намеки на слэш
Он видел, как вода точит многовековые скалы, оставляя от них лишь воспоминания о былом величии, да небольшие выступы еле видные из-за толщи океанской волны.
Он часто думал, осколки скал очень похожи на остатки зубов во рту его старой прабабки.
Он хотел встретить любовь, но каждое утро в одиночестве пил свой сидр заглядывая в забитое окно. Кто его разбил, память давно стерла все ненужные воспоминания, а вставить новое в голову не приходило. Он родился в этой хижине много очень много лун назад, так же как его отец, дед и прадед.
Прабабка часто говорила про хорошеньких девушек из деревни, готовых войти в его холостяцкую хижину, из разбитого окна которой тянуло тиной и свободой , а северный ветер трепал рыболовные сети, любовно развешенные на частоколе. Он вздыхал и молчал.
И вообще, он говорил редко и только по делу. Слова - золото, которого он не видел ни разу. Но слышал о его существовании, не мечтал о нем. Зачем? У него и так имелось все для счастья: раннее утро и первые солнечные лучи, согревающие остывшие за ночь волны, послушно ласкающие призванный у старого пирса баркас. Почти все.
Он молчал, слушая бабку, вздыхал. Он молчал, и только плотнее сжимал свои губы, казавшиеся на загорелом лице красной рваной раной , молчал. Да, он такой.
Никто не знал его душу, его помысли и чаянья. Рано утром в море, днем - на базар, вечером- на берег , а ночью... А ночь всегда с детства, принадлежала лишь ему, и его снам.
Мать злилась, пока волны не предъявили на нее свои права, бабка злилась, пока дед не застрелил ее на чердаке строго дома, где она изменяла ему с мельником, впрочем мельника он тоже не пожалел, прабабка жуя свои древние губы тоже злилась капая на его неокрепший мозг пшеничными косами и томными, с поволокой , глазами.
Но как он мог рассказать им всем о своих снах. О том кого он любил даже не зная, существует ли такая красота на белом свете или это всего лишь ночные сказки. Когда ему впервые приснились эти зеленые глаза и веснушки, он не знал, куда себя деть. Вздыхая ночью, он прилаживал к этому образу косы и грудь соседкой красотки, но ничего не выходило. Глаза смотрели сквозь сон и время с укоризной. «Я такой какой есть»,- шептали влажные губы, и хотелось ох хотелось , как бабка на сеновал и чтобы один раз, но по любви.
И он искал его. Долго искал. Изъездил все окрестные деревни и ярмарки и даже построил лодку, и натянул белоснежный парус, но пришел отец , надавал по шее.
Когда отец не вернулся одним ранним утром, а морские волны вынесли на берег остатки его лодки он снова достал белоснежные паруса. Но тут дед разобрался с бабкой, пришли представители власти и отправили озлобленного и больного деда в острог. Прадед не прожил и двух дней после ареста сына. Дед же простудился и сгорел за сутки. Так он остался один на один с судьбой и полуслепой прабабкой, которая жила у своей подруги, помогая ей присматривать за многочисленными внуками, дочка той, как кошка, дарила по внуку, или внучке, пару раз даже попадались близнецы.
Когда солнце садилось за краешек моря, а лунная дорожка дарила успокоение и покой, глаза закрывались сами собой под знакомый еще с утробы матери рокот волн, приходил он. Незнакомец, знакомый с детства. Он так же менялся, рос, если его волосы в первых снах доставали до шеи, то сейчас они целовали его ягодицы.
Он мог говорить только с ним, во сне. И тот другой разговаривал с ним.
Нет не о рыбе и ценах на базаре, не о детях и красивых соседках, а о мире, и добре и зле и о любви, той о которой он мечтал, любуясь морским спокойствием.
И вот однажды ночью во сне ему сказали: «Приходи, я так устал ждать». И он ответил: «Ладно, только как я тебя узнаю?». Ответом ему стал теплый, молочный смех , растекшийся по всему сну, и зеленые глаза полные надежды.
Утро еще не наступило, а он уже искал припрятанной прабабкой белый лоскут, служивший ему парусом. Но его нигде не было, не в подвале, ни на ветхом чердаке. Он сник. Океан большой, а его баркас старый и потёртый временем, да он верил ему, как верил своему сердцу, однако океан велик и могущ. Ты что, щепка судьбы в его жерновах.
И он решился. Открыл настежь дверь, впуская новый день и новую судьбу. И направился к пирсу. Да, сегодня он еще на одно мгновение стал ближе к своей мечте.
Н волны тихо целовали его пятки, нежно стонали не делать глупостей и вернуться в привычный мир. Но куда? Как? И что значит привычное, если все опостылело и покрылось мхом, а сердце тревожно стучало, отмеряя минуты до встречи с неизбежным.
Солнце уже показалось из-за тонкой голубой линии, возвещая миру о наступлении нового дня. Рыбаки гуськом потянулись к своим посудинам, и только старого баркаса не было на привычном месте. Он метался по пирсу, заглядывая в недоуменные глаза мужиков, стуча себе в грудь и почти молясь, чтобы это был сон. Но когда на старой пристани не осталось никого, кроме него , да одного из отпрысков подруги прабабки, он закричал. И кричал долго и сильно, проклиная всех от погибшего отца до мельника, соблазнившего его бабку.
Вечером рыбаки вернулись с полными корзинами крабов и лещей, и пригрозили сидящему на пирсе парню, что если хоть один баркас пропадет, его прабабке не поздоровится.
Дверь в хижину тихонько трепал северный ветер, а луна мягко освещала порог уже не родного дома, его дом там, где сердце. А сердце его увы не в этой хибаре. Он долго не решался войти, чайкой кружа вокруг дома. Сбитой чайкой.
И когда сил уже не осталось он тихо, стараясь не спугнуть клубком свернувшуюся тишину он пробрался к своей кровати, то замер прямо по-середине комнаты. Там на продавленном диване спал человек. Его сердце, как старые ходики мерно стучало, а руки беззащитно лежали на серой от времени подушке, и только волосы разметались почти по всему пространству кровати, длинные , как у девушки. Но это была не девушка.
Он тихо сел, там, где стоял, на середину комнаты. Нет не потому что его не держали ноги, просто не хотел будить того, кто сам пришел.
И остался. Потому что не важно, кто ты, и где живешь, если у тебя есть душа и сердце, то оно бьется не только в тебе, но в человеке рожденном где-то специально для тебя. Главное найти его. Свое сердце. Свою душу. Своего человека.