Это мой первый рассказ, когда я ещё не гнался за "сверхзадачами", а гнался непонятно за чем.
- Тебе принести чего-нибудь выпить? – она спрашивала таким голосом, будто это могло помочь, вода могла что-либо изменить.
Сама Джанет в этот вечер не могла собраться с мыслями, впрочем, как и всегда, как и каждый день вот уже два года. Но сейчас было совсем другое состояние её души, именно в этот момент она начала чувствовать, что именно её, души, больше нет. Её лицо всегда выражало такую озадаченность, но внутри всё было пусто, глаза были тусклыми, а внутри не было того огонька, что должен быть в каждом из нас. Кто-то, явно не очень близкий, заходивший в дом по делам иной раз, думал, что она стала овощем, кто-то – что она может ходить, но не хочет. Но в своих мечтах она летала. И лишь Бог будет знать о том, о чём она думала, какие грёзы посещали её по ночам и осталось ли в ней ещё вера в человека. И спасут ли её эти беседы с тем, кто сидит наверху.
Смотрит на нас свысока. И каждый день ей оставалось задаваться вопросом, почему именно она? Куда он глядел в этот момент? Винила ли она его?..
- Нет, спасибо, - её голос был слабым и в последние дни особенно не уверенным, - У тебя есть лодка?
Да, она могла говорить. Суждения о том, что она была овощем не совсем правильны и уж тем более не обоснованны. А ухаживает за ней её собственная дочь. И делать это становится с каждым днём всё труднее и труднее. От безразличия с одной из сторон.
- Какая лодка, мама? – Не могла ничего понять Кэтти, и вспоминая, что она могла иметь ввиду, - А, ты про лодку. Мама, ну какая лодка, о чём ты говоришь?
Она старалась быть нежной, но любопытство гложило её, ей хотелось прямо спросить, в своём ли она уме. Не поиздеваться, нет. Ей хотелось прямо услышать ответ, не выжила ли её горячо любимая мать из ума. Но она попросту не понимала этого. Не понимала, почему нельзя ничего сделать и понимала в то же время, что она не сможет спросить.
Сама Джанет уже давно перестала вслушиваться в её слова, лишь изредка она могла услышать отрывок из контекста, когда Кэйт разговаривала с ней по вечерам, думая, что проявляет таким образом заботу. И сама Джанет уже не понимала, верит ли она в эту заботу, в силу этой заботы или всё это лишь напрасные старания и ничего больше. Она не знала. И откликалась в основном на вопросы, чтобы кивнуть или перекинуться парой фраз.
Сама Кэтти после такого уходила в другую комнату или по своим делам. Ведь им обоим это было нужно. Могла ли её дочь заниматься в это время делами, постоянно думая о своей матери? Думая о ней постоянно, с разных точек зрения, ключ был в одном – в отношении самой Джанет. И её никто не мог понять. Даже те, кто был хоть как-то знаком с её проблемой.
Джанет была удивительным человеком, прекрасной особой, поражающей всех мужчин, что она встречала. Она родилась в России, в тридцать два переехала в штаты. Там она встретила мужчину своей мечты, банально, да? Но так она думала. И только потом осознала всю предостережённость этой так называемой банальности американской мечты. Этот богатенький вечно прилизанный парень в костюме, который дарил ей букет из сотни роз каждый день и удивлял её дорогими и, что самое главное, очень искренними подарками, оказался обычным мафиози, вроде Дона Карлеоне, только на порядок ниже.
Он оставил её через год-полтора после их женитьбы. Он не ушёл, она бы не пережила этого, слишком сильно любила его, чтобы принять его предательство. Каждый любит по-разному, а она любила именно так: была готова начать жить дальше, после его смерти, нежели чем пережить его предательство, измену.
Осталась Кэтти. И два чека по сотне долларов. И загубленное будущее. Ей казалось так так, в ту минуту, когда позвонил их общий знакомый из полиции и произнёс слова «Мэм, мне очень жаль». Ей было несколько месяцев. Не было придуманно даже имени. Джанет в тот момент задумалась о том, чтобы назвать дочурку в честь своей матери, но воспоминания из детства не позволили ей сделать этого. Тогда она купила банку детского питания, которым она выкармливала уже взрослеющую малышку. И в тот момент ей показалось самым логичным назвать её именно этим именем, в честь продукта, который помог вырастить её малышку, единственное, что помогало ей самой.
- Мама, мама, твой сериал начинается, будешь смотреть? – Её голос был тихим, аккуратным, чуть ли не плачущим, но при этом сама Кэтти до боли в голове старалась сделать так, чтобы её мать достойно прожила то, что ей осталось.
И Джанет всё реже задумывалась над этим. Хотя в первые дни болезни она думала об этом каждый миг своей жизни. О том, что свою уже загубленную жизнь она потеряла, но при этом забирает молодость своей дочери – самого дорогого, что у неё осталось.
- Нет, нет, спасибо, - она произносила слова медленно, с каждым днём боль в горле всё увеличивалась, уже не помогал стакан воды или таблетка стрепсилса.
И снова мысли больще не посещали её, она была пуста, но в то же время обременена такими мыслями, что давят на человека, как громадный булыжник. И это ни с чем не сравнимое чувство боли и дискомфорта, когда понимаешь, что ничего уже не вернуть. Но было ли это одно лишь чувство сожаления о прошлом, которого не вернуть?
- Мам, я тут думала, - слова трудно давались, в глазах у Кэйт стояли слёзы, - Ты сожалеешь о том, что я нахожусь здесь, рядом с тобой?
- Что? – Эти слова прониклись в затуманенное сознание Джанет и тут же дали «сбой в её системе», - Что ты имеешь ввиду?
- Я же вижу, я мешаю тебе. Я стараюсь, но, - одна слеза капнула на пол, скатившись по щеке, - Но я не знаю, ничего не знаю, не могу понять и ничего не могу сделать. И это…
Она не договорила. Потому что в ту же секунду она поняла – это убьёт меня. «Это убивает меня» - всего лишь фраза тут же убьёт её. Конечно же, Кэйт всегда желала счастья своей матери. И даже сейчас, когда чувства накалились до предела, а она сама уже не могла понять, что чувствует по отношению к своей матери – она всё ещё думала о том, что всё может образоваться. Наивно в это верила, всей душой, понимая, что ничего уже не будет как прежде.
- Ты не то, что ты думаешь. Ты даже не то, что ты видишь перед зеркалом. Все мы не те и всё не то. И все когда-нибудь уйдём. Уйдём навсегда.
Наверное, она должна была закончить эту фразу двумя словами – дорогая моя. И была бы умнейшей женщиной, логически обосновывающей и принимающей очевидное, не сожалея. Но она не только не могла не сожалеть, но ещё и не совсем понимала смысл этих слов.
В последнее время она перестала понимать своих мыслей, тайные голоса, будь то совесть или голоса прошлого. Лишь воспоминания врезались ей в сознание с ужасающей ясностью. А остальное было потеряно, навсегда. Разум покидал её, она не могла осознать это, хотела. Но могла лишь чувствовать приближение сего момента.
Она была русской по национальности, если вообще существует такая национальность. Жила в Америке. А умрёт в тихом домике на берегу в Италии. Одна, без мужа, с дочерью, что тоже без мужа, по её вине. И эта вина закипала в ней с каждым днём всё больше. Чем больше утопало в ней чувство любви к жизни, тем больше она винила себя, даже не проговаривая эти мысли в своём сознании, просто винив себя, постоянно и местами безосновательно.
Однажды ночью, одной из всех этих бесчисленных, бесконечно тянущихся ночей – она вспомнила того молодого человека. И это воспоминание ужасало её своей прекрасной сладостной несбывчивостью, затягивая петлю над её сознанием, личностью в целом ещё туже.
- Он был так красив. Один из тех парней, что просто обязан быть моделью в журналах моды. В то время у него была очень модная причёска. Великолепные густые чёрные волосы, такие же брови. И, конечно же, солнцезащитные очки, в то время их носили все, особенно летом. Он споткнулся об мою ногу. Специально. Я поняла это сразу же, но просто не могла злиться на него. Он сделал это так, что я не испачкала ни свою ножку ни туфельку и естественно не получила никаких синяков или ссадин. Да если бы и захотела – не смогла бы злиться. Ах, вы бы видели эту улыбку. Он был прекрасен. Самое интересное в этой истории – я понимаю это только сейчас. Он извинился, что-то пошутил насчёт моей внешности, достал букет роз из своего костюма, кстати, я до сих пор не понимаю, как его не заметила, и вручил мне, улыбаясь своей прекрасной белоснежной улыбкой. И что самое удивительное – это было в тот момент, когда я вновь начала жить, расцветала в прямом смысле слова…
Она не договорила. Никто не скажет точно, думала ли это она в слух, рассказывала кому-либо свою историю или же всё это было в её мыслях. Это были страдания женщины, осознавшей своё ничтожество и загубленность жизни, конченность себя, как личности.
И слово «ужасное» она заменяла на «удивительное», то ли по привычке, то ли будто она рассказывает это всё её слушателям, как увлекательную историю, а не как реквием к её жизни.
Шли дни, а за ними недели. И словно метели они были такими быстрыми, но бесконечно тянущимися, не успокаивающимися, не умирающими. Никогда. Вся её жизнь превратилась в сплошную картину, неподвижную, одинокую. Картину, написанную тёмными тонами, то ли акварелью, то ли углём.
И казалось, что в этой жизни уже не осталось цветных карандашей. Только мел или уголь. И лишь один уголь сейчас, мертвенно тёмный, не умирающий, мёртвый.
Осень была холодной. Необычайно, но Джанет было всё равно, ведь она уже полгода не выходила на улицу. Могла, но не было желания. Всё больше стала замыкаться в себе, это влияло на Кэйт. Друзья по-прежнему звали её Катей. Американским подросткам это имя нравилось, эта интерпритация. Но друзья были только в интернете и нигде больше. Даже завести новых друзей было чем-то непосильным теперь для дочери старой умирающей женщины.
Врачи не ставили диагноз. Она должна была жить ещё довольно долго. Относительно долго. Здоровье позволяло. Но в последнее время жизнь стала покидать её с невероятной силой. Кэйт замечала это, но ничего не могла поделать, всеми силами пыталась, размышляла, чего-то искала, но так и не смогла ничего добиться. И лишь под утро подушки были мокрыми от слёз.
Кэйт шла домой с магазина, по обычной своей тропинке. Обычно тут никто не ходит. Но в этот раз она заметила какого-то парня. Годы проведённые в этом месте сделали её равнодушной к всякого рода мыслям о маньяках и прочей ереси, как ей казалось. И в какой-то степени она была права.
Парень шёл за ней километр, не меньше и в конце концов Кэйт не вытерпела:
- Вам что-нибудь подсказать? – Она по привычке спросила на русском.
- No grazie, - ответил он по-итальянски, его голос словно хрустел в меду, так она подумала в первую секунду.
Qualcosa che non va? – Тут же спросила она.
- Нет, ничего, - он выждал мгновенье, прежде чем улыбнуться, искренне, своими белоснежными большими и ровными зубами.
- Так ты знаешь русский?
В этот момент было не важно, знакомы ли они. Она сразу перешла на ты. На мгновенье забыв про больную мать, про поломанные жизни и про всё плохое, что с ней произошло за всю эту по сути недолгую жизнь.
- Не только знаю. Это мой родной язык, - он вновь улыбнулся.
- А что ты здесь делаешь?
Он мог рассказать её всё, как приехал сюда с отцом предпринимателем на отдых, о том, что у него есть итальянские корни, потом сказать её всё то, о чём он думал, пока шёл за ней, о том, как она прекрасна выглядит, как развеваются её волосы на ветру…
Но он сказал её всего два слова:
- Ищу тебя.
Это могло показаться странным. После всего этого он не поцеловал её, но обнял. И при всей кажущейся неуместности этот момент запомнился в жизни обоих, как самое прекрасное, что у них пока есть – момент соединения двух сердец, двух ещё животрепещущих и бьющих ключём душ.
В тот момент они начали встречаться. Ещё сами не осозновая это они уже чувствовали друг к другу нечто большее, чем влечение и симпатию. Это было основанное на доверии фундаменатально выстроенное чувсто любви, сильнейшее чувство, как убедились тогда оба.
- Мам, это Кирилл.
Она рассказала ему о том, что произошло с его матерью. Почти всё, но без подробностей, без того, о чём она сама глубоко не желала задумываться, закапываться в это дело с головой, не давай шанса вылезти оттуда. И он всё равно захотел познакомиться с ней. На мгновенье ей показалось, что он очень этого желал, что его заинтересовала Джанет, как личность и это при том, что она практически ничего не рассказывала ему.
- Проходите, - еле выговорила она, но было видно, что старание помогает в нужную минуту, - Познакомь меня с молодым человеком, - сказала она уже уверенней, словно забыв о том, что их уже познакомили.
- Это Кирилл, мама. Кирилл, это мама. Для друзей – Джанет, - Кэйт почему-то улыбнулась, в последствии она будет думать об этом в таком ключе, словно знакомила свою мать с новым другом, единственным, и это чувство необъяснимо для неё.
Очень приятно, - даже её голос преобразился, стал менее сухим, бархатным, - Давно вы знакомы?
- Два дня, - ответил он и это было правдой, он просто не хотел врать ей, не мог соврать любимому человеку той, что принадлежит его жизнь.
- Всего два дня?
Этот разговор был таким коротким, но в воспоминаниях он будет прокручиваться очень долго, будет казаться таким длинным и преисполненным смысла. Хотя в тот момент сама Джанет просто задавала вопросы, отвечала на них, не вдумываясь в смысл всего происходящего, для чего всё это и почему, кто все они такие.
- Джанет, расскажите о себе, - голос шёл откуда-то издалека, из другого мира, от ещё живого человека.
Самой женщине казалось, будто она сейчас спала, но она не спала и в целом уже вовсе не понимала, что она делает. Этот мир перевернулся для неё, лично для неё и с ног на голову, всё пошло верх дном, всё и ничего. И ничего не нужно менять, ведь ничего уже не осталось.
- Что? – Слова звучат, как мелодия, так редко она слышала себя в последнее время, но звук собственного то добивал её, то расслаблял, переносил в мир экстаза и заставлял биться в агонии.
Настолько редким для неё стал собственный голос. Но это не значит, что она хотела его слышать. Нет, она не скучала. Лишь горечь приносило ей осознание этого факта. Осозновала ли она, верила, да и какие тут могут быть факты? В её насыщенной, загубленной романтичной жизни, полной убийственных чувств.
А был всего лишь осенний день, всё было темно в её глазах, в окне же было намного светлее , и тусклый свет добавлял в её жизнь немного радости, когда-то добавлял…
- Что ты хочешь услышать? – Она спросила об этом, и тут же медленно, с затянутыми паузами начала что-то рассказывать, её сознание управляло её голосом, не разум, а то, что было глубже, воспоминания, - Перед тем как уехать за границу у меня была подруга. Эта сучка всегда считала, что поставит этот мир раком, так она выражалась, - Из её лёгких посыпался сухой кашель, для полной картины не хватало дымящейся дамской сигареты, - Но она не была законченной стервой, просто была очень принципиальной и самодостаточной. И знаешь. Она не любила деньги, точнее знала им цену и никогда, как мне казалось, не задумывалась над тем, как к ней относятся люди и, собственно говоря, сколько она стоит, - она вновь закашлялась своим старческим болезненным кашлем и Кэйт принесла ей стакан воды с рассасывающейся таблеткой.
- Выпей мам, если тебе тяжело, лучше отдохни.
- Нет, Катенька, - она не называла её так уже несколько лет, - Всё хорошо. Мне просто не нужно торпоиться, иначе вы всё равно меня не поймёте, так ведь? – Она даже попыталась пошутить, и на её лице на мгновенье появилась улыбка, а сразу за ней гримасса боли, но эту улыбку, то, чем это было, увидели все, кто находился в этой комнате.
Она рассказывала что-то и даже Кэйт уже перестала мыть посуду и тихо слушала за дверью, затаив дыхание. Это был уже не голос её матери, это было нечто не материальное, что-то свыше и из гораздо глубоких мест человеческого сознания. Она рассказывала о своей жизни, хотя сама не могла удержать и стакана воды в руке.
- Как это ни странно, когда она жила в России, её никто не трогал, все её боготворили и уважали, за её характер, даже бандюки, о, их тогда было много. Их всегда много, если уж на то пошло. И чем всё это закончилось? Она переехала в штаты, и на третий день после её приезда она показала средний палец черномазому с какого-то не самого благополучного района и он выволок её из своей машины. Она просто не ожидила от него такого или, быть может, просто не успела. Третий день. Третий день после переезда и она лежала в морге с разбитым черепом. Но для меня она всегда останется той самой ниточкой к счасью, самодостаточности, прекрасному забвению, лучик солнца в этом погрязшем в алчности мире, массовом, сером и таком одинаковом. Как-то раз она сказала мне. Не берись за преобразование своего счастье. Так она сказала мне в тот момент. Это и погубило её. Хотя была ли она счастлива? На этот вопрос я вряд ли найду ответ.
Дни вновь пошли по одному и тому же пути – бесчисленность, одноопределённость. Уже пошли разговоры о свадьбе, но мешал один факт, один человек, очень близкий и такой далёкий.
Кирилл очень много времени проводил с Джанет. Он не считал её своей матерью, но называл её по имени так тепло и однозначно, что становилось ясно – он относится к ней очень тепло. Она стала ему старшей сестрой, намного старше его, так, что это становилось парадоксом но это было так – он полюбил её. И постоянные распросы были, казалось бы, только в радость самой Джанет. Но кто знает, счастлива ли она была, когда не была так одинока, и не одинока ли она на самом деле была?
Можно предположить, что она всего лишь передавала свою историю тому, кто, по её мнению, заслуживает того, чтобы жить с её дочерью. Передаёт всю свою жизнь, которая теперь остаётся только на словах, ни в песнях, ни в стихах – лишь в одной истории, длиною в жизнь.
- А почему ты не уехал? – Она уже знала ответ, но теперь, в эту секунду уже забыла его, забыла о том, что вообще когда-либо слышала объяснение на этот довольно сильно интересующий её вопрос.
Сам Кирилл понимал её и не уставал повторять:
- Отец сказал, что может оставить меня здесь, если я этого так хочу. Я смогу заниматься у одного его хорошего знакомого по бизнессу. Так же продолжить здесь обучение. Я люблю вашу дочь.
Эти слова звучали после паузы и в последнее время всё чаще и чаще. Ослабленный разум Джанет мог бы предполагать о том, что он просто хочет внушить ей это, и могла всё-таки понять, что он действительно имел к ней все те чувства, что обязаны быть в каждом из людей, в человеке в целом. Но она просто не могла мыслить. С каждым днем в ней оставалось всё меньше разума, меньше размышлений, но история продолжалась.
И он действительно любил её.
- В штатах я начала встречаться, - Она вновь закашляла, очень сильно, казалось бы, сейчас на её белоснежном платке появится кровь, но её не было, - С одним философом. Включи граммофон, пожалуйста, - просьба была выполнена, заскрипела старая музыка, Бах, она очень сильно любила его музыку, она чувствовала её, по-другому просто не могла, - Он не был красавцем. Но он был романтиком, я сразу поняла это. Очень скромный молодой человек. Он даже ни с кем не встречался. Сказал, что я была у него первая. Всегда писал стихи на лекциях, защитил какую-то диссертацию. Философия, - она замолчала, растягивая призрачную паузу, - Это ведь очень сложный предмет, ты понимаешь? – Кирилл кивнул, - Хорошо. Я влюбилась в него. В те времена я не считала парней. Но мне не нужны были тела. Понимаешь? – Казалось что-то изнутри обращается сейчас к человеку, напротив неё сидящему, а не её разум, - Я любила каждого из них, а они все покидали меня, рано или поздно, уходили, убегали, просто исчезали, превращаясь в пыль. Каждый день он дарил мне стихи, он любил это, рифмы приходили к нему каждый миг, когда он видел меня, просто думал обо мне. Я чувствовала это, чувствовала настоящие чувства ко мне. Все деньги, что у него были он спускал, если можно так выразиться, на лепестки роз, что он оставлял возле моего дома, это… Это было просто невообразимо, мне казалось, что я не живу, не хожу, а просто нахожусь на седьмом небе, и так это и было.Он сказал, что хочет ребёнка. Не сразу, но он не ждал долго, очень чувственный молодой романтик. Я была согласна. Решили подождать пару дней. Врач позвонил мне. Я испугалась, думала, что это по поводу меня, что у меня не может быть детей, по каким либо причинам. Но я ошиблась. Это было насчёт него, Эдварта. Моего романтика, обоготворяющего, не предавающего, личного, такого интимного… У него обнаружили психические отклонения. Он не смог объяснить, что же с ним произошло. Да я и сама попросту не слушала его. Попросту не слушала. Может шизофрения? Я не спрашивала, ничего не спрашивала, моя голова отключилась. Я собрала первое, что попалось мне подруку и завела ключи. Через три дня я встретила его, совершенно случайно, но это было предначертанно судьбой. Он не давал мне проехать, не молил у меня прощения, не ждал, что этого буду делать я. Он странно смотрел на меня. Было очень дождливо, весь он вымок до нитки за эти считанные секунды. Они показались мне вечностью. Он спросил, зачем? Что зачем? Это сказала я, на автомате, даже не думая, в голове вдруг пронеслась мысль,а любила ты его? Боже, ты ведь и в правду любишь его? И ты не знаешь этого? Не знаешь чего? Любить одного человека, другого, трижды не зная, зачем живёшь на этой планете, для чего ты создана для этого?!
- Вам нужно успокоиться, отдохните.
Но она уже не слышала, её история продолжалась, просто не могла закончиться:
- Я не понимала, что происходит. Он залез на капот, совершенно неожиданно, порыв обиды или ярости был, не знаю. Но он плакал. Капли дождя смешались со слезами, в такую минуту казалось, что он ревел как ребёнок, его лицо исказилось гримассой боли. Он ничего больше не сказал, но понял – я предала его. Я, а не он. Я сама ушла от него. В тот момент я поняла, что проклята.
- Вам нужно отдохнуть, Катя, принеси лекарство.
- Нет, мне ничего не нужно, - она сказала это своим прежним сухим голосом, голосом уставшей женщины, но её лицо всё было в слезах. А все мышцы лица были напряжены до предела, хотя издалека этого нельзя было увидеть, страдания выразились на её лице, как на чистом листе бумаги, а акварель, масляные краски – лишь беспомощно стоят рядом.
- Что нам с ней делать? – Этот вопрос звучал от Кирилла, а в ответ на него слышались лишь слёзы, рыдания.
- Прости, я не хотел… Не хотел так этого произносить, не хотел произносить вообще, я хочу, чтобы она была счастлива… Забрать её страдания, если бы я мог поменяться с ней местами, ради тебя – я бы это сделал.
Она посмотрела прямо ему в глаза своими маленькими, выразительными, блестящими от слёз глазами – Нет, я люблю тебя и никому не отдам. С ней всё будет хорошо, я в это верю.
Но даже она не знала о своей маме всей правды, правды о её жизни. И лишь единственный её слушатель начинал понимать это однажды, когда понял по её же словам, насколько она несчастна и глубоко обижена скорее на саму себя, нежели на судьбу.
Дни всё шли. Наступила зима. Пора новогодних праздников. Живя в Италии, сама Джанет настаивала на том, чтобы справлять свой народный праздник – Новый Год. Сейчас сама Джанет уже и не задумывалась над этим, ведь даже если бы и могла – эта мелочь приходила бы в голову в последнюю очередь. Но Кейт всё равно желала справлять праздник, просто не могла не справлять, пыталась сосредоточиться на этом празднике, отвлечься и больше не думать о ней, пыталась настроить Кирилла на новогодний лад, чтобы всё было так хорошо, так прекрасно…
Но она постоянно думала о своей матери. С каждым днём всё больше. Всё больше осознавая, что она несчастна. Несчастна от бездействия, от созданного ею же визуального несовершенства, лишь иллюзии но не истинного счастья.
- А что есть счастье?
- Прости, ты что-то сказала?
Разговор происходил в то время, когда обычно наряжают ёлки. За неделю до Нового Года. В Италии тепло. Но об этом никто не задумывался, словно зачарованный традицией одной очень важной женщины, той женщины, что уже не грустит и не сожалеет.
И Кэйт не смогла сдержаться, в этот миг другие мысли занимали её голову – пустота. Она могла лишь осозновать, что в её голове сейчас пустота, и ничего другого просто не могло прийти к ней в голову. Она разрыдалась. Каким-то странным, воющим плачем, умирающей львицы. А была ли она ей? Хищником, готовым сражаться за свою добычу? Или всего лишь жалки зверёк, несущий своё бремя, надеящийся на хорошее будущее и счастливое продолжение общей жизни.
Общей, именно своей жизни, задействующей всё, что есть в этом мире, но только связанное с её мыслями, как с чем-то иным, связообразующим.
Он не смог сказать ни слова, это давно накипало в нём, хотя он и не чувствовал того, что чувствует сама Кэйт. Они просто стояли возле своей праздничной пышной ёлки и не могли вымолвить не слова. Тишину нарушали жалкие всхлипы, которое перешли сначала в стоны, потом в содрогания.
Ей нужно было успокоиться. Таблетка седативного помогла, не сразу, но она наконец уснула. А в самом Кирилле зародилось какое-то странное чувство пустоты и своей ничтожности, именно ничтожности своей жизни, какого раньше и не было.
- Боже, что со мной происходит?
Раньше он много читал романов о таких героях, которые приходили к Богу, не зная, что ему делать, что с ним происходит и как вообще выйти из этого положения. Но, как и все – он даже не предполагал, что однажды это случится с ним.
Был ли он счастлив? Имел счастье или всё же это действительно была иллюзия. Он двигался так странно в последнее время, так странно и необъяснимо, что этого не могла не заметить Кэйт, но она молчала, ничего не спрашивала.
И вот уже канун Нового Года – а Джанет одна, в своей комнате, телевизор выключен, свет тоже, казалось бы, она уже привыкла ко тьме, как к своему одиночеству.
- Мама, Новый Год скоро, - Она старалась быть твёрдой, правда, старалась, так наверное она думала, но не могла, голос дрожал.
В ответ от Джанет послышалось лишь мычание. И слеза скатилась по старой, морщинистой щеке в ту же секунду, как захлопнулась дверь. Но сама Кэйт уже не увидела этого. И от этого Джанет было ещё больнее, но легче на душе, ведь она не причинила лишних страданий самому близкому человеку на земле, хотя могла, одним лишь движением, без движения.
- Я люблю свою дочь. Люблю свою дочь? – Это был шёпот, тоскливый, бьющийся в огонии, угнетающий самого обитателя этой боли ещё больше , задающий реальные вопросы, что были у неё в голове, не давая ответа, и лишь убивая её.
И никто не слышал её в тот момент. И было поздно осозновать свою сущность, мельчайшую сущность одиночества и всех тех благ, уже недоступных для неё. Но не думала она в тот момент ни о каких благах, ни о боли. Странная штука начала происходить с её сознанием. И ни автору, ни дочери, ни Кириллу ни врачам, осматривающим её – уже не было ничего ясного. Были лишь догадки, предположения, гипотезы – море гипотез, и лишь маленький ручеёк диагнозов.
Ах, да – и слова:
- Она больна, очень. Парализованное тело, плюс… Сказывается возраст. Сами понимаете. Мы зделаем всё, что в наших силах.
Всё, что в наших силах. Сколько раз Кэйт слышала эту фразу при очередном осмотре первоклассных итальянских врачей, приезжали даже специалисты из России и из Штатов.
Нередко в такие минуты Кирилл приходил в бешенство, по какой-то странной, нелепой штуке, называемой эннерцией, душевная эннерция? Существует ли эта вещь вообще? Он чувствовал её боль, невиданную обиду и пытался защитить её. Скорее её, чем Джанет. Но Джанет защитить лишь от самой себя – представлялось ли это возможным?..
- Мне нужны первоклассные специалисты!
- Уверяю вас, крики здесь не помогут и вы…
- Я заплатил столько денег не ради этого, и я могу заплатить ещё больше, но вы, вашу мать, должны вылечить её!
И Кэйт вновь начинала плакать, обнимая его, она хотела уйти, это чувствовал сам Кирилл, но в такие минуты она сама чувствовала к нему безграничную любовь, вместе с боязнью, и не могла уйти от него. Он успокаивался. Но каждый раз это повторялось заного.
А Джанет тем временем тихо увядала, как роза без воды – с истекающим сроком времени, тикающими часами, отсчитывающими долговечные секунды. И не было в те дни в её комнате даже хмурой лампочик, тускло ласкающей комнату, стены и потолок.
Наступила весна. Свадьба всё откладывалась. И никто из них в этом союзе не мог объясниться друг с другом до конца, даже осозновая саму проблему, что с этим делать , ничего не поделать?
Они не унывали. Хотя сейчас трудно даже приблизиться к смыслу слова уныние. Всё это было в прошлом. Сейчас было нечто менее заметное для всех окружающих, может, для них самих но нечто гораздо худшее, чем уныние. Что-то умирало в них.
- Мы умираем.
Эта фраза казалось бы действительно была произнесена вслух, из уст Кэйт, Кирилла. Никто из них самих не догадывался, не придавал значения, не думал об этом в таком ключе.
Ещё одно бесчисленное утро, ранняя весна:
- Как спалось, Джанет? Будете завтракать? Катя приготовила шикарные блинчики, - казалось бы, он действительно был в хорошем настроении.
- Не хочется, - еле выговорила она.
- Ну, что вы, вам нужно поесть, просто пальчики оближешь, доктор сказал, не будете есть – не выздоровеете.
- Тогда я точно не выздоровею.
Эта фраза на мгновение ввела Кирилла в ступор, но он сам не стал копаться в смысле этой фразы ещё глубже, сам того не осозновая, что есть тот смысл, иной, необъяснимый.
- Вот поэтому вам и нужно есть, - сказал он, он улыбаясь, - Сейчас приду, принесу вам блинчики и прохладный чай со сливками, как вы любите.
- Я встретила его. Не знаю, каким он был по счёту…
- Что? – На автомате переспросил Кирилл, перебив Джанет, и только после он понял, что уже не хочет идти за блинчиками, ей они не нужны. Ей нужна история. Или как вернее сказать, исповедь?
- … Я влюбилась в него. Как и в других. Он работал архитектором. Ты знаешь, тоже романтик, такой романтик, любил смотреть на крышах небоскрёбов на звёздное небо, бесчисленные звёзды, как он их называл – крапинки судьбы. Он любил Россию, я помню этот его патриотизм очень отчётливо. Но ещё больше он любил небоскрёбы и поэтому решил строить звёзды сам. Переехав на временную работу в Штаты, с уверенностью, что после вернётся назад и продолжит работу. В Штаты тогда было трудно перебраться, возможно, труднее чем сейчас, хотя это не важно. Совсем не суть. Я влюбилась в него. Даже не знаю, скорее даже в его любовь к звёздам, к вершинам. Для меня он был чем-то неосязаемым, божественным, возвышенным и таким милым. Гляда на него, я сразу представляла звёзды. Представляешь? Представляла звёздное небо, это было прекрасное ощущение, словно в тебя засунули какое-то напоминание о человеке, как о чём-то прекрасном, словно я летала в космос вместе с ним и это навсегда отпечатолось в моей памяти. Всё изменилось, - она продолжала говорить с присущей ей резкостью и необычностью её событий, именно это и называлось трагедией, её жизнь, - В одночасьей. Мой парень сбил ребёнка. Подрабатывал водилой, чтобы заработать на свой проект хоть немного денег. Я могла ему их дать, к тому времени у меня были уже наследства, никто о них не знал… Но он знал. И ничего мне не сказал, когда я однажды предложила ему – ушёл от разговора. Подрабатывал водилой в тайне от меня. Сбил этого несчастного мальчишку. Сбил маленького мальчика! Я не виню его. Но в сложившейся ситуации, видит Бог, я не представляю, кого мне винить. И знаешь что? Проще всего винить себя во всём произошедшем. Он стал плакать. Очень часто, каждый день, не как женщина или ребёнок. Странно… Так странно всё это распределять, рассказывая эту историю спустя столько лет… Просто он мог в любой момент вспомнить этого ребёнка и на его глазах появлялись слёзы, а затем всё его лицо превращалось в уже знакомую мне гримассу боли. В такие минуты я должна была сама мучиться, может, плакать. Но я ничего не чувствовала. Моя любовь начинала остывать к нему. Творилось что-то невыразимое. Я хотела убить себя, чтобы окончательно не разлюбить его, ведь какая-то часть меня безумно любила его, - Безумно, она повторила это, очень громко, так, что немногочисленная слюна вырвалась у неё изо рта, - Его решили отправить в Россию. Я не знала, что чувствую к нему, просто решилась ехать. Собрала все свои вещи, многое раздала на благотворительность, счёт был готов перевестись на российский банк в любую минуту. В последний момент он отказал мне. Сказал, что любит свою родину и хочет понести наказание именно там. Знаешь, что меня больше всего поразило в ту минуту?.. Конфликт с властями вроде бы был улажен ,знаю, это не очень хорошо.. Но он ведь был неплохой малый, правда, очень хороший человек. Он сказал, что будет сидеть. Весь срок, по закону. И любит свою родину. Но затем он сказал ещё кое-что. Что он не может без небоскрёбов и звёзд. Я думала над тем, что он имел ввиду, остаться в этой стране?.. Сбежать, спрятаться?, - Джанет глубоко вздохнула, попыталась, и по всей комнате в тишине послышался свист её хрипящих, как струна лёгких, - Он вышел,взял покурить и вышел. А затем мне позвонили и спросили где я. Сказала копам – я дома. Так оно и был. К нашему обоюдному удивлению оказалось, что он уже мёртв. Моя любовь мертва, прямо с крыши небоскрёба, где я жила. И в тот момент ещё одна часть меня умерла. Я уже не знала, что со мной творится на самом деле и как я должна поступать, что должна чувствовать и что я чувствую на самом деле, по отношению к нему, ко всей этой трагедии. Что называлось уже просто инцидентом.
Инцидент исчерпан.
Эти слова она произнесла уже очень тихо, когда через десять минут после оконания рассказа Кирилл ушёл в свою комнату и заперся там до вечера. Кэйт, тоже пребывавшая в это утро в хорошем настроении, осталось лишь недоумевать, почему всё так произошло. Но блинчики она всё же занесла и сама Джанет их всё-таки съела.
- Что случилось? – разгор происходил вечером.
- О чём ты?
- Почему ты полдня сидел в своей комнате? Всё ведь было хорошо? Ты чем-то занимался?
- Всё хорошо, просто не думай об этом.
-Я не могу не думать об этом. Скажи ,пожалуйста, прошу тебя – что-нибудь произошло?
И Кирилл, казалось бы, сдался, повернувшись к Кэйт лицом:
- Скажи, у твоей матери было много мужчин?
- Что, но какое это имеет дело к тому, что…
- Просто ответь, - он прислонил палец к её губам, а её руку к своему сердцу.
- Мне очень больно, - сказала она и на глазах появились слёзы, - Я никогда не думала, что она настолько несчастна. Думала, что всю свою жизнь до этой болезни она была счастлива. Но в последнее время я начинаю думать, что ошибалась, что всё совсем не так, как я себе это представляла. Что всё гораздо хуже, глубже и ужаснее.
- Ты не права…
- Нет, я права! – Перебила она его, - Мы все гниём здесь заживо с ней, я не могу не злиться на неё, не могу, я люблю её и готова сама умереть, лишь бы не чувствовать этой боли!
- Успокойся, всё будет хорошо, - его голос тоже стал дрожать, ведь в какой-то степени он понимал, что она говорит правду.
- Боже, я так устала, Господь – свидетель, я так устала, Боже, так устала, - она повторяла эти слова, глядя то на потолок, то в окно и уже не понимала, кому она это говорит, - Я часто слышу его голос в последнее время, он говорит со мной, я слышу его высшую музыку, ту, что свыше но не вижу выхода, никакого, и не слышу, он просто не даёт мне совета, может, это и есть предначертанное?
- Успокойся, тебе нужно отдохнуть, выспаться, просто спи, завтра всё будет к лучшему.
- Будет? Не изменится, а будет. Ты в этом уверен? Всё это полнейшая чушь.
- Ты должна спать, просто засыпай, - какая-то часть его умирала и при этом разговоре, умирала частичка его любви к ней, частичка любви к жизни, частица его жизни.
Расцветало нечто необычное, весеннее и такое убийственное, всё в этом мире сейчас приобретало иные оттенки, осень всему тому виной:
- Что с ней случилось? – Она кричала, уже не спрашивала, утвердительно кричала, врываясь в комнату.
- У неё случился удар. Доктора говорят, она не сможет говорить. Точнее, - слова давались ему с трудом, - Это трудно объяснить, теперь она практически не сможет говорить. С большим трудом и совсем немного. Но она жива, ты должна успокоиться. Должна!
И Кэйт успокоилась, наверное, успокоилась и сама не заметила, как в её руке оказался нож. Что могло произойти тогда, если бы она сделала это? Как повернулась бы её собственная судьба? Судьба Кирилла? Изменилось бы что-нибудь или всё осталось бы таким же предначертанным.
- Что ты делаешь? Зачем нож?
Его рука как-то по иннерции схватила Кэйт за плечо и не дала двигаться.
- Пусти! – именно эта фраза объяснила всё значение Катиных действий, в одну секунду.
- Что ты хочешь сделать? Нож? Ты с ума сошла?
- Я убью её! Она не должна мучиться! Не должна! Я больше не могу!
- Успокойся! – Одним движением он выбил из её рук нож, а другой рукой дал её пощёчину, сильную мужскую оплеуху, - Ты должна успокоиться, нам всем тяжело.
И она разрыдалась, чего и следовало ожидать, горько расплакалась прямо у него на груди, а сам изнемождённый Кирилл уже не мог стоять на ногах и рухнул на колени. Так и провели они эти минуты, рыдая – оба, не осозновая всю ту боль и все те несчастия, что свалились на них, но понимая, что они очень устали, скорее – настолько они устали, насколько это было уже не возможно. Достигая критической точки.
Весна. Пора цвести и летать в облаках, что обычно и делают простые смертные, но сколько исключений из общего правила… Джанет стала говорить сама с собой, врачи не смогли ничего объяснить, списав всё на возраст и болезнь, один из них даже чуть не обмолвился про шизофрению, вовремя закрыв рукой рот, что смотрелось бы очень комично, если бы не было так грустно. После этой сцены шёки у Кэйт загорелись и уже не угасали своей нежной, почти девственной но такой жестокой нежно-разоватой белизной. Надо представить, какого было жить с такой матерью и услышать, пускай, и догадку о том, что её собственная мать болеет шизофренией. Или старческий маразм. Никому не захочется и думать о таком. Но никто не мог не заметить тех перемен, что произошли с Джанет.
- Флорист… Один из самых моих необычных мужчин был именно он, он обожал цветы, цветы стали его жизнью, а он моей. Частицей моей жизни…
Она говорила медленно и уже попросту сидя у себя в неосвещённой комнате, хотя оконный свет пробивался в комнату, она всё равно была тёмной, даже туманной, говорила всего лишь сама с собой, но по-прежнему вкладываю в это душу. Или то, что от неё осталось. Её голос стал совсем слабым и даже неузнаваемым , до такой степени он изменился, охрип и ослаб, поменял тембр, но те немного наивные, хотя и наученные горьким опытом, горячие интонации всё ещё сохранялись в её голосе. И было в этом что-то завораживающее и не для каждого.
Кэйт знала об этом, но ничего не говорила, возможно, не хотела думать об этом, ведь жизнь с матерью итак превратилось в довольно сложное дело, несмотря на достаток в семье и отсутствие болезней со стороны остального семейства.
Детей у них не было. Казалось бы, Кирилл должен был размышлять над этим, и кто знает, размышлял ли он, возможно, целыми днями только и думал об этом, но не разговаривал на эту тему с Кэйт, не заводил этого разговора, не было не единого намёка на этот очень важный, по сути – прекрасный момент в их жизни.
Он всё слушал её. Комната Кэйт располагалась на первом этаже и уже ничто не мешало ему прислониться к стене, возле слегка приоткрытого окна и вслушиваться в её уже немощный, но всё такой же родной и знакомый голос.
- Цветы, - одно слово для человека, целая жизнь для неё самой, - Он дарил мне их каждый день. Иногда он… Даже тратил по пять-шесть часов, придумывая безумные букеты и летая на свои собственные скопленные деньги в другие города, иногда очень далёкие… Всё, чтобы порадовать меня… Иногда я страдала. Страдала от его чувст. Даже не понимая, что именно чувствую к нему Я, - она сделала акцент на это слово и готова была раскашляться, но её здоровье не позволяло ей даже этого и ей осталось всего лишь беспомощно глотать воздух, которого в данный момент для неё не существовало, - В глубине души я любила его. Но однажды начала понимать, что-то не так… Что-то и в правду было не так. Со мной, с миром, со всем этим безумным миром и я не предполагала, даже не предполагала, что всё будет так… И я не задумывалась над тем, что будет со мной и с ним, с нами, что будет с нами, как с парой. Есть ли у нас будущее?.. А он всего лишь сказал. Эти цветы для тебя? Понимаешь? Джанет?! Эти цветы были для тебя и только для тебя! А кто же по-твоему заставил его разрезать себе чёртовые вены и умереть в твоей собственной ванне, оставив тебе прощальный букет на туалетном столике? Это был не прощальный букет… А самый прекрасный букет, что у меня был… И такого больше не будет, ведь это был смысл его жизни… Исполнив его… Он…
И она замолчала. Любому, кто бы находился в её комнате или рядом с ней, а это был Кирилл, показалось бы, что сама Джанет умерла. Но сам Кирилл тут же убедился в наличии пульса, она дышала, хоть и вяла, не было слышно даже храпа, старческого храпа – его просто не было. Поэтому могло создасться впечатление, что Джанет покинула нас, оставив эту историю так и не законченной. Или же это был логический конец?
Жизнь странная штука и чаще всего конец - бессмысленность. И только то. Все мысли близких, не статистика, а трагедия единиц, все их мысли устремлены лишь на то, чтобы найти достойное оправдание поступкам человека, лишившегося своей души, отошедшего в мир иной. И каждый миг своей жизни, своей жизни в тот момент, когда они только осознают, что произошло, они пытаются понять, преисполнить смыслом то, что произошло с близкими. Наконец, была ли их жизнь напрасной? И начинается самоубеждение, в котором никто никого не винит и в этом случае как никогда прав.
- Джанет? – Это было осеннее утро, и её собственный немощный голос отзывался эхом в её пустынной обители, - Кэйт?
Она звала именно Кэйт, все её мысли должны были обратиться именно к ней, ведь вся её жизнь изначально была обращена к ней и только к ней, но почему она позвала именно себя? Она, словно просыпаясь ото сна, желала убедиться в своей реальности,в том, что она существует на самом деле!
- Что мама? – Кэйт услышала зов с кухни и тут же пришла, - Как ты себя чувствуешь? – В последнее время она была холодна с матерью, уже очень давно, если выразиться конкретнее, и она сама это понимала, что доставляло её немало боли, но избавляло от ещё больших страданий.
- Наклонись, - только и смогла выговорить Джанет, словно сохраняя силы для для беседы.
Кэйт стояла секунды три, просто не двигалась, и лишь в последствии она будет вспоминать о том, насколько ужасен был её поступок, её отношение к матери в целом.
Джанет что-то прошептала любимой дочери. Казалось бы, в этот момент её разум был свободен, парил над воображаемым, но от этого не менее настоящим небом в предчувствии чего-то нового, освобождающего все грани дозволенного.
- Мама я…
- Просто сделай, - и на её лице появилась улыбка, впервые за долгое время, вялая, но искренняя улыбка, посмотрев на которую можно было легко предположить, насколько Джанет была красивой в свои годы.
У Кэйт была твёрдая рука. Но сердце её учащённо билось. Очень-очень сильно. Лицо с каждой секундой разгоралось всё больше и больше, пока не стало больно. Ручеё слёз омывал пылающие щёки.
Шприц был уже вколот Джанет в вену. Рука по-прежнему тверда, как никогда, а на лице слёзы необъяснимого чувства сожаления и печали, той, что уже не исчезнуть. Что будет в этом сердце навсегда.