На советском военно-морском флоте бездельников хватало. Клан политработников предполагал наличие огромного количества бездельников. Не все, конечно, являлись таковыми, потому что у некоторых из них были подчинённые.
На моём корабле было семь политработников. Из них – три заместителя командиров боевых частей, отмечу, что эти ребята были черной костью, пахали, т.к. личному составу боевой части они приходились прямыми начальниками и отвечали за них наряду со строевыми офицерами.
Самый большой бездельник на корабле – это пропагандист. Он занимался выдачей книг из корабельной библиотеки, подготовкой различных партийно-политических мероприятий и загружал матроса-художника (а такой воин всегда находился среди личного состава) рисованием плакатов типа «А ты подписался на «Правду?». Кстати, пропагандисты, с которыми я служил, со всеми офицерами жили дружно, потому что гадить строевым офицерам им, по должностным обязанностям, смысла не было. Один даже был моим хорошим товарищем, и на не всегда добродушные приколы со стороны офицеров о своем бездельничанье беззлобно отвечал: «Кто на что учился…»
Второй бездельник – освобождённый секретарь партийной организации, который отвечал за проведение партийных собраний и вообще-то, по должностным обязанностям, являлся карающим мечом революции – в случае проступка со стороны военного партийца должен был срамить, клеймить позором и карать нарушителя. Подчинённых у него не было, и он занимался только бумажными делами – партийной отчётностью. Партийные собрания проводились приблизительно раз в месяц, если не было никаких руководящих указаний или чрезвычайных происшествий, и вот за этот месяц партайгеноссе должен был представить руководству партийную документацию. Мне запомнились два секретаря. Первый имел русское имя и отчество, непонятную фамилию – то ли французскую, то ли чукотскую, а внешность его была довольно интересной. Однажды в одном из номеров журнала «Вокруг света» я увидел фотографию то ли вождя, то ли шамана папуасского племени людоедов. И обомлел… С фотографии на меня смотрел… секретарь нашей партийной организации. Да-да, я многим показывал этот снимок, и все находили неотличимое сходство между людоедом и политработником. Каюсь, я вырезал этот снимок, и ночью, крадучись, и, замирая от страха, пластилином прилепил его к двери каюты партайгеноссе. Кстати, жалоб со стороны офицеров на его зверства не было, думаю, отчасти из-за его косноязычия. Когда он говорил, трудно было что-то понять и один из его начальников даже при нас, строевых офицерах, грозно приказывал ему вынуть мужской половой орган изо рта. На смену людоеду, убывшему на повышение, пришёл другой секретарь, умный, компанейский, иногда ехидный, молодой старший лейтенант. Мы были приблизительно ровесниками, и у нас сложились довольно неплохие отношения. С первых же дней нашего общения он стал приставать ко мне, беспартийному, с требованием платить партийные взносы. На справедливый вопрос, на каком основании, тут же ответил вопросом:
– Ты с нами или против?
– А куда деваться? Других нет. С вами.
– А раз буревестник революции сказал: «Кто не с нами – тот против нас!», то ты просто обязан доказать, что ты с нами, и поэтому плати. Я, кстати, знаю одного мужика, который, будучи беспартийным, платит партийные взносы, потому что идейный.
– И принимают? – осведомился я.
– Сперва пытались не принимать, но он настоял, писал заявление…
– Нет, братец, до таких высот я ещё не дорос, ты веди среди меня разъяснительную работу, чтобы я рос над собой.
– Непременно. – пообещала ехидна, и тут же рассказала мне политический анекдот, от которого я пришёл в ужас:
– Висит в сельском клубе объявление: «Сегодня в 19.00 состоится лекция на тему «Четыре вида любви». Ну, народ, конечно, валом повалил. Выходит лектор: «Товарищи! Тема нашей лекции вам известна. Первый вид любви – мужчина с женщиной, вы все его знаете, на нём мы останавливаться не будем. Второй вид любви – мужчина с мужчиной. Этот вид любви проповедуют страны загнивающего империализма, у нас он карается законом, на нём мы также останавливаться не будем. Не будем мы останавливаться и на третьем виде любви – женщина с женщиной, который также проповедуют страны загнивающего империализма, у нас он тоже карается законом. А вот четвёртый вид любви – любовь советского народа к нашей родной Коммунистической партии, и на нём, дорогие товарищи, мы и остановимся!»
– А если я тебя заложу? – Я заскучал. Мне было не смешно.
– Беспартийному не поверят! Ты у меня теперь под колпаком! Это я в любой момент могу сказать, что этот анекдот мне рассказал ты! – торжествовал партайгеноссе, и я так и не понял, правду ли говорит иезуит или шутит, ибо был он типичным политработником. Вот так мы с ним и общались…
Секретарь комсомольской организации корабля – первичная должность для политработника, закончившего училище. У него работы чуть больше, чем у партийного секретаря, потому что комсомольские собрания проводятся и в масштабе корабля, и в боевой части, и везде он должен присутствовать и направлять. Кстати, эти две должности – выборные, и парадокс советской действительности в том, что теоретически на эти должности могут выбрать совершенно других людей, не политработников, и однажды на нашем корабле мои сокаютники посвятили меня в страшную тайну – собирались прокатить людоеда, но так и не прокатили – побоялись. «Кишка тонка!» – сокрушенно говорил мне мой товарищ по каюте, возглавлявший заговор. Ходили у нас по кораблю смутные слухи, что на каком-то из флотов был прецедент, и в парторги, а может быть, в комсомольцы, был избран человек из народа, но это, скорее всего, была легенда, «человечества сон золотой», так сказать.
Все перечисленные политработники имели дополнительные обязанности – они несли дежурство по кораблю. Очень редко встречались такие, которые в море исполняли обязанности вахтенного офицера.
А возглавлял всю эту капеллу Большой Зам, «комиссар в пыльном шлеме». Система его работы была такова, что он постоянно всем мешал, даже своим. Один из моих командиров ласково называл своего заместителя по политической части «Бездельник ты мой». Никаких дежурств или дополнительных обязанностей должность заместителя командира корабля по политической части не предполагала. Конечно, на партийных, строевых собраниях и судах чести Большой Зам был основной скрипкой и всегда вёл свою сольную партию, ничем не отличавшуюся от такой же сольной партии командира корабля.
Однажды наш корабль и еще один, тоже с Тихоокеанского флота, одновременно зашли с официальным дружественным визитом в Индию. Представьте, что вы постоянно находитесь в мытьевой русской бани, такая духота, и как там люди годами живут – ума не приложу. Визит этот был трехдневный, в середине октября, и средняя температура воздуха была никак не меньше тридцати пяти-сорока градусов Цельсия, к вечеру падала на два-три градуса. На корабле, слава Богу, работали холодильные установки, поэтому мы спасались от жары в чреве нашего железного дома. Как я уже говорил, визит был официальный, индийские делегации, состоящие, в основном, из офицеров, посещали нас, мы – их. Тогда я, увлекающийся в школе английским языком, волевым решением командира был назначен нештатным переводчиком, и как ни странно, справлялся, по-первости, правда, давал дрозда. Помимо меня был переводчиком ещё один корабельный офицер, но мы были нештатными, общались только с низовым звеном, официальным переводчиком был комсомолец с соседнего корабля, который, буду объективен, значительно превосходил нас обоих в познаниях языка загнивающего империализма. Офицеров индийского военно-морского флота в те поры было немного, может быть, человек, семьдесят, флот их был немногочислен, и видели мы только один старый советский корабль и такую же старенькую советскую дизельную подводную лодку. Офицеры, приходящие к нам, с жадностью слушали наши рассказы о корабле, само собой, мы говорили только то, что нам велели начальники, и не больше, инструктажи были серьёзными. Улицы города были полны экзотикой, слоны расхаживали по улицам, как у нас собаки, древние храмы с типично индийской архитектурой вызывали ощущение сказки. Сыграли мы даже в футбол с их сборной, как ни странно, матч закончился нулевой ничьей, хотя преимущество их было полным, но мы выстояли, что называется, на зубах, их игроки выразили восхищение нашей стойкостью, а после матча я, как и многие другие, не помнил, как добрался до раздевалки.
За день до окончания визита наше командование устроило прощальный вечер для индийских моряков и членов их семей. Мы знали, что на этом вечере будут выставлены значительные корабельные запасы водки и медицинского спирта, разбавленного в нужных «плепорциях» водой. За несколько часов до официально объявленной пьянки офицеров и мичманов, участвующих в ней, собрал командир. Там были также замполит и особист. После того, как командир, потрясая кулаками, пообещал расстрелять всех, взявших на грудь больше, чем смогут, но меньше, чем хотят, слово взял Большой Зам.
– Товарищи офицеры и мичманы! Вы будете представлять нашу великую Родину, и, дабы у дружественной нам страны не осталось осадка от встречи с особо упившимися, командование просит соразмерять имеющиеся силы с возможностями организма, а если кто-то переберёт, пусть тихо удалится. Со стороны политработников будет осуществляться контроль. Думаю, товарищ командир, что инцидентов удастся избежать.
Услышав это, подчинённые Большого Зама заскучали.
– За безделье надо платить! – шепнул мне мой сосед.
– Контроль будет осуществляться и с моей стороны. – негромко сказал особист, и некоторые поёжились.
Но настроение мгновенно поднялось, когда мы увидели столы, на которых стояли фужеры (не рюмки!), бутылки водки и бутылки без этикетки с разбавленным медицинским спиртом, бутылки с лимонадом и минералкой, а вот закуска представляла для русского взгляда жалкое зрелище – на подносе было с десяток бутербродов размером со спичечный коробок с несколькими зёрнышками чёрной либо красной икры и кусочками варёной и копчёной колбасы, в каждый из бутербродов была воткнута спичка для удобства. Столы были поставлены на кормовой площадке (юте), сверху на площадкой развёрнут тент, но всё равно было очень жарко и душно. Организация вечера была продумана, за каждым столом уже находился индийский офицер с женой, наших офицеров и мичманов было приблизительно десятка три, а столов столько же.
Я подошёл к одному из столов, увидел офицера лет сорока, поздоровался на английском, и он меня, как ни странно, понял. На жену его я поначалу не обратил внимания, был уже вечер, но когда она подошла поближе, я обомлел – удивительной красоты была женщина! Причём красота её не вызывала никаких греховных мыслей – точёные черты лица были совершенны, взгляд прям и ясен. Мне показалось, что она не сознаёт, каким чудом природы является. Я представился, они назвали свои имена, мы разговорились. Выяснилось, что он лейтенант военно-морских сил Индии, она сидит дома, ему сорок лет, ей тридцать два, у них двое детей, старшему восемнадцать, младшему четырнадцать, оба учатся в Англии, в престижнейших учебных заведениях; старший, по-моему, в Кембридже. У них здесь свой дом-вилла, в Дели тоже свой дом, в общем, ребята жили явно при коммунизме. Когда меня спросили, а где находится мой дом, я без зазрения совести соврал, что около Москвы, хотя я тогда был лейтенантом и не имел ни кола, ни двора. За державу стало обидно…
Я налил даме минералку по её желанию, разлил водку, причем, не обученный политесу, не плеснул на донышко, а налил почти полные фужеры и произнёс небольшой тост за дружбу между советским и индийским народами. Лейтенант пригубил, я сделал то же самое. За соседними столиками наши ребята стали сразу же вливать в себя по фужеру, и через пару тостов дошли до нужной кондиции. Закуска кончилась в одночасье, принесли ещё чуть-чуть бутербродов, но этого было явно мало. На пьянке присутствовал мичман из службы снабжения, он понял, чего от него хотят. В своем амбаре мичман обвязался вокруг талии несколькими плётками колбасы, затем подходил к пьющим русским, подмигивал и кивал глазами под стол. К тому времени этикет нашими ребятами уже не соблюдался, и поэтому, проглотив фужер водки, русский офицер бесстрашно нырял под стол, где мичман уже высовывал из шортов отросток колбасы, который воин, находящийся в это время под столом, либо отламывал, либо откусывал, и участники действа думали, что их никто не видит.
Но чека (особист корабля) не дремало. Подобно акуле, нападающей на жертву, он стал нарезать круги вокруг мичмана, круги сужались… Мичман был начеку, попытался скрыться, но все выходы были перекрыты бдительной стражей из командования и политработников, тогда краснофлотец попытался запрыгнуть на вертолётный ангар высотой около десяти метров, и ему не хватило самой малости… Тело быстренько унесли… Мичман был первым, затем конвейер по транспортировке тел заработал интенсивнее – кого-то просто брали под руку и препровождали в ближайший тамбур, где стояли назначенные для этого мероприятия офицеры, кого-то уносили, к некоторым подходил особист и что-то шептал на ухо, но важность момента понимали все и безропотно покидали благородное собрание. Места убывших заполняли другие, многие из которых в скором времени также уходили в никуда. В конце концов состав стабилизировался, остались практически непьющие, либо знающие меру, что на Руси считается Божьим даром. Из индийцев никто из строя не вышел, ни один из них фужера так и не осилил.
Командир скрипел зубами, Большой Зам гадко морщился…
Тем не менее праздник продолжался, каюсь, и я немного перебрал, но продолжал вести светскую беседу, лишь в конце вечера дал слабину – сказал лейтенанту, что его жена удивительно красива. Он улыбнулся и сказал: «I know». Вскоре ко мне подошёл особист, и я распрощался с лейтенантом и его женой, извинился, сказал, что у меня дела. Они понимающе улыбнулись…
В тамбуре я увидел нашего пропагандиста. К тому времени я перестал себя сдерживать, и начал говорить то, что думаю.
– Серёга, объясни мне, пожалуйста, почему я, лейтенант флота величайшей страны, которая держит весь мир в кулаке, имею только койку в каюте, а гражданин развивающейся страны, лейтенант флота, который и в море-то выходит раз в год, имеет в сто раз больше, чем я? Как это понимать, инженер душ человеческих?
– Не ори, услышат. Я тебе завтра объясню, сейчас мы с тобой в разных весовых категориях.
Он проводил меня до каюты, справедливо опасаясь, что я и другим буду задавать подобные вопросы. К стыду своему вспоминаю, что я этот вопрос хотел задать и Большому Заму. К счастью, в каюте Серёга дождался моего перехода в нирвану; ждать пришлось недолго – все-таки принял я на грудь прилично.
Утром последствий от пьянки не было никаких, что значит молодость! Но всё равно я был в неважном настроении, отчасти из-за того, что задавал глупые вопросы. И кому! Политработнику! Серёгу я знал как неплохого парня, но у политработников классовые интересы всегда были на первом месте. Конечно, я знал, что мне ничего не будет, но всё равно было неприятно. После подъёма флага мы с Серёгой зашли к нему в каюту.
– Больше никому не задавай таких вопросов, – начал Серёга, – в нашей стране подобные вопросы не задают.
– Как это? – поинтересовался я. – Мы живём в лучшей стране в мире.
– Ну, хватит петь. Я тебя никому закладывать не собираюсь, не прикидывайся дурачком.
Надо сказать, что тогда я искренне верил, что мы действительно живём в лучшей в мире стране, и поэтому очень удивился.
– Почему? Я ничуть не прикидываюсь. Просто мне многое непонятно.
– Если не прикидываешься, то ты либо шланг, либо умственный пролетарий.
И он тогда, в 1980 году, рассказал мне многое, о чём я услышал лишь спустя 7-8 лет. Рассказал о военно-промышленном комплексе, который практически съел нашу экономику, рассказал, что мировая система социализма в ближайшее время рухнет, потому что мы просто не сможем нести этот груз.
– Вот скажи, ты, к примеру, видел на просторах мирового океана какой-нибудь корабль, несущий флаг страны, входящей в социалистический лагерь?
– Нет, – честно сказал я, – ни разу.
– Вот тебе ответ на твой вопрос. Мы тянем воз за всех. Поэтому ты пока не имеешь ни кола, ни двора, но это всё у тебя будет, не в таких, конечно, объёмах, как у твоего лейтенанта, но квартиру ты всегда получишь, как и большинство советских людей – стандартную и стереотипную. А почему ты решил, что лейтенант всё это получил от государства?
– Да он сказал, что им очень хорошо платят.
– Но не настолько. Он наверняка принадлежит к касте воинов, так называемых кшатриев, это второй по значимости класс в Индии, кастовую систему здесь пока ещё не отменили.
– Да вроде пишут что отменили…
– Никогда не верь тому, что пишут.
– И даже докладу Генерального Секретаря? – съехидничал я.
– А вот на этот вопрос я тебе не отвечу, да хватит дурить, думай сам. Так вот, у этого мужика наверняка солидное наследство, поэтому он так и живёт. Вроде бы я ответил на твои вопросы?
– А почему его дети учатся в Англии?
– А потому, что страна его говорит на английском языке и не примыкает ни к какому лагерю. А в дальнейшем прежде, чем задать вопросы, тем более такие, думай. Я не собираюсь стучать на тебя, это было бы смешно, но это я так думаю.
Да, бездельник по должности, Серёга не был типичным политработником, он был нормальным человеком. Мне почему-то тогда подумалось, что не удержится он в этой стае волков, именуемой кланом политработников, но это была неосязаемая какая-то, почти неуловимая, мысль. Так вскоре и произошло. Через несколько лет он перешёл на другой корабль, а потом его сняли с должности и через какое-то время уволили. Говорили, что за вольнодумство.
Но не только среди политработников были бездельники. Много их было и среди строевых офицеров, хотя на фоне политработников они, конечно, не выделялись. На корабле строевой офицер – рабочая лошадь, а вот на берегу можно было расслабиться.
Первым человеком, которого я встретил, прибыв к новому месту службы на берегу, был начальник отдела кадров объединения.
– Здорово! – сказал похожий на лысого Урфина Джюса капитан второго ранга. – Заходи, не робей, это теперь твой дом. Дом хороший, хоть и полон бездельников.
– Это в каком смысле? – заинтересовался я.
– А в прямом. За всех приходится работать. Вот и ты со временем будешь таким же бездельником, как и твой начальник.
– Связисты никогда не были бездельниками. – несмело возразил я.
– Да нет, ты сперва не сможешь, у тебя должность, где будут насиловать в три дыры, ну, а потом ты к этому привыкнешь, расслабишься и будешь бездельничать.
Нарисовав сию перспективу, начальник отдела кадров перешёл к критике правительства и лично Генерального Секретаря, благо уже наступило время гласности и перестройки.
– Читал вчерашнюю прессу? Во м…к Горбачёв! Он думает, что, если он объявил перестройку, все сразу станут хорошими и работящими. Х… ему по всей морде!
Такого я ещё не слышал. Потом, познакомившись поближе с начальником отдела кадров, я усвоил, что он во всех разговорах, к месту и не к месту, вставлял наименование упомянутого органа. На корабле у нас к Горбачёву относились пока ещё с уважением, ведь это была весна 1986 года. Я с интересом приготовился слушать, но на столе у Урфина Джюса зазвонил телефон. Интересовались мной.
– Иди, тебя твой начальник ждёт. Бездельник твой начальник.
Впоследствии я часто заходил к Урфину Джюсу, чтобы поднять настроение, иногда задавал ему вопросы, и он тут же взмывал ввысь. Помнится, в начале девяностых у нас было повальное бедствие – угон самолётов в капстраны, в основном, в Швецию. Однажды мне было грустно, и я поднялся в кабинет затейника.
– Сергей Васильевич, а почему это у нас самолёты угоняют, с ума, что ли, посходили? – я намеренно прикидывался дурачком.
– Садись, салага! – Урфин Джюс стал набирать высоту. – Ни х.. ты не соображаешь, я тебе объясню. У них, особенно в Швеции, в тюрьмах условия содержания на порядок превосходят условия в санаториях нашего славного Центрального комитета партии. Ура!
– Эка вы завернули! Наверное, на порядок выше, чем в наших тюрьмах?
– Не-е-е-т, дружище, именно в санаториях ЦК! Он там сидит в отдельнейшей квартире, все удобства, телевизор, видеомагнитофон, прогулка по лужайке с зелёной травой и три раза в день ему бабу приводят!
– Ну, три раза в день вряд ли...
– Ну, раз в три дня, подумаешь, оговорился! В общем, он там сидит, ох…ает от безделья и пишет мемуары, где кается, то есть плотно перевоспитывается. А у нас? Не успел сесть, как его вы…али в ж…, а затем дали в руки лом и заставили долбить мерзлую скалу.
Урфина Джюса несло… Я хохотал, от былой грусти не осталось и следа. Ободренный заинтересованным слушателем, он продолжал.
– Намедни участвовал я в отборочной комиссии по призыву. Так вот, привезли к нам на Дальний Восток призывников из Грузии. Когда летели на самолёте, они подняли базар, велели лететь обратно в Грузию, ну им сказали, что повернули на обратный курс, а приземлились у нас. Когда выгрузились, грузины в аэропорту сели на цементный пол и объявили сидячую забастовку. Им сказали: «Х… с вами, сидите!», ну они и просидели два дня, а потом встали. Теперь у половины из них в ближайшее время х… поотваливаются. Перестройка, брат! Каждый выражает своё собственное мнение, и в этом ему широкая дорога!
– А хоть поднять ребят пытались, объясняли пагубность их поведения?
– Да врач постоянно их увещевал, говорил, чтобы хоть что-нибудь подложили под тощие зады, не помогло. Ну, а нам, строевым офицерам, по барабану, знаем, что встанут не сегодня, так завтра, это мы уже проходили.
– Да жалко ребят, несмышлёныши они ещё…
– А что поделаешь – армия!
В другой раз меня здорово напрягли политработники, они тогда ещё были в силе. И вот иду я по коридору, а навстречу мне Урфин Джюс.
– Ты чего это такой грустный?
– Да политрабочие достали, надавали кучу вводных, не знаю, как разгрести.
– А чего ты их на х… не посылаешь?
– Как это?
– А вот так. Подходит ко мне пропагандист и говорит: «Надо бы, Сергей Васильевич, политинформацию среди личного состава провести». А я ему говорю: «Иди на х…! У меня свои начальники есть!». Это же так просто!
Вот такие мы с ним вели разговоры. Надо сказать, что я практически никогда не видел его за работой. Рабочий день он начинал с того, что ходил по кабинетам, рассказывал последние новости, срамил Генсека, причём со временем его критика становилась острее, иногда принимал посетителей, продолжая срамить высшее руководство. Помощники у него были хорошие, документы готовили вовремя, он только ходил к начальству их подписывать. К обеду кабинеты были обойдены, новости рассказаны, и ему становилось скучно. С трудом досиживал он до конца рабочего дня, и, если попадался слушатель, он расцветал. Впоследствии его повысили, но и тут заместитель его был высочайшим профессионалом и выполнял всю работу. Его распорядок дня на новом месте службы не изменился, иногда, правда, обойдя до обеда кабинеты, он говорил своему заместителю: «Валера, пошёл я на х…?», заместитель отвечал: «Добро, Сергей Васильевич!» – и он тут же уходил домой. Что самое интересное, Урфин по-прежнему продолжал считать всех бездельниками и свято верил, что он самый загруженный человек.
Как-то раз мой начальник рассказал, что у них с Урфином Джюсом вышел спор о степени занятости боевых служб на корабле. Урфин служил на каком-то тральщике в должности командира минно-торпедной боевой части (БЧ-3), и на всех перекрёстках кричал, что служба в БЧ-3 не идет ни в какое сравнение со службой в других боевых частях. Мой начальник осмелился возразить.
– Что ты понимаешь! – завопил Урфин – На нашем корабле даже должности были совмещённые – командир БЧ-4 и начальник РТС, вы, кроме морзянки, ни х… не знаете!
– Послушай. – терпеливо сказал мой начальник. – Связь нужна всегда, и на берегу, и в море. Связисты отдыха не знают, как и механики. А у вас? Раз в месяц нужно выпустить торпеду, а если она застопорилась в торпедном аппарате, взять кувалду и хорошенько по нему стукнуть, а затем бодро доложить: «Торпеда вышла, замечаний нет!», ну ладно, на твоем тральщике в военное время вы ещё и мины вроде бы должны искать иногда. А что делаете в остальное время? Пассажиры вы!
– Сам ты пассажир! Торпеда – боевой снаряд, ради стрельбы торпедами и существуют корабли и лодки, вы на нас работаете!
– Не спорю. Совокупность действий всех боевых служб корабля направлена на выполнение боевой задачи. Ты, кстати, не забыл про БЧ-2 (ракетно-артиллерийская боевая часть), они ведь тоже иногда постреливают?
– Основная задача ложится на БЧ-3!
– Ты судишь по задачам, выполняемым тральщиком, а кроме этого, есть масса других кораблей. Не вырос ты, Серёга, из штанишек румына.
В терминологии того времени представителям каждой боевой части были присвоены определённые клички. Так, ракетчиков именовали рогатыми (на эмблеме две скрещённых пушки), минёров – румынами (рымы и мины), нас, связистов – стукачами (стучим азбуку Морзе на телеграфном ключе), механиков – маслопупами, химиков – дустами (здесь всё ясно). Не помню, как звались штурмана и представители других служб.
В общем, спор этот не привёл ни к чему, все остались при своём мнении. После этого Урфин, вспоминая в любом разговоре моего начальника, продолжал обзывать его бездельником практически после каждой фразы. А однажды, когда заместитель его просто не успел сделать какой-то документ, не очень важный, по причине своей колоссальной загруженности, он ему сказал: «Бездельник ты, Валера!». Но Валера был очень добродушным человеком. Он только улыбнулся…