечно. Только что-то уж больно  это  детским  пижонством отдает. Есть же профессионалы. Неоправданный риск. Впрочем, журналистов всегда на авантюры тянет.
Буря эмоций промелькнула в голове этой женщины во время этой  словесной пикировки.  Ольга  успела разозлиться на себя, обидеться  на Михаила , и посетовать  на жизнь. Обстоятельства  определили характер отношений с Локтевым.  И не  вольна она сейчас отказаться ни от подарка Стаса, ни от его общества.
В машине Ольга вновь мысленно вернулась к тому, что развело и вновь свело ее, Михаила и Стаса.
На каком то этапе, в Швейцарии у Зимина возникла необходимость постоянного присутствия, как в Женеве, так и  в Москве. Пришлось обратиться к Локтеву. Грамотнее, квалифицированнее и дотошнее с задачей никто бы не справился.
Стас превзошел сам себя. Со временем он стал правой рукой Михаила. Всегда рядом, всегда в готовности. Время шло, и общение постепенно смягчалось, растущей благодарностью. Хотя, конечно, память не уничтожило. Просто каждый из них старался не выпускать свербящую боль на свободу.
Обнаружив Локтева среди встречающих в аэропорту, они не удавились, но и не обрадовались. Однако, жизнь распорядилась так, что в Москве Стас оказался еще более полезен, чем за границей. Поэтому и Ольгины пути часто пересекались с ним, когда она выполняла различные поручения мужа. Забот с выходящей книгой было больше, чем достаточно. Общались  они  с Локтевым внешне спокойно. Но каждый раз, договариваясь о встрече, Ольге приходилось переступать через себя. Боль притупилась, но ассоциации были не из приятных.
Вечером, узрев в гостиной ромашки,  Зимин сразу понял – Стас. Заглянул жене в глаза. Боли не было. Из Архангельского Ольга вернулась умиротворенной.
Позже, за ужином с терпким итальянском вином, Михаил рассказал жене все, что произошло днем. Он был доволен, очень доволен. Просматривалась невообразимая перспектива.
Родная, он накрыл руку жены, своей. Это знакомое движение, вкупе с интонацией моментально насторожили ее. Ольга напряглась. Сразу всплыли утренние страхи. По опыту она знала, что сейчас надо будет принимать решение. Какое? – пока не ясно, но, что важным оно будет, –  знала, наверняка.
Ну, ну. Зимин заметил ее реакцию. Езжай-ка ты к Варе в деревню. Как раз на  две недели. Вместе праздник сообразите. Вы всегда дополняете друг друга. Только с моим воображением и можно представить, какое нестандартное пиршество вы организуете.
Тут меня озадачили. Авральный выпуск. Через месяц – первую часть в журнал нужно сдать и, параллельно,  форсировать академическое издание. Заранее предчувствую, – все жилы из меня вытянут.
Ты, что? Зачем  я поеду в самый разгар работы? - обескуражено и несколько обиженно спросила Ольга.
Так будет лучше.  Михаил с нежной благодарностью заглянул жене в глаза.  Всем, чем могла, ты уже помогла. Осталась техническая, а, главное, политическая работа. Даже дипломатическая, я бы сказал. К тексту, правда, не особенно придираются. Авторитет - есть авторитет. Да и текст такой, который  страшно трогать. Однако чиновники от литературы – те же чиновники. Уважения требуют. Приходиться биться. Не за каждое слово, как другим, но ругни впереди еще много. Трудно иногда сдерживаться. Не дай бог, на тебя разряжаться буду.
Так что езжай, родная, потрудись, покопайся, Михаил лукаво усмехнулся, и отдохни. Но не от меня! Попробуй только от меня захотеть отдохнуть. Зимин шутливо погрозил пальцем. От мельтешни отдохни, суеты и ажиотажа, с его нарастающим напряжением. Вернемся вместе. Гранки править доверю только тебе.
Хорошо. Ольга говорила тихо, пытаясь справиться, с не отступившим еще разочарованием. Если тебе так нужно…
Потом спохватилась. А и в самом деле. По земле  соскучилась. Давненько в руки не брала я шашек. Тане помогу. Зашивается, наверняка. Участок огромный. Планировку  на самотек я пустила.   А по сему, думаю, не все там удобно, и не все рационально. Мои руки лишними не будут
Ну, вот и ладушки. Через десять дней  - ждите. Больше не выдержу. Разорвусь, но вырвусь, Михаил удовлетворенно подмигнул жене. 
Ольга рассмеялась. Следи, чтобы обрывки покрупнее получились,    нам же тебя собирать придется. Она  взглянула на мужа, и по коже пробежал озноб.
В глазах Зимина стоял  ужас.
Оля, прохрипел он, не уезжай, не надо. Страшно. Цвет, цвет твой изменился.
Потом, словно стряхнув с себя что-то, сказал. Жуть, какая – то. Как прошило. Ты же знаешь, что я тебя в особом цвете вижу, а тут, гляжу на тебя, а краски исчезли. Бред. Дальтонизм мимолетный. Не ухватил только, -  вообще краски  исчезли, или только твои.
Да, я тебе еще не рассказал. Михаилу нужно было переключиться и отвлечь Ольгу. Похоже, ее он тоже здорово напугал. Редактору звонили из Кремля. Президент заинтересовался. Просил почитать гранки. Представляешь, просил. Редактор, конечно, сказал, что и гранок пока нет, так помощник ответил, что сойдет и распечатка. Наверное, с курьером уже отправили.
Я взбрыкнул было. Сырой материал – де показывать. Книга выйдет, тогда пусть читает. А теперь, думаю, что не делается – все к лучшему. Мнение его узнать хотелось бы. Каким бы оно не было, его не отбросишь. Взгляд со стороны. К тому же и  президент, как личность, проявляется нагляднее. А это уже мой материал.
Всех – то ты  изучаешь, академик. Меня тоже? Или я для тебя уже отработанный материал? Ольга с лукавой провокационной усмешкой заглянула в глаза мужа.
Размечталась, тебя я не изучаю, а постигаю и поглощаю. Чувствуешь разницу? Ты мой огонь, моя пища. Я живу тобой,  питаюсь тобой,  и силы для творческой реализации черпаю в тебе. Так, что приоритеты сама  расставляй.
Что, схлопотала? – Михаил продолжал каламбурить. Сама напросилась. Вот  возьму и съем тебя без остатка, для подпитки – будешь знать. А то  с этой книгой выдохся совсем.
Ладно, оставим зубоскальство. Зимин посерьезнел. Завтра разбегаемся. Я с часик еще покорплю. Надо кое-с какими огрехами разобраться, и – спать. Нынче ночь короткой покажется. Десять дней – это ой, как много и тяжело.
К черту все! – с неожиданным ожесточением прохрипел Зимин. Гори все синим огнем. Не будем и минуты терять. Ты, как? Он заглянул Ольге в глаза  и  буквально утонул в них. Не отрывая взгляда, Михаил подхватил жену на руки.

Через три  дня раздался звонок  из Кремля.
Вам заказаны пропуска. Сухо сказал звонивший. Президент завтра в 14 часов ждет Вас с  супругой.
Слава богу, подумал Зимин.
Он измучился за эти несколько дней от гнетущего, раздирающего наваждения. Михаил поносил себя последними словами, за мысли, которые лезли в голову. Но это ничего не меняло. По утрам после кошмарной ночи, с трудом заставлял себя приниматься за дела. Звонки начинались, едва писатель включал телефоны, втягивая его в, не дававший продыху, круговорот издательской суеты. Но как только он оказывался в машине, наедине с собой, сердце сжималось от страха, предчувствуя надвигающуюся беду.
Стас, выручай. Ольгу срочно привезти надо. Она в деревне под Подольском. Из Кремля звонили. Завтра нас с ней там ждут. Я, – как белка в колесе. А она без транспорта. Сбросил Михаил Локтеву на автоответчик.
Через полчаса Стас перезвонил. Говори адрес,- без  лишних вопросов сказал он.
 Переговорив с женой и внучкой и, сообщив им последние новости, Михаил почувствовал так давно не посещавшее его  успокоение.  Старею, мелькнула грустная мысль. А все равно хоть и старый, и вроде бы мудрый, к тому же  еще и писатель, а до сих пор  жизнь  меня озадачивает.
Вот Стас? Казалось бы, перпендикулярно разбежались. Да иначе и нельзя, вроде, было. Иначе не выжить. А вот, смотри же, приперло, да и не в первый раз уже, и кроме Локтева ни к кому и не обратишься.
Он, конечно, изменился, очень изменился. Михаил чувствовал, да что чувствовал, – знал, что Локтев безмерно рад этой своей необходимости.
Даже Варю, продираясь сквозь неприятие, и отрицание его, Стас сумел расположить к себе.
Когда улеглась суматоха встреч, объятий и рассказов, вылезли проблемы. У всех проблемы.
Стас ненавязчиво предложил занять Варины вечера. Придумал байку с пропадающим абонем6ентом.
Улыбнувшись, Михаил вспомнил, сколько веселья доставляли Варькины версии анекдотов, которыми Локтев потчевал ее в антрактах. Локтев же в лицах, с большим артистизмом демонстрировал, как Варя, давясь от смеха, за обе щеки уплетала мороженое.
Похоже, этому проходимцу удалось-таки девчонку очаровать. И, похоже, для него это очень важно.

Спозаранку раздался звонок.  Ольга, сразу понял Зимин, и не ошибся.   У нас ЧП.
 Сердце  Михаила екнуло. Вся тяжесть предыдущих дней буквально раздавила его.
Варвара с дерева умудрилась свалиться. Орет благим матом. Вывих и синяки я вижу, но боюсь, что все может быть серьезней. Голос жены был встревоженным.
Зимин в изнеможении опустился на стул.  Он понимал, каково было сейчас его жене при ее - то любви к внучке, но никаких сил, для утешения ее не было. Облегчение потоком обрушилось на него, едва не свалив с ног.
С ней, с Ольгой, все в порядке. Варя поправится. С Ольгой, слава богу, в порядке.
С ума схожу, похоже. Михаил больно ущипнул себя  за руку.
В больницу повезете? – спросил он после затянувшейся паузы.
Да, как только Стас появится. Ты не волнуйся, мы немного задержимся, но я все равно успею. Времени достаточно.  Ольгин голос звучал  значительно спокойней. Похоже, ей тоже пришлось брать себя в руки.
Однако к двенадцати Ольга не появилась. Мобильники молчали. Все мобильники.
 Ждать дольше было  невозможно. К президенту не опаздывают.
Оставив на автоответчике сообщение, с тяжелым сердцем Зимин отправился в Кремль.
Что могло случиться? – просчитывал он варианты в дороге. Может быть, с Варей серьезней, чем он предполагал? Но телефоны-то,  почему  молчат?
Путь по Кремлю запомнился лишь раздражением  от бесконечных проверок и мельтешения лиц. Зимин понял, что тревога  задавила все другие его ощущения.
Бред какой-то. Все должно быть хорошо. Нечего паниковать раньше времени. Соберись, буквально умолял себя он. Не втягивай никого в свои проблемы. И уж тем паче, этому человеку моя головная боль ни к чему.
 Где же Ваша супруга?  Первое, что спросил президент, встречая Зимина на пороге своего кабинета.
Все благие пожелания Михаила рухнули.
 Сам не знаю, жалко и виновато улыбаясь, проговорил он. Была в деревне. Отрядил за ней машину. Локтев – журналист должен был ее привезти еще два часа назад. Но, почему-то до сих пор не объявились. Связи тоже нет. Это особенно беспокоит. Предчувствие плохое, все внутри дрожит, неожиданно прорвался признанием Михаил.
Президент внимательно посмотрел Зимину в глаза и сказал: Успокойтесь. Что Вы так, Михаил Николаевич? Ведь  знаете же, какие у нас дороги и  пробки, да и связь, порой,  сбои дает. Вы, может быть, не в курсе, а мне – то насчет связи многое известно.
Давайте-ка, пока суть, да дело, перейдем  к нашим баранам.
 Не возражаете, если верну я Вас к теме нашей встречи. А за время, что мы  будем беседовать, думаю, страхи ваши, скорее всего, сами собой и утрясутся.
Михаил в ответ только кивнул головой, боясь голосом выдать состояние.
 К  жгучей тревоге прибавилась злость.  Барышня кисейная. Не мог свои чувства при себе удержать. Поплакался в жилетку главе страны.
Прочел я Ваш роман. Сухой, сдержанный тон президента приобрел неожиданно проникновенный, слегка восторженный оттенок.
Ночами читал, оторваться не мог. Как школьник – запоем, скрываясь ото всех. Я ведь под постоянным контролем, как сами можете догадаться.
Теперь, вот, домашние на части рвут.
Скажу без преувеличения: Вы – национальное достояние. То, что Вы сотворили,  возвеличивает страну. Талантами мы, слава богу, не обижены, но ваше творение – из ряда вон.  Эпохальное событие. Уйдем мы из этого мира, а оно потомков заставит цепенеть от восхищения и гордости за Россию. Как же сумели Вы эпоху высветить! И вышло  это так ярко, так щемяще выразительно, что никакого воображения не хватит представить, сколько еще веков и поколений будут черпать в нем силы, и восхищаться им.
В наше же смутное время,  думается,  это именно то, что объединит  нацию, поднимет ее самосознание и гордость.
Видите, слов даже не хватает – перешел на штампы. Но это все, правда. Увидите, – так и будет. Спасибо Вам. От всех спасибо, а от меня особенно. Вы дали мне надежду. Для главы государства это  наиважнейшая надежда. И, что самое главное,  она становится реально осуществимой. Будущее в перспективе выглядит уже совсем в другом свете.
Зимин поймал себя на мысли, что слушает неожиданный для сдержанного и лаконичного, как правило, человека этот поток хвалебных и высокопарных слов – отстранено. Как будто речь не о нем и его детище. Единственная мысль, которая терзала его в то время, - скорее бы все кончилось.
Не здесь, не здесь мне надо быть.
Буквально продираясь сквозь боль, Михаил заставлял себя сосредоточиться. Ему не хотелось снова обнажать свою душу, и, меньше всего, перед президентом. Уж кто-кто, а этот человек, наверняка, умел сдерживать свои эмоции.
Рукопись еще пару дней побудет у меня?   Ладно?

О чем, Вы? Экземпляр Ваш, его и печатали по Вашему распоряжению. Мелькнула мысль, что просьба попахивает лукавством. Уж очень нелепым показался вопрос.
А где дарственная автора? Президент, был явно обескуражен.
Так ведь распечатка же. Материал еще в работе.
У Вас повадки креза – усмехнулся президент. Сидите на богатстве, и думаете, что так и должно быть.
Когда книга из печати выйдет, она всем принадлежать будет. А то, что у меня сейчас – бесценнейший материал. Уже все готово. И, все-таки, есть место маленькому слову – почти. И это почти делает мой экземпляр уникальным. Так, что подарок я получил царский.  Не хочу оставаться в долгу. Но, думаю, адекватно не получится. А я, вот, надо же какой нахал, еще и автограф требую.
Зажглась лампочка над одним из аппаратов.
Извините, - президент взял трубку.
Михаил, глядя в это непроницаемое лицо, интуитивно почувствовал, что звонок имеет отношение к Ольге. Ему мучительно хотелось слышать разговор. Но как? Не попросишь же.
Так, не задав ни одного вопроса, президент коротко бросил, – пропустите.
Ну вот, с улыбкой обратился он к Зимину. Ваша жена внизу. Напрасно беспокоились.
Приятель Ваш - Локтев добивался пропуска ко мне. Он, ходок, однако. Даже в Кремле у него связи.  До моего помощника без предварительной договоренности добраться очень не просто.
Без паники, - пытался держать себя в руках Михаил. А в мозгу свербило, – ломиться  сюда в приемную. Повод нужен, – не дай кому бог.
Вам доложили, что Ольга внизу? С надеждой и дрожью в голосе спросил Зимин.
Нет, но это и не требуется. На нее пропуск заказан и кому надо, знают, что  ее ждут. Пропуска нет у Локтева. Об этом и доложили. А что Вас волнует? Президент недоуменно взглянул на Зимина. Они же вместе добирались.
Зачем Стасу сюда лезть? Михаил ощущал неловкость  и из-за грубо сформулированного вопроса,  и от того, что стоял почти отвернувшись от собеседника.  Но изменить что-то он был бессилен. Весь в напряжении, он не мог оторвать взгляда от двери.
Господи, да ведь журналист же. Президент все-таки счел необходимым попытаться успокоить писателя. Кто на его месте поступил бы иначе? Вы… Фраза оборвалась на полуслове.
 На Стасе  не было лица. Черная маска с заплывшим глазом. В открытом глазу кричала душераздирающая боль.
Что?!! Михаил сорвался в крик.
Плохо, Миша. Локтева качнуло. Авария. Оля в больнице.
Как, как она? - вставил президент. Он  видел, чувствовал, что напряжение в кабинете становится запредельным, и эмоции, молниями проскакивающие от Зимина к Локтеву и обратно, захватывают и его.
Плохо, Миша, очень плохо, обращаясь только к Зимину, едва шевеля губами, мертвым голосом проговорил Стас.
Она Жива? Михаил рванулся с места.
Жива, была. Она там, на сороковом километре, в больнице. Там, там… словно в бреду повторял Локтев, а по его лицу текли слезы.
Михаил, пошатываясь, направился к двери. Его остановила рука, с силой, сжавшая  плечо.
Михаил Николаевич. Президент стоял так близко, как только было возможно. Вас отвезут. Поедут лучшие врачи. Они – кудесники. Сделают все возможное и невозможное.  Как только состояние позволит, перевезем ее в ЦКБ. Увидите, поставим  на ноги. Надейтесь. Выбрасывая этот поток слов, президент сверлил глазами Локтева, пытаясь уловить в лице журналиста, хоть слабый проблеск надежды.

Медленно, как  невыносимо медленно  мы плетемся. Путь казался бесконечным.  Она ждет. Ей трудно и больно, но она ждет.  Она знает, что я в пути и стремлюсь к ней.
 Боже, молил Михаил, сделай так, чтобы она дождалась. Я должен попытаться заразить ее своей энергией. Дай мне этот шанс. Я отдам  ей свою волю к жизни. Ведь не для того ты свел нас, чтобы так страшно разлучить. Возьми мою жизнь, но спаси ее. Без нее я все равно  мертвец. Господи, твоя доброта не раз  выручала нас в жутких ситуациях. Чем же сейчас мы прогневили тебя? Нет на свете светлее и самоотверженнее человека, чем она. Спаси и сохрани ее, господи. Иначе все не бессмысленно, иначе - все кончено. Слова этой импровизированной молитвы рождались в его мозгу, замыкая на ней все мысли.
Врачи, сидевшие с Зиминым в салоне с тревогой поглядывали на него.
Вам помощь не требуется, Михаил Николаевич?
Михаил бросил  затравленный умоляющий взгляд на  доктора. Где-то  на задворках сознания мелькнуло – нейрохирург, вроде. Знакомили. Забыл имя. Все, как в кровавом тумане.
Нет, нет. Побыстрее бы, - нервно добавил он.
Быстрей нельзя. Водитель сердито глянул в зеркало заднего обзора. Итак, за 200 идем.
Однако, увидев почерневшего от горя, съежившегося от напряжения пассажира, смягчился.
Через 10 минут будем на месте. Сделаю, что смогу. Крепче на поворотах держитесь.
По приезде в больницу, к жене Зимина  не пустили не сразу. Писатель сидел на больничной скамейке рядом с палатой и все его  мысли  замкнулись на двери. Обычная белая больничная дверь. За ней - врачи, и - она. Сейчас выносили приговор. Ей приговор, его Оле приговор, и приговор ему.
 Там мое место, с ней, за этой треклятой дверью, свербило в мозгу. Опять мелькнула мысль, что все мучительно долго, что все страшно медленно.
И в момент, когда Михаил был готов потерять контроль над собой и ворваться в палату, эта страшная, эта гипнотизирующая дверь, отворилась.
Михаил Николаевич, она ждет Вас. Пройдите к ней. Слова врача скользили мимо сознания Зимина. Он смотрел тому в глаза и в его сердце вползал ужас.
Она умирает? - трясущимися губами хриплым  шепотом спросил Михаил
Да. Очень жаль, очень! Не отводя взгляда, доктор положил руку Зимину на плечо. Потом, резко развернувшись, словно боясь обнажить свои чувства, ссутулясь, пошел прочь по коридору.
Что было потом, Михаил почти не помнил. Отсчет начался с момента, когда  наткнулся на Ольгин взгляд. Как много говорили в тот миг ему ее глаза.
Она страдает из-за меня. Мне больно, и она страдает.
Возьми себя в руки, скомандовало подсознание. Если нельзя ей помочь, дай хотя бы спокойствие  в эти страшные минуты.
Михаил подошел в кровати и опустился на колени.
Родной, наклонись поближе, едва слышно прошептала Ольга.
Вот так. Волосы щекочут  лицо. Это так приятно. У нас, наверное, мало времени. Три вещи, Три вещи я  обязательно должна   тебе сказать. И пока я этого не сделаю, не дай мне умереть, пожалуйста.
Ольга прикрыла глаза. Буду так говорить, так легче мысль не упустить.
 Нет, она подняла отяжелевшие веки. Мы всегда общались глазами. Если  не успею, или не сумею, что-то сказать, ты по глазам прочтешь это и поймешь, о чем я.
Любимый, взгляд у Ольги стал очень строгим. Ты должен выжить. Не смотря ни на что – выжить. Это моя воля. Самая главная, из последних на этой земле. Поклянись, что ты ее исполнишь.
Да, да. Зимин весь был во власти гипнотизирующего взгляда жены.
Ну, вот и славно, прошептала Ольга. И Михаил готов был поклясться, что взгляд ее изменился, и  сейчас от него исходила светлая, неземная, успокоенная мудрость.
Еще. Не оставляй Варьку. Ты  нужен ей. Ты даже сам не знаешь, как нужен ей. Мне больно отвлекаться, да и времени нет, но ты должен знать, я ее, порой, ревновала. Это тебе о многом сказать может. Варя на твоей совести.
Последнее. Ольга облизала губы. Стас не виноват. Заяц метнулся под колеса. Я заорала и схватилась за руль. Из-за меня все. Не избегай его, сними камень с души.
Да, еще, вот. Люблю огонь. Чище его ничего нет. Похорони меня в огне.
Все, теперь, все. Ольга с видимым усилием отвела взгляд, и он мгновенно подернулся пеленой. Пелена смерти - ужасом отдалось в мозгу Зимина. Впервые в жизни он наблюдал, как смерть постепенно забирает в свои руки человека. Почему? По каким законам высшей несправедливости, этим человеком должна была оказаться именно она? – кричало все внутри его.
Пить, прошептала Ольга.  Вошла сестра с мокрым полотенцем. Коротко бросила обеспокоенный взгляд на Зимина.
Михаил  сидел  неподвижно, словно в столбняке, не видя ничего, кроме смертельно бледного лица любимой женщины.
Внезапно  у него  перед глазами пошли круги. С каждым мгновением их становилось все больше, они мешали смотреть. И когда свет потух в его глазах, он понял, что Ольги не стало, и отключился.

Боль, одна только боль. Она сковала все тело. Хотелось кричать. В глазах - чернота. Таким состоянием медленно начало возвращаться сознание. Постепенно чернота стала заполняться красными всполохами. Они взрывались, меняясь в цвете и исчезали. Реальность врывалась в жизнь Зимина, дикими, запредельными физическими страданиями.
С болью вернулась память, и физические ощущения превратились в ничто. Весь ужас свершившейся катастрофы, стал явью.
Глаза. Ее глаза. Что-то запредельное. Неземная всеобъемлющая мудрость в них, и всеохватная доброта.
Оленька, мысли Зимина нырнули в эти глаза. Михаил был абсолютно уверен, что сейчас она  слышит его. Ты все понимаешь. Тебе не нужно слов. Никто из нас не виноват. Кончился наш срок. Ты все сделала, чтобы заставить меня жить дальше. Только ты, в последние свои минуты, балансируя между болевым шоком и смертью, смогла найти и донести свои аргументы.
Прости, любимая, прости, если сможешь. Я обещал тебе на смертном одре,  но я не могу. Смертный грех, знаю. Но нечем, и не за чем мне дальше жить.
Варька? – мелькнуло в мозгу. Нет! Прости, родная, - не могу я об этом. Все ушло из жизни. И жизнь ушла.
Я знаю, тебе плохо, ты сердишься на меня. Ты права, ты, как всегда права, но я не могу. Нет меня больше.
Сестра, скорее! Он приходит в себя. Голосом Стаса в мысли входила явь.
Блин, опять он – мелькнуло. Тело от раздражения прошила судорога. За что мне это? Михаил сделал попытку вновь нырнуть в мир, где он  только что общался с женой. Но с беспощадной ясностью сознание донесло до него, что все – это все. Больше никогда и ничто не повторится. Его глаза видели лишь белый потолок своей спальни.
Домой доставили.  Михаила словно огнем обожгло от этого открытия. Кому нужен теперь этот дом? Некого и нечего в нем  ждать. Кончился дом вместе с ней. Дальше моя очередь.
И, вдруг, ужас, аккумулировавшийся весь этот страшный день, вырвался наружу. Вон! Вон! Пошли вон! Все вон! От душераздирающего крика звенели на люстре подвески.
Медсестра присела на край кровати, откинула плед и спокойно, профессионально сделала укол.
Зимин  с ужасом глазами отслеживал  отработанные, уверенные и равнодушные движения. Их автоматизм и запрограммированность  разверзли перед его взглядом  страшную бездну грядущего безжалостного, беспощадного одиночества, и он зарыдал. Горько, навзрыд. Впервые в жизни.
Уходите же, умоляю. Видеть никого не могу.
Вы же видите, что не могу я? – снова сорвался он в крик.
Сестра молча коснулась его рукой и покинула помещение.
Все, теперь один, совсем один. Истекая слезами, Зимин думал о том, что нет никого, и не нужен ему никто на свете, что сил нет видеть людей. Что жить затворником он не захочет, а иначе, не сможет. И, скорее всего, вообще не сможет жить. Мысли роились в голове, перескакивая и набегая друг на друга, пока сон окончательно не сморил его. Укол, выполненный  профессиональной рукой, сделал свое дело.

Юра, почерневший от горя, в трансе глядел на восковое лицо матери. Он никак не мог понять умом, ни принять сердцем, что это произошло с ней. Как нужна  ему  ее поддержка, ее добрая ненавязчивая улыбка. Кто,  еще, кроме нее смог бы смягчить  постоянно возникавшие в его  семье рвущие непредсказуемые  ситуации? Как жить то без тебя, мамочка? - шептали его губы.
 Рядом безудержно, навзрыд рыдала дочь.
 Беда застала Варю в больнице. Кроме вывиха у девочки оказались сломаны два ребра.
 Врачи запретили ей любые перемещения. Но удержать Варьку было невозможно. Юра даже и не пытался. Не тот случай. Дочь в окно, а если потребуется  и в печную трубу просочилась бы,  если двери запереть. На  костылях, превозмогая  боль, электричкой сюда  добралась бы.  Так, что самый легкий и надежный вариант был – взять ее с собой.

Варьку то, как в чувство привести?  Подскажи, мама.  Ты всегда могла найти ориентиры, в любых ситуациях.
Юра с тревожной опаской глянул на дочь. Первая в жизни потеря и, сразу такая страшная.
Твой уход  каждому  из тех, кто тебя любил, мамочка, свою  долю горьких переживаний отмерил. Взгляд Юры споткнулся о Зимина. Михаил Николаевич бескровным лицом, мертвым взглядом и неестественно прямой спиной, напоминал изваяние. Губы у него шевелились, словно общаясь с кем-то. Внезапно на лице писателя появилась гримаса,  до неузнаваемости исказив его. И, Юра  еле сдержал крик.
Перед ним стоял мертвец. Это было жутко, зловеще, ужасающе жутко.
Варенька, взгляни на Михаила Николаевича. Его нужно поддержать. Ты попытаешься это сделать, после прощания?  Очень нужно.
Варя, сквозь слезы, взглянула на Зимина, всхлипнула и кивнула головой.
Господи, Мама.  И здесь – ты. Юра с трудом держал себя в руках. Если кто-то может помочь ему в такую минуту, так это внучка твоя. Эта маленькая, взращенная тобой девочка.
Но Варя ничего не успела.
Ни с кем не простившись, словно боясь выразить свои, и принять чужие эмоции, Михаил резко развернулся и пошел прочь. Варя рванулась было вслед, но оглушающая боль в груди, резанувшая по ребрам и сердцу, заставила ее медленно опуститься на каменный пол.

Все. Пожалуй, уже никто и никогда в жизни, в его грядущей беспросветной жизни, не смог бы помочь Михаилу Николаевичу.
Да он и не надеялся, и не желал ничьей помощи.  Он пошел проторенным и самым примитивным путем. Он запил. Отключил телефоны, перерезал провод звонка, запер на все замки, и забаррикадировал  дверь.
Вероятно, кто-то пытался к нему прорваться. Стучали часто и сильно. Но это его даже не отвлекало. Не было, не существовало для него внешнего мира.
Один на кухне наедине с бутылкой, устремив остекленевший  взгляд на висевший на стене большой портрет жены, Михаил глушил водкой боль.
Он потерял счет времени, зарос. Он сутками не вставал из-за стола, не отвлекаясь даже по нужде. Порой,  не надолго отключался, но, очнувшись, тянулся снова к бутылке.
Желание навалилось внезапно в  момент выхода его из очередного умопомрачения. Оно становилось все острей, разрастаясь со скоростью и неотвратимостью лавины, подчиняя себе все остальные чувства.
Судорожно сорвав со стены портрет, Зимин бросился в гостиную. Он швырнул портрет на диван, и, онанируя  с диванными подушками, впился губами в изображение той, что еще совсем недавно, почти вчера, была смыслом всей его жизни.
Весь его мир, весь безжалостный, растоптанный и, почти нереальный уже мир, сосредоточился сейчас в его яростных сумасшедших движениях. И, когда организм  со страшной судорогой   изверг из себя все, что мог, Зимин очнулся и отчетливо, с холодной яростью понял, что сейчас он повесится.
Дальше он действовал, как автомат. Снял люстру, проверил крюк, на котором она держалась, отодвинул стол, принес с кухни две табуретки, положил на них гладильную доску и пошел искать веревку.
В дверь постучали. Зимин продолжал искать, не отвлекаясь. Стучали сильнее, еще и еще.
Шум за дверью стал мешать, не давая сосредоточиться.
Куда же она запропастилась? Проклятая веревка. От досады Михаил готов был заплакать. Ольга для Варьки покупала. Вместе испытывали ее на прочность. Для тарзанки, ведь,  предназначалась. Покупала Варе, а послужит она мне. Мелькнувшая мысль, вернула в Зимина в реальность.
За дверью слышался слабый, едва различимый звук Варькиной флейты.
Той маленькой, учебной,  почти игрушечной флейты, которую Варя  безуспешно осваивала зимними швейцарскими вечерами, пытаясь заглушить обиду и боль. Это было время, когда друзья ее  катались с гор на лыжах. Все вместе – и, без нее.
Остро вспыхнули воспоминания. Михаил еще не осознал, в чем дело, но его неудержимо потащило ко входу в квартиру. И только сдвинув задвижку, он  сообразил, что стоит нагишом.
Торопливыми и суетливыми движениями он накинул  халат, и распахнул дверь. На него смотрели внимательные, строгие, зеленые, ну совершенно бабкины глаза.
Я буду с тобой жить. Пусти. Варя протиснулась у него под рукой.
Нет! Михаил попытался преградить ей путь. Это не возможно! Нельзя! Не надо! Я, не смогу, не сумею. Ты же девочка.
Ну, подумай сама, ты же умница. Зимин за плечи развернул Варю к себе. Кто я тебе?  Ты же не сирота. Да и зачем это тебе?
Я старый уже. Где мне за тобой уследить. И что я теперь смогу тебе дать? Даже ухаживать за тобой, обиходить тебя я не смогу. Ни сил, ни времени, ни умения, да и желания нет, - орал Михаил истерично
Врешь ты все, дед. И не кричи! Никто, никогда в жизни на меня не кричал. Варя выглядела подавленной, усталой, и, одновременно агрессивной. Кто он мне? Да постыдился бы. Когда-нибудь поймешь, как обидел меня сейчас. А ухаживать я сама за тобой буду.
 И не возражай, дед, бесполезно, а то опять какую-нибудь глупость или гадость сморозишь.
Бабушка так хотела. Ты это знаешь, и почему то пытаешься от меня скрыть. Варя  сделала еще одну попытку просочиться.
Нет! Не может она знать, не может! Только я, я грех на душу беру, лихорадочным бредом метались мысли у  в голове Зимина. Не пущу! Нельзя ей сюда! Нельзя!
А твои родители? – начал он новое наступление на девочку. Ты подумала о них? Каково им? Год тебя не видели, и ты им такой сюрприз.
Дед, не надо, а?  Взглянув Михаилу в глаза, Варя на секунду прильнула к нему. Всем больно, а нам с тобой, наверное, больнее всех. Но куда мы  годимся, если не сможем разобраться в приоритетах? Родители поймут. Папе даже объяснять не придется. Он весь в бабушку. Поседеет от горя, но все поймет и поддержит. Думаю, он и маму убедит.
Я дедом тебя звать буду, чтобы глупых вопросов не возникало. Ладно? Варя уткнулась своей мордашкой Зимину в плечо, и, вдруг разрыдалась. Только в этот момент  Михаил  в полной мере представил, в каком напряжении находилась девочка.
Старый дурак! Мерзавец! Обидеть ее в такой момент. Он обнял  девочку и крепко прижал к себе. Слезы, потоком хлынули из его глаз.  С ними изливались наружу  ужас,  боль последних дней и щемящая признательность этому маленькому удивительному чуду, именуемому Варей. И долго  в прихожей, обнявшись, горько плакали маленькая одиннадцатилетняя девочка и очень пожилой, умудренный жизненным опытом, известный писатель. Общее счастье и общее горе вновь, и уже окончательно, сплели их судьбы.
 Михаил первым взял себя в руки. Ужасом мелькнула мысль: Нельзя ее пускать в этот свинарник. Дурак, даже дверь в гостиную не прикрыл. Судорожно забегали мысли.  Надо ее отвлечь. Что можно предпринять? Девочка не должна  видеть, что там сейчас творится.
Но Варя, несмотря на его потуги, все увидела и все поняла.
Как ты мог? Она колотила Зимина кулачками. Не смей! Слышишь, не смей! Я, что, для тебя уже ничего не значу? Ты обо мне подумал?
Ну да, конечно, ты черте-что наговорил в дверях от боли,  и от растерянности. Но это все ложь. Ты же любишь нас с бабушкой. Варя захлебывалась слезами.
Михаил прижимал к себе вздрагивающие от рыданий узенькие плечи и шептал: Прости, ну прости меня, старого идиота. Я больше так не буду, потому, что очень, очень тебя люблю. 
Правда? Слезы у девочки мгновенно испарились. Обещаешь?
Железно.
Проехали? -  бабушка так бы спросила.
Именно. Ответил Михаил, с любовью созерцая это маленькое сокровище, похожее на бабку  глазами,  манерами, характером и даже языком. Чудо, как провиденье, явившееся в самый критический момент, и вернувшее его к жизни.
Да, дел не в поворот. Варя, уперши руки в бока, оглядывала кухню.
Потом повернулась к Зимину и сморщила свой маленький носик.
Ну-ка марш в ванну. Побрейся и отмойся на совесть. А то такое амбре – нос зажать хочется.
А я попробую вымыть кухню, по местам все расставить и проветрить здесь хорошенько, после того, как грязь вывезу.
Когда посвежевший и выбритый Михаил появился на кухне, Варя уже домывала там пол.
Вероятно, процесс наведения чистоты оказался, куда противней и тяжелее, чем  виделся изначально. Лицо девочки пылало от негодования.
Бабуля никогда не простила бы тебе такого. Телегой бутылки с балкона вывозить придется.  Если бы я только  предположить могла, что тут  такой мерзкий  свинарник,  на аркане   меня сюда не приволокли бы.
Михаил, обескураженный Вариным сердитым видом, испугался того, что   для эмоционального ребенка  мерзопакостность обстановки трагичность ситуации,  оказались за предельными.
Выход, Варюха,  тебе не заказан, - грустно, с острым сожалением произнес он.
А теперь какой смысл, когда я уже убралась? Варя воинственно наступала на него. А ну, марш в гостиную. Там еще дел вагон. Сам будешь ими заниматься, а я соображу  что-нибудь пожрать.
Не получится. Зимин, в который раз почувствовал себя виноватым.
В доме хоть шаром покати.
Не волнуйся. Картошку я уже обнаружила. Сейчас почищу.
На, вот,  ведро, вылей, чтобы ребенок со сломанными  ребрами тяжести не ворочил.
Ой, Михаил совсем растерялся. Как же ты? Он показал на тряпку на полу. А,  я –то, я?.... Как же так?
Как же, как же – совсем дед разговаривать разучился, передразнила его Варя. Не беспокойся, я в корсете. В нем не больно. Врачи сказали  - заживет, как на собаке.
Стоя под крюком, Михаил с удивленным  ужасом смотрел на него. Неужели бы повесился? Несомненно. Сейчас это казалось бредом, абсурдом, но всего какой-нибудь час назад, он был очень близок к этому. Только чудо спасло его. А чудо это – она, его Оля.
Что она вложила в Варю? Что передала ей? Свою интуицию, или свою любовь ко мне?  Возможно,  Варины чувства к нему глубже, чем можно предположить.  А может, Оля Варе  знак  какой подала оттуда. Из того мира. И Варя в самый последний, самый критический момент,  возникла единственным, существовавшим на земле шансом, способным сохранить ему жизнь.
Я обязан Варе жизнью. Отчетливо высветило сознание. Это долг, который будет со мной до последних дней. На мне теперь, гораздо больше, чем на ком-либо еще, лежит ответственность за это существо, за  жизнь и за  счастье ее.
Перерыв на обед. Варя заглянула в дверь.
Да… Осмотревшись, сказала она. Здесь без моющего пылесоса не обойтись. У тебя есть моющий пылесос?
Обижаешь. Парировал Зимин. Как в Греции.
А  как у нас со временем?  Картошка  может подождать? - постарался увести он мысли девочки в сторону.
Зачем? Я проголодалась. Или тебя врожденная  брезгливость в свинарнике за стол  не пускает?
 Варю трудно было сбить.

Да, нет.  Хочу тебя озадачить. Чтобы меньше над дедом глумилась. Зимин подхватил словесную перепалку.
Пойдем со мной.
Он ввел Варю в угловую комнату.
Вот здесь ты и будешь жить.  Нам с тобой надо постараться,  все устроить так, чтобы тебе тут было  тепло, уютно и удобно.  Чтобы тебя тянуло сюда. Это очень много – любимый и удобный дом. Запомни это, навсегда запомни. Взгляд Михаила подернулся пеленой воспоминаний.
Дед, очнись, Варя дернула его за рукав.
Да, да, стряхивая с себя наваждение, пробормотал Зимин.
 Дворец этот - лично твой. Вот и думай, каким он тебе видится, а не приставай с неуважительными глупостями к взрослым.
Взвесь, порисуй, в компьютер залезь. Будешь готова – обсудим. Все, что нужно – купим.
Так появилось у Вари с дедом первое общее дело, в доме, в котором девочке предстояло жить и, который ей еще предстояло со, временем, полюбить.
Вместе они рисовали эскизы, смотрели журналы, промеряли углы. Варя отнеслась к задаче основательно. Она прикидывала, взвешивала, копалась в интернете. И, если решение вызревало, и получало одобрение у Зимина, они обзванивали и прочесывали магазины,  заказывали мебель, оргтехнику, искали нужные украшения, игрушки и разные полезные мелочи.
Одежду ребенку привезли родители.
Зимин откровенно боялся встречи с ребятами, особенно с Таней.
Он  убеждал себя в том, что это необходимо. Что, пока не расставят все точки над «i» – ситуация висит в воздухе – больная ситуация. Но он трусил, и ничего не мог с собой поделать.
Позвонил Юра и назначил встречу.
Обстановка в  его доме была на грани взрыва. Откладывать разговор дальше, было невозможно.
Таня кипела. Превратилась в комок нервов.
Она не могла понять, кому и зачем нужно снова отрывать от нее дочь?
Она так истосковалась за минувший год, так радовалась возникшей близости, что не могла допустить до сознания ни чьи, и ни какие аргументы.
Пытаясь склонить на свою сторону Юру, она наталкивалась на его молчание. Это бесило ее еще больше. И Юра, поняв, что взрыв, который должен вскоре последовать, может обернуться для всех катастрофой, связался с Зиминым.
Дорогой, в машине стояло  напряженное, тяжелое молчание. Таню, буквально раздавила обида на дочь и мужа. Бесчувственные эгоисты, - думала она. Как же так можно? Как они могут так жить?
В переулке за Таганкой Юра припарковался, повернулся к жене и взял ее руки в свои.
Танюша, нам сейчас надо подняться над своими обидами и болью. Послушай меня,  и не перебивай.
То, что предстоит решить, очень важно. Пожалуй, так вопрос еще никогда не стоял. И у нас нет права на ошибку.
Все эти дни только и мыслей, как тебя убедить. Думаешь, мне легко дочь в чужой дом отдавать? Но Зимину- то без Вари, – конец.
Опомнись, что ты городишь? Танина боль и возмущение прорвались в крик.
Танечка, выслушай, пожалуйста. Ты должна меня услышать.
В морге нам всем было тяжело. Каждый был с мамой, и был в себе. Поэтому ты и не увидела, что творилось с Михаилом Николаевичем.
Я глянул на него, и понял – все, не жилец он на этом свете. И помочь ему не возможно. Никто не сможет ему помочь. А потом, как озарение – Варька ведь сможет, наверное.
И, кажется, что-то у нее уже получилось. Вчера, когда я звонил ему, Михаил Николаевич так волновался, что даже я моей, как ты говоришь, очерствевшей душой, понял, что Варя для него - вопрос жизни и смерти.
А Зимин – это ведь не простой смертный. Да, что я тебе говорю? Ты сама все прекрасно знаешь.
И потом, я очень верю Варьке. Она пошла на этот поступок сознательно. Она поняла его неизбежность. Я разговаривал с ней. Она знает, –  на что идет, и что делает.
Таня снова зашлась в крике. А, я? Почему никто не думает обо мне? Потом, спустя немного времени с обидой, обреченно  тихим голосом спросила. А, ты? Ты, что молчал все эти дни?
Так к тебе же было  не пробиться.
Поверь, Юра погладил жену по мокрому лицу, мы правильно поступим, если поможем смягчить эту ситуацию. Варька ведь все равно сбежит. А тогда – конфликт. Вот тут-то ты и можешь потерять дочь.
Таня долго сидела во власти своих невеселых дум.
Ну, поехали, что ли? Она нерешительно и виновато глянула на мужа.
Умница моя.  Юра смотрел на нее с одобрительным сочувствием. Больше слов ему не требовалось. Годы ведь за плечами.
Родителям дверь открыла Варвара.  Одного взгляда на отца ей было достаточно, чтобы оценить ситуацию. После поцелуев, девочка за руку утащила мать посмотреть и оценить ее жилье, которое они уже заканчивали с дедом обустраивать.
Варя знала, что делала. Нужно было втянуть мать в круг ее насущных проблем.
Однако, Таня уже приняла решение, и  внутренне относительно успокоилась. Поэтому-то оценить старания, и понять, что стоит за ними,  смогла по достоинству. Она только изредка вглядывалась в глаза дочери, пытаясь пробиться к ним своей болью. Но тут же брала себя в руки. Она не одна. В этом доме сейчас всем было трудно, и все искали выхода.
Разговор возник сам собой,  на кухне. Варя у плиты жарила грибы, а мать помогала ей собирать на стол.
Михаил Николаевич, Таня, набрала воздух в легкие и, нырнула, в разговор, как в омут. Не перебивайте меня. Мне очень трудно, сказала она, увидев, что все взгляды в напряжении обращены к ней. 
Я не возражаю. Пусть Варя пока живет у Вас. Еще вчера я не знала, как поступить. Все кричало во мне. Вы знаете, как Варя нужна мне сейчас. Ведь, дочь. К тому же, разлука была болезненно долгой. Я очень ждала Варю. Это странно, но сблизились, по настоящему, мы в письмах. А теперь - ближе ее у меня никого нет.
Но Вам она нужней. Последние слова дались Тане с большим  трудом. Такие, вот, дела. Она тяжело перевела дух.
Мамочка, девочка бросилась матери на шею и залилась слезами. Умница ты моя. Моя самая, самая лучшая. Мы  же вместе, всегда и везде вместе. Всю жизнь вместе. Разве так уж важно, в каком доме я живу? Хочешь, я и отсюда письма тебе писать буду? Звонить каждый день, приезжать и письма писать.
А это еще за чем? Растроганно стараясь скрыть смущение, сквозь набегающие слезы спросила  Таня, отстраняя дочь.
Для истории. Детей на них воспитывать будем.  Варька резко, как только она и умела, сменила настроение.
Таня рассмеялась, потом, немного успокоившись, с сочувствием глянула на дочь.
Грибы подгорят, хозяйка. Тебе теперь в этом доме гостей принимать.
Юра стоял в стороне, смотрел в окно и курил. Потом повернулся, оглядел всех и с дрожью в голосе произнес. Михаил Николаевич, я знаю, Вы понимаете, как не просто нам всем далось это решение. Но, думаю, мама бы его одобрила.
У Вас есть, что выпить?
Варя достала рюмки, взяла из холодильника и поставила на стол бутылку водки, сняла с плиты грибы. Повисла минутная тишина. Все с удивлением осознали, что в  этом доме действительно появилась хозяйка.


2.Прикрыв ладонями воспаленные от недосыпания глаза, Варя мысленно вернулась к прошедшим дням.
Четыре месяца назад Зимин ушел из жизни. Странное и страшное ощущение. С одной стороны, кажется, что вечность прошла, с другой – боль утраты никак не отступает. Она трансформируется, меняется, но острота ее не притупляется. Сознание до сих пор не может примириться с этой вопиюще-чудовищной несправедливостью.
В соседней комнате, наконец, успокоились во сне дети. Дверь была приоткрыта, и Варя чутким материнским ухом прислушивалась к кряхтению и посапыванию маленького Мишутки.
Через месяц полгода стукнет моей малютке, - подумала мать. Крохотный живой комочек. Не суждено мне было нормально  выносить тебя. Если бы не врачи… Страшно было думать об этом. Еще и сегодня ее сынок был слабым, маленьким и очень бледным. Синие прожилки просвечивали сквозь тонкую почти пергаментную кожицу. Порой, со стороны казалось, что жизнь в этом крошечном тельце едва теплится.
Но  Варя точно знала, да что, знала, она ощущала всем своим существом, что исключительно благодаря этому человечку – ее сыну, она выжила, продралась через непереносимый ужас потери.
Тот страшный месяц, пока Мишутка в роддоме с врачами боролся за собственную жизнь, у Вари, находившейся от обрушившегося на нее горя, почти в коматозном состоянии, мысли о ребенке таились в самом дальнем уголке подсознания. Родные и близкие были в панике. Трагическая ситуация, как казалось на тот момент, находилась только в самом начале ее развития. Но…
Как не единожды случалось  с ней в последнее время, Варя мысленно обратилась к Богу.
Кто же ты такой, боже, и какой? Возможно, в твоем образе на землю снисходит бесконечная вселенская мудрость? По каким, одному тебе известным мотивам, ты, временами наносишь неожиданные, порой, казалось, неоправданные сокрушительные удары? И все-таки, даже в самой страшной ситуации, ты умеешь расставлять акценты. Значит, такова твоя высшая справедливость, которой мы достойны.
Врачи в то страшное время вынуждены были отлучить  младенца от матери. Молоко матери, находящейся в состоянии психического, энергетического и эмоционального кризиса, могло убить слабого, недоношенного малыша. Случай в медицине не единичный.
Остро встал вопрос о кормилице. Донорское молоко проблему бы не решало. Вмешалось проведение. Да, именно та вселенская справедливость. Ведь нашелся человек, который смог вытряхнуть меня из кокона все поглощающей печали, заставил обозначить насущные, кричащие реалии.
Папочка, папочка, - прошептала Варя. Ты всегда знаешь, что нужно мне. Интуиции наши сопоставимы, но твоя мудрее  и взвешенней моей.
Ты вошел ко мне – жалкой, раздавленной, утонувшей в своем горе, находившейся почти на грани безумия и жестко, резко, почти грубо, как никогда раньше, пожалуй, ты со мной не разговаривал, бросил: Живо собирайся, машина ждет, поедешь в деревню. Твой тон меня обескуражил. Именно неожиданность вернула меня на уровень восприятия твоих слов.
Какая деревня? – слабым, почти потусторонним голосом еле выдавила я.
Такая! Папа, по-прежнему был резок. Ты забыла, что в больнице борется за жизнь крошечный человечек? А я, нет! Это внук мой. И в обиду я его не дам! Он  в наших грехах не повинен! Это беда его, что ты оказалась плохой матерью, Варвара! Мы едем искать ему кормилицу – замену тебе.
Нет!!! – заорала я.
С этого мгновения я была адекватна. Вернулось все – цель, силы, энергия. Встали на свои места приоритеты.
Да, Варя усмехнулась. Медицина вперед шагнула. Врачи маммологи при наличии желания  и денег и не рожавшую ярку, пожалуй, могут кормящей матерью сделать.

Мы прорвемся с тобой, маленький, - мысленно с благостной улыбкой обратилась она к сынишке. У нас хватит сил. Ты помог мне, а я выхожу, поставлю на ноги тебя. Никто в мире, кроме меня, пока не знает, каким сильным, красивым и умным ты станешь. Каким талантливым и обаятельным. Тебе есть в кого. Варя еще раз улыбнулась про себя  и вернулась к лежащей перед ней тетради.

Идея завести дневник родилась месяц назад. Нужно было написать о годах, проведенных бок, о бок с Зиминым. Медлить с этим было нельзя.  Память в ощущениях должна быть свежей, иначе, - грош ей цена. В перспективу Варя не заглядывала, но то, что ее записи будут и должны быть востребованы, причем, многократно – разными людьми и для различных целей – была уверена. Слишком масштабным, всеобъемлющим, многогранным и удивительно щедрым, во всех своих проявлениях, был Михаил Николаевич Зимин. Миша, ее Миша.
Варя помнила все. Во всяком случае, ей так казалось. И вот уже многие, длинные  вечера проводила она за этим занятием, дотошно, по крупинкам выуживая из памяти, и, занося в тетрадь, все перипетии не такой уж и долгой жизни рядом с этим удивительным человеком.
Обстоятельства, которые сопутствовали внедрению двенадцатилетней Вари  в квартиру Зимина, тяжелым грузом легли на психику подростка. Вероятно поэтому, трудно поначалу ей было сжиться с этим  домом. Ходила, как приведение, из комнаты в комнату, переставляя вещи, ища и находя в них отзвуки мыслей своей бабули. Те дни были увязаны с ней.
И  то, что в этой огромной квартире  успокоение она находила  только в кабинете Зимина, тоже, как то, замыкалось на бабушку. В  кабинете,  на удивление,  ей было все интересно. Каждый предмет имел свое значение, каждый говорил о хозяине, о его заботах и слабостях, о его неповторимости.
Михаил! Варе и сейчас легко представить его всполох во взгляде.
Как же он посмотрел на нее, когда осознал это. В глазах его  явно проглядывал немой вопрос, с небольшой примесью страха .
С того дня она постоянно в кабинете натыкалась на шутливые милые записочки, адресованные ей. Была такая игра у них.
Жаль, не сохранила его послания, в который раз с досадой упрекнула себя Варя. Записка – конкретный день, с его заботами и ошибками, со всем тем, что являлось содержанием жизни.
Мелькают сутки. Не замечаешь их. Сейчас оглядываюсь  назад и, вдруг, понимаю, что главное-то было в них, и с ними. А я, по нерадивости ли, или по недомыслию взяла и уничтожила многое, что связывало меня со временем, которому уже никогда не  вернуться.
Вспомнился разговор в кабинете. Непростой разговор. Было ей тогда двенадцать.
Дед, а почему ты бросил писать? - спросила она однажды, когда Зимин поймал ее гуляющей по его файлам.
Зимин  хмурился, когда заставал Варю за своим  компьютером. Запрета не было, но и не поощрялось. За сохранность содержимого он не боялся - Варя умела обращаться с машиной. Скорее всего, боялся именно этого вопроса.
Зачем тебе это? – спросил он резко, не сумев, или не успев справиться со своим раздражением.
В компьютере ответа ты не найдешь. Корни в людях заложены, устыдившись своей вспышки, значительно мягче закончил он.
Трудно ответить тебе, девочка. Давай отложим этот разговор на потом – тихо, грустно почти просительно проговорил он.
Варя помнила, как встала с кресла, подошла к Михаилу и заглянула ему в глаза.
Почему, дед, потом? Время  ничего для нас с тобой не изменит, правда, ведь? – тихо, с хрипотцой спросила она.
Вспомнился всполох испуганного взгляда Зимина.
До сих пор не могу привыкнуть,  к твоей проницательности медленно, с расстановкой произнес он.
Хорошо. Давай разбираться.
Михаил нагнулся к нижнему ящику стол,  вынул старую потрепанную тетрадь, бережно положил перед собой, и долго с грустной нежностью глядел на нее. Потом протянул Варе. Прочти. Это дневник твоей бабушки. Она начала вести его на теплоходе. Узнаешь, как завязались наши судьбы. Через мое творчество завязались. Прочтешь, поймешь, - тогда и потолкуем.
Каково это было сказать  – прочти?   Какое  безграничное доверие и понимание несло в данном случае  это слово? Варя  до сих пор  удивляется, почему Зимин пошел на такой шаг. Он предложил ей двенадцатилетней соплюшке   соприкоснуться  в эмоциях, в мыслях, в боли  и радости, любви  и разочаровании  с ощущениями очень дорогого ей человека. А ведь умудренный жизнью, наделенный недюжинной писательской интуицией, Михаил Николаевич Зимин  спонтанных и необдуманных поступков в жизни практически не совершал.
Вернулись они к этой теме много позже.
Дед, а я, что, для тебя – как все? У меня совсем нет своего цвета? Женщина и сейчас помнила, как напряглась, в ожидании ответа. Тогда она, конечно, еще не в полной мере осознавала, как важно ей  это было  знать. Но точки над i  она расставила очень быстро.
Зимин уловил ее эмоциональный всполох. Он нежно и бережно  погладил ее по голове, потом осторожно привлек к себе. Воспоминания, вставшие перед глазами, вызвали трепетный отзвук на ту далекую ласку.
Есть, девочка моя, конечно, есть.  Но он не такой всеобъемлющий, определяющий, какой был у Оли. В ее присутствии я мог  писать на одном дыхании. Была четкая гармония слов, мыслей и цвета.
Она ушла – гармония распалась. Потому и не пишу.
С тобой все иначе. Ты, как яркая звездочка – вспыхнешь, блеснешь и скроешься за облаком. Мысли наши часто бывают на разных уровнях. Всполохи эти я отлавливаю. Тогда и пописываю понемногу. Зарисовки у меня уже накопились. Что делать с ними, пока не знаю, но временами посещает меня ощущение, что когда-нибудь мы ими займемся вместе. Да… Михаил задумался. Когда-нибудь, может быть. Но что-то для этого должно измениться.
Пророк. Как в воду глядел – с теплой грустью подумала Варя.

Да, подумала женщина, казалось, что все давно ушло и пережито, а вот начала писать, и сразу нырнула в атмосферу тех лет. Хранит память ощущения.
Болезненными, поначалу, были отношения с родителями. Звонки, звонки, слова, повисшие в воздухе. Невысказанные упреки, необозначенные желания. Но родился ее младший братик Димуля, и все стало глубже, легче, спокойней.  Родители сделали самое мудрое, что можно было предпринять в той ситуации. Мальчишка замечательный. Тринадцатый год пошел ему уже.
 Мне было столько же, вспомнила Варя, когда мы лето провели на кордоне. Удрали с дедом из Москвы.  С концами удрали. Никому не сказали куда.
Как топором разрубили клубок проблем, который  опутывал их по рукам и ногам.  С одной стороны, саднящая рана утраты не только не зарубцевалась, а даже не покрылась хоть мизерным налетом, которым время маскирует и смягчает болевые ощущения. С другой,  одиннадцатилетняя девочка, от живых родителей ушла в чужой дом? Это, что просто? Всех это задело. Маму, папу, Мишу, да и меня тоже. Хотя глубину переживаний,  особенно Мишиных, и маминых я оценила позже, значительно позже.
Но давно замечено, что судьба, если выдает испытания, отпускает их щедрой рукой.
Нобелевская премия за роман «Земля наша грешная».
 В их жизнь, в тот рвущий период, стали буквально вламываться чужие люди.  На Зимина лавиной обрушилась популярность. При другом раскладе это наверняка было бы приятно. Хлопотно – да,  утомительно - возможно, но – приятно. В тот момент это было непереносимо.
Поэтому  они с Мишей и сбежали. Попросту скрылись в отдаленном сибирском лесничестве.
Вот где была жизнь!  Варя ощутила во рту приятный, смачный привкус. Кому передашь ощущение, от обжигающей босые ноги  росы, когда ранним туманным утром с горки бежишь к озеру? Была в воде этого озера какая-то волшебная живительная сила. После купания по десять километров по лесу отмеряла - хоть бы хны.
Воспоминания всполохами всплывали в сознании. Кроваво – красная земляника на косогорах. Ее столько, что страшно ступить. А потом эту землянику, да с парным молоком…
Или же, шашлыки из белых грибов, что жарили на костре, напросившись с мальчишками в ночное.
Миша, помнится, рыбалкой увлекся, а я целые дни шастала по лесу с фоторужьем. Часами могла наблюдать за ловкими, любопытными полосатыми бурундучками, или белками, перелетающими с дерева на дерево. Летающие белки. Уму не постяжимо.
Кого только не  поймала я  своим фотоаппаратом. Однажды даже на волчье логово набрела. Ух, и влетело же мне и от деда и от лесника. Как  не оправдывалась, как не убеждала, что была осторожна, запретили  ходить ей в ту сторону.
Удивительно, девонька, что зверь  не учуял. С ветром, видно, тебе повезло, а то бы искали   твои косточки. Щенята у волков. Понимать надо. Мой недогляд. В словах лесника было столько тревожной укоризны, а, главное вины, что Варя, гордая своей удачей –  очень испугалась.  Лесник – опытный человек, знал, вопрос.
 Однако, самое ошарашивающее своей жутью впечатление, ждало ее  впереди. 
Мишина, конечно, инициатива. Он уже в те годы формировал ее внутренний мир и характер.
Предшествовала событию вылазка.
Сговорившись и подготовившись заранее, Михаил с Варей, желая взять на себя хоть часть забот своего хозяина, с утра отправились на пару дней с палаткой за мхами, растущими в кедровнике по отрогам, наступающих на лесничество  гор.
Мхи – это отдельная тема – Варя улыбнулась, отложив ручку.  Их красота и многообразие изрядно удивляли Варю поначалу. Поражало и то, у что местных жителей существовало такое понятие, как «мшиная» страда, - как ягодная, как грибная, когда семьями на телегах, набитых скарбом, выезжали на недели в лес.
Забравшись на высокий косогор и оглядевшись, в порыве чувств Варя воскликнула – Красота-то какая! Видишь, как склон ото мха  серебрится.  Краски чистые, чистые. Солнечные лучики во мху пятнышками играют, и прыгают. Смотри, прыгают!
Михаил внимательно, и как бы оценивающе поглядел на девочку.
Да не на меня смотри,- Варя даже рассердилась.
У каждого, Варенок,  свои ощущения. Ты так видишь картину перед собой, а я иначе.
Седина мхов, как снег оттеняет, усиливает восприятие  густой глубокой зелени молодых кедров. Неужели тебя это не завораживает?  Необыкновенно  грациозное дерево - кедр.  Элита лесная. Роскошная длинная хвоя на ветках. А какая восхитительная форма у этих веток.  Мох словно создан, чтобы  подчеркнуть это.
Места кедрам  много,- продолжил  монолог Михаил. Богатыри стоят – верхушек не видно, кроны в диаметре по сто метров. Шишек – тьма. Вот будет белкам и бурундукам раздолье зимой.  Взгляд Михаила остановился на группе взрослых, полных сил лесных гигантов. На таком косогоре дерево может позволить себе быть щедрым. И, что интересно,  хотя цивилизация это место почти не тронула, лес здесь  добрый ласковый и нестрашный. Хочешь  понять разницу между тайгой и таким вот кедровым бором?  Вряд ли еще  случай подвернется.
Дед, ты что-то путаешь, - съёрничала Варя. Я карту смотрела. Там обозначено, что  здесь самая – пре самая настоящая тайга.
Варя улыбнулась. В воспоминаниях тех времен, Миша для нее – дед. Так она тогда считала.
Михаил внимательно посмотрел на девочку. Запомни, - сказал он очень серьезно, встречаются в тайге иногда отдушины, вроде нашего лесничества или этого косогора. Но это скорее исключение, а не правило. Боялся я тебя в настоящий лес тащить,  хотел оградить от суровых испытаний но, пожалуй,  был не прав. Мир в твоих представлениях должен соответствовать реальности. Уедешь, и будешь всю жизнь считать, что тайга – это  так, лесок, не лесок, что-то вроде парка для прогулок. Еще и напишешь об этом. И никто тебе не поверит. Тайга легкомыслия не терпит, она заслужила свое уважение. Что думаешь, народ столько сказов и песен сочинил, не признав в этой стихии могучую силу, и не отдав ей должное. Есть за что.
Отправились по озеру на моторке.
Путешествию предшествовало долгое, непонятное и нудное одевание. Дед  обмотал девочку скотчем почти с ног до головы. Все слабые, как он говорил, места – стыки. Носки  к брюкам приклеил, рукава к рукавицам, а потом – и сапоги к носкам и брюкам.
Варя злословила, пытаясь высмеять его старания. Помалкивай, несмышленыш, покровительственно ворчал  он ей в ответ. Если бы  мог, то и накомарник приварил  к твоей одежде. Через час увидим чего стоит твое зубоскальство.
 Воспоминания стали острыми, колючими.
По мере удаления от их логова, берега озера стали меняться. Лес уже не зеленел яркой листвой. Он стал почти черным и мрачным. Остроконечные ели росли так густо, что, казалось, в борьбе за солнечный свет,  вытянули свои верхушки почти до самого неба.  Варе было интересно наблюдать изменения.
Она еще не знала, что  ждет ее впереди.
Доныне -  в эмоциональной  памяти, - подумала женщина.
Двух шагов не ступила от берега, как попала в совсем другой – гудящий, скрипящий, звенящий и, одновременно, как ни странно, совершенно безмолвный мир, в котором чувствуешь себя крохотной беспомощной и потерянной.
Сказать, что там много было комаров, это -  ничего не сказать. Густая масса из комаров, мошки и еще каких то тварей. Через нее надо буквально продираться. Мошка прокусывала все, даже толстые рукавицы. Мало того, она вскоре забила  ячейки накомарника, перекрыв доступ свету. Но и это, как оказалось, не самым тяжким и пронзительным было в их путешествии.
Лес. Тайга. У Вари и по сей день слово это ассоциируется,  с чем-то очень мощным, страшным, коварным и живым.  Дед строго-настрого приказал - только след в след. Иначе – сгинешь, и концов не найти. Она так и шла. Она старалась. Боже, как она старалась. Ужас охватывал ее буквально при каждом шаге. Вокруг бурелом. Огромные деревья, лежали друг на друге.  Кто знает, во сколько слоев, и сколько лет, а то и веков они так лежали? Какие штормы, какие катаклизмы пронеслись по этим местам за тысячи, а то и гораздо большее число лет. Наступишь на ствол или пень, а там -  труха? А что под ним, и сколько? Не дай бог провалиться. Это конец. Обратной дороги нет.
 Все зыбко в тайге, все коряво, почти непреодолимо. И темно, почти, как ночью. Солнечному свету не пробиться сквозь сомкнутые кроны вековых елей, а тут еще мошка свет застит.
Два часа кружили они с  дедом по этим дебрям. Он,  очень осторожно шел, прокладывая длинным шестом  путь. За ним Варя, искусавшая до крови губы от изматывающего напряжения и страха. Мобилизации всех физических и психических сил потребовал у нее этот переход. Скоро, очень скоро в мыслях и душе осталось лишь одно желание – закрыть глаза, и, чтобы кончился этот ужас. Ей хотелось, стать маленькой песчинкой, не нужной ни комарам, ни мошке. Такой крохотной, чтобы деду легко было взять ее на руки, прижать к себе, вынести  из этого жуткого, живого кошмара.
В газетах пишут, что   изводят  нынче тайгу. Ерунда  это. Не в человеческих это возможностях. Недаром же приключение то, и сейчас в памяти отзывается  сильными ощущениями, хотя  тем летом было много и других впечатлений – приятных и не очень, смешных и веселых, трогательных и страшных.
Очень не хотелось уезжать, но  учебный год никто не отменял.

Как же потекли их годы дальше?  Варя улыбнулась, вспоминая свое взросление.
Переходный возраст, казалось, обошел ее стороной. Нет, не своими противоречиями, вывертами, неустроенностью, и неудовлетворенностью, а как факт – не было его и все тут. В двенадцать лет на ее худенькие плечики легли  многие взрослые проблемы и переживания. Так, что к четырнадцати годам это была самостоятельная, любознательная, целеустремленная девушка с четко сформировавшимися взглядами и твердым характером.
Постепенно, и, как-то незаметно инициатива по всем ключевым вопросам перешла к ней. Михаил принял ее, как благо. Действия девочки никогда не вызывали у него протеста и отторжения. Зимин наотрез отказался от творческих зарубежных поездок, хотя приглашения шли со всего света.
 Изредка, по Вариной инициативе, наметив  интересный маршрут, они срывались из дома и забирались в какую-нибудь тъму-таракань.
Я была его  единственным лекарством  тогда, без которого он, - тяжело раненный, был обречен, подумала женщина. И поняла я это в тот момент, когда  на похоронах увидела его мертвую неподвижную спину.
Им обоим доставляло огромное удовольствие бродить  по городу. Рассказчик  Михаил  был знатный, предмет знал досконально. Варя, где-то заново,  увидела, а где-то и вовсе открыла для себя  Москву, прониклась ею глазами большого художника.
Единственной слабостью Зимина, которой Варя  сначала не смогла, а потом и не захотела воспротивиться, было  его желание внедрить девочку в литературный бомонд. Странно, что у этого  чурающегося собственной популярности человека,  была явная насущная необходимость в том,  чтобы все видели, какая  у него  замечательная,  необыкновенная подопечная. Двенадцатилетнюю Варю знала вся литературная Москва. Ни одна творческая тусовка не обходилась без этой странной пары.
 Честно сказать, подумала женщина,  мне  такое времяпровождение  тогда нравилось. Люди известные, интересные. Спектакли, новые фильмы.  И еще. Ей очень нравилось, что Михаил Николаевич откровенно любуется ею. Помнится,  с лукавой улыбкой, она, как бы в шутку, спросила Зимина об этом.
 Стерва, ты, Варька. Ничего от тебя не ускользнет,- рассмеялся Зимин.
Загадка ты моя. Столько лет тебя знаю, а все – загадка.
Как быстро ты вошла в этот круг. Я удивляюсь.  Никакого  смятения, ни стеснения. Держишься  на равных, беседу ведешь – заслушаешься. А ведь недоросль  еще. Публика же там, ой, какая непростая. Раз тебя приняли, значит, почувствовали родственную душу. То, что ты моя протеже  – здесь совершенно не причем. Скорее наоборот. Тут что-то другое. Признавайся. Балуешься  пером уже?
Варя вспомнила, как полыхнуло жаром ее лицо, но промолчала.
Покажешь, когда сама захочешь, когда поймешь, что тебе необходим слушатель, тоном человека, знающего проблему, сказал Зимин.
Дудки. Здесь он не просчитал ситуацию, с грустью подумала женщина.
Писательского профессионализма не хватило, чтобы снизойти до  тогдашних комплексов взрослеющей девочки.
Его масштабу соответствовать было невозможно. Это было очевидно.
 Варя очень боялась снисходительного одобрения окружающих. А еще больше -  необъективной оценки любящего человека.
Поэтому  долго еще томились в ящике стола ее жалкие, как казалось, потуги приобщиться к перу, в ожидании слушателя.
И так уж получилось, что первым, кому она открыла этот ящик, был Юра Клюев.  Да, да, тот самый Юра Клюев из ее детских прогулок в Женеве.
Ей стукнуло уже 14 лет. К тому времени из Вари выросла  заядлая театралка.  Девочка следила за всеми новинками на сцене, тонко разбиралась в нюансах мастерства режиссеров, была знакома со многими актерами.
Одно время Зимину казалось, что есть почва для развития специфических способностей.  Но Варя категорично отсекла такие мысли. Она заявила, что актрисой  быть не собирается.
Зависимые люди актеры. Профессия такая, что надо выкладывать, выворачивать  себя без остатка. Это если есть, что отдать. Талант – удел избранных.  И если таковой  в наличии имеется, с реальной жизнью  никак не увяжешь.
Жизнь ведь  из чего состоит? Семья, быт - дома, режиссеры, интриги – на работе. И это еще стандартный набор. Каждый день свои нюансы вносит. Что для нас какой-нибудь грипп, например? Для тебя – угон машины, или лопнувшая труба наверху у соседа с потопом на нашей кухне, скорее всего, пополнение эмоционального багажа писателя – зарисовки с натуры, так сказать.
А для актера? Для него обычная дорожная пробка – не желательная вредная трата нервной энергии.
Нет. Это не для меня. Театр  интересует мня, как сконцентрированная возможность реализации различных  дарований – режиссерских, актерских, литературных, оформительских. И не только этих. Если бы уж я и связалась с театром, то, скорее всего, стала бы театроведом. Но и  эти люди  втянуты в богемную жизнь специфичной среды, а это, как ты должен был догадаться, мне ни к чему.
Да, так она думала тогда. Интересно, какие мысли у Миши возникали по этому поводу?

Встретились они с Юрой случайно  в фойе Ленкома. Варя   узнала его мгновенно. Секунда – и она висела у него на шее. Дальше - немая сцена. Ничего не понимающий дед, испуганная девушка возле Юры, и недоуменный Юрин взгляд.
Варька, да это же Варька, заорал мальчик  во все горло, узнав ее, наконец.
Варя вспомнила двух обезумевших подростков, скачущих в каком-то экстазе, что-то кричащих, которые, то обменивались ударами, а то бросались  друг другу на шею с поцелуями, и не замечали  ничего и никого вокруг.
И поныне  хмурое лицо Михаила перед глазами. Таким он никогда не был. Он молчал всю дорогу. А дома выдал.
Как ты могла? Ты же взрослый человек Варвара. Ладно, я. Хоть и не сразу, но понял в чем дело. Я знаю Юру и смог связать концы с концами. В какое положение ты поставила девушку?
А что такое? Варя  рассердилась и обиделась. Зачем ты пытаешься испортить мне радость? Ты, что, не знаешь, каким бывает счастье от неожиданной, рвущей,  ну, очень, очень приятной встречи? 
И при  чем здесь девушка? Она из другого времени. Захочет Юра – объяснит ей что к чему, а нет – значит  и не нужно.
Не ожидал! Михаил облокотился на кресло, почувствовав слабость в ногах. Оказывается, Варвара, ты очень больно умеешь бить. Похоже, я  сильно  в тебе ошибался. Не выйдет  при таком раскладе из тебя ни писателя, ни актера. Никак не думал, что душа у тебя черствая, с болью закончил  Михаил, и не посмотрев на  нее, скрылся в кабинете, в сердцах хлопнув дверью, оставив девочку в одиночестве, озадаченную его словами и тоном.
Черствая душа? Обвинение, брошенное сгоряча, озадачило Варю. Так ли это? Спустя годы женщина была абсолютно уверена, что Зимин ошибался. Он   выплеснул подспудно бурлившие в нем эмоции, и очень скоро пожалел об этом.

Интересное продолжение имела эта история.
 Юра Клюев.
Коротким было их общение, но как остро врезалось в память.
 Ежедневные встречи. Варе доставляло огромное удовольствие открывать мальчику Москву. Юра и не догадывался, с каким восторгом и легкостью она это делала. Она  же повторяла маршруты, уже однажды  пройденные ей с дедом.
Ты знаешь, сказал ей тогда Юра, я сразу безоговорочно доверился тебе и ничуть не жалею об этом. В Женеве тебе было всего десять лет, а ты тогда уже умела  видеть и расставлять акценты. И сейчас я проникся  Москвой, она стала мне родной. Даже подумываю в МГУ поступать. Пожалуй, я сюда вернусь.
Что-то в его откровении тронуло Варю и подвигло к ответному шагу.
Тогда то она и призналась, что пишет, и, что у нее много московских зарисовок.
Если хочешь, - почитаю, выдала она с деланным равнодушием. А потом призналась. Их никто не слышал. Деду боюсь, а другим – желания не было.
Трусила Варя ужасно, озвучивая свои словесные зарисовки первому в ее жизни слушателю. Зато, как изменились их совместные прогулки. Они отправлялись сравнивать и сверять ощущения, которыми девочка наделила дорогие ей места.
Писателем хочешь стать? Все правильно, иначе и быть не могло. Сам Зимин тебе мастер – класс давал.
Данные, к тому же, у тебя отличные. Глаз зоркий – ничто от него не ускользает. Все подмечаешь, и так образно, с художественным блеском передаешь.
Нет.  Взгрустнула девочка  после этих Юриных слов. Даже слезы набежали.
Писать, как дед… Варя тряхнула головой, справляясь с подступавшими эмоциями. Ну, на его уровне, никому, думаю, не под силу. А все иное – мне не простят. У любого  приняли бы, только не у меня. Давно бросила бы это занятие, но это как зараза, как болезнь – не отмахнешься. Не знаю, что и делать.
Юра внимательно посмотрел на нее, удивляясь ее словам и реакции.
Жалко, сказал он. Способности  на лицо, а, со временем, они вылились бы во что-нибудь большее. Попробуй под псевдонимом. Уверен, своего читателя ты найдешь.
А не сможешь, так свет на этом тоже не кончается, - ободряюще улыбнулся он. Есть, например, такое лекарство - выйдешь замуж, нарожаешь детей, и тяга твоя найдет другие ориентиры.
Что не так? – внимательно глядя на спутницу, с опаской спросил мальчик. Сомневаешься?
А ты влюбись для начала. Свалится, как снег на голову большое чувство и расставит все точки над  i.
Не случался с тобой еще такой казус? Юра споткнулся на полуслове, озадаченный  реакцией  подруги. Руки  ее непроизвольно сжались в кулачки, по лицу пробежала судорога. Но, главное – глаза. Они потемнели,  увеличились. И мальчик мог поклясться, что в них явно сквозила затаенная, глубокая печаль.
 Несмотря на это,  Юра,  движимый непонятным упрямством, продолжал. У тебя есть кто? Это правда? Уже есть?
 Помню, как медленно я покачала головой в ответ. То, что творилось со мной, с Юриными размышлениями никак не увязывалось.
Неужели? – с видимым облегчением бросил обрадованный мальчик. Так значит, никто не затронул еще твоего сердечка? Будь уверена, подходящий момент и кандидатуру природа подыскивает. Такой объект!
По-моему, ты рождена для любви. Не встречал людей эмоциональней. К тому же твоя энергетика и коммуникабельность. 
Если тебя интересует мое мнение, так твой писательский потенциал еще  даже  не затронут, и возможности  свои тебе еще   предстоит узнать. Любовь - это такая  встряска. Для литератора – это клад. Поэтом вообще не станешь, не прожив и пережив это, да не  единожды.
Выплеснешь на бумагу весь ворох, и сумятицу, всю безудержность чувств. Твои персонажи проживут этой жизнью.
Варя мысленно подошла к моменту, который больно задевал ее и сейчас.
Хочешь, будешь у меня первым? - спросила она после долгого молчанья.
Как это? – Юра остановился.
Ну, как, как? – Варя даже рассердилась. Ты, что маленький?
Варе-енок, заикаясь проговорил мальчик. Я, совсем другое  имел в виду.
Помолчи! Дай мне сказать, не перебивай, резко оборвала Варя спутника. Мне и так трудно.
Лишнего только не бери в голову, ладно? Такой опыт мне тоже необходим. Не могу же я всю жизнь  пейзажи описывать. Ты мне нравишься, даже очень. Больше, чем кто-либо другой из ребят. Голос у Вари завибрировал. Она всеми силами старалась не показать, как все дрожит у нее внутри. Пойми, мне это нужно, очень нужно.
Так пойдешь?
Позже Варя проанализировала свой поступок. Интуитивно девочка  нагнетала обстановку. Говорила она   резко, и каждое слово падало, словно камень. Иначе, вероятно, она не могла. Уж очень щекотливым и важным для нее, как ей казалось в тот момент, было ее предложение.
А дед? – Юра все еще не мог принять ситуацию.
Дед? Варя снова задумалась. Переживать будет, конечно, но не помешает.
Ты уверена?
Абсолютно.
Ты, действительно этого хочешь? Юра ловил Варин взгляд.
Мне это нужно – жестко отрубила она. Да, именно так в тот момент она считала.
Все ты правильно понял. Мне не хватает жизненного опыта.
Варя вспомнила, что тогда опять надолго замолкла. С собой ей пришлось побороться в тот момент, ночувства, бушевавшие у нее внутри, считала она, никого не касаются.
Дело даже не в этом. Варя все - таки попыталась смягчить неожиданную одиозность своего предложения.
 Может быть, потом, я тебе объясню, если смогу. Хотя не знаю, можно ли понять, вообще, то, что со мной происходит.
Пойдем. И помолчи  пока. Не спрашивай и не удивляйся. Пишущий человек, порой, непредсказуем. Это я у деда вычитала,  с растерянной виноватой улыбкой  добавила она.
В той лихорадке, которая охватила Варю, она не оставила себе и минуты на трезвое осмысление того, что творит.
Разделась она сразу, как только вошла в комнату. Распустила волосы и отошла к окну.
Позже, Варя не раз, дотошно, с пристрастием и болью пыталась анализировать свое поведение. Концы рубила, чтобы отсечь обратную дорогу.
Ну, что же, ты? – с нетерпением и даже с некоторым раздражением спросила она, видя, как неумело, трясущимися руками мальчик  пытался справиться с молнией на куртке.
Помочь? Она подошла ближе,  поражаясь полному отсутствию эмоций у себя.
Юра перехватил ее руки и стал их целовать, бормоча, Варя. Варенька, Варюша.
Дальнейшие ощущения и годы спустя, часто  терзали Варину память.
Они близко,  - мальчик и девочка. Они совсем рядом. Глаза в глаза.
И вдруг, словно кипятком  ошпарило все  Варино существо. Что-то потустороннее, запредельное отбросило ее к окну. В висках молотком стучало: - я мертвая, я падаль. Захотелось что-то швырнуть, разбить и закричать.
Спокойно, спокойно, до крови закусив губу, молила Варвара.
Раз, два, три начала  отсчитывать девочка, собирая по крупицам свою растерзанную, подавленную волю. Никто кроме тебя в происходящем не виноват. Тебе и разбираться с ситуацией.
Она с трудом отстранилась от окна, накинула халат и, ухватившись для опоры за подоконник, глухо заговорила.
Все. Остынь. Не будет у нас ничего.
Ты, что? Ты? Ты же сама хотела? -  Голос Юру  не слушался, ты же сама?
В тот момент  Варе стало очень стыдно пред этим мальчиком.  Таким жалким и потерянным он, вероятно, никогда не был.
Прости. Если сможешь, с дрожью в голосе  еле слышно выговорила она. Видишь, вышло так, что я должна тебе объяснить. Трудно мне.  Не уверена, что получится. Но я попытаюсь.
Есть человек. Когда-нибудь я буду его женой. Во всяком случае, я очень на это надеюсь. Сейчас нельзя. Мне мало лет, а ему много, и очень медленно тянется время.  У меня комплекс. Думаю, когда все случится, он  очень долго будет винить  себя за то, что не устоял, дал чувствам волю.
Если случится? – Варя нырнула в свои мысли.
Нельзя мне оставаться девственницей к тому моменту. Он себе этого не простит. Это уничтожит его, а, значит, и меня.   
В глазах девочки  читалось страдание. А если он устоит перед моими чарами и натиском – для меня это будет катастрофой.
Я умею любить и люблю. Это моя боль и моя радость. Жду будущего, тороплю его и, одновременно, боюсь. Моей любви предстоят еще большие испытания. Пока совсем еще не просматривается возможность взаимности. Сегодняшний мой поступок, если тебе так легче будет, рассматривай, как издержки ситуации, в которую жизнь загнала меня.
Варя на долго замолчала, собираясь с силами и мыслями.
Мы очень сблизились в последние дни. Я благодарна тебе за эту близость.  И я, действительно, решила, что могу доверить тебе все. Всю себя. Но я не смогла. Прошу еще раз, прости.  Оказалось, что это совсем не вопрос доверия или благодарности.
Эгоистичная дурра, в сердцах бросила девочка. Свои  проблемы решала, а била по тебе. Разве с людьми так поступают? Наверняка ты никогда этого не забудешь.
Я очень дорожу твоей дружбой, но приму от тебя все. Даже ненависть и презрение. Я это заслужила.
Юра  без сил свалился на стул. Я, я, я, только – я, с болью, фальцетом выплеснул он Варе в лицо.
 Бог простит, время спустя тусклым голосом проговорил мальчик.  Ему видней. Он видит что-то, что я понять не могу. Похоже, мне никогда не постичь твой внутренний мир.  Куда нам, грешным?
Не переживай, чуть мягче произнес он.  Нет у меня злобы на тебя.  С детства привык доверять тебе. Как щенок поплелся следом. Оказывается, за годы появились нюансы.
Сейчас мне нас жалко. Ты себя не видишь со стороны. Где уверенность? Одна незащищенность, смятение и вина. Я, наверное, еще более жалкий.
Прощай Варя. Не люблю ситуаций, в которых меня жалеть можно, да и тебя такой  - видеть не хочу.  Думаю, если встретимся, когда, то очень, и очень нескоро. Хотя  жаль. Ты дорога мне. Ты даже представить не можешь, как дорога мне.
Больше на такие эксперименты Варя не отваживалась.
Женщина отложила тетрадь. Воспоминания отняли у нее больше того, к чему она была готова.
Однако докука оставалась. И, вернувшись к дневнику на следующий день, Варя постаралась отбросить пережитые накануне эмоции и попыталась восстановить дальнейший ход событий.

Пятнадцать лет. Этот год был отмечен для Вари совсем другими увлечениями, и другим темпом. Пожалуй, это был самый бурный, самый динамичный, самый насыщенный год в ее жизни. Много людей вошло в круг ее общения, много увлечений сопровождало этот год. Именно тогда она впервые осознала, что лежит на ней божья отметина. Так много ее возможностей и способностей обозначились и вырвались на свободу. Много позже она поняла, что, вероятно,  в то же время, провидение коснулось и ее внутреннего эмоционального состояния. Ведь смогла же она в свои пятнадцать лет обратить женскую интуицию, весь свой эмоциональный слух, на человека, с которым жила бок о бок уже четыре года. Тогда-то и осознала юная дева, что в том, мужском королевстве порядка тоже давно уже не наблюдается.
Когда все началось?
Да, именно так. Она все вспомнила.
Теракт в метро. У одного из ее одноклассников погиб брат.
В классе напряженное смятение. Горе, совсем рядом, неожиданное, ошеломляющее,  зависящее  от чьей-то злой воли.
Тревожных вопросов пропасть.  Кучками роились в коридорах.
Власть, Чечня, время, коррупция, деньги – слова и темы, которые возникали в каждом углу.
Накануне они сбежали с уроков и сразу рванули к Павелецкой. Это рядом со школой. Видели оцепление, машины скорой помощи, милицию. Гнетущая тревога заползла в души каждого из них. Сегодня она ударила уже конкретно, совсем рядом. И это было страшно!
Долго не расходились. Никто не хотел оставаться один, на один со своими мыслями.
Варя затащила к себе домой одноклассника Сережу Прохорова. Он  давно тайно и безнадежно был в нее влюблен, и, случалось, изредка, провожал ее до подъезда. Варя снисходила иногда к его слабостям. Ее обескураживала Сережина закомплексованность. Он робел и перед Варей и перед ее дедом. Одновременно, но по-разному, обожая  обоих.
В тот день им было не до Зимина. Мимоходом представив Сережу, Варя увела его к себе. Страсти еще не успокоились. Они все еще находились в ситуации, так больно пронзившей их сегодня.
Однако, время спустя, чуткое Варино ухо уловило нервные шаги деда под дверью. Выскочив в коридор, она столкнулась с ним лицом к лицу. Мука в его глазах, о  многом ей тогда сказала.
Интуитивно прильнув к нему, Варя прошептала;
Ну, ты, что?  Зайди. Послушай, посмотри. Заодно, хоть что-то объяснишь нам. У нашего друга брат в метро погиб. Сегодня страх, и сплошные вопросы.
А за меня переживать не нужно. Когда мне потребуется что-то иное, особенное, я дам тебе это понять, и сделаю это так, чтобы ты не мучился.
Она с удивлением наблюдала, как буквально на глазах, отпускало Зимина нервное напряжение.
С того дня и начала ее женская интуиция выхватывать, анализировать все взгляды и поступки Михаила, рассматривая их уже в совершенно ином аспекте.
Именно тогда и зажглась у нее пока еще тусклая, часто исчезающая звездочка надежды. Появилось предчувствие, что  то, что она прятала в самых глубоких тайниках души – может быть совсем не бред. Ей нужно еще чуть-чуть подрасти, чтобы ее мысли и чувства проникли, стали осознанной явью в мыслях любимого ею человека.
Он должен почувствовать, что я выросла. Он должен увидеть во мне взрослую женщину. Молодую - да, но взрослую.
Варя вспомнила, как просто ей было выработать стратегию, после того, как она обозначила, стоящую перед ней цель.
Она изменила их дом, их мир. Теперь в нем вечно толкалась молодежь. На слуху, только и разговоров, что о водных лыжах. Недели бежали в суматохе сборов и приготовлений, а на выходные вся компания выбиралась в Пирогово. Лидер этой спортивной компании часто уединялся с Варей в ее комнате. Девочка, помня недавний разговор с дедом, ждала, когда решится он нарушить их уединение. Он – таки удовлетворил свое беспокойство и любопытство под каким-то благовидным предлогом.   И застал момент, когда Варя с Андреем – так звали этого молодого человека, занимались поиском оптимального рисунка прыжков и пируэтов с помощью компьютерной графики.
Дед, акробатика на водных лыжах –  это жизнь! Варя озорно и весело засмеялась глазами.
Миша потом рассказывал, как завидовал он в тот миг их горящим молодым глазам, увлеченным поиском какого-то нюанса в траектории поворота. Тут же на месте отрабатывалось положение ног, корпуса, посадка.
Интуиция Варе подсказывала, что это увлечение захватит и Зимина. Верная подруга интуиция и на этот раз ее не обманула.
 Михаил стал выезжать в Пирогово. Он похудел, загорел, помолодел, на столько, что мама, увидев его однажды, даже воскликнула.
Михаил Николаевич, да Вы у нас просто жених. На деда, совсем не тянете. Лучшего комплимента сделать она тогда не могла. Но мать, со своим любопытством, как всегда попыталась довести ситуацию до логического конца, испортив всем настроение.
Варя, громко сказала она, мой многоопытный нюх чует присутствие женщины.
Не пора ли тебе домой, дорогуша. Мачеха нам с тобой ни к чему.
Господи, Зимина чуть удар не хватил. Варя с трудом увела ситуацию в сторону.

Пирогово. Любимое место. Как много воспоминаний. Лето, солнце, вода, вода. Ты, скользишь на водных лыжах, и кровь закипает в жилах. Да, порезвились тогда вдоволь. Душу грело то, что все у тебя получается, что всюду за тобой следят восхищенные глаза, и среди всех глаз – его глаза.
Потом, позже, Михаил признался, что жутко ревновал ее  в те дни. Постоянная, навязчивая мысль – где ты? С кем? И зачем?
Еще он рассказал, как замирало его сердце, когда наблюдал он за опасными, но изумительно прекрасными акробатическими трюками, которые она вытворяла, летя на огромной скорости. Варя никому не уступала ни в ловкости, ни в смелости. Он глотал валидол и пытался брать себя в руки.
 В тебе, девочка, понял я тогда, очень силен азарт риска, вдохновения и красоты. Это, в те дни, было для тебя главным, и ревность моя постепенно отступила. Меня уже радовала эта нивесть откуда вспыхнувшая страсть к острым ощущениям, к познанию возможностей своего молодого тела, радость профессионального овладения сложным и рискованным мастерством.
Но лето кончилось, а с ним и Пирогово. Компания распалась.
Кто-то увлекся пешими лыжными походами, кто-то полез в горы. Меня тянуло  в разные стороны, улыбнувшись, вспомнила Варя. Интуитивно, не хотелось изменять водным лыжам. Она не стала искать экстремальных ощущений, и  в одиночестве уселась за компьютер. Занятия с Андреем не прошли даром.  Графическими программами она владела виртуозно. Могу ставить себе любые задачи, сказала она себе тогда. И начала моделировать различные формы, которые очень скоро приняли совершенно конкретное воплощение. Варя стала конструировать одежду.
Да, пожалуй, к любому делу я  уже в то время относилась серьезно, - констатировала женщина. Она обложилась литературой по истории костюма разных стран. В этом вопросе интеллект мой был на нуле. Но только в самом начале. Художественная натура, вероятно, у меня в крови. Я сделала,  несколько неожиданных, и, как мне показалось, интересных комплектов. Замучила Михаила, требуя его беспристрастной оценки. Он отбивался сначала, но, в конце, концов, в тайне от меня, показал эскизы специалистам, работающим в разных стилях. Как он потом рассказывал – реакция была ошеломляющей. Мэтры, вне зависимости от направлений, наперебой хвалили ее работу. Каждый увидел  что-то свое. Каждый просил ее практиковаться именно в его мастерской. Зимин, озабоченный Вариным будущим, решил обострить проблему. Он затащил ее в дом моделей на показ.
В какой-то момент манекенщица вышла в костюме, рожденном Вариной фантазией. От неожиданности девочка пришла в ужас. Сейчас же она с улыбкой вспомнила, как заметалась, как рванулась с места, насильно удерживаемая рукой Михаила. Но раздались аплодисменты.
Ведущий вышел на подиум и торжественно произнес : Автор этой, и  четырех следующих моделей  очень талантлив, и, еще очень молод. Это  девушка. Она в зале. Если инкогнито ей ни к  чему, мы рады будем представить дебютантку  публике.
Нет, нет! – в ужасе во весь голос заорала Варя.
Ну, теперь мне остается только назвать Ваше имя, глядя ей в глаза с улыбкой изрек шоумен.
Аплодисменты были бурными.
Позже, вечером в кафе, Михаил спросил: Варя, это серьезно? Спрашиваю, потому, что знаю за тобой и другие таланты.
Если, да?  Сейчас прорисовывается удивительная возможность поучиться у всех профессионалов одновременно. Ты сделала весомую заявку. Каждый из них желает приобщить тебя к своей школе. Твоя аура, по-моему, тоже сыграла свою роль. Я уже разговаривал. Все оценили твою скромность, молодость, а, главное, очевидные способности. Такой коктейль достоинств  встречается редко.
 Да, подумала со страхом тогда Варя, сколько веревочке ни виться. От проблемы сейчас не даст он мне отмахнуться. Давно ждала она этого разговора, и всегда боялась его.
 Нет, дед, нет. Это так – шалости от безделья. Литература меня влечет куда больше.  Вот бы писать, как ты. Жизни не пожалела.
Девочка, моя, - Михаил, крепко сжал ее ладошку. Проживи с мое, да еще сумей удачу поймать. Твоя бабушка, сама знаешь, как вознесла мое творчество. Именно это, уверяю тебя, самое трудное, - шанс.
А, если о задатках, – в твои годы я был куда бесцветнее и глупее. Писал, если приходилось, пошлее, претенциознее и серее.
Откуда ты знаешь? – Варя в испуге вскинула глаза
Что, я слепой?  С пятого класса отслеживаю твои школьные сочинения.
Сочинения?  Варя улыбнулась  У нее словно камень  с души свалился. 
Так, что, поговорить с модельерами? – Михаил вернулся к прерванной теме.
Нет, дед. Это не то, чему хотела бы я учиться. Это не дело моей жизни. Так, побалуюсь, пока интересно. Мне больше нравится сам факт реального воплощения пространства через  графику, реализованного  машиной, чем модель, которую она создает.
Ты создаешь! Не забывай об этом, Варюша. Михаил  был очень серьезен.  Ты – автор. А способности накладывают обязательства. Может  получиться, – ты сейчас откажешься от учебы, и загубишь талант. А это – дар божий. Это очень серьезно. Не ты его в себе зародила, не тебе его гробить.
Замучил,  зануда. Все поняла. Все решила, - сказала Варя, вставая. Разговор окончен. Ты, инженер человеческих душ, а  ситуацию оценил совсем неверно.
Дай-то бог – Зимин с сомнением покачал тогда головой. Остается верить в твою интуицию.
Да, тогда ей было пятнадцать. Еще пятнадцать. А в шестнадцать…

Варя задумалась. Хотелось быть  искренней и не сфальшивить. Ведь предстояло описать тот, самый главный момент в  жизни.
Ее шестнадцатилетние праздновали в Покровском. Гостей – целый автобус. Отец прихватил всех в Пирогово. Маме пришла в голову идея – еда на столе только натуральная и только своя. Молодая картошка с укропчиком, малосольные огурчики,  наливочка  и даже самогон свой. А уж, какие вкусные шашлыки были из свежатины. Накануне зарезали поросенка.
Варя вспоминала  состояние, в котором находилась. 
Дни рождения  давно перестали  для нее быть ожидаемыми, особыми праздниками. Скорее, это мамин праздник, определила она. Мама имеет к нему самое прямое отношение. Ждала ли Варя подарков? Ждала. Она любила, когда ее удивляли, любила наблюдать за близкими людьми, зная, что они озабочены мыслями о том, что ей подарить. Любила и свою докуку - чем бы порадовать маму в этот день.
Но в тот раз все было иначе. С раннего утра Варя   поразилась невесть откуда взявшемуся волнению, смятению и, как ни странно, – вполне осознанному ожиданию. Правда, чего она ждет, Варя пока не представляла.
Помню, была в ударе, - улыбнулась женщина. Все успевала. Заботы хозяев на лету подхватывала, и гостям скучать не давала. Шутки и улыбки ее каждый получил с избытком. Игру  придумала. Кажется, называлась она – «выручи друга». Сначала тянули фанты.  Друга себе выбирали. Этого-то друга  и нужно было выручить. Как? Написано в записке, которую еще  найти надо. Так, вот, за записками, кому-то на чердак  предстояло лезть, а лестница невесть где, кому-то  котелок картошки умять пришлось, а кому-то и в болото с головой нырнуть. Идеи сыпались из Вари, как из рога изобилия.
А дальше – все! Как гром, как озарение.
Поздним вечером, почти уже ночью, чтобы немного отдохнуть от своей популярности, Варя прямо на земле примостилась в тени куста. Гудели ноги, мучила жажда. Несмотря на поздний час, жара не спадала.
 Внезапно, совсем рядом, прозвучал голос матери.
Завидую я им. Какая свобода, увлеченность. Мы, в свое время, праздники иначе справляли. Радости меньше было. А Варька, смотрите, так и светится счастьем. Хороша она сегодня? Да?
Танечка, - ты ценитель пристрастный, ответил Зимин.
Варя напряглась, разговор, который она невольно подслушала, кажется, переходил в интересующее ее русло.
Нет, нет, - горячо возразила мать. Смотрите, другие девчонки исчезли, растворились рядом с ней. Наша царевна дорогого стоит. Целый день наблюдаю за ней, и наглядеться не могу. Всех завела, всех умотала, а самой хоть бы хны. Как выглядит, а? Стать, поступь, манеры, язык. А какое удивительное чувство юмора, –  это уже Ваша школа.
 Да на что ни глянь. Одежда на ней сидит, как на королевне, волосы – слов описать не хватает.
И никакого жеманства. Глаза распахнутые – в них доброта, вера и радушие.
Боюсь только, охотников до этой доброты много найдется. Созрела наша девушка, - жди женихов.
Глупости, Таня. Рано еще ей. Школу  кончить надо. Голос Зимина прозвучал неожиданно резко.
Не скажите. Я женщина, и знаю, как девочки взрослеют. А Варька – личность. Такая девочка – это серьезно. Это все понимают.  Жизненного опыта нет – вот в чем проблема. На одну ее интуицию  нельзя полагаться. Окрутит какой-нибудь хмырь поумней и посноровистей.
Что скажете, Михаил Николаевич, если мы сами с вами начнем ей пару присматривать?  Пока не поздно? Люди мы опытные.
Деликатненько так, чтобы дров не наломать. А то еще вообразит, что мы вмешиваемся в ее личную жизнь. Варька, ведь! Когда ей шлея под хвост попадет, такое учудить может.
Ну, что? Объединим с Вами  свои усилия? Мать по - доброму, заговорщицки засмеялась.
Нет, нет, Таня. Зимин захлебывался, ища аргументы.
 Варя, знавшая  его, как она себе говорила, от корней волос до самых кончиков ногтей, вдруг остро почувствовала, что разговор ему этот неприятен. Что сама постановка вопроса сильно ранит его. Что ему больно, очень больно.
И огромная волна радости обрушилась на нее. Она выросла. Она дождалась. Пришло ее время. Ни тени сомнения не было у нее. Да, ее время пришло.

Варя отодвинула тетрадь. Ей опять потребовался перерыв. Не готова еще она раскрыть самое сокровенное,  и доверить его бумаге.  Разбередит себе душу, и боль утраты с новой силой обрушится на нее.
Любые воспоминания имеют цену только тогда, когда и вызывают сильные эмоции. Варя  это понимала,  поэтому и спешила начать свои записи. Но сейчас, она чувствовала, что поторопилась.
Позже, немного позже, когда сил будет больше.
Есть еще одно дело, не терпящее отлагательства, и сделать его тоже будет ой, как не просто.
Надо внедряться в Мишин кабинет и разбирать его архив. Там уйма материалов – рукописных, на дисках, на кассетах. Все это очень значимо и очень ответственно. Но она точно знала, что только ее  впустил бы Михаил в свой кабинет с этой целью. Мало того, внутренний голос говорил ей, что он ждет этого от нее сейчас. Оттуда ждет. Он видит и ждет.
Все. Завтра с утра и начну. Варя положила тетрадь в стол и вошла в детскую.

Есть ли на свете что-то, что может быть приятней прикосновения детской ладошки к твоим глазам, улыбнулась Варя, продираясь сквозь сон. Каждое утро Оля потихоньку забиралась к маме в кровать, и прижималась к ней, осторожно лаская.
Няня часто поругивала Олю, да и Варю тоже.
Нечего потакать ребенку. Вон, какие круги у тебя под глазами. Итак, не высыпаешься – Мишутка ночами будит. Я на то и приставлена к детям, чтобы тебя разгрузить. Спала бы и спала в своей комнате.
Варя только отшучивалась. Спорить было бесполезно. Ведь не объяснишь же человеку – нечто необъятное, всепоглощающее, как космос, например.  И что Мишутку кормить, ей совсем не в тягость. Просто, иначе невозможно. И что по утрам, когда Оля, прижимаясь к ней, тихонько шепчет  на ухо, - мамой пахнет, как хорошо мамой пахнет, -  Варя испытывает такую нежность, такое блаженство, что чувства эти ни с кем, никогда не согласилась бы разделить.
Запищал Мишутка. Через мгновение мать была уже на ногах. Поцеловала дочь, вытерла  набежавшие на ее глаза слезы. Оле всегда было обидно, когда в эти ранние часы заботы отрывали от нее маму.
А дальше обычное суматошное утро молодой женщины, у которой двое маленьких ребятишек. Как же любила Варя  это время дня. Утро – это встреча после ночной разлуки.
Встреча с глазами, с руками. Утро – это радость общения после долгого перерыва, который длился целую ночь. Нечто подобное испытывала она, просыпаясь по утрам рядом с Мишей, но с детьми это острее. Дети больше нуждаются в ней, больше от нее зависят.
 В утренней суматохе Варя сначала не следила за временем. Но наступил момент, когда она призналась самой себе, что слишком рьяное усердие - это боязнь переступить новый порог. Она боится потрясений, которые встретят ее в кабинете мужа. Дети в надежных руках няни и патронажной сестры, а ей пора приниматься за дело, пора влезать в Мишин архив.
 Старо, как мир. Проходили уже, взбодрила себя женщина.  Не единожды, страх вызывал у нее острое желание побороть его.
 И вот она в кабинете.
Ассоциации ожидаемо нахлынули на Варю.

 Любила  она  в былые времена эту комнату, где всегда ее ждали сюрпризы. Присутствие Михаила и в данный момент было зримо и осязаемо. Она это предполагала. Поэтому-то целых три месяца не могла   заставить  себя переступить этот порог.
Варя стряхнула оцепение.
С чего начнем? А начну-ка я от печки, как положено. Миша что делал? Он всегда подсовывал мне записочки, облегчая любые задачи. Это была система. Вряд ли он от нее отступил.
Посмотрим. Варя заглянула в нижний ящик стола. Маршрут поиска у них был отработан давно.
Действительно, на видном месте лежал привычный клочок бумаги.
Подсознательно Варя ждала нечто подобное, однако, этот крошечный листок оказался для нее потрясением.
Она держала его дрожащими руками не в силах прочесть из-за набежавших слез. Мужество покинуло женщину.
В изнеможении опустившись в любимое кресло, она зарыдала. На шум заглянула медсестра и, увидев Варю в слезах, побежала за лекарством.
Размазня! Тебе всех переполошить надо. Втягивать домашних в свои намерения Варя не хотела, да и не могла. Поэтому, она с огромным усилием мобилизовала волю и взяла себя в руки.
Я в порядке, крикнула она в дверь.
Соберись, приказала она себе и зашла в  туалетную комнату, примыкающую к кабинету.
   Колючие холодные струи душа, действительно, отвлекли на себя эмоции.
«Варенька, сначала видеокассеты. Левый стеллаж. Номера 16-35. Затем диски DVD, тоже под номерами 1-10. Остальное потом», написано было чужой рукой. Дальше едва различимая приписка дрожащим, корявым, но Мишиным почерком.
«Прощай, родная, любимая. Бог в помощь тебе. В последние минуты молю о вас мои самые дорогие.  Силы и мужества тебе и нашим деткам. Спасибо тебе за все, моя девочка, моя любовь. Береги себя. Счасть….  Записка обрывалась кривой линией.
Все. Здесь, вероятно остановилась его жизнь. И такая безысходная горечь навалилась на Варю, что  казалось, нет никакой возможности дальше жить.  Она долго сидела раскачиваясь и подвывая в кресле, до боли заламывая руки.
Внезапно, словно кто-то встряхнул ее.
Опомнись!- точно кем-то в унисон  сказанная, отдалась в мозгу команда. Себя слушаешь, в своих эмоциях утонула.
А дети? Его дети. Ради них нужно совершить невозможное, и даже еще больше. Нет у тебя права расслабляться, Варвара.
 Сколько бы испытаний не ждало меня впереди, я должна быть к этому готова. Это мое дело.
 Однако, собраться, как того требовала необходимость, и начать задуманное ей удалось только на следующий день, когда она вновь взяла в руки записку, и вчиталась в слова, пришедшие к ней уже из иного мира.
Стас, наверное, принес, чуть отстраненно про себя произнесла Варя. Усилия по мобилизации воли не прошли даром.
Он последний общался с Мишей. Знал куда положить. Значит он в курсе многого. Это не было новостью для нее. Долгие годы общения, бабушкин дневник, смерть бабушки, все это переплеталось, завязывалось в узлы, рвалось и снова связывалось.
Варя ощущала это на уровне подсознания. Для себя она твердо решила, что жизнь сложнее, чем кажется на первый взгляд. Не ее дело встревать в отношения людей, каждый из которых по-своему, кто в большей степени, а кто в меньшей, был ей дорог.
С последней просьбой именно к Стасу Миша обратился. Самое последнее для меня передал, что-то ведь и сказал при этом. Вообщем, как я теперь понимаю, мы с детьми под патронажем Локтева.
Внезапно женщина ощутила острое желание увидеть своих детей, прикоснуться к ним, подпитаться их энергией.  Она встряхнулась и осадила себя. Лукавишь, Варвара. Эмоции переключаешь и время тянешь. Вчера сачканула, и сегодня  себе оправдания ищешь. Выйдешь отсюда,  заново   мобилизовываться придется. Легче не станет. Будет, скорее всего,  много тяжелее.
Ну, с богом…
 Она достала кассету под номером 1 и вставила в магнитофон.
На экране  высветилась дата.
По приезде из Швеции  записал. Варя чуть было не нырнула в воспоминаниях в то благословенное время, но возникшее крупным планом на экране до боли родное лицо парализовало ее.
 Женщина до крови прикусила губу. К этому готова она не была. Волна новых переживаний прошила ее.
Михаил  заговорил и ей волей, неволей пришлось отсечь все реалии и превратиться в слух.
Родная моя девочка, проникновенно сказал Михаил, настало время для этого видеодневника.
Сейчас у нас с тобой счастливые дни. Если бы ты узнала, что я взялся за подобную работу, наверняка осудила бы и не поняла меня. Время твоему пониманию еще не пришло. Увидела бы меня за этим занятием – пришлось бы ссылаться на профессионализм писателя и жизненный опыт. Я чувствую, я знаю, я предвижу. Вряд ли я оправдался таким образом. Но этого не произошло. А в тот момент, который волею неотвратимой судьбы, вскроет эту запись, ты уже многое переживешь, многое одолеешь. Время перенесет тебя в мир иных ощущений, в мир иных ценностей. И ты поймешь и примешь мои сегодняшние поползновения. Хотя, вероятно, многое, по началу, тебе будет непонятно и больно. Впрочем, может быть я не совсем прав.
Почему тогда, заранее? – думаю, будет вопрос, который в первую очередь у тебя возникнет. Вероятно еще – как он мог? Мы   были счастливы, а он думал о таких запредельных вещах. Но ведь они случились эти запредельные события и, не сделав эту запись заранее, помочь тебе в момент, когда они происходили, или произошли, я был бы уже не в силах. Я много старше тебя, и я писатель. Смоделировав даже не возможную, а неотвратимую ситуацию, я должен был окунуться в нее, пропустить через себя, ощутить все болевые точки и, по мере сил облегчить, если не твое существование, хотя бы круг обязательств, которые, я точно знаю, ты на себя взвалишь. Точек этих – тьма. Все они с шипами – острые, и даже не жалящие, а рвущие. Понимание этого дает мне силы делать то, что я делаю сейчас. Твердо уверен, что я прав.
Всплывут мои записи, думаю, когда ты сама попытаешься сотворить нечто подобное. И первое, и второе неизбежно. Я слишком хорошо нас знаю. Так пусть мои старания пойдут в помощь тебе. К тому же, уж прости меня циника,  – это уникальная возможность взглянуть на любую ситуацию с двух позиций – с твоей и моей. Развести и снова свести наши переживания по каждому моменту, по каждой из проблем, пережитых и прожитых  нами. Не забывай, хорошая моя, при полном родстве душ, между нами огромное возрастное расстояние, которое, к моему удивлению, в основном, мы неплохо преодолевали.
Человеку отмерен его и только его век. Мой уже кончился. И именно благодаря тому, что по всем законам природы и справедливости, тебе еще жить и жить, придется тебе пройти через испытание вот такого, потустороннего общения со мной.
Как я тебя знаю, родная моя. Вот наговариваю этот текст и чувствую, как дрожит, как вибрирует каждая твоя клеточка, слушая меня. А ведь это будет не завтра. Никто не знает, когда это случится. Сколько времени  есть еще у нашего счастья?
А теперь, Варенька, будь умницей, будь сильной, успокойся. Выключи на время телевизор и приди в себя. Ты уже знаешь, о чем пойдет речь, и тебе нужно подготовиться к тому, чтобы нырнуть в ту нашу счастливую жизнь.
Варя нажала на пульт. Сердце в груди бухало, как  молот по наковальне.
Господи, опять он читает мои мысли. Стоило мне только взяться за дневник, как он тут же подхватил мои заботы. Мистика, какая то. Надо отвлечься, а то не долго и с ума сойти.
Варя попыталась встать на ноги, но кресло – его кресло, как видно, не хотело отпускать ее. Ноги подгибались и отказывались повиноваться. Обреченно вздохнув, Варя снова нажала на пульт.
Успокоилась немного, - улыбнулся с экрана Михаил. Ради бога, не думай, что мне нужно ворошить твои переживания. Больше всего на свете мне нужно сейчас, и нужно будет в тот момент, когда ты увидишь эти кадры, твое спокойствие, да и не только оно.
Понимаешь, Варенька, у меня почти ничего не осталось от Оли. Только ее дневник, пара новелл, ей посвященных, да пара десятков фотографий. Это все. Думал впереди еще уйма времени. Очень жалею об этом. Оля – целая жизнь для меня. Яркая, сильная, огромная. Оля изменила меня. Мало того, она  создала меня заново. Это невозможно представить. В это невозможно поверить, но это так. Ты это знаешь. Ты давно все очень глубоко и четко поняла. Она твоя бабушка, и в твоей жизни она тоже очень многое определила.
Дважды я ошибок не повторяю. Не хочу, чтобы ни для кого из нас уникальность, неповторимость наших с тобой отношений, той жизни – прекрасной жизни, прожитой вдвоем, осталась только в памяти. Память, порой, так ненадежна, и сильна  только своей эмоциональной составляющей. А кому потом перескажешь наши с тобой эмоции?
Я постараюсь.  Ведь что-то я еще могу.
И делаю я это исключительно для тебя. Ты молода. Твоя жизнь не вписывается ни в какие стандарты. И, чтобы быть понятой в этой жизни, хотя бы, своими детьми, тебе нужна моя помощь.

Тот  вечер,  он и сейчас у меня перед глазами. Какой великой силой мудрости и отваги наделил тебя господь, чтобы сделать то, что ты сделала, переступить через то, через что переступила ты.
Я пытался в кровати читать газету, но тщетно. В голове – мысли только о разговоре с твоей матерью. Как  ни старался их отогнать, какие аргументы не приводил – не помогало.
Для тебя не секрет, что с момента, когда ты появилась в этом  доме, я не мыслил жизни без тебя. И долго, очень долго ситуация была простой и все было объяснимо.
Однако, с некоторых пор, я стал ловить себя на том, что любой субъект мужского пола, подле тебя,   вызывает  у меня острую, болезненную реакцию неприятия. Кстати, как ни странно,  это касалось и твоего отца. Хотя, странного, как сейчас я понимаю, ничего тут нет, учитывая твое к нему отношение. Психология собственника, - думал я тогда, изрядно поругивая себя за это. Вспомнился разговор, который состоялся пару лет назад.
Меня удивляло, что в  возрасте, когда девочки предпочитают уже общество ровесников. и, особенно, мальчиков, ты, по прежнему, проводила свой досуг со мной. Однажды я спросил  об этом. Помню, как удивленно вздернула ты плечами.
Ты, что, дед? Интересней тебя я никого не встречала, и ближе тебя у меня никого нет. О чем разговор? Разве не понятно? Если встречу – тогда видно будет. Хотя конкурировать с тобой очень трудно.
В ответ я съерничал. Ты, похоже, поздновато выходишь из детского возраста, в определенном смысле. И, вдруг, острая боль прошила меня.  Кто-то ведь и в самом деле уведет у меня эту девочку, уже скоро уведет.
Начинаются отцовские комплексы, пытался я отмахнуться от этой мысли, но в голове уже тогда стучало – нет, не отцовские. Не отец ты ей.
Что со мной было, когда появился Юра Клюев – сказать не могу. Ты ребят  держала на расстоянии, а с ним вы очень сблизились. Помню Ваши споры, когда  приводила его к нам домой. Юра познакомился в Москве с акванавтами. Ребята увлеченные. Они и его заразили.  Кроме факультета океанологии в МГУ  в те дни ни о чем и не мечтал. Правда, взращенные амбиции, у него оставались. Стажироваться  собирался только в институте Кусто.
Отец из Женевы слал ему отчаянные письма. А Юра отмалчивался, считая, что  объясняй тут  – не объясняй, все равно не поймут.
Ты спорила с ним отчаянно. Иногда резко. Иногда очень убедительно.
А я сидел и любовался тобой. Как же  хороша была ты, когда волновалась. И вдруг, увидел глаза мальчика. Увидел, как он   смотрит на тебя,  как слушает.
Что ж, все правильно. Скоро пятнадцать. Год другой и упорхнет, гляди, птичка. Многие на нее уже заглядываются. Через пару лет совсем отбоя не будет, мелькнуло в мозгу. И, вдруг, резкий протест – не отпущу! Пускай живет, с кем захочет, но - здесь, в моем доме.
И тут, к моему ужасу, я понял, что эта ситуация  тоже невозможна, что не вынесу я никого рядом с тобой.
 Надо искать выход, пока не поздно, с отчаянием подумал  я. Правда, Юра, вдруг, внезапно исчез.  Ты молчала. Я не счел возможным спрашивать, что произошло между вами. Но проанализировать ситуацию я был обязан.
 Дело не в том, что вы много времени проводили вместе. Я видел, что общение доставляло удовольствие, и тебе, и ему, и от этого бесился.  Мне стоило огромных усилий держать себя в руках. Вечерами, в одиночестве я поносил себя последними словами, пытаясь разобраться в ситуации.  Но трезвости, а, главное, мужества, чтобы понять положение вещей, мне не хватало. И только слушая Татьяну в день твоего шестнадцатилетия, я понял, что ты дорога мне не только как родной человечек, выросший рядом, а, к позору, как я посчитал, моему, и как женщина, самая желанная женщина. Я осознал, что с большим трудом, годы,  подавлял в себе рвущееся вопреки здравому смыслу, и всем моим принципам - желание.
Ох, как  я испугался. Все две недели, до того благословенного вечера - только и мыслей – как отдалиться от тебя.
Вернуть родителям? Что-то ведь объяснять нужно, да так, чтобы никого не задеть, не обидеть. А тут еще твой характер. Ты бы мне этого не простила. Да и вряд ли так можно было что-то решить.
За границу послать – тоже не выход. Да и класс у тебя выпускной. Меня бы не поняли. Вообщем, я был в панике.
Если конкретно по ситуации. Я в кровати, в панике, наедине со своими проблемами. Не знал же, что к тому времени это были уже и твои проблемы.
Входишь ты. Без стука, немного растерянная, и, какая то загадочная.
Как сейчас помню. Не  глазами – я весь взметнулся к тебе.
Что случилось?  Варя, что случилось? Почему-то перешел на крик в тот момент.
Похоже, этот крик придал тебе сил.
Подошла ко мне близко, близко. Клянусь, в глазах твоих было столько мудрости и нежности, что я совсем растерялся.
Бедный, сказала ты, не спится, измучился совсем, Мишенька, мой. Впервые за много лкт  ты обратилась ко  мне по имени. Это невинное, казалось бы обстоятельство, повергло меня в ужас. События надвигались неотвратимо. Пожалуй, третий раз в жизни, предчувствие неотвратимой катастрофы полностью подавило меня. Хотя ситуации были разными, и разным оказался результат.
Ты присела на краешек кровати, взяла из рук газету, положила ее на пол и осторожно пальчиками прикоснулась к моим глазам. Я так и не понял, как наши взгляды поймали друг друга и губы потянулись навстречу.
Уйди, с мольбой, в последний момент, выдохнул я, чувствуя, что теряю все - здравый смысл, власть над собой,  а, главное, - тебя. Да, да, прошило тогда меня острое, больное чувство неотвратимой потери. 
Ты чуть-чуть отодвинулась, прикоснулась своей мягкой ладошкой к моей щеке и совершенно серьезно произнесла.
Миша, я никуда не уйду, я буду твоей женщиной.
Дальше – пропасть. Острое ощущение того, что или ты, или я не правильно понимаем значение твоих  этих слов, и наших уже совместных действий. Хотя, в подсознание ко мне уже залезла коварная мыслишка о неизбежности, и еще там присутствовало ожидание катастрофы. Мы были в разной степени готовности к ситуации. Ты мучилась, боялась, но ждала. А я мучился, боялся, и всеми силами противился ей.
Варенок, даже тебе, думаю, трудно представить ту сумятицу, тот вихрь мыслей и чувств, всколыхнувшихся в моем мозгу в тот миг. От  полного неприятия и ожесточения, до невыразимого восторга.
Но, похоже, в твоем ожидании вызрело руководство к действию. Ты намертво замкнула мой взгляд. И неожиданное чувство узнавания вынырнуло откуда-то из глубинных тайников моей души. Варя, ты очень похожа на свою бабушку. И я ничего не смог с собой поделать. Я потянулся к этому взгляду, потянулся к тебе.
Как мне сейчас кажется, в первый момент меня переполняла не страсть, а нежность и благодарность к тебе. Суть даже не в том, что ты была моей первой женщиной после потери. Ты вытащила меня из пучины равнодушия к себе.  Ты вытащила меня из того жуткого, мрачного тупика, в который я сам себя загнал.
Варя нажала на пульт. Ей нужно было  окунуться в свои воспоминания,  ощущений и чувств того момента. Себя, себя необходимо было услышать. Вспомнить, что чувствовала она и, что говорила.
Когда все произошло, Михаил ужасно испугался.
Господи, да ты же девочка. Как я мог? Как, вообще я мог? Такому нет и не может быть прощения! Ты сел и схватился за голову.
А я счастливо рассмеялась. Нет, скажи, а как же ты не мог?  Я приподнялась и заглянула тебе в глаза. В них вскипали слезы отчаяния.
Господи, не как ты –  не в суе, я упоминаю, а в благодарность. Я очень счастлива, очень, очень - сказала я, губами осушая влагу твоих мучений. 
Как у других – не знаю. У меня значительней, прекрасней и желанней,  ничего  не было. А то, что ты у меня первый – не переживай. Хотела приобрести хоть какой-то опыт, но бесполезно. Моим мужчиной мог быть только ты. Если б ты знал, сколько лет я мечтала, о том, чтобы это стало возможным. Не смей так переживать! - Варя сделала ударение на слове – так.  Ты же любишь меня. Я поняла это гораздо раньше, чем ты – инженер человеческих  душ докопался до того, что творится в недрах Вашего умудренного существа.
Надо же, я еще могла ерничать в такой момент. То, что произошло, не страшно, а прекрасно. Ты  меня любишь, и уже давно. Сколько можно жить с зашоренными глазами? Не видеть, что творится со мной, а, главное, - с тобой? И, ведь, совсем близко ты подходил к нашим проблемам в своих вопросах, а понять, что к чему было слабо. Родительские инстинкты и амбиции свет тебе застили. А, ведь, не родитель ты мне. И никакого кровосмешения у нас не будет. Ты много жил и много чувствовал, так посмотри правде в глаза? Ведь любишь меня? Как единственную женщину – любишь? Ну, ответь мне, ну наберись смелости. В словах моих, как сейчас помню, звучала требовательная мольба.
Твое лицо посветлело, потом радостно озарилось. Да, Варенька, да! Варенок мой, ты, действительно, любимая, единственная женщина. Осел я, глупый незрячий осел. Но ведь ты совсем девочка. И обязательства у меня перед тобой и твоими родителями.
А это здесь причем? Выполняй, пожалуйста, свои обязательства. И не только перед ними, перед своими будущими детьми, кстати, тоже.

Я взяла в руки твое сокровище и стала его ласкать, наговаривая какую-то глупость, вроде того - бедненький  после бабули тебя никто не любил. Теперь ты мой, ты принадлежишь только мне. Ты дашь мне сына. Самого талантливого, самого умного сына на свете. Ведь у него такой замечательный отец.
Догадывалась, что провоцирую тебя и все-таки, взрыв  был для меня неожиданным. Ты вдавил меня в кровать и обрушился всей мощью изголодавшегося тела. Но странное дело, немного испугавшись вначале, я вскоре уловила твой ритм и буквально слилась с тобой в едином первородном экстазе, испытывая самые необузданные, необыкновенные  ощущения любви и греха.  Вот тогда я узнала – какое счастье быть женщиной. По сей день я бесконечно благодарна за дарованное мне тобой открытие.
Секс – это очень мощно. Любого, кто впервые прошел через это он потрясает. Если же ему предшествовало сильное чувство и долгое ожидание, - он, как озарение, ниспосланное свыше, как вознаграждение, как ощущение смысла жизни.
А ты вновь испугался. Я поняла это сразу.  Мне было это забавно, но я понимала, что тебя надо успокоить. Просто отсечь такие мысли на будущее. Не должны они нам мешать в дальнейшем, а, значит отравлять жизнь.
Родной мой. Я впервые озвучила это обращение, с которым уже много лет обращалась к тебе. После бабушки только я могла быть твоей женщиной. Помнишь, мать заговорила о мачехе?  Такого расклада в принципе не могло быть. Я бы постаралась это отследить. Думаю, пошла бы на многое. Но этого не случилось. Не могло  и не должно быть никого кроме меня. Ты сам это прекрасно чувствуешь. И отбрось, пожалуйста, быстрее свои комплексы. Иначе они будут мешать нам жить.  Мы все делаем правильно.
Да, подумала Варя, мы сделали самый правильный шаг в нашей жизни. И никогда о нем не пожалели.
Она снова включила кассету. Господи, какое счастье видеть, как вживую,  такое знакомое, такое родное лицо, новым ощущением отдалось в душе.
Отчетливо помню то, первое утро. Я едва дождался рассвета. Почти не спал, продолжал Михаил. Мысли и чувства бурлили во мне, как в вулкане – самые противоречивые. К восторгу примешивался ужас. Блаженство и душевный подъем переплетались с чувством вины и, я бы даже сказал – отчаяния. И одновременно росло убеждение, что наш это путь, что иначе, вероятно, и быть не могло. То, что ты говорила накануне, высветило мне суть ситуации. В то утро я был очень невысокого мнения о своей интуиции, возрастной мудрости и писательской прозорливости.
Ты открыла глаза и увидела цветы. Успел-таки  я за ними смотаться до твоего пробуждения и скупил почти весь магазин.
Восторг был неописуем. Как маленький ребенок,  нагишом ты скакала на кровати и смеялась. Боже, как замечательно ты тогда смеялась. А мне снова стало грустно. Девочка, ведь девочка совсем еще, невольно вырвалось у меня. Ведь только две недели назад обещал я твоей матери начать присматривать тебе жениха.
Быстро же ты его нашел, со счастливым смехом констатировала ты.
Варя, твоя мама тогда сказала: Я Вам доверяю. А, я?..
Правильно, умница, мамочка. Я тоже тебе доверяю, съерничила ты. То-то я заметила тем вечером, что ты стал мрачнее тучи и валидол глотал.  Ревность не обманешь. Мысли свои обмануть можно, а ревность – нет. А ты до сих пор: А, я? А, я?
Ну, вот, что, попытался повернуть разговор в серьезное русло. Кончай ребячиться. Нас ждут серьезные дела. Приводи себя в порядок. Мы едем к твоим родителям. Кидаемся в ноги, как в старые, добрые времена, просим прощения и благословения. Попытаемся их убедить в том, что это не спонтанный шаг, что все это выношено и выстрадано. Поверь мне, сделать нам это будет очень не просто. Сегодня же еще надо успеть в загс. Тянуть с оформлением наших отношений я не хочу, да и права не имею.
Варенька, я до сих пор удивляюсь твоей реакции. Ты глянула на меня своими широко раскрытыми бездонными  глазищами, и медленно опустилась на корточки.
Ты, что? Не очень тактично покрутив пальцем у виска, спросила, - совсем ку-ку?
Меня даже покоробило. Варя, что за жаргон? Да еще в такой момент.
Ну, уж нет! Ты уже высказался. Теперь изволь выслушать меня. 
В твоих словах, а, главное, в глазах читалась неожиданная для меня агрессивная напористость.
Ничего из того, что ты предлагаешь, мы делать не будем.
Родители не поймут. Ситуация счастливая, а они воспримут ее трагично. Кому и зачем это нужно? Нам это точно ник чему – ни тебе, ни мне.
Варя снова переключилась на свои мысли, отключив телевизор.
Помню, тот момент, я была неожиданно неприятно озадачена, что приходится еще что-то тебе объяснять. Молодая была, глупая. Где мне было влезть в твою шкуру, да еще в такой нестандартный, эмоциональный момент? Варя тяжело вздохнула. Хотя, по сути, она была права. Варя уверена в этом и по сей день.
Что же я ему сказала тогда? Ведь нашла же слова – убедила. И только она об этом подумала, вся картина встала у нее перед глазами.
Помню, -  была очень серьезна. Как-то глубоко изнутри серьезна.
Миша, сказала я тогда, твоей последней женой должна и может быть только моя бабушка. Так должно быть и по уму, и по сердцу. Я же не хочу когда-нибудь стать вдовой великого писателя.
Варя, но ты же хочешь иметь детей?
Хочешь – не то слово, Мишенька, ответила я. Я обязана их иметь от тебя. Считай, - это самая заветная моя мечта и мое предназначение.  Тебе, как опекуну придется их  усыновить. Надо будет сделать так, чтобы не возникло лишних вопросов. Думаю, это будет не сложно. С моим независимым характером, нагулять ребенка – ожидаемо. Не потому, что испорченная – нет. Все знают, что это не так. Захотела ребенка. По-моему, законное женское желание. Мужа еще суметь найти надо, с моими-то запросами. Эти две проблемы у меня никак не увязаны. Поверь, так будет меньше трескотни вокруг  наших детей. Гораздо меньше, чем, если бы ты озвучил наши отношения оформлением.  Меня, лично, сплетни не волнуют. Мне завидовать нужно. У меня должен быть ребенок, твой ребенок! Господи, все на свете бы отдала, чтобы наше маленькое чудо появилось на свет. Вот его от ненужных толков оградить хотелось бы.
Варя, - ты не от мира всего. А родители? Ты о них забыла? Довольно резко оборвал меня ты. Похоже, мои соображения вызывали у тебя интуитивный протест.
Не забыла, Мишенька, не забыла. Просто расставила приоритеты. Конечно, их пожалеть можно. Но тут уж ничего не поделаешь. Судьба у них такая. Маме тебе придется поплакаться. Не уследил, мол, доверял, мол, слишком девочке.  Она ведь не на луне живет – такую ситуацию просчитать  не сложно.  Поверит. Тем более что она считает, что ты, в значительной степени, живешь в мире своих персонажей. Иначе, не писал бы так.
Переживать будет, конечно, но успокоится, узнав, что у детей будет твоя фамилия. Она у меня дама с амбициями.
Отец разберется. Я  надолго задумалась, пытаясь представить папину реакцию. Да, он поймет, все поймет. Он давно чувствует, что ты для меня много значишь. Однажды, даже пытался заговорить на эту тему. Он очень ранимый и очень меня любит. Именно поэтому, хоть ему и будет больно,  мешать не станет.
Так, что никаких оргвыводов и никаких оргмероприятий, весело закончила  я. Наша перспектива – завести ребенка, наша ближайшая цель – еженощно этому способствовать.
Включив магнитофон, Варя некоторое время внимательно вслушивалась в слова мужа, сверяя со своими воспоминаниями.
Родная моя, услышала она. В голове у меня был сумбур. Я до сих пор не уверен, что правильно поступил, пойдя у тебя на поводу. Статус жены известного писателя, сейчас, тебе не повредил бы. Кто знает, какие проблемы еще возникнут?
И еще. Я очень испугался прорвавшегося и вышедшего из-под контроля темперамента. Обуздать себя я не мог. Это было выше моих сил. Хотя, если быть честным, ты меня здорово провоцировала.
Однако время шло, и сомнения сменялись уверенностью, что мы поступаем правильно. Значит так угодно судьбе.
Видела бы ты себя со стороны в тот последний выпускной год. Летала, как на крыльях, из глаз бил сильный, яростный, радостный свет.
 Представь себе картину. Идешь  по улице, и вслед тебе все с улыбкой оборачиваются, взглядами провожая. Никому, что интересно, в голову не придет  встать у тебя на пути. Ты прекрасна, как мадонна, величественна, как королева, недоступна, как богиня. Ты вся – ожидание радости, и синоним счастья. Я не мог этого не видеть, не почувствовать. Я не мог не быть в счастье вместе с тобой.
Вот тогда-то я снова начал писать. Во мне возродилась та сладко- мучительная тяга к перу, которая, как болезнь преследует настоящего писателя всю его жизнь.  Если она исчезает, значит, писатель кончился.
Все годы после Олиной кончины, я был знаменитым автором, залуженным лауреатом, и можно еще много говорить кем и каким, но правда жизни состояла  в том, что был я бывшим.
Ты оживила меня, вернула мне творческое вдохновение. Сначала – три маленькие новеллы, посвященные тебе. Начало обязано было быть связанным с тобой.
Дальше – больше. Зарисовок накопилось много. Посмотрел, поработал. Получилась повесть – «Городская сказка». Твоя любимая «Городская сказка». Да, да – она была первой. Такая небольшая, но достаточно емкая, глубокая и, в то же время, – изящная.
И пошли этапы моего выздоровления. Сначала радость от работы, потом захотелось иметь читателя.
Отнес повесть в редакцию, где, как я думал, меня не должны были бы узнать, и оставил у секретаря, записав только номер нового мобильника.
Через пять дней примчался Стас. Сказать, что мне не очень хотелось его видеть – это, значит, ничего не сказать.
Сложно у нас с ним все – ты это знаешь. А тут я еще очень боялся его проницательности. Хотя сейчас, думаю, – а почему? Разве мы не знали с самого начала, что  мало кого нам обмануть  удастся? Да и зачем?
Конечно же, Стас все понял. Он напрямик спросил: «Это, Варя, да?  Знаешь, Зимин»,- сказал он мне. «Слышал я, что бывают роковые женщины, даже встречал таковых, но женщины, так зримо приносящие удачу и счастье – это для меня откровение. Мы с ума все посходили, читая твою повесть. Так современно, так ярко, так потрясающе пронзительно она написана».
Не помню, что я ему ответил, но его слова запомнил очень хорошо. Они многое обозначили.
«По какому такому закону справедливости, твою жизнь осветили целых две такие женщины. Их в мире, наверняка. – одна на миллиард. И две из них достались тебе.  Непостижимо. Хотя, Варя, пожалуй, была тебе завешана, и предназначена тебе с того момента, как вступила в твой дом. И только она. Никакую другую женщину, после Ольги, ты в свою жизнь не пустил бы. Мелькали у меня такие мысли. Очень многое Варя взяла от своей бабки».
Видишь, родная моя, Стас оказался прозорливей меня. Я это к тому так длинно тебе рассказал, чтобы ты знала – к нему можно обратиться со всем. Он все про тебя знает. Он костьми ляжет, если тебе будет нужно. Мало ли, как фишка выпадет. Твои приоритеты для него будут важнее собственных, важнее всего на свете. К этому подвела его жизнь.
Все. Варя выключила телевизор. На сегодня хватит. Надо привести  мысли и чувства в порядок. Затея с дневником оказалась лишней. Миша проделал за нее эту работу. Да, Миша! Даже сейчас – Миша!
Нужно только сопоставить ощущения.
 Мишутку пора кормить,  Оля ждет. Обещала свозить ее в Царицынский парк. Красивое место. Разрушенный главный дворец впечатления не портит, как ни странно. Русская планировка ансамбля отзвук в душе находит. Время, только,  неподходящее – март.  Раньше надо было. Теперь – до  новой  зимы  лучше подождать. Ляжет снег – другое дело. Зимой там необыкновенно. Заснеженные деревья, морозная дымка. Очень похоже на сказку.  Зимой,  вообще, хорошо в лесу. Трогательная, исконно русская красота отличает зимний лес. Дышится  легко, и душе хорошо. За границей все не то. Что уж говорить о жарких странах.  Швеция, вроде бы северная страна, и то, или снега не видно – убирают его, или деревья стриженные.
Господи, что это со мной? Варя резко поднялась с кресла. Детей полдня не видела, забот по горло, а я тут о зиме размышляю.
Ступив за дверь кабинета, Варя сразу окунулась в мир звуков и запахов, которые наполнили ее радостью. Квартиру, в которой  грудной ребенок, всегда отличишь по атмосфере.
Маленький мой. Какой же ты крохотный, в который раз мелькнуло у матери, когда она подносила сына к груди. Каждый раз, когда его  ротик, чмокая, прикасался к ней, все Варино существо наполнялось такой пронзительной нежностью, что часто слезы выступали на глазах. Она шептала глупые ласковые слова, неизвестно чему улыбаясь. Какое счастье быть матерью, думала Варя, во время кормления, одновременно внимательно поглядывая на Олю. Девочка  всегда  в такие минуты  была рядом.
Что бы это значило? Вероятно, неосознанно хочет быть сопричастной в ощущениях.
Сейчас, солнышко мое, сказала ей мать. Мишутка уснет, и я в твоем распоряжении.
Вот ведь как распорядилась жизнь. Сиротами придется расти  ее детям. Оленьке  четыре с не большим  годочков  выпало счастье жить и расти  рядом со своим замечательным отцом. Мишутка будет знать о нем только из моих рассказов.
Не дам, девочка, я тебе его забыть, не позволю. Одни только сказки, которые он тебе насочинял, уже память поддержат. Ты же, бесенок такой, с этими сказками ему прохода не давала. Только он от работы оторвется – ты тут, как тут. Залезешь к нему на колени и ждешь. И не важно тебе, устал ли он, чем мысли заняты. Не твое это дело. Нормальный детский эгоизм требует свое. Думай, приказывала ты. И рождался новый сюжет.
Ну, чтобы мне взять в привычку записывать их? Как много упущено. Как беззаботно транжирили мы богатство, которым обладали. Сейчас уже не вернешь. Миша считал это несерьезной забавой, а моего опыта и мудрости не хватило. Мишутке придется расти на чужой литературе и без щедрого внимания, которым бы наделил его отец.
 Все он замечал. Первым оценил замечательный дочкин слух. Нас с ним этим тоже бог не обидел, но Оля - это совсем иное. Девочка слышит такие звуковые нюансы, что мне, порой, становится страшно.
Помню,  обсудили мы с Мишей, что с этим делать. Подрастет немного, надо конкретней разбираться, сказал он тогда. А пока попробуй-ка научить ее грамоте. Оля в любом звуке нюансы чувствует. Надо это использовать.
С этого начались наши занятия.  Для Оли это была игра. Она чувствовала музыку каждого звука, куда лучше меня. Сначала гласные, потом согласные, потом слога, потом слова. Сейчас ребенок осваивает уже третий язык, получая от этого несказанное удовольствие. И я вместе с ней вспоминаю французский.
Сейчас, сейчас. Варя положила засыпающего Мишутку в кроватку. Спи, сыночек. Вся твоя сила  во сне.
Она взяла дочку за руку и повела в   комнату,  специально подготовленную для занятий.
Оля, что с тобой? О чем ты думаешь? – удивленно спросила мать, обнаружив, что девочка никак не может сосредоточиться.
Девочка затравленно глянула на нее своими огромными глазами, в которых закипали слезы. Встретившись с дочерью взглядом, Варя нырнула в пучину детского горя и испугалась.
Что с тобой? Ну, что случилось? – ласково спрашивала она, привлекая к себе девочку.
Зачем, зачем ты меня обманула?- всхлипывая, сквозь слезы спросила Оля. Варя даже отстранилась от неожиданности. О чем, ты?
Зачем ты сказала, что папы больше нет? Я сама, сама слышала, как он разговаривал с тобой в кабинете.
Бедный ребенок. Варя пришла в ужас. Что тебе пришлось пережить? Даже страшно подумать.
Урок мне впредь. Как же я могла упустить, что Оля с ее слухом обязательно среагирует на знакомые обертона.
Доченька, Варя ласково вытерла крупные слезы, бежавшие по щекам девочки, - это магнитофон. Папа записал на кассету то важное, что хотел сказать нам после своего ухода.
Да? Оля какое – то время недоверчиво смотрела на мать, после чего облечено сквозь слезы улыбнулась. Мама, я не подслушивала. Я услышала, и ноги сами  потащили меня к кабинету.
Да что, ты? Я не сержусь, я представляю, как это было, Варя привлекла дочь к себе. Я себя ругаю. От таких переживаний я должна была тебя оградить.
Можно я вместе с тобой посмотрю кассеты? – в глазах девочки читалась мольба.
Немного позже, доченька. Я только начала разбирать  папин архив. То, что   просматриваю сейчас, обращено ко мне лично. Это касается  того времени, когда тебя еще не было.
Папа у нас необыкновенный и ему есть, что сказать мне. Для тебя он тоже найдет слова. И уж они, поверь мне, будут обращены только к тебе. Наверняка это будут такие слова, которые ты никогда в жизни не забудешь. А я прослежу за тем, чтобы ты услышала все, предназначенное тебе.
Мне сейчас очень нелегко. Это трудно, общаться с родным человеком, который, хотя ушел из жизни, тебе по прежнему очень дорог. Человек, с которым тебя связывает все самое главное в жизни. Я никогда не забуду нашего папу, и, думаю, ты тоже, хотя ты еще совсем маленькая. Тебе тоже будет трудно общаться с ним через магнитофон.
Оля серьезно глянула на мать и сказала. Я знаю.
Это очень, очень скоро произойдет, поверь мне. Варе, в этот момент,  абсолютное доверие девочки было необходимо. Ты веришь мне, - мать с тревогой заглядывала дочке в глаза.
Да, очень верю, проговорила Оля и добавила: Давай заниматься.
Они провозились почти всю вторую половину дня.
Все. Идите с няней на улицу. Подруги твои уже во дворе.
Жильцы их элитного дома организовали импровизированный детский сад.  Дети теперь гуляли под присмотром очень неплохих педагогов. Варя не единожды наблюдала, как две женщины общаются и управляются с детьми, и осталась довольна.
К следующей осени дочь тоже туда определю, решила она для себя. К шести годам у нее должны уже быть и первые друзья, и первые привязанности, и первые поклонники.
Девочка моя. Первая моя ласточка. Думала мать, глядя вслед уходящей дочери. Такая желанная. Если бы ты знала, как много проблем всколыхнула, подняла, принесла ты своим появлением.

Снова нахлынули воспоминания.
Как же все это описать, систематизировать? Сложно, очень сложно ей казалось в тот момент писать, сопоставляя ощущения двух человек.
Все надо делать иначе, решила она. Просмотреть постепенно Мишин материал, тезисно отмечая важные моменты, продумать, вспомнить, пропустить все через себя и записать все в третьем лице, опуская сложности восприятия настоящего момента. Ее нынешние переживания уходят за рамки, прожитой с Михаилом жизни. Они касаются только ее, и уже никого больше. Так она дальше и поступала.
 Постепенно выстроилось повествование, которое заполнило ее дневник. Видео материалы, посчитала она, адресованы лично ей. Никто, в ближайшем будущем, кроме нее не имеет на них никакого права. После работы с ними Варя отнесла кассеты и диски  в банк и закрыла на пятьдесят лет. Оставила только то, что предназначалось Оле и Стасу.
Все написанное дальше – страницы Вариного дневника, в которых от третьего лица изложено повествование жизни этой женщины и ее близких.

За месяц до окончания школы. Варя узнала, что беременна. Домой летела, как на крыльях.
С порога закричала: Миша, Зимин, ты будешь отцом. У нас будет сын, Миша! Ну, где же, ты, Миша.  Хочу слышать твой щенячий восторг. Однако, взрыва восторга  она не услышала.
Михаил встретил ее таким серьезным взглядом, что Варя поначалу  растерялась.
Расшумелась трещотка, проговорил он немного ворчливо,  нежно привлекая  ее к себе. Ты не выстраивай ситуацию под свое видение.
Во-первых, я больше хочу девочку, такую, как ты, и похожую на твою бабушку. А во-вторых, радость моя, нам предстоит серьезный разговор. Успокойся, возьми себя в руки. Мне нужно, чтобы ты меня выслушала, и все правильно поняла.
Как? Варя была в растерянности. Ты не хочешь поцеловать меня за такую новость?
Целовать тебя мне всегда хочется, и новость, действительно, отличная. Зимин взял ее руку и начал целовать каждый пальчик в отдельности. Однако, сейчас я взываю к твоему здравому смыслу.
Немного растерянная и чуть-чуть обиженная, Варя выдернула руку, села на стул, как школьница, сдвинув колени, всем своим видом выражая недовольное ожидание.
Месяца через полтора, после  окончания тобой  школы, мы уедем за границу. Постарайся к этому времени решить проблемы, которые у тебя накопились.
Куда? Варя подскочила. В Швейцарию?
Нет, покачал головой Михаил. Думаю – в Швецию, но это надо еще уточнить.
Зачем? Варю тревожил, как тон, так и направление разговора.
Чтобы сберечь вас, мое сокровище. Тебя будут наблюдать лучшие врачи, в самом подходящем климате. Я же постараюсь стать очень заботливой и самой бдительной сиделкой. За тобой нежен глаз, да глаз.
Наручники уже приготовил? – дерзко вскинув голову, спросила Варя. Очень неуютно было ей в данный момент
Не ерничай, Варвара, резко оборвал  ее Михаил. Это еще не все,- значительно мягче, как бы в раздумье продолжал он. Ты кончаешь школу. На этом перекрестке, определяются судьбы. Ответственность за твою судьбу лежит на мне. В Швеции ты будешь учиться. Мне предстоит поставить тебя на ноги. Возможности у тебя огромные, но тебе надо сориентироваться, чтобы как можно полнее их реализовать. Мы уже говорили об этом. Что ты надумала по этому поводу? Выкладывай свои мысли. Кем ты себя видишь в жизни?
Матерью. Живо ответила Варя.
Не ребячься. Это давно мне известно. Десятилетняя Варенька в  еще Женеве  озвучила. Нынче твое желание, думаю, только окрепло. Так, что не обсуждается.
 На кого бы ты хотела выучиться?
Варя с трудом принимала заданный Зиминым тон.
Давай в другой раз, Миш, а?
Нет! Зимин даже стукнул кулаком по столу.
Ладно, - Варя поняла, что ей придется вписаться в предложенный сценарий.
Не знаю, тихо  произнесла она. Обида все еще не отпускала ее, мешая понять и принять, предложенный Зиминым тон и направление разговора. Не знаю, смахнув набегающие слезы, - продолжала она.  Хочу ли я этого или не очень, но почти уверена, что из меня получился бы неплохой журналист.
Михаил ласково улыбался ей глазами. Он был мудрым, очень взрослым и понимал, что эмоциональная поддержка сейчас его девочке нужна, как никогда.
Что за слезы? Все хорошо, все просто замечательно, нежно привлекая к себе Варю, ласково проговорил он.
Тепло, но, на мой взгляд, в точку ты не попала. Слог у тебя хороший, мысли взвешенные – писать, думаю, в твоих силах. Но журналист – очень жесткая  и опасная профессия. Ничто не убедит меня, что ты сможешь стать посторонним наблюдателем. В тебе очень развито чувство сопереживания, даже, если хочешь, – причастности ко всему, с чем имеешь дело. С журналистикой твои возможности пересекаются, но не совпадают.
Зимин ловил выражение Вариных глаз. Он лукавил, и боялся, что Варя поймет и уличит его в этом. Настоящих журналистов профессия часто бросала в  самые экстремальные, больные точки планеты. И только сподвижники, люди всей душой принимающие чужую беду, становились ассами репортажей – настоящими профессионалами. Михаил предполагал возможность такого выбора, и, взвешивая аргументы за и против, отверг этот путь. Пустить свою девочку в плавание по этому очень опасному морю событий и страстей, было выше его сил.
Очерки, правда, у тебя получаться будут, - увел он разговор в сторону, радуясь, что не услышал возражений, -  но это не благодарный хлеб.
Думаю, тебя надо профессионально ориентировать на литератора. Это нелегкий труд, но у тебя, наверняка, получится. Кстати, ты допустишь меня когда-нибудь к ящику своего стола? Зимин лукаво посмотрел на Варю.
Краска бросилась ей в лицо. Ты читал?
Обижаешь. Но кое-что слышал, когда ты читала Юре. Услышал случайно. А дальше, признаюсь, – был грех, подслушивал под дверью. До сих пор стыдно. Не мог с собой совладать – проняла ты меня. Значит, есть в тебе искра божья. На самотек нельзя только процесс пускать. Неважно, что будешь писать – романы, или тексты для шлягеров. Нужно научить тебя  по настоящему работать с собственными мыслями и бумагой.
Кстати, знаешь, когда впервые такая мысль посетила меня? Помнишь, в Женеве  дала  письмо к отцу. Я читал послание десятилетней девочки и поражался тому, как сумела ты на этом маленьком листочке так пронзительно отразить свой богатый внутренний мир.
Варя вспыхнула. Ей  приятно было  слышать такую оценку тому, давнему письму. Однако она возразила.
А зачем этому учиться? Это или есть, или же нет. Ты, вот, тоже не учился на писателя? Я и не представляю, чтобы нашелся человек, у которого ты мог чему – то в своей профессии научиться.
Зимин улыбнулся и покачал головой. Даешь понять, Варенок, нашу разницу в возрасте. Очень уж молодость нетерпеливая.
Мать твоя права. Мудрости тебе еще не хватает. Слушай тогда, что старшие говорят, а то за эти недели последние  признаки подобострастного почитания в тебе испарились, шуткой попытался Михаил смягчить свою речь наставника. Варя в его жизни пребывала уже в разных ипостасях.
За свою уже очень не короткую жизнь, я всегда старался постигать опыт чужих интеллектов. Поэтому и тянуло меня всегда к личностям. Я, конечно, самоучка. И в этом моя слабость. Возможности моей реализации ограничены, я в этом твердо убежден. Но в этом  и сила. Когда в мою жизнь вошла твоя бабушка, появился совершенно иной движитель творчества. Он не укладывался ни в какие каноны. Будь у меня классическая школа, она связала бы меня по рукам и ногам. Но это все из ряда вон. Без Оли, я вообще был бы посредственностью, и в литературе, и в жизни. Вы с бабушкой вскрыли пласт моих способностей. А сколько их у меня этих пластов,  – тайна покрытая мраком. И тут сказывается отсутствие профессионализма.
Учителей тебе присмотрю сам. Надо, чтобы ты их заинтересовала.
Да? И как же? – ехидно спросила Варя.
Брось ерничать, сколько раз тебе говорить. Должна бы уже понять, серьезность того, что мы сейчас обсуждаем.
Ты говоришь, как посторонний, Миша. Мне это обидно. Сам-то ты будешь меня учить?
Я буду всегда присутствовать в твоем познании. Понимаешь, Варенок, тебя должны научить сконцентрировано и, одновременно, образно выражать подмеченную мысль. Можно сказать правильно и емко, можно талантливо, а можно тем единственным вариантом, альтернативы которому нет. Шлифовкой мастерства, мы будем заниматься вместе. Для меня это тоже школа, думаю, небесполезная. Из-за тебя хотя бы.
 Ну, все. Я все поняла. Варя вскочила. Я жду охов и восторгов, как в фильмах, а ты чуть ли не лекции с нотациями взялся мне читать.  Ну? Она придвинулась к Михаилу, соблазнительно вытянув губы.
Баранки гну. Сиди смирно и не провоцируй меня. Все равно, пока не выложу тебе нашу программу, в изменившихся обстоятельствах, ты меня не собьешь.
После того, как Варя покорно и даже обреченно опустилась в кресло, Михаил заговорил очень тихо и очень напряженно.
Варюха, почти шепотом проговорил  он, взяв ее ладошки в свои руки  внимательно, но строго глядя ей в глаза, взываю к твоей любви, мужеству и мудрости.  В нашей с тобой ситуации, об этом трудно говорить, но куда труднее решиться на это.
С завтрашнего дня вместе мы не спим.
Это еще почему? Варя сорвалась на истерический крик. Все в ней восстало против такой постановки вопроса.
Придется выбирать. Или ты без риска вынашиваешь ребенка, или же, отдаешься на волю обстоятельств. Любая взрослая женщина, забеременев, попадает в группу риска. И не каждой, поверь мне, удается благополучно довести ситуацию до счастливого конца.  Тебе еще нет семнадцати. Мне нужно уберечь тебя от всяких случайностей.  Я приложу все силы, чтобы через восемь месяцев у нас с тобой родился ребенок, и чтобы ты, при этом, была молодой, здоровой и прекрасной матерью. Пойми это. И не вздумай меня провоцировать. Иначе мне придется продумывать варианты виртуального присутствия. Это не принесет ни пользы, ни радости ни тебе, ни мне. Ты поняла меня, ласточка моя? Зимин напряженно ждал ответа.
Варя, которая давно уже слушала его с опущенной головой, внезапно вскинула на него лукавый, горящий взгляд.
Ты, вроде сказал с завтрашнего дня, или мне это показалось?
Чертенок, ты. Ну как с тобой разговаривать? Даже в подсознание ко мне залезаешь.
Действительно, сегодня я хочу исполнить одну вещь. Задумал я ее давно. Хотел бабушке твоей в день ее рождения такой сюрприз устроить. Не получилось. Обстоятельства так сложились. Осталось чувство не исполненного долга. Сегодня буду его возвращать тебе.
Ты наверняка помнишь тот последний Олин день рождения. У тебя были благие и очень интересные намерения. Были они и у меня.
Собирался с утра увезти ее в одно место. Знаю я каньон в Пермской области. На самолете – час туда, час – обратно.
Бабушка твоя очень любила искать и находить натуральные камни. Если бы раньше она ступила на стезю геолога, получился бы из нее этакий поэт – геолог – романтик.
Вот и хотел я запустить ее в этот каньон. Развлечения хватило бы на целый день. Полагал, что к вечеру она, с ног валилась бы от усталости. Знаешь, такая счастливая изможденность, когда – сил никаких, а на душе радость. Именно такого состояния я и добивался. А уж после этого и предполагался бы ей сюрприз, который сегодня подарю тебе.
Ты, что? Михаил споткнулся о Варин взгляд. Он упустил момент, когда его монолог перешел в какое-то другое качество.
Варя побледнела. А из сухих, сверкающих нездоровым блеском глаз, рвалась наружу кричащая боль.
Ты любишь бабушку, я поняла. Она – большая часть тебя и сейчас. Вся память в ней. А я, так, - уголок, да и то, только потому, что похожа на нее многим.
Зимин ужаснулся. Боже, какой я дурак. Первое, о чем должен был подумать, как исключить даже намек, на возможную, даже мимолетную ревность.
Он взял в руки Варино лицо, и, глядя в глаза очень проникновенно, очень серьезно, и, одновременно, строго сказал.
Как ты могла? Ты же читаешь мои мысли, ты все про меня знаешь.
Никогда, слышишь, никогда не ревнуй меня к бабушке. Ты не уголок. Ты – продолжение ее. Не было бы ее – тебя  бы тоже – не было.
Безусловно, вся эмоциональная память, связанная с ней – жива, но она очень давно увязана с тобой, она перетекает на тебя, и идет дальше, озаряя, подсвечивая уже нашу с тобой жизнь.
Если ты будешь ревновать, то загонишь нас обоих в тупик. Это будет катастрофа, неоправданная, жуткая катастрофа.
Ситуация же счастливая, пойми ты это. Она раскроет внутренние возможности, как твои, так и мои. Уж это, поверь мне, теперь я знаю точно.
Ты, умница. Сама все это понимаешь, ведь, правда, же? Он улыбнулся, заглядывая в оттаивающие глаза.
Я виноват. Ты сегодня ждала от меня взрыва радости, особого внимания. И ты имеешь на это право. А я тут со своим практицизмом, да еще в воспоминания ударился.
Так вот, моя девочка, я счастлив, я безмерно счастлив. И не практицизм мной руководил, а мысли, замкнутые исключительно на тебе.
Историю с каньоном рассказал, чтобы ты перенесла то, что предстоит тебе ощутить не как одно ранее еще не испытанное удовольствие, а как желанное удовольствие, вызревшее в бабкиной ауре и волей судьбы доставшееся тебе.
Заинтриговал, сказала Варя. Она понимала, что Михаил прав, поэтому довольно быстро поборола так неуместно прорвавшееся чувство. Сейчас ею владело любопытство.
Ну, все, - сказал Михаил. Ты успокоилась – а это уже хорошо. Пообедаем, а потом ты оденешь халат. Я тоже переоденусь.
И что это значит? – спросила Варя на пороге ванной комнаты. 
Любопытной Варваре на базаре нос оторвали, - отшутился Михаил
Помоги лучше.  Поставь-ка в ванну нагреватели.
 Да? Брови у Вари выгнулись дугой, и взметнулись вверх. Ничего не понимаю.
Терпение, Михаил щелкнул ее по носу. Он вышел и через несколько минут возвратился, толкая перед собой телегу, уставленную картонными коробками. Сейчас, сейчас, сказал он, сгрузив поклажу. Через пару минут ситуация повторилась.
Все. Теперь должно хватить. Зимин утирал пот с лица. Пожалуй, вводная часть про усталость, это как раз обо мне.
Ну, что? Будем заполнять ванну шампанским? Я открываю, а ты быстренько опорожняешь бутылки.
Вот это, да? Варя  опешила.
Да, да, ты еще расскажешь мне о своих впечатлениях.
А откуда такая идея? Маловато же еще знаю я о твоем жизненном опыте. Надо допрос с пристрастием учинить. Нечто такое, с запашком, вспоминается мне, встречалось в бабушкином дневнике. Ну, говори! Уперев руки в бока, Варя с шутливой серьезностью наступала на Михаила.
Темнота. Купались, купались примадонны в шампанском. Классику читать надо. В литературе встречается описание ощущений.
Моя любимая женщина, думаю, достойна  подобного. И тем более сегодня, когда  она озвучила известие, которое, как  дар небесный, способно озарить, наполнить особым смыслом нашу жизнь. И я обязан отметить этот день. Я твой должник. Мой сюрприз – тот мизер, который сразу пришел мне в голову. Постараюсь и в дальнейшем адекватно соответствовать. Потом расскажешь мне о своих впечатлениях.
Понимаю, зарисовки с натуры. Варя неосознанно пыталась потянуть время.
Именно, - сказал Михаил и осторожно, за локти опустил ее в шипящую от лопающихся пузырьков, с пьянящим ароматом жидкость.
Ну, как?
Сумасшедший восторг. Глаза у Вари сияли.
Сейчас мы к нему еще кое-что добавим. Зимин сбросил халат и подошел ближе. С грустной нежностью наблюдал он, как изгибается в предчувствии блаженства удивительно прекрасное, но совсем еще юное тело любимой женщины. Он сделал глубокий вздох и шагнул вперед.

Время пробежало  быстро. Позади экзамены, позади выпускной бал. Казалось,  события, которые должны быть знаковыми, проскочили в будничной суете.

Перед отъездом Варю, как в давние времена, снова потянуло на природу. Стоял конец июня. Буйная, еще не запыленная зелень радовала глаз и располагала к размышлениям.
Что со мной происходит? - спрашивала себя девочка? Почему события проскакивают калейдоскопом, лишь слегка задевая ? Друзей она не нажила. Поклонников стая, а друзей нет. Юра теперь уже  в счет не идет. Общительностью, вроде, она не обделена. Ее любят, но что-то мешает ей пускать ровесников в свою жизнь. Причина, вообще – то лежит на поверхности. Другая у нее жизнь, другие страсти терзают ее, другие желания. Сверстники интересны ей относительно. Общее увлечение – это возможно. Но и тут контакты только в рамках увлечения. Поклонники давно поняли, что шансов нет. Они ей не интересны даже виртуально. Почему - никто понять не может. Возникают вопросы, ассоциации. Грешат на ее гордыню.
Какая уж тут гордыня? Рассказать кому – не поверят, какие процессы бурлят в ней. Да, ведь, не расскажешь никому. Некому рассказать, да и желания нет. Дружба, как и любовь, чувство взаимное. Предполагает взаимные откровения и слезы в жилетку. Ей это ни к чему. Такая, вот, она самодостаточная. Вот уезжает далеко и надолго, и даже проститься, кроме родителей, ни с кем нет желания. Грустно  от этих мыслей. Мир куда обширней, разнообразнее и ярче того, который, волей судьбы, выбрала она для себя.
Варя, вдруг, встала, как вкопанная. Никак я себя жалею? Да никакой другой жизни я никогда не приняла бы.  Все и всё вокруг – это, лишь, среда существования. Их с Мишей – среда. Это главное. И только ее будущие дети укладываются в  путь, который ей предстоит пройти.

И вот, наконец, Швеция. Благословенная, старомодная Швеция. Небольшой уютный особняк  на берегу озера, садик в европейском стиле, взращенный и ухоженный с чисто шведской аккуратностью. При доме горничная, кухарка, садовник, квалифицированная медсестра и заботливый, любящий, мудрый и могущественный муж. Казалось, что еще нужно для бесхлопотной, беззаботной жизни молодой женщине, ожидающей ребенка.
Варе хватило недели, чтобы захотеть вырваться из этого отупляющего, разлагающего рая. Устроив дома настоящий погром, она спровоцировала Зимина на действия, которые и так входили в его планы. Михаил собирался безотлагательно заняться Варвариным досугом и обучением. Еще в Москве он получил необходимую информацию, послал запросы, переговорил с компетентными людьми. А, вот, в Швеции, что-то мешало ему завершить задуманное, томило неясное тревожное предчувствие.  Короче – он боялся. И, похоже, не зря. Его интуиция и здоровый мужской эгоизм говорили ему, что впереди его ждут нелегкие, болезненные испытания. И он не ошибся.
Варя попала в круг новых для нее интересов. Новая обстановка, новые люди, непривычные отношения, непривычный уклад и ритм жизни.
  В ней всплеском вспыхнула острая тяга к познанию. Встречаясь с интересными людьми, общаясь с профессионалами, посещая три факультатива в университете, Варя находилось в горячечном состоянии буйной и бурной деятельности, в которую Зимин был почти не вхож. На первых порах он по утрам, подбрасывал ее в университет и забирал после занятий. Однако, вскоре, появились попутчики, которые охотно освободили его и от этой докуки, и
Михаил окончательно потерял контроль за Вариным времяпровождением.
В Варе бурлила жизнь. В этот период она все воспринимала бурно, быстро и с удовольствием. Училась легко и с азартом, развлекалась и резвилась от души. Зимину ничего не оставалось, как сжать в кулак всю свою волю и принять правила игры.
Однако надолго вписаться в такой сценарий  он не смог. Тревога за родное существо, ревность и неизвестность замучили его до такой степени, что в конце – концов, он решился  на  откровенный разговор.
День был воскресный, погода плохая.
Какие у тебя планы на сегодня? - спросил Михаил, тщательно скрывая свою озабоченность.
Закроюсь в комнате на верху, и в тишине буду внимать аккордам Вивальди. Эмоциональной организацией моего ребенка займусь. Захочешь приобщиться – милости просим. Мы оба будем Вам рады, многозначительно посмотрев, добавила Варя.
Больше десяти минут Зимин на месте усидеть не смог. Он пытался удержать себя, убеждая, что Варя занята благим делом и не надо ее отвлекать, и уж тем более, устраивать сцены или выяснять отношения. Ноги сами потащили  Михаила  на второй этаж. Он распахнул дверь и остолбенел.
Варя сидела в кресле с наушниками на голове, спиной к нему, устремив взгляд на свой портрет, который, как фотообои закрывал всю стену. Мало того, что портрет был огромный, он был очень выразительный. Мало того, он был очень классно  вписан в интерьер комнаты.
Портрет моей девочки, моей женщины, моей жены, - молнией промелькнуло в мозгу.  Кто-то, видимо, пытается посягать на его богатство.  Фотомастер с возможностями,  очень искусный и явно влюбленный.
Варя, откуда? – спросил Зимин, тронув Варино плечо.
А,  отследив взгляд мужа, Варя махнула рукой  и сняла наушники– это Гюнтер. Я тебя с ним знакомила, лохматый такой.
Варя, Зимин в растерянности покачал головой. Он не ровно дышит к тебе.
Знаю.  Девушка явно была готова к этому разговору, вынашивая только ей одной известные планы. Она очень хорошо знала Зимина и сейчас, взывая к его чувствам, в частности к ревности, продолжала. Он даже жить с ним предлагал.
Голова Михаила пошла кругом.
Ты, ты дала ему повод для этого? Зимин еле сдерживался, чтобы не сорваться на крик.
А, Варя махнула рукой. Какой повод? У них тут  все со всеми, и каждый с кем-то живет.
Глянув на Михаила, Варя поняла, что взяла неверный тон.
Она подошла к нему и положила руки на плечи. Миша, глупый разговор. При чем тут кто-то, когда есть мы?
Зимин не мог успокоиться. Ну, и? Что ты ему ответила?
Сказала, что беременна.
Ну, и? повторял, как заведенный Зимин.
Он сначала не поверил, затем сказал, что это поправимо, а когда понял, что я не собираюсь избавляться от ребенка, решил на мне жениться.
Ну, и? Михаила заклинило.
 Ну, и? передразнила его Варя.  Пришлось сообщить, что есть у меня муж и бросать я его не собираюсь. Дает мне порезвиться, чтобы перебесилась, а, заодно и уму разуму поднабралась.
Ну, и? Опять повторил Михаил.
Да что ты все ну, и, да ну, и. Отшила, да так, что и близко ко мне теперь не подходит.
Варя, но ведь он хотел связать с тобой жизнь.  Это не восток. Здесь мужики своей свободой дорожат. У него, что, были права на это? Какие авансы ты ему выдала?
Варя глазами поймала взгляд Михаила, приблизила лицо и сказала тихо-тихо. Ты, что? Никому ничего я не обещала. То, что мужики по мне с ума сходят – знаю. Мне то, что в этом? Кровь во мне бурлит сейчас – тоже знаю. Так ведь кроме тебя ее все равно никто не усмирит. Так пусть кипит, раз так ей положено, пока никому от этого вреда нет. Наркотиками я не балуюсь, поклонников держу на дистанции. Это-то их и заводит. А мне – плевать.
Образ жизни. Ну, пока состояние позволяет, и учусь и развлекаюсь. Будет труднее – последнее отброшу. Ты ведь это хотел узнать? Да? Так, зачем, дурачок, мучился? Альтернативы тебе нет, и не будет.
Варя прильнула к Зимину всем телом и горячо зашептала: Миша, у беременных ведь тоже есть любящая, жаждущая плоть. Ее не ублажишь – последствий не оберешься. Бурлит она, а успокоения  нет, и начнет она перегорать. Родной мой. Любимый, не нужно нам этого. Возьми меня. Сейчас возьми. Я очень тебя хочу.
Зимин подхватил Варю на руки, а она, смеясь, нашептывала ему в ухо: Да, да, родной. Это для физического здоровья и психического спокойствия.
Удовлетворенный и успокоившийся Михаил, прижимая Варю к себе, спросил. Ну, как дальше то жить будем?
Как скажите, - съерничала Варька. Потом серьезно добавила. Есть два начала – любовь и здравый смысл. Все остальное уже вторично. Мы с тобой, Миша, знаем, чего хотим. Разберемся.

Почти пятнадцать часов длится нескончаемый, непереносимый ужас.
Накануне состоялся консилиум. Споры были ожесточенные. Врачи считали, что мышцы у роженицы слабы, а формы  недостаточно развиты. Предполагали сложности и осложнения. Предлагали варианты  - роды в вакууме, в воде, или, на худой конец, в Альпах. Высоко в горах,  находился элитный медицинский санаторий, где по специальной методике, разрешались от бремени жены миллионеров.
Зимин был согласен на все.
Однако, Варя стала стеной.
Своих детей я должна родить сама. Сама, понимаешь, ты, сама, - горячо убеждала она Михаила. Иначе, грош мне цена. Какая же я мать, если не вынесу все, что назначено природой. Любое облегчение, любая помощь пойдет в ущерб чувству, которое зовется материнством. Я уж и не говорю о том, сколько потеряю, как писатель.
Лечащий врач долго пытался решить ситуацию через Зимина. Но тот, как заговоренный твердил, что, если Варя приняла решение, она все взвесила и ее не переубедить.
Уверяю Вас, доктор, она долго и серьезно думала над этим. Я сам в панике. Ужасно боюсь за нее. Я согласен на любой из предлагаемых вариантов. Но я не  могу пойти против ее решения. В ее интуицию я верю.
Врач даже задохнулся от возмущения. Да, при  чем здесь интуиция? Простое медицинское невежество. Вы понимаете, что можете ее потерять?
Зимин едва удержался на ногах от нахлынувшего на него ужаса.
 Чуть оправившись, он попросил: Доктор, поговорите с ней сами. Как со мной поговорите, ничего не скрывая. Вы – специалист, а Варя прекрасно понимает, что такое профессионализм. Она обязательно прислушается, но не думаю, что изменит свое решение. Михаил с грустным сомнением покачал головой.
Как скажите, шведский врач недоуменно пожал плечами. С будущими матерями, в своей практике, мы такие беседы  еще не вели. Эти вопросы решают их близкие.
Как Михаил и ожидал, Варя осталась непреклонна.
Врач, от отчаяния, даже обострил ситуацию, взывая к здравому смыслу молодой женщины.
А если мы вынуждены будем выбирать? Вы, или ребенок? Такое часто случается при естественных родах в сложных ситуациях.
Ребенок! Однозначно и категорично отрезала Варя.
Не понимаю, убей меня бог, не понимаю, позже  доктор выплескивал свое возмущение и растерянность  Зимину. Может быть это от молодости, смерти не видела, не может представить, что значит уйти из жизни навсегда.
Не терзайте себя, доктор. Зимин говорил эти слова, сжав в кулак собственную кричащую, кровоточащую душу. Все она понимает. Это ее выбор.
Вопрос был решен.
Теперь шел пятнадцатый час боли, ужаса, и терзаний.
Зимину разрешили присутствовать. Стекло, отгораживающее палату, сделало его сторонним наблюдателем.
Как же он ненавидел это стекло!
Там его девочка! Ей больно! Ей мучительно тяжело. Будь он рядом, взял бы ладошку в свои руки, переплел  пальчики. Врачам невдомек, что бы это значило для нее.
Уж он - то знает, что оттянул бы на себя часть ее проблем.
Но пока он с силой сжимал кулаки и мучился от боли сострадания и собственного бессилия.
За стеклянной стеной его Варя, бледная, измученная, корчилась и кричала от невыносимых страданий. Его девочка находилась на грани жизни и смерти. В редкие минуты, когда приходило облегчение, она ловила взгляд Михаила и улыбалась ему измученными глазами.
Господи, она еще пытается меня поддержать – всплывало в мозгу, и сердце разрывалось от страха и нежности.
Время шло. С каждым часом ужас холодом заползал в сердце. Болело все – руки, ноги, сердце, голова. Это даже не отвлекало.
Михаил начал молиться.  Все мысли его в то время были устремлены к высшим силам, которые, (в тот момент он был в этом уверен) вершат судьбу его любимой.
Господи, молил он, не дай ей умереть. Она создание твое. Самое прекрасное, самое яркое, которое ты когда либо сотворил. Нельзя ей сейчас покидать этот мир. Она так молода. Ее отдача еще впереди. Она сторицей вернет людям все, чем наделил ее ты.
Я виноват во всем, господи. Ты дал мне все. Больше, гораздо больше, чем людям, которых я, когда-либо встречал. Вероятно, я не соответствовал, не был достоин твоей милости. Иначе, Оля не умерла бы, и Варя не стояла сейчас на этой  запредельной черте. Смилуйся, Господи, не допусти, чтобы две жертвы, такие жертвы были на моей совести.
Возьми мою жизнь, ну пожалуйста, ну возьми.  Без Вари, я все равно, мертвец. В обмен на ее жизнь – возьми. Спаси ее, спаси, спаси…
В момент почти полуобморочного транса, Зимин с неожиданной цепкостью ухватил, скользнувшую по лицу Вари тень облегчения Мгновение спустя радостная улыбка озарила измученные глаза.
Ситуация менялась. Доктора скучились, как понял Михаил, у ребенка.
Распластавшись на стекле, он ждал. Мыслей не было. Не было и сил, даже на эмоции.
Разные звуки приходится издавать человеку за долгую жизнь , но лишь одному из них – нет альтернативы. Первый крик новорожденного. Новая жизнь.
В миг отлетели все тревожные ожидания. Ушли страх и неизвестность.
Зимин еще в оцепении стоял, прижавшись к стеклу, подсознательно отмечая, как отпускает,  клещами сжимавшее его сердце, напряжение, когда подошедший сзади врач, положил руку ему на плечо.
Успокойтесь! Глаза доктора сияли. Замечательные девочки. Обе – мать и дочь. Малышка в рубашке родилась. Матери еще и из-за этого помучиться пришлось. Зато счастья девочке – всю жизнь лопатой  грести. Божья отметина.
Мне можно туда? Михаил сверлил доктора умоляющими глазами.
Какой Вы неугомонный. Шестнадцати часов  мало.   В данный момент  это кстати. Мамашу скоро в палату повезут. Рассчитываем на Вашу помощь. Весь персонал с ног валится – всем досталось.  Варваре же Вашей спать сейчас никак нельзя, иначе кровью изойдет. А ее, как на зло, после таких испытаний, узы Морфея так и жаждут утащить в свой мир. Так, что задачка стоит перед Вами не простая. Годятся почти все средства – только бы не спала.
А вот и дочурка Ваша, доктор улыбающимися глазами показал на стекло.
Боковым зрением Михаил выхватил крошечный комочек. Голенький, красный младенец  смешно  сучил  ножками на руках у сияющей акушерки.
И словно в награду за пережитые испытания, лавина счастья обрушилась на Михаила, буквально, едва не свалив его с ног.
Осторожней, осторожней. Только Вашего обморока нам еще не хватает -  доктор подхватил Зимина под локоть.
Я, я в порядке. Михаил восстановил координацию и тряхнул головой.
Дочь у меня! Понимаете, доктор, дочь у меня. Оленька, Оля, Олюшка! Глупая счастливая улыбка изменила лицо новоиспеченного отца до неузнаваемости.
Я все сделаю, как надо. Для своих девочек я теперь горы  сверну. Я все могу, поверьте мне. Вы верите, что Варя будет бодрствовать столько, сколько Вы скажете? Нет, Вы верите мне? – повторял Зимин словно в горячке.
Да, конечно, ответил врач, уводя Михаила в палату.
На обратном пути он дал указание сестре, чтобы через полтора часа Зимину сделали укол и уложили спать в каком-нибудь укромном углу, где его никто не потревожил бы.

В Москву они вернулись только в конце следующей весны. Всю зиму Варя приходила в себя. Силы возвращались к ней очень медленно. Вечерами, когда втроем они собирались у камина, в свете мерцающего огня, Зимин со щемящим сердцем отмечал про себя, ее синюшное, нездоровое лицо, с прозрачной кожей,  и потускневшие волосы. Только огромные яркие глаза выдавали  состояние  души его родной девочки.
Стороннему глазу могло показаться, что в доме у озера поселились болезнь, скука, да еще суета вокруг существа, пока еще ничего из себя не представляющего.
Временами   у камина, зябко кутаясь в теплую шаль,  Варя подолгу неподвижно смотрела на живой огонь.  Днями она иногда гуляла, хотя делала это по необходимости. Чаще  же всего Михаил заставал жену примостившейся на диванчике рядом с кроваткой малышки . И это было ее любимое времяпровождение. Варя в эти мгновения была счастлива. Да, да, сторонний человек не сразу бы поверил, что  изможденная женщина – это  та,  еще совсем недавно  такая яркая, полная жизни и энергии и возможностей студентка университета. Но сторонний человек, он и есть сторонний. Ему не увидеть того взгляда, который частенько ловил Михаил в моменты, когда  сам  наслаждался, беря на руки маленькую Оленьку. Девочка уже во всю лопотала что-то нечленообразное, и удивительно трогательное. Варины же глаза   в тот миг были бездонны. Они излучали, невесть откуда взявшуюся в этом юном существе, вселенскую мудрость, любовь, добро, красоту и чистоту. И сердце Зимина сбоило, он задыхался от переполнявших его чувств. Тревога за Варю уходила. Материнство ей было в радость. Это приносило уверенность, что ее восстановление не за горами, и что все будет прекрасно.

Писатель Зимин пытался анализировать ситуацию.
С Олей они были почти ровесники. У них был паритет. Каждый из них ценил другого. Они были равны.
С Варей все иначе. Здесь  безоговорочно верховодила Варвара. Взрослый, умудренный Михаил давно, практически сразу, принял такое положение вещей. Обсуждение Вариных порывов – не его докука. Да, Михаил взглядом окинул годы, прожитые рядом, так было почти всегда.  От него требовалось обеспечение их – эмоциональное, физическое, моральное, или материальное.
Их маленькая дочка – сама суть Вариного характера. Был бы он иной – все иначе было бы.
А его, Зимина забота сейчас – здоровье девочек своих, и их адаптация в дальнейшей жизни.
И однажды, задумавшись над этой проблемой, Михаил поднял очень тревожащий его вопрос.
 Варюха, как с родителями разбираться то будем?
А никак. Варя передернула плечами. Была у нее такая привычка. Я уже во всем разобралась,  продолжала она, лукаво наблюдая за реакцией Зимина. Еще прошлой осенью покаялась  маме в своем грехе. В красках описала роман со здешним журналистом. Нравы тут свободные. Мужики жениться не спешат. Я подзалетела, почти дуриком. Исключительно из-за любопытства. В красках описала твою реакцию. Нафантазировала так, что у самой слезы жалости к тебе на глаза наворачивались. В заслугу тебе, оцени, поставила,  то, что ума хватило замуж меня не гнать. Врачи аборт не разрешили. И ничего лучшего, как усыновить будущего ребенка, ты не придумал.
 Потом пошли письма. В них – как Оля улыбается, что щебечет, как у меня с молоком. Просила советы. Чем с диатез лечить? Когда начинать прикармливать? Теперь мама в круговороте моих забот. Оленьку в Москве ждут и коляска с кроваткой, и еще много чего. Все переживания, как я поняла, уже позади. Мама всему поверила. Папа, кажется, тоже. Варя погрустнела. Жаль.  Я хотела бы, чтобы он был в курсе. Лукавить с ним –  выше моих сил.
 
Дрянная девчонка! Михаил задохнулся от возмущения. Я тут голову сломал, как вас из-под удара вывести, а она за моей спиной проблемы сняла, и молчит.
Варя подсела к нему  и, глядя ласково нежным, немного виноватым взглядом, произнесла:
Успокойся, родной мой. Совсем не хотела тебя ни задевать, ни мучить. Лукавая искорка проскочила в ее глазах. Все ждала, когда заговорит твоя знаменитая интуиция. Стареем, папаша, форму теряем. Варя споткнулась на полуслове, уловив боль, мелькнувшую в глазах любимого.
Ты, что? Никак комплексы появились?
Зимин покачал головой. Ты мудрая, шельма. Действия твои просчитать не просто. Но, ведь, получалось у меня это раньше, а теперь сбою, да так капитально. Он внимательно поглядел ей в глаза. Мужем мне твоим надо быть, а не опекуном. Воздержание много и сил и эмоций на себя отвлекает.
Не отпуская взгляда Михаила, Варя очень серьезно спросила.
Вот и я  жду, когда наш пост кончится? Выкладывай свои грандиозные планы на перспективу.
Зимин помрачнел. Варин голос вибрировал от волнения, вызывая ответный отклик у него.
Ты в зеркало давно смотрелась? В чем душа держится.
Тоже мне диагност. Откуда ты знаешь, что необходимо для реабилитации? Предлагаю испробовать  и это лекарство, а время все расставит по местам.
И, свершилось! Пришел период ренессанса, как назвала его Варя. Молодая женщина, став матерью, иначе восприняла, прочувствовала потребности своего сильного тела. Ее чувственность, находя отклик в ощущениях любимого, вызывала в ней такой подъем и душевный и физический, что вскоре трудно  было даже предположить, кем была она совсем еще недавно.
Необыкновенными были их ночи той весной. В них существовало все: и нежность и страсть, благодарное проникновение друг в друга, нескончаемые разговоры, абсолютное понимание, и счастливое желание жить.
Маленькая Оля занимала особое место в их чувствах и их словах. Для Зимина  она была третьим ребенком. Во Львове жили его взрослые, семейные сыновья. В Москве, по возможности они иногда  общались, но здесь в Швеции это виделось далеко, в какой-то другой жизни. И бог знает сколько можно найти объяснений его состоянию в том калейдоскопе событий, влиявших на него, его судьбу, его творчество последние десять лет. Его крохотная дочка, казалось ему, замыкала на себя итог этого десятилетия. Она вобрала, и странным образом, даже как то проявила все - то удивительное, бездонное, что молнией прошило и осветило самый продуктивный, самый яркий отрезок  жизни человека Зимина, и писателя Зимина.
Он был счастлив. Он бесконечно любил и был благодарен всем своим трем женщинам, которые между собой, по иронии судьбы, увязывались, как бабушка, внучка и правнучка.
Казалось, это безмятежное, счастливое состояние, полное творческих взрывов и неожиданных открытий, познания неизведанных собственных возможностей, и неординарных проявлений - бесконечно.
Однако очень скоро и беспощадно их спустили с небес на землю.

Произошло это уже в Москве. После суматохи, связанной с переездом, после поцелуев, вздохов, объяснений и первых попыток дать оценку произошедшему, домой к ним приехала Татьяна – Варина мать. Впервые ситуация оказалась в разрезе – они и она.
Татьяна внимательно и со значением оглядела дочь. Какая роскошная женщина.
Материнство тебе в жилу.
 Варя рассмеялась ей в ответ счастливым смехом.
Ну, показывай внучку. Дай мне ее потискать. Пора ей и к моим рукам привыкать.
Спит Оля. Это удовольствие  получишь чуть позже.
Может это и к лучшему. Пойдем пошепчемся. Нам есть, что обсудить, правда ведь? Мать выдала эту фразу с таким акцентом, что Варя невольно съежилась. В мозгу мелькнуло – а вдруг, догадалась?
Где ей? Она сразу отбросила эту мысль.
Как это тебя угораздило? Начала мать. Не думала, что так рано в бабушки ты меня определишь. Нет, конечно, всего от тебя можно ожидать, но зачем руки себе ребенком в таком возрасте связывать? Уж тут ты могла бы сориентироваться.
Мама, ты не меняешься. Посмотри на меня. Варя со счастливой улыбкой обняла мать за плечи. Я ни о чем, совершенно ни о чем не жалею. Мало того, сейчас  и не мыслю, как могла жить без Оли. Тебе надо успокоиться и понять, что есть, то есть. Ситуация обратного хода не имеет.
Как у тебя просто. У меня сердце от тревоги разрывается. Ведь ты сама еще ребенок. Тебе на свои ноги вставать нужно. Учиться, профессию получать.
Потом, какой – никакой отец то у Оли есть. В мои годы женщины так безропотно руки не опускали. Если семью заводить не хотел, то уж алиментов -то можно было добиться?
Мама ты не исправима. На заре двадцать первый век, а ты – алименты. Если хочешь знать, ситуацию определяла я. Нужен мне  этот муж сейчас? Олю  Михаил Николаевич усыновил. Ну и зачем нам алименты?
Просто, как у вас у молодежи. Мать возмущенно пожала плечами. Все равно не понимаю, ты – и в такой ситуации. Не верю, чтобы не было у тебя выбора. Варя притянула мать к себе, пытаясь смягчить разговор. Не комплексуй. Выбор был, большой выбор, да не нравился мне никто, так, чтобы без оглядки – как в омут. Ну, а Олин отец – там просто любопытство сработало, ситуация врасплох застала. Когда поняла, что подзалетела, сначала испугалась. Но жизнь у нас мудрая. Врачи запретили делать аборт, и я сразу успокоилась. Тем боле, что гены ей достались отличные. Теперь, как видишь, - счастлива.
Варя отстранилась от матери и серьезно, глядя той в глаза, проговорила.
Мама, прошу тебя, очень прошу, к  Мише не приставай с этими вопросами. Он очень тяжело переживал за меня. Он ведь даже не из твоего поколения. Почти динозавр.
Как скажешь. Было заметно, что Татьяна недовольна, что обрезали круг тем, которые она собиралась обсудить. Но кое о чем побеседовать с ним мне необходимо. Кстати, с чего это ты опять его Мишей звать стала?
Так я же выросла. Варя старалась говорить как можно беззаботней. Как еще я могу звать отца моей дочери?
 В глазах матери проскользнуло недоумение с долей испуга. Потом, сообразив, что имела в виду Варя, она с пониманием улыбнулась.
Похоже, все матери одинаковы. Верят версии, рассказанной дочкой, которая на сердце легла, подумала Варя. Надо учесть на будущее.
Ну ладно об этом. Что есть, того не исправить. Сейчас время о твоем будущем думать, сказала мать. Я, знаю, что Михаил Николаевич вполне может тебя от быта освободить.  Но, как я поняла из писем, да и не слепая еще, весь мир у тебя сейчас в твоей Оле.
Разве это плохо, мама? Варя искренно удивилась. Это же твоя внучка. Что тебя не устраивает?
А что меня может устраивать? - вскипела мать
К Оле мне еще привыкать надо, а твоя судьба мне уже восемнадцать лет не безразлична. Понимаешь это или нет?
Тебе определяться надо, образование получать. Не думала я, что дочь моя с такими способностями и при такой опеке, в жизнь недоучкой войдет.
Мама, мама. Варя покачала головой. Всю жизнь тебя знаю, а до сих пор  ты меня удивляешь. Ты хоть с папой обсуждала эту тему?
Тысячу раз. Он, как заведенный твердит, что, наверняка, все в порядке. Мужская логика, черствая душа, ни интуиции, ни боли за родное дитя.
Как же ты не права и не справедлива к папе, с горечью произнесла Варя. Давно собиралась об этом поговорить и сделаю  обязательно, но  в другой раз. Сейчас же просто прошу, приглядись хоть сейчас, после стольких лет жизни, повнимательней к нему, к тому, что он делает, о чем думает, за что переживает, и какие выводы делает.
Вот и сейчас он прав. В Швеции я очень много трудилась. Занималась в замечательном университете у самых знаменитых педагогов. Из меня сделали хорошего словесника, мама. Пишу очерки, критические статьи, изредка репортажи. Профессионалы хвалят. Кроме того, Мишиными трудами, - я очень неплохой переводчик иностранной беллетристики – как-никак четыре языка и приличные литературные способности. Без дела я не сижу. Даже писатель Зимин доверил мне редактировать свою литературу. А это я тебе скажу…
Татьяна задумалась, потом с сомнением произнесла. Ладно… Может быть…
 А диплом? – снова взвилась мать
Варя рассмеялась. Ты верна себе. Успокойся, есть у меня бумага, есть, и весьма весомая.
Предположим, - мать сбавила тон. Михаил Николаевич не мог пустить этот процесс на самотек. Теперь я это понимаю. Ребенок твой на его совести. Жаль, ты запретила, а то я бы ему высказала.
Варя с грустью смотрела на мать и удрученно покачивала головой. Развивать эту тему ей не хотелось. Да и нечего было развивать. Все уже высказано.
Ну и где же ты работаешь?
Да, ее запала на долго хватит, подумала Варя. Что-то предчувствие меня настораживает. Добром это не кончится.
Здесь. Это мой кабинет.
Как? Ты никуда не выходишь, и ни с кем не общаешься?
Почему? Хожу, общаюсь, правда, пока в основном виртуально. Мы же только месяц как вернулись.  От меня отвыкли, я отвыкла. Но дома я не сижу – с Олей по три раза в день гуляю. Варя нарочно делала вид, что не понимает материнские акценты.
В дверь просунул голову Зимин.
Кого я вижу? Наконец, ты, Танечка снизошла до нашего шалаша. Дай-ка я тебя рассмотрю хорошенько. Расцеловав Татьяну в обе щеки, Михаил озорным взглядом придирчиво оглядел ее. На бабушку никак не тянешь. Солидности во взгляде нужно добавить, да и вес поднабрать не мешало бы.
Татьяна зарделась от кокетливого смущения. Вашими устами, да мед пить. Из диет не вылезаю. Иначе,  весь гардероб в утиль давно отправился бы. А на бутики, извините, у меня уже ни сил, ни куража нет. Се ля ви. У Вас свои писательские стандарты, а у меня свои. Так, что не тратьте  красноречие, на комплименты, а помогите-ка лучше мне. Варька тут дурочку ломает.
Битый час ей твержу, что жизнь ей надо устраивать. Никто кроме нее не виноват, в том, что проблема так остро встала. Гуляла бы и гуляла в свои восемнадцать лет. А тут довесок годовалый. Согласитесь, ситуация теперь высвечивается иначе.
Мама, как ты можешь?! Варя даже задохнулась от возмущения. Довесок. Голос ее зазвенел от обиды и возмущения, и слезы набежали на глаза.
Помолчи уж, отмахнулась от нее мать. Ты уже свое сделала. Теперь дай взрослым обсудить ситуацию.
Михаил Николаевич, я бы  сама расстаралась. Приглядела бы ей кого-нибудь. Но, согласитесь, лучше, Вы. Круг у меня, извините, другого уровня. Цену своей дочери я знаю. Помните наш уговор двухлетней давности?  Вам и карты в руки. Тем более даже по характеру ее образования, как я поняла, Варе крутиться в Вашей среде.
С первых слов, Зимин понял, о чем пойдет речь.
Господи, всего ведь два года прошло, - мелькнуло в мозгу. Татьяна мыслит все теми же категориями, и теми же заботами.
Переступив через вспыхнувшее неприятие и поборов смущение, он судорожно выискивал аргументы.
Окстись, Танечка, попытался отшутиться Михаил. К чему горячку пороть, да и затраты какие. Подождем годика четыре. Варя в самый сок войдет, тогда и будем присматривать женихов двум невестам сразу. Матери и дочери. Оленьке тоже подберем суженого лет семи – девяти голубых кровей.
Мамочка, - Михаил сознательно обозначив Варю в новом качестве, -  предупредил  взрыв Таниного негодования, дочка проснулась.
 Бросив благодарный взгляд на Михаила, Варя обратилась к матери.  Пойдешь со мной? Таинство первого соприкосновения с родной кровью. А ты, к тому же, наверняка, забыла, какое это чудо – наблюдать за пробуждением ребенка.
Девочка посмотрела на Таню строгими зелеными глазами, и улыбнулась.
Бабушкино сердце оборвалось от непонятной щемящей нежности.
Вылитая Варька! Глаза, ресницы,  улыбка,  мелькнуло воспоминание многолетней давности.
 Потом уже совсем нелепая мысль. Почему она не моя?  Как не моя? Моя и только моя. 
А что, это мысль, - Таня даже зарделась от перспективы. Уговорю Варьку отдать  мне ребенка на удочерение. Вот и решение проблемы. Она протянула руки девочке.
Мама, мама, не гони лошадей. Сейчас - покормлю, и она в твоем распоряжении. Еще затаскает  по дому за палец. На ногах мы еще не очень твердо передвигаемся, вот и рады любой подпорке. Варя с улыбкой взяла дочь на руки, одновременно обнажая грудь.
Как, ты еще кормишь? Зачем это нужно? Ребенку год. Совсем фигуру испортишь. Татьяна, неприятно озадаченная тем, что ситуация не вписывалась в только что прорисованную ей схему, выплескивала в словах свое раздражение.
Варя ничего не ответила. Только серьезно посмотрела матери в глаза, и та могла поклясться, что во взгляде дочери промелькнуло снисходительное сочувствие.
Она светится вся, потрясенно отмечала Татьяна, наблюдая за кормящей Варей. Мадонна с младенцем, да и только. Кому рассказать, не поверят, что у восемнадцатилетней девочки, так сильны узы материнства. Похоже, мои экспромты здесь только из вежливости не высмеивают. Татьяна с удивлением отмечала, как расползается в душе боль от еще даже не озвученного, но уже несбывшегося желания и ожидания.
Варя пальцем показала девочке на бабушку. Это бабушка твоя, поняла, девочка? Баба.
Баба, вслед повторила внучка, радостно рассмеялась и протянула Татьяне свои крохотные ручонки.
Видела бы сейчас себя мама моими глазами, с теплотой думала Варя, наблюдая, как изменилось лицо матери, какими трогательно суетливыми  стали движения, и, главное, было очевидно, что кроме внучки в этот момент для бабушки больше ничего не существовало.
Пошли чай пить, - прервала Варя идиллию. Оля, слезай с рук.
Большие мы уже. Ходим! Молодая женщина с гордостью, многозначительно посмотрела на мать.
Бери бабушку за ручку и веди на кухню. Она у нас в гостях, а мы с тобой – хозяйки. Дважды повторять девочке не пришлось. Она цепко ухватила Татьяну за палец и поковыляла вслед за матерью.
Решено! Острое ощущение от детского прикосновения с новой силой высветило и определило проскочившее неожиданное желание.
Оля должна быть моей.
Поговорю с Юрой. Он убедит Варвару. У него это лучше получится.
Таня крепко прижала внучку к себе и судорожно вздохнула. Нежность волной накатила на нее так внезапно и так мощно, что сбоило дыхание, тряслись руки, а мысли уже уносились в предполагаемое грядущее, в котором этот маленький человечек станет частью ее существа, частью ее быта – жизнью.
Оленька, увидев Зимина, вырвалась,   и с криком – Па-а-па,  нетвердо, чуть покачиваясь, устремилась к Михаилу Николаевичу. Не дойдя нескольких шагов, она упала и рассмеялась, одновременно протягивая Зимину руки.
Михаил Николаевич ловко подхватил ее, и что-то ласковое  шепнув ей на ухо, поцеловал и поставил на ноги.
Бред какой-то! Татьяна рассердилась. Ее злость была замешана на ревности, и, поэтому,  вопрос прозвучал очень резко.
Зимин, зачем вы это делаете? Вы же чужой человек?
Мама, Варя сорвалась в крик. Ты, что?
Варенька, успокойся. Михаил счел необходимым сначала привести в чувство Варю.
Ошибаешься, Танечка.  Оленьке я отец и не только по документам. Мы вместе с первого дня ее жизни. Прикипели друг к другу. Странно, что приходится тебе это объяснять. Михаил начал догадываться, куда клонит Варина мамаша и счел нужным обострить ситуацию, чтобы покончить с вопросом раз и навсегда.
А нас Вы спросили? Я, например, сама хочу ее удочерить. Нам  с Юрой она все-таки внучка. Родная кровь. И для Вари это выход, причем, хороший, по-моему, с какой стороны не посмотри. А то, что вы надумали – бред! Слухи Варьку всю жизнь догонять будут. Вы, Михаил Николаевич, у нас признанная знаменитость. У таких людей и после смерти грязное белье ворошат. Странно, что сейчас эта история еще не на слуху. И зачем это моей дочери?
Мама. Варя резко оборвала мать. Ты с ума сошла? О чем разговор? Я никогда, никому и ни за что не отдам моего ребенка! Это не обсуждается!  Что сделано, то сделано. Что воду в ступе толочь? Плюсы и минусы ситуации мы с тобой как-нибудь в другой раз обсудим.
Нет!- Татьяна наступала на дочь. Попадешь на страницы газет - считай, на карьере и жизни твоей можно крест ставить.
Варя, несмотря на напряжение,  в котором находилась, - рассмеялась. 
Вот уж, действительно, - большое видится на расстоянии. Ты хоть представляешь, какой авторитет у Зимина в мире, и как у писателя, и как  у личности? Все его деяния – благо. Я рядом с ним, значит – соответствую. Олю удочерил – значит, ему нужно было, - Варя сделала ударение на слове ему. Оле этот факт жизнь озарит. А ты – слухи?
Так не бывает! – Татьяна все не могла успокоиться.
Мама, Оле - год! Ты хоть одну публикацию видела? И не увидишь, я знаю, что говорю! И хватит об этом. Больше этот вопрос не обсуждается. Никакого другого раза не будет.
Чай пить. Миша, накрывай на стол. Тебе, мама, присматривать за внучкой, пока я заваркой занимаюсь. А то она того и гляди торшер опрокинет. Выбрала себе подпорку – обе шатаются.
Зимин с лукавой усмешкой любовался Варварой. Мудра, мудра. Всех озаботила. Бабке теперь не до разговоров будет. Внучке, похоже, женской солидарности не занимать. Мать выручит.
Внезапно Михаила прошило сознание собственной неправоты, причем на столько сильное, что у него потемнело в глазах. Он отвернулся. Чтобы не наткнуться на внимательный, все ухватывающий и понимающий Варин взгляд.
Мать – то права, обреченно подумал он. Ей душу бередит забота о собственном ребенке. Я –  старый эгоист. Какое  имею право так легкомысленно относиться к судьбе девочки? Права Таня во всем. Даже в том, что я обязан заняться Вариной судьбой. У нее должен быть нормальный для ее возраста круг интересов и нормальные проблемы. А я  наворотил такого, что узнай кто, у любого волосы дыбом встанут. Он покачнулся от слабости, обрушившейся на него вместе с внезапным озарением.
Миша, что? Варя бросилась к нему.
Что-то сердце прихватило, слабым голосом проговорил Михаил. Возраст, что вы хотите? Пойду приму лекарство. Пируйте без меня. Он старательно отводил взгляд в сторону. Не хотел, чтобы Варя, до времени прониклась его предчувствием близкой и неотвратимой потери.

Не впервой раз мысли Зимина завертелись в поисках выхода из больной ситуации, основным виновником которой считал себя.
Мне сколько лет? Какое я право имею Варькину судьбу под нож пускать? Натворил дел! Теперь по живому резать придется. Очень больно будет. Всем. Варе в первую очередь.
Как убедить ее в естественной подоплеке изменения их отношений, чтобы она со временем убедилась в неотвратимости ситуации и смирилась с этим. Бог даст, тогда она найдет в себе силы вписаться в жизненные интересы, характерные ее сверстникам.
Своей песне Михаил наступил на горло. Кончился Зимин, как личность, как писатель. Опекун и только опекун – вот грядущий статус его в Вариной жизни.
Нет! Ответственность за судьбу своих девочек - Вари и маленькой Оленьки  должна будет определять и оправдывать все его дальнейшее существование.

Поначалу, ссылаясь на занятость, Михаил все чаще и чаще оставался на ночь в кабинете.
С неделю, Варя была не очень этим озабочена. Она любила засыпать рядом с Олей в детской, прислушиваясь к трогательному чмоканью дочери. Однако, утро всегда заставало ее в супружеской постели.
Осознав изменения в их отношениях, Варя, с присущей ей прямотой и проницательностью, ребром поставила вопрос.
Миша, зачем? Мать тебя своими охами заговорила? То-то я удивилась, что ты глаза прячешь?
Зимин поднял взгляд на Варю и она ужаснулась  боли, которая в нем сквозила.
Выдержав паузу, Михаил заговорил
Милая моя девочка. Поверь, мне сейчас очень трудно -  об этом. Но ты спросила – надо отвечать. Ты интересовалась когда-нибудь сроком наступления мужского климакса? Сама видела, сердце начинает прихватывать. Но это лишь одна сторона проблемы.
Беда у меня, Варенька. Вообще-то обыкновенные старческие немочи, соответствующие возрасту. Но в нашей с тобой ситуации – беда. Для мужчин, вообще, это больной вопрос. Твоего же разочарования я не вынесу. Мысли измучили – что делать?
С  бытом еще можно разобраться – найдутся помощники. Тебя подключу при необходимости. Хотя боюсь оказаться беспомощным на людях, особенно, если твоей поддержки не будет. Но и это не страшно. Что случись, люди поймут. Все естественно.
По мере того, как Зимин произносил свой монолог, Варю прошила целая гамма чувств. Боль, страх, ужас и, наконец, возмущение
Врешь ты все, взорвалась она. Чувствую, что врешь. Мать на тебя свои флюиды навела. Зачем ты так со мной? А, если, что и правда, так есть же врачи. Варя разрыдалась.
Вцепившись в подлокотники, давя в себе желание подойти, успокоить, сжать в объятьях, Михаил с грустью и болью смотрел на эту удивительную, прекрасную молодую женщину. Он думал о том, что его любовь, которая имеет удивительное продолжение от бабки к внучке, должна дать ему силы изменить ситуацию таким образом, чтобы, когда его не станет, у его Вареньки достало бы сил и для жизни, и для детей, и для любви.
Нет, Михаил грустно покачал головой. К сожалению, от старости лекарства нет. Врачи, если смогут что, то лишь что-то определенное, да и то не на долго. Это не выход. Нам надо привыкать к наступившей реальности и, по возможности, менять образ жизни. Разговоров на эту тему  впереди у нас не счесть. А сейчас нам обоим нужно прийти в себя. Мне так точно. Словно Эверест одолел.
Да, Михаил пошел на отчаянный шаг под действием эмоций и обстоятельств. Предполагал ли он его последствия?
Отчасти, всего лишь отчасти.  Его мудрости не хватило, чтобы представить, во что превратится такая жизнь двух страстно, проникающее  любящих друг друга людей, вынужденных  постоянно оставаться под одной крышей.
Ситуация осложнялась тем, что доводы, которые он привел Варе, на самом деле были вымыслами чистой воды. Физическая тяга к любимой женщине была почти за гранью его волевых возможностей.
Варя интуитивно осознавала это. Однако аргументы Михаила вызвали у нее массу тревог и сомнений, переступить через которые она не могла.
Результат получился прямо противоположный тому, которого хотел добиться Зимин, затеяв революцию в их отношениях.
К жизни вне дома Варя потеряла всякий интерес. В действиях ее появилась нервозность, а во взгляде – страх. За него – страх.
Дни они часто еще проводили втроем. Но и тут все было иначе. Появились запретные темы, неловкость, неестественность слов и движений. Казалось, каждый из них боялся не справиться с собой. Выпустить из-под контроля эмоции, бушевавшие внутри.
Вечерами  забирались каждый в свою норку. Так теперь происходило всегда. Будто  в крепость, которая ограждает  от нападения, или - в тюремную камеру, которая до утра упрячет тебя за железной дверью, бесповоротно отсекая все, что было твоим существом на воле.
Очень скоро внешние изменения стали заметны у обоих. Постоянная бессонница быстро старила Михаила.
В припухших от слез    Вариных глазах, с самого утра прорывались усталость и боль. Нет, теперь никто не назвал бы ее королевной, или мадонной, даже мать. Худая, озабоченная бесцветная женщина непонятного возраста.
Главное же, что вконец измучило Михаила, были даже не явные внешние проявления того, что не ладно, очень не ладно стало в их королевстве.
Оба они потеряли интерес к творчеству. А уж кому, как не ему знать, что это означало.
По началу, Варя пыталась еще по привычке работать. Были определенные обязательства перед издателями.
Память Зимина навсегда зафиксировала болезненно – растерянный Варин взгляд, когда она дрожащими руками протянула ему рукопись и произнесла:
Посмотри. Ничего, ну, абсолютно ничего не получается. Что делать?
Незачем Михаилу было смотреть и читать Варину работу. Он все понял. С ним творилось то же самое. Первопричину он осознал и прочувствовал значительно раньше, еще в другой ситуации, поэтому сейчас смирился и махнул на себя рукой.
Но Варя! Этого допустить нельзя. Это невозможно!
Все катится под откос, подумал он. Из-за меня катится.
Самое страшное, растягиваясь во времени, их трагедия высвечивала все новые и новые нюансы потерь. Год улетел псу под хвост. Зимин серьезно стал подумывать над тем, что настала пора расстаться с жизнью. Иного выхода он не видел. Сделать это нужно конечно так, чтобы не взбудоражить никого вокруг. Особенно Варю. Тяжелое решение. Но  все-таки – шанс. Со временем Варя сумеет взять себя в руки, найдет силы жить, хотя бы для того, чтобы из Оли выросла личность. Михаил понимал, что он на краю и готов был действовать.

Вот и не верь в провидение и предназначение.
 Варя второй раз в критический момент его жизни отвела от него руку смерти.

Варе вот-вот должно было стукнуть двадцать. Этот мини юбилей почему то притягивал к себе эмоции женщины. Что-то планировала она, что-то ждала, на что-то надеялась. Думал об этом дне и Зимин.
Он давно заказал и уже получил подарок для нее. Адресный, очень личный подарок. Не сумел устоять перед искушением. Он очень любил Варю. И сердце  любящего человека подсказало выбор, который  сделал он.
Однако сомнения терзали его. Достаточно боли в их жизни. А что если не обрадует, а ударит Варю, в самое больное место – ударит его инициатива. И окажется она, в конце – концов, его очередной слабостью.
Безрадостно размышлял он над перспективой, когда, постучавшись, вошла Варя.
Есть проблема, виновато улыбнувшись, произнесла она. Надо ее обсудить.
Увези меня на мой день рождения за границу.
Михаила, как обухом ударило по голове. Опять пересечение мыслей и чувств. Да, что это такое? Как выдержать нашу ситуацию при таком раскладе?
Миша, продолжала Варя, не спрячешь ни от кого то, что творится у нас. Папа не раз прорывался ко мне на откровенный разговор. Тут уж ничего не сделаешь. Отец все понимает. Я этому даже рада.
Но сейчас многое очевидно и другим. Что делать? Разве  можно выставить нашу боль на показ? Не могу я. А тут как назло – звонки, звонки. Все Пироговские вспомнили о моем двадцатилетии. Варя подняла на Михаила полные слез глаза и спросила. Ты понимаешь меня?
Зимин подошел к ней, осторожно обнял и заглянул в глаза.
Еще бы, любимая моя. Еще бы я не понимал? Все правильно ты решила.
Впервые за многие месяцы он оказался рядом, близко. Физически близко. Прикосновение, как током прошило обоих. Варя побледнела и отстранилась. Видишь, как влюбленная пятиклассница, сквозь слезы улыбнулась она. Чуть ли не в обморок падаю от твоих рук.
Михаил хотел увезти Варю в Париж. Он знал и любил этот город. Мог многое показать ей, и о многом рассказать. Но Варя  читала Ольгин дневник. Наверняка захочет в музей Родена. А это ассоциации, вопросы и лишняя незаслуженная боль. Ее и так слишком много. Кроме того, Париж – город откровенный. Там не привыкли скрывать чувства и эмоции. Это тоже не вписывалось в их вариант.
Они улетели в Лондон.
Случилось это накануне. Завтра ей исполнилось бы двадцать.
А это случилось накануне.
Их инкогнито было раскрыто. Михаил на веранде  большого четырехкомнатного люкса сидел в плетеном кресле и без удовольствия разбирал приглашения, поступающие чуть ли не каждый час,  откладывая те, которые можно было проигнорировать.
Раздвинулись двери. Варя вкатила сервировочный столик. На нем шампанское, фрукты и все, что полагалось в придачу.
По какому поводу  сегодня пьянка? Зимин встревожено поднял глаза.
Блажь напала – в тон ему ответила Варя. Потом посерьезнела.
Я, тут думала…Варя запнулась.
Ах, они изволили думать, съерничал Михаил. Он не мог понять ситуации. И не знал, какой выбрать тон.
Не перебивай! Варя рассердилась так, что  топнула ногой. Спич произносить буду. Какой спрос с именинницы? Любая блажь  в эти дни позволительна. Так, что отброшу я дипломатию, а то последний год она нам жизнь застит.
Зимин рванулся прервать ее, но Варя так на него взглянула, что в корне пресекла это намерение.
Ты помнишь, что у нас на днях еще одна дата? Четыре года мы вместе. Каждый год из этих лет неповторимый. Как будто четыре жизни прожили.
Открывай бутылку. Зимин!  пятая наша жизнь должна иметь другую развязку. За это я и хочу  выпить.
Мудрено говоришь.  Михаил пытался отшутиться, скрывая сжимающую сердце панику. Какая очередная пакость ввинтилась в твою беспокойную головку? Дудки. Не стану я старый  мудрый хрыч влезать в твои авантюры.
Не сбивай! Варя рассердилась. Хренотень городишь!
Она, поставила на столик пустой фужер, и застыла в напряжении.
Смотри мне в глаза, Зимин. Сейчас нужны все  нюансы твоего взгляда. Разговор этот выстрадан  длинными, бессонными ночами. Поверь, решиться мне на него было очень трудно. Почти запредельно. Я же хорошо помню твои аргументы.
Варя глубоко вздохнула, накрыла ладошками большие узловатые руки Зимина и проникновенно заговорила.
Миша, родной мой, на нас лежит огромный грех. Не выполнили мы обязательства перед жизнью, перед нашим потомством, перед справедливостью. Я не хочу, нет, не могу оставаться в должниках. Мы обязаны… Нет, не так. Мы должны очень постараться и подарить Оленьке братика.
Интуицией Зимина бог не обидел. Да и не нужна была тут особая интуиция. Свою девочку он чувствовал подкоркой.  К этому моменту разговора он уже точно знал, о чем пойдет   речь,  внутренне напрягся, и, как ему казалось, собрался. Взрыв эмоций, прорвавшийся у него, был неожиданным и ошеломил своей силой.
Варя, замочи! Закричал он, напрягаясь до красноты. Я же просил…
Нет! Варя упрямо мотала головой. Не замолчу. Не дам тебе заткнуть мне рот. Я долго это вынашивала, выстрадала, кровью своей переболела. Бес  внутри поселился. Не остановить тебе меня.
Перед жизнью обязательства у нас, повторила она.
Все  смертны. Не имеем мы права уйти из жизни, не оставив наследника. Не случайно провидение свело нас вместе. Не имеем мы права лишать грядущее способностей, которыми будет наделен твой сын, рожденный в любви, да еще с такими генами. Он будут уникален. Мы обязаны родить его, Миша.
Но,…ведь есть же Оленька, заикаясь, пролепетал совершенно раздавленный, опустошенный напряжением  Зимин.
На дочках, как правило, в первом поколении природа отдыхает. Не спорь со мной. Варя была до суровости серьезна. Я всю литературу  на эту тему проштудировала. Сам понимаешь, интерес адресный.
А дальше, любой ее партнер –  потери. Улучшить наше сочетание никому не удастся, а ухудшить – наверняка. Я это знаю точно.
Реализация  напрямую возможна только в сыне.
А если снова девочка? Михаил под жестким Вариным натиском, казалось, стал принимать ситуацию. Его доставало лишь на вялые возражения.
Ну, значит, так тому и быть. Но попытаться мы должны.
Потом, два ребенка – это тот минимум, который мы можем себе позволить. Риск должен быть исключен, все так же жестко произнесла Варя. И вдруг, улыбнулась, да так, что вся засветилась.
 Мистика, но я точно знаю, что будет мальчик. Маленький Мишутка.
Мгновенно уловив перемену ее настроения, Зимин попробовал прибегнуть к другим аргументам, хотя, что греха таить, точно знал, что это бесполезно.
Девочка, ты обо всем подумала? С двумя детьми, в твои – то годы? Ты же судьбу свою поперек дороги кладешь.
Варя рассмеялась. Мог бы и не говорить такое. Не тебе мне зубы заговаривать. От мамы  что-то подобное еще можно ожидать. А уж от тебя?... Варя картинно развела руками
Ничего важнее моих детей для меня нет, и не будет. Это не просто наши дети – это  твои дети. А уж это -  богатство,  сокровище. Я избранница, раз господь допустил меня к ним. Костьми лягу, чтобы сохранить их. Это мое предназначение, мое счастье, дарованное богом и твоей любовью.
Слова пафосные, голос звенит как на митинге, думал Михаил. А ведь все так оно и есть. Я ни секунды не сомневаюсь, что сердцем все она переболела. А лозунги это от напряжения и смущения.
Варя налила себе бокал шампанского и залпом осушила его.
Отпускает, произнесла она, прислушиваясь к себе. Как ты, в тот злополучный день, словно Эверест одолела.
Зимин, ну, что ты? Спросила она, глядя на обескураженного Михаила. Вдарим еще по шампанскому и я попробую помочь тебе с твоими немочами разобраться.
Варюха, Варюха, грустно думал Михаил. Опять инициатива в твоих руках. Простишь ли ты меня, когда поймешь, как обстоят дела на самом деле? Смогу ли сам себе я простить этот потерянный для тебя год?
Не имело смысла притворяться.
Михаил поднялся, за локти притянул близко – близко Варю и утонул в ее глазах.
Спустя время, Варька тихо и довольно рассмеялась, бедром почувствовав его восставшую пульсирующую плоть.
Ситуация в который раз вырвалась из-под контроля.
Два любящих, изголодавшихся тела, в неудержимом порыве потянулись и завладели друг другом. Близость была на столько органичной, проникающей и сильной, что исчезло все - ощущение времени, обстановка, ситуация – мир, окружающий их.
 Любовники, как бы переместились в другое измерение. Тупая, изнуряющая боль не просто ушла, она, непонятно как, сама собой трансформировалась в радостное, безудержное, проникающее, запредельно счастливое наслаждение, во всепоглощающую страсть.
Много, много позже. Когда наступило умиротворенное, опустошенное  успокоение, Варя дремала, удобно устроив голову на плече Михаила. Внезапно, будто внутренняя пружина подбросила ее. Боль, накопившаяся за нескончаемый год, рвалась на свободу.
Лгун, мерзкий лгун. Почти в истерике кричала она, отчаянно суча кулачками, пытаясь словами и действиями ранить самого дорогого ей человека, выплеснуть все накопившееся внутри нее.
Зачем, зачем весь этот год? Я превратилась почти в пустоту. Негодяй!  Ну, как ты мог? Ты же видел, что со мной творится. Ты - то сам, как мог?
А я и не мог, шутливо отбиваясь от ее  рук, грустно проговорил Зимин. Родная моя, ты  тоже видела, что происходило со мной. Я стал ничем. Я очень серьезно подумывал о самоубийстве. Два – ноль в твою пользу. Ты во второй раз спасла меня от петли. Хотя, на сей раз, это был бы какой-нибудь более щадящий тебя вариант.
Что? Варя поднялась на локте. Судорога пробежала у нее по телу. Что ты сказал? Внезапно она сникла и как-то потускнела.
Понимаю, да, понимаю, произнесла она голосом, в котором отсутствовали какие-либо эмоции.
Видишь, как мы уязвимы? Запредельно! Наша сила только друг в друге. А мы до сих пор в этом сомневаемся.
Непроходимый дурак  я, - с болью сказал Михаил.  Мерзавец, к тому же. Благими намерениями тебе дорогу в ад вымостил. Совсем, как в писании. Жизнь тебе калечил, и, жалеючи, наблюдал со стороны. Много дров я наломал. Сколько можно наступать на одни и те же грабли? Я ведь знал, что пока мы живы – нет у нас другой судьбы. Сам себя заговорил. Сам себе не поверил.
Прости меня, если сможешь. Объяснять тебе ничего не нужно – ты  понятливая. Прощение твое нужно. Мне есть, за что его просить.
Еще бы. Варькины глаза уже смеялись. Плевала я впредь на твои экспромты и досужие домыслы. Смерть встретишь в моих объятьях.
Дальнейшее нетрудно было предугадать.
В медовый месяц люди не испытывают, порой, такую страсть, не ведут себя так восторженно и трепетно.
 Им стало легко. Все сомнения отброшены. Мало того, Зимин корил себя за то, что так мало, как женщине, дал Варе за их общие годы. Физическая близость постоянно прерывалась обстоятельствами. Инициатором во всех случаях был он. И, скорее всего, каждый раз был не прав. У большой любви большие запросы. Она требует, настоятельно требует, постоянной всепоглощающей близости. Одно без другого существовать не может.
Их чувства были на столько сильны, что проявлялись в каждом из них разными гранями. Разорвав основные связи, они уничтожили ауру своих отношений. Они теряли индивидуальность, тонули в болоте недомолвок и депрессии.
Теперь Зимин открывал для себя новую Варю. Это была уже зрелая, мудрая, полная сил, изголодавшаяся женщина. На первых порах Варя немного боялась срыва. Все-таки возраст у Михаила был почтенный, а пережитые испытания могли внести непоправимые издержки, но, почувствовав его откровенное желание, брала свое без остатка.
Порой, Михаил поражался ее неистовости, но она его  не пугала, а восхищала и заряжала такой энергией, что, временами, он чувствовал себя необузданным  молодым калхетинцем. Горячая кровь, скорость, борьба, желание победы и, наконец,  победа – вот суть жизни этого великолепного животного. Что-то похожее творилось и с Зиминым в последующий период во всех аспектах его бытия.

Есть в  жизни странная закономерность. За все надо платить. Никакая идиллия не бесконечна.  Кто знает, может это и есть высшая справедливость. Жизнь познается на контрастах.
В судьбы наших героев беда ворвалась внезапно и оглушительно.
Варя вынашивала сынишку уже шестой месяц, когда Михаил подхватил очередной, гуляющий по Москве грипп.
Чтобы не занести в дом заразу, решил переболеть в Завидово – в избушке старого своего приятеля – егеря.
На свежем воздухе силы быстро возвращались к нему. Настроение было хорошее. По нескольку раз в день они перезванивались с Варей. Оба уже успели соскучиться, но поводов для беспокойства не было.
На дворе стоял ноябрь. Осень в тот год выдалась на удивление теплой и красивой. Деревья багровели и золотились листвой, точно в сентябре. Однако под ногами уже шуршала, еще не пожухлая, яркая, терпко пахнущая листва. Этот аромат, с детства увязанный с красотами осени, рыбалкой, и  охотой, уже на третий день выгнал Михаила с ружьем в лес.
Солнце только едва показалось над горизонтом.  У травы полупрозрачной молочной дымкой стелился туман. Раннее утро, свежий воздух, ружье за плечами, что еще нужно человеку, чтобы окончательно избавиться от хвори?
Михаил широкими шагами  шагал через перелесок, чувствуя, как  каждый вздох,  наполняет его энергией.
Ничто, казалось, не предвещало исхода, которым закончится этот день.
Левая нога угодила в рытвину, прикрытую вросшею в землю корягой. Не справившись с инерцией быстрой ходьбы, Зимин неловко завалился набок, придавив плечом, выползающую из-под коряги гадюку. Мгновение спустя, он почувствовал короткий болезненный укол в шею и понял, что плохи его дела. Однажды, еще в студенческой молодости он испытал на себе укус гадюки и еще тогда понял, на сколько это опасно. Но в тот раз змея ужалила его в ногу, вокруг было полно людей, и помощь медицинская была оказана  в считанные минуты.
Осторожно, стараясь совершать как можно меньше движений, он выбрался на открытое место  и сел на пень, прислонясь спиной к дереву. Казалось, все произошло только-только, но слабость волной уже накатила на него. С большим трудом он достал мобильник, позвонил Стасу и объяснил ситуацию. Разговор отнял  у него остаток сил. Последние фразы были произнесены в пустоту. Руки телефон не удержали. Мысли путались, однако, сознание того, что шансы у него почти нулевые, а есть недоделанные дела, не на долго вернуло Михаила в реальный мир. Он пытался просчитать свои шаги и распоряжения, если помощь подоспеет во время.
Скорая, из ближайшего поселка довольно быстро обнаружила  Зимина. Он был в горячечном бреду, без сознания, но живой.
Больница. Коматозное состояние и долгая, тяжелая неопределенность.
Как в бытность самых знаменитых и уважаемых людей,  бюллетени о состоянии здоровья писателя отслеживала вся страна.
Лучшие медицинские светила яростно боролись за жизнь Михаила Николаевича. Поначалу все давали  не утешительные прогнозы, учитывая возраст  пациента. Однако у писателя оказался такой сильный и жизнеспособный организм, что через несколько дней его смогли уже транспортировать  в ЦКБ.
В сознание Михаил пришел уже в Москве.
Материал о последних днях, мыслях и чувствах дорогого человека, Варя берегла отдельно. Зимин был писателем от бога, писателем до мозга костей. На  маленькой диктофонной кассете до последней минуты, он записывал все мысли и ощущения, которые терзали его в то тревожное, трагичное время. Пожалуй, именно эта кассета стоила Михаилу Николаевичу жизни.
Писатель никогда не упустит возможности выплеснуть на бумагу сгусток  эмоций, которые ему довелось испытать. Чем невероятнее, чем острее ощущения, тем больше ответственность  автора перед жизнью, перед грядущим. Вопреки этим самым ощущениям, возникает необходимость того, чтобы люди услышали, что такое возможно, что так бывает, и что к такому развитию ситуации писатель  обязан их подготовить. Бытует мнение, что чужой опыт никого не учит. Это и так и не так. В каждом конкретном случае, человек руководствуется только своими эмоциями. Но эмоции эти во многом определяются, формируются и корректируются всем богатством ощущений, проб и ошибок, накопленных человечеством. Проводниками этого эмоционального достояния являются  великие проповедники и большие писатели.
В случае с Зиминым,  реальность  смешала, вспенила совершенно несовместимые и не переносимые в своей совместимости испытания. И как писатель Зимин не мог упустить такой шанс? Ему нужен был диктофон и голос.
В литературе  редко, но можно встретить описания  личных переживаний человека, которому довелось побывать  практически за чертой.  Однако такого достоверного, образного, передающего все эмоции и ощущения, описания Варя  ни у кого никогда не встречала. Чего стоит только выход из коматозного состояния, возвращение сознания из вязкой серой обволакивающей трясины в острую, почти непереносимую физическую боль.
У физической боли, даже на грани шока, есть особенность – к ней можно притерпеться. Даже к самой страшной. Физическая боль или свалит человека в черное небытие, или же потеснится и впустит в мысли другие острые точки, другие проблемы, коих,  у человека, отца, мужа, и, наконец, писателя Зимина был вагон и маленькая тележка.
Поэтому, когда к пациенту допустили первого посетителя, в руках у него был планшет, на котором он с большим трудом выводил фломастером корявые буквы. Иного способа общения, увы, он в тот момент не предполагал.
Варя? -  разобрал Локтев в нагромождении каракуль и улыбнулся про себя. Мог бы не тратить силы на свои  иероглифы. А то я не знаю, что больше всего тебя тревожит? Хорошо хоть ситуация определилась, а то бы врать пришлось. А Врать Михаилу - себе дороже. Нюх, как у собаки. Учуял бы. О последствиях даже подумать страшно.
Сын у тебя, Миша! Представляешь, - сын! – громко, с несвойственной ему откровенно счастливой интонацией воскликнул Стас.
Справедливости ради надо сказать, что Локтев в данный момент действительно по - настоящему был счастлив. Счастлив так, как очень редко бывал в своей не короткой, бурной жизни. Ситуация еще пару дней назад, по   мнению Локтева, была  непредсказуема. Сегодня же у Стаса почему-то навязчиво в мозгу вертелись ассоциации связанные с ощущениями  летчика,  который за несколько мгновений  до столкновения с землей вывел из пике больную, но еще полную потенциальных сил машину.
Неделей раньше Варю в бреду с сильным кровотечением увезли на скорой.
Стас и сейчас кожей  помнил то пугающее тревожное оцепение,  парализовавшее всех близких, которые очень любили Мишину Варвару.
Угроза жизни была реальной. Измученный тревогой и болью за дорогого человека, организм беременной женщины засбоил, надломился. Пропал сон, аппетит, кураж, ушли силы. Процесс этот набирал обороты. В итоге – большая потеря крови и больница.
О том, чтобы, выхаживая мать, спасти жизнь еще и ее ребенку не помышляли ни врачи, ни  близкие. Все, кроме Вариного отца.
Стас много думал о мотивах, которые руководили действиями этого человека. Он так и не смог умом охватить отчаянное мужество Юрия Дмитриевича, когда тот вопреки обоснованным опасениям специалистов, вопреки активному, агрессивному неприятию жены, руководствуясь только ему данными соображениями и чувствами, настоял на операции. Он убедил врачей в неизбежности такого шага, он дал все подписки. И он победил! Ребенок родился слабеньким, недоношенным, но жизнеспособным.
А ведь на кону стояла Варина жизнь. Как же нужно было знать свою дочь, верить в нее и очень, очень ее любить. Глубину таких чувств  Стас, пожалуй, встречал впервые и был озадачен силой и неординарностью их проявления.
Варя выкарабкается, - подумал Стас. Ей время нужно, но теперь уже всем ясно – беда отступила.
Конечно,  Локтев обрисовал Михаилу произошедшие события иными красками. Он мог это  себе  уже позволить. Исход ситуации был ему очевиден.
Миша, почти заорал Локтев, довольный пришедшей в голову идее. Ты новость пока перевари,  порадуйся. Ведь наследник у тебя родился!
Я  на десять минут в «Связной»смотаюсь. Привезу смартфон с большой клавиатурой и сенсорным управлением. Тогда и пообщаемся.
Гений – нацарапал Зимин, покраснев от напряжения.
Не прощаюсь, подхватился Стас, пораженный силой благодарности, буквально брызнувшей из глаз человека, который, несмотря на ужас,  время от времени прошивавший их отношения, был самым близким его другом. Другом в  глубоком,  емком,  главном понимании этого слова.

Спасибо техническому прогрессу.
Благодаря смартфону Зимин в своих возможностях как бы поднялся над ситуацией. Он перешел на другой уровень. Михаил теперь мог общаться.
Мое горло, - обозначил он сильно волновавшую его проблему. Может быть есть где-нибудь специалисты, или аппараты, способные вернуть речь? Узнай, Стас. Речь для меня сейчас – смысл существования. Объяснений не требовалось. Локтеву знакомы были муки творчества.
Через три дня Михаил получил полный отчет по перспективе.
Япония, конечно, - обозначил ситуацию Стас. У них разработки в стадии завершения, улавливающие речь на уровне импульсов мозга. Мы уже связались.
Говоря мы, Локтев естественно умолчал, о том, какие рычаги и на каком высоком уровне пришлось использовать. Пожалуй, в жизни Стаса не было сложней задачи.
На людях установка не опробована, и страшно дорогая. В бюджет залезать надо. Ни твоих ни моих накоплений не хватит. Почву я прозондировал – это реально. Проблемно - испытание ее на тебе. Когда-то разработчикам  начинать все равно нужно. Но ты – знаменитость. С одной стороны – какой пиар, а с другой – какая ответственность. Она-то и правит бал.
На откуп тебе отдали. Как решишь, так и будет. Биологический  компьютер в мозг вшивать надо. Японцы  операцию сами проведут. Приедут. Они тебя уважают.
Вероятность идиотизма? – настучал на клавиатуре Зимин.
Голова – то, обещают, будет в порядке, с  сомнением произнес Стас. Осложнения, правда, почти гарантируют, побочные эффекты. Энергетическая связь нарушается. Организм должен среагировать.
К такой перспективе Михаил готов не был. Ему нужно скрупулезно и глубоко проанализировать ситуацию. Зимин, задумавшись, надолго замолчал.
Ну что ж, наконец, написал он. Жизнь так и так на исходе. Земные дела вопят о завершении. Для этого надо быть в здравом уме, твердой памяти и с речью. Какое-то время, скорее всего мне будет отпущено – это шанс. Им надо воспользоваться.
Тогда жди гостей сегодня. Приедут с тебя подписки брать. Локтев улыбнулся. Ответственность за твою драгоценную жизнь на себя никто брать не хочет.

Редко Станислава Николаевича Локтева подводила интуиция. Но в данном случае, пожалуй, оптимизм его был преждевременен. Проблемы, порожденные бедами, случившимися в семействе Михаила Николаевича, отнимали  у него много сил. Разрешая их постепенно, Стас был не в состоянии охватить всю ситуацию целиком во всем трагизме ее развития.
Варя была на грани психического срыва.
Вскакивая среди ночи, она металась по отделению, круша все вокруг, и кричала так страшно, что кровь стыла в жилах у очевидцев. Держать ее в роддоме стало опасно. Встал вопрос о специальной клинике. В трагическую действительность опять вмешался Юрий Дмитриевич. Как ему удалось все уладить – кто теперь скажет? Неделю вместе с ним Варя прожила в отдельной и отдаленной палате больницы. Юра не отходил от дочери ни на шаг. Он понимал проблему.  И, глядя в бледное, осунувшееся лицо своей дочки, он мучительно искал слова, с которыми можно было пробиться к ее сознанию. Тщетно. Слова воздействия не имели. Чего бы они не касались. Юра был близок к отчаянию, когда случай помог ему. Пришла сестра, чтобы перетянуть Варе грудь. Молоко почти перегорело.
Постойте, Светочка. Юра был знаком почти со всем персоналом отделения. Научите меня. Я ей грудь разработаю. Меня к себе она подпускает. Варе ни в коем случае нельзя молоко терять.
Да Вы, что? – Света испугалась. Все сроки ушли. Завтра она взревет от боли.  Ничего у Вас не получится.  К ней и сегодня не подступиться, а завтра – только смирительная рубашка. Нет, не могу.
Ну, пожалуйста, Света,- умолял Юра. Я же не враг своему ребенку. Дайте ей и мне шанс. Мы попробуем.
Много еще чего говорил Юра. В конце-концов ему удалось упросить молодую женщину. Она даже вызвалась помочь ему. Ей, если честно говорить, как-то по особенному, не профессионально, очень было жалко Варвару.
Помощь опытного медработника оказалась очень кстати. На первых порах Варю пришлось не только держать.
Господи, Юра в страшном сне не хотел пережить подобное еще раз. Конвульсии и крики почти обезумевшей любимой дочери останутся в его памяти и на его совести навсегда. Казалось, время остановилось в кошмаре  пота, боли, борьбы и отчаяния.
Вары кричала, выворачивалась, кусалась. Косматые, сальные лохмы фейерверком  разлетались в разные стороны. Безумные, совершенно озверевшие от боли глаза, казалось, вот-вот вылезут из орбит.
Все! Не могу больше, произнес Юрий Дмитриевич с усталой обреченностью. Боль в его голосе была осязаемой.
Никаких сил не осталось и никаких оправданий, продолжал он.  Мы же не палачи. Разве можно оправдать истязание совершенно беззащитного, больного существа? Даже с благими намерениями. Непереносимо. Ни ей, ни нам.
Внезапно наступила тишина. После тех жутких криков, извергаемых больной, тишина казалась абсолютной, звенящей и страшной. Варя свалилась в болевой шок. Она потеряла сознание.
Это был крах.
С поникшими плечами, не глядя друг на друга, родной отец и сестра милосердия сидели в ступоре, раздавленные ужасом, совершенной ими жестокости.
Варя приподняла голову, попыталась сесть и спросила. Спросила слабым, но совершенно нормальным голосом. Папа, зачем ты со мной так? Все болит. За что? Никогда в жизни ты так больно мне не делал.
Лед и пламень. Из огня, да в полымя. Да, именно так. Велик русский язык. Он очень образно выражает состояние человека, которого жизнь бросает в экстремальные состояния. Минуту назад Юрий Дмитриевич испытывал безысходное черное отчаяние. Теперь же – восторг, и радость взахлеб. Он понял, что победил. С этого момента с Варей можно было уже общаться и  все объяснить. И осознанные ей приоритеты, сами вернут ее к жизни.
Варя сходу врубилась проблему и с настойчивой одержимостью сама стала разрабатывать себе грудь. Жизнь ее крохотного сынишки сейчас висела на волоске. Не могла, не имела права, мать усугубить эту угрозу, лишив его материнского молока. Собственная физическая боль была для нее и врагом и союзником. Раз болит, значит, не все потеряно. Теперь, своими руками Варе предстояло эту боль победить. Настойчиво, осторожно, не останавливаясь ни на минуту, она взялась за работу. Молодая мать, отстраняясь от собственных ощущений, как бы со стороны, оценивала ситуацию, изгоняя хворобу из своего тела.
Странный маленький комочек только-только появившийся на свет именно своим появлением, своей беззащитностью, вытащил собственную мать из пучины безумия, дал сил и воли ей для продолжения жизни.
 Проблему величия и назначения материнской любви, жизнь,  так остро, перед этой женщиной поставила впервые. В первый, но далеко не последний раз. Слишком развит  в ней был материнский инстинкт. Может быть поэтому такая выпала ей планида, что жизнь  регулярно  окунала ее в ситуации, когда, как волчице, все свои силы, весь ум, храбрость и хитрость ей приходилось направлять на одну единственную цель – спасение своих детей. И, спасая их, она выживала, спасалась сама.
Локтев у постели больного очень ошибался в оценке разрешения ситуации и предстоящих событий.
Череда испытаний, которую предстояло перенести нашим героям, продолжала набирать обороты.
Последствия операции по вживлению компьютера сказались очень быстро. У Зимина стало сдавать сердце. В день, когда Варя покинула больницу, Михаила Николаевича снова спустили в реанимацию с подозрением на инфаркт.

Никакого воображения не хватит, чтобы представить Варино состояние на тот момент. Она металась между больницами и ее никуда не пускали. Всем, кому она была нужна, и кто, на тот момент нужнее всего был ей, тяжело болели, а ей к ним - нельзя. Ее маленький сыночек  заперт  за четырьмя стенами стерильного инкубатора. А к Мише ее не только не пускали, от нее скрывали информацию о нем. Варе это было очевидно.
Она задыхалась от всеобъемлющей тревожной  неопределенности.
Вдруг, как гром среда ясного неба – звонок. Срочно требуют в больницу к Михаилу. В первый момент Варя так растерялась, что ни о чем не спросила, но по пути в машине страшные мысли душили ее, застилая слезами глаза и мешая сосредоточиться.
Много позже Варя поняла, что Михаил, чувствуя свой конец,  настоял на переводе в палату, чтобы  завершить свои земные дела. Два очень важных дела было у него. Его крошечный только, что родившийся сын, и Варя.
Когда же она, объятая тревогой и ожиданием предстоящей встречи, вихрем ворвалась в палату, то словно споткнулась на пороге пораженная. Боль молнией прошила позвоночник.
Ничто в этом изжелто-сером худом, сморщенном старичке с запавшими затуманенными глазами, не напоминало ей так хорошо знакомого, дорогого человека.
Внезапно взгляд больного стал осмысленным. Пронзительным. Обнаженное чувство рванулось ей навстречу, а худая дрожащая рука вскинулась к ней, как бы призывая в объятья.
Мгновенье спустя, Варя, прильнув дрожащим телом, всем своим существом к любимому, осыпала поцелуями его лицо и руки, стряхивая свои и его слезы.
Хорошо, ох хорошо, Варенок. Соскучился я. Голос Михаила был глухой, незнакомый.
Позже, когда Варя узнает о перенесенной им операции, она удивится тому, что не обратила внимание на дисбаланс речи и артикуляции. Но, до того ли ей было.
Страшно соскучился. Душа изболелась. Твоя тоже – я знаю. Но ты, молодчина. Исполнила, что задумала.
Наклонись ко мне. На ушко нашепчу.
Ты мое удивительное восхитительное чудо. Безмерна моя благодарность. Я в таком долгу перед тобой. Адекватно ответить не реально. Я постарался обозначить хотя бы, что было желание. Зайди на мой сайт в компьютере со своим паролем. Там все узнаешь. Потом расскажешь о впечатлении. Заранее не говорил – примета  плохая.
Что ты еще надумал? – Варя сердито сдвинула брови. Она была обескуражена несоответствием между тем, что говорил ее любимый и тем, как он это делал. Нежные, горячие слова он произносил ровным, холодным, а, главное, чужим голосом. К этому готова она не была.
У нас такой сынишка! Сейчас я опишу его. Вылитый – ты, пылко произнесла она, пытаясь передать Михаилу свою энергетику. Сейчас нагляжусь на тебя и все, все расскажу.
Окстись, торопыга. Михаил,  отшучиваясь, стараясь подбодрить Варю. Он понял ее состояние. Ему было мучительно жалко ее. Сколько у нее испытаний впереди. Метаморфоза произошедшая с ним, конечно, ее потрясла. Со временем она разберется и справится. А у него сейчас нет  ни времени, ни сил вдаваться в свои проблемы.
Что, что? Варя нагнулась ближе. Что ты сказал?
Показалось. Тебе показалось, Зимин растерялся. Михаил как-то упустил из вида, что все его мысли озвучиваются.
Ты мне все обязательно расскажешь, со всеми подробностями, но чуть позже.
Варенька, Зимин дал понять движением руки, что просит внимания. Чем черт не шутит. Давай-ка мы сначала формальности с тобой завершим. Надо сынишку оформить. Мишутка – да?
Варя только кивнула, пытаясь понять, что заставляет Михаила спешить. Мысли были ужасающе безрадостными и безжалостными.
Слетай к Локтеву. Сама. Ему нужны Мишуткины бумаги. Пусть привезет нотариуса и работника ЗАГСа. Сделаем дело. Потом все время – наше.
Никуда я не поеду. Все проблемы подождут. Я так истосковалась. Столько времени и такие переживания. Ты тоже – я знаю. Можешь мне лапшу на уши не вешать.  Горячая волна протеста поднялась в Варе навстречу суетливой, как ей казалось, торопливости Михаила.
Делай, что говорю! Неожиданно сильным и строгим голосом приказал Зимин. И добавил. Думаешь, мне хочется тебя отпускать? Спокойней на душе будет. Сделай, Варя.
Эта просьба – приказ прозвучала так, что Варя не посмела ослушаться.
Словно загипнотизированная, еле передвигая ноги, она поплелась к выходу. В мыслях мелькнул опустошающий своей безнадежностью вопрос:
Неужели так плохи его дела?
В дверях она оглянулась. И, вдруг, с ошеломляющей ясностью поняла, что видит любимого человека живым в последний раз.
Варя рванула с места. Только бы успеть. Домой! Стаса прихвачу, и снова в больницу.
Локтева она застала в дверях своей квартиры.
Я мигом. Только сцежусь и поедем.
Не торопись, Стас жестом остановил ее. Давай документы. Освободишься – подъедешь.
После ухода чиновников друзья остались наедине.
Ради этого момента я и вымолил у врачей перевод в палату, медленно, словно взвешивая слова, произнес Михаил.  Дела-то мои – швах. Два-три дня – максимум.
Ты мой должник, Стас. Не перед смертью говорить об этом, но как уж получилось. Считай, что твои векселя будут оплачены, если Варю к жизни вернешь. Зимин прикрыл глаза на мгновенье. Нет! Он поднял взгляд. Глаза закрыл и сразу собственные болячки услышал. Отвлекают.
Поручение у меня к тебе, Стас. Забота, которую я могу переложить только на твои плечи. Главная моя головная боль. И я хочу, чтобы таковой она стала и для тебя.
 Многие годы Варя черпала силы и вдохновение во мне и Оленьке. Теперь появился Мишутка. Абсолютно уверен, что она замкнется на детях. Смерть моя, ее из обоймы не выбьет. Ей есть ради кого жить. Но это – все. Смогла бы – в монастырь подалась. Удержит ее сознание, что дети должны реализоваться в светской жизни. Ты должен вернуть ей нормальный вкус к бытию. Это очень трудно. У меня была попытка в похожей, но более простой ситуации. Из нее ничего не вышло.
Выжди время. Мой уход – невосполнимая потеря. Нужно, чтобы время хотя бы чуть-чуть изменило ее интересы. Жизнь найдет какую-нибудь лазейку. Не упусти, нырни в нее, заполни хоть какими-нибудь отвлекающими элементами. Иначе увянет на корню это необыкновенно одаренное природой  солнечное создание. А моя девочка должна быть счастлива. Ты обещаешь мне? Глаза Зимина были суровы и требовательны.
Я сделаю, Миша. Я обязательно придумаю что-нибудь. Спасибо тебе. Я надеялся, что ты разрешишь хоть часть Вариных забот  взять на себя. Ждал и боялся, что на это твоей щедрости не хватит. Такую честь заслужить надо, горячо, с благодарностью  проговорил Стас. На глаза его навернулись слезы. Спасибо. Еще раз произнес он.
Ну, все. Давай прощаться. Я очень надеюсь на тебя, очень. Слышишь, Стас. Зимин улыбнулся через силу.
Лимит, отпущенный мне врачами, исчерпан. Сейчас придут за мной. Глянь, не подъехала Варенька? Ой, последним глазком хоть…
Через три дня Михаил Николаевич Зимин ушел из жизни.

Вчера справили поминки. Прошел год.
Месяцем раньше исполнился год Мишутке.
Локтев был среди гостей и в том и в другом случае. Его заботой была Варя. Рано. Подожду еще с полгодика, решил Стас.
Предыдущие шесть месяцев воображение Локтева было в постоянном напряжении. Мысли его были заняты вариантами и возможностями их ситуационного развития. Не только выполнить, а даже подступиться к выполнению слова, данного на смертном одре умирающему Зимину, было очень не просто.
Наконец Стас принял решение и позвонил.
 Варя страшно обрадовалась. Локтева очень любили дети. Стас всегда приходил с ворохом идей, привнося в их дом шум и веселую суету.
Варя же, при нем, не надолго погружалась в ауру тех дней, когда, как она сама определила, находилась в другом измерении. Только со Стасом она позволяла себе откровенничать, только с ним могла позволить себе расслабиться. А ведь она тоже   живой человек. И ей, как и всем нужен был слушатель и собеседник. Лучше Локтева на  эту роль никто не подходил.
Стас  внимательно вслушивался в интонации женщины, пытаясь понять, не пришло ли время направить усилия во исполнение данного Зимину обещания.
Прямо с порога Варя потащила гостя в детскую.
Оля сидела у манежа и говорила Мишутке. Смотри, какой у меня язык. Теперь свой покажи – посмотрим у кого длиннее. Сам - то ты маленький, а кричишь куда звонче меня.
Пожалуйста, Варя шутливо развела руками, увидев смеющихся детей с высунутыми языками, - ну что тут на это скажешь? Оля, в следующий раз – накажу.
Ура, подскочила Оля! Стас приехал. Петь, петь будем, - запрыгала девочка, приговаривая – не накажешь, не накажешь.
 Потом, без перехода.  Ты чего  так долго не приезжал?
Ольга! Так мать называла дочку, когда хотела дать понять, что сердится. Где твое, здравствуйте? И сколько раз  говорить, что дядя Стасик тебе в дедушки годится. Обращайся к нему на Вы.
Оля вскинула на мать серьезные глаза и произнесла одно лишь слово. Нет!
Такой подтекст читался в этом ее упрямстве, что взрослые не выдержали и расхохотались.
А, пожалуй, характерец у нее твой, отсмеявшись, проговорил Стас.
Короче, этот день был у них днем пения. Пели все. Даже няня и Мишутка. Получалось у него очень забавно, но диссонанс он не вносил.
К полудню в доме после столь шумного и звучного занятия, наконец, наступила умиротворенная тишина.
Мишутку уложили спать, а Олю отправили  с группой  гулять во двор.

Время, - решил Стас. Песни атмосферу подготовили.
Как, Миша, можно? – мысленно обратился Стас к Зимину. Сомнения меня замучили.  Дети счастливы, у Вари глаза горят. Не уверен, нужна ли ей другая жизнь? Хотя, взялся за гуж…
Варенька. В голосе Локтева чувствовалось волнение. Хочу украсть тебя на один вечер.
Варя с недовольным недоумением посмотрела на него. Что случилось?
Стас, испугавшись отказа, заговорил сбивчивой скороговоркой.
Ничего, ничего. Страшного ничего. Но, вообще, – случилось.
Повесть написал  на старости лет. Первую, представляешь? О бабушке твоей.  Миша, в свое время замечательные вещи ей посвятил.
У меня совсем другое. Тут – вина, которая  ей и мне жизнь осложнила. Вина,  вывернувшая меня наизнанку, изменившая до неузнаваемости, и, в конце -концов, закончившаяся трагедией.
Нужно было это выплеснуть. Мука всей моей жизни.
Сама понимаешь, слушателей у меня пока не было. Без твоего присутствия их и не могло быть. Но, у написанного, увы, - свои законы. Не тебе это объяснять. Поэтому и разговор наш практически  post faktum .
Я уже влез в эту аферу. Снял небольшое бистро, и пригласил тех, чьим мнением дорожу. Но, протестующее замахал Стас руками, без тебя ничего не состоится. Если ты откажешься – так тому и быть.
К  стенке меня припираешь, Локтев? Варя была совсем не настроена куда-либо выезжать, и искала аргументы для отказа. Дай мне. Я умею читать. Разницы принципиальной не вижу.
Девочка, Стас взывал к ее профессионализму. Ты, ведь,  пишущий словесник. И кому, как ни тебе знать, что только перед аудиторией можно понять, стоит ли давать жизнь литературному детищу. Судьбой определено, что главным слушателем в этой  аудитории обязательно должна быть ты. Здесь ни от меня ни от тебя ничего не зависит.
Стас, слова Вари звенели от волнения, Я проштудировала бабушкин дневник и  много знаю. Знаю, как непереносимо больно было и ей и Мише. Им большого труда стоило снова впустить тебя в свою жизнь. Предполагаю, что тебе это тоже очень не дкшево обошлось, но ты сам виноват. Ты свои долги отрабатывал. В ваших отношениях – они жертвы. Хочешь, чтобы я вернулась в их боль? Чтобы прожила их страшные мгновенья? У меня,  точно, не достанет ни сил, ни желания простить тебя.
Стас в ужасе понял, что разговор выходит у него из-под контроля.
Где та умиротворенная, доброжелательная женщина?
Сознание того, что он – старый идиот, так ничего и не понял в жизни, паникой обрушилось на него. Как же мог он печенкой не прочувствовать, сердцем не понять, что та рвущая боль, которой он прошил жизнь дорогих ему людей, не могла незаметно проскочить мимо Вариных чувств, мимо Вариной эмоциональной памяти.
Варенька,  Варенька, постой, богом заклинаю, послушай. Выслушай  меня внимательно, срывающимся голосом молил Стас. 
Это очень важно. Всем важно. Тебе -  наверняка. И ребятишкам твоим, - это я понял  после только, что озвученных тобой слов. Жизнь по спирали на следующий виток спускается. И Мише с Олей, тоже важно, как я понимаю и чувствую.  Да, да, им тоже, там - в их мире, их памяти. О себе я уж и молчу.
Постарайся не перебивать, и, главное, постарайся понять меня. Локтеву удалось отчасти взять себя в руки.
Хочу, чтобы в твое сознание вошло, как факт, что все трагичное, что вплелось в наши с Олей и Мишей отношения, навсегда кровно повязало меня с тобой.
Все иное – родственники, женщины – кто ближе, кто дальше. Но… Сначала – ты. Дети твои, как  часть тебя и Михаила. Значит – ты, Оля, Мишутка, а потом остальные в очередь.
Вникнув в мою повесть, надеюсь, не умом, а сердцем поймешь, что это так. Я очень хочу, чтобы получилось у меня. Тебе и только тебе мне надо передать свои мысли, свои боли, свои заморочки. Тебя, я понял, тоже задела, мной выпущенная болезненная стрела. Давай постараемся, чтобы  хоть Оленьку с Мишуткой она не затронула.
Стас, после долгого молчания произнесла Варя.  Я обескуражена, не знаю, что и сказать.
 А, люди? Молния полыхнула в ее глазах. Не вынесу я сочувствия. Да и не готова быть в центре внимания.
Кривая усмешка тронула губы Локтева.
Не поверишь, но эта сторона отношений между всеми нами – тобой, кстати, тоже, осталась вне  людских пересудов. Я, в свое время, очень внимательно отслеживал слухи, и взгляды.  Свидетели были, но в одном случае, они были заинтересованы в молчании, а, в другом, и подавно, - завязаны на президента. Воронцов много знает. 15 лет молчит. Ни намека. Я это очень ценю. Сейчас Олег в Израиле. Но это и неважно, где он. Он  всегда и везде мой друг. Твой, думаю, тоже. Хотя вы  едва знакомы. Вот так жизнь повязала нас.
Так ты придешь?
Пожалуй, альтернативы у меня нет, медленно проговорила Варя, устремив взгляд внутрь себя.
Потом, словно что-то отбросив, тряхнула головой и уже совсем другим тоном произнесла. Говори куда и когда?

Ровно в шесть вечера Варя зарулила на стоянку. Приехала она впритык. Так было обговорено со Стасом. Кто-то  из присутствующих наверняка узнал бы ее.  А на откровения – не тянуло. Женщина просчитала, что  таким образом она заранее отсечет общение.
Однако, она ошиблась. Время шло. Приглашенной публике уже надоело тусоваться, а Стас все не начинал. В воздухе повис вопрос – кого ждем? Пошли нервные перешептывания и фантастические предположения. В этой наэлектролизованной обстановке Варя ловила на себе заинтересованные и недоумевающие взгляды, и нервничала.
Наконец, Локтев появился, ведя под руку высокого мужчину в морской офицерской форме.
Рассаживайтесь, друзья. Извините за опоздание. Ждал друга. Не мог без него начать. Он бы мне этого не простил. Стас бросил на Варю виноватый взгляд.
Семеро одного не ждут – сердито пробурчал  чей-то голос.
Не судите – грешен, еще раз покаялся Стас.
Моряк молча, казалось, удивляясь происходящему, оглядывался. В глазах его читались растерянность и недовольство.
Варенька, елейно проворковал Стас, не возражаешь, если Антон на мое местечко сядет? Я его рядом с тобой застолбил.
Кто бы тебе возразил? – раздраженно фыркнула Варя. Она успела обидеться на Локтева за ситуацию, в которую попала, но  озадаченная его интонацией, внимательно поглядела на прибывшего.
Терпеть не могу, когда  ждать себя заставляют – злым полушепотом процедила женщина.  Даже форма морская Вас ни к чему не обязывает. Честь имею, честь имею – слова одни! Проговорив это она, казалось, навсегда утратила интерес к соседу.
Она обратилась в слух. Странная это была повесть, или новелла. Трудно было даже обозначить жанр.
Одни ощущения в ней. Героев не было, почти отсутствовало действие – только эмоции и среда.
По мере того, как продолжалось чтение, Варя начала осознавать, что проживает моменты, через которые реально в жизни прошли близкие ей люди, причем так глубоко, так всеобъемлюще она это чувствовала, как будто сама была участницей событий. Трансформировалось и время. Для Вари все совершалось в настоящий момент.  Озарением открылась  первопричина поступков, и тяжесть последствий. Не умом, не знанием  Варя все это осознала, а чувствами своими, сердцем.
Стас умолк у последней точки. Повисла мертвая тишина.
Удивил ты нас Станислав Николаевич, раздался, наконец, одинокий авторитетный голос известного режиссера. Кто бы мог подумать? На старости лет прорвалась способность к такой литературе. Что же ты раньше молчал? Разменивался черте-на что. Статейки там, репортажи всякие. Тоже хлеб. Но это же творчество совсем другого уровня.
Это ни в кино, ни в театр не пустишь. Я - то надеялся у тебя материалом разжиться. Мыльные оперы всю беллетристику под себя подгребли. А ты нам эмоциональный сгусток выплеснул, который в восприятие идет только при очень интимном общении с печатным словом. Зато как идет! За сердце хватает и душу выворачивает.
Локтев сверкнул глазами. Значит, я понят.  Это как раз мне и нужно было. К печати я повесть переработаю. А сейчас я добивался именно того, что вы отметили.
Народ за столами зашевелился, заговорил, обмениваясь мнениями, курильщики потянулись к выходу.
Стас подошел к Варе.
 Как? – он с тревогой поглядел ей в  глаза.
Все поняла. Варя, ободряюще подмигнула ему обоими глазами. Стас, ты гигант. Даже Миша тебе сейчас бы позавидовал. Думаю, он, и  бабуля давно хотели освободить тебя от этой муки. Может, и слышали они тебя сегодня. Такое можно и через время и через пространство услышать. А, если – нет? Считай, что я твой духовник.
Спасибо, родная моя девочка. Стас  взглянул на Варю с благодарностью и сжал обе ее руки.
Женщина вздрогнула. Плечи повисли, взгляд, словно прячась, метнулся в сторону.
Миша меня так называл частенько, тихо проговорила она.
Время спустя Варя  добавила: Знаю, о чем ты говорил сегодня. Не беспокойся, я все знаю.
Ох, не все ты знаешь, девонька, подумал про себя Локтев и коротко взглянул на Антона.
Было очевидно, что тот ждал момента, когда Локтев отвлечется на других гостей. В глазах его читался беспокойный вопрос к Варе.
Вы, что, сопричастны с этими ощущениями? -  спросил он сразу, как только появилась возможность.
Каким-то образом – да.  Вам то что? Варе не хотелось втягиваться в разговор.
Понимаете, -  я тоже. Мне даже показалось, что часть повествования обращена лично ко мне. Из-за меня Станислав Николаевич попал в аварию, и погибла его пассажирка. Я выгнал на дорогу того злополучного зайца.
Описанные Локтевым ассоциации, явственно вытащили из памяти  давнюю трагедию.
Варя внимательно с нескрываемым ужасом посмотрела на собеседника и, не понимая зачем, не желая ни перед кем раскрывать душу, тихо произнесла. Это была моя бабушка.
Кажется, я теряю контроль над собой, - спохватилась она. Надо бежать.
Стас, она мгновенно перенесла внимание на Локтева, я уматываю. Дискуссия мне только впечатление испортит. По старой дружбе скажи: не очень большая наглость с моей стороны – попросить у тебя  экземпляр пока его корректура не коснулась.
Не очень. Стас радостно улыбнулся и протянул Варе текст. Он – твой. Ты угадала мое желание. Мне необходимо, Варенок, чтобы он у тебя был. Спасибо тебе.
Это тебе – спасибо. Варя чмокнула Локтева в щеку. Все. Сам знаешь, мне есть куда торопиться. Заглядывай к нам почаще.  Дети мои прозвище  тебе придумали.  Праздник!  Мишутка четыре слова пока лепечет – мама, Оя, дай и пазник. Пазник – это ты. Так-то. Заслужил. Дети не лукавят.
Ну, все, пока. Я по-английски. Больше ни с кем не прощаюсь.

С утра Локтев мучился с похмелья. Звонок в дверь вызвал волну раздражения. Стас, с некоторых пор  не любил незваных гостей, да и городскую квартиру тоже не жаловал. Напился вчера до чертиков, вот и сгрузили его здесь, как куль с мукой. Не везти же такое добро за город. Поделом мне.
Нет, чтобы с утра на даче в холодное родниковое озеро нырнуть. А уж пивка там, в холодильничке… От сожаления еще сильней застучало в висках. Имейте совесть, поднимаясь с кровати, ворчал он.
 Человек похмелюги, а тут еще ни свет, ни заря надумали в дом ломиться.
Однако, взглянув в глазок, Локтев мгновенно распахнул дверь.
На пороге стоял Антон.
 Антон Семенович Васильев – таким было полное имя моряка.
Лекарство Вам. Антон протянул пакет с двумя банками пива. Без него, боюсь, разговора у нас не получится.
Благодетель! – завопил Стас, радостно разводя руки.
Разговор, говоришь? О чем разговор – то? Локтев нарочно прикидывался простачком. Тянул время, пытаясь собраться. Беседа, похоже, предстояла непростая.
Проходи на кухню. Рванем по пивку, потом и побеседуем.
Уф…- смачно выдохнул он, отставив пустую банку. По гроб жизни лекарство твое помнить буду. Теперь я в состоянии тебя выслушать. Так, что там у тебя, спаситель мой? Твое пиво сегодня мне, как бальзам на душу.
Антон заговорил серьезно, собранно, казалось, совершенно не обращая внимание, на каламбуры Локтева.
Мне нужны объяснения, Станислав Николаевич.
Что это за путаница со временем? Зачем вы это сделали? Всех унизили. А в какое положение меня поставили?
Так уж и унизил? – Стас старался смягчить тон разговора.
А разве это не унижение? Двадцать человек  ждали одного.  Зачем ждали? Могли бы начинать. Меня Вы в любом случае обидели бы. Но  честь офицера хоть под сомнение не поставили бы. Как эта девчонка фыркнула – честь имею.
Многое мне не понятно.
В глазах собеседника Локтев наблюдал целую бурю эмоций. Оказалось, что Антон очень остро переживает случившееся и ищет его корни.  Это Стаса устраивало.
 Девушка эта странная. Ваше поведение тоже толкования требует.
Уж, не на дуэль ли собрался ты меня вызывать? – в глазах Стаса играли смешинки. Слова – то, какие? Честь офицера. Ты же в запасе. Не запамятовал ли? Стас сознательно заводил Антона, провоцируя его на серьезное отношение ко всему, что предстояло тому услышать.
Хорошо.
Только держи себя в руках, упредил Локтев взрыв очередного негодования.
Отвечу тебе на все вопросы, но не в порядке их очередности, а в порядке их значимости. Это – звенья одной цепи.

Девушка? В ней все и дело. Коротко тут не расскажешь. С привычными мерками не подойдешь. Реалии будут поставлены с ног на голову.
Зовут ее Варя, фамилия Ильина.  И всего – то ей – двадцать три. Официально замужем не была, но имеет двоих детей. Старшей дочке  уже почти шесть. Отец этих детей умер полтора года назад в достаточно преклонном возрасте. Там был несчастный случай, на который наложилась старческая хворь. Так, что, считай, что умер он от старости.
Не понятно ничего? Не тебе одному. Многие из вчерашних моих  гостей  знали юную Варю, искренне восхищались ей, что бывает не часто, а потом потеряли ее из вида. Она словно растворилась, исчезла с их небосклона. В этой связи, узнав ее, одолели меня после читки вопросами. Я нашел единственный выход из ситуации. Быстренько надрался, как свинья.
Так, что, рассказывать? Или уже не интересно? Конец сам додумал?
Стас рассмеялся. Тут не только твоей – моей фантазии не хватило бы. Ни в какие каноны и схемы не укладывается ее жизнь.
То, что понял ты из моей новеллы – суть  близких и трагичных отношений между  мной, ее бабушкой и их мужем – Михаилом Зиминым. Да, да, упредил Стас вопрос, который молнией прошил взгляд собеседника. Именно тем самым Зиминым - великим писателем, замечательным человеком, отцом Вариных детей.
Бабушка Варина – отдельная тема. Варя много генетически взяла у нее. Но в Ольге, пожалуй, больше было заложено божьего проведения. Иначе не скажешь. Хотя, возможно, я ошибаюсь. Ольга была первым человеком, озадачившим меня до потери собственного я, до потери рассудка. Ну, да речь не о ней.
Смерть Ольги, к которой мы оба с тобой имеем отношение, уничтожила не только  Зимина, как писателя, но и как личность. Он был на грани безумия, и, я точно знаю – находил тому подтверждения – самоубийства.
Какие могут быть подтверждения? Вы же не были очевидцем? Антон смотрел  глазами, в которых, как в калейдоскопе мелькали то ужас, то недоверие.
То давнее жуткое событие, подсвеченное еще со вчерашнего вечера новыми красками и нюансами, по-новому затягивало его в свою ауру. Подробности, которые он узнавал, были страшными.
Локтев, со свойственной журналистам интуицией, ухватил ситуацию.
Антон, не надо,- строго сказал он. Все это быльем поросло. Сейчас мы о Варе говорим. Ты узнать хотел, так слушай. Но, на вопрос, раз он задан, – отвечу.
Ты далек от профессиональной литературы. Писатель всегда записывает ощущения, которые пережил.
Так вот. Спасла Михаила Варя. Ей было тогда двенадцать. Просто пришла  в дом и стала там жить. У этого события была предыстория. Все зародилось не на пустом месте, но сейчас это тоже – отвлечения.
Когда началась их связь, могу сказать с точностью до дня. Через четыре года это произошло. Зимин снова начал писать. Не удивляйся.  Эти женщины были вдохновением, реальным, осязаемым,  поверь мне, вдохновением писателя Зимина.
 Абсолютно уверен, что и в том и другом случае чувства были взаимными,  и необыкновенно сильными. Однако, Варина любовь – это что-то особенное. Варя ждала. Годы ожидала, любя и надеясь, что Зимин  осознает, что любит ее и начнет воспринимать ее, как женщину. Она вошла в его жизнь еще семилетней девочкой, а, потом, в силу обстоятельств, он стал ее опекуном. Пойми, через что переступить пришлось им обоим. Я абсолютно убежден, что инициатором их близости была Варвара. Мало того, Варя определила основные устои этой своеобразной семьи. Последней законной женой Зимина навсегда осталась Ольга. Так решила Варя. Оба их общих ребенка усыновлены Михаилом. Ее идея. Хотя здесь идея ни при чем. Отцовство сомнению не подлежит. Мишутку  отец регистрировал, практически на смертном одре.
Тебе может показаться, что в моем рассказе мало логики, или предвзятая односторонность. Время  ведь имеет протяженность. Девочка прожила емкие годы. Взросление, поклонники, увлечения. Познание себя.
Все это было. У Вари масса талантов. Чем она только не занималась? У меня на памяти – водные лыжи, дайвинг и моделирование одежды. А я, наверняка, и половины не знаю. И, что важно, у нее все получалось, профессионально получалось. Мало того, она из людей, которые обладают особой аурой. Из тех, кто притягивает к себе. Поклонники, порой, чуть на пятки друг другу не наступали.  И не скажешь, что неприступна была красавица. Стас покачал головой. В Мыслях всполохами всплывали воспоминания эпизодов центром, а, подчас и инициатором, а то и провокатором которых была юная Варя. 
Нет, она была очень органична. А мир, который эта девушка освещала собой, нужен был ей лишь для того, чтобы Михаил заметил, оценил и пережил ее состояние вместе с ней.
Сейчас такое и не просматривается.
Сейчас – другое.
Если тебе удастся полчаса поговорить с этой женщиной, - поймешь, что детей своих она считает, чуть ли не национальным достоянием. Это при том, что требования, которые  к ним предъявляет, очень высокие. Но требования ее к себе – я считаю безмерными.
А какой у нее взгляд на проблему материнства?
Олю Варя родила, когда  самой было еще 17 лет. Сама – ребенок.  Но не могла, даже, как она считала, не имела права не родить. Ничто не имело значения – ни возраст, ни родители, ни пересуды. Мишутка, вообще, угодил в центр трагедии. Его рождение и смерть Зимина разделяет месяц.
Ее дети, она так считает, генетические наследники гения, к тому же, рожденные в большой любви. Такой всеобъемлющей и всесильной любви, что даже гения она способна была окрылить. Можешь мне поверить. Это соответствует истине.
И свою эмоциональную организацию Варя тоже очень высоко оценивает.
Поэтому, двое ее ребятишек для Вари – все. Это и смысл, и исключительность и радость всей прожитой жизни. Случись, не дай бог, что с ними – Варя будет уничтожена.

А теперь отвечу на второй вопрос. Он увязан с первым, и, кое-что ты, наверное, же  понял. Полагаю, далеко не все.
Был жив Зимин, -  это была такая женщина. Стас восхищенно помотал головой. У нее масса талантов. Она прекрасно пишет, замечательный переводчик. За что  не бралась, получалось сразу – самобытно, прекрасно и очень ярко.
Зимину нравилось, ну до поры, конечно, до Оленькиного появления, вывозить  Варю в свет. Вроде устарело слово блистала. А лучше не подберешь. Именно блистала Варя на всех наших тусовках. И, знаешь, что никогда не встречалось мне ни до, ни после. Она ни у кого не вызывала зависти. Масса обаяния была у этой девочки.
А вчера, я с огромным трудом вытащил ее на мою презентацию. И, согласись, у меня были убедительные аргументы.
Теперь подхожу к главному.
Умирая, Зимин взял с меня слово сделать  жизнь Вари полноценной. Должник я его, сам знаешь. И знаешь еще далеко не все.  Долг по наследству Варе достался. Так жизнь распорядилась, и я с этим согласен.  Повесть свою написал я во исполнение. Я очень старался. Поэтому и повесть получилась. Сам не перестаю удивляться, тому, что сотворил. Но это не штучный, нет – единичный продукт у меня. Сильнейший маяк ориентиры давал. Но для решения задачи, поставленной Михаилом - это только первый шаг.
Потенциал у Вари огромный. Ее хватит и на детей и еще на очень многое. Нужно только вырвать ее из состояния, в которое она сама себя загнала. Тут – я и хочу рассчитывать на тебя.
Ты не сердись, Антон. Давно у меня мысли крутятся в этом направлении. Общая трагедия нас свела. Случайности в жизни тоже закономерны. Дальше все пошло по наитию. Интуиция заставила меня не терять тебя из вида. Удивишься, если узнаешь, как много мне о тебе известно. И факты биографии в моем интересе не приоритетны, или не всегда приоритетны.
Так, что время перепутал я вчера не случайно. Необходимо было, хоть таким способом выделить тебя,  адресно сфокусировать Варино внимание.
Можешь винить меня в чем угодно. Да, действовал за твоей спиной, да, думал о своих проблемах, не принимая во внимание твои. И тут ты прав. Но я все равно доволен. Подсознание у девочки сработало. А раз так – думал я не о себе, а о ней, да и о тебе тоже.
Уверен, такой женщины тебе  в жизни больше не встретить. Сказал я однажды Зимину, что  женщин  таких – одна на миллиард. Правда,  две из них почему-то ему достались. Божье проведение, которое я долго ни понять, ни принять не мог.
Это – шанс, Антон – шанс. Обмозгуй. Даже если возникнет интерес и желание войти в проблему, все будет очень не просто. Я очень надеюсь, что ты постараешься помочь всем нам – ей, себе и мне.
Михаил Николаевич, Антон с трудом сдерживал раздражение на грани гнева. Долго и красиво Вы тут говорили. Забыли только меня спросить, нужно ли это мне? Я верю Вам, что Варя интересный и яркий человек. Но она взрослая женщина, с самобытным характером, с опытом жизни, который повторить невозможно, и с двумя эксклюзивными детьми в придачу. Не потяну. Кишка тонка. Не дай бог, ущербность свою почувствую. Или, еще хуже, это учует она, или дети. Интуиция у всех них, как я понял, аховая. Прямой путь к трагедии.
Локтев положил руки собеседнику на плечи, поймал его взгляд и заговорил очень тихо, медленно и проникновенно.
Антош, я ни на чем не настаиваю. Прошу только, присмотрись к Варе. Жизнь она мудрая. Тех, кто этого заслуживает, она очень справедливо одаривает. А вдруг я угадал – и ты из их числа окажешься? Пока работает только моя интуиция. Что еще тебе - твоя подскажет?  Может быть вернемся к этому разговору, а может и нет.
Кстати Варины дети – чудо. Час общения с ними мне два дня освещают. Помни, они очень, очень доброжелательные. Мамина аура.
Хотя ситуация, ты прав, может сложиться жесткая. Но ты не спеши с отказом. Есть у меня – старого, опытного папарацци ощущение, что вместе мы решим проблему. Всем будет хорошо. Интуиция для журналиста – один из столпов профессии. А я очень известный и, заметь, профессионально мудрый представитель этого древнейшего ремесла. Всеми признанный – отметь. Это тебе не хухры-мухры. Так, что не отмахивайся от нашего разговора. Тут есть над чем подумать, есть то, зачем – понаблюдать, прежде, чем что-то предпринять. И слушать, слушать себя. Жизнь, думаю, если будет острая необходимость, шанс предоставит.

Через неделю Локтев опять ненадолго заскочил к Варе. Хотелось разобраться в обстановке.
Стас, едва открыв дверь, взволнованно почти прокричала Варя, ты только послушай, какие Оля стихи пишет. Вчера еще намека не было, а сегодня, словно шлюз открылся. Четверостишья сыплются, как из рога изобилия.
Удивила,- засмеялся  Локтев. Всегда знал, что ваш дом – кладезь талантов и сюрпризов. Стас, отметил про себя, что витают здесь проблемы, далекие от тех,  которыми он сейчас озабочен.
На шум выбежала Оля и запрыгала вокруг взрослых. Послушай, послушай. Оля изо-всех сил старалась привлечь внимание Локтева.
Поразительно, стихи девочки были по-детски трогательными, но неожиданно  глубокими.
Ой, ты какая молодчина! Локтев приподнял девочку за локти, внимательно заглянул ей в глаза, улыбнулся и, резко подбросил почти под самый потолок.
Варя, - записывай. Это важно - проговорил  Стас, после того, как довольно повизгивающая Оля скрылась за дверью своей комнаты.
Этим ты Олю подтолкнешь к развитию этого дара. Дар – несомненный, и развиваться он будет, увидишь, как лавина. Важно еще ничего не потерять, в том обилии информации, которая окружает нас и наших детей.
Если бы ты только знал, как прав, грустно проговорила Варя. Я столько важного уже упустила. В такой атмосфере жила. Казалось, что так будет вечно. Ан, нет. А память – что? Это инструмент относительно надежный. Нюансы ускользают, а они важны.
Через два часа, перед уходом гость сказал Варе. Недельки через две я загляну еще. Ты записывай все, что Оля тебе выплеснет, а я покажу спецам. Видишь, еще одна проблема появилась. Любое проявление – проблема и надо знать, как к ней относиться.
Однако  Локтева в этом доме увидели лишь через год, когда была уже совершенно другая ситуация, да и проблемы были уже другими.
Правду говорят, загад не бывает богат.
Тяжелая болезнь свалила Станислава Николаевича.
Варе пришлось самой разбираться с Олиными заморочками.
Детство эгоистично и бескомпромиссно.
Маленькая Оля, едва ощутив радость творчества, стала требовать от матери не только сопереживания, но и соучастия.
Придумай сказку, а  я к ней песни сочиню, - категорично и серьезно почти приказала она Варе.
А та растерялась. Сказки Оле сочинял отец. Наверняка это было очень увлекательно, самобытно и неповторимо. Оля, хотя и неосознанно, ждет от нее адекватного творчества. Сумеет ли она?
Однако выхода нет, подумала Варя. И вечером, когда Оля была уже в постели, она, прихватив диктофон, присела на краешек детской кроватки и, с нежностью глядя на дочь, произнесла: - давай попробуем. Может быть, что-то у нас и получится.
К ее удивлению, процесс увлек их обоих. Сказки с каждым разом выходили все занятнее, содержательнее, а, главное, в них ощущался самобытный стиль и мелодичность. Из-за Олиных стихов, вероятно. Все определялось замечательным слухом девочки. Оленька остро чувствовала мелодию сюжета, и в ответ выплескивала такие яркие, глубокие четверостишья, которые сами уже определяли место Вариного творчества. Фальшь Оля слышала мгновенно. Миша – тот цвета ощущал, а Оля – звуки, с нежной грустью осознала и приняла Варя этот факт.
Пришел день, когда помощь матери не потребовалась. Оля самостоятельно сочинила сказку в стихах.
Доченька, сказала ей тогда мать, знаешь, что я придумала. Давай мы с тобой книжку сделаем. Для Мишутки – книжку. Ты росла в мире сказок, которые тебе рассказывал папа, а он вырастет - на твоих.
Господи, Миша, промелькнуло у Вари. Твои задатки и старания уже находят реальную реализацию.
Как это – книжку? – вскинулась Оля. Книжки в магазинах продаются, как одежда, как компьютеры. Разве можно их сделать, а не купить?
Глупенькая ты у меня еще. Мать ласково притянула дочку к себе. Самое главное – книжку придумать. Это касается и всего остального. Компьютер тоже сначала кто-то придумал, а уж сделать его после этого – дело времени. Это уже намного проще. Ты скоро  все поймешь. Первый шаг в понимании этого ты уже совершила.
А книжку мы сделаем не только интересную, мы сделаем ее поющую. Свои стихи к ней ты напоешь. Сочинишь мотив, и напоешь. Получатся песенки. Кстати поймешь, что песни тоже можно самим сочинять, а не только записи слушать. Песенки мы запишем на диск и вставим в книжку.
Как это? Оле снова было непонятно.
Варя рассмеялась. В такое время ты живешь. Сейчас все просто. Есть интересные программы. Они несложные. Думаю, ты их сама без труда освоишь, а я тебе помогу.
Мама, а рисунки будут? Какая же книжка без рисунков?
Варя задумалась. Можно, конечно, воспользоваться анимационными программами и графическими редакторами, но уверенности в том, что результат выйдет хорошим, у нее не было. Рисовать Варя не умела. Мало того, она знала, для того, чтобы интересный сюжет был адекватно оформлен, нужно видение художника. Этого уж точно у нее не было.
Когда же Оля принесла русские сказки в оформлении Билибина и сказала, что их рисунки должны быть не хуже, Варя с сожалением подумала, что может быть, напрасно увлекла дочку этой идеей. Разочарований ей впереди  не миновать.
Однако отступать было невозможно. Детские ожидания нельзя обманывать. Придумаю что-нибудь, решила мать. Пока суть, да дело – много воды утечет. Глядишь, найдем ответ на задачку.
И закипела работа
Интересным и очень продуктивным был этот период. Дочь и мать были неразлучны. Варя давно не была так счастлива. Получая огромное удовлетворение от творчества, которое само по себе было удивительным, она поражалась,  глядя на дочь. Ребенка, не полных семи лет, увлек водоворот, который называется вдохновением, и, который, как дар небесный, поражает избранных. Варя наблюдала, как ее крошечная еще дочка взрослела, совершенствовалась в этом творчестве, как росли ее требования ко всему, что они делали. Касалось это всего – сюжетов, стихов, мелодий, оформления, и, даже, языка, который у Оли становился все образней и пополнялся изо-дня в день.
Хорошую школу получила девочка. Любое  начинание  будет в жизни  развивать, если не с вдохновением, то уж с интересом – точно, с удовлетворением подумала Варя.
Да, но что же дальше? Прошел год. Мысль о художнике все настойчивей терзала мать. Олю к школьным занятиям подключать пора. Варя предполагала индивидуальное обучение. Оля освоила уже четыре языка. Тут ни в какие программы не впишешься.  Ситуация требовала значительных и продуманных усилий и не стандартных шагов.
А тут с  книжкой проблемы. Макет  на выходе, а с  оформлением -  решения  нет.
Куда обращаться? В издательство? Там план. Попробую, конечно.  Завтра схожу с копией. Надеюсь, кто-то меня еще помнит.
Вряд ли, конечно, кто заинтересуется. Варя была почти уверена, что их маленькая проблема, скорее всего больше никого не взволнует.
Стас  долечивается за границей. Оттуда не разрулишь такую ситуацию. Да и не больно хочется, я поняла, ему в нее влезать. Заходил он перед отъездом. Я ему про Олю, про художника, а он все на мои творческие планы сворачивал. Странно это. Не понимает, что ли, что Олины проявления сейчас и есть суть моего творчества.
В редакции Варя потерпела ожидаемое фиаско. Кто-кто сначала обрадовался, решив, что она по-прежнему пишет, и принесла  свое. Помнили  ее очерки и новеллы. Главный же, увлек ее в свой кабинет, в надежде, что Варя пришла с материалами из неопубликованного наследия писателя. Очень долго ее не было видно на горизонте, а тут прошел слух, что она зарылась в архиве Михаила Николаевича. Редактор был прагматиком, реалистом и бизнесменом. Он помнил добро и многим был обязан Зимину. И хотя он не смог скрыть разочарования, от того, что Варино предложение никак не было увязано с его ожиданиями, ему было жаль  отказывать Варе.  Но, как он мог ей помочь? Издательство переживало не лучшие времена, и отвлекать специалистов на  книжку, написанную семилетним ребенком, он не имел права.   О тираже речи, как он считал, идти не могло. А Варя ведь недаром в издательство обратилась, - в будущем рассчитывает  на типографию – ежу понятно, решил  главред . Чтобы пресечь головную боль в перспективе в зародыше, главный в первый момент  хотел отказать  наотрез и окончательно.
Но у бизнеса свои законы. Пройдя через горнило ежедневной конкурентной борьбы, этот человек усвоил принцип – никогда не говори никогда. Из всего надо попытаться извлечь выгоду. Он решил поторговаться.
Варвара Юрьевна, Варя. Ведь Вы позволите мне себя так называть, проникновенно, с доброй улыбкой произнес издатель. Я много старше Вас и мы много лет знакомы. Вы не новичок, и наши заморочки для Вас секрета не представляют. Дело не в плане и не в деньгах, хотя и в них тоже. Нет никакого смысла заниматься такой мелочевкой, и не по профилю. Если Вы привлечете издательских специалистов – нам придется идти до конца и выпустить книгу. Подумайте, а какой нам резон? Вот, если у Михаила Николаевича что откопали, тогда милости просим. Заодно, под шумок мы бы и дочкину книжку тиснули.
Я подумаю, обреченно сказала Варя, поднимаясь.
Редактор обострил проблему, которая так или иначе постоянно мучила ее. В архиве Михаила было много неопубликованного. Варя очень хорошо изучила эти произведения. Там были черновики, наброски, и законченные  очень личные повествования. Задача перед этой очень еще молодой женщиной стояла почти невыполнимая. Только ей предстояло принять решение, что из наследия великого писателя она обязана донести до людей, а что должно кануть в лету. Осесть в дневниках и архивах близких.
Одно она знала твердо – предметом торга Мишино творчество быть не могло. А значит, вопреки обещанию, думать ей было не о чем.

Понуро опустив голову, женщина брела по Тверской, глубоко задумавшись, пытаясь найти выход из ситуации, и кляня себя за бесталанность. Погруженная в свои мысли, она не обратила внимание на настойчивые гудки   за спиной.
На переходе у бульвара горел красный. Варя на автомате остановилась, по-прежнему находясь во власти невеселых размышлений. От неожиданного прикосновения, по телу пробежала дрожь. Она напряглась, собираясь. Медленно повернулась.
Высокий мужчина держал ее за плечо. Он что-то говорил, весело, приветливо улыбаясь.  Непроизвольно Варя попыталась стряхнуть руку, однако, промелькнувшее воспоминание заставило ее сосредоточиться.
Не узнаете, - вижу. Да и не мудрено. Времени много пошло, да и виделись мы только однажды. Я тогда в форме был, а она очень меняет человека. Помните презентацию Локтева? Честь имею.
Ах, да. Варя засмеялась. Извините, забыла Ваше имя.
Антон. Антон Васильев, не обижаясь, весело представился он. Двадцать минут тащусь за Вами следом. Сигналить устал. Постовым дважды штраф уплатил. Тверская – зоной тишины считается. Хотя, таковая здесь вряд ли возможна.
О чем так глубоко задумались, если не секрет?
Чувствуя Варино замешательство, Антон предложил. Садитесь в машину – подвезу. Если есть нужда в слушателе - расскажите, а нет, – не обижусь.
Спасибо. Я пешочком. Голова от проблем трещит.
Ну, ну. Антон шутливо сдвинул брови. Проблемы в такой хорошенькой головке? Потом покраснел, смутившись. Простите, пошлость сморозил.
Варю неожиданно тронула такая неловкая попытка завязать разговор, вкупе с внимательным, почти сочувственным взглядом.
И совершенно спонтанно ее понесло. Она стала рассказывать о том, что дома ее с надеждой ждет маленькая дочка. А она взрослая бесталанная неумеха намеренно тянет время, боясь детского разочарования.
Этому, совершенно незнакомому человеку Варя стала рассказывать, какие стихи пишет ее крохотная дочурка, какую они придумали книжку. Все уже готово – с жаром говорила она. Одни рисунки остались. Я обещала Оле, что найду художника, а теперь в полной растерянности. В издательстве от меня  отмахнулись. Не стали даже смотреть макет. Понять можно. Чего ждать от семилетнего ребенка? Я знаю их проблемы и не обижаюсь, но я знаю и то, что сотворила моя дочка, и обязана отстаивать ее интересы, тем более что детские ожидания нельзя обманывать.
Да, озадачили и заинтриговали Вы меня. Верно говорил Станислав Николаевич, – Вы неожиданная женщина. Чем черт не шутит? Может быть, я смогу быть чем-то вам полезен? А? – неожиданно даже для самого себя предложил Варин собеседник.
Как? Варя задохнулась от надежды. Вы знаете с художника, которого можно на это подвигнуть?
Антом молчал, по-прежнему, добро и лукаво поглядывая на Варю.
Или, или Вы сами рисуете? Варя поняла, что угадала. Обрадовалась и сразу испугалась.
Учтите, угодить моей дочурке не просто. Ей нужно оформление на уровне Билибина.
Ох уж эти женщины, - рассмеялся Антон. Дашь ноготок – палец откусят. Минуту назад не знали, как подступиться к проблеме, а чуть дал наводку – требования запредельные.
Ладно, уж. Назвался груздем – полезай в кузов. Может, и найдем мы с Вашей дочуркой общий язык. Не факт, ну а вдруг? Своих детей не заимел, так что опыта у меня ни какого. Риск, конечно, большой, но я постараюсь понравиться Вашей дочке. Уж очень Вы меня  заинтриговали. Что там за чудо такое  растет? Кто знает, а вдруг, мы с Вами оба оказались в нужное время в нужном месте. Я, временами, бываю очень  везучий. А сейчас сгораю от нетерпения – это хороший признак. Садитесь в машину, нечего тянуть резину – ребенок ждет.

Зачем я ее остановил? Всю дорогу этот вопрос не давал Антону покоя. Еще тогда у Локтева я понял, что эта женщина мне не по плечу. А тут как стопор. Увидел – и не шагу в сторону сделать не могу. Ну, зачем она мне? А, главное, зачем ей – я? У двери, которую Варя открывала, мысли Антона по-прежнему были тревожными, хотя путь назад, похоже, он сам себе уже отрезал. Антон сомневался, что все замкнется только на рисунках для девочки. Очень уж серьезным был предварительный замес.
Дверь открылась, и Антон споткнулся о детский взгляд, устремленный на мать. Поражала сила ожидания, и надежда, замешанная на тревоге. Все это очень явно читалось в глазах малышки.
В этот момент ушли все его сомнения. Антон понял, что пропал. В этом доме нет места поверхностным чувствам и легким отношениям. Он принял решение. Теперь надо будет ему соответствовать, чтобы его признали и полюбили все обитатели этого своеобразного мира. В первую очередь – эта необыкновенная маленькая девочка, которую назвали Олей в честь какой-то неведомой исключительной  прабабушки, и ее удивительная мама.
Мама? Одно слово, а  как остро поставлен вопрос.
Все хорошо, радость моя. Варя порывисто прижала дочку к себе. Дядя Антон постарается нам помочь.
Вопрос в глазах девочки был теперь нацелен на Антона.
Ты, правда, умеешь рисовать? Голос Оленьки вибрировал от волнения. Хорошо умеешь? Нам очень нужно, чтобы хорошо.
Оля!  Варя покраснела от стыда. Нельзя так обращаться к незнакомому дяде! Что он подумает о нас с тобой?
Можно! Теперь он мой друг. Мамочка, ты что, маленькая, не понимаешь?
Сраженные неожиданностью постановки вопроса, Антон с Варей переглянулись, и расхохотались.
Довольная Оля, понаблюдав некоторое время за взрослыми с хитрющей улыбкой,  взяла Антона за руку и потянула за собой.
Уморительная картина, если смотреть со стороны. Большой взрослый мужчина покорно, как в трансе идет за ребенком, не в силах молвить ни слова. Горло  матери сдавил спазм.
Я очень ждала тебя, - произнесла девочка.
И я. Очень хотел тебя увидеть и помочь тебе, – первые слова, которые Антон произнес в этом доме.
Все! Они пропали в общем деле до самого вечера.
Читая сказки, Антон  делал наброски. Доверие в творчестве возникло не сразу. На первых порах Оля порой сомневалась, а порой просто была недовольна.  Она с неожиданным для маленького ребенка терпением подробно объясняла, что  видит,  ощущает,  хочет. Антон предлагал варианты. Скоро они начали понимать друг друга с полуслова, а, вскоре, слова вообще оказались не нужны.
Сказки оказались такими емкими и добрыми, стихи такими образными и трогательными, что руки Антона сами находили тот единственно возможный штрих, который еще хоть что-то мог добавить к прекрасному творению, создаваемому ими.
Боже, что за девочка, - думал Антон. Каждый миг общения с ней доставляет несказанное наслаждение и удивление. Оказывается, она многие свои стихи на музыку, ей же сочиненную положила, и понимает, что песня требует другого оформления, нежели стихи. А как чудно она поет. Голос несильный, но чистый и очень послушный.
Оля, ты как хочешь, но я не могу дать дяде Антону умереть от голода, прервала их идиллию Варя, просунув в дверь голову.
А мне можешь? – коварно спросила девочка.
Ну, как, получается? Антон заметил, что тревожный вопрос был обращен не к нему.
Еще как, мамочка. Оля радостно рассмеялась. И уже Антону – Завтра приходи пораньше.
Нет, Оленька, я теперь объявлюсь дня через два – три. Дела надо закончить. Высвободить время, чтобы нас ничто не отвлекало.
Вскипевшие, было, слезы в глазах девочки моментально просохли.
Надо, так надо, - солидно проговорила она, чтобы нам ничего не мешало.
Варя, Антон обратил свой взгляд к двери. Видите. Как оказалось, у нас тормоза отказывают. Увлекаемся. Возьмите под свой контроль организацию нашего труда. Опыта то у Вас побольше моего. Я  сам меры не знаю и возможности детские не могу оценить.
Постараюсь, - улыбнулась Варя. И уже к Оле. Слышишь, дядя Антон мне поручил следить за Вашим распорядком.
Слышу. Маленькая Оля, похоже, была недовольна таким раскладом.
Какой молодец, подумала Варя после того, как за Антоном закрылась дверь. Мало того, что Олю расположил буквально с первой минуты, он  все аспекты не упускает из поля зрения. Уложу дочь, тогда посмотрю, что они сегодня натворили. Хочу  в одиночестве  посмотреть, чтобы Олю на ночь не будоражить. Ей ли не знать, как  волнуется ее дочурка, когда оценивают ее работу.
Два месяца  продолжалось это удивительное действо.
Работа подходила к концу.  Антон ловил себя на том, что испытывает  острое, щемящее сожаление, от того, что завершается это неожиданное, необычное творческое сотрудничество.
Впервые за долгие годы, он прикоснулся к чему то, глубинному, к тому, что так легко охарактеризовать двумя словами - домашнему очагу. Настоящему домашнему очагу, который согревает и притягивает. И, главное, его там ждали. Ждали с нетерпением, и встречали с нескрываемой радостью.
В доме этом присутствовала незримая гармония. Если кому-то было очень хорошо, а в данном случае – это Оле,  хорошо было всем. И наоборот.
Антон чувствовал, что  Варя  рада его приходам. Однако он сомневался, что тут есть личные мотивы, помимо сопереживания  и откровенной радости за дочку. Что до себя? Антон давно понял, что запал на эту женщину еще при первой встрече. Локтев интриги добавил. Вот и заклинило его посреди Тверской, выволокло из машины.
Так, как же мне поступить? – мучительно думал он, привычно на малой скорости подруливая к знакомому дому. Как быть с Варей? Ей-то я – никто, конечно. В чем-то мы стали ближе друг другу, но я даже не представляю – существую ли я для нее, как мужчина, и не вижу ситуации, в которой это можно выяснить.
Как-то Оля спросила: Ты знал моего папу?
Нет, девочка. Романы его читал, конечно, но лично знакомы мы не были. Очень сожалею об этом.
Я – тоже, со вздохом произнесла девочка. Вы бы подружились. Мне с тобой так же хорошо, как с ним частенько бывало.
Ну, что из того. Сказал ребенок и сказал. Слова девочки вспучили давно подготовленную почву, еще острее обозначив мысли, которые метались в поисках возможного решения, и возможных действий.
Так ничего для себя не определив, он пешком поднимался по лестнице, неосознанно затягивая время. В руках его была папка с рисунками, выполненными уже хорошими красками на качественной бумаге. Требовалось только окончательное Олино одобрение. После чего, работы оставалось на пару, тройку  дней – отсканировать,  вставить рисунки в макет, распечатать готовые листы и сброшюровать из них книгу.
На площадке этажа его ждала встревоженная Варвара.
Заболела коза. С температурой еле в постель загнала. Вас все выглядывала. Варя приложила палец к губам. Говорите шепотом. Знаете же, какой у нее слух. Слава богу, Вы за домом  припарковались. Иначе мне бы с не справиться.
Что-то серьезное? Антона пронзила сильная, искренняя тревога.
Ангина.  Не признает горячего чая. И не уследишь, ведь. Вчера она и в холодный тайком лед положила. Вот и результат.
Доктор велел пять деньков полежать.
Варенька, Антон непроизвольно и неожиданно сжал плечи женщины. Дайте мне на нее взглянуть. Мы же знаем, что она ждет меня. Не будет ли хуже, если ожидания напрасными окажутся? Даже, если Вы позже ей объясните все – это же будет потом. А вдруг найдем какой-нибудь вариант в нашем с ней распределении труда? Мне,  думается, я сумею удержать ее в постели и не перегрузить.
Варя резко отстранилась. Хорошо, сказала она неестественно сухо. Может быть Вы и правы. Открыв дверь, она торопливо спряталась в темноте неосвещенной прихожей.
Озадаченный Антон замешкался на площадке.
Похоже, девушка не осталась равнодушной к моему прикосновению. Да и меня, словно током шибануло.
Дурак, одернул он себя. Чего же ты еще ожидал?  Живой же человек. Это еще не отношения, и, даже, не их развитие.
Тебе она нравится? – в который раз спрашивал он себя. Ответ давно уже вызрел в его сердце. Долгими бессонными ночами его одолевало желание, справляться с которым день ото дня становилось трудней. Ему очень нравилась Варя, его очень тянуло к ней, и к миру, который она создала вокруг себя. Нечаянно прикоснувшись к  этому миру, он понял, что именно здесь могут быть спрятаны ключи от уже его - личного счастья. Но он не видел для себя возможности прочно утвердиться в этом мире. Он не представлял, как подступиться к Варе.
Именно поэтому острые, щемящие чувства благодарности и сопричастности возникли и утвердились в нем к маленькой девочке, после того, как эта девочка – Оленька очень естественно втащила его в круг проблем, в который он сам отчаянно пытался прорваться.

Болезнь брала свое. Через два часа общения с рисунками, глазенки девочки осоловели.
Отдохни, - ласково взяв из ее ручонок очередной листок, сказал Антон. Тебе нужно поспать. Он потрогал рукой Олин лоб.
Что? – спросила девочка одними глазами.
Есть температура, еще пока есть. Устроим перерыв. Ты поспишь, а там посмотрим. Кто нас подгоняет? Правда, ведь, курносая? Мы же в радость творим, а не в ущерб здоровью. Он шутливо нажал Оле на кончик носа.
Да, девочка выдохнула в ответ, моргнув одновременно глазами.
Не уезжай. Дождись, когда  я не проснусь. Мне что-то  очень нужно сказать тебе и маме. Забыла. Что-то важное. Проснусь, наверное,  вспомню. Ты подождешь, ладно?
Не сомневайся, сказал Антон, поднимаясь. Обязательно дождусь.
Он сидел на кухне с Мишуткой на руках, когда на пороге, показалась Оля.

Зачем?- Варя даже поперхнулась от испуга и возмущения. Кто тебе разрешил встать с постели?  Я тебя закрыла,  квартиру проветриваю, чтобы не дай бог, Мишутка инфекцию не прихватил.  Сквозняки кругом. А у тебя никакой ответственности. Себя опасности подвергаешь и нам сюда заразу приволокла. Ну-ка, живо в кровать.
Вспомнила! Девочка, казалось, не слышала мать. Я вспомнила. Твой отпуск кончается.
Мама, Оля подняла на мать встревоженные глаза. Ты слышала, у него отпуск кончается?  Мы и так не успеваем закончить, а тут еще я заболела. Почему дядя Антон каждый день уезжает? Он же может жить у нас, правда? Время выгадаем, да и удобней всем будет. И потом, - это же не последняя наша книжка, я думаю? С кем я дальше буду работать? Коней на переправе не меняют, - народной мудростью, совсем по взрослому, закончила девочка.
По мере того, как девочка произносила этот свой короткий неожиданный монолог, в душе у ее матери молнией сменялись ощущения – смятение, гнев, паника и, наконец, - удивление. Как это Оля, ее маленькая Оля, сумела все вывернуть, да еще и акценты расставить?
Я ведь тоже,  девочкой, разбиралась с проблемами с взрослых, мелькнула мысль. Мое семя. Правда, я все же постарше была.

Живо в постель! В сложных ситуациях Варя всегда прибегала к конкретным действиям. Ляжешь, укроешься, тогда, если температура  позволит, может быть и обсудим, то, что ты нам тут напредлагала. Варя  за руку потащила упирающуюся девочку в ее комнату, по  дороге, для сговорчивости, внушая той, что уж в болезни своей она только себя и может винить.
Ладно. Оля  согласилась еще в пути. Давай там разговаривать. Температуру мерить не буду, не уговаривай, - категорично заявила она.
Ну вся в меня, – получила мать новое подтверждение своим недавним размышлениям.  В памяти почему-то   остро всплыл  момент, когда она девочкой стояла перед закрытой дверью, за которой пропадал убитый горем Михаил.
Что за наказание господне? - в панике лихорадочно думала Варя. Я же ничегошеньки не знаю об Антоне. Ну, совсем ничего. А она еще прилюдно озвучила свои вопросы. Теперь объясняйся с обоими. Не спрячешь голову в песок, как страус. Вопросы то вызрели. Как я могла допустить до этого?
Проводит человек дни напролет с ними. А что у него за спиной? Кто ждет его, и где?  Чего стоит ему это время в чужом доме?
Вопросы, вопросы, трогать которые Варе было страшно. И уже давно.
Да, именно так. Слова:  не нужно, безразлично – уже не соответствовали действительности. Варе было страшно. Варя не умела себе лгать и отчетливо помнила тот момент, когда испугалась самой себя. И с той поры расставлять точки над  I она просто боялась. Впервые в жизни неизвестность она предпочла конкретной информации.
Трудно было обозначить момент, когда ее повлекло к этому мужчине.
Поначалу было открыто восхищенное удивление тому, как сумел этот чужой человек войти в их проблему, как органично они с ее дочкой составили дружную рабочую пару.
Постепенно, нетерпеливые Олины ожидания прихода дяди Антона, стали и ее ожиданиями. Это было естественно. Иначе и быть не могло. Дети определяли Варину жизнь. Однако время шло, и Варя со страхом поняла, что лукавит, пытаясь найти такое  простое объяснение. Следуя своему обычному принципу – быть честной самой с собой, она уткнулась в стену неизвестности, неуверенности и страха.

Мама,-  настойчиво вернулась к теме Оля сразу, как только забралась в кровать, почему дядя Антон уезжает? Разве у нас места мало?
Место здесь не при чем, родная моя. Не в месте дело. Варя  взяла себя в руки и сейчас молила бога, чтобы голос не выдал ее ощущений.
Давно вызрело время, чтобы обдумать все на холодную голову и сделать правильные выводы, с безжалостной безнадежной прямотой думала женщина. Вот только где взять эту холодную голову?  Ну и, конечно же, - это проблемы не Олечкины, да и не Антона тоже. Во всяком случае, пока.
Дело не в месте, хотя и в месте тоже, - тихо проговорила мать.
Можно? – Антон появился в дверях. И не получив ответа молча прислонился к косяку.
Мишутка? – Варя подняла на него глаза.
Няня укладывает, также немногословно ответил он.
Была, не была, - пусть слушает, решила Варя.
В другом месте, - продолжала она, обращаясь к дочке. У дяди Антона, наверняка, есть свой дом. Мы с тобой ничего об этом не знаем. Вечерами его кто-нибудь там ждет. И решать за него ничего мы не можем.
Оля растерянно посмотрела на Антона.
Это так?
Мы во всем разберемся с твоей мамой, ласково улыбнулся он девочке.
Не волнуйся, курносая, поспи, а мы пойдем разбираться с заморочками, которые ты обозначила.
Он называет ее курносая, а она принимает это, - единственная мысль молоточком отстукивала в мозгу у Вари.
В полном молчании они вернулись на кухню. Гнетущая тишина становилась непереносимой.
Сказала, что хотела и вырубилась, наконец, выговорил Антон. Докука уснуть не давала.
Это не докука, задумчиво произнесла Варя – это серьезнее. Вам, наверное, не нужно больше сюда приезжать. Как-то очень быстро  сумели врасти в нашу жизнь. Проглядела я. Отрывать теперь больно будет. И, чем дальше, я понимаю, тем тяжелее.
 А стоит ли отрывать, Варенька. Антон накрыл своей огромной ладонью подрагивающие на столе Варины руки. Видите, как нас корежит. Чуть коснулся  - мня насквозь пронзило. Да и у Вас спокойствия что-то не наблюдается.
Правы Вы. Я действительно врос в ваш дом, в его жизнь. Это уже не Вы, а я говорю. Считайте, что нет у меня другого. Живу в гостинице.
Вру. Есть, конечно же, квартира в Калининграде. Сейчас в ней моя мама. Когда-то была там и жена. Начал плавать – жена сбежала.
Что глаза такие недоверчивые? Не верите?  Жена моряка – не семейное положение – это призвание. Это редкое явление.
Ваш дом для меня, как рай, и как чистилище. Всего меня наизнанку вывернул и высветил. Своих детей не нажил, не знал, что это такое. А тут обнаружил такой нерастраченный запас любви и нежности в себе. У Вас удивительный дом, Варенька.
Ну, вот. Кто про что, а вшивый про баню. Начал о себе рассказывать и кончил, кстати, тоже собой, но в другой плоскости.
Расскажите, почему  из армии уволились? – Варя пыталась увести разговор в русло информации.
Антон нахмурился, соображая, что и в каком объеме сейчас возможно и необходимо рассказать.
История некрасивая случилась с нашим кораблем. На международный скандал тянула. Как-нибудь в другой раз, под настроение, и под рюмочку все выложу. Иначе не получится. Не сегодня нам об этом беседовать.
Из-под удара я корабль вывел, но больше в такое дерьмо лезть не захотел. По прибытии на берег сразу рапорт подал.
Грустная, наверное, история. Сколько их и у Вас и у меня уже за плечами? Варя задумалась.
 Сколько воды утекло у каждого из них? Мощные потоки. Разве их направишь в одно русло? Да и нужно ли?
И чем же Вы теперь занимаетесь? – оторвалась она от своих мыслей.
Как чем? Вот книжки оформляю, - рассмеялся Антон.
Варенька, не надо быть такой серьезной. Я все расскажу, ничего не утаю. Мне это самому необходимо. Я созрел для этого.
Кстати, когда мы  выкать перестанем? Младшее поколение скоро меня Тошкой кликать начнет, а мы с Вами все реверансы друг другу отвешиваем.
А делаю, Варя я вот что. За плечами - две академии. Военно-инженерная, факультет атомной физики и заочная гражданская финансово-юридическая.
Сейчас  вхожу в совет директоров огромной корпорации. Занимается она ядерной энергетикой. Собираюсь баллотироваться в ее президенты.
Ничего себе! Варя даже присвистнула. И кто же Вас туда задвинул? Тут, по-моему, такая мохнатая лапа требуется.
Как в воду глядите.  Она и шевелится эта мохнатая лапа.
Сейчас на этом посту адмирал нашего флота. Там сложные завязки – субмарины, топливо, и связи тоже, конечно.
Я же у адмирала самый, что ни на есть компетентный профессионал, он меня и двигает. Наши интересы на данный момент совпадают. Вообщем, все, конечно глубже, но штрих-пунктиром я обозначил Вам свои перспективы, и все они соответствуют истине.
Когда же это Вы все успели? На презентации  Локтева, помнится,  на Вас  еще форма была - спросила Варя с иронией. Ей были не очень понятны амбиции собеседника, и почему то хотелось его слегка поддеть и завести. Перспектива, в которую собирался устремиться бывший моряк, хотя и с двумя образованиями, Варю настораживала. Здесь  глубже копнуть надо, - подумала она.  А для начала, для этого, желательно разозлить его.
Ах, тогда? – Антон пропустил намек на укол, проскользнувший в вопросе собеседницы. Ну, это я по просьбе Владислава Николаевича  форму надел. Он напридумывал разные там ситуации и меня заставил в них вписаться.
Да? Варя с подозрением взглянула на Антона. Уж не сводничать ли Стас начал? Никак не угомонится старый развратник.
Именно, произнес в ответ Антон, и оба расхохотались.
Неожиданно ушла давящая напряженная атмосфера. Стало легко и радостно.
Варенька, есть что-нибудь выпить? – спросил Антон, опуская местоимение. Через брудершафт, не мытьем, так катаньем надо избавляться от разделяющих местоимений.
Варя выставила на стол початую бутылку вина и рюмки.
Прекрасно. Осталось поцеловаться.
Неожиданно оба ощутили серьезность момента.
Сто лет не было  желания поцеловать женщину, с дрожью в голосе тихо на ухо проговорил Антон и, прижав Варю к себе, нашел ее губы.
Антон не мог ошибаться. Варя ответила на поцелуй. Мало того, он остро почувствовал желание, вспыхнувшее в этой молодой женщине, услышал бешеный стук ее сердца.
Однако, оторвавшись от него, Варя в изнеможении опустилась на стул, и горько разрыдалась.
Потерянный Антон стоял, не зная, что предпринять и что подумать. Похоже, простых ситуаций в жизни этой женщины не бывает. Вероятно, впредь не будет и у него. Но ведь для него и сейчас  все уже серьезно. Он не понимал, чем вызваны ее слезы.
Прости, Варя взяла себя в руки. Не бери в голову, и не обижайся на мои слова. Ты сейчас уйдешь. Мне требуется таймаут. Врасплох застали меня события. Нужно разобраться.
А как же Оля?- растерянно спросил Антон.
Несмотря на ситуацию, которую сама же и сделала серьезной, Варя рассмеялась.
Нашел палочку – выручалочку. Спрятался за ребенка.
Скажу, что мы думаем над ее предложением. На это нужно время. Ребенок у меня с интуицией – поймет.
Но ты же не сможешь обмануть ее ожидания? - осмелел Антон.
Еще слово, шантажист, и я ей такую сказочку насочиняю. Насобачилась истории выдумывать. Уверяю тебя, она мне поверит, хотя в жизни ей я еще не врала.
Ну, выметайся. Кому говорю, уходи.
Ухожу, ухожу, ухожу. Антон задом пятился к входной двери. И уже открыв ее, внезапно, опять со всей силой прижал Варю к себе и поцеловал.
Пожалуй, в этот момент Варя все и решила. Женского опыта у нее было достаточно. Она поняла, что творится с ней.
Что же, подумала она. Природа свое требует.  Надо всю прошлую жизнь оставить за скобками. Ничего подобного со мной уже случиться не может. Надо довольствоваться тем, что есть. Дети Антона приняли, и я должна с этим считаться.
Однако вопреки Вариным ожиданиям и неизбежным сомнениям, взаимопонимание между ней  и Антоном изо-дня в день возрастало. Женщина ловила себя на мысли, что прислушивается к шагам на лестнице, А иногда, прихватив Олю,  вдвоем с балкона высматривали знакомую высокую, чуть сгорбленную фигуру. Это было неожиданно приятно. Естественно, наступил момент когда Варя подумала: А зачем все это? Не пора ли нам зажить одним домом? И словно услыхав ее мысли, Антон проявил инициативу.
 Однажды после продолжительного и шумного общения с детьми, он, запыхавшийся ввалился на кухню. Варенька – воды – выдохнул он. Отставив стакан, лукаво глянув на Варю, Антон произнес. Сил, ни каких. А тут еще домой  в пробках через центр пилить. Нет, что-то кардинально нужно менять.
Варенька, ты не находишь, что тебе хотя бы единожды надо замужем побывать? Сколько бы проблем с меня сняла.
Хм. Варя фыркнула. И приняв тон – ответила. А мне-то это зачем?  Мой дом при мне.
А чтобы узнать, как это делается. Женщины туда, зачем то рвутся. Зачем? Понять надо, а не упираться.
Вообщем… Антон сменил тон и заметно побледнел. От страха скоморошничаю.  Предлагаю, прошу…
Совсем запутался. Знаю только, что последние слова – рука и сердце.
Ну и ну. Варя нервно рассмеялась. Рассказать кому – не поверят. А не попробовать ли Вам Варенька трепангов под соусом из акульих плавников. Никогда ведь не пробовали? Интерьер, правда, подкачал. Вместо роскошного ресторана – обычная кухня.
Не юродствуй – резко бросил Антон. Потом мягче. Прости, знаю, застал тебя врасплох и сам выбрал этот тон. Прости, я ведь серьезно. Варенок, мы оба поняли, что подходим друг другу. Не буду говорить про любовь. Штампов не хочу. Скажу только, что не одна женщина так стремительно и так мощно не врывалась в мою жизнь. Сейчас дороже тебя у меня никого нет. Мне дорого все, что с тобой связано. Жизнь без твоих детей я уже не представляю, но мне и своего заиметь хочется, чтобы на меня похож был, и чтобы талантами мамаша его наградила.
Ну, это – запросто. Варя не готова была еще принять серьезный тон.
Ну, нет. Антон не снизошел до ее фиглярства. Мать - одиночка троих детей – это даже для тебя многовато.
Супруга – это нечто! Если ты пока не очень еще веришь в мои сердечные позывы, то уж такие двигатели, как корысть и целесообразность, для того, чтобы перевести тебя в это качество, по моему,  заслуживают внимания. Антон никак не мог отбросить  выбранный тон.
Я куда рвусь?  В президенты компании.  Взгляни на примеры.  Где черпают сии мужи силы? Кто их главная опора и поддержка?
Жены. Хороший опыт перенимать надо.
Сравнил. Аргумент, правда, веский. Варя стала серьезной. Считай, что убедил.  Я подумаю над твоим предложением. В одиночестве, в тишине, когда никто и ничто не отвлекает, буду слушать свое сердце.
А теперь, Варя заглянула Антону в глаза, езжай-ка ты домой через эти многострадальные пробки. Переварить все нужно, принять и успокоиться. Антон поднялся. Понимаю, замечательная женщина, Надеюсь, что моя женщина. У меня самого сердце, сучит как белка в колесе.
Он нежно привлек Варю к себе. Поцелуй был долгим, всепоглощающим.
На ночь Варя закрылась в кабинете.  Мысли, воспоминания.  Порой, чтобы что-то уяснить для себя, она обращалась к  Мишиному видеодневнику.
Живя с Михаилом, она никогда не считала себя одинокой женщиной. Она и не была таковой. Антон зря ерничал на сей счет.
Однако, Варя давно поняла, был в отношениях ее и Михаила порог, который переступать ей было заказано. Как угодно она могла переживать за творческие всплески и неудачи Зимина. Однако за пределы дома свои эмоции выносить она не имела права. Отношения с внешним миром Михаил строил сам. Правда, такой порядок охватывал только пору их совместной семейной жизни.  Во времена опекунства, все было проще. Варя находилась не только в курсе, а в эпицентре его дел. Однако и тогда,  главное дело его жизни – творчество, были для нее за семью печатями. Из-под пера писателя в тот период ничего не выходило. Когда же  Михаил снова взялся за перо, совсем другие заботы уже захватили Варю. Впереди была Швеция, раннее материнство, ну и конспирация, конечно. Они легли на дно.
Сейчас же Варя, очень четко осознала, что человек, который сделал ей предложение, недвусмысленно  намекнул, что рассчитывает на ее помощь и поддержку в деле, которым он занят. Ей  это очень импонировало. Варя сделала выбор.  И этот ее выбор на годы вперед определил течение жизни всех, без исключения героев нашего повествования. Он оказался знаковым и роковым для многих, и, особенно, для Вари.

Время шло своим чередом.  Несколько месяцев уже пробежало после венчания. Изменилась ли Варина жизнь в новой ипостаси? Еще как. Неведомые ей до этого хлопоты Антона Васильева на почве, и во благо развития атомной энергетики, неожиданно стали интересовать, и даже волновать молодую женщину.
 Как всегда Варя, обнаружив интерес, подошла к проблеме конструктивно. Консультации, книги, специалисты. Опыт в освоении незнакомой среды был ею отработан с детства. Сейчас в сферу ее интересов попали вопросы добычи и использования ядерной энергии, политология, и политтехнологии. Итог приложенных усилий – четкое осознание женщиной того, что ей необходимо внедряться в сферу деятельности  мужа. Нужно познакомиться с его начальством, и окружением, с соперниками и сподвижниками, прочувствовать подоплеку предстоящих выборов, понять интриги, которые за этим стоят.
Не ее это мир. Она это понимала. Там свои правила, свои понятия. Совестливому, честному, простодушному человеку в нем не выжить. Прошел через это горнило – и нет того, знакомого тебе человека.  И еще вопрос есть ли будущее, во всяком случае  для нее, в браке в изменившихся обстоятельствах.
Так представляла перспективу Варя. Но чтобы вновь созданный семейный очаг  получил шанс  на выживание  в грядущих  условиях, Варя понимала, что именно ей надо было  держать руку на пульсе предполагаемому развитию событий, и собиралась с духом, чтобы поставить перед мужем вопрос о ее устройстве к нему на работу. 
Ерунда какая-то, - думала молодая женщина. Чего я боюсь? Цели определены, задачи поставлены. Проблемы Антона я обязана принять,  вариться в них должна, знать всю подоплеку.  Чего же я медлю?
Был бы жив Михаил Николаевич, он, пожалуй, сумел бы правильно оценить ситуацию. Взглядом со стороны он бы узрел, что сильная Варина интуиция давала отмашку, пытаясь остановить Варю в ее стремлении.
Антон же, похоже, на пороге дома отбрасывал все, что было за плечами. Дома царила обстановка раскрепощенной радости и взаимных приколов.
Варя с детьми к его приходу  старались настроиться на соответствующую волну. До поры, до времени с вопросами Варя к мужу не приставала и в свои замыслы и сомнения не посвящала.
Повод возник сам собой естественно и неотвратимо – Варя забеременела.
Дождавшись, когда эйфория мужа переросла в радостное заботливое ожидание, она решила, что пора пришла.
Улучив момент, когда дети были уже в кроватях, а муж, позволив себе  отвлечься от проблем насущных и расслабиться, смотрел боевик, Варя наклонилась и тихонько на ухо Антону прошептала: «милый, устрой меня к себе на работу».
Это еще зачем? Шуточки у тебя. Или ты серьезно? – Антон с сомнением и одновременно недовольством посмотрел на жену. Тебе, что, забот мало, или с деньгами напряженка? Долго думала?
Не о том мысли, моя дорогая, - сменил он тон. Какая на данный момент у тебя основная задача?  Правильно. Богатыря мне выносить.
Все. Этот вопрос не обсуждается, - отрезал Антон, заранее предполагая, что перед Вариными аргументами ему трудно будет устоять. Настаивать она умела.
Ну уж, нет! Варвара, как говорится, закусила удила.
Это что за домострой? С какой стати ты, не выслушав аргументы, порядки кстанавливаешь.
Ты дремучий человек, Антон Васильев.  Сплошное невежество. Будущему папаше не мешало  бы знать, для того, чтобы ребеночек в порядке был, мамаше эмоциональный комфорт нужен. А это понятие индивидуальное.
Глянь на меня. Сейчас – ни кожи ни рожи. Квашня – одним словом. Мне не читается, не гуляется, а, главное, не пишется. Нет свежих впечатлений, нет новых людей. И физическая нагрузка не соответствует требованиям здоровья. Самое время в народ выходить. Рожу, приоритеты изменятся. Так, что задвинь меня, пожалуйста, куда-нибудь, где жизнь ключом.
Не знаю, не знаю, - Антон с сомнением покачал головой. Тебя не переспоришь. Одно утешение, что ты взвешиваешь и продумываешь свои побуждения. Но почему к нам?
Ну как Варя могла ответить ему на этот вопрос? Как могла озвучить свои подозрения и тревоги. Она зримо представляла те подводные камни, которые разбивали судьбы людей, обладающих моральными принципами, которые без специальной закалки, очертя голову, внедрялись в мир политики бизнеса и больших денег.
Что-то пролепетала она насчет – вместе, на глазах, с проблемами проще обратиться…
Антон изучающе глядел на жену, пытаясь понять, что кроется за этой неожиданной и настойчивой просьбой.
Знаешь, Варенок, шестое чувство мне советует не делать этого.
А это шестое чувство не говорит тебе, что ты эгоист и собственник. Тон женщины стал наступательным и даже агрессивным.
Начнет оправдываться, - думала Варя,  сам себе путь к отступлению отрежет. Иначе возможны рецидивы.
Пораскинь мозгами, о чем я твержу. Можешь у врачей проконсультироваться, или литературу какую-нибудь специальную почитать. Сказать где и какую? Я эти этапы давно прошла. Третий ребенок у меня, ты забыл?
И не надо пошлостей, вроде, напряженки с деньгами. Я ведь тоже кусаться умею. Обо мне и моих детях было кому позаботиться.
Прости, дорогая. Антон не ожидал, что так обострится   разговор.
Я уже понял, что ты серьезно. Успокойся, не собираюсь я отмахиваться от твоей просьбы, и о деньгах сдуру ляпнул. Прости, - еще раз произнес он.
Вот только чем ты займешься? Словесники, вроде, нам ни к чему. Журналистом? – избави бог. Не знаем, куда от них скрыться. Папараццы проклятые.
Канала пока не предвидится, газеты тоже. Да и не пойдешь ты туда. Собственные – значит, прикормленные. Ты по заказу работать не станешь. Что? Не так?
Так, так. Ну а переводчики вам тоже не требуются? Как-никак четыре языка.  На трех читаю, пишу, разговариваю, стенографирую, а если обстановка требует, то и мыслю.
Антон с внимательным уважением посмотрел на жену.
Не перестаю удивляться. Полгода вместе. Ежедневные сюрпризы, - это, что? Хобби такое у тебя есть?  Локтев предупреждал меня о твоих талантах. Но я, как дурак с  открытым ртом, поражаюсь своим открытиям.
Ладно, так и быть. Раз тебя в общество потянуло, придется протекцию устроить.
Уважил, Варя поддержала полушутливый тон. Вот, что значит иметь мохнатую лапу. Сам позвонишь в кадры, или записочку дашь?
Мелко плаваешь, девушка. Завтра я тебя на «Мерсе» с шиком прямо к дверям подвезу.
Не вздумай – испугалась Варя. Определюсь сама. Дипломы есть, а рекомендации – найду, у кого собрать. Такие бумаги принесу, что в кадрах у всех челюсти отвиснут.

Разбередила Варя душу Антону. Не заснул он этой ночью. С детства взращенная щепетильность, делала ситуацию неуютной. Ему казалось, что устраивая жену на работу, он использует свое  служебное положение.
А ты, что хочешь? – возражала Варя. Тебе команду создавать надо. В ней только близкие люди, которым ты доверчшь  и должны быть.
Ну, какая ты команда? Ты беременная женщина, полушутливо возражал он жене. Бросишь меня в самый напряженный момент.
Шутил Антон – не шутил, а мысли его текли в таком направлении. Кто бы ему подсказал, что будет через месяц.
Варя неожиданно для всех стремительно ворвалась в круговорот повседневных событий, ставших очередным этапом ее насыщенной жизни. Работа увлекла ее. Это почувствовали и приняли все домашние. Антон только удивлялся мудрости  ее маленьких детей.
И вне дома, учитывая Варино обаяние и коммуникабельность, нетрудно представить те отношения, которые сопровождали ее на работе. Все это так и было. Антон это видел, понимал и ценил. Недооценил он только одно – Варин профессионализм.
К мыслям о команде,  они возвращались все чаще и чаще.
Давай, начну с тебя. Нужен же мне помощник по связям с общественностью, как думаешь?  Предмет – меня, то есть, знаешь досконально. И всем остальным требованиям отвечаешь. В риторике ты – ас, языки знаешь, компьютером владеешь.  Профессиональный писатель к тому же. Бесполезно искать кого-то там еще. Невозможно. Нет таких. Антон радостно рассмеялся в предвкушении совместной работы и смачно поцеловал жену.
 Однако все оказалось сложнее.
Ты, что творишь, девушка? – выговаривал Антон Варе,  пригласив ее в кабинет, не в силах дождаться конца рабочего дня. Фирму под себя уложила.
Ты о чем? – Не врубалась в ситуацию жена.
Двинул я в кадры, как мы и договорились. Такой вопеж поднялся.
Оказывается ты у нас самый незаменимый сотрудник. Мне тут такого наговорили, голова кругом пошла. Оказывается, в твоих руках политическая стратегия трех отделов, имеющих отношение к переводной литературе. Соловьями разливались о качестве переводов. Промежуточные переводы с языка на язык ты исключила, сама со всем справляешься. Всем хорошо. И дешевле и потерь меньше.  Ты знаешь, что тебя в Шенген сватают? Погрязнешь в командировках.
Не кипятись,- Варя улыбнулась, стараясь смягчить ситуацию.
У тебя в руках такой аргумент, а ты мышей не ловишь? Самое время сказать о моей беременности.
 В отделах жили без меня и дальше жить будут, тем более, что я у них откопала мальчонку, который прилично сможет на моем месте вкалывать. Пять лет пахал в фирме, за гроши. Комплексов нахватал. Его еще и дальше бы задвинули, если бы не я. А парень способный, Языки на лету ловит.
Шустра - Антон улыбнулся.
Да, кстати, ты, вроде, мне  про три языка говорила?  Я в кадрах на том стою, аргументы строю. А ты, оказывается  даже не четырьмя, а семью языками владеешь?
Ну, округлила, прости. Не досчиталась, засмеялась Варя.
Варенок, поподробнее. Этой информацией я обязан владеть.
Не комплкесуй. Я не полиглот. Английским, французским, японским и немецким владею прилично. Хотя немецкий  не люблю. Избегаю литературы.  Разговорную речь, вообще не переношу – жесткая, лающая. Так, что этот язык постепенно уходит.  Миша приобщил меня к греческому, но и там практики маловато. Правда…
Антон с удивлением увидел, как явственно и ярко вспыхнул в глазах жены огонь интереса. Да, именно интереса. Бывали в его жизни случаи, когда он видел в глазах собеседников нечто подобное, но только сейчас, глядя на Варю, он сумел обозначить суть того, что наблюдал.
Ты представить себе не можешь, с каким удовольствием  я  вгрызаюсь в арабский,  с сочным смаком произнесла Варя.
Послушай, хоть чуть-чуть, послушай. Знаю, что отвлекаю тебя. Глобальные заботы прессуют  время. Но раз зашел разговор, - потерпи. Кому, как ни тебе мне душу выворачивать? Я недолго.
 Удивительный язык. Как и весь восток он полон тайн. Вглядываешься в начертание букв, и  видишь бескрайние пустыни, ощущаешь вкус песка во рту. Да, да. Даже зубы скрипят. Бедуины на верблюдах, редкие убогие глинобитные избушки и невообразимые по роскоши дворцы. Гаремы, танцы наложниц в золоте и яркой одежде. И жены бедняков, в черных накидках и, с лицами скрытыми чадрой.
 Арабский язык – это особый мир. Он на много древнее всех европейских. Цивилизации на востоке раньше вызрели и сформировались. А потому, язык древности несет в себе на много больше информации. Ты вслушайся в звуки, в напев. Даже на этом уровне он богаче.
Попал мне как то в руки Коран в английском переводе. И  поняла я тогда, что не могут европейские переводчики  донести суть этой великой книги, так, чтобы в душу запало -  глубину содержания и колорит востока. Не доросли они – возможности не те. И поклялась  сама себе, освоить эту мудрую грамоту и окунуться в главную книгу востока в родном изложении.
Хвастаться пока нечем, но среди неучей и дилетант – специалист.
 Арабистов на фирме нет, а политика ваша туда ориентирована. Знаешь, как мои акции поднялись?- сказала Варя самодовольно. Амбиции свои она могла усмирять, но не всегда хотела.
Прости. Суета сует. Ничто человеческое мне не чуждо. Варе было не ловко от того, что муж наблюдал, как вышли из-под контроля ее маленькие слабости. Давай вернемся к нашим баранам.  Мое место рядом с тобой – это не обсуждается. Вечером продумаем, как всех убедить. Нужно отойти от дел, которыми я сейчас занимаюсь, никого при этом не обидев. А дальше, я намерена быть в курсе твоих проблем, и  всех интриг,  что вокруг тебя варятся. Я и плечом твоим хочу стать, и тенью. Ни много, ни мало.
Кто бы сомневался?  Иначе, как серым кардиналом  тебя не представляю – съерничал Антон.
Кардинальшей – уточнила Варя. Ладно – шутки в сторону.  Ора все равно  не избежать. Будут вопить – у нас  интересы дела, а у вас пиар.
Справку у врача, что ли, взять про осложненную беременность?  Тогда разговор другой будет. Не возразишь же мужу, который обеспокоен состоянием жены со слабым здоровьем, да еще в интересном положении. 
А? Ну, как тебе? Прорвемся?
 В нужный момент сольем им информацию о юном полиглоте.  Почву готовлю уже. Ввожу парня в курс. Должно все получиться, как думаешь? – Варя задорно подмигнула мужу.

Удивительные кульбиты, порой, вытворяет судьба. Спокойная, размеренная жизнь наших героев в одночасье превратилась в феерический водоворот, наполненный гремучей смесью. Короче, она потекла по привычному  уже в России сценарию предвыборной компании.
Антон формировал штаб, привлекая верных себе людей. На ключевые роли он пригласил  друзей, отношения с которыми завязались еще во флоте. Материальное обеспечение им ему удалось выбить в совете директоров, а вот поселить пришлось у себя дома, превратив, таким образом, квартиру в предвыборный штаб.
Посиделки со спорами и идеями продолжались, порой, до утра.
В кабинете Зимина, который  в квартире  рвсполагался на отшибе, спорили, заходясь, порой, в крике.
Ты пойми, горячилась Варя. Из тебя хотят сделать номинальную фигуру. Большой Ден – нынешний президент и дальше хочет сохранить власть. Тебе пророчат самую незавидную роль. Полномочий никаких, а просчеты все на тебе.
Единственный выход – отказаться от его патронажа, а легитимности добиваться своими руками, на своих условиях.
На первых порах полагайся на нас. Мы все с тобой заодно, поэтому поддержим и, худо – бедно, обеспечим тебе  пиар – компанию.
Варенька, горячо возражал Антон, неразумно отказываться от помощи. Корпорация огромная, разбросана по всей стране. Большой Ден замыкает на себя все структуры. У него опыт и авторитет.
Это до времени, пока его люди на ключевых постах,- слышались возражения. Победишь на выборах и – будешь менять кадровую политику. А пока оппонентов надо в сторонников перевербовывать.
Надо ездить по стране, убеждать руководителей и выборщиков в разумности обозначения твоих полномочий. Даже не так -  в разграничении полномочий. Не дураки же там. Им с тобой работать, и распри в высшем эшелоне никому не нужны. Предстоит хорошенько  продумать стратегию и тактику наших действий.
Для начала давайте уясним, и попытаемся четко сформулировать  перспективы корпорации, прозвучало первое конструктивное предложение.
Так, в квартире недалеко от Таганки все начиналось.
Вместе с мужем Варя ездила, выступала, смотрела, устраивала, договаривалась. Ее напор, интеллект, внутреннее обаяние, и, как ни странно, все более явная беременность, находили Антону все новых и новых сторонников.
Парень не промах – мелькало в прессе. Найди себе такую жену, и успех в жизни обеспечен. Такое же отношение царило и в среде выборщиков. Поможет, подскажет, поддержит в нужный момент. В паре этот альянс выглядел надежным, эффективным и дееспособным.

Победу праздновали шумно и широко.
Но любые праздники имеют конец, и наступают многотрудные,  многострадальные  будни. Поговорка – «взялся за гуж – не говори, что не дюж» очень точно отражает положение, в котором оказались наши герои.
Вместе с Антоном Варя оказалась внутри огромного сложнейшего, всеохватного водоворота проблем и взаимоотношений компании гиганта, которая, как спрут своими щупальцами охватывала всю страну.
Вырваться из этого клубка было практически невозможно. Во всяком случае, это было  гораздо сложнее, чем попасть в него. Таковыми были реалии.
Но наступил момент, и Варе с болью пришлось рвать путы обязанностей и отношений, в которых она увязла.
Варя родила. Все. Приоритеты  заняли прежнюю стройность. Никакие аргументы не работали в альтернативу материнству.
Антон предполагал такое. Поэтому незадолго до родов их сутки по Вариной инициативе сжались до предела. Она в любой свободный момент, пренебрегая необходимым ей отдыхом, буквально втаскивала Антона в глубину основных проблем. Она настойчиво заставляла его проникнуться тревогой, учила отслеживать метастазы, как грибы, вырастающие в живом организме подвластной ему мощнейшей структуры.

К моменту, когда молодая женщина с детьми перебралась на природу в загородный особняк, удалившись от недавней суеты, Антон был энергичным, уверенным, эрудированным президентом корпорации. Он хорошо разбирался в целях и задачах и представлял пути их реализации. Он знал людей, с которыми работал, владел рычагами воздействия на каждого из них.
Вообще, это был толковый, грамотный руководитель, наделенный легитимной властью.
Однако, не смотря ни на что, у Вари было ощущение, что она бросила, предала мужа в трудную минуту. Ее держало в напряжении предчувствие беды. Да что беды – катастрофы, которую она, устранившись от дел, предотвратить уже не в силах.

Любая проблема вызревает с пустяка и проявляется далеко не сразу.
Что нужно еще для спокойствия молодой матери? Устроенный быт  в большом, удобном особняке на Истринском водохранилище, здоровые, красивые, талантливые и разумные дети, любящий муж.
Со стороны казалось, что именно только так в раю и живут. Никита родился крепеньким, улыбчивым и не крикливым. Он был общим любимцем. Из желающих вывезти его на прогулку  выстраивалась  очередь. Приоритет, конечно, был у Оли, но няня, да и охранники в часы досуга составляли ей конкуренцию. Так, что вопреки устоявшимся штампам, забот у молодой женщины по сравнению с предшествующим периодом даже уменьшилось.
Однако, рай на земле – понятие относительное.
Варя с трудом принимала новое положение и новую обстановку. Детям нужен воздух – это она понимала. Но к чему такие хоромы?
 Положено. Кем и зачем положено?
 Почему кто-то определяет, где и как им жить?
 Варя точно знала, что в доме этом она не хозяйка.
Люди, люди, люди. Непривычно много людей. Управляющий и повар, истопник и садовник, горничные, и еще у каждого ребенка по няне…  И – охрана. Личности в черном, которые постоянно мелькали в тени. Оля их обозначила – тени в раю. Вычитала, наверное, у Ремарка  ее не по годам развитая дочурка, которая  тоже интуитивно чувствовала не ладное. Зная девочку, мать была в этом уверена.
А Варя беду ощущала кожей!
Она ловила себя на мысли, что ее, а, главное,  детей при желании очень легко превратить в заложников. Что, по сути, они уже заложники. Всегда, везде глаза и уши посторонних людей, часть из которых была вооружена.
Почуяв опасность, Варя бросилась на защиту своего маленького логова. С утра пораньше она собрала  всю обслугу на первом этаже и заявила, что не нуждается в таком количестве помощников.
Боюсь  расслабиться, - пыталась она шуткой смягчить неприятную напряженность темы. К хорошему быстро привыкаешь, а жизнь – она полосатая.
Реакция Варю ошеломила. Ее оппонентом стал управляющий. Остальные, похоже, были с ним солидарны.
Сначала он вежливо спокойно,  с некоторым достоинством даже не возражал молодой хозяйке, а увещевал, поучал ее.
 Вышколили – подумала Варя. Аргументы заранее отработаны.
Однако, видя, что  женщина тверда в своих намерениях – этот мажордом перешел к угрозам. С каменным лицом, тоном не терпящим возражений, он заявил, что это вопрос не ее компетенции.
У Вари хватило выдержки спокойно сказать, что она все выяснит относительно своих полномочий.
Что это такое? – выплескивала вечером она на мужа свои эмоции. Кто я в этом доме? Почему кто-то влезает в наш быт. Да, что – быт, в отношения. Мои – с тобой, и наши – с детьми.
Я не хочу никого видеть. Я сердцем чую опасность. А интуиция моя прошла испытания. Я боюсь. В нашем доме поселилась беда, и она угрожает не только нам с тобой, но и нашим детям, моим детям!
Ты глава семьи. Так огради нас от угрозы. Убери половину людей, для начала. Мне кажется – это шаг к безопасности.
Или это и не в твоей компетенции тоже?  В голосе Вари звучал едкий сарказм, но глаза при этом выдавали жгучую тревогу.
 Ты, что? Да что с тобой? Варя подхватила оседавшего мужа. В лице у Антона не было ни кровинки.
Воздух, воздух, на воздух, - Антон рванул ворот рубашки. Выведи меня в сад. Дышать, дышать здесь нечем, в полуобморочном состоянии хрипел Антон.
В какой еще сад? Варя очень испугалась. Ты ложись, а я врача позову.
Не надо. Никого не надо! Завтра на фирме звона не оберешься. Еще в ЦКБ загонят. А надо нам это? – Антон вдруг заговорщицки подморгнул жене.
Пройдемся потихонечку. Кислорода глотну и отпустит. И опять  бросил лукавый, выразительный взгляд.
Большего Варе и не требовалось. Она с детства была понятливой.
Давай искупнемся – попросил Антон, как только они отошли от дома. Перегрелся, купаться хочу.
Что за причуды? Ты что? В таком состоянии? - попробовала вразумить его жена и осеклась, наткнувшись на выражение в его глазах.
Антон стал энергично подталкивать ее вниз по косогору к озеру.
То, что мужу надо подыгрывать, Варя уже не сомневалась.
Пусти, ты – шутливо отбивалась она. То еле - еле душа в теле, а то схватил – и не вырвешься. В чем купаться – то?  Этот вариант я не предполагала.
Нагишом, Варюша. Представляешь – кайф. С детства люблю.
Удостоверившись, что в пределах видимости никого не наблюдается, они быстро разделись и один за другим нырнули с небольшого трамплина.
Ловко я их. Охрана в нокауте. Никто не предполагал такого финта – с  ноткой злорадного удовлетворения сказал Антон вынырнувшей Варе.
Нашел чем хвалиться, - урезонила его жена. Через пять минут все на берегу соберутся. Как прикажешь мне из воды выходить?
На руках вынесу, как морскую нимфу. Волосы грудь и плечи скроют, водоросли – все остальное. Жаль, что  никто из этих ослов  не догадается тебя мобильником щелкнуть. Инструкции у них другие.  Сказочный снимок получился бы.
Догоняй, крикнул Антон и быстро поплыл крупными саженками.
В чем дело? – Варя пыталась понять, что движет мужем. Все ее мысли и эмоции искали ответа на этот вопрос.
Ложись на спину, отдыхай. Теперь можно и поговорить. До берега метров триста. Надеюсь, хоть сейчас нас никто не услышит.
Ты о чем? – Варя остро почувствовала, как привычное уже ей состояние тревоги, обострилось почти до умопомрачения. В руках, в руках. Держи себя в руках – повторяла она  себе. Истерика посреди озера – такого я даже в литературе не встречала.
Варенок, не знаю, как подступиться к теме. Время ограничено, а обсудить нужно очень важные вопросы.
Почему время ограничено? Варя из-за терзавших ее мыслей не сразу врубилась.
Вода холодная. Ты, что не чувствуешь?
Действительно, - подумала она. Все эмоции оттянула на себя ситуация.
Я собственной одежды сейчас боюсь, - продолжал муж. Аппаратура везде. Технический прогресс, - черт бы  его побрал. Эти клопы и в микроскоп не разглядишь. В доме нас не только слышат, но и наблюдают все двадцать четыре часа. И ничего с этим не сделать. Вызови я сегодня спеца, чтобы убрать жучки, завтра их  в два раза больше появится. Техника ведь не стоит на месте.
Двигайся, двигайся энергичнее. Замерзнешь. Разговор у нас важный. До конца его довести его нужно и выход, желательно, наметить.
Ты у меня умница. Все во время и четко разглядела и акценты уже расставила.
Заложники – самое точное слово. Месяцы мысли вокруг этого крутятся.
Ну, уберу я сегодня охрану, а завтра на вас произойдет покушение. Не дай бог с трагическим исходом. Тогда – та же охрана, только ситуация другая.
Вызревает что-то, как в вулкане. И это уже не интриги – заговор. Страшнее всего, что денежные потоки идут через тех, кто все организует. Я давно понял, кто за этим стоит, а разобраться, справиться – кишка тонка. Словно воду ладонями хватаю. Все сквозь пальцы в песок уходит.
Дурака мы сваляли, Варенок. Ох, какого дурака. Не нам бы ввязываться в эту драку. Мое самомнение и амбиции. Испробовать себя захотел. Честной борьбы, видите ли, не боюсь. А какая тут честная игра? Волчья стая. Зубами рвут. Руки вяжут. Я уже арбитраж на правительственном уровне подключил. Поможет ли? Бабушка надвое сказала. Коррупция все сожрала. Она у нас правит бал.
Ну да в этом ты мне сейчас не помощник. Гружу тебя своими проблемами потому, что  твою интуицию не обманешь. Тебе не договоришь – сама додумаешь, причем в наихудшем варианте.
Но ты не паникуй заранее. Нужна твоя мобилизация и уникальная интуиция. Нам сейчас в каждый момент нужно соответствовать слову – вопреки. Вопреки чьей – то воле, вопреки обстоятельствам, даже вопреки своим предполагаемым возможностям. В данный момент нам страшно и больно. Надо суметь отбросить это. Нет у нас ни времени, ни права на эмоции.
 Я выболел эту ситуацию. Поэтому знаю, что говорю. Думаешь, этот финт с купанием – экспромт? Как бы не так. Голову сломал, моделируя возможность, где можно без посторонних ушей пообщаться. И, кажется, я далеко не все учел, - сказал Антон с беспокойством.
Варенок, двигайся.  Поворачивай к берегу.  К решению проблемы мы даже не приступили, а у тебя губы синюшные, как у мертвеца. Ноги растирай, чтобы не сводило. Какое то время нам в воде поболтаться еще желательно.
Тыл у меня уязвимый. Боюсь за вас ужасно, Антон импульсивно притянул Варю к себе в наивном порыве согреть и защитить дорогого человека. 
Могут  и меня заказать, конечно, но, скорее всего, они возьмутся за вас. Намного эффективней.
 Легитимная власть пока у меня, и врагам ее еще нужно преодолевать. А тут такая возможность подмять под себя. К какому правительству тут обратишься? Сам черт им в руки рычаг подсовывает.
Варя, ты что? Антон оборвал себя на полуслове.
Варя судорожно хватала ртом воздух, одновременно вытворяя какие-то замысловатые выкрутасы.
Ног не чувствую. Вниз тянет. Она ухватилась за мужа.
Варя, Варя! Ложись на спину. Ногами ко мне – разотру. Как же ты это? Ты же сильная. Надо выдержать, - наговаривал Антон, яростно массируя все четыре конечности жены.
Все! Варя ловко сделала разворот. Я в порядке, если порядок в нашем мире возможен. Руки, ноги работают. Главное, голова на месте. Надо думать. Выкладывай варианты, которые у тебя есть.
В том и ужас, что их нет! Произнося это, Антон  со страхом смотрел на жену. Он понимал, что ее недавний мини паралич был вызван не холодом.
Спрятать бы вас подальше. Как сделать это ума не приложу. Каждый мой шаг под контролем.
Попридержи прыть, Антон. Помедленнее.  Берег надвигается.
Антон хотел возразить, но, взглянув на жену, понял, что Варя сейчас  уже дышит только болью и проблемами, обозначившимися в ее близком грядущем. Ни утонуть, ни умереть от холода она себе не позволит.
Пойду - ка я проторенной Мишей дорожкой, не долго думая,  произнесла она.
Со Стасом  связаться мне нужно. Жалко, конечно, больного человека на старости лет втягивать в такие проблемы, но, похоже, иного выхода нет.
Назначу я ему свидание у Мишиной могилы. Завтра позвоню. Сегодня наши пастухи настороже. Столько времени мы в бесконтрольном уединении провели.
У меня  имеется кассета из Мишиного архива, ему адресованная. Заодно и отдам. Все это укладывается в рамки прожитой жизни и наших особых отношений. Охрану и обмануть, и отдалить проще. Все-таки, кладбище – дело интимное.
Озадачу Стаса. Пускай тоже мозгами поворочает. У него полстраны в друзьях. А я наводку дам. Папу надо подключать. Вдвоем они в лепешку расшибутся, но придумают, как нас из-под беды вызволить. Да еще  и нос подотрут тем, кого с носом оставят.
Ой, ли? Антон с сомнением покачал головой. С чего это ты злословишь? Не рано ли?
Слышал, что Станислав Николаевич слабеет день ото дня. И просьба-то нешуточная и небезопасная. Можно ли к постороннему человеку, пусть даже – другу с ней обращаться?
Мне можно! – Варя твердо выдержала взгляд мужа. Мы на краю?  Я правильно оцениваю наше положение. Из него надо выбираться. Все средства подойдут. Зубами, когтями вгрызаться, чтобы выжить. Мне вгрызаться.
А ты должен остаться в стороне, глядя мужу в глаза, твердо произнесла женщина. Даже знать не будешь где мы, во всяком случае,  пока  не разберешься с заговорщиками.
Думаешь, за тебя у меня душа не болит? Сердце кровью обливается.
 Есть ведь и другой вариант поставленного вопроса – пока  твои враги  не разберутся с тобой. Я понимаю это, боюсь, но в нашем положении – это вторично.
И Стас силы найдет. К этому подводила его вся жизнь. В его реакции я не сомневаюсь. Он с радостью выложится без остатка. И не спорь со мной. Знаю, что говорю!
Антон и не собирался спорить. Он видел, что Варя приняла решение и, как ни странно, - успокоилась. В глазах ее читалась решимость и железная воля.
Да, что за цирк  ты давече дома  устроил?  И как талантливо. Варя позволила себе даже лукаво улыбнуться. Вид у тебя был – в гроб краше кладут.
Старые курсантские штучки. Мы еще не такое вытворяли, чтобы наряда или наказания избежать.  Все. Переключаемся на бытовуху. Подплываем. Враг не дремлет.
За ужином Антон внимательно наблюдал за женой. Собранна, мобильна. Как тигрица перед прыжком в минуту опасности.
 Готова к действию, - подумал он и на душе его, впервые за многие дни, стало заметно спокойней.

Через неделю на Варину электронную почту пришло сообщение.
У папы микро инсульт. Ноги отказывают  и  речь сбоит. Врач уложил его в постель. В больницу он лечь наотрез отказался.
Варя, мне трудно, одна не справляюсь. Машину я не вожу, а потому сидим без еды и лекарств. Соседи все в разъездах, а своим ходом -  долго и тяжело.  Да и боюсь я его одного оставлять.
Нужна твоя помощь.
Приезжай со всем выводком – не бросать же детей.  Антон   как-нибудь перебьется. Не в глухом лесу ты его оставляешь, - целый дом обслуги.
Выручай, дочка. Очень тебя прошу.
Мама
Не секунды не сомневаясь, что тыл у нее обеспечен, и болезнь папы прикрыта соответствующими медицинскими заключениями, Варя подняла переполох со звонками, советами и сборами.
Привезти врача, мама? У нас классный доктор, - озабоченным тревогой голосом спрашивала она  по мобильнику.
Нет, нет. С этим здесь все в порядке. Да и отец капризничает. Он мне уже разнос устроил за то, что я тебя с места срываю. Ты же знаешь, как не любит он никого напрягать своей персоной. Если ты с врачом сунешься, он совсем с катушек слетит.  Но детям обрадуется.
 Никитке кроватку я уже приготовила. Димина еще. Устроимся – не беспокойся. Сейчас список напишу того, что тебе по дороге захватить нужно. Перешлю по почте.
А может сиделку? – Варя вошла в роль.
С ума сошла? Отца не знаешь? Кого из чужих он к своим немочам подпускал?
Сильна мать. Как сыграла, - с восхищенным удивлением отметила Варя. Хорошо, что Димка укатил в спортивный лагерь, подумала она про подросшего младшего брата. Все меньше действующих лиц в этой трагедии.
Понимая, что ее контакты с матерью ни для кого не секрет, Варя действовала решительно и быстро.
Ситуация возникла внезапно и совершенно неожиданно для людей, которые были заинтересованы в изоляции этого vip семейства.
Блокаду папиной дачи, думаю, они пока не подтянули. Да и здесь какое то время у меня есть, пока инструкции не возьмут верх над здравым смыслом и человеческим участием.
Горничная, помогая собирать Никиткины вещи, старалась вовсю.
Жучков, небось, всюду натыркала, - с неприязнью подумала Варя. Выедем за ворота – выброшу. Памперсы по дороге куплю. Все равно в аптеку заезжать. Остальное – на папино усмотрение. Что они со Стасом придумали, я не знаю. Папе сейчас виднее, что нам впредь понадобится.
Когда сборы подходили к концу, возник аргумент – не положено!
Его обозначил, прибывший на супермодном спортивном кабриолете чиновник из правительства. Сам он  под стать своей машине, излучал красоту подтянутость и лоск.
Надо же, я считала, что братки только на пошлых, поджарых джипах заруливают,- с сарказмом озвучила Варя свое отношение к новоприбывшему.
И замолчала.
В полемику с ним она не вступала. Какой смысл убеждать в чем-то прикормленную марионетку, получившую заказ.
Одарив приезжего ледяным презрением, женщина молча закончила сборы и, подхватив сумки, двинулась, набирая ускорение. Она надеялась массой на скорости разобраться с преградой, заслонившей дверь. Пришельца в данный момент она воспринимала, как досадное, неодушевленное неудобство.
Но этот субъект оказался очень даже одушевленным. Не желая быть поверженным на пол, он резво отскочил в сторону. Варя вырвалась на свободу.
Сознание того, задание  под угрозой, моментально сбило спесь с  лица чиновника. Горящими от ненависти и бессилия глазами этот субъект смотрел вслед удаляющейся фигуре. Ее неожиданная для него, как он считал, наглость повергла его в ступор.
Бандитка, сука выкрикнул этот, казалось бы, выхоленный и вымуштрованный денди и, устыдившись своей слабости, бросился за Варей в погоню.
Что стоишь, козел? – заорал он на охранника у входа. Хватай ее. И видя, что охранник не шелохнулся, грязно и с угрозой выругался.
Не обращая ни на кого внимание, Варя   летела вперед, как на крыльях. Она была уверена, что в открытом гараже за машиной прятались Оля с Никиткой на руках и Мишутка. Своих детей Варя знала, доверяла им, надеялась на них.
Внезапно по ушам ударил омерзительный визг. Езжай, езжай, гадина. Знай, что детей своих ты приговорила. Даже если ты их сейчас вывезешь, мы очень скоро их повяжем и, как слепых щенков, по одиночке, раздерем и утопим.
Пожалуй, вряд ли найдется в мире женщина, способная спокойно отнестись к подобным словам.  Варя же – была сумасшедшая мать.  Представить, как события развивались дальше, поэтому не очень сложно. Фурия – иначе такую женщину не назовешь.
Отшвырнув сумки, Варя резко развернулась и набросилась на мерзавца, источающего угрозы, со скоростью и неистовостью тайфуна, коварством пантеры. Она кусалась, царапалась, целясь ногтями в глаза, дралась, используя все приемы, которыми овладела еще в пору своей спортивной юности. Остановить Варю в тот миг могло только ее убийство.
Но убивать Варю в пока никто не собирался. К этому  не были готовы. Охрана, вообще, решила не вмешиваться. Инструкции сверху не поступили. А непонятный и неприятный тип, с которым сейчас разбиралась их хозяйка, успел грубостью и высокомерием настроить людей против себя. Да именно людей, которым, по человечески, было жалко хорошую женщину.  У человека беда случилась,  а этот приезжий хлыщ не просто  по хамски себя ведет с ней, а еще и угрожает,  ее детям. Вариных детей в доме любили все.
В итоге, все решило время. Информация о Вариных планах, дошла до заинтересованных лиц, но те замешкались, растерялись. Людям в доме  во время  не была дана соответствующая  ориентировка.
Краем глаза мать ухватила что Оля втолкнула Мишутку в кабину и забралась сама.
Мгновение – и драки, как не бывало.
Собравшиеся на шум зеваки, даже сообразить не успели, каким образом и в какой момент хозяйка оказалась за рулем и включила зажигание.
Сумки, сумки, забыли сумки, донеслось до нее.
Дудки. Проблемой меньше, - подумала женщина и нажала на газ.
Ее поверженный враг, скуля и ругаясь, в это время безуспешно пытался подняться с четверенек. На помощь ему никто не спешил. Все просто забавлялись, наблюдая, как беспомощно барахтается в грязи изрядно потрепанный, гадкий, вызывающий омерзение человек. Особенно забавным было то, что действие развивалось на фоне его шикарной машины. 
Ну, мои дорогие, - изрекла Варя успокоившаяся, как  только они миновали ворота: нас ждут великие дела. Но, скорее всего, это будут великие испытания, - тихо пробормотала она уже себе под нос.

Сволочь, ну какая же сволочь, вернувшись к пережитому снова закипела Варя. Если, дай бог, вернусь, разыщу, и такую ему жизнь устрою. Мало не покажется. Сдохнуть - легче.
Как он посмел?
Дети! Да она из-за них мир на уши поставит.
Догнал, гадина, оклемался, - прорычала она сквозь зубы, заметив знакомую, заметную машину. Ну и черт с тобой. Адреса родителей давно в базе данных. Ничего нового он не узнает.
Буду только строго соблюдать предполагаемый сценарий.
До наступления темноты общаться вслух будем только в соответствии с легендой. Папин  лап-топ на контроль, думаю, не поставили еще. Средство общения есть. А нет? Мы еще и на бумажке писать не разучились.

Варя не знала,  что их удачное бегство вызвало в стане врагов мужа - переполох. Влиятельные заинтересованные лица, как заговорщики, вместе собрались в засекреченном офисе и решали, что делать дальше. Если бы это была не Варя, паники такой не возникло. Варю знали, и боялись больше, чем ее наделенного властью мужа. Собственно, выход ее из команды позволил вызреть ситуации, которая, как предполагали заговорщики, приведет к смене руководства.
Остановить, любой ценой остановить, повисло в воздухе.
Как?
Автомобильная авария. Опасно. Могут быть жертвы. Можно не отмазаться. И это будут уже не корпоративные проблемы. Васильева тогда не остановишь. На президента выйдет. А уж Варину реакцию, ели жива останется, страшно представить. Ей связи еще от Зимина достались. Кого еще из сильных мира сего, она может подключить к этой игре?
Да и ситуация, вроде бы не критичная, рассуждали они.
Ну, заболел отец, бывает. К кому еще матери за помощью обращаться? Любая дочь сразу же собралась и поехала бы.
Резких движений совершать нельзя, решили заговорщики. Хотя бы на первых порах. Наблюдателя за ней уже пустили. Завтра внедрим кого-нибудь,  территорию проработаем.  И нет худа без добра. Больной человек в заложниках – это аргумент.
Конечно же, в этом клане врагов Варю недооценили. Разве могли они знать силу ее материнского инстинкта? Разве могли предполагать, что почуявшая беду женщина, отрубит все концы, четко обозначив приоритеты? И, что, при этом, она встретит полнейшее понимание  своих близких, всех - без исключения. Чтобы   представить такое, надо было не просто много знать. Надо было жизнь прожить внутри сплава омута с вулканом, который был сутью чувств и взаимоотношений наших героев.
Первая же ночь начала отсчет очередному и, пожалуй, самому невероятному и драматическому отрезку в жизни этой женщины. События в этого периода затронут всех, кто принимал в них участие, как взрослых, так и детей.

До полуночи жизнь в Опалихе протекала по просчитанному сценарию.  Шторы приспущены, разговоры приглушены, как бывает почти всегда в жилище с тяжело больным человеком. Свет погасили ближе к двенадцати.
В час ночи Юра в черной одежде и в маске, закрывающей лицо, осторожно спустился с заднего крыльца, ведущего в сад, оставив открытой дверь. Осмотрелся и прислушался. Монотонно стучал генератор. Свет фонарей  в переулке, освещающих подъезды  домов,  сюда  не доставал. Освещение участуа на солнечных батареях  заранее предусмотрительно убрали. Темнота и равномерный шум, в данный момент, были союзниками беглецов.
С богом, прошептал Юра и, подхватил сумки.
Никитка не заплачет, как думаете? – еле слышно спросил он.
Я, он, мы… постараемся, - ответили ему.
Вереница из взрослых, нагруженных тяжелой поклажей,  и детей гуськом, осторожно, стараясь не шуметь, двинулась в глубину сада к  заранее проделанной и замаскированной дыре в заборе.
Войдя в лес, зажгли маленький фонарик и сделали привал.
Вы как, мои герои? – Варя склонилась к Мишутке.
Страшно. В темноте очень страшно было. Кричать хотелось. Но я молчал, прошептал мальчик.
Мама, не переживай за нас.  Мишутку я страхую  за руку и за шиворот. Оля прижалась к матери. Все будет в порядке.
Бодрится девочка, а у самой голосок звенит от напряжения. Выросла, а материнской ласки тоже хочется. 
Держитесь, хорошие мои. Нам очень нужно добраться. Варя крепко прижала детей к себе.
Мама, а куда? Расскажешь потом, - не удержалась Оля.
Обязательно, но потом, все потом. Позже.
Каким оно будет это потом? - мелькнула у Вари горькая мысль, но она тут же взяла себя в руки.
До места добирались добрых два часа.
Парадоксально, но Варю, в тот не самый легкий момент ее жизни, обуревала радостная гордость. Ее дети преодолевали  не очень понятное для них испытание со стойкостью, и мужеством закаленных  людей. Ни
жалоб,   ни вопросов. Хотя к тому времени, когда Юра подвел их  к спрятанной в кустах машине, Мишутка, похоже, передвигался только благодаря Олиной настойчивости.

Перед дорогой основательно подкрепились.
Отец, проявив чудеса опытного такелажника, сумел не только запихнуть в кузов вещи, но еще и устроить из них, достаточно удобное лежбище, на которое он уложил старших детей.
Папа, почему каблук? – Варя была в недоумении. Чего-нибудь поудобнее не нашлось?
Кому в голову придет, что такая орава,  да еще с поклажей в этой развалине?
Но машина – зверь, не подведет. Андрюша свое дело знает.
Андрей Лобанов был старинным отцовым другом, которого Варя знала с рождения.
Когда то общая тяжелая работа сблизила этих дух мужчин. С тех пор дружба их не раз прошла испытания в переделках, в которые то один, то другой, а, порой, и вместе они умудрялись угодить. Дружба за годы только окрепла. Варя доверяла Андрею так же, как отец. Поэтому ни секунды не сомневалась, вверяя ему судьбу своих детей, да и свою тоже. Правда, выбора у нее все равно не было.
Господи, что с Вами-то будет? – с болью, дрожащим голосом произнесла свои мысли вслух Варя, и залилась слезами. Спрячьтесь куда-нибудь. Пытать, ведь, могут,  раздавят, уничтожат. Не прощают они тех, кто их дурачит. А тут такой рычаг упустили.
Бог не выдаст, свинья не съест. Не плачь, дочка. Спрятаться можно, конечно. И есть куда. Времени нет. Утро на подходе. Скоро они очухаются и обложат нас со всех сторон. Вас бы вызволить из этой блокады. О тебе голова болит.
Андрюша, разогревай мотор. Пора.
Наши проблемы выбрось из головы,  до них ли тебе? Мы с матерью пожили, да и Димка, считай, на своих ногах уже.
Пытать нас – бесполезно. Даже если попробуют – не дураки же, поймут скоро, что дохлый это номер.
Куда тебя Андрей завезет, кому и когда сдаст – нам не ведомо. Так Локтев задумал и организовал. А с него теперь взятки гладки.
Варенька, родная, знаю, что известие мое – горе для тебя. Скрыл бы, да нельзя.
Умер Станислав Николаевич.
Ночью на мобильник сообщение пришло.
Что? – Варя задохнулась от потрясения.
Папа, как? Как, папа? - повторяла она словно в бреду.
Подробностей – нет, соберись, дочка. Нельзя тебе сейчас расслабляться. Позже поплачешь, прошептал Юра Варе на ухо, с нежностью промокая ее лицо. Побереги слезы. Пригодятся еще. Чудится мне, что слез  еще море прольется.
Локтева жалко, большой был человек.
Дочка, успокойся! – отец сильно встряхнул за плечо онемевшую и остолбеневшую Варю. Стар был Станислав Николаевич. Болел сильно. Мне ли тебе объяснять? Ты же это все хорошо знаешь.
Варя, успокойся! Горю не поможешь. Это несчастье тебе придется перенести на ногах. Отлежаться  расслабиться, погрузиться в горе не дала тебе жизнь возможности.
Папа, это из-за меня. Рыдания спазмом свели горло женщины.
Из-за меня… Он сам, сам, я чувствую…
Очень может быть, но сейчас для тебя это ничего не меняет, - отец стал суров. Бери себя в руки. Ну, же! Юра почти кричал на дочь. Нельзя иначе, дочка, - проговорил он уже мягче.
Станислав Николаевич на последок так организовал твой схрон, что, может быть  часа через два следы твои так затеряются, что  и Андрюха концы с концами связать не сможет. Считай – ваша безопасность – его предсмертный наказ.
Ну, с богом! Давай прощаться. Дай бог, свидимся. Хорошие мои… Голос Юры завибрировал, звеня слезами. Выживите! Обязательно выберитесь из этой передряги живыми! Умоляю! Не в силах справиться с собой, отец  лицом ткнулся дочери в плечо.
Таня, занятая обустройством детей, неожиданно громко, по бабьи, заголосила.
Перестань! Ну не плачь. Хоть ты не рви душу – проговорил Юра, отрываясь от Вари.
Мамочка! Беззаветные Вы мои герои.
 У кого еще такие родители? Нет таких. Это не возможно, - сквозь слезы бормотала Варя, целуя мать и отца. Втянула я Вас в беду. Острое чувство потери резануло по сердцу и Варя зарыдала в унисон с матерью.
Заплакали Оля с Мишуткой.
Сейчас всемирный потоп наступит. Хватит! Все прощаемся, целуемся и разбегаемся, поставил Юра точку в затянувшейся сцене.

Варя! Варя, заорал Юра, когда машина готова была уже тронуться с места. Может  мне рвануть с вами? Как, а? Юра хватал руками машину, словно пытаясь ее задержать.
Папочка! Папа, не рви душу себе и мне. Боль в голосе дочери звенела, была осязаемой.
Все! Помоги Вам Господь! Варя перекрестила родителей.
Заводи, Андрюша.

Похоже, слежки нет, время спустя, произнес Андрей. Ты бы вздремнула, девочка, пока малыш спит. Как то еще все сложится?
Не рассыплюсь за ночь. Дети спят, и – хорошо.
Уморились, родные, с нежностью подумала мать, видя как  в неудобных позах, в тряском москвичонке сморил сон ее детей.
Не до сна мне. События, впечатления. Подумать тоже есть о чем.
Это ты о Локтеве, понял Андрей.
Потом успеешь все осознать, оценить, и связать. Время будет.
Сейчас, спи – я приказываю.
Гипнотизер, мелькнуло в мозгу. Папа говорил, что он умее… Мысль эта не нашла своего завершения. Варя уснула.

Мама, Никитка, Никитка, Никитка..!
Варя проснулась от того, что кто-то сильно тряс ее за плечо.
Гипнотический сон, словно зыбкая трясина никак не хотел выпускать ее из своих объятий.
Сознание сковал туман, и лишь острая ассоциация, рожденная именем ее младшего сына, произвела в голове какие-то подвижки.
Плачет ребенок. Как надсадно плачет ребенок. Что за ребенок? – свербило в мозгу.
Господи, это же мой ребенок! Никитка. Голодный, мокрый.
Таким было возвращение женщины в неласковые, неведомые, опасные реалии.
Навалилось все сразу – боль утраты, страх, бессилие и неизвестность.
 Более суток сценарий, определяющий все аспекты существования Вари и ее детей,  водворялся в жизнь волей и усилиями других людей. Сюжет этого, скорее всего, детективного действа написал Стас. Он был хороший писатель. Только сверх профессиональное воображение, могло сделать точкой отсчета развития событий, смерть самого автора,   и тем самым обеспечить его воплощение и безопасность.
Варя оглянулась. Лес кругом. Тянет сыростью. Кроме Оли с Никиткой на руках – ни души.
Спокойно. Варя старалась подавить нарастающую панику.
Никита. Сначала Никита. Разберусь с ним и все выясню.
Легко сказать, да не легко сделать. Пока женщина кормила своего малыша, страхи, вопросы терзали ее мозг. Ассоциации только усиливали беспокойство.
Где Мишутка? Куда Андрей их завез, и где он сам? Почему никого не  видно и не слышно? Что дальше? Что  произошло, пока она спала? Сырость. Рядом, что? Болото? Река?
Заметавшаяся в вопросах Варя, откровенно трусила. Что-то ведь Оля могла ей объяснить. Мать боялась услышать ответы.
Оля начала рассказывать не потому, что прочувствовала состояние матери. Просто девочку переполнял избыток впечатлений и информации.
Там плот с шалашом. Большой такой.
Девочка возбуждена, отметила Варя. Сроду  такой ее не видела. К добру это или нет – пока не понятно, но постараюсь успокоить ее наводящими вопросами.
Что, большой, Оля? Шалаш, или плот?
И шалаш и плот. Мы на нем поплывем. Вот, здорово!
Видя, как горят у дочки глаза, мать потихоньку начала приходить в себя.
И где тот плот, далеко?
Ты, что, не слышишь – река рядом?
Не у всех же такой слух, как у тебя. Но сырость я чувствую, - сказала мать, передавая накормленного сынишку девочке.
Подержи, я памперсы из бардачка достану. Отсидела за ночь все на свете. Руки, как колоды. Поможешь мне его переодеть?
Вылезай, разомнись. Сейчас все сделаем. Побыстрей только, ладно?
Смотри, какая нетерпеливая, - удивилась Варя. Не похоже на нее. Что же все-таки происходит?
Большая река? – продолжила мать свои расспросы.
Ага. Я такой еще не видела. Ока. Берега красивые, течение быстрое, воды много. Плот привязан в затоне, чтобы не снесло его, а то…
Погоди, торопыга, - перебила Варя дочку.
Где Мишутка? На плоту?
Ой, ты же все проспала. Ничего не знаешь и беспокоишься.
Все в порядке, мама. Пока все в порядке, добавила она посерьезнев.
На плоту только дед Семен. Дядя Андрюша ему вещи подносит, а тот их в шалаше размещает.
Дед Семен такой интересный, - эмоции снова захлестнули девочку. На лешего похож. Лохматый, борода большая, плечи широкие, ладони, как лопаты, а глаза добрые.
Мама, Вовка такую вкусную уху на костре сварил. Все наелись уже, одна ты голодная. Меня же за тобой послали, - всплеснула девочка руками. Я пришла, а тут Никитка орет. Все из головы выскочило. Пошли скорее, - Оля потянула мать за руку.
Оля, где Мишутка? Случилось, что?
Ты мне толкуешь о каком-то Вовке,  об ухе, а на вопрос не отвечаешь. Страх ушел, но беспокойство осталось. И Варя сердилась на дочь. Большая, должна бы уже понимать.
Уходила, Вовка Мишутку рыбу подсекать учил.
Там столько рыбы, снова юркнула Оля в свои эмоции. Я тоже одну поймала.
Какая рыба? Днем? В Оке? Не сочиняй, и рассказывай все по порядку.
Никто и не сочиняет. Оля немного обиделась на непонятливую мать. Весной Ока разливалась. Остались пруды. Рыбу в них руками ловить  можно. Я с Вовкой на дерево лазила, чтобы сверху посмотреть. Вода прозрачная, а дна не видно. Кресты и пунктиры. Это - рыба сверху.
А Вовка – это мальчишка такой в сапогах и телогрейке. Внук деда Семена. Он с нами поедет.
Да, что расспрашивать? Пойдем – сама все увидишь.

Не все, что случается в этом мире можно объяснить. Кто скажет, почему  какие-то события отложились в сознании Вари в момент, когда она встретилась с новой реальностью, а какие-то не оставили даже малейшего следа в памяти  угнетенной, обеспокоенной, озабоченной  женщины.
Мозг Вари был перегружен негативной информацией и, вероятно по этому, она не зафиксировала и не запомнила почти ничего из того, что так волновало ее дочь. Эти впечатления еще настигнут ее в пути.
А сейчас она думала только об одном. Андрей  уедет. Потеряется последняя ниточка, как-то  еще связывающая их миром. И в этом мире -  дорогие, близкие ей люди, которых она подставила, обрекла на испытания. Не она создала эту ситуацию, но что это меняло?
Первая жертва – Стас. Последняя, ли? В этом Варя  уверена не была. Скорее наоборот. Все издержки, беды этой ситуации ее совесть возьмет на себя. С этим придется жить.
Я должна сохранить своих детей. Даже такой ценой. Иного пути у меня нет. Выбора мне не оставили. И нечего терзаться - не время,  пыталась Варя утихомирить свое больное мироощущение.
Но сказать себе можно, что угодно.
Прощаться с Андреем было тяжело. Виноватая неловкость сковывала обоих.  За плечами неизвестность. У каждого – своя.
Андрей мучился мыслью, что оставляет беззащитную женщину с маленькими детьми в руках совершенно чужих людей. Даже отдаленно не представляя, на что эти люди способны, и что за роль им надлежит сыграть в этом жестоком сценарии.
Варя же думала, что из- за ее проблем, враги появились еще и у Андрея.
Ты не сразу домой, Андрюш, ладно?
Что за собачий преданно-виноватый взгляд, Варя? Выбрось из головы все комплексы. Ты права, девочка! Во всем права! В жизни не встречал такой мудрой и отважной женщины, - горячо и убежденно сказал Андрей.
Обо мне не беспокойся. Я на Селигер – на другой машине. Локтев все предусмотрел.
Лишняя это информация для тебя. Ну, да Селигер большой.
И потом, если на твой след нападут, все теряет смысл. И смерть Станислава Николаевича, и Селигер, и все остальное.
Выживи, выберись из этой передряги. Очень тебя прощу.
Молиться буду. Бог справедлив и мудр. Детей защитит, укроет от нечисти.
Да, чуть не забыл. Юра там техники  напихал. Поосторожней с ней. В интернет через спутник не выходите, и мобильники спрячьте подальше. Придет время – все пригодится. А пока – береженого, бог бережет.
Семен Макарович отмашку уже дает. Значит Вам – пора. Давай прощаться. Андрей обнял Варю и прошептал ей на ухо: До свиданья, удивительная, мужественная, самая, самая, самая. Я счастлив, что хоть чем-то помог тебе. До свидания. Скорого или не скорого, но свидания.

На бога уповаем. Только на него и надежда, думала Варя, глядя в след отъезжающей машине.
Нет, не так, Варя даже рассердилась. На себя. Надеюсь. С Божьей помощью, но на себя, детей своих, и добрых людей.
Богом клянусь, что детей своих я сохраню!

Пора, девонька, - тяжелая рука легла ей на плечо. Кроме тебя все накормлены. Похлебай  варево, и с Богом. Путь не близкий и не простой. А тут еще детишки малые.
Что испугалась? -  спросил дед, чуть заметно усмехнувшись в бороду. Чужой я тебе пока – понятно. Беда поправимая. Потремся друг о дружку с недельку, присмотримся, авось и привяжемся друг к другу.
Сильный человек, - подумала Варя. Настоящий русский мужик. Слова лишнего не скажет, а если скажет, как отрубит. Похоже, в надежные руки Стас нас пристроил, - думала Варя, удобно устроившись внутри шалаша. Дети ее не отвлекали. Никитка спал, а Оля с Мишуткой, приникнув к щелям, потихоньку делились между собой впечатлениями. Сейчас они были очень довольны. Ночное бегство обернулось для них настоящим приключением с путешествием на плоту.
Перед отплытием  дед Семен отвел ее в сторону.
Теперь я за Вас в ответе, девонька. Он произнес это так, что Варя поняла, что этот пожилой, видавший виды человек действительно взвалил на свои широкие, сутулые плечи всю ответственность. И, если бы у нее был выбор, она бы ни секунды не усомнилась в том, можно или нет вверять ем судьбу своих детей, да и свою тоже.
Что за секретность такая – не знаю и знать не хочу, - продолжал Семен Макарович. Обещал я хорошему человеку схоронить Вас до поры. Детишки у тебя малые. Раз бежишь с детьми, их спасти хочешь. Много сейчас охотников развелось через детей свои грязные делишки проворачивать. Пользуется мерзость всякая их беспомощностью и уязвимостью. Воруют детей у матерей, а то и заложниками делают малых птах безответных. Тьфу, дьяволы. Дед с омерзением сплюнул.
Не дадимся, ни в жизнь не дадимся, правда, ведь? – дед Семен  неожиданно широко улыбнулся и стал очень похож на мультяшного богатыря Добрыню Никитыча.
Указание ко всем одно – не высовывайтесь. Сидите в шалаше, и, чтоб ни чьего носа видно не было. По нужде захочется, так в шалаше в углу под тряпками новомодная эта штука – биотуалет, называется. Стесняться будете, ты из этих тряпок занавеску сооруди. Хотя в нашем положении такие сантименты – роскошь непозволительная. Спать без белья и есть из одной миски еще, долго придется. Посуды много быть не должно. Нельзя нам много посуды, - повторил он медленно, с расстановкой.
Значит так, - проговорил дед после некоторого молчания. Вовка похлебку сготовит. Поедите вместе. Я на корме  до темноты на весле постою. К ночи он меня сменит. Глаз у мальца поострее. Как кошка в темноте все видит. А пока, будет на посылках. Внук у меня надежный, не бойся. Лицо Семена Макаровича снова озарилось его удивительной улыбкой.
Отдыхайте. Ночка маятная выдалась.
Дед вышел, и Варя осталась один на один со своими мыслями.
Всколыхнулось то, что необратимо можно было уже отнести к потерям.
Стас, Стас. Как же так?
С торицей вернул ты долг Мише.
Все просчитал и организовал, спасая меня с детьми. Включая собственную смерть.
Мне, как теперь жить с этим? – Варя сквозь зубы застонала.
Чуткая Оля мгновенно оказалась рядом.
Что, мама, что с тобой?
Сказать или не сказать? - заколебалась Варя.
Локтев умер, дочка. Ты Стаса тоже любила.
Умер?  Значит, как и папу  больше никогда мы с тобой его не увидим?
Варя наблюдала за дочкой. Что она знает о смерти? Миша умер – пять лет ей было. А вот, поди ж ты, сразу сникла и даже вроде как бы потемнела.
Помоги мне памперсы отыскать. Бабушка сунула их куда-то. Варя действовала проторенной дорогой. Мрачные мысли отодвинуть можно было только лишь насущной заботой.
На дорогу хватить должно, а дальше пеленки стирать будем, сообщала мать дочери, копаясь в вещах.
Ты это серьезно?- вскинула глаза девочка.
 Еще как серьезно. Нам много придется делать такого, от чего отвыкли. Наши прабабки воду коромыслом носили, белье на речке полоскали, печку топили, за скотиной ухаживали. Очень может быть, даже я бы сказала – скорее всего, нас ожидает нечто подобное.
Забавно, - проговорила Оля в задумчивости. Объяснишь мне потом, что за кульбиты с нами происходят.
MP – тришку нашла. Оля даже взвизгнула от радости.
На место положи. Варя улыбнулась. Обстановка уже начала корректировать их интересы и возможности.
Аккумуляторы сядут, где зарядишь? А они к приемнику подходят. Это какая-никакая, а связь с миром. Да и спокойней мне, когда у тебя ушки без затычек.

Почти неделю наши герои провели на воде. Странное это было бегство.
Сторонний наблюдатель решил бы, что молодой экстрималке пришло в ее горячую голову ввести  в мир своих увлечений, совсем еще маленьких ребятишек – ее детей.
День, ночь и еще день плыли на плоту по Оке. К закату второго дня, когда на горизонте возникло  марево огней большого города, неспешно зарулили в отдаленную заброшенную гавань.
Свалка. Кладбище кораблей. Ассоциации были грустными. Варя огляделась. Вокруг ни души.  В сгущающихся сумерках, огороженный бетонным забором затон, быстро терял свои очертания. Фонарей в округе не наблюдалось.
Отслужили суда. Свезли их сюда, образовав еще одну помойку, загадив берег в месте слияния великих рек. Мрачное, темное, убогое, алогичное кладбище. Удручающее зрелище.
Схоронив своих пассажиров внутри полуразвалившегося эллинга, дед Семен с Вовкой споро освобождали плот.
В темноте убогого, захламленного строения, на Варю внезапно обрушился неожиданный парализующий ужас. Ей ли бояться после всех треволнений, в которые окунула ее жестокая реальность? Страх в этой ночи был осязаем, до дрожи в ногах. Варя боялась черноты ночи, поглотившей ее с детьми. Оглядеться сориентироваться, и успокоиться не было никакой возможности.
Неясные громоздкие очертания, которые угадывались в проеме ворот их убогого укрытия, казались зловещими.
И шорохи. Их Варя боялась больше всего.
Крысы – поняла женщина, и крепко прижала к себе детей, словно ища в них защиты, и, одновременно, пытаясь оградить их – маленьких и беспомощных.
Разбежались они с нашим появлением, а теперь осмелели и окружают. Умные твари. Где-то читала, что они мгновенно оценивают обстановку. Учуяли, наверняка, слабого противника – потенциальную добычу.
Вы, где? В проеме появился  Вовка.
Крыс боимся, дрожащим голоском пропищала Оля.
Хотя бы палки  нам с мамой дал. Вдвоем  бы мы с ней  оборону от этих тварей  держали, а так – жди, когда  ты объявишься в темноте, страхе и неизвестности.
Господи. Задним числом Варя поразилась мужеству и выдержке детей. Ни звука. Им, наверняка, было страшнее. Она вот-вот была готова сорваться в крик. А каково им было?
 За что, и зачем им это? Они жертвы. А сама  она разве – тоже жертва? Степень собственной  вины  в возникшей ситуации, надо еще оценить.
Я обязательно подумаю над этим. Сейчас не время и не место. Сделаю позже, но обязательно. Иначе, как мне жить дальше?
Дед мотор прогревает. Я за вами. Пошли.
Немногословный мальчик не стал оправдываться и объяснять, что  крысы, в их ситуации  - безделица, любой шум иного происхождения – куда страшнее.
До Перми добрались быстро. Добрую сотню километров по Волге и почти столько же по Каме одолели за ночь.
Суденышко, которому на этом этапе надлежало быть средством передвижения наших беглецов, представляло собой полугрузовой, малогабаритный катер на подводных крыльях. Вид у него был затрапезный. Облупившиеся проржавевшие борта, скособоченные перила, сломанные переборки. Наверняка – утиль Волжской военной флотилии.
Внутри же было тепло и сухо. Мотор работал ровно, без надрыва. С рулем Семен Макарович справлялся виртуозно.
Неужели Стас знал, что где-то под Нижним, в заброшенной гавани есть вполне пригодное быстроходное судно?
 Варианты бегства, отступления, эвакуации кто-то ведь постоянно обеспечивает. Кто-то ведь занимается этим. Чинит суда, прячет их в заброшенных гаванях, сбивает плоты, оставляет лодки, машины. Дома, наверное, тоже где-то ждут своих беглецов. А может быть не дома, а бункеры. Беглец беглецу рознь. Каждому свое. Интересно, в чей сценарий вписалась она?
Как же далеко простирались твои возможности, Стасик? Варя задавала себе вопросы, которым суждено было остаться без ответа. Они лишь всколыхнули боль от очередной невосполнимой утраты. Когда-то ушла из ее жизни бабушка, потом Миша, теперь, вот – Стас. В реальной опасности все ее близкие, и сама она тоже. Но, мы живы, и – есть надежда. А  Стас это потеря, горе. Надежде здесь места уже нет.
К утру стали на якорь в нескольких километрах от Перми.
Сквозь сон Варя среагировала на тарахтение незнакомого мотора. Проснулась она от того, что судно ощутимо качнулось.
Пришвартовался кто-то. Испуг женщины был таким  сильным, что вопреки здравому смыслу, она, забыв о конспирации, выскочила на палубу.
Кто? Что случилось? – выкрикнула женщина, увидев на корме деда Семена, перебирающего канат.
Ничего, обернувшись, улыбнулся дед.
Потише, девонька. Звук по реке далеко плывет.
Вот пригнал. Семен Макарович кивнул за борт.
Что это за чудо такое? – удивилась Варя, наклонившись вслед за дедом.
По Чусовой пойдем. Норовистая река. Только узкие катамараны, как этот, да еще, разве, байдарки она принимает, и то не всегда. Каюту и мотор мой подельник два года назад на баллоны поставил. Я поначалу решил – баловство. А оно, вишь, пригодилось. И ему и нам с вами. Он семью на Койву вывозил на заготовки. Мы туда же пойдем.
Заготовки?- вскинула Варя глаза.
Ну, да. Грибы, ягоды, рыбалка, охота. Тайга Уральская. Места не тронутые.
Слушай сюда, девка.
Вовка вас на этом, как ты сказала чуде, отвезет вверх вон по той речке. Дед указал на впадающий слева приток.
Место безлюдное. По суше туда не добраться. Костерок разведешь, обсушитесь, подхарчитесь, помоетесь. Грибов не берите. Будут еще у нас грибы.
Я судно в док отведу. Успею к вечеру.
Не бойся ничего, - глаза деда стали пронзительными и ласковыми.
Встретишь кого – не тушуйся. Ты бедовая баба. Не всяк мужик в такую переделку сунется. Да бог даст, не случится этого. Город хоть и недалече, но места уж больно дремучие.
Детишки - то, как?
Держатся, - Варя благодарно улыбнулась. Все держатся, даже Никита. Помалкивает и улыбается. Мне, порой, кажется, что он меня подбадривает, как умеет.
Вот и ладно. Все молодцы. Не зря, значит, воду молотим. Вон сколько километров отпахали уже.
Гляди, - дед обернулся. Вовка вещи выносит. Иди, собирай детей.

Двинулись в неизвестность, как мысленно окрестила Варя конечную точку своего бегства, под вечер. Катамаран оказался очень ходким. Пермь прошли до наступления темноты.
В цепи приключений, выпавших на долю наших беглецов, путешествие по уральским рекам и горам стоит особняком.
Ночью молодая мать, забылась в чутком настороженном сне. Ее затуманенное сознание уже привычно отмечало ровное дыхание спящих детей, перестук мотора, улавливало странные кульбиты, которые выделывало их маленькое суденышко.
Утро внесло ясность, что самое большое приключение, которое ожидало их в ближайшие дни – Урал, с его реками, лесами, кручами и комарами.

Подъем! В распахнутую дверь каюты ворвалось солнце, буквально ударив по заспанным глазам.
Все на берег. Завтрак на подходе. Вовка подхватил Мишутку на руки.
Оля, ты иди. Я скоро. Варя оглянулась, ища пакет с памперсами.
Дед спроворил. На берегу все.
Проворно все подготовил, перевела Варя своеобразный диалект.
Ты, матка, погоди пока. Я пацана переправлю, и за малой вернусь.
Какая я тебе малая? Оля с Вовкой были почти ровесники и перепалки случались у них частенько. Не удостоив Олю ответом, мальчик ступил на шаткий самодельный трап из толстых веток. Мишутка сидел у него на закорках. Олю, несмотря на ее возражения, Вовка заставил спускаться  по пластунски, лежа.
На. Дед Семен протянул Варе шест.
Никитка за спиной в  рюкзачке, рукам не мешал. Ухватившись за палку, Варя ступила на мокрый скользкий трап и пошатнулась. Норовистая река билась о прибрежные камни, разбрасывая брызги и раскачивая судно. Катамаран ощутимо подпрыгивал.
Стой! Лезь раком, как дочка, - приказал Семен.
Кровь от стыда и досады бросилась Варе в лицо, но тут же женщина осекла себя.
Да, что я как маленькая, ей богу? – мелькнуло в голове. Добраться бы. Никитка за спиной, а я удаль пытаюсь демонстрировать.
Пятясь задом по трапу, она добралась, наконец, до твердой земли, оглянулась и ахнула.

В круговороте непривычных бытовых хлопот и безрадостных мыслей, Варя, как бы отстранилась от созерцания и восприятия природы  мест, мимо которых они проплывали. Не было у нее ни возможности, да и желания любоваться красотами ландшафтов. Инстинкт самосохранения изменил мироощущение женщины. Отматывая километр за километром на разных плавсредствах, Варя не путешествовала, а бежала. Обозначение – туристы, ни к ней, ни к ее спутникам никак не подходило. Загнанные звери – пожалуй.  Настороженность, беспокойство, собранность были ее настоящими и постоянными попутчиками. Красоты за бортом ее не волновали. До сего дня. В любой ситуации случаются поворотные моменты, когда наступает прозрение.
Варя ахнула и замерла пораженная.
Неожиданным и оглушающим было величие красоты, открывшейся взору.
Горы, покрытые зелеными хвойниками, освещенные солнцем уходили вдаль  по обе стороны реки. Откуда на Урале могла взяться такая широкая река, - удивилась  Варя. Здесь горы хозяева. Она, вон, как топором прорубила путь, создавая утесы, подступившие к самому берегу.
Камень – скала на противоположном берегу почти отвесно обрывался у самой воды, обнажая взору свой многоцветный, многослойный срез. Яркое утреннее солнце, отражаясь в слоистых выходах породы, разбивалось на бесчисленные снопы слепящих искр.
Где мы? Варя не смогла скрыть своего восхищения. Какая мощная, трудолюбивая река. Надо же так врубаться в горы. Она показала на утес на противоположном берегу.
Камень Плакун.
Чусовая. Люблю я ее. Она, как девка. С норовом. Но уж кого полюбит, от себя ни по чем не отпустит. Одних пещер здесь видимо невидимо. Да не ко времени разговор. Вот зиму начнем коротать - наговоримся вдосталь.
До обеда  постоим. В эту пору здесь разве, что медведя спугнуть можно.  Байдаркам по такой воде не пройти.
Ты с обувкой и одежонкой разберись. В тюках твоих припасено,  все, что надо, я понимаю.
По воде от силы – верст  тридцать осталось. Десять до Усть-Койвы и  двадцать до Шемахинского порога   по Койве. Выше не подняться по такой воде. Да и по большой – не больно заберешься – перекаты, пороги.
Пеше пойдем. Тропа известная, но не легкая. Урал – не Гималаи, но тоже – не ровная дорога.
Детишкам ботиночки рифленые достань. Это важно. Соскользнуть в скалах – чего проще?
Если высокие есть – бери их. Как только от воды отойдем – гнус себя покажет. Одежонку поплотнее найди, да заверни в нее детей так, чтобы на свет одни глаза и смотрели. На глаза – очки. Должны быть. Ты поищи.
Сама тоже упакуйся. Руки всем намажешь. Вовка даст зелье. Сам варил.
Да, не забудь тряпчонку каждому дать.
А это еще зачем?
 У Вари всплыли ассоциации давнего похода в тайгу. Последнее наставление в них не вписывалось.
Делай, что говорю, - дед усмехнулся. Поймешь по ходу.
Что дальше? Дальше то что, Семен Макарович? Долго нам по горам пробираться? Мы ведь не альпинисты какие-нибудь, и даже не туристы.
Иди, девка. Вон, малец твой голос подает. Каждому есть охота.
Лишних хлопот создавать не буду, но легкой жизни не обещаю. Вот все, что могу тебе сказать.
Кровь бросилась Варе в лицо.
Зачем Вы так? Я обязана знать, что ждет меня и детей. Особенно детей. Меня бросили в эту авантюру. Мыслимо ли – грудные в горах? Все это на моей совести, Семен Макарович.
На моей тоже. Я знал, за что брался,- дед потрепал Варю по плечу.
Не все я знаю, девонька, и не в обиду тебе – молчу. Скрывать мне от тебя нечего. Разведка нужна, понимаешь? Она и определит – куда пойдем, сколько топать придется, и как. Пойдем, полезем или поедем.
Какой огромный, красивый утес,  кивнув в сторону скалы на противоположном берегу, сменила тему Варя, поняв, что  на ее болезненные вопросы еще нет ответов.
Боец «Плакун». Видишь пещеру у воды. Сунешься в нее – вымокнешь с ног до головы. Душем, а то и струями с потолка вода течет. Плачет камень. Люди разные байки сочинили во объяснение этого казуса. Есть интересные легенды. Будет, ужо, у нас досуг. Зиму коротать начнем, я тебе много историй расскажу. Сейчас не ко времени. Того и гляди дожди зарядят. Путь впереди нелегкий. Хотелось бы его посуху одолеть. По мокрой склизи тяжеловато с ребятишками будет.
Тронемся, можешь особо не таиться. Примелькался в этих местах мой уродец. Всяк, кто углядит его, поймет – на страду собрались. Солонина – грузди, да рыжики – исконный промысел чусовчан. Деды и прадеды места обжили. Семьями выбирались. У каждого  сторожка в тайге упрятана для сей надобности. Доберемся до своей – считай, большая часть пути за плечами.
Любуйся пока на красавицу нашу, дед окинул взглядом реку. В каюте немного углядишь. А мест таких - ни в каких  заграницах не встретишь.
До Койвы малец порулит, а я покемарю до устья.
Дети, на палубу, скомандовала Варя, едва отчалили от берега. Обрадованная Оля моментально пристроилась у руля рядом с Вовкой.
Куда лезешь? На нос ступай, - прогнал он ее. Мне не с руки топляки высматривать. Фарватер сложный. И багор возьми, крикнул он вдогонку.
Варя, находившаяся рядом, вскинула на мальчика глаза. Щекочет нервы ему моя красавица, невооруженным глазом видно. Вот он и пыжится. А ведь золото – мальчишка. В его- то годы и такая подмога деду.
Варя потянулась вслед за Олей на нос. В четыре глаза бревна легче углядеть, ободряюще улыбнулась она дочке. Что насупилась? Крыть Вовке нечем было?
Оля обернулась к матери, вероятно, с намерением возразить, а может быть и выместить обиду, но, вдруг, громко закричала: Вовка, слепой, что ли? Не видишь топляк по левому борту совсем рядом.
Багром, багром его, Оля. Давай вместе. Ухватив бревно крючком, мать с дочерью провели его вдоль борта, и, отпустив на волю плавать по волнам, вернулись но нос править свои обязанности дальше.
Ближе к вечеру, когда по изменившемуся течению реки можно было уже предположить, что устье Койвы близко, на палубу поднялся дед.
Надо бы разговорить его, пока Вовка за лоцмана и рулевого. Утес проплываем. Тоже ведь наверняка и с названием и с историей, подумала женщина.
«Печка» это, словно угадав ее мысли, заговорил дед. Три их «Печки» на Чусовой. Эта еще не самая большая. Дед неожиданно смолк, напряженно вглядываясь  вперед.
На смену удалявшемуся за кормой камню, открывалась большая, заросшая зарослями крапивы луговина. Полуразрушенные  останки каких-то мрачных сооружений, горы ржавого металлического хлама резким диссонансом бросали вызов естественной  красоте Уральской реки.
Мама, какой страшный забор, Оля показала на  уродливые бетонные столбы на самом берегу реки, опутанные ржавой колючкой.
«Створ» - угрюмо произнес Семен Макарович. Лагерь после войны тут был. Страшное место. Отец мой тогда сгинул. Не здесь, а чуть повыше на речке «Поныш».  Такой же лагерь, только в горах. Дед замолчал.
До войны он старателем был. Алмазы на  «Кусье» мыл. Места знал. Тут многие этим промыслом испокон веков занимались.
В Войну – в сорок втором энкаведешники объявились. Сроду до того этих краснопогонников в наших дебрях не видели. Лагеря понастроили, зеков нагнали, драги понавезли. Всю речку испоганили. Тьфу, - Смен Макарович с остервенением сплюнул. Чтоб им на том свете  до скончания веков в аду на углях корчиться.
Отец с фронта без ноги одним из первых вернулся. Его сразу и загребли. Пытали, бают, сильно. Узнать хотели, где промысел его – алмазы, где мыл. Он уперся по нашей уральской дремучести. С Демидовских времен здесь каждый свой схрон оберегал. Так его -  на «Поныш». Где ему с одной ногой в тех дьявольских горах уцелеть? Каньон там. Разве, что скалолазам по тем столбам карабкаться.
Пора Вовку сменять, - после продолжительной гнетущей паузы, промолвил дед. «Койва». Устье все, драгами искромсали  - мучайся народ.
Ломать - не строить. Вечно у нас так. Мальчонке вверх не пройти.
Разобравшись в лабиринте проток, наши путники стали лагерем у подножья крутого утеса.
Камеру бы сюда, с сожалением подумала Варя. Красотища какая – дух захватывает. Дети маленькие еще. Не осознают, не чувствуют, ну и не запомнят, конечно уникальности этих мест.
Малы детишки у тебя, словно подхватив Варины мысли, произнес Семен Макарович, присаживаясь рядом на поваленное бревно.
Завтра последний день на воде. Не до разговоров будет.
Тяжелая река, разбита вся. Вовка у руля, а я на носу с багром. Ольгуньку захвачу, не против?  Слух у нее отменный, я понял. Где я не угляжу – она услышит. В ответ Варя только взглянула на деда. Да тому и не требовался ответ.
Самым малым пойдем. К обеду авось, с божьей помощью двадцать верст одолеем. А там, кто его знает? Не хотелось бы по пути останавливаться. Шалят старатели у «Кусьи». Бедовый народ. За харчи порешить могут.
В сторожку до темноты  бы подняться, тогда нам сам черт – не брат. Ну, да загад – не бывает богат.
Избушка моя в стороне, - продолжал Варин собеседник. Тропы, почитай, к ней нет. Еще дед научил меня по зарубкам ее отыскивать. Схоронил он зимовье  от  лихих людей, которых и в прежние времена  в достатке было. Третий день в мыслях весь путь прокручиваю. Трудновато твоим малятам придется.
С Никиткой ты хорошо придумала – за спиной. И тебе и ему удобно. Хотя тоже с оглядкой взбираться надо будет. Мишутку я на закорках могу понести, да и Вовка подмагнет. А уж Ольгунька – сама. Да и тебе, девка лихонько будет.
Еще и вещи, удрученно добавила Варя.
Поклажу схороним. Вовка потом перетаскает.
Что нужно, дед? – вскинулась женщина.  Что от меня еще нужно? Ты все на себя берешь. Мне силы не занимать. Спортом занималась. Варя чувствовала, что теряя контроль над ситуацией, теряет контроль над собой.
Угомонись! – дед положил руку ей на плечо. Что, я не вижу.  Ты управляешься – дай бог каждому. На других руках такие малые выли бы от чесотки, голода и неудобств. Комары, блохи, да мало ли еще какая нечисть их донимает.  Харчимся мы только на привалах – считай два раза в сутки. Я когда на Оке Вас увидел, подумал: за что взялся старый дурак? Все сгинем ни за понюх табака. Детишки, по всему видать балованные, у матери грудной на руках. Где тут углядеть? Обнаружат себя, да еще и заложат. Надоест им на плоту в темноте воландаться – возьмут и заложат.
Знаешь, что я тебе скажу. Помолодел я с Вами лет на десять. Душой помолодел. Оттаял. Это дорогого стоит.
Такую бабу и в бега вынудили пуститься. А может быть хорошо, что такую,- дед озорно взглянул на Варю. Другая бы не одолела.
С утра тебе похлебку варить, дочка,- сменил Семен Макарович тему. Нам с Вовкой не до того будет.
Сейчас разгрузимся. Надо уродца нашего  подлатать, да  укрепить.
Утро наше, такелажные работы и промер фарватера на себя замкнут.

Что делать будем, дед? Сквозь сон услышала Варя встревоженный голос Вовки.
Кабы знать. Утренники пошли. В этих местах лето быстро на зиму сворачивает. Время торопит. Рисковать придется.
Осторожно, чтобы не потревожить детей, женщина выползла из палатки, и словно нырнула в молоко. Над рекой стлался густой туман.
Дела… подумала про себя Варя. Семен Макарович, дед, ау. Где Вы?
Туточки, - прозвучало совсем рядом. Ранняя птаха – спала бы еще. Туман, пока солнце горы не перешагнет – не рассеется.
Варя подошла к своим кормчим и повторила Вовкин вопрос: Что делать то будем?
Ты свои дела справляй, остальное - наша забота. Часа через два тронемся.
Посередке по весне протока была. В половодье стремниной ее промыло. Ежели с тех пор песком ее не забило, бог даст, найдем дорогу. Не должно занести. Сухостой. Ливни Чусовую стороной обошли.
А, что если – нет - вопрос сам просился с языка. Но женщина промолчала. Жизнь научила ее, сжав зубы, сдерживать эмоции. Спутники ее вернее оценивают обстановку, а, потому, переживают острее и глубже. Им и выход искать. В данной ситуации – она им не помощник, так нечего и нервы трепать.

Долгим и трудным суждено было стать наступившему дню. Однако, вопреки утренним предчувствиям, он оказался удачным.
Туман уже через час поднялся, обозначив удивительное зрелище – плотное, белое, словно пуховое, одеяло в полутора метрах зависло над темной водой.
Протока,  о которой говорил дед, оказалась не только проходимой, но и достаточно широкой. И рулевые, хотя и с опаской, посовещавшись, добавили оборотов двигателю.
Шум вокруг стоял невообразимый. «Койва», расхристанная злой рукой человека, на многочисленные протоки, продиралась через валуны и завалы, рассыпаясь миллионами брызг, подпрыгивая, а то и низвергаясь, образуя крошечные водопады.
Кормчий на носу, уперевшись руками в борта, висел над водой, внимательно вглядываясь в фарватер. 
Завороженная и одновременно испуганная обстановкой, Варя стояла на палубе, крепко прижав к себе детей. Погибать, так вместе, вместе, вместе, стучало в мозгах.
Мама, Оля отвлекла ее внимание, посмотри вперед. Варя глянула и не смогла удержаться от возгласа.
Дед Семен распрямился, и голову его скрыл туман. Очертания ее едва угадывались. Когда же  неожиданно  он еще и  руками стал размахивать, горе – путешественники расхохотались. Очень уж все походило на сказочную мультяшку.
Смеетесь, это хорошо, тем более что повод есть, проговорил дед. Лица его видно не было, но в голосе чувствовалось ликование.
На месте мы. Быстро добрались. Пригнитесь, Вовка сейчас в пещеру зарулит.
Вовка   на самой малой скорости осторожно провел суденышко через низкое, но достаточно широкое горло пещеры, в нависающей над рекой скале.
Много таких дыр встречалось в по пути последние дни, - сквознуло у Вари. Примелькались, даже внимания на себя не отвлекали.
Прорвались, дед, ура! Заглушив мотор, Вовка спрыгнул на палубу.
Не боись,  мелюзга, сейчас свет будет, упредил он реакцию пассажиров.
Факел высветил темные своды довольно просторного грота. Путники замерли в изумлении. Сказка, иначе  и не назвать картину, открывшуюся перед ними.
С потолка к воде наплывами стекали огромные, почти прозрачные каменные сосульки. Свет факела, отраженный водой, играл, переливался в этих конусообразных столбах всеми цветами радуги. Стены и потолок тоже вносили свою лепту, усиливая впечатление. Яркие сверкающие, играющие световые точки,  мерцая, словно звезды высвечивались на них.
Варя с детьми онемели от восторга.
Вовка, с багром живо ко мне на нос, выдержав паузу, скомандовал дед. Он знал, какие ощущения испытывают его пассажиры. У самого всегда дух захватывало от этого зрелища. Ишь, сколько натекло  за лето.  Как частокол, ворчливо продолжил он.
Красотища? – обратил Семен Макарович на Варю восхищенный взор.
Вот он наш русский Урал. Пещер таких видимо-невидимо за плечами у нас осталось. Да не таких! Видите, дед бросил взгляд на потолок. Горный хрусталь гранями играет. В других пещерах самоцветы жилами и пластами своды крепят, а то, где алмаз, или изумруд на свету бесовой искрой блеснет. Да не всякому, бают, ту игру Урал показывает. Сказов про такие пещеры народ сочинил немеренно.
Вскоре впереди забрезжил свет.
Станция Березай,  кому надо – вылезай. Приплыли, довольно сказал  дед. Молодцы. Споро управились.
Вовка подтянулся на руках и юркнул в узкую щель. На глазах у путников, щель начала расширяться, быстро превратившись во вполне проходимый лаз.
Не впервой пацан этим занимается, - подумала Варя.
Принимайте трап, крикнул сверху мальчик.
Молодцы мы, который раз похвалил себя с внуком довольный дед. Теперь так и так до темноты успеем. Подхарчимся, уродца схороним и тронемся с богом.

Судьба. Кто распоряжается ей и чем руководствуется в этих своих действиях, - изболевшимся сердцем спрашивала себя женщина в короткие минуты отдыха во время их восхождения. За чьи грехи расплачиваются мои дети? Чем я так провинилась перед тобой, Господи?
Сердце матери кровью обливалось. Ее дети, ее маленькие дети попали в такую опасную и трудную передрягу, какую  даже не всякий умудренный,  долгую жизнь проживший, может  представить.
Тяжелее всех Оле. Дед и это предвидел, - в очередной раз отметила Варя. Одиннадцати еще  нет, горемычной. Где силы то взять?   А путь крутой, опасный и коварный. Горные таежные дебри. Вовка страхует зазнобу, переложив  заботы о Мишутке на дедовы плечи. Но ведь сам то - пацан. Всего на годик Ольгуньки старше.  Споткнется дочка на ползущем стланце, - не удержать ему ее.
Путь преодолевали кусочно, небольшими отрезками, с остановками.
Дед-то, дед? поражалась Варя. Могуч, кряж. На вид ему около семидесяти, а там – кто знает. Прет, как танк, не зная устали.
 С Мишуткой на закорках Семен Макарович  торил дорогу, по возможности обходя большие трухлявые деревья, топором прорубая проходы в густых кустарниках, обходя стланцы. Именно, по возможности. Горы диктовали  свои правила. Вытоптав на очередном привале площадку, дед, если в этом была необходимость, помогал Оле с Вовкой, после чего спускался к Варе. Не доверил он ей Никитку.
Как же так? – пыталась протестовать та.
Надежней будет, дочка, - мягко оборвал ее Семен Макарович.
Я сама. Вы же сказали…
Все, все, не петушись. Расклад другой. Приплыли быстро – время есть. Лишний риск нам ни к чему. И так его сверх всякой меры.
И хватает же человека,- думала Варя,  и налегке с большим трудом преодолевая опасный и крутой путь. Трижды дорогу отмерил, да еще с малыми детьми за плечами. А ведь это не рюкзак – живая поклажа. Ее не прислонишь, не уронишь, не ударишь.

Руку, руку давай. Дед помог Варе взобраться на большой валун.
Все, красавица, считай, оставила с носом ты своих недоброжелателей. Здесь, тебя с детворой никто не достанет. Руки коротки.
Варя с недоумением оглядела небольшую луговину, затейливо врезавшуюся между скалами. Ничто в этом довольно угрюмом месте даже не предполагало наличия хоть какого-нибудь пристанища.
Потом оглядишься, перехватил ее взгляд дед Семен. Вон твоя докука свое затребовала, кивнул он в сторону внезапно разоравшегося Никитки.
Ох, и не простые у тебя ребятки. Ведь всю дорогу молчал, шельмец. Добрались до места, он сразу о себе напомнил.
Вовка, кончай прохлаждаться. До темноты всего ничего осталось.
Вовка с Олей, прислонившись спиной к спине, восстанавливали силы.
Бегу, дед, - вскочил мальчик.
Оля, потеряв упор, неловко завалилась на спину.
Дурак, закричала она, пытаясь подняться с четверенек. Мимолетная обида, прошившая девочку, выплеснула горечь, страх,  и безмерную усталость, послойно копившиеся в этом хрупком, изнеженном существе. Оля разрыдалась.
 Никитка орет и ты туда же. Прямо хор Пятницкого, улыбнулась Варя. Давайте и мы  вам компанию составим. Тоже плакать умеем.
Потом, с тревогой взглянув на дочь, спросила - не ударилась?
Есть немного,  не сильно, - сквозь слезы улыбнулась Оля.
Дед, я с вами? Можно? А? Я помогать буду. Слезы у девочки мгновенно высохли, и сейчас в них читалась мольба.
Ну, пошли, коза, раз вы с Вовкой теперь не разлей вода, дед озорно блеснул глазами. А может, отдохнешь немного? Знаю ведь – умаялась.
Пошли, чего воду в ступе толочь? Оля двинулась вперед, по пути локтем наподдав Вовку тычком, - поворачивайся, что застыл?
Ну и девка! Дед ласково посмотрел вслед.
Меня тоже возьмите, я тоже хочу с вами, вскочил Мишутка.
Сынок, удержала его Варя за руку, а как же я?  Помощников кроме тебя не осталось. Подержи Никитку, чтобы не упал. Мать прислонила рюкзачок с младшеньким к стволу дерева. Видишь, как орет и брыкается – завалится не дай бог. Вот мы его сейчас переоденем и покормим – он и успокоится.
А чего он ревет-то, мам? Я, знаешь, как есть хочу. Не плачу же.
А хочется поплакать то?
Ага, мальчик шмыгнул носом.
Ну и поплачь. Варя понимала, что эмоциональная разрядка нужна всем.
Не буду, насупился мальчик. Вовка увидит – мелюзгой обзовет. А я не мелюзга.
И у этого характер уже просматривается, с щемящей, тревогой, но не без гордости подумала мать.
Время спустя, прибежал Вовка. Пошли. Он подхватил немудреный скарб, который   принесли на себе. Оля кашеварит. Не успеете разложиться, как позовет на обед.
За поворотом у опушки леса Варя увидела крохотную избенку с навесом, под которым стояла подвода, груженная сеном, да высокая поленница затейливой лесенкой поднималась   к крыше.
Напарник расстарался, - кивнул головой подошедший дед.
О чем он? О сене, дровах, или напарнике? – подумала Варя. Скорее всего, и о том, о другом и третьем.
Хлопоты по обустройству не оттянули на себя много времени. К бивачной жизни тоже привыкаешь.
Накормленные дети замертво свалились на мягких пахучих палатях.  Вовка заранее  понатаскал  охапки сена.
Никитку  Оле под бочок положи, Семен Макарович заглянул к детям  в закуток. Сыро еще в избушке, как бы хворобу не подхватил.
Выйдем. Поговорить надо.
Сейчас, посуду соберу, Варя осторожно, стараясь не греметь, сгребала миски.
Пойдем, баю, нарочито  сердито сказал дед. Успеешь еще со своей посудой.
Да что за пожар?  Выйдя на крыльцо, Варя с удивлением увидела Вовку на сосне возле дома. Мальчик осторожно полз по толстой ветке.
Давай, - крикнул дед.
Сгруппировавшись, Вовка оттолкнулся и через секунду оседлал конек крыши.
Дальнейшее напоминало американский вестерн.
Кидай, - как бы в ответ, закричал мальчик. И полетел топор. Варя даже глаза закрыла от ужаса. Но – мгновенье и мальчик  уже висит  одной рукой, зацепившись за конек, а другой  - ловко топором вскрывает слуховое окно под крышей.
Вопросы свои Варя придержала, понимая, что эти двое знают, что делают.
Вовка нырнул на чердак, и вскоре оттуда полетели странные предметы – резиновые сапоги и лапти, старательский лоток и решето, большой тюк в целлофане, кирка.
Чем дольше Варя смотрела на происходящее, тем яснее ей становилось, что бегство будет иметь продолжение. Предчувствие этого  уже посещало ее.
Ну, какая может быть зимовка в продуваемой всеми ветрами избенке?  К  тому же – ртов много, а ни погреба,   ни ледника  в округе Варя не узрела. Хотя в таких местах не все сразу  углядишь, а что углядишь, не всегда  додумаешь.  Горы богаты схронами.
Говори, куда дальше двинем? В упор спросила она деда.
Догадливая, усмехнулся тот. Сейчас, пацана сниму и поговорим.
Ну, все, красавица, давай сядем, дед глазами указал на поваленное дерево. В ногах, бают, правды нет.
Твоя правда, девка. Двинем мы дальше, но позднее.
Сейчас один пойду. Оденусь старателем. Их много еще в этих местах шатается. Кто встретится, не будет лишних вопросов.
В тридцати верстах отсюда скит есть. Такой, что монахам с полсотни лет удавалось в нем от советских карателей  скрываться. Лютовали те  в этих местах, а туда не добрались. Ныне  все  божьи отроки отошли в мир иной.  Последнего сам хоронил.
Схрон там у меня. Лет на пять хватит припасов. Монахи народ запасливый. После них осталось, а я спрятал, чтоб бичи не растащили.
Зимой там  никто нас не потревожит.  Места уж больно дремучие. Туда посуху добраться, ходы – переходы знать надо, а уж, как снег ляжет, - зверь не пробьется.
Разведка, однако, не помешает. В жизни всяко бывает.  Есть у меня еще и запасной вариант – деревня за перевалом на берегу озера. Но это на худой конец. Людей  пока поостеречься хотелось бы. Я на обратном пути в ней лошаденкой разживусь. А как до места доберемся и обустроимся – какой никакой скотинкой там же разживусь. Свежее козье молочишко детишкам в снежную зиму лишним не будет.
Да не кручинься, ты. Дед встряхнул Варю за плечо. Чего скукожилась? Через пять – семь дней, дай бог, вернусь. За это время вы тут со всем управитесь. Ну как? Дед глянул на Варю.
Женщина сидела сгорбившись, бессильно опустив руки,  и  как – то безнадежно раскачивалась.  Потом тусклым голосом заговорила.
И когда все это кончится? Только, только от сердца отлегло, и снова, как в черный омут. Душа изболелась от беспросветности. Бежим, бежим. А что впереди? Какой конец, дед? А? Варя взметнула на старика исстрадавшиеся глаза. И совсем тихо добавила. – Вот и ты нас бросаешь.
Стыдно тебе будет, девка, за такие слова. Ну да не  мне тебя хулить. Характер у тебя, - дай бог  мужику хорошему. Расслабилась  маленько. Извинительно это.
Такой путь по теплу одолеть сумели, почитай, только благодаря тебе. Налегке, не каждый на такое решится, а тут дети малые. И ничего не упустили, никого не потеряли, даже хворь никакая не прицепилась. Дед суеверно постучал по дереву.
С рассветом тронусь. Вернусь как, - ты и не заметишь. Дел невпроворот вам всем оставляю.
Внучек завтра лаз потаенный вскроет. Пещера собственная у нас поблизости. Дед горделиво вскинул подбородок – знай наших, – читалось в жесте.  Другой ее выход вороньим гнездом на Койву смотрит. Как – то по большой воде с напарником мы лебедку сюда приволокли, чтобы грузы в страду поднимать. Аккурат, пригодилось.
Вовка проворный. Ему вниз спуститься, что   соседский плетень перемахнуть. Уродца нашего под дыру подгонит. Ты – канат от лебедки сверху ему сбрось. Потихоньку всю поклажу  перетаскаете, разберете, просмотрите, просушите. По многу – то не ворочай. Время есть, а силы беречь надо. Пригодятся еще.
Да, Ольгуньку  кашеварить поставь, а то увяжется за пацаном, не дай бог.  Сланец на тропе. Оскользнется девчонка с непривычки.
Все запомнила? Не подведешь? Дед поднял за руку Варю и шутливо подтолкнул к двери. Бросай свои ложки, поварешки. Завтра перемоешь. Вовка ручей покажет. Сподручней будет. Сейчас отдыхать. У нас с тобой силы тоже не беспредельные.
Меня с собой ровняет, - с щемящей благодарностью подумала женщина.

Тронулись в путь через неделю.
Накануне дед, в телогрейке, с ружьем за спиной, верхом на гнедой кобыле, в сопровождении худого облезлого пса, своим неожиданным и живописным появлением вызвал всеобщее ликование.  Ну,  Макарыч, ну, вылитый киногерой, смеялась обрадованная Варя.  Слава богу, снова все вместе, отметила она про себя. Так-то куда спокойней.
И опять была тайга.
Однажды тайга уже врывалась в Варину жизнь. С тех пор холодело сердце, от одной лишь  мысли о возможности столкновения с этим монстром. Сейчас выбора у Вари не было.
Однако уральская тайга, как оказалось, совсем иная, чем сибирская. Не увязывались с ней ощущения зыбкости, трухлявости, ненадежности. Тайга на горах, а горы – это камень. С другой стороны –  горы это кручи – подъемы и спуски. Их преодолевать  надо.
И света в уральской тайге поболе. На каменном грунте не размахнуться деревьям, не вытянуться высоту. Опять же гнус куда меньше докучает. Правда, в начале сентября эта нечисть всюду пропадает.
Перед дорогой, Семен Макарович у всех проверил  экипировку и обозначил обязанности.
До воды поклажу везем на подводе. Это верст  двадцать будет. Дорога не больно крутая, хотя разбита, и разрыта. И заросла. Гнилой народец здесь промышлял. Разрыть разрыли и бросили. Колдобины за травой и чертополохом не углядишь. Осторожность блюсти надо будет. Всем по утру суковины настрогаю.
Через озеро переберемся, - на себе поклажу перетаскаем. Там,  ужо, совсем недалече. Десятка километров не наберется.
Ольгунька, обернулся дед к девочке,  тебе за грузом  следить, чтобы не сползал на кручах. На Вовке лошадь. Я впереди.
Так они и двигались. Дед впереди дорогу торил. Вовка под уздцы вел кобылу.
Порой мальцу лихо приходилось. Бедное животное. На крутых спусках сердце кровью обливалось, глядя на лошадь. А каково пацану было с ней справляться.
Мишутка увязался за Вовкой. Варя кулаки кусала от страха.  Звала, увещевала, угрожала, но, похоже, там был «магнит попритягательнее». На равнинных участках Вовка сажал Мишутку на спину кобылы.  Это решало все.
Мужицкие дела, обреченно поняла Варя. Не мне туда лезть.
Мы с Олей бабы, так получается, с усмешкой констатировала она.
Нет, баба – я, а Оля – девка. Вылитая крестьянка – отметила мать, наблюдая за дочерью, закутанной в плотный деревенский платок по самые глаза, широким уверенным шагом шагающей за телегой.
Паноптикум. Кто бы, когда бы такое предположить мог?

Через 6 дней были на месте.  Физически для всех это были тяжелые дни. Но никакого уныния. Чувствовалось, что скоро конец их бегству, конец неизвестности. Было ощущение победы, даже у ребят. Их гнали, травили, а они убежали, спаслись, выжили. Кроме того, такое приключение сроднило всех и родных и чужих. Казалось, братья, сестры, - куда уж  ближе? Ан, - нет. Появилось что-то глубинное, что только сердце охватить и вместить может.

Обустройство и ознакомление, несмотря на выработанную привычку к бивачной жизни, заняло у Вари целых два  дня. Незнакомо и непривычно все в скиту поначалу было для нее. Другой уклад жизни, быт другой, другие принципы и привычки были у людей, которые обитали здесь раньше. Где Варе разобраться сразу? И подсказать  было некому.
Дед с Вовкой  едва перекусив,  двинулись в обратный путь к озеру, что   по дороге  беглецы форсировали  на лодке. Ушли на день, а то и больше. Плот  сбивать, чтобы груз  переправить, а, главное, лошадь. К ночи не перевезем – волки загрызут, беспокоился дед.
А Варя, к примеру, только к вечеру спохватилась, что не знает, где свечи лежат.
Темнеть начало. Что делать? Пришлось первую ночь при лучине коротать, благо их много было заготовлено для растопки.
Всему свое время. Пришло время и новостям с большой земли.
Распаковывая баул, собранный отцом, Варя наткнулась на небольшую рацию на солнечных батареях и письмо скотчем прикрепленное к ней.
Доченька, писал отец. Ты читаешь мои каракули, - значит жива. Очень надеюсь, что все остальные тоже. Рация – наша связь. Я откалибровал ее. Тебе не придется ползать по эфиру.  Четыре метки – четыре диапазона, четыре разных адреса, четыре верных и дорогих тебе человека. Попробуй связаться со всеми. Кто-нибудь да отзовется. Если – нет, переключись на FM и слушай новости. Хотя бы - так.
 Мы вас искать не можем –  засветимся. Координаты наши лихим людям вычислить проще простого, эфир постоянно сканируют.
Если вы объявитесь, значит – живы, и эти бандюганы вас потеряли. А  аппарат вам Стас доставал. Он ведь все мог. Рация израильская, со всякими шпионскими наворочками. Отследить ее нереально. Вот такой вам последний подарочек от нашего незабвенного Станислава Николаевича.
В волнении Варя опустилась на землю, ощущая в горле жгущий ком. Сердце бухало в груди, руки дрожали, буквы плыли перед глазами. Поднявшись с земли, Варя несколько раз глубоко вздохнула, и, собрав в кулак волю, заставила себя сосредоточиться.
Аккумулятор для начала вынь из рации, читала она дальше.  На солнышко его, чтобы быстрее зарядился. Дальше  по инструкции действуй, но первый раз именно так. Быстрее будет. Ничего нет хуже неизвестности. Да не мне тебе это говорить.
Вроде все выложил в своих наставлениях. Ты еще не уехала,  а я уже жду вестей от тебя. Очень надеюсь, что мужества, выносливости и удачи всем вам хватит, чтобы победить. Я сердце в кулак зажал, отправляя тебя с детьми в страшную, тревожную неизвестность, но есть у меня предчувствие, что к вам она окажется добрей, заточения в раю, в котором вы оказались.
Вот только, выживи. Заклинаю тебя, родная моя девочка – выживи. Прорвешься сама,- детей обязательно сохранишь.  Я тебя знаю.
С детства эта женщина верила в чудеса. Зимин постарался.
Одно из них свершилось сейчас.
Ощущение счастья, чуда, нереальности захлестнуло ее поначалу. Потом заработала голова.
И как же эта штука разбирается? В волнении Варя никак не могла найти у рации крышку.
 Мама, помочь?  Давай, открою, - подбежала заботливая Оля, которой хотелось быть нужной всем и сразу. 
Прочти, протянула мать дочке послание. Последние дедушкины указания. Еще в Опалихе писал. До конца  дней своих нам с тобой помнить и хранить  эту памятку.
Мы, что? Можем узнать, о папе, бабушке? О всех наших? И о себе рассказать?  Это правда,  мам? В глазах девочки светилась надежда, замешанная на недоверии.
Думаю, да. Во всяком случае, папа меня обнадежил. Как думаешь, долго эта штука заряжаться будет?
Вовка, заорала Оля. Сюда, скорей, быстро. В возбужденной интонации девочки было столько яростного нетерпения, что прибежали все и дед, и Вовка и Мишутка и даже пес.
На! – девочка в сложенных лодочкой ладошках, очень бережно, как драгоценность, протянула пластинку аккумулятора. На крышу его, да повыше, да что-нибудь черное подложи. Это солнечные батареи.
Класс. Сверкнул глазами мгновенно оценивший ситуацию мальчик. Связь? А не опасно?
Все предусмотрено. Люди, которые   нас в дорогу собирали, знали, свое дело, задумчиво сказала Варя. И, глянув на деда, тихо добавила – Локтев эту игрушку доставал.
  Каждые полчаса зарядку проверять буду, подпрыгивал от нетерпения мальчик.
Ну, да? – Оля с сомнением посмотрела на Семена Макаровича.  Этак ты все дела забросишь. Дед Семен нам такую связь тогда устроит. Без рации кому надо  услышат.
Дед отмолчался, непонятно усмехнувшись в бороду. Однако,  сам стал время от времени гонять мальца на крышу.
Мам, может хватит уже. Узнаем новости, потом дозарядим. Сил никаких нет.
Варя усмехнулась. Ее самодостаточная, повзрослевшая дочь канючила, как маленький капризный ребенок.
Оля! – укорила ее мать.  Ты что одна  от нетерпения сгораешь?
Кто их знает эти солнечные батареи. В инструкции велено первый раз зарядить полностью. Других – то нам взять неоткуда.

Любому ожиданию приходит конец. 
И вот уже связь с большой землей, -  реальность.   С этого момента наши герои всегда были в курсе того, что происходило вдали от  них.
Поначалу  ответили  только на одной частоте.  Терпения не хватило настроить рацию, поэтому слышимость была ужасной. Варя так и не поняла, на кого она своими вопросами выливала накопившуюся боль.
Однако, сквозь шумный и плавающий эфир, она все же услышала, что мамы ее нет в живых, что Антон где-то в Сибири, папа с Димой там же. Обозначив время следующего сеанса, ей пообещали, что  новости будут поконкретней,  и посвежее.
Знаешь, Варвара, - дед, дабы отвлечь женщину от грустных мыслей об утрате, устроился рядом, накрыв подрагивающие Варины руки своей широкой ладонью. А ведь, в сущности, ты счастливый человек. В такую школу жизни детей окунула. Единичный шанс в воспитании. Сейчас уже и нам с тобой, и им самим, ясно, что выдюжат. Замес, понимаю, хороший. Жизнь прожил, а таких баб, как ты не встречал. Отец, думаю под стать, раз столько ребятишек ему настрогала. По малым видно – не простые они, ох, не простые. Выпадет случай, большие люди из них получатся.
Обняв старика, Варя неловко чмокнула его в морщинистую колючую щеку. Сумею ли я, Макарыч, когда-нибудь воздать тебе за все, что ты уже сделал и делаешь для меня и моих детей? – охрипшим от спазм голосом спросила она.
И тут же добавила. Не отвечай. Слова лишние.

Скоротечна осень на  Урале. В сентябре, обычно, она стремительно пробегает путь от зеленки через багрянец до снега с первыми морозами. Трех недель не прошло, как клюкву перебирали, да боровики на палатях сушили, а сейчас, вон, дед с Вовкой уже лыжи мне с Олей мехом подбивают, думала Варя. Давно женщина не пребывала в таком благостном состоянии. Тревоги отступили. Вчера только общалась с мужем. У того тоже перспективы определились.  С травлей разбирается  сам  президент.  Стас сумел донести по своим каналам  подробности беспредела, который загнал Варю с ребятишками в этот дремучий угол горной тайги. Вечность,  как человека в живых нет, а он все Мише долги отдает, болью резануло по сердцу.
Антон расспрашивал о детях. Рассказывая, Варя сама удивлялась. И было чему. Лишних хлопот никто не доставлял, даже Никитка. Взаимопомощь, поддержка. Каждый сам выискивал дело, где бы был полезен. Оля, на досуге педагогом заделалась. Мишутку грамоте обучает, да и Вовкин интеллект подтягивает. И не скажешь, что досуга у нее в избытке – шесть ртов на ней, а вот изворачивается девчонка.
Антон смеялся – прибыльный бизнес организовала, женушка. Штучный продукт производишь.  На достигнутом  не рентабельно останавливаться. Погоди, дай только встретимся.
Варя проигрывала в уме вчерашний разговор и, вдруг, вполне осознанное чувство тревоги ознобом пробежало по позвоночнику.  Мелькнувшее подозрение мгновенно превратилось в уверенность, хотя разум все еще пытался сопротивляться. Варя поняла, что беременна, что за  треволнениями упустила все сроки, когда еще можно было бы как то справиться с ситуацией, и что рожать ей придется в конце зимы, когда  снега  к крышам подбираются. Значит, коль суждено этому случиться, произойдет это здесь в скиту. Не выберешься в ту пору отсюда никуда. Впервые в жизни женщина думала о предстоящих родах с досадой, на грани отчаяния. Это же уму не постижимо, как я всех подвела уже сейчас, а дальнейшее развитие ситуации я даже представить боюсь.  Нет, сообразить бы  месяцем  раньше?  Двинулись бы в деревню. А в деревне любая бабка – повитуха.
С неделю Варя мучилась, пытаясь придумать хоть какой-нибудь  приемлемый выход и, заодно, решая, когда и кому озвучить свою новость.  Жизнь распорядилась иначе.
Разобравшись с ежедневной постирушкой,  Варя отправилась  к отдаленному сараю, где в навал лежали сухие ветки, заготовленные впрок для растопки. Тянуло ее последнее время к уединенным размышлениям.
Ее монотонное, спорое занятие – связывать  лыком пучки, не отвлекало от мыслей, поэтому - то и не сразу она почувствовала  за спиной человека.
У нас проблемы, девонька, да?
Вздрогнув от неожиданности,  Варя резко обернулась и наткнулась на откровенно беспомощный взгляд деда. Такого еще не бывало.
И давно Вы догадались?
Если бы.  Дней пять назад почуял твою маяту. Сначала невдомек было, вроде нет причины для нее. А уж, как подозрение закралось, места себе не нахожу.
Давай думать, девка, что предпринять можно, если еще можно.
Перво-наперво, - сообщи мужу. Может он какой выход найдет. Но особенно на это не рассчитывай. Барахлишко – тряпки  монашечьи всякие  по кельям пособирать надо. Да простирнуть хорошенько. С Олей, главное, говорить надо – готовить ее. 
Это доверь мне. С тобой она на жалость и страх давить будет, а передо мной – забоится.  Кроме нее роды принимать некому. Ох, дела наши грешные. Дед тяжело вздохнул.  Мала она еще. А тут кровь, боль. Ты ведь еще и кричать будешь? Какая баба рожает без крика? Но ей - то откуда это знать? Попытаюсь, конечно, растолковать что к чему. Она понятливая. Будет  ждать предстоящего, готовиться. Страх то и отступит.  А уж навыкам  всяким бабским – тебе ее учить. Чай – не первый раз рожаешь.
Ты – дед оборвал себя на полуслове. Ну, старый болван. Учит меня жизнь, учит, - а все дурья бошка. Нет на нее надежи никакой. Всех подставил.
Макарыч, ты, что? Варя даже задохнулась от  несправедливости. Если, кто и виноват – так, я. Ты - то тут при чем?
Ладно, девонька, давай не будем тягаться. Оба хороши. Выберемся еще из такой передряги –  считай, цены нам нет. А надо выбраться, очень нужно.
Фигуристые все Вы там в городе. Разве, что углядишь? -  отвернувшись. тихо пробурчал дед себе под нос. Но Варя услышала, подошла, обняла  сзади и крепко прижалась к могучей спине кряжистого, как дуб старика. И долго стояли они молча рядом, словно бы настраиваясь на  самый опасный, самый непредсказуемый поворот в их судьбах.

Коротким, морозным днем в конце января последнее испытание оборвало жизнь этой женщины. Нет, это не были какие-то сверхтяжелые роды. Четвертый ребенок все-таки. Ждали этого ребенка. С большой земли первоклассные медики  по рации отслеживали   ситуацию. Одно время, дед хотел даже озвучить координаты убежища,  где они прятались - врачи настаивали. Однако он поостерегся.  Кто их знает, что на самом деле происходит у них там?  За долгие годы жизни в  ситуациях  с неясным исходом, Семен Макарович привык полагаться на свою интуицию. Сейчас его хваленая интуиция явно предрекала беду.  Дед мучился, пытаясь из двух зол выбрать меньшее и, боясь сделать шаг, который мог оказаться роковым. Но судьба определила  так, что вмешаться в развитие событий не смог бы ни он, и никто другой.
Внезапно легли снега. Да не просто снега, а такие, что в этих местах случались раз в двадцать лет, когда избы накрывает с крышами. Когда на свет божий ловкие юркие и худенькие  ребятишки выбирались через печные трубы, чтобы вызволить из снежного плена всех остальных. О какой посадке вертолета, и даже о каком десанте с вертолета, могла идти речь в таких условиях. И хотя дед надеялся, и не без оснований, что они с Олей справятся, червь беспокойства с настойчивым постоянством буровил его мысли. А ну, как что упустят? Так и вышло.
Ну, с богом, сказал дед. Я мать держу, а тебе младеньчика принимать. Видишь, дело к концу идет. Делай, как  врач говорил, и все будет у нас хорошо.  Волнуешься?  Семен Макарович  бросил оценивающий взгляд на Олю. Ответом ему был короткий сосредоточенный  взгляд девочки.
 И, поначалу, все шло, как надо.  Девочка родилась быстро. Оля справилась.  Приняла в руки крохотную девчурку, перерезала и перевязала пуповинку. Потом,  ловко ухватив девочку за  грязненькие еще ножки, опустила  ту головкой вниз  и несколько раз сильно встряхнула.
Дед был рядом и начеку.  Он внимательно следил за Олиными манипуляциями, готовый в любой момент прийти на помощь.
Раздался крик.  И вот тут, и дед, и Оля впервые оказались в ситуации, когда с криком в крохотное тельце входила жизнь. И это  оказался так оглушающее неожиданно  и прекрасно, что и  старик и девочка, оказались не готовы к такому развитию событий. Они, словно  в столбняке  застыли,  с глупыми, блаженными улыбками на лицах, с полными слез глазами, потеряв представление о времени и реальности.
Господи!!!  Послед!!!  Дед с душераздирающим криком  метнулся  к Варе. 
С серым лицом и синюшными губами, та словно в бреду тихо, почти не различимо  шептала – подвела, всех подвела.
Мама, мамочка! Оля, пеленая сестренку, сквозь слезы молила трясущимися губами. Дедушка, миленький – скорей. Скорей, ну скорей, пожалуйста!!!
Но они опоздали. Те четверть часа, что малышка отвлекла на себя, стоили жизни ее матери. Три дня  с кровью из тела женщины уходила жизнь. Это было так  явно, и так страшно, что Оля, в анабиозе, порой, как о милости просила для матери конца мучений, не осознавая, что  просит о конце жизни.  Воспоминания об этом страшном эпизоде еще годы будут тревожить  память, душу и совесть  девочки. 
Три дня Варя металась и бредила. В короткие мгновения, когда сознание на  время возвращалось к ней –  она что-то шептала пересохшими синюшными губами.
Пусти - ка.  Может пойму, о чем она просит. Дед осторожно отодвинул Олю от изголовья умирающей. Наклонился, и через секунду отпрянул.
 Что удумала?   Не в чем тебе, девка, винить себя. Ни перед детишками, ни передо мной ты ни в чем не виновата. Пускай совесть у тех болит, кто заварил всю эту хренотень.
Он снял со стены икону и перекрестил умирающую. Не спасти нам тебя. Свою бы жизнь взамен на алтарь положил, но не бог – чудес творить не умею. А ты, дочка, во всем права. И не  смей думать иначе. Детки твои в жизни быстро свое место найдут. Такие не теряются и не пропадают. Даже та малышка. Твоя жизнь в нее перетекла. Значит, быть ей такой же яркой, сильной и красивой, как мама. Имя ей  тоже твое досталось.
И  будут детки  матку свою помнить всю свою жизнь.  Я  крепко понял, что они  у тебя - избранники судьбы. Это огромное счастье, что ты,   путеводной звездой  останешься в жизни каждого из них.  Да и мою с Вовкой жизнь  ты осветила тоже. Таких, как ты, и захочешь забыть – не получится.
 И пусть душа твоя будет спокойной. Я хоть и не священник, но грехи смог бы тебе отпустить. Жизненный опыт позволил бы. Так нечего отпускать. Нет на тебе грехов.
Притянув за плечики к себе Олю с Мишуткой, дед надолго замолчал. Так и сидели они втроем до темноты, тесно прижавшись друг к другу, прислушиваясь к дыханию больной женщины, которое, порой,  было частым и прерывистым, а порой, слабым, почти незаметным.
Уснула мама, - сказал Мишутка, совсем затихла.
Задремавший было дед, встрепенулся,  наклонился над женщиной, потом встал, и зажег факел, наполнив помещение светом. Резкая тень всполохом огня обозначилась на лице старика. Трагичным голосом вещуна дед изрек:
Отошла.  Отошла  ваша страдалица божья. На небеса ушла ваша мама.
Поплачьте, погорюйте, родимые. Повспоминайте. Так положено.
 И будем все вместе  учиться жить дальше без нее.

В конце зимы, когда снега уже заметно осели, Семен Макарович отослал внука  на лыжах к старому, заброшенному  прииску, что находился в семидесяти километрах.  В тех местах, в районе карстовых пещер в окрестностях Кунгура, заводчики давно повырубили тайгу. И если можно было, где принять большой вертолет, то только там. 
 Втроем принимали  такое решение. Вовка и Оля теперь на равных делили ответственность. А делить было чего. Небо с месяц, как было затянуто облаками, и связи не было – это с одной стороны. А с другой – если пойдут таять и ползти снега, вскроются речушки – считай, два месяца шагу от скита не сделаешь.  А Вареньку спасать надо было. Золотуха у девочки - это понятно. Какая кормежка грудничку. Разбавленное козье молоко, да еще распаренный овес в тряпочке  - вместо соски. Теперь еще и понос открылся.
Рация не работает, спросить не у кого. Решили, что Вовка  за неделю до  прииска доберется. Если солнце не выглянет – двинет к людям в Кунгур, а сжалится солнышко, то можно, скорее всего, и отца детишек на подмогу вызывать. Не опоздать бы только.
Лихая зима выдалась – снежная, морозная. Она, как вампир, все соки высосала,  все силы на себя оттянула.
 И, потеря. Такая потеря. Агония длилась три дня. В доме, кроме новорожденной никто глаз не сомкнул. Дед себе поражался. Жизнь прожил. Чего только не насмотрелся в ней, а так щемящее душу рвало, что б – не бывало. Обида на жизнь, на какую-то вселенскую несправедливость комом в горле стояла. Она и по сей день не отступила. 
Семен Макарович устало опустился на лавку. После Вариной кончины с десяток лишних лет на плечи легли. Коли не детва, – ни за чтобы не управился, - думал дед.
Вовка, в избе за  мужика. Все заботы по дому на нем. Меня и контролирует и подбадривает.
Оля с малышкой. Обиходит, кормит, обстирывает. И Никитка на ней. Тоже еще несмышленыш. Девчонка исхудала, - ветром дунь - улетит, и ведь не поможешь  ей ничем. Сколько раз пытался ночами подменить ее. Так не дает.
Скотину, мол, тебе дедушка  с утра обихаживать. А ну, свалишься, что мы делать будем?  И, вроде, права. Что тут возразишь? Так все ночи у малышки и дежурит. Золото детки у Варвары. Мишутка – от горшка два вершка еще, а за конем смотрит. И напоит,  и накормит и вычистит. Упросил  Вовку колоду  в стойло притащить. Взберается  на нее, и ну, наяривает, коняку щеткой. 
Три дня Вовки нет. Надо бы посмотреть, денник. С навозом и соломой Мишутке не управиться. Мал ведь еще совсем постреленок.
Дед,  кряхтя поднялся с низенькой скамейки, на которой дратвой прошивал Оле новые валенки. Сфорсила девчонка по осени. Больно аккуратные  катанки из монашьих запасов себе выискала. Не хватило на сезон. Нога, поди, размера на два вымахала.  Ну, да, ничего, усмехнулся Семен Макарович в бороду. Лишней работы она мне не прибавила. Так и так валенки на союзки сажать надо. Скоро тут такая вода пойдет – выплыть бы.  Накинув душегрейку, дед вышел на крыльцо.  Наметанный заинтересованный глаз мгновенно выхватил остроконечную вершину  ближайшей сопки,  слабо,  освещенную  солнцем.

Никак солнышко за гору зацепилось. Теперь вмиг облака расшвыряет и тучи разгонит. Поди, завтра Вовка и рацию  зарядит. Дед не на шутку разволновался. Гости, похоже, объявятся быстрей, чем он их здесь ждал.
Так все и произошло.
Яркое,  по весеннему  теплое солнце, по которому  так все соскучились, вкупе с легким мартовским морозцем, с утра выдули  ребятню  из избы.
За компанию и дед  Семен обустроил себе удобное местечко, на высоком пригорке, собираясь погреть   ласковым   теплом застарелые кости, а, заодно, и глаз порадовать  россыпью красок,   на зернистом снегу, да душу, потешить, глядя  на играющую детвору.
Те, впервые, после  тяжелых, безрадостных и сумрачных дней  резвились, освобождая накопившуюся энергию. Мишутка затеял лепить снежных баб, для которых Оля катала  большие кругляши. Вдвоем они вылепили  целую семью,  и сейчас вносили последние штрихи, добиваясь желаемого  результата.
Господи, умилился дед. Как споро, и ладно у них получается. Оля то, Оля!  Уж сколько, девчонке пережить, переболеть довелось, сколько забот на плечи ее легло, а все поиграть хочется.
Никитка, как хвостик. Где Оля – там и он. На ногах еле держится, а ведь не отстает от сестры, шельмец, -  усмехнулся  дед в бороду.
О, еще одного на солнышко потянуло. Краем глаза  Семен Макарович заметил, высунувшегося из будки пса.
Заскучавший, было, после вовкиного ухода, Палкан,  встряхнулся и большими прыжками со всех ног помчался на встречу играющим ребятишкам, по пути опрокинув навзничь Никитку.
Оля мгновенно оказалась рядом.  Отряхнув братишку от снега, девочка взяла его на руки и стала  с улыбкой ласково что-то наговаривать тому на ухо.
Дед Семен только головой покачал. Дано же человеку. Везде управляется. Знатная хозяйка в доме будет.  Вовке  бы такую жену, - дед усмехнулся.  Размечтался.  Не того поля ягодка.  Другой путь ей на роду писан. Упорхнет, красавица – поминай, как звали.  Считай, на другую планету  переместится. Хорошо уже то, что на время пути их пересеклись. Парень с головой. Общение с такой девчонкой многое в  его жизни определит.
Солнышко припекало. И дед, разомлев, задремал, свесив голову на грудь.
Дедушка, проснись, – Оля потрясла его за плечо.
 Неясное беспокойство при пробуждении мгновенно отогнало дрему.
Смотри, смотри, дед!!!  Крепко прижав Никитку к груди, девочка свободной рукой указывала на небо.
Похоже, гости к нам, - подумал Снемен Макарович.  У девчонки слух отменный. Скоро все услышим. Вертолет, наверное. Под ложечкой тревожно засосало. С чем пожалуют? Беды бы не привезли.
Небольшой вертолет,  облетев луговину, что в былые времена служила монахам выпасом для скота,  снизился и завис метрах в двух  от земли.
По прошествии времени, не раз еще себя дед отругает, за то, что не увел детей в укрытие. И время было, и было, где спрятаться. Нельзя  идти навстречу надвигающимся изменениям без страховки. Дважды за зиму ситуация заставала его врасплох. Благо,  в этот раз все закончилось благополучно.
Первым, не дожидаясь трапа, в полуоткрытую дверь  в снег спрыгнул Вовка, и со всех ног, подкидывая шапку над головой,  бросился к  сбившимся в кучу у избы фигуркам.
И когда, последовавший  через несколько минут Вовкиному примеру, Юра огляделся, то через слепящий после темноты салона, снег он увидел, как Вовка,  проваливаясь  по пояс,  уже торил дорогу для Оли,  с Никиткой на руках, которые спешили к вертолету.
Антона, Антона выпустите быстрей, крикнул Юра пилотам, которые  торопились сбросить в снег мешки с продуктами и медикаментами,  и,  устремился навстречу внукам.
Время спустя, когда слезы и печали и радости, пообсохли, а возгласы удивления и мольбы  о прощении поутихли, Оля взяла инициативу в свои руки.
Хватит! Она оглянулась. Заждались нас. Деду с Мишуткой по целине без лыж  к нам не пробраться.  Один – слишком большой, другой – слишком маленький. Пошли мы навстречу. Все пойдемте. Ждут нас,  добавила она.
И поторопитесь. Скоро Варенька проснется.
Вам еще знакомиться с ней, добавила она, обращаясь к отцу с дедом. Мамочкино последнее послание, последний подарок.  Оля споткнулась на полуслове, подавившись слезами.
Тот еще подарочек, наша Варя, -  время спустя,  с нежностью произнесла девочка.
Есть захочет - ни секунды  ждать не будет. Все птицы  просыпаются, когда сестренка свое требует.
Слышите, слышите, проснулась, возбужденным лицом Оля обернулась к спешащим следом, и, взмахнув руками, побежала, смешно переваливаясь, и от спешки оступаясь,   не попадая  в собственные же следы в снегу.
Антон  с тестем молча  с изумлением смотрели вслед  озабоченной девочке, которая одна  изо всех, знала, что нужно каждому из них в этой непростой обстановке, и помогала каждому, да еще как - помогала.
Ну, совсем, как мать, тихо прошептал Юра. Те же 11 лет, та же мудрость и то же интуитивное знание истинной правды жизни. Как Варя, когда то в такие  же годы. Еще одна личность, хозяйка судьбы подросла. И еще одна Оля.
Слышишь, Мама, мысленно обратился Юра, - девчонки то наши, что внучки, что правнучки – твой замес. У Оли эстафетная палочка уже в руках,  а там  скоро и Варя ее подхватит.