Глава 9
Мой Долорус
* * *
Раздался чистый и звучный голос королевского горна, и в ответ ему снова приветственно зашумело Британское войско. Обернувшись, я увидел летящие по ветру флаги над группой всадников, размашистой рысью спускающихся к нам с вершины холма, и короля, едущего впереди. Увидел его сильное лицо с крупными чертами, лицо воина и господина, и темные волосы с заметной проседью, и глубокие складки , пролегающие от длинного носа к седой коротко стриженной бороде, и выражение полета в блестящих зеленых глазах. Магия света и тепла, и силы, не нуждающейся в подтверждении, все еще была с ним, и заставляла людей радоваться и гордиться, и идти за ним, и верить ему. Эта вера, вероятно, была самой болезненной из всех моих потерь. Он подъехал совсем близко и обратился ко мне первому: «Галахад...», протянул мне руку, и я молча сжал ее в своей. Он притянул меня к себе, разворачивая свою лошадь, и крепко обнял меня. Я вцепился в его кожаный рукав и с легким удивлением понял, что не чувствую больше обычной досады. Выходит, я простил ему все. Такой сегодня день, простить даже тех, перед кем мы крепко виноваты.
* * *
Хардрис был со мной, и Ламорак. Обоим я вернул их слово, на что Хардрис, как всегда, ответил, что я ему не господин, и он волен идти куда и когда ему заблагорассудится, а если появилась у него причуда проехаться со мною в Гвинедд, то в моем позволении он не нуждается. Ламорак сказал, что клятва, данная всерьез, не может быть ни возвращена, ни взята назад, и я был рад их решению остаться со мной, и немного стыдился своей радости. Прочим воинам своего отряда кроме обычной добычи я пообещал землю. Каждому, кому наскучили переполненные бараки Каер-Мелота, кто хочет осесть со своей семьей, растить детей, платить мне дань и воевать по моему приказу, я пообещал кусок земли во владениях Долоруса, и немного тревожился о том смогу ли я исполнить это обещание. Особенно с учетом моих личных не слишком высоких шансов выжить.
Я хотел заехать к Вивиан попрощаться, но вспомнив ее последний холодный прием подавил это желание, сказав себе, что Стекляное Озеро совсем не по пути в Долорус, однако девушка, посланная Вивиан, догнала нас в дороге, и передала наилучшие пожелания моей госпожи, а так же пол-дюжины рубашек тонкого полотна и круглый щит. Щит был вмеру тяжелым, хорошо сработанным и обтянутым кожей с нарисованным на ней орлом Бенвика. Странность этих подарков объяснялась только возможной магией, вработанной в щит и в рубашки, и я обрадовался такой догадке. Я так и сказал Хардрису и Ламораку, поделившись с ними рубашками: магия Вивиан. Щит я, конечно, оставил себе. Мне нужна была магия. Мне нужна была любая помощь.
Всего пятьдесят три воина покинули Каер-Мелот, направляясь в Долорус, и по мере нашего приближения мы слышали все больше нехорошего о проклятом месте. Похищенные дети, замученные девушки и темные мистические ритуалы с человеческими жертвоприношениями на алтаре злобного божества по имени Ваал, насилия, убийства, целые деревни, выжженные дотла, нечеловеческая жестокость, все это сплеталось в чудовищную и невероятную паутину мистического ужаса, и с каждым утром, пересчитывая отряд, я боялся обнаружить первых дезертиров, но нас по-прежнему оставалось пятьдесят три. Мы продолжали путь, среди пологих гор и крутых холмов, и зеленых долин, расчерченных звонкими и чистыми ручьями, на север и на запад.
В двух днях пути от крепости, в небольшой деревне над горной рекой, где мы остановились на ночлег, произошло и вовсе непонятное. Мы купили там еды и подковали двух лошадей, и поговорили с местным кузнецом, и удивились, глядя на окружающий деревню прочный частокол и некое подобие сторожевой башни, возвышающейся на краю деревни. Среди всего прочего я спросил кузнеца нельзя ли нанять в деревне проводника. Я пообещал щедрую плату и дал слово, что проводнику, если таковой сыщется, ни в каких боевых действиях участвовать не придется и даже не будет нужды приближаться к крепости на опасное расстояние, и кузнец с некоторым колебанием пообещал расспросить. Дорогу к крепости мы знали, но я все же надеялся получить от местного человека хоть какие-то сведения, которые могли бы мне помочь в штурме зловещего места. Но я видел в лицах людей, в темных хатах, в частоколе и башне, в глухой тишине и отсутствии детей во дворах всего одно чувство: старый и горький страх, въевшийся в кожу, как черный дым, неумолимый, никогда не прекращающийся. Мне было жаль этих людей, и на их помощь я не рассчитывал. Каково же было мое удивление, когда утром рядом с нашими запряженными и готовыми в путь лошадьми, я увидел с два десятка людей, разного возраста и стати, одетых в кожу и в мех, вооруженных вилами и дубинами, и рогатинами. Кузнец пояснил ситуацию:
- Вот, люди, пойдут с вами на крепость. Еды вам собрали, денег не надо, если возьмете крепость тогда и рассчитаемся. Послали по деревням, вчера с вечера, так что жди подкрепления.
Во главе добровольцев стоял немолодой воин, воооруженный длинной пикой.
- Мы замедлим тебя, господин, - обратился он ко мне и я ответил:
- Ничего, мы не спешим.
Воин счел нужным сообщить мне кое-что еще:
- Я воевал против короля Артура на Черной Реке.
- Тебе повезло остаться в живых, воин. На Черной Реке трусов не было, - ответил я с уважением, и воин принял мой комплимент с вежливым поклоном. Звали его Амр.
В седующие два дня мы спустились в плоскую и зеленую равнину, со всех сторон окруженную горами. Мы шли по земле испоганенной и неухоженной. Заброшенные поля заростали бурьяном и кустарником, покинутые деревни сравнивались с землей, и все чаще попадались приметы другого сорта: распятый на кресте монах в рясе, пять тел, насаженных на колья уже давно, два из них совсем небольшие, жуткого вида истукан у дороги, облитый чем-то черным. У этого истукана я остановился и, поняв ужас моих людей, произнес небольшую и вдохновенную речь, бессовестно соврав моим спутникам о бесценном талисмане, полученном мною от владычицы Вивиан и безмерно преувеличив мои собственные магические способности. После этого я сжег истукан, немало удивленный как дружно и весело разгорелось пламя и признав это хорошим знаком. Я показал всем свой щит, присланный Вивиан, с уверением, что он призван защитить нас всех не от пики и не от меча, но от древнего зла, притаившегося в ночи. Люди поверили мне и повеселели, пики и меча в тот день не боялся никто, но я надеялся, что и в бою подарок Вивиан окажется полезным. Во всех ужасах, окружающих Долорус, я не видел магии. Видел я в них безнаказанную жестокость темного нездорового рассудка, также видел и зло, но обычное, человеческое, получающее удовольствие от страдания других, вполне земного характера, хотя и несовсем обыденного. И еще я думал, что если мне удастся искоренить источник такого темного и больного зла, то значит жизнь моя не прошла понапрасну и, возможно, я сделаю что-то, способное искупить мою вину и уравновесить мои печальные насовершенства. А мы все приближались к крепости, и отряд наш увеличивался, и все новые люди, вооруженные чем попало, догоняли нас по дороге, шли наперерез через заросшие поля, поджидали нас у обочины, и когда, достигнув замка, мы стали лагерем, я насчитал сто четырнадцать человек. Ни один из покинувших Каер-Мелот не пропал в пути.
На этом хорошие новости закончились.
Во-первых, замок Долорус оказался старинной римской крепостью, выстроенной из камня, с деревянной галереей над стенами и огромными коваными железом воротами. Во-вторых, располагался замок удивительно неудачно для любого, решившегося его штурмовать, разместившись на плоской и просторной вершине крутого холма, а вернее даже утеса, будто рукой гиганта поставленного посреди широкой и зеленой равнины. Все это я знал и раньше, от местных жителей и от дезертиров в Каер-Мелоте, но одно дело слышать о неприступной крепости и совсем другое – глядеть на немыслимо высокие каменные стены, на отвесные блестящие скалы утеса, на узкую дорогу, ведущую к воротам. Человек разумный покрутился бы у крепости пол-дня, после чего забрал бы своих людей в поисках добычи полегче. Нет, человек разумный не оказался бы у этих стен, теряя время и выставляя себя на всеобщее посмешище. Но дело в том, что я никогда не считал себя человеком разумным, так далеко мое честолюбие не простиралось.
Мы стали лагерем, и я велел моим неожиданным соратникам поставить вокруг лагеря частокол и натаскать побольше дров. Я ожидал ночной атаки или вылазки, подобной учиняемым мною под осажденным Ростом, и пол-войска стояло у меня в карауле в ту ночь.
Сам я отправился на разведку.
Огонь горел на стенах, выходящих к воротам, и я взял с пол-дюжины лучников и подвел их поближе к крепости под прикрытием такого же количества воинов со щитами, и велел им посылать стрелы в каждого, кто появится на стенах. Сам я призвал к себе все возможные чары и обошел крепость с запада, где стены утеса казались особенно отвесными и колючие кусты подходили к скалам. С той стороны замок тоже охраняли, но не так внимательно, как на подступе к воротам, и мне удалось пройти проклятые кусты почти бесшумно и достичь холодной и скользкой стены. Камень оказался влажным и это меня обрадовало, если вода сочилась по скале, значит на ее пути образовывались трешины, уступы, неровности, вполне подходящие для того, кто может бегать по воде. Или взбираться по стене в окно королевы.
Я призвал к себе образ Вивиан и начал подъем. Первые шаги были очень трудными. Я старался не думать о том, как я буду спускаться. Я сказал Ламораку: если я не вернусь, немедленно уводить отряд обратно в Каер-Мелот. Под моей рукой зашуршало покинутое птичье гнездо, сухое и хрупкое. Я заставил Ламорака поклястся мне на мече, что он не ослушается моего приказа. И не вернется за мной. Хардрис не обещал мне ничего. Сам я был полон решимости. Мой Долорус. Земля, которую я сделаю своей или останусь в ней навсегда. Мой крест, моя плаха или моя награда.
Поднимался я мучительно медленно, и стал уже думать, что ничего не получится, и утро застанет меня на стене, всем заметным и совершенно беспомощным, или же я выбъюсь из сил и сорвусь в пропасть, и с этими печальными мыслями я достиг вершины утеса и оказался на узком, в два локтя шириной карнизе между краем площадки и крепким деревянным частоколом. Высоту частокола я определил в два роста и потратил некоторое время вслушиваясь и приглядываясь к стенам, но все было тихо и я решился и набросил кожаную веревку с петлей на конце на верхушку одного из бревен и вскарабкался по ней на галерею. Там я смотал веревку и спрыгнул во двор, так никого и не встретив. Медленно и бесшумно я двинулся вперед.
Устройство крепости поразило меня. Укрепления состояли из тройного кольца стен, каждое из которого стояло выше предыдущего. В каждой из этих стен были проделаны ворота в местах друг с другом не совпадающих. Даже взяв массивные внешние ворота нам пришлось бы двигаться ко внутренним между двумя рядами стен, с которых защитники крепости могли бы забрасывать нас пиками и стрелами и камнями, и немногим из нас удалось бы даже добраться до вторых ворот. А были еще и третьи ворота, возле которых я едва не попался, наткнувшись на стражника, стоявшего на стене в полной темноте, и спасло меня только то, что служивый мирно дремал, уверенный в никчемности своего поста и утомленный однообразием обязанностей. А за третьей стеной стоял собственно сам замок, каменная глыба, нагромождение высоких башен, соединенных каменными и деревянными стенами. Прячась в тени под галереей я обошел его кругом, еще раз поразившись величине крепости и ее очевидной неприступности. Одна из дверей замка отворилась, и двое вышли во двор, и факел дрожал над ними, и свет оражался от железа их оружия. Они пошли по двору, удаляясь от меня, и скрылись за углом башни, когда над замком взорвался тонкий, отчаянный крик, вопль такого ужаса, и безумия, и муки, что я окаменел и перестал дышать, уставившись прямо перед собой невидящими глазами. Лишь однажды в жизни мне было так же страшно.
Именно этот крик заставил меня принять решение – уйти из Долоруса как можно быстрее и как можно дальше, и забыть о кошмарном месте, и никогда о нем не вспоминать.
Наверное, мне просто повезло выбраться из крепости незамеченным и невредимым. В своем ужасе и в желании поскорее оставить проклятую крепость я был не в состоянии поддерживать какую-либо магию, даже самую простую. Я опомнился лишь на нижней, самой трудной части стены, осознав, что начал спуск в другом месте, и гладкая, как зеркало, поверхность скалы остановила мое продвижение, и некуда мне было ступить, и не за что держаться. Ночь померкла и полиняла, и темнота сменилась серым мраком наступающего утра, и чуть в стороне я заметил кривую небольшую сосну, вросшую в камень утеса. Мои колени противно дрожали, и пальцы все чаще соскальзывали с каменных уступов, но все же я добрался до сосны, и перевел дух, и размотал свою веревку, и обвязал ее вокруг шершавого ствола. Конец веревки повис на высоте чуть большей человеческого роста, и я легко спрыгнул на землю, и в неярком утреннем свете нашел едва заметную тропинку через кусты, проделанную мною прошлым вечером.
Я вернулся в лагерь совершенно убитым и едва живым от усталости, и, не отвечая на взволнованные речи Ламорака, спрятался в своем шатре и, свернувшись в клубок, натянул одеяло на голову. Сон навалился на меня, как удушливая волна, как беспамятство.
Я увидел Вивиан и неподвижную поверхность Стекляного Озера, и отажающуюся в воде бледную ущербную луну, но мир волшебного озера не овладел мною еще и, дрожа от горькой обиды, я обратился к Вивиан:
- Надеюсь, ты довольна, госпожа! Я выучил и страх, и смирение, твой урок удался на славу!
Это было несправедливо, в моем положении ее вины не было, но мне было не до справедливости.
Она взглянула на меня, и смех переливался в ее темных глазах и в низком голосе:
- Это скулит битый плетью щенок или говорит славный воин Галахад? Что случилось? Сколько у тебя убитых, раненых? Ты отказываешься от боя, еще до его начала!
Мне нечего было возразить ей и она продолжала:
- Это Долорус. Твоя земля, твоя слава. Люди, пришедшие к тебе, это знают. Ты подарил им надежду. Теперь ты должен дать им жизнь. И ты это сделаешь. Ты истребишь зло мечом и огнем, и дашь жизнь земле, затаившейся от ужаса, и твоя госпожа посадит розы на земле, залитой кровью и слезами, и ты будешь счастлив здесь, как никто и никогда не был счастлив, как тебе и не снилось!
Я молчал и голос Вивиан стал жестким и мрачным:
- Ты должен знать с чем ты воюешь. Смотри!
Темная поверхность озера задрожала, пошла кругами, будто что-то большое и грозное поднималось со дна, и я увидел поземелье и неровный свет огня, и темноволосого воина, с глазами, горящими мрачным огнем неутолимой страсти, и человека, стоявшего перед ним на коленях...
Я увидел многое, слишком многое. Я пытался закрыть глаза, отвернуться, уйти с берега озера, но Вивиан была неумолима и крепко держала меня в цепях ее видения, ставшего частью моего сознания, и я бился в ее когтях и видел то, чего не должно было существовать в этом мире. Я видел зло и раньше. Я был Бичом Силурии, и видел мертвых и умирающих, ярость победителей в павших городах, и насилие, и страдание, и смерть. Но то, что я увидел в отражении подземелья Долоруса, было Злом другого измерения, невозможным среди людей и несовместимым с самой жизнью, и я кричал в отчаянии, и молил Вивиан отпустить меня, и слезы текли по моим щекам, когда Ламорак разбудил меня в моем шатре, поздним утром яркого и солнечного дня.
- Галахад... Вставай, принц. Там к тебе люди из замка.
- Хорошо, сейчас. Вели принести мне воды, умыться.
Я смыл слезы и сопли, умылся и переоделся, и вышел к поджидавшим меня всадникам.
- Всем спешиться, - велел я, глядя вдаль, и после недолгого колебания они послушались меня. Я не сдвинулся с места, и им пришлось подойти ко мне, и я узнал хозяина подземелья, идущего впереди. Я удивился его невзрачной наружности, бледному невыразительному лицу, намечающейся на макушке плеши, заметному брюшку, и понял, что страсть разгоралась в его глазах лишь при виде чужого страдания. Я увидел мертвую душу и больной рассудок, и неудержимое, нечеловеческое воображение и полное отсутствие страха. А вернее, отсутствие любых человеческих чувств, кроме разве что некоторого холодного любопытства к моей персоне.
- Кто ты и что тебе здесь надо? - спросил он неожиданно высоким и по-женски резким голосом.
- Я – принц Галахад. Мне нужен твой замок, твоя земля, твое серебро и твоя жизнь, Селиф, - ответил я просто и честно, откуда-то вспомнив его имя.
Селиф расхохотался визгливо и неестественно:
- Что, надоело быть Артуровой дворовой шавкой? Захотелось своего собственного замка?
Я пожал плечами: - Лучше, чем быть несчастным импотентом в своем собственном замке.
Он дернулся, как от удара, и знакомый мне огонь блеснул в его светлых глазах:
- Не вздумай удрать, Галахад. У меня на тебя большие планы. Я обещаю тебе долгую и насыщенную жизнь. В Долорусе тебе скучать не придется, - и с тем посольство отправилось восвояси. Я знал уже, что никуда не уйду. Мой Долорус. Моя земля, моя могила.
Я позвал в шатер Ламорака и Хардриса и Амра, сражавшегося на Черной Реке, и еще трех воинов из моего отряда по имени Кадфан, Морфант и Гвиду, и принес от костра уголь, которым начертил план крепости на изнанке овечьей шкуры. Три кольца стен, замок на вершине, трое ворот, хозяйственные постройки, я запомнил все. Нет, оказалось, что я забыл самое главное и Амр указал мне мою ошибку, ткнув в овечью шкуру крепким черным пальцем:
- Вот здесь, господин, колодец. Единственный в замке, между прочим.
Колодец располагался между наружной и средней стеной, как раз напротив средних ворот.
В тот же день я объявил приз – монету хорошего золота самому лучшему скалолазу. Желающих получить приз набралось двенадцать, а место для испытания их сноровки указал Амр – высокий почти отвесный кусок скалы невдалеке от крепости. Монету завоевал молодой и щуплый фермер, но из дюжины скалолазов я отобрал десятерых для участия в плане, уже родившемся в моем шатре и все еще обраставшем последними деталями. Ночью защитники крепости напали на наш лагерь, но караулы не спали и нам удалось перебить атакующих и обратить их в бегство, но, к сожалению, пленных мы не взяли. Той же ночью появился в лагере и весьма неожиданный гость – перебежчик из крепости, а вернее – беглянка, нестарая еще женщина с изнеможденным бледным лицом, в разорванной перепачканной рубашке, слишком для нее короткой. Я дал ей свой плаш и усадил к костру, и велел принести ей еду, на которую она накинулась со звериной жадностью. Пока она ела я рассматривал ее и видел синяки на худых жилистых руках, ссадины на лице, разбитую нижнюю губу и затравленное выражение заостренного скуластого лица, мусор в грязных спутанных волосах. И ложь. Еще не сказанную, но крепко засевшую в глубоко запавших глазах.
- Как ты выбралась из крепости?
- По подземному ходу, господин. Могу показать, - ее голос звучал безучасно, заученно.
- Куда ведет подземный ход?
- В винный погреб, прямо под замком. Могу показать, - снова послышался заученный ответ на заранее предугаданный вопрос.
- Почему? - спросил я, и она удивленно вскинула на меня глаза, и, чуть запнувшись, ответила:
- Они держат мою дочь. Ты не представляешь, господин, что делается в замке!, - теперь в ее голосе слышалось отчаяние.
Весь следующий день мы обсуждали детали нашего плана и это казалось мне опасным, потому что чем больше времени мы тратили на обсуждение, тем больше находили в нашем плане изъянов, тем менее вероятным казался нам благополучный исход. Мне хотелось раздвоиться, быть одновременно в двух местах, вести сразу два отряда. Не обладая такой полезной способностью я провел большую часть дня со скалолазами, объясняя им снова и снова:
- Через кусты есть тропинка, я вас подведу к самой стене. Там висит веревка, по которой можно подняться до сосны. Первый поднявшийся – Эмрис? – повесит еще одну веревку, для верности. От сосны нужно двигаться вправо, примерно десять шагов. Потом – вверх, там уже полегче. Наверху будет частокол, подождите пока поднимутся все. Скала со стены не видна, но карниз просматривается хорошо, будьте осторожны, ждите под самой стеной. Как перелезете частокол – прямо и направо, за угол, с левой стороны сарая, я видел там четыре бочки смолы. Подкатите к частоколу и подожжете. Эмрис и Гвиду, каждый из вас должен нести по две веревки и огниво, ясно? Так, дальше пойдет самое трудное. Как только частокол разгорится, бегите ко внешним воротам. Задача – перебить стражу и открыть ворота. Хардрис будет ждать пожара и поведет свой отряд на штурм. После этого он поведет всех к средним воротам. Я к тому времени уже открою внутренние, так что средние ворота будем атаковать с двух сторон.
Вивиан учила меня внушению и я, конечно, снова ее разочаровал. Тем не менее я воспользовался ее наукой, чтобы заставить избранный десяток поверить в успех их непосильной задачи. На самом деле я рассчитывал только на подожженный частокол, а ворота намеревался открыть сам, двигаясь сверху вниз и пользуясь пожаром как отвлекающим маневром. Оттого я отобрал себе лучших бойцов, оставив Хардриса с ополченцами, с их дубинами и рогатинами и с жаждой мести.
В темноте двадцать выбранных мною воинов в полном боевом вооружении собрались вокруг женщины из крепости, тоже одетой в мужскую одежду. Я крутился перед ними так и эдак, чтобы женщина заметила меня наверняка, потом незаметно отвел в сторону Ламорака, напоминавшего меня ростом и сложением.
- Скорее, надевай мой доспех и шлем! Будешь представлять меня. Помалкивай, да не лезь вперед.
Я пошел следом за ними, темной тенью в черной безлунной ночи, и непривычный доспех Ламорака больно впивался в ключицу. Вход в подземелье скрывался в небольшой пещере, где звонко капала со свода влага и шаги отзывались гулким эхом. В пещере воин, идущий вслед за женщиной, зажег факел и протиснулся вслед за ней в узкий и влажный ход, отряд последовал за ними, и я увидел самого себя, в своем римском шлеме и в тунике поверх золотого доспеха, важно выступающего во главе отряда.
Я помедлил немного, в полной темноте послушал падающую сверху воду, пытаясь почувствовать опасность, горькую ненависть смертельной ловушки, азартное нетерпение притаившегося в засаде охотника, но тьма оставалась безучастной, и звук падающей воды напоминал о лете, о последних тяжелых каплях теплого ливня, скатывающихся с соломенной крыши... Я отогнал сонное оцепенение и шагнул в каменный туннель.
Неровная узкая тропа сразу начала подъем, местами довольно крутой, и вскоре я услышал позади чуть слышный шорох, шум дальних и осторожных шагов. Я догнал идущих впереди и последовал за ними, держась все же на некотором расстоянии. Забитая и запуганная женщина вела нас в ловушку, но я, оставаясь невидимым, бесшумно пробираясь вслед за нею в темноте, надеялся на свою способность нарушить ее планы. «Только проведи нас в крепость, а там мы посморим кто кого...» - думал я бессвязно, а красный тусклый свет огня далекого факела дрожал на влажных камнях, и стены узкого туннеля сходились все ближе, и шаги за моей спиной становились все слышнее.
Я знал величину крепости и примерно представлял продвижение нашего отряда в утробе утеса, и стал уже немного тревожиться, когда отряд остановился и послышался голос женщины: «Вот, здесь лаз». Затем раздался тихий деревянный скрип, и отряд снова двинулся вперед, и я увидел отсвет факела в квадратном отверстии лаза, и скользнул в него последним, и сразу шагнул в сторону, скрываясь в глубокой тени. Мои глаза, достаточно привыкшие к темноте, различили узкий коридор, уходящий вправо, и тяжелые окованые железом створки распахнутой двери, куда женщина торопливо уводила моих воинов.
- Сюда, сюда, скорее! - раздался ее голос. Ее немыслимая выдержка была на исходе, и я почти сочувствовал ей.
Хлопнула тяжелая дверь, закрываясь за последним из моего отряда, заскрежетал засов, и трое незнакомых воинов появились в поле моего зрения, и глухо прозвучал женский крик за дверью.
Один из чужих воинов опустил крышку лаза и задвинул прочный деревяный брус в железные петли, и обратился к своему товарищу: «Иди доложи!», и тот исчез за поворотом длинного коридора.
Я заколол обоих стражников. Второй, увидев меня, оторопел от ужаса, первый меня не видел и испугаться не успел. Я отодвинул засов и распахнул дверь, и едва успел отшатнуться от удара, направленного мне в грудь.
- Ох, принц! - испуганно ахнул Ламорак, отводя клинок, и я бросил: -Ничего, давай скорее! Открой лаз! Мы подняли крышку лаза и впустили в подвал еще десяток наших воинов, последовавших за нами в подземный ход. На случай, если засада ждала бы нас под землей, мне захотелось приготовить нашим врагам сюрприз в виде десятка дамнонцев, готовых ударить их в спину.
- Что там? - спросил я, кивнув в направлении только что открытой мною комнаты.
- Винный погреб.
- Разбейте все бочки, - велел я, еще не зная для чего, действуя по наитию, и запахло хмельным, и кто-то с сожалением присвистнул: «Сколько добра пропадает!» и все засмеялись, и я засмеялся тоже.
Пока что нам везло, и боги помогали нам и, может быть, помогала Вивиан. Мы выбрались из подвала, ступая по пахучей винной реке, стекающей в подземный ход, и, оказавшись во дворе замка, двинулись ко внутренним воротам, и было нас около трех десятков, лучших воинов Дамнонии, разрезавших тьму молниями клинков, и враг у ворот не успел опомниться, и не знал откуда пришла к ним смерть, выступившая из темноты. А у западной стены разгорался пожар и ревел рог, и я оставил с десяток людей под командованием Кадфана охранять наши вновь захваченные ворота, и повел остальной отряд к средней стене, туда, где огонь отражался в стали клинков и шлемов защитников крепости.
Именно там, у средней стены, перед вторыми воротами, разгорелся самый жаркий бой. Нас было мало, но наша атака застала врага врасплох, и силы защитников крепости были разделены, и мы сражались с яростью и с горячей хмельной радостью, и имя Фэйр срывалось с моих губ и, раненый, я не чувствовал боли и не знал усталости. Мой Долорус! Мой!
Вторые ворота были атакованы сразу с двух сторон и пали под натиском обнаженной дамнонской отваги, и мы соединились с поредевшим отрядом Хардриса, и обняли друг друга, поздравляя себя с победой, немыслимой, невозможной, и оттого вдвойне радостной. Все еще празднуя победу, мы двинулись ко внутренним воротам.
Мы нашли ворота закрытыми.
С внутренней стены в нас полетели стрелы и пики, и многие достигали цели, и я поспешно отвел остатки отряда под прикрытие невысоких деревянных строений.
Между тем наступило утро, и пожар, уничтоживший частокол, добрался до каменной кладки, и там задохнулся и черный дым плыл в сером небе, и я взглянул на своих воинов и насчитал их всего около пятидесяти. Наш штурм стоил нам половины войска и, практически, не дал результата. Хмель битвы уходил, сменяясь усталостью, и болью полученных ран, и горьким осознанием победы, больше похожей на поражение.
Я приказал уничтожить средние ворота и отступить к колодцу. Там мы начали возводить свои собственные укрепления, призванные защитить нас от атаки со стен. Туда, к колодцу, отгороженному неловкой баррикадой из сваленных бревен и остатков ворот мы перенесли наш лагерь, и зажгли костры, и стали готовить еду и перевязывать раненых. У меня оказалось рассеченным правое плечо, ближе к шее, прямо над дрянным Ламораковым доспехом, и я не хотел, чтобы люди, и без того павшие духом, знали о моем ранении, и думал о том смогу ли я поднять свой меч, а стены проклятой крепости дрожали над нами в дымном мареве.
- Как тебе удалось взять Долорус? - приставал ко мне бард по имени Анеин и я отвечал ему смеясь:
- С большим трудом.
Я говорил о Долорусе с Артуром и с Гаретом, с Агравейном и с Каем, с женщинами и с мужчинами, с господами и со слугами, и каждый из них слышал разную историю, в зависимости от моего настроения и характера моего собеседника, потому что в падении Долоруса было все. Горькая досада человека, ввязавшегося в безнадежное и смертельно опасное дело. Твердая решимость и несгибаемая воля воинов и мужчин. Опасное отчаяние гибнущего от жажды гарнизона. Погребальные костры и молитвы. Черная ненависть Долорусских крестьян, и боль, и кровь, и бесконечные атаки. У нас не было сил штурмовать стены, а защитники крепости не могли снять осаду, и никто уже не помнил сколько времени провели мы под стенами неприступной твердыни. Я слышал как мой клятвенник Морфант уверенно сказал окужавшим его фермерам: «Мы отсюда никуда не уйдем», и стал про себя повторять эту фразу, как девиз. Взбешенный Селиф попытался от меня откупиться и был послан к лешему. Я решил обратиться за помощью к Артуру и передумал, постыдившись. Мы прятались от лучников за невысоким частоколом, и ловили посланных за водой, и отражали атаки, и ждали последнего боя. Отступать мы не собирались, а враг наш не думал сдаваться.
В ночь перед падением Долоруса я не спал, ходил по лагерю, стоял с караулами, сидел в бывшей кухне, мерно стучал головой в глухую деревянную стену, пытаясь хоть немного отвлечься от боли, обжигающей мое плечо и шею, и потому я был одним из первых, встретивших врагов за нашими новыми укреплениями. Их атака была отчаянной и яростной, и бились они насмерть, но нас было больше и бревенчатая стена закрывала нас от лучников, и вскоре стало понятно, что бешенный натиск долорусского гарнизона был не более, чем отвлекающим маневром. Другой отряд попытался пробиться к колодцу, но был остановлен и уничтожен.
И тогда в бой пошли все.
Лучники больше не стояли на стенах, и внутренние ворота раскрылись, выпуская отряд в несколько десятков воинов, и Селиф, неожиданно блистательный в великолепном черного металла доспехе, бежал впереди и огонь пылал в его глазах.
Мы встретили их атаку сомкнутыми щитами и сталью, и яростью, а за нашими спинами стояли люди с топорами и с дубинами, и главным их оружием была ненависть. Те из нас, кто и вправду были воинами, были лучшими из всех, носивших оружие, победителями Силурии, остановившими саксонские орды у форта Ардел, и камни проклятой крепости стали скользкими от крови и некуда было бежать людям Долоруса, и в плен их не брали.
Моя правая рука перестала меня слушаться совершенно, и мне пришлось бросить волшебный щит Вивиан, и взять меч в левую руку, а в обессилевшую правую ладонь вложить кинжал, и жаркое солнце заливало двор, и липла к телу промокшая под доспехом одежда, и сердце тяжело билось в пересохшем горле, и захлебывалось вязкой кровью.
Я видел Амра, сраженного ударом широкого меча Селифа. Я вспомнил Кадфана, оставленного мною у внутренних ворот. Я ступил вперед, и плоские камни двора качались под моими ногами, как днище узкого челнока, скользящего по воде Стекляного Озера, дай мне руку, Вивиан, помоги мне, владычица. Солнце слепило меня, и я едва различал Селифа, шагнувшего мне навстречу. Его меч выл и стонал, и двигался с неправдоподобной, головокружительной скоростью, мне же приходилось пробиваться сквозь толщу темной и мутной воды, и боль хлестнула меня по груди и вошла в мой живот, и я взмахнул мечом, неловко и отчаянно, едва устояв на ногах, и мой клинок рассек воздух. Я понял тогда, в одно короткое мгновение, что мой противник быстрее меня и сильнее, и я погибну, и ничто не спасет меня. Я погибну, госпожа, и никогда не увижу Фэйр, мою Фэйр, мою жену. Красный туман застилал мне глаза и шум битвы доносился откуда-то издалека, как шум прибоя, бьющегося о камни моей страны, королевства Бенвик, которого больше нет, и нет меня, принца Галахада, пришедшего ниоткуда, уходящего навсегда, пощади, Матушка Дон...
Красный и скользкий клинок тускло блеснул у моего лица, и я успел подставить под удар свой меч, и в момент неожиданной кристальной ясности увидел бешеные глаза Селифа, его пегую клочковатую бороду, кровь на его губах, острый кадык на шее. И рукоять моего кинжала, торчащую из его горла под левым ухом. Я дернул оружие на себя, и горячая липкая волна ударила меня в лицо, и я толкнул умирающего врага плечом, и успел заметить, как открылись проклятые внутренние ворота, и вышли из них люди, и, положив оружие на землю, опустились на колени.
Вивиан. Она так и не научилась быть матерью. Она не знала как положено взъерошить волосы или ущипнуть за бок, или сказать, что ты ни в чем не виноват, и ничего страшного не случилось, и все будет хорошо. Она лишь умела останавливать кровь и снимать боль, и побеждать смерть, и поддерживать жизнь в мертвом теле. Она лишь умела оказывать помощь именно тогда, когда я нуждался в ней больше всего.
Родившись заново, я увидел ее лицо. Высокие скулы, темные глаза, черные прямые волосы, я вспомнил ее и вцепился в эту память, как в протянутую руку. Я слышал ее голос и слушал ее, не понимая слов, а она все говорила, приказывала, и умоляла, и убеждала, и звук ее голоса сплетался с шумом ветра, шорохом дождя и треском огня, а потом накатывала душная темная волна, и смывала ее лицо и ее голос, как следы на песке, и я тонул в черной трясине и снова умирал, не оставляй меня, владычица.
Синей молнией в мозгу вспыхивало имя – Фэйр! – синие глаза и синие паруса на окнах, узкие ступни и острая, пронзительная нежность, и связанное с этой нежностью животное и жестокое желание защитить: убъю любого, тебя в том числе.
Но снова появлялось бледное лицо и с ним еще одно имя – Вивиан, и она говорила со мной, и звала мальчиком, и вытаскивала меня из мира иного. Я знаю, что побывал там. Я видел Балина и говорил с Грифиддом, и с Кадфаном, и с Амром, а Элейн ждала меня на пустынном сером берегу и говорила, что все будет хорошо, и я просил Вивиан: отпусти меня, владычица. Ты обещала мне долгую жизнь и мне уже двадцать четыре, с меня довольно, я устал, отпусти. Но все чаще тьма отступала, и я различал горький вкус травяного настоя, и прохладу влажного полотна на моем лице, и пламя свечи, отраженное в темных глазах. Так бывает ранним утром, когда тьма уступает свету, и отдельные предметы, приобретая свои очертания, становятся маленькой комнатой с лавкой у стены и с пучками трав, подвешенными к потолку, и с темноглазой женщиной, сидящей у моей кровати, Вивиан. Еще одна женщина появилась тогда в моей новой жизни: Ровенна, сестра милой Лайонесс, и я узнал ее и принял, как старую знакомую, почти сестру, и позволил ей ухаживать за мной, как мать ухаживает за ребенком, и научился ее не стесняться. Потом я научился кое-как удерживаться на поверхности зыбкой реальности, и стал замечать другие лица: Кадд, Хардрис, Кинан. Однажды они подхватили оленью шкуру, служившую мне постелью, и вынесли меня наружу, под ослепительное осеннее солнце и болезненно голубое небо, и я снова увидел белый иней на высокой сухой траве, и серебряную паутину в соломенной крыше, и понял, что буду жить.
Потом я стал вставать, сначала с помощью Кадда или Кинана, потом сам, и выходить за порог холла Вивиан, и садиться на лавку, специально для меня поставленную у входа, и глядеть как ходят по двору женщины в синих покрывалах, и думать какое это счастье, просто так ходить куда угодно и в любое время, согласно своему собственному желанию. И еще я мечтал о том, как буду я ехать верхом со своим другом и господином, королем Артуром, и говорить с ним о пустяках. О Фэйр я не думал. Я запретил себе думать о ней.
Тогда же, поздней осенью, приехали на Стекляное Озеро первые посетители – Гарет и Агравейн, и я обрадовался им до слез.
Гарет еще возмужал и на его щеках проявилась золотистая щетина. Он много и охотно говорил о Лайонесс, и по секрету сказал мне о том, что к браку его невеста все еще не готова, и это печалило его безмерно. Агравейн был настроен более практично, и передал мне целый свиток пергамента, написанного в Долорусе, в котором заправлявший в крепости Ламорак подробно сообщал мне о найденном серебре, поделенной земле, произведенном ремонте нами же учиненных разрушений, и о награде, выданной им от моего имени каждому участнику штурма. Я был доволен всеми его решениями и признал, что и сам не смог бы распорядиться лучше. Мне захотелось тоже поехать в Долорус, но я еще не мог ездить верхом, а потом выпал снег и началась зима.
* * *
Король остановился между мною и Галахадом Белым, и оглядел нас с лукавой улыбкой, и ткнул меня локтем: «Вы прямо как день и ночь. Ты специально так устроил?»
Я взглянул на сына в синем с золотом сиянии и признал правоту Артура: действительно, день и ночь. Мои длинные волосы в основном все еще были черными, и я всегда выбирал себе черных лошадей, и доспех носил тоже черный. Тот самый, взятый мною у господина Долоруса.
* * *
Селифу удалось пробить мой золотой доспех в двух местах, и я глядел на него без сожаления. Конечно, воин в таком уборе был заметен издалека, и солнце красиво отражалось в бронзе, надраенной песком, но я не находил в этом радости, и такая слава меня больше не привлекала. Я вырос из доспеха Золотого Воина. Мне, побывавшему на темных берегах мира иного, больше подходил черный, как ночь, чешуйчатый панцирь с матовыми, будто обожженными таинственным пламенем пластинами, закрывающими грудь и плечи. На пластинах тускло отсвечивали странные письмена, не похожие на человеческие, и повторялся затейливый узор, напоминающий скрученную спираль или ветер, бегущий по воде. Я сам глядел на доспех с некоторым осторожным восхищениеим.
Он был немыслимо тяжелым. Одев его впервые, я едва мог стоять, держась за стену и обливаясь потом. Именно этим я и занимался в начале зимы моего второго рождения. Хардрис понял, что я выживу, и уехал к себе в Рост еще до первого снега, Вивиан переселила меня в мою старую хижину и забыла обо мне, а я надевал с помощью Кинана свой новый черный панцирь и стоял в нем, держась за стену. Потом я смог двигаться в нем по комнате, подходил к порогу и смотрел как падал над замерзшим озером легкий снег, и как Кадд носил дрова в холл Вивиан. Однажды я собрался с силами и пришел к ней, осторожно ступая по глубокому снегу, с трудом удерживая на плечах тяжесть нового доспеха, и госпожа приняла меня холодно, пояснив:
- Мы плохо влияем друг на друга, Галахад. Ты меня раздражаешь, я тебя расстраиваю, огорчаю, а мне это неприятною - Я действительно расстроился, настолько, что встал сам, без посторонней помощи, и услышал сказанное мне в спину: - Будет в чем нужда, заходи.
Не будет нужды, думал я, переступая дрожащими от напряжения ногами. Поправлюсь и уйду. С того дня я не снимал черного доспеха. В нем ел, ходил и лежал, разве что не спал. В нем начал выходить на охоту с Кинаном и иногда с Каддом, разбирая на снегу мелкие лисьи следы.
* * *
Я обернулся к сияющему Галахаду Белому, и он улыбнулся мне с приветливой готовностью к разговору.
-Ты на лис когда-нибудь охотился? - спросил я его, и он удивленно поднял белесые брови:
Нет, а что?,,
Тоже мне, Корбеникское воспитание. Испортили мне парня.
- Так, подумал кое о чем. Вот, приезжай ко мне в Долорус этой зимой, пойдем неприменно. Прямо с утра, по свежему снегу, ты не представляешь себе как здорово. Ты ведь из лука стреляешь?
Он дернул плечом с легким пренебрежением: «Конечно!», и, оценив мое приглашение, расцвел в лучезарной улыбке:
- Спасибо, отец! Приеду неприменно!
Врешь, никуда ты не приедешь. Поздно.
* * *
Он приехал ко мне на Стекляное Озеро в начале весны, как только растаял снег, и, задержись он еще на неделю, не застал бы меня у Вивиан. Я собирался в дорогу, еще не решив отправиться ли мне в Долорус или в Каер-Мелот, но склоняясь все же к Долорусу.
Он приехал погожим ясным днем, и я вышел к нему на встречу, не в силах сдержать счастливой улыбки. Он спрыгнул на землю и осторожно обнял меня, и легко похлопал меня по спине, и я увидел настоящую радость в его глазах и искреннее облегчение:
- Смотри ты как похудел, Галахад! - энергия Артура обрушилась на меня водопадом. - И бороду такую отрастил, прямо как саксон!
- Срежу! - пообещал я, смеясь. - Сделаю как у тебя.
- А я тебе подарков привез, гостинцев всяких, вина хорошего, - говорил Артур и светился счастьем.
Потом мы сидели с ним на озере, и он расспрашивал меня о штурме Долоруса и хвалил меня без меры:
- Ты просто гений, Галахад! Бог войны! Не думал я, что Долорус можно взять!
- Конечно думал, - небрежно исправил я его неосторожную откровенность. - Иначе разве послал бы меня туда, - и Артур стал с преувеличенным вниманием рассматривать что-то на другом берегу. Как много в нас было общего. Неспокойная совесть, например.
- Мы ведь думали, что ты погиб, Галахад, - сказал он, все еще глядя вдаль. - Мой человек приехал из Долоруса и говорит: принц Галахад погиб, повезли на Стекляное Озеро хоронить. - Я про себя возмутился, надо же, даже не стесняется, так и говорит: мой человек, потом вспомнил, что и вправду взял с собой в Долорус больше десятка королевских воинов. Артур продолжал:
- Я как это услышал, прямо растерялся. Не мог понять: солнце светит, еда, вино, саксоны, смеется кто-то в саду, а тебя нет на свете. А что было с Гвенифэйр я и передать тебе не могу. Она ведь беременна тогда была.,,
Я ахнул: - Как! Что же ты не сказал мне? - и Артур болезненно скривился: - Не о чем говорить. Потеряли мы того ребенка, еще до срока. Думал я, что и Гвенифэйр тоже потеряю. Но знаешь, она как поправилась, сразу мне сказала: не верь, он жив. Право, не знаю откуда у нее такая уверенность появилась. А осенью пришел отряд от Ламорака из Долоруса и привез твое серебро и известие о том, что ты жив. - Артур взглянул на меня с улыбкой: - Ты теперь богат, принц.
- Спасибо, господин, - ответил я, немного растерявшись. Я отвык от манеры Артура говорить сразу обо всем и не был готов к его откровенности, и поспешил перевести наш разговор в более безопасное русло: - Как здоровье госпожи моей королевы и принца Герейнта?
- Хорошо, здоровы оба, - кивнул Артур, и я заметил в нем тяжелую, еще не высказанную тревогу и не стал его перебивать. После паузы он взглянул мне прямо в лицо и продолжил: - Помнишь, Галахад, прошлой весной были слухи о Гвенифэйр и Кае?
- Вранье! - моя уверенность не оставляла сомнений, и Артур согласился: - Конечно. Но тот ребенок появился именно тогда, понимаешь?
- Артур, ты ведь был с королевой в то время?, - я чуть было не сказал: «тоже был». Я вспомнил его отлучку в Кадбури.
- Да, приблизительно, - ответил король не слишком уверенно.
- Значит не о чем и говорить.
- Знаю, Галахад. Но все равно обидно, когда болтают языком.
- Я полагаю, это неизбежно. Не позволяй таким глупостям тревожить тебя, господин.
- Ты прав, конечно.
Артур поднял небольшой плоский камень и бросил его в воду, тот подпрыгнул дважды, прежде чем пойти ко дну. Я мог бы заставить его прыгать до бесконечности. Я вырос на озере. Ребенок, потерянный Фэйр, мог быть моим. Мог, конечно, быть и Артуровым, но я был уверен в том, что Фэйр считала его моим. Она думала, что я погиб и погиб мой нерожденный сын. Артур вдруг сказал, все еще глядя на круги, поднятые утонувшим камнем:
- Я люблю ее, Галахад. И тебя люблю тоже.
- Я умру за любого из вас, - быстро отозвался я, и Артур просто сказал: - Я знаю.
Потом Артур долго говорил с Вивиан, и я вдруг испугался, что Вивиан в своей обычной прямой манере возьмет и расскажет ему о нас с Фэйр, но Артур вышел от нее спокойным и даже как-будто умиротворенным.
А потом мы поехали в Долорус, и двигались мы медленно, и я знал, что Артур нарочно не спешит и делает долгие остановки, чтобы не утомить меня в пути, и его забота трогала меня и немного обижала.
Я поразился перемене, происшедшей с Долорусом. Будто черное проклятие было снято с застывшей в ожидании земли, и повсюду нас встречали ожившие деревни и зеленеющие поля, и дети с визгом носились по дворам. Люди не прятались при виде всадников и это было всего приятнее.
В дне пути от крепости, там, где в прошлом году торчали остовы покинутых жилищ и заростали бурьяном поля, я увидел новые деревни и узнал их владельцев, моих людей, ставших господами. Сама крепость стояла на утесе, будто зубчатая корона, и камень, освещенный утренним солнцем, казался розовым, и Артур удивленно присвистнул, увидев каменные стены и башни, и я не смог отказать себе в удовольствии:
- Хорошая крепость, не правда ли? - и Артур повернулся ко мне с возмущением:
- Хорошая? Да если бы я знал, ни за что не отдал бы ее тебе! Сам бы взял!
- Все, чем я владею, принадлежит тебе, господин. Тебе стоит только пожелать, - напомнил я ему основной принцип клятвы верности, и король небрежно махнул рукой.
Ламорак встретил нас с восторгом пленника, выпущенного на свободу. Он с удовольствием водил нас по крепости, показывал новые каменные стены, возводимые вместо сожженного нами частокола, покачал головой на восстановленные внешние ворота:
- Ломать было трудно, а строить – и вовсе наказание!
Артур походил вокруг знаменитого колодца, велел достать ему воды, напился и похвалил: «И вправду, вода отличная», потом потребовал показать ему винный погреб, все еще благоухавший погубленным добром. По пути зашли в подземелья и я качнулся, оглушенный внезапно нахлынувшими видениями, а вернее – их памятью, и Ламорак негромко проговорил:
- Что мы здесь нашли, ты и представить себе не можешь.
- Я знаю, - ответил я так же тихо. - Я видел.
Двор, где суждено мне было умереть, был, конечно, чисто подметен и камни – отмыты от крови и дряни. Я все же постоял немного перед внутренними воротами, покачиваясь на пятках, ожидая призрака Селифа, чей доспех я не снимал, вспоминая боль и жар и кровавый туман, и горький страх неминуемой смерти, но камень под моими ногами оставался просто камнем, чистым и нагретым весенним солнцем, и стрижи вились над крышами башен, и пахло из кухни свежевыпеченным хлебом. Замок залечил свои раны, так же как и его нынешний владелец.
Артур задержался в Долорусе на целую неделю. Мне нравилось быть радушным хозяином и ездить с ним на охоту и, останавливаясь в усадьбах моих воинов, звать их по имени и оказывать им честь, представляя королю. И лишь провожая его в дорогу я почувствовал легкий укол обиды: он не позвал меня с собой. Видимо, Фэйр, своей реакцией на известие о моей смерти, выдала нас и вызвала его ревность, вполне понятную и простительную, более того, вполне заслуженную. Я не мог сердиться на моего друга. Я видел как он вечно разрывался между любовью ко мне и желанием избавиться от меня раз и навсегда.