Звездопад
Как много мест пустых за нашими столами
На перекрёстках лет… Не чокаясь, до дна!..
Как светел был бы день, когда б вы были с нами!
Когда бы ни взамен – венки и имена!
Звездопад –
Недописанных судеб свет.
Взгляд назад,
Где ни боли, ни смерти нет.
В бездорожье потерь
Нам следов уже не отыскать;
Приходите хотя бы во сне –
Будем помнить и ждать!..
Андрей Добрый
В этом рассказе нет ничего выдуманного. Фамилии и имена, названия населённых пунктов, ссылки на документы и всё описываемое из реальной жизни.
36 лет назад ушла из жизни моя мама. Несколько лет назад ушёл из жизни мой отец. И не так давно я позвонил своему двоюродному брату Коле в Беларусь и узнал, вернее, догадался о тайне семьи, о которой мне никто из родных или родственников не рассказывал. Если это и не совсем тайна, то это то, о чём молчали. Сколько семей в СССР прошли через подобное?.. Об этом и сегодня не говорят…
2010
11 декабря
***
Мама
После смерти отца осталась шкатулка, в которой были некоторые документы и награды родителей. Я снимаю крышку шкатулки и достаю всё, что касается мамы. Орден, медали, орденская книжка, удостоверения на медали, две фотографии.
Вот справка об инвалидности мамы, после получения её она прожила менее месяца и умерла от инсульта в пятьдесят лет.
На фотографии, что побольше, вижу сидящих на скамейке в парке маму молодую в нарядном сером платье и девушку в строгом черном платье. На коленках мамы сидит маленький мальчик с черными волосами и в белом костюмчике, а на коленках девушки сидит маленькая девочка с черными волосами и в черном платьице. На ногах у мамы и девушки солдатские сапоги, начищенные до блеска. На обратной стороне фотографии написано: «Фотографировались в городе Слатина, Румыния, в 1945 году, август месяц. Подруга Аня Медведева, Гоша и Лиза».
На маленькой фотографии – группа из 7 человек. Моя мама такая молодая, с косой вокруг головы, в белой кофточке и сияющая от радости стоит в заднем ряду с подругой Аней и тремя военнослужащими, а перед ними сидят на стуле девушка в белом халате и на сборном стульчике в светло-сером халате молодой мужчина в фуражке. На обратной стороне фотографии ничего не написано, и никто и ничего уже мне не расскажет…
Открываю темно-красного цвета орденскую книжку и на внутренней стороне обложки вижу прямоугольник с надписью «Место для фотокарточки» и внутри прямоугольника штампик «Действительно без фотокарточки». На первой странице синими чернилами вписаны фамилия, имя и отчество: Киркорова Анна Павловна. На второй странице – награждён орденом Красной Звезды, номер ордена и подпись секретаря Президиума Верховного Совета А. Горкина с гербовой печатью.
Удостоверения на медали «За взятие Вены» и «За освобождение Праги»… Награды… Вот и всё, что есть в шкатулке, что держала в своих руках мама…
Меня в детстве удивляло, что у друзей есть бабушки и дедушки, а в нашей семье их не было. Иногда мама рассказывала о своих родителях, и что-то мне запомнилось…
Родилась она в 1924 году в деревне Тархово, Оленинского района, Калининской области. Папы своего она не помнила. Она была совсем маленькой, когда он умер на рабочем месте в сельском совете. Ей говорили, что он был болгарским коммунистом… Но как он попал в Россию и в деревню Тархово?.. После смерти отца у матери сначала появился отчим и затем две сестрёнки, а её мама вскоре после рождения второй девочки от отчима умерла. Затем отчим привёл в дом мачеху…
Однажды, когда я учился в школе, спросил маму:
– А как жили в твоей деревне?
– В нашей деревне жили очень плохо. В других деревнях были крестьяне побогаче, а в нашей только бедняки… Но перед самой войной, Витька, стало так хорошо, так хорошо, только бы и жить… Я сдала экзамены в техникум, и вдруг объявляют о начале войны… Вернулась в деревню, отчим ушёл на войну, а тут и немец уже подошёл. И побежали мы от немца… Гнали перед собой корову… И потеряла я и мачеху, и сестрёнок… Время военное, задержали меня и отправили в глубокий тыл, в город Сталинск. Работала в заводской столовой и ходила учиться от военкомата на курсы шофёров. Девушек, которые закончили десять классов, учили на лётчиц, а кто, как я, – 7 классов, учили на шофёров. Работала я в столовой, и платили мне очень мало, нельзя было купить что-то за такие деньги. Но хоть не голодала… Однажды в столовую нагрянула комиссия с проверкой. После проверки вызывают меня на эту комиссию, и полная женщина, которая была во главе этой комиссии, обращаясь к моим начальницам, говорит:
– Посмотрите на эту девчонку. Что придумала! Свои деньги выпускает!
– Так у меня нет мелких денег, я не могу рабочим давать сдачу. Вот я и…
– Чтобы больше этого не было!..
– А я что делала… Рабочие завода получали зарплату большими купюрами, сдачи я им сдать не могла, не было мелких денег, и на клочках бумаги писала свой долг, расписывалась, отдавала им… В следующие после комиссии дни я уже не выдавала рабочим свои расписочки. А через две недели у меня накопилось столько денег, что я пошла на базар и купила себе чулки… А через несколько дней оставила расписку в военкомате и с такими же молодыми девчонками ехала на запад, на войну…
– Мам, а что за расписку ты оставила в военкомате?
– Ох, Витька! Все девушки давали расписку, что не будут выходить замуж, пока на войне… Такая вот расписка…
– А какая машина у тебя была?
– Полуторка.
– А что ты перевозила?
– И боеприпасы, и горючее… Что прикажут.
– Так это очень опасно! Взрыв, и тебя, и машины нет…
– Сынок, это война. И опасно, и трудно. Всем трудно… Однажды, лёжа под машиной, подкручивала я гайки. Съехала она вдруг с домкрата и придавила мне грудь. Ни дышать, ни позвать кого-нибудь. Уже думала, что всё, пришёл конец… Солдат, Петро, случайно заметил, помог, выручил из беды меня… Погиб он… А грудь после того долго болела… Иногда, как напоминание о войне, побаливает до сих пор…
Мама улыбнулась, что-то вспомнив, продолжила:
– Уже в конце войны ехала по горной дороге в Чехословакии. Навстречу машина с нашими солдатами в кузове, в кабине рядом с шофёром молодой лейтенант. Все заулыбались, когда меня увидели за рулём. Зацепилась их машина за тент моей полуторки, не понятно как, и стащила его наполовину. Радостно гогоча они проехали, не остановились, чтобы помочь мне поправить брезент…
Папа
Я продолжаю доставать из шкатулки всё, оставшееся в ней. Это – отцовское. Ордена, медали и удостоверения к ним, послевоенные награды и другое… В удостоверения вписаны его фамилия, имя и отчество – Соколов Михаил Александрович. Сегодня я знаю, что это не его, а его друга фамилия, имя и отчество. На мой вопрос, который я ему задал уже после смерти мамы: «Почему ты сменил свою фамилию?» – он ответил, что не хотел, чтобы у его первой жены и у него были одинаковые фамилии. Не убедительно, но на подобные вопросы он отвечал неохотно или просто молчал… А имя и отчество я и не предполагал тогда, что не его. Документы военной поры выписаны на фамилию Соколов уже по окончании войны в 1945, 46, 47 годах. Поэтому не ясно, когда он поменял фамилию. До войны, во время войны или после?
Самым интересным мне показался документ с названием «Красноармейская книжка», выданный отцу 27 октября 1945 года. Маленькая в светло-коричневой картонной обложке книжечка с красной звездой и внутри звезды серп и молот. Из неё я узнал, что был призван отец по мобилизации Минским горвоенкоматом 25 июня 1941 года, участвовал в боях:
«Западный фр. июнь 41 г.
Сталингр. фр. окт. 42 г.
Южный фр. май 43 г.
4-Укр. фр. окт. 43 г.
3-Укр. фр. март 44 г.
2-Укр. фр. окт. 44 г.
3-Укр. фр. дек. 44 г.
2-Укр. фр. февр. 45 г.».
Отец проехал фронтовым шофёром тысячи километров.
Как-то, будучи школьником, я попросил отца рассказать о войне.
– Война… Это страшно. Под Сталинградом думал, что всё, конец! Больше недели мы были под постоянным обстрелом на окраине города, на территории какого-то ремонтного завода. Больше недели не подвозили пищу. Я подполз к веялкам, которые притащили на ремонт, наковырял горсточку зёрен… Война – такая грязь! Если бы ты видел гусеницы танков, на которых человеческие кишки, кровь… В одну деревню, только что освобождённую, въехали, захотели попить холодной воды из колодца, а он до самого верха забит тельцами детей…
Я увидел, как из глаз отца закапали крупные слезины, а он отвернулся от меня, чтобы не показывать своих слёз, встал и ушёл…
И со стороны отца я не знал бабушки и дедушки. Про свою мать он сказал мне, что она умерла. А про своего отца выразился:
– Он был бабником!
– Как? – спросил я.
– Когда мама умерла, он привёл в дом женщину… Я убежал из дома. Стал беспризорником.
Скитался по кулакам. Набросаешь воз навоза, вывезешь, разгрузишь, и накормят меня. Помогала сестра Надя. Она была уже замужем…
– А папа, твой, где работал?
– Он был начальником железнодорожного узла…
«Мой брат – большой человек»
Моя мама демобилизовалась после войны и жила у тёти, учительствовавшей в Бежецком районе, Калининской области. Отец мой, демобилизовавшись, приехал к ней, и они расписались в ноябре 1945 года в ЗАГСе города Калинина. Отец был старше мамы на 12 лет. Сняли комнату в Калинине, в двухэтажном деревянном доме на улице Коминтерна рядом с железнодорожным вокзалом. Однажды простодушная и доверчивая мама пригласили к себе в комнату незнакомку, а сама на некоторое время куда-то убежала. Вернувшись, обнаружила, что их обворовали. После этого она сказала отцу:
– Батя, плохо жить рядом с вокзалом. Переберёмся в другой район.
Моё детство прошло в другом доме. Этот деревенский, деревянный дом отец, работавший механиком в одном из гаражей, на тракторе перевёз в город Калинин из болот, что вокруг озера Великое. Вместе с будущим соседом Зиновьевым дом на две семьи был собран на пересечении улиц Красина и Парниковая. Во дворах были построены сараи для скотины. В 1948 году на нашей половине дома жило пятеро: отец с матерью, я, старшая сестра Ядя, которую отец забрал у своей первой жены и привёз из Беларуси, рождённая через год после меня сестрёнка Тамара. Через много лет родился последыш – брат Саша.
После войны в этом районе города, Заволжском, были построены сотни частных домов фронтовиками, которые живыми вернулись с такой страшной войны. В Москве после войны государство строило новые дома, возводило красивейшие высотки, а на Калининскую область денег не хватило. Но Советская власть выделяла участки земли, помогала в строительстве, давала бывшим фронтовикам работу, налаживала жизнь в городе.
Отец работал по своей шофёрской специальности то механиком, то заведующим гаражом. Как он говорил, у него была мечта стать лётчиком. Но по какому-то тесту на врачебной комиссии он не прошёл в лётчики. И сколько его помню, он говорил:
– Без штанов буду ходить, а машина у меня будет!
Через некоторое время родители собрали небольшие деньги и купили трофейную машину Вандер, затем был Опель… Отец мог восстановить любую рухлядь. Его уже нет на этом свете, а в городе многие ещё, кому он восстанавливал, ремонтировал машины, помнят дядю Мишу.
Молодая мама была домохозяйкой. На ней были трое детей, корова, зимой телёнок, свинья, куры, огород, дом. Зарплата у отца была очень маленькая, и её хватало только на самое необходимое. Но домашнее хозяйство позволяло кормить семью. Огородик был маленький, его не хватало для большого хозяйства. На работе отца выделяли участок для посадки картошки, с которого накапывали мешков десять, и участок для покоса, на котором заготавливали сено для коровы на зиму. Летом, ранним утром мимо дома пастух прогонял стадо коров на пастбище на окраине города. Мама к этому времени свою корову уже успевала подоить и выгоняла её в стадо. В обед мама с соседкой Зиновьевой Настей, взяв по полбуханки хлеба для коров и подойники, шли километра три на пастбище, выдаивали коров и литров по 6 молока несли домой. Вечером, когда пастух пригонял коров назад – тоже дойка.
Мама была чистюлей. Полы в доме мылись несколько раз в неделю. Особенно летом, когда после мытья полов в доме становилось прохладнее. В уборной, которая была в огороде, досочки вокруг очка она отмывала с мылом добела. Бельё мама не просто стирала, многое из белья кипятилось. Обязательно она ходила на реку Тверца, что в километре от дома, полоскать постиранное бельё. Летом там женщины полоскали бельё на специальном плоту, а зимой в проруби. Белья набиралось на большую бельевую корзину. Воды в доме не было. За ней ходили на колонку в конце улицы Парниковая – метров 300. Мама, как ты успевала всё делать? Откуда ты брала силы? Вечером, когда приходил или приезжал с работы отец, она ставила на стол еду, и они после еды или во время еды обсуждали новости. Отец приходил поздновато. К этому времени мы были уже накормлены мамой, но присутствовали на кухне. Как и всем детям, нам были интересны разговоры родителей.
Каждую неделю мама собирала нам с отцом чемоданчик с бельём и отправляла в баню. Иногда отец направлялся не в нашу большую баню, что в Заволжском районе, а на улицу Коминтерна. На ту самую улицу, где мама с папой снимали комнату в двухэтажном, деревянном доме после регистрации в ЗАГСе. Рядом с этим домом стоял одноэтажный, крепкий и солидный кирпичный дом с высоким крыльцом и крупной вывеской «БАНЯ». В тот, запомнившийся мне день, а было мне лет семь, мы поехали в ту баню. На автобусе №4. Сколько я жил в Калинине этот маршрут существовал всегда, не менялся. И всегда этот автобус был переполнен, как и в тот раз. Стояла солнечная осенняя пора, был небольшой морозец. Когда автобус подъезжал к нужной нам остановке, отец стал протискиваться к задней двери, а я путаясь между ног пассажиров пробирался за ним. Открылась дверь, отец вышел, автобус сразу тронулся. И уже на ходу я прыгнул в открытую дверь. Как только ногами я почувствовал землю, меня сразу потащило вбок и проволокло немного, уже лежачего на боку, по замёршим бороздкам земли, наезженным машинами. Пока я соображал, что произошло, около меня уже был отец. Он поставил меня на ноги, стал отряхивать моё пальто.
– Ну, как же так! Эх, ты…
Я стал тоже отряхивать грязь, и тут, через некоторое время, почувствовал, что засаднили нога и рука. Отец это увидел по моему лицу и стал успокаивать:
– Сынок, потерпи, пройдёт… Пошли потихоньку…
Он взял в одну руку чемоданчик, другой подтолкнул меня в спину, мы побрели…
Наверно, отцу было неловко, что так получилось, недосмотрел. Чтобы отвлечь меня от боли и приободрить, он начал:
– Витька, а ты знаешь, что у меня брат есть?
– Нет.
– Мой брат – большой человек. Его все знают. Он один из руководителей страны…
Каникулы, проведённые у тёти
На следующий год, летом, у нас появился Володя, старший сын папиной сестры Надежды Константиновны Черник из Беларуси. Он приехал в наш город, чтобы устроиться на работу. Летом его постель была на сеновале. И я к нему лазил наверх по лестнице… Потом ему выделили жильё на химкомбинате «Искож», и он переехал…
Прошёл почти год. К концу учебного года мама сказала, что я могу поехать к тёте Наде в Беларусь. Отец отвезёт меня на машине, а заберёт уже в конце лета Володя, который поедет туда в первый свой отпуск. Конечно, я согласился…
В начале июня мы с сестрой Тамарой сели в машину, отец завёл её, а мы помахали руками маме, машина тронулась. Мы ехали в Беларусь. Машин тогда было мало. Дороги были пусты. Изредка попадались пешеходы, идущие по обочине. Отец попутчиков приглашал в машину и, пока они ехали с нами, расспрашивал их о жизни… Денег он с них не брал, отказывался, когда ему их давали… Показалось, что очень быстро мы оказались в деревне Вишнёвка у деревянного дома, обыкновенного крестьянского дома. Вышли нас встречать тётя Надя и её младший сын Коля… А утром следующего дня отец с сестрёнкой Тамарой уехали. Впереди у меня было лето в Вишнёвке…
В это же утро Коля, дав мне литровую мерную кружку из алюминия, повёл меня в лес. Мы прошли в конец деревни, где росло несколько больших дубов, под которыми лежали свиньи, и сразу вошли в лес. На поляне он мне показал земляничник и сказал:
– Набирай ягод! Домой придёшь сам? Не заблудишься?
–Угу…
Он ушёл, а я стал собирать красивые, розовые и красные ягоды земляники. Они были больше по размеру, чем в наших калининских лесах, в которые отец вывозил очень часто маму, меня и сестрёнку Тамару. Ягод было очень много, я так много ягод раньше не встречал, и через полчаса кружка была полной. Когда я вернулся из леса, то Коли уже не было, он был трактористом в колхозе и ушёл на работу. Тётя, увидев много ягод, поставила передо мной миску, принесла кринку со сливками и сказала:
– Насыпай сколько съешь…
Я отсыпал в миску полкружки ягод, а она залила их сливками… Да! Это было очень вкусно!.. И две недели, каждый день, я рано утром ходил по ягоды, пока они не отошли…
С неделю я ходил с тетей на болото. Мы брали с собой еду, и инструмент наподобие лопаты, но не лопата, а резак из ножей в виде замкнутого прямоугольника. Целый день им мы резали торфяные кирпичи, вдавливая ногой в мокрый торф резак и проталкивая его руками за древко под воду. Из кирпичей складывали бурты, оставляя между кирпичами большие пустоты. Такие бурты насквозь продувались ветром, и торф быстро высыхал. Заготовили мы несколько таких буртов. Тётя Надя объяснила, что торф нужен для тепловой электростанции. Теперь целый год в доме будут гореть лампочки. Только надо будет торф, когда он высохнет, вывезти из болота.
В последний день, когда мы возвращались с болота, я увидел в канаве с водой трёх
пушистых птенцов.
– Тетя Надь! Смотри, какие маленькие!
– Это дикие качки. По-русски – утки. А мамы у них нет. Что-то случилось. Без мамы они пропадут.
– А я их с собой возьму.
Я снял с себя майку, связал узлом оплечья и выловленных утят поместил в получившийся мешочек. Придя домой, я выпросил у тёти корыто, поставил его в углу двора, и натаскал из колодца много вёдер воды, заполнив корыто почти до верха, и пустил туда качек. Тётя, пока я возился, сварила яйцо, остудила его, вышла во двор, передала мне яйцо со словами:
– Поруби им яичко вместе с нежной травкой.
Когда я порубил яйцо вместе с травой на обрезке доски, достал утят из корыта и поставил перед ними еду, они присматривались долго, потом попробовали и немного поели. Утята были такие интересные и разные. Один большой, другой поменьше и третий самый маленький. Я им сразу придумал имена: Большой, Серая, Малыш.
Они привыкли ко двору. Быстро росли и менялись на глазах. Сами залазили в корыто и вылезали из него. Однажды, в обеденное время, я не увидел их во дворе и бросился искать на деревенскую улицу. Нашёл и пригнал домой. В другой раз, когда они также сами ушли, мне не удалось их найти. Но какова была моя радость, когда вечером, уже смеркалось, важно ступая, качки Большой, Серая и Малыш входили гуськом во двор. Этот двор они признали своим домом…
Коля, младший сын тёти, работал в колхозе. Его я видел по утрам и вечерам и в выходные дни. Он был взрослый, а я маленький. Он любил подшучивать надо мной. Кончалось это тем, что я со злостью набрасывался на него, а он сгребал меня в свои «медвежьи лапы», и я бессилен был, барахтаясь в крепких руках деревенского парня. А он смеялся, как будто его кто-то щекотал.
У него был баян. Я в отсутствие хозяина баяна брал его, растягивал меха, нажимал на кнопки, но ничего путного не получалось. Коля же, когда брал в руки баян, то мне казалось, что он играет на баяне как профессионал. Однажды, в выходной день в динамике на стене деревенского дома прозвучала новая песня о целинниках.
– Коль, а ты сыграешь эту песню? – спросил я.
Он, не говоря ни слова, взял баян и сыграл мелодию этой песни, как мне показалось, лучше, чем только что прозвучало по динамику.
Однажды в деревне был какой-то праздник. К вечеру около тётиного дома собрались баянисты и гармонисты со всей деревни. Пять-шесть человек с баянами и гармошками. Я с интересом смотрел на них и слушал, когда они по очереди играли и пели. Потом они все вместе сыграли зажигательную плясовую. После неё выступления кончились, а на другом конце деревни не менее красиво зазвучали баян, скрипка и бубен с колокольчиками. Вот такой я увидел музыкальную деревню Вишнёвка в этот день. После этой замечательной музыки к дому тёти подошли с десяток стариков и старушек и вошли в дом… Потом я спросил тётю:
– Тётя Надь! К тебе приходили старые люди. Много. Зачем?
Она ответила:
– Во время коллективизации, когда создавали колхозы, некоторые богатые крестьяне мешали и вредили созданию колхозов. Их прозвали кулаками. Тех же кто, занимался вредительством и мешал организации колхозов, арестовывали и отправляли на поселение в Сибирь, иногда даже семьями. Я тогда работала в сельском совете. Я знала всех хорошо. Я знала, кто есть кто. Тех, кто выступал против Советской власти и против колхозов, у нас не было. Некоторые говорили зло о колхозах, смеялись над колхозниками, но не вредили. Однако нашлись из колхозников такие, кто писал письма в органы и назвали кулаками зажиточных крестьян. Вот их и арестовывали и разбирались. В этом и я участвовала. Известна истина, человека надо судить не по словам, а по делам. Вот я так и говорила, когда разбирались. Из деревень нашего сельского совета никого не забрали. Все старые люди, что приходили ко мне, поздравляли с праздником и благодарили за справедливость, за ту давнюю справедливость.
– Тётя Надь! Моего папу два раза арестовывали. Один раз возили его в Минск для чего-то. Но его отпускали. Я спросил его: «Почему тебя арестовывали?» Он ответил: «Да Николай всё пишет». Это наш сосед, Зиновьев.
– Знаю, Витя. Болтанул что-то твой отец, а сосед и написал на него донос. Болтать с этим соседом меньше надо.
– Он партийный, тётя Надь. Его в партию на войне приняли.
– Ну, так что ж, что партийный. И в партии разные бывают…
Как-то тётя сказала:
– Скоро нашему дому очередь кормить пастуха и помогать пастуху пасти коров. Я тебя познакомлю с нашим соседом Лёнькой. Он одних с тобой лет. Вот вдвоём и будете помогать пастуху.
Помогать пастуху – не интересно. Но после этого мы стали общаться с Лёнькой. Отец его – инвалид. Потерял ногу на войне. Обычно сидел у изгороди и смотрел на улицу. Когда ему что- то было нужно, то громко кричал:
– Лёнь-ка! Лёнь-ка-а!
И это было слышно на обоих концах Вишнёвки.
Лёнька плохо учился в школе. На лето ему дали задание по арифметике, решить несколько задач. Он пришёл и попросил меня помочь. Задачник был на белорусском языке. А задача была про тракторы, которые орали. Я удивлялся:
– Лёнь, как тракторы могут орать?
Но в разговорах, хоть Лёнька и говорил по-беларуски, смысл сказанного я всегда понимал.
Рядом с Вишнёвкой проходило шоссе на Минск. Его стали ремонтировать. Мы с Лёнькой пошли посмотреть. Дорогу перегородили брусом, прибитым к двум столбам на обочинах на высоте более метра, со знаком в виде стрелы, на которой было написано: объезд. Стрела указывала на грунтовую дорогу. Рядом с дорогой мы увидели яму, заполненную битумом. После дневной жары битум был жидкий. Я посыпал на него песочек и потрогал ботинком. Поверхность заколыхалась как жидкость. Ясно, наступать туда нельзя. Мы вышли на шоссе. Был вечер. После жаркого дня в деревне не как в городе сохраняется тепло, а накатывает вечерняя прохлада. От шоссе шёл поток тепла, и мы это чувствовали. Захотелось погреться. Зашли за ограждение и улеглись животами на тёплый асфальт. Машин не было. Так и лежали, пока не упарились. Встали и пошли к деревне, как услышали рокот мотоцикла. Повернулись назад и увидели мотоциклиста, который на малой скорости приближался к перегораживающему дорогу брусу. Когда ему надо было поворачивать на грунтовую дорогу, он не повернул и продолжал ехать прямо, упёрся грудью в брус, мотоцикл из-под него выехал, пошёл по дуге, упал в придорожной канаве и заглох, а мотоциклист сел на асфальт. Мы смотрели. Вот он поднялся, медленно подошёл к мотоциклу, завёл его, уселся и поехал… Каждый день в Вишнёвке приносил новые впечатления. Когда я пришёл домой, тётя сказала:
–Завтра рано утром пойдём с тобой убирать рожь и ставить снопы в бабки.
Я подумал:
– Не знаю, о чём говорит тётя, но завтра увижу.
Утром бригада женщин с серпами, и я с тётей, вышли из деревни. Километрах в трёх от деревни было поле ржи. Когда пришли, одна из женщин начала. Она захватила рукой стебли ржи, срезала их серпом, двумя руками немного скрутила и положила на землю. Затем она резала стебли и складывала их на скрученные стебли колосьями в одну сторону. Набрав достаточно стеблей, она скрученными стеблями опоясала сложенные стебли и связала их вместе.
– Вот, Витя, и первый сноп! – сказала тётя.
Остальные женщины стали срезать стебли ржи и вязать снопы.
– А теперь давай ставить бабки.
И тётя, взяв три снопа, поставила их на землю стеблями вниз, колосьями вверх, прислонила их друг к другу.
– Неси, Витя, ещё три снопа.
Я взял, поднёс и прислонил их в промежутках между уже стоящими снопами.
– Вот, Витя, и первая бабка!
– Тётя Надь, а почему убираете рожь вручную. В колхозе нет машин?
– Машины есть. Но рожь ещё не созрела для машинной уборки. Мы её убрали сегодня вручную, а через неделю-две она созреет в бабках и её можно будет обмолотить. Начав убирать зерновые раньше, мы экономим время на будущее, когда уже созреет не только одна рожь, а надо будет убирать и другие культуры…
К вечеру всё поле, было уставлено бабками, как шахматная доска фигурами. Все работали, как со стороны деревни услышали крик, а затем увидели перед собой запыхавшегося мальчишку.
– К Вишнёвке цыганский табор подходит…
Женщины, тётя и я с ней побежали к Вишнёвке. Никто в деревне, уходя на работу, не закрывал свои дома. Замки, если и были, то лежали где-то далеко. От своих не закрывались. А что могут цыгане? Никто не знал… Вот и прибежали, а цыган нет. Они прошли мимо, в деревню не зашли.
Бывали дни, когда я был предоставлен сам себе. Дома был только я один. Тогда я открывал комод, забитый школьными учебниками, по которым учились сыновья тети Володя, Толя и Коля. За лето я, окончивший на то лето лишь три класса, перечитал все учебники по истории и литературе с пятого по десятый класс. В некоторых учебниках рисунки и подписи под ними, не знаю кем, были зачернены…
Однажды у меня всё тело невыносимо зачесалось. Местами я расчесал тело до крови. Тетя обеспокоилась, когда я ей пожаловался, и мы поехали с ней на автобусе по минской дороге в соседнюю деревню. Там был фельдшерский пункт. Фельдшер осмотрел меня и произнёс:
– Это чесотка. Возможно, подхватил от животных. Хорошо, что обратились сразу.
Он достал из тумбочки пузырёк с жидкостью, поболтал у нас перед глазами.
– Это дёготь. Надо всё тело обмазать дёгтем, особенно, где чешется, и целый день походить так, а вечером вымыть тщательно всё тело тёплой водой.
Он передал пузырёк тёте. Она сказала ему:
– Спасибо. Спасибо Вам!
И мы вернулись пешком домой.
Рано утром я был весь чёрный, как негр. Прибежал Лёнька, удивился и спросил:
– Ты чего?
– Чесотка у меня, вот и намазала тётя меня дёгтем.
– А сегодня к нам на свинарник приезжает американская делегация, а ты в таком виде. Ну, ладно…
Вечером тётя рассказывала мне про посещение американцами свинофермы.
– Свинарник в нашем колхозе передовой, показательный. Есть что показать. Очень крупный. Уборка и кормораздача механизированы. Порода хорошая. Вот и направили эту делегацию к нам. Но самое интересное было в конце. Они уже сели в автобус. Рядом стояли кучкой маленькие дети и глазели на американцев. Одна женщина в автобусе сидела около открытого окна. Она стала звать детей к себе, показывая конфету. Но никто из них не подошёл к ней. Она взяла и бросила конфету на землю перед детьми, но никто к этой конфетине не подошёл. Женщина что-то говорила на своём языке, а дети стояли, молчали и смотрели на неё. Вот какие гордые!
Небольшое отступление сделаю от своего рассказа. Я лет десять проработал в Африке, как проектировщик на строительстве гидроэлектростанций. В Анголе произошёл случай, который показывает как мы, русские, человечны и с любовью относимся к маленьким детям. Наши специалисты на автобусе ехали по саванне к единственной на то время в Анголе гидроэлектростанции, построенной колонизаторами из Португалии, и обслуживавшей раньше, до получения Анголой независимости, в основном самих колонизаторов. Я тоже ехал в этом автобусе. Рядом с шофёром, но на полу, с автоматами Калашникова сидели ангольские солдаты, для нашей охраны. Гражданская война в Анголе уже закончилась, но не всё ещё было спокойно. Около одной из деревень в автобусе сработал датчик, и зазвучал непрекращающийся сигнал о неисправности двигателя. Шофёр остановился и стал копаться в двигателе. У машины, в метрах пяти, собралась кучка почти голых чёрненьких детей, но к машине не подходили. Взрослых не было видно. Одна наша женщина вышла из автобуса, подошла к детям и дала одному ребёнку конфету, погладив по курчавой головке. Дети моментально выстроились в одну очередь. Она дала другому, ещё одному… и беспомощно обернулась к автобусу. Тогда в автобусе собрали всё сладкое и некоторые вещички-безделушки, и другая женщина подошла к группе и стала раздавать детям. И скоро вся взрослая деревня сбежалась к автобусу и смотрела на странных белых. А ведь в их сознании белые всегда были только колонизаторами из Португалии, которых не так давно они вышвырнули со своей земли – жемчужины Африки… Когда приходилось бывать в Луанде, то переводчики предупреждали, что к белым в городе относятся не всегда хорошо, и надо быть осторожными…
Но продолжаю свой рассказ.
Вернулся из армии средний сын тёти Толя. Первым делом он помыл все полы в доме. На другой день все в Вишнёвке говорили об этом случае, а также, что он ни капли спиртного не берёт в рот и не курит. Но ему надо было сдавать экзамены в военное училище, и он через два дня уехал в Минск. И пока я был в Вишнёвке, он больше не приезжал.
Наконец-то приехал в отпуск Володя. Тетя Надя на следующий день в русской печи приготовила необыкновенную картофельную запеканку с подливкой из муки, зажаренных шкварок и лука. У нас дома в Калинине отец называл такую подливку болтушкой. Мама готовила болтушку, когда ели в первый раз молодую картошку. Она наливала каждому в тарелку болтушки, а мы все брали с общего блюда только что сваренную и парившую картошку, посыпанную зеленым укропом, клали в свою тарелку… А у тёти было картофельное пюре, запечённое в чугунке в русской печке и с желто-коричневой корочкой сверху. И до сегодняшнего дня я помню ту тяжесть выше живота, когда я съел один за другим несколько вкуснейших кусков и объелся. Мы, я, тётя, Володя – Коля был на работе – сидели за столом и рассказывали каждый какие-то новости. День был жаркий и в комнату с улицы налетели мухи. Они надоедливо жужжали и мешали нам общаться. Володя взял большое полотенце, согнал мух в нишу окна и ударял полотенцем по мухам, прибивая их о стекло. Но вот взмах, и верхнее стекло разбито, кусками летит наружу. На этом мы закончили то ли завтрак, то ли обед…
На другой день, утром Володя сходил на конюшню, взял лошадь с телегой и мы вдвоём направились на болото, чтобы перевезти торф. Нагрузили телегу торфом, но, наверное, многовато. Когда Володя тронул лошадь, и она вышла на дорогу, одно колесо телеги попало в канавку, и телега стала. Володя стал понукать лошадь. Она дёргалась, дёргалась, но вытащить телегу не могла. Володя хлестнул её кнутом, она рванула вбок, и с накренившейся телеги ссыпалась половина торфа, и только после этого колесо вышло на дорогу. Мне до сих пор жалко ту лошадь… К концу дня мы перевозили весь торф на площадку складирования и усталые пришли домой.
Тётя Надя рассказала нам историю с Лёнькой, только что закончившуюся перед нашим приходом. Лёнька отвечал за гусей, и должен был их пасти или присматривать за ними. Но случилось, что он о них забыл. Они ушли на минскую дорогу и там все попали в яму с битумом. Они стали погружаться в битум. Шёл деревенский парень, увидел это и решил вызволить из плена гусей. Одной ногой он наступил в битум, но ботинок быстро погрузился в битум. Когда он потащил ногу вверх, то нога выскочила из ботинка, а ботинок остался в битуме. Парень босой с одним ботинком в руке пришёл в деревню и сказал Лёнькиному отцу, в какую беду попали гуси. Лёнькин отец так кричал на всю деревню, звал Лёньку, что многие прибежали к его дому. Узнав в чём дело, несколько парней, захватив доски, пошли вызволять гусей. Они принесли пять замученных гусей с комками битума на ногах, а у некоторых были выдраны перья из крыльев. Видимо, гусей придётся зарезать.
А наши качки были самостоятельными. Целыми днями они где-то ходили, но на деревне их не было видно. А вечером, в сумерки, они важно и гуськом, Большой, Серая и Малыш, входили в наш двор и шли к корыту с водой. Никто их не пас.
Володя всегда в делах и я ему помогаю. Недели две мы подводили под дом ленточный фундамент. Раньше он стоял на столбах. Но ленточные фундаменты лучше. Мы копали траншеи под стенами, ставили опалубку и заполняли объём будущего фундамента камнями и бетонным раствором, который готовили рядом в большом ящике…
Потом рожь на участке за домом скосили, повезли к молотилке, обмолотили, а затем провеяли…
В один из дней конца лета мы с Володей собрали вещи, и на следующий день, попрощавшись с тётей Надей, Колей и соседями, выехали в Калинин. Ночью на автобусе приехали в Москву. Она, такая красивая, вся светились огнями… До Калинина уже было рукой подать…
Письмо из Москвы
Я уже проучился после летних каникул два месяца. На праздник 7 Ноября, пришёл Володя знакомить нашу семью с будущей женой Тамарой. Знакомились, расспрашивая Тамару о родственниках, где училась, где работает в Калинине. Володя сказал, что получил письмо из Вишнёвки. Одна плохая новость – Лёнькин отец повесился. Мне жалко, что он повесился. Но как трудно инвалиду войны, без ноги, без мужского дела… Спросил Володю и о качках. Сначала им, сказал он, обрезали крылья, чтобы не улетели. Ну а в праздник решили съесть… Наверное, зарезали уже… Тоже мне жалко, такие умные и самостоятельные были качки…
Через несколько дней после праздника отец, как всегда, пришёл поздно с работы. Мать выставила ему на стол еду и завела разговор, а мы с сестрой Тамарой, как обычно, были на кухне и прислушивались, о чём говорят родители.
– Батя! Тебе письмо из Москвы пришло. От Ломако.
– Это мой брат, министр, я тебе о нём рассказывал. Давай письмо.
Мама дала ему письмо. Отец открыл его и стал читать. Не вслух, про себя. На его лице появилось какое-то недовольство. Прочитав письмо, он отложил его в сторону, стал есть борщ.
– Ты почему ничего не говоришь? Что-то плохое? – спросила мать.
– Да нет! Он, пишет, что узнал мой адрес в Вишнёвке. Спрашивает, как живём мы. Но я ему писать не буду!
– Ты что, Батя?
– Посмотри!
Отец взял в руку письмо, показал его маме, произнес:
– Письмо напечатано на машинке. Он диктовал его секретарше. Брату не мог написать своей рукой. Я писать ему не буду!
– Батя, он очень занятый человек. Напиши!
Но наш отец такой, что, если его начинаешь уговаривать, то ему ещё больше кажется, что он прав в своём решении, и никакой силой его уже не переубедить.
Он так и не написал письмо в Москву…
А я вспомнил его слова «Мой брат – большой человек», которые он произнёс для меня, когда я с ободранной ногой и рукой шёл с ним к бане на улице Комминтерна. И после этого случая с письмом, всегда, когда я читал о министре Ломако в газете «Калининская правда» или слышал что-то о нём по радио или по телевизору, только что появившемуся в нашем доме, то всегда гордился, что у меня есть такой родственник. Но и только… Много лет никому и никогда я не говорил, что Ломако, выдающийся государственный деятель, мой родственник. Зачем?..
И он тут…
Не помню точно, когда это было, учился я в школе или в институте. В книжном магазине увидел книгу о 100 выдающихся деятелях СССР, внёсших наибольший вклад в победу в Великой Отечественной войне. В этой книге я увидел портрет Ломако и текст о нём и не в самом конце. Я купил эту книгу и подарил отцу. Он листал её при мне, добрался до портрета Ломако, произнёс:
– Хмм… И он тут…
Вложил свёрнутую газету в книгу, захлопнул, положил на стол…
Такого быть не может!
Прошло много лет. Я работал ведущим инженером в группе рабочего проектирования Гидропроекта на строительстве Чебоксарской ГЭС, и со мной произошла глупейшая история.
Я, всё-таки, впервые в жизни похвастался перед сотрудницей Марачёвой Джеммой Ивановной, что Ломако – брат моего отца. Она спросила:
– Виктор Михайлович, а имя и отчество у Вашего отца какие?
– Михаил Александрович.
Надо же! Одна из моих подруг тоже говорила, что Ломако её родственник. Но у Вашего отца отчество … Не помню, но у Ломако – другое. Такого быть не может!
Я промолчал, а мысленно добавил: «И фамилия другая…»
Константин Константинович
Идут года. Вот я уже в Москве. Живу один в маленькой квартире, жена несколько лет назад погибла. Работаю в Гидропроекте. Позвонил сестре в Тверь, так уже стал называться город Калинин. Сообщил ей свои новости, а она, рассказав о своих новостях, неожиданно сообщает:
– А отца-то нашего в детстве звали Костя. Константин Константинович. У него в Беларуси была семья. Но он, работая шофёром, задавил человека, и его посадили. В той семье у нас с тобой было две сестры. Одну из них мы знаем. Она жила с нами. Ядя. Так? А другую сестру зовут Лена. Она с месяц назад приезжала в наш город посмотреть на папочку…
Пётр
Умер отец. А мне так и не удалось узнать подробности о его брате, не любил он вспоминать… В 2003 году пришлось ехать в командировку на длительный срок в Анголу на строительство ГЭС Капанда. Там, когда я стал директором дирекции проектных работ, на моём столе оказался ноутбук и возможность выхода в Интернет. В свободные часы я плутал по лабиринтам Интернета и искал следы Ломако. Оказалось, что его имя и отчество – Пётр Фаддеевич. Я вспомнил слова Джеммы Ивановны Марачёвой. Она была права. Отчество у Ломако не такое как у моего отца. Как помню, тогда в Интернете материалов о Ломако было побольше, чем в теперешнее время. В одном из воспоминаний о нём, помещённых в Интернете, автор вспомнил о встрече с молодым Ломако и о словах его, что он видит в И. Сталине сильного руководителя и правильного коммуниста и будет на стороне И. Сталина. К моему огорчению, нашёл, что Ломако тихо и незаметно от страны в 1990 году уже ушёл из жизни и похоронен на Новодевичьем кладбище…
В 2005 году я вернулся в Москву после командировки в Анголу, продолжил работу в Гидропроекте. Узнал от сестры, что умер мой двоюродный брат Володя Черник, и она помогала на похоронах, а жена Володи Тамара была «никакая»… Позвонил в Тверь Тамаре Черник. У неё были проблемы со здоровьем, и я почувствовал, что у неё погас интерес к жизни. Но её радовало, когда ей звонил из Беларуси брат Володи Коля, и это как-то её поддерживало. Я попросил у неё продиктовать мне номер телефона Коли, и записал его…
И вот я звоню в Беларусь и слышу тот же молодой голос Коли, который такой же, как и почти 50 лет назад.
– Витя, Витя! Неужели это ты? Сколько лет прошло!
– Коля! Я!.. Вернулся из очередной длительной командировки. Кукую один. Дочка отдельно живёт. Внучка есть…
– Как нашёл меня?
– Коля, я Тамаре Черник позвонил. Сказала она, что ты и звонишь, и открытки по праздникам присылаешь. У неё попросил твой телефон…
– Володя с Тамарой писали мне о тебе. И о жене… И, что ты всё ездишь…
– Всё! Хватит, Коля, надоело, не буду больше никуда… Как у тебя?
– На пенсии…
– Пенсии хватает?
– На жизнь хватает, да хочется работать. Да батька Лукашенко порядок любит. Молодёжь должна работать.
– А дети?
– У меня, Витя, их трое. Серёжа, Саша, Жанна и внучата…
– Коля, ты вот мне скажи, твоя мама и мой отец – брат и сестра?
– Да! А что?
– А кроме них кто-то ещё был? Брат или сестра?
– Вот ты о чём… Был ещё брат Пётр… Его забрали, и больше его не видели…
– Как забрали? Куда забрали?
– Он, может быть, был выпивши, а, может быть, не был выпивши. Где-то шёл и проорал: «Бей жидов – спасай Россию!» Забрали его, и всё! Одна весточка от него дошла до Вишнёвки. Писал, что работает на строительстве ДнепроГЭСа (начало строительства – 1927 год – В. М.). И всё! Больше ничего!
– А тогда Пётр Фаддеевич Ломако кто?
– Так это дядька! Он в Вишнёвку приезжал уже старенький…
***
Вот всё и прояснилось! Ломако – двоюродный брат отца. А о родном брате Петре отец никогда не говорил. И мама не говорила. Но она же это знала? Не могла не знать…
***
Судьба родного брата отца Петра – судьба Советской России
Так почему же брат отца Пётр не за дела, а просто за слова стал заключённым? Ведь человека надо судить по делам! Почему брат отца не вернулся из заключения? Почитайте книгу Солженицына А. И. «Двести лет вместе», и вы многое поймёте. Книга описывает историю еврейского народа в Российском государстве. Во 2 части книги описывается Советское время.
Я Вам, читатели, приведу всего несколько выдержек из 2 части книги Солженицына, в надежде, что подвигну Вас на самостоятельное прочтение этой части. Вы должны понять, почему многие евреи так холодно приняли эту книгу. Она не пропагандируется и замалчивается ими. Но в ней собрано такое множество фактов несправедливости, непорядочности, подлости и жестокости евреев-большевиков в Советское время к коренному населению России, что… Выводы, надеюсь,
сделаете сами, когда прочтёте.
Вот эти выдержки.
***
Г. Ландау пишет: … «поразило нас то, чего мы всего менее ожидали встретить в еврейской среде, – жестокость, садизм, насильничанье, казалось чуждое народу, далёкому от физической воинственной жизни: вчера ещё не умевшие владеть ружьём, сегодня оказались среди палачествующих головорезов».
Вот ещё о … Ревекке Пластининой-Майзель из Архангельского губревкома: «Знаменитая своей жестокостью по северу России… [она] добровольно «дырявила затылки» и лбы… расстреляла собственноручно свыше ста человек». И тут же «о Баке, который за свою молодость и жестокость носил название «кровавого мальчика» », – сперва «в Томске, потом председатель губернской «чрезвычайки» » в Иркутске… – Кто-то вспомнит карательный отряд Мандельбаума на архангельском севере, кто-то – отряд «Мишки-Япончика» на Украине…
И – чего ожидать от тамбовских крестьян, если в мрачном логове тамбовского губкома, в разгар подавления великого крестьянского восстания в этой срединно-русской чернозёмной губернии, вдохновители хлебной развёрстки, секретари губкома – П. Райвид и Пинсон, а зав. отделом пропаганды Эйдман? (здесь же и А. Г. Шлихтер… – теперь председататель губисполкома.) Тамбовский губпродкомиссар, который непомерным отбором хлеба и вызвал восстание, – Гольдин, а прославившийся начальник продотряда, поровший крестьян за несдачу, – Н. Марголин. ( Да – и казнил.)…
Что говорить тогда о донском геноциде, – а в нём сотни тысяч уничтоженных донских казаков, возрастного цвета мужского казачества. С той историей, с теми счётами, что лежали между евреем (революционным) и казаком, – что ожидать и от казацкой памяти?
И у кронштадтского восстания уже был антиеврейский характер (и тем более оно было обречено): уничтожали портреты Троцкого и Зиновьева, но не Ленина. И объясняться с кронштадтцами Зиновьев не посмел поехать – разорвут. Послали Калинина.
В феврале 1921 и в Москве были рабочие забастовки – и с лозунгом: «Долой коммунистов и евреев!»
«Великий исход» еврейского населения в столицы – … начался в первые же годы коммунистической власти… «сотни тысяч евреев переселились в Москву, Ленинград и другие крупные центры»… В полушутку говорили тогда в Одессе, что «пошла мода на Москву». – Лурье-Ларин, фанатичный и планомерный водитель «военного коммунизма», пишет: в первые годы новой власти местечки покинуло «не менее миллиона» евреев; к 1923 в крупных городах жило «уже… почти 50% всего еврейского населения Украины»; кроме того с Украины и из Белоруссии был «отлив в РСФСР» (то есть в прошлом запретные «внутренние губернии»), в Закавказье и Среднюю Азию, и величина этого отлива – полмиллиона; при этом четыре пятых – в РСФСР, а каждый пятый – в Москве. М. Агурский считает эти данные Ларина «существенно преуменьшенными». И указывает: эти демографические сдвиги затронули «коренные интересы русского населения».
В столицах же и городах – самым значительным был приток евреев в аппарат советского управления.
… в 1-й половине 20-х годов с обострённой тревогой писал Бикерман (1923): «Теперь еврей – во всех углах и на всех ступенях власти. Русский человек видит его и во главе первопрестольной Москвы, и во главе Невской столицы, и во главе Красной армии, совершеннейшего механизма самоистребления. Он видит, что проспект Св. Владимира носит теперь славное имя Нахимсона… Русский человек видит теперь еврея и судьёй, и палачом; он встречает на каждом шагу евреев… Неудивительно, что русский человек, сравнивая прошлое с настоящим, утверждается в мысли, что нынешняя власть еврейская… Что она для евреев и существует, что она делает еврейское дело, – в этом укрепляет его сама власть».
А вот и еврейская шутка того времени: «Даже из Бердичева и даже глубокие старики переезжают в Москву»: «хочется умереть в еврейском городе». – В частном письме академика В. И. Вернадского в 1927: «Москва местами Бердичев; сила еврейства ужасающая – а антисемитизм (и в коммунистических кругах) растёт неудержимо».
Ларин: «Мы не скрываем цифры о том, что в Москве и других крупных городах происходит рост еврейского населения», он «совершенно неизбежен и в будущем»; предсказывает переселение с Украины и из Белоруссии ещё 600 тысяч евреев. «Нельзя смотреть на эту практику, как на что-то стыдное, что наша партия замалчивает… Нужно создать в рабочей среде такое настроение, что всякий, кто выступает с речами против въезда евреев в Москву… каждый такой человек, вольно или невольно, контрреволюционер».
А контрреволюционеру – девять грамм свинца, это известно.
… 1920 … Соломон Лурье: «причина антисемитизма лежит в самих евреях».
А Маслов – оледенил еврейскую эмиграцию: ведь испытанный эсер, общественная репутация безупречна, и вот живой свидетель первых четырёх советских лет, – что ж говорит? – «Юдофобство в современной России – везде. Оно захватило районы, в которых евреев раньше почти не видели, и где еврейский вопрос не приходил даже в голову» (в Вологде, «та же острая ненависть к евреям в Архангельске, в городах Сибири, на Урале»). И приводит немало эпизодов. – А на русском простонародном восприятии сказываются изумляющие выходки, ошеломлявшие крестьян: вот как тюменский губернский продкомиссар Инденбаум (тот самый, вызвавший ишимское крестьянское восстание), ничего не понимая в сельском хозяйстве, распоряжался (уже тогда, не в колхозное ещё время): что где крестьяне не выполнили полностью развёрстки по овечьей шерсти – должны ещё раз стричь овец поздней осенью (перед наступлением зимних морозов, погибайте овцы!)… То же с рабочими. В некоторых резолюциях уральских рабочих февраля-марта1921, поступавших в Кремль, «с возмущение говорилось о засильи в центральных и местных властях евреев». – «Юдофобством захвачена и коммунистическая партия»…
Маслов пытается понять: «в чём же причины этой всеобщей и острой ненависти к евреям в современной России?» – Главным ему представляется – «отождествление в широких слоях населения советской власти с еврейской. Распространённое выражение «жидовская власть» весьма часто употребляется в России, особенно на Украине и в бывшей черте оседлости, не как полемически задорное определение власти, а как совершенно объективное определение её состава и её политики»… «Среди воспринимаемых [им] причин юдофобства» – указывал Маслов и на «выкованную тяжёлой тысячелетней историей евреев их прочную национальную спайку». «Особенно сказывается она при подборе служащих в учреждениях… Если приём служащих в таком учреждении находится в руках евреев, то можно держать беспроигрышное пари, что весь состав сколько-нибудь ответственных служащих будет состоять из евреев»…
Парижский орган сионистов «Рассвет» писал в 1922: Горький сказал недавно, в сущности, «лишь то, что росту антисемитизма в Советской России содействуют сами евреи-большевики своим во многих случаях нетактичным поведением. Да ведь это святая правда!»
Властители наших судеб уверенно распоряжались на своих уверенных вершинах – и внезапный удар, пришедшийся на них самих, казался им обрушением мироздания, концом света. Кто из них прежде того задумывался над роковой судьбой делателей революции?
А если изучать отдельно перечни крупных руководителей, погибших в 1937-38, то в них евреи составят огромный процент. Современный историк пишет, например: если «с 1 января 1935 по 1 января 1938 представители этой национальности возглавляли более 50% основных структурных подразделений центрального аппарата внутренних дел, то к 1 января 1939 г. – только 6%».
Достаточно!
***
Солженицын в своей книге показал, что причина антисемитизма – в самих евреях, а вот последствия были для коренных народов России. Организаторами, а часто и исполнителями геноцида (уничтожения) коренных народов России в первые годы Советской власти были в основном евреи-большевики. В мае 1918 года в Москве прошёл конгресс еврейских общин под лозунгом: «Да здравствует воинствующий сионизм!» А летом они протащили через Совнарком закон о смертной казни за антисемитизм. Сталин по этому поводу сказал тогда:
– А ведь они не стоят у власти. Что бы они творили, если бы стояли!
А я сегодня, зная от Солженицына и многих других авторов об абсолютном большинстве евреев-большевиков в верхах партии и власти, понимаю, что Сталин не владел на тот момент этой информацией.
Солженицын говорит о геноциде нескольких сотен тысяч донских казаков, а сегодня в Интернете Вы найдёте обращение атамана НП «Уральское Казачество» Ковалёва к братьям Казакам в связи с уничтожением более 3 миллионов казаков по секретной директиве о проведении «самой беспощадной борьбы со всеми верхами казачества, путём поголовного их истребления», подписанной евреем-большевиком Янкелем Свердловым.
И совсем не укладывается у меня в голове, когда я читаю в одном из сборников «За родину, за Сталина», что в первые годы Советской власти «По примерным расчётам Тамбовское, Воронежское, Владимирское и прочее крестьянство и казачество потеряло до 30-и миллионов человек. Страна была заполнена русскими детьми-беспризорниками». А ведь это преобладание евреев в партии и исполнительных органах власти, политика «военного коммунизма», грабительская продразвёрстка, красный террор на селе привели повсеместно к массовым крестьянским восстаниям.
Солженицын говорит об антиеврейском характере восстания в Кронштадте, но умалчивает о роли евреев-большевиков в его подавлении. Троцкий требует «погасить» мятеж «калёным железом». Ленин – за. Сталин же просит дать матросам хотя бы две-три недели, за которые те успокоятся и сами сдадут зачинщиков. Но Троцкий неумолим. Он посылает в Кронштадт Тухачевского, который «выжигает» всё население города «калёным железом».
А почему Солженицын умалчивает о том, что «тиран» Сталин единственный из членов Политбюро категорически был против «Указа о красном терроре» и не подписал его? Не потому ли, что он был «мягкотелый» к коренным народам России. Троцкий дал Сталину кличку «мягкотелый»:
– Я не хочу быть таким мягкотелым, как Сталин…– говорил он в оправдание по фактам своей жёстокости.
Десятки миллионов коренных жителей Советской России погублены… инородцами.
Вот и выходит: судьба родного брата отца Петра – судьба России в первые годы Советской власти, когда евреи-большевики уничтожали коренные народы. Брат отца – их Жертва. Зачем нужна была такая неимоверная жестокость? Только за слово ЖИД человека лишали жизни…
Судьба двоюродного брата отца – судьба СССР
С 1917 года главой государства был Председатель Совнаркома В. И. Ленин. После Ленина с 1924 года им был Рыков. После отставки Рыкова с 1930 года по май 1941 года им был Молотов. Только в 1941 году И. Сталин был назначен Председателем Совнаркома. В верхушке партии, верхушке государственного аппарата долгие годы в большинстве были сторонники Троцкого, посаженные на должности сразу после победы Октябрьской Социалистической революции. Именно сторонники Троцкого, в абсолютном большинстве евреи, привели в стране и в партии к небывалому в России росту антисемитизма. В первые годы Советской власти И. Сталин не играл главной роли в руководстве страны. Он был генеральным секретарём партии. В те годы эта партийная должность была гораздо менее значима, чем в последующие. Партия курировала экономику страны, социальное состояние народа и формирование человека новой социалистической формации. В первые годы Советской власти завязалась борьба в партии между троцкистами и сталинистами. Упорным трудом И. Сталин завоёвывал себе популярность в партии и стране. Постепенно всё больше и больше партийцев принимали сторону Сталина, партия освобождалась от троцкистов и их сторонников. И. Сталину удалось использовать «аппарат зла» с верхушкой из евреев-большевиков, уничтоживших десятки миллионов коренных народов России, для уничтожения самой верхушки. Особенно ненавистен троцкистам 1937 год, когда созданная ими машина террора прошлась по самим палачам.
В 1938-1939 годах состоялась обширная реабилитация незаконно репрессированных троцкистами, в результате которой 327,4 тысячи политзаключённых вышли на свободу по воле И. Сталина, по его настоянию.
В 1938-1940 годах был практически обновлён государственный аппарат. Новые наркомы в своём большинстве оказались выходцами из народа, «кухаркиными детьми». Один из них молодой нарком Ломако Пётр Фаддеевич – двоюродный брат отца.
Этих наркомов отличала высокая преданность народу. Им были присущи крупные организаторские способности. В отличие от составов наркомов до 1937 года, это были в основном русские, украинцы, белорусы. Из 47 наркомов 33 были русскими. Этому корпусу наркомов было суждено навёрстывать то, что не очень спешили делать их предшественники (некоторые из них). Они бешеными темпами готовили страну к войне, что помогло провести её через самую страшную войну в истории человечества, а затем через послевоенную разруху, организовали её взлёт из руин к звёздам.
Вот и выходит: судьба двоюродного брата отца Петра – судьба ВЕЛИКОГО СССР, когда страной управляли «кухаркины дети».
Молодым читателям малоизвестное сегодня о И. Сталине
В 1947 году И. Сталин предложил и добился отмены высшей меры наказания – расстрела. Высшей мерой наказания стало 25 лет. Это положение просуществовало до 1950 года, и было отменено по просьбам граждан: восстановить высшую меру за умышленные убийства. Это бывший троцкист Хрущёв, вымоливший себе прощение у партии, затем, будучи у власти, расширил наказание расстрелом за экономические преступления.
Сталин мечтал о сокращении рабочего дня до 6 часов, а затем до 5, чтобы члены общества получили достаточно свободного времени, для получения всестороннего образования (И. Сталин «Экономические проблемы социализма в СССР»).
Сталин намечал ввести общеобязательное политехническое обучение, чтобы члены общества имели возможность выбирать профессию и не быть прикованными на всю жизнь к одной какой-либо профессии.
Послесловие-обращение к читателю
Уроки истории должны нас, людей, чему-то учить. В истории Советской России два периода. Солженицын помог нам их увидеть.
1-й период – почти абсолютная власть инородцев.
2-й период – власть «кухаркиных детей» из коренных народов. Этот период закончился с приходом во власть Горбачёва и освобождением от должности последнего, работающего, сталинского наркома (народного комиссара) Петра Фаддеевича Ломако в 1986 году.
Читатель! Тебе судить, какая власть лучше и кому.