Когда я был курящим, старался всегда иметь при себе необходимый запас табака. В нашем военно-морском училище курили 99 процентов курсантов, и у процентов 95 всегда были сигареты или папиросы. Оставшиеся 4 процента, как говорится, «стреляли», кто вежливо, кто просто говорил: «Дай закурить!», но был у нас один наглый и беспардонный товарищ, который за пять лет обучения приобрел только одну пачку «Беломора», чем чрезвычайно гордился. Справедливости ради надо сказать, что эту пачку у него моментально «расстреляли», а один из нас долго хранил эту папироску и,по-моему, выкурил её только на выпускном торжестве, объявив об этом всему классу.
Вот, к примеру, стою я в курилке, усердно уничтожаю «беломорину», и рядом появляется, блестя глазами и шмыгая носом, вышепоименованный нахал, зовут его Александр, но кличек у него море, назову лишь некоторые из них: «Дрянь», «Хам трамвайный», «Саша – провокатор», но я его зову Шурик. Подойдя ко мне, он стоит и требовательно смотрит на меня, я его демонстративно не замечаю. Подождав секунд тридцать, он толкает меня в плечо. Я, глядя на него, говорю: «Чего тебе?» Он требовательно: «Оставь!» Я: «Пошел на..!» Он: «Оставь, б…!» - после чего вырывает изо рта папиросу или выхватывает её из руки, в зависимости от обстановки. Надо сказать, проделывал он это со всеми курящими курсантами, и никто ни разу не дал ему по шее, т.к. ситуация была комичной, и почти все хохотали и закуривали снова, оставляя добычу Шурику.
Незаменим он был в магазине. Когда нужно было достать спиртное, а очередь из мужиков почти не оставляла шансов на приобретение вожделённого напитка, Шурик в военно-морской форме подходил к кассе, упирался рукой в грудь впереди стоящего, отпихивал его и говорил кассирше: «Три портвейна». Как правило, мужики немели от такого нахальства, и наглец успевал удалиться, но бывало и так, что мужики начинали возмущаться: «Ты, парень, хоть бы разрешения спросил, что ли?» В этом случае Шурик поворачивался к ним, морщил лицо, как будто съел лимон, смотрел уничтожающим взглядом и изрекал: «Чего? Увольнение, б..! Опаздываю». И с гордым видом уходил, ни разу не получив по морде.
Передвигался он своеобразно, шмыгая носом и плюясь во все стороны с почти пулемётной частотой, это по улице; в помещении он только шмыгал носом, но, если была возможность, то и плевался. Однажды мы перекуривали в перерыве между занятиями, естественно, и Шурик с нами. Он уже отобрал «бычок» у кого-то из нас, вовсю плевал на стену и на пол рядом с урной. Но для него это было неинтересно, он подошёл к перилам и плюнул вниз. В это время там появились две девушки-лаборантки. Смачный плевок упал в аккурат между ними, причём с таким громким звуком, что они с визгом отпрыгнули в разные стороны. Все мы, стоящие наверху, разразились хохотом, Шурик, посмотрев на нас, матерно обозвал всех гомосексуалистами и величественно удалился. Он вообще-то очень здорово был одарён от природы – и физически, и умственно: великолепно играл в футбол, один раз выиграл стометровку у нашего признанного чемпиона по спринту, начертательную геометрию постиг после первого объяснения, точные науки схватывал с лёта, баловался сочинительством, но нигде не достиг ничего существенного, ибо про таких говорят: «Умная голова дураку досталась». Безалаберность его вызывала восхищение. Не было ни одного дня за пять лет нашей учебы, когда бы он ни разу не попался на каком-нибудь нарушении. Однажды старшина нашей роты завёл тетрадь, в которой ежедневно фиксировал мелкие проступки подчинённых, к примеру, опоздал на построение, курил в неположенном месте и т.п. Так вот, этот уникум минимально, замечу, минимально, был отмечен в тетради двадцать с чем-то раз. Была у нас одна идея – пришить ему к задней части штанов ручку, чтобы начальству было удобней брать его за задницу, но воплотить в жизнь эту идею не удалось из-за постоянной занятости объекта. На факультете ежемесячно выпускалась стенгазета, в которой пропесочивались нарушители воинской дисциплины, называлась она «Фильтр» – Шурик был постоянным героем всех выпусков. Каждый раз, когда его фамилия появлялась в очередном выпуске «Фильтра», он подходил к скрижалям, читал заметку и говорил: «Как же я людям теперь в глаза смотреть буду?», бывало, пытался и слезу пустить. «Герой наскальной и настенной живописи факультета» – так его уважительно именовал один из наших острословов. «Нагл, пошл, подл». – говорил другой острослов. Попадался там, где невозможно попасться, притягивал неприятности. Так, однажды, будучи на четвёртом курсе, заступал он в патруль на Балтийском вокзале – от нашего училища выделялся старший офицер и два курсанта, которые следили за соблюдением воинской дисциплины, патрулируя по вокзалу. Шурик приехал на вокзал самостоятельно, надел повязку патрульного и стал ждать остальных. Естественно, он тут же закурил и стал плеваться во все стороны. В это время там находились представители сухопутного гарнизонного патруля – старший лейтенант и два курсанта-первокурсника. Наглое поведение четверокурсника заинтересовало старшего лейтенанта, и он послал патрульного спросить у Шурика, что тот здесь делает. Когда к четверокурснику подошёл «карась» (воин первого года службы), да к тому же «зелёный» (так моряки называют сухопутных военнослужащих), и робко спросил: «Товарищ курсант, старший патруля спрашивает, кто вы и почему у вас повязка патрульного?», - Шурик минут пять набирал в себя воздух, а затем, шмыгая носом и плюясь во все стороны, изрёк: «Передай своему старшему – пошёл он…». Первокурсник исполнил всё в точности, как велел ему старший товарищ. Полученная информация разозлила старлея, он тут же метнулся к наглецу и потребовал того предъявить документы.
На четвёртом курсе мы впервые ознакомились с копировочной военной аппаратурой, и некоторые из нас ради интереса копировали дензнаки трех и пятирублёвого достоинства. Кроме того, тогда в Питере в моде были садистские стишки. Шурик имел в документах целый сборник садистских стишков и одну скопированную купюру с пятирублёвой банкноты. Без задней мысли он достал военный билет и вручил его старшему лейтенанту. Тот, увидев банкноту и пробежав первые строчки стихов, с восторгом воскликнул: «Мало того, что вы фальшивомонетчик, так вы ещё и садист! Считаю, что вас необходимо изолировать от общества!» Тут же вызвал машину из гарнизонной комендатуры, и нашего доблестного воина переправили в камеру временно задержанных Ленинградской комендатуры. Мы долго смеялись, когда начальник факультета плачущим голосом рассказывал нам в подробностях, как погорел на ровном месте его подчинённый. «Кости в ряд вместе со звёздами у этого нахала написано было, что-то там с октябрятами связано, но, мало того, товарищи курсанты, он ещё и фальшивой купюрой козырял. Куда ни глянь, везде этот хам!» Из комендатуры Шурик вернулся злой и взъерошенный, но натуре своей не изменил – притащил на танцы девицу с выбитыми передними зубами, которая, ничуть не стесняясь отсутствием зубов, хохотала, шепелявила и кокетничала. На вопрос, не он ли ей зубы повыбивал, Шурик обозвал спрашивающего лицом нетрадиционной сексуальной ориентации и сказал, что в постели ей нет равных, на том разговор и закончился.
Если бы он притягивал неприятности только к себе, это было бы ещё полбеды. Все, с кем он находился рядом в увольнении, тоже попадали в неприятные истории, причём вероятность попадания был близка к единице. Вот за это провоцирование, помимо его воли, неприятных ситуаций он и получил кличку Саша-провокатор.
С ним было интересно общаться, парень он был начитанный, без сомнения, умный, обладал высоким логическим мышлением, к тому же был добродушен и никогда не обижался, хотя смеялись над ним почти все. Был в Сосновой Поляне пивной бар, называемый нами «песнь о Стеньке Разине», Шурик там был завсегдатаем – он жил неподалёку, и однажды я рискнул – пошёл с ним посидеть, пивка попить. «Не всегда, – думал я, – залёты случаются, к тому же патруль сюда никогда не заходит. Рискнём». Со мной рискнули ещё три парня из соседнего взвода, мы сидели и наслаждались разговором, пивом и селёдкой, т.к. в то время и это было удачей, о соленых лещах, креветках и раках речь не шла. В баре всё было нормально, а когда мы стали выходить, у дверей заведения нас ожидал гарнизонный патруль. Правда, задержали только одного из нас, как вы думаете, кто это был? Остальные разбежались.
К сожалению, вышеуказанный пример на меня не оказал должного влияния, и через две недели я опять попёрся с ним в увольнение. Он меня представил своим друзьям, с которыми учился в Нахимовском училище, и мы пошли отмечать какую-то их круглую дату. Изрядно нагрузившись алкоголем, мы пошли в одно из военно-морских училищ на танцы, в «гости», так сказать. Там одному из нас стало плохо, он попытался показать окружающим содержимое своего желудка, его сразу же взяла под «опеку» местная дежурная служба, мы попытались заступиться, в общем, скрутили и нас. Когда меня втащили в рубку дежурного по училищу, там уже вовсю буйствовал Саша-провокатор. Обзывая непотребными словами дежурного по училищу, целого капитана 1 ранга, он требовал немедленно отпустить его и всех его друзей. С трудом нам удалось на время утихомирить разбушевавшегося наглеца. Дежурный по училищу позвонил в наше училище, и оттуда сразу же выслали машину с дежурным по факультету. Машина за нами пришла через час, и весь этот час Шурик неистовствовал, я даже удивлялся его агрессивности. Дежурный по училищу оказался на удивление спокойным и выдержанным человеком. Когда же за нами приехал дежурный по факультету по кличке «Люминь», Шурик и при нём продолжал хамить, на что «Люминь», как бывший корабельный офицер, сразу же среагировал и поставил провокатора на место. Шурик тут же замолчал и признал начальника. Кстати, сам «Люминь» ввалился в помещение не представившись и открыв дверь чуть ли не ногой, на что кроткий дежурный по училищу заметил: «Видимо, у таких воспитателей и курсанты соответствующие».
Наше приключение наделало много шуму в училище, но десять суток ареста начальник факультета объявил только провокатору, остальные отделались лёгким испугом.
Как ни странно, несмотря на все эти залёты, Шурик всё-таки закончил училище и получил назначение на Балтийский флот, там попал на довольно неплохое место, где и служил до самого увольнения в запас Я его не видел уже больше тридцати лет и очень мало слышал о нём. В последний раз, когда мы собирались на тридцатилетие выпуска, на встречу он не пришёл. Но ребята, которые с ним общались, сказали, что он ничуть не изменился, по-прежнему нагло требует теперь уже не курева, а денег взаймы, но их ему никто не рискует давать, а отнять их, как когда-то папиросу или сигарету, у него не получается.