На большой-большой планете существовала одна большая-большая страна. В этой большой стране находился большой-большой город. А посреди этого большого города располагался огромный такой завод.
Каждый день, с шести утра до восьми вечера, там кипела работа. Пока завод работал – в городе стоял неимоверный шум. Оконные стёкла в домах дребезжали, улицы застилал чёрный едкий дым, выхлопная труба завода ежеминутно выбрасывала наружу отходы производства.
Главой завода вот уже несколько десятков лет являлся Натан Илларионович Цегель. Не слишком честный, но и не больно наглый; не очень скромный, но и не шибко бессовестный; не совсем умный и самостоятельный, но и весьма не глупый. Был он сказочно богат, умеренно жесток, и в меру развратен. Имел в списке своих владений пару-тройку островов в дальних чужеземных краях, большой позолоченный вертолёт с самым мощным в мире пропеллером-навигатором, и скандальную известность в политическом мире.
Чувствовали люди, живущие в этом большом городе, что во многом обмануты они владельцем жизненно важного для их города огромного предприятия. Сами они несколько десятков лет назад безропотно и без задней мысли избрали Натана Илларионовича главой завода. Стоя на ступеньках неприступного величественного здания, Цегель, от нетерпения нервно теребя пёстрый галстук своего первого помощника, клятвенно обещал людям всегда-всегда приносить им только еду, деньги и счастье. Как дед Мороз. Люди одобрительно кивали головами, не восприняв всерьёз его слова про «всегда-всегда». А тем временем это самое «всегда-всегда» наступило на следующий же день, когда под текстом нового закона о пожизненном правлении правителя завода появилась подпись Натана Илларионовича, и городская печать в виде куриной лапы. И в тот же день такие же подпись и печать стояли под текстом ещё одного нового закона – закона о выведении формулы молодильных яблок.
Многое не устраивало жителей этого большого-большого города в главе завода. Но не смели они, а по правде сказать, - не хотели ничего менять. Свыклись они с предложенным им существованием: кормил их завод вполне исправно, а если ломалось в нём что-то, и людям приходилось есть домашних животных, затянув пояса, то люди считали это «боевым крещением»: если вдруг война – уже накоплен будет опыт выживания.
Несколько десятков лет притирались всё новые поколения людей к жизни, любезно предоставленной им Цегелем. Всё было более-менее тихо-мирно. Пока не решил взбунтоваться Иван Виссарионович Потатушкин.
Иван Виссарионович Потатушкин с рождения был иждивенцем. Его отец, Митяй Селянинович, работал на тёщу, колол дрова у неё во дворе, топил баню, и выгуливал её ручного хорька. Мать Ивана, Василиса *sexy lady* Шурупчик, была урождённой «чайлдфри», работала маникюршей в салоне «Кисо гламурнае-ухоженнае», и любила читать за чашкой коньяку по вечерам газету «Спид-инфо», после чего возбуждённо восклицала: «Ах, Митенька, душа моя! Как страшно жить!». Ивана Потатушкина она зачала по-пьяни с соседом афро-американцем Мумбаракой Кунни, лучшим другом, любовником, и собутыльником Митяя Селяниновича. За что Митяй Селянинович Мумбараку и убил нечаянно при очередной колке дров во дворе у тёщи. Смерть Мумбараки посчитали самоубийством, и похоронили его со всеми полагающимися почестями по всем христианским обычаям: пили, не просыхая, ровно 46 дней.
Жизнь Ивана Потатушкина была неторопливой и насыщенной событиями: рождение, становление, первые прыщи, школа, задержание за курение алоэ, школа, первый ребёнок от первой учительницы Настасьи Филипповны Рихтеншвайер, хламидиоз, задержание за облизывание лакмусовых бумажек в лаборантской кабинета химии, школа, первые стихи о несчастной любви к однокласснице Сонечке Залуповой, создание школьной музыкальной новаторской тролль-группы «Кирзачи», школа, повестка в армию, близнецы от Сонечки Залуповой, женитьба на Сонечке Залуповой, школа, развод с Сонечкой Залуповой, школа, задержание за распитие спиртных напитков в нетрезвом виде, задержание за незаконное хранение в одиночной камере металлических крышек от канализационных люков, второй период поэтического творчества в связи с разделённой любовью к 87-летней Бэлле Никитичне Рябчиковой, ПТУ им. Прораба Петровича НаБУЙченко, возвращение в качестве первой любовницы Сонечки Залуповой с тремя детьми от её пятого брака, болезненное расставание с Бэллой Никитичной, похороны Бэллы Никитичны, выпускной в ПТУ, работа на стройке колокольни храма ныне живущего и здравствующего, причисленного к лику святых Никонунтия 627-го, задержание за скупку краденых кирпичей со стройки колокольни храма Никонунтия 628-го, пьянки, первая крупная ссора с Сонечкой Залуповой, пьянки, петля Нестерова на парашюте в горах Таджикистана, безрезультатная охота на лося в джунглях по горящей путёвке, пьянки, гипс в подарок от Сонечки Залуповой и трёх её старших сыновей от пятого брака, триппер в подарок от третьей любовницы Зоюни-кисуни Спидозовой.
Однажды, во время очередной пьянки в кругу друзей, собутыльник Ивана Потатушкина, Анатолий Лыконевязов, сказал: «Доколе?!». И громко стукнул кулаком по столу. «Правильно! До Коли!», - хором отозвались друзья, и суматошно засобирались: стали заворачивать в скатерть бутылки и стаканы, чтобы продолжить пьянку у своего товарища Николая Гопченко. «Да нет, друзья!», - остановил их Анатолий. – «Я хотел сказать «До каких пор?!». Друзья расстроились, вернули скатерть на место, но стаканы не отдали. И молча, несколько даже вопросительно воззрились на Анатолия. Тот вошёл в раж и продолжил: «Доколе будет у нас в городе такая недостойная жизнь? Доколе будет такая незаслуженно маленькая зарплата? Доколе нам будут запрещать многожёнство и мужеложство? Доколе на заборах нельзя будет безнаказанно писать слово «БУЙ» и кидать использованные воздушные шарики мимо урн? Кто-то должен положить этому конец! И это будем мы!». Друзья согласно закивали и хором стали расстёгивать ширинки, чтобы положить этому конец. Но Анатолий снова их остановил. «И это будем МЫ!», - повторил он. – «Иван! Это будешь ты! Ты из нас самый умный, стройный и симпатичный!». «Да!», - скромно согласился Иван Потатушкин, ударил кулаком по столу, и взбунтовался. «Вот тебе каменюка, при правильном применении она окажется очень полезной. Иди и спаси мир!», - напутствовал Ивана Анатолий. «А ты? Пойдёшь с нами?», - спросил Потатушкин. При словах «с нами» друзья встревожено переглянулись. «Я буду сторожить скатерть до твоего возвращения», - краснея от смущения произнёс Анатолий. «Ты настоящий друг!», - похлопал его по плечу взбунтовавшийся донельзя Иван, и вышел с каменюкой вон, пройдя в дверь, даже не открыв её.
В тот день, когда взбунтовавшийся Иван Виссарионович Потатушкин воткнул в выхлопную трубу завода большую зловещую каменюку, случилось многое. Жизнь сначала остановилась. Умер от сердечного приступа Цегель Натан Илларионович на одном из своих островов, со словами «FECI AUOD POTUI, FACIANT MELIORA POTENTES!» (с лат. «Я сделал, что мог, кто может, пусть сделает лучше», - прим. авт.), застрелившись из винтовки. Люди обезумели от свалившихся на них счастья и свободы: начали писать на заборах слово «БУЙ», показывая язык полисменам, которые весело разбрасывали рядом с урнами использованные воздушные шарики; подвесили Никонунтия 629-го на колокольню его же храма за ногу, наглядно пропагандируя мужеложство прямо в стенах «святыни». ЗАГСы были переполнены мужчинами, тянущими за собой обозы дерущихся друг с другом своими паспортами, милых, утончённых дам.
В тот день случилось многое. Но самое главное случилось, когда, наконец, из-за закупоренной каменюкой выхлопной трубы в раздувшемся заводе что-то гулко хлопнуло. По стене поползла трещина, а из трещины стала вытекать карамель – ингредиент будущих молодильных яблок.
Ринулся к трещине обезумевший народ. Каждый хотел съесть больше карамели. Слабых затаптывали, не щадя. Затоптали в той толпе и Ивана Потатушкина, непризнанного героя, и флаг его с грозящим кулаком на багряном фоне ситца помяли.
Много жизней унёс тот день. Много разрушений принёс он городу.
А на одной из маленьких улиц этого большого города, в одном из маленьких-маленьких домов под кроватью сидел маленький мальчик шести лет. Он тихонько всхлипывал, изредка вытирая рукавом слёзы. В тот день он остался один в этом огромном-огромном мире. И впереди - только страшная неизвестность.
Его мама погибла в той самой толпе, когда пыталась добыть немного карамели для своего ребёнка. Его папа погиб в тот самый день на том самом треклятом заводе, где работал только потому, что нужно было хоть как-то прокормить семью.
Гулкий хлопок остался незамеченным для обезумевших людей. То был взрыв, произошедший в одном из цехов завода, и унесший жизни нескольких сотен его работников. Работников, которые ненавидели режим, насаждённый заводом, которые не были согласны с законами, изданными заводом, но которые знали, что не добиться ничего хорошего агрессией и силой. Обстоятельства вынудили их пойти работать на завод, чтобы было, что есть и где жить им и их детям.
Их смерть так и не была занесена в анналы истории этого большого города. Для города они - просто «какие-то там люди». Для огромного города, который избрал нового главу завода с перспективой на очередное его громкое свержение. В котором по сей день люди так и борются за уважение друг к другу, чистую настоящую любовь, честность в любых видах межличностных и внешнеполитических отношений, религиозность взглядов, и за дешёвую водку.
В большом городе большой страны на огромной планете, где безграмотные, эгоистичные Иваны Потатушкины с карамелью в головах, бьющие себя в грудь с криками «Я патриот!» стремятся жить по-человечески, всеми силами давя в себе последние песчинки этой самой человечности.
«Аминь», - произнесла Сонечка Залупова, закрыв книгу Козьмы Трутко «Люди, вашу мать, очнитесь!», и пошла красить свои пятисантиметровые наращенные ногти.