Всю первую половину своей жизни я был неисправимым максималистом. Наивным перфекционистом, но никогда не опускался до глупого романтизма. Я был всегда несчастлив, потому что умел видеть недостатки не только у других, но и у себя, и эта моя самокритичность мешала мне спокойно существовать. Потом (во второй половине жизни) я понял, что вся первая половина была сплошной ошибкой, но поскольку к тому времени я стал совершенным скептиком и считал, что человек – это вообще одна сплошная ошибка, то я не расстроился по этому поводу. Так меня миновало по-крайней мере одно разочарование человеческой жизни: я не жалел о прошедшем. Наверное, мне зачлись мои вечные поражения в молодости, когда я разочаровывался в себе и в окружающих чуть ли не каждый день, но тогда я каждый раз начинал все сначала… А потом, в один прекрасный момент, мне надоело.
Я родился в городе и потом, рассчитывая свои шансы на успех, ставил это в большой плюс. «Это уже хорошо, что я живу не в какой-нибудь деревне или захолустье на обочине страны, - думал я, - У меня здесь много возможностей».
Я был очень самолюбивым, прямо как Сальвадор Дали, но в отличие от него не мнил себя абсолютным гением, а потому мне жилось тяжелее. За день мое ощущение себя постоянно менялось от чувства превосходства над окружающими до осознания полного ничтожества.
Я был маленький и не мог выразить это такими сложными словами, как сейчас, просто когда кому-нибудь в моей группе в детском саду удавалось нарисовать (вылепить, склеить, пробежать) быстрее и лучше, я заливался злыми слезами и никогда не доделывал начатое. Если я не первый, зачем мне вообще приходить к финишу? Я был ревнив и не позволял моим родителям отвлекаться на кого-нибудь другого кроме меня. Я не любил, когда мне мешали, и из-за этого ненавидел нашу собаку, которая была огромна (ее голова находилась вровень с моим затылком) и не давала мне спокойно играть, но сам любил мешать всем. Это было самым увлекательным занятием моего детства.
Я помню, я всегда вставал между телевизором и диваном, чтобы мои родители не могли смотреть, и шумел изо всех сил. Я помню, на прогулках я любил вырываться и убегать, а в магазинах громко кричать и требовать новую игрушку.
Я был маленьким, не в меру хулиганистым мальчиком. Но взрослые склонны называть все непонятные поступки детей словом «хулиганство», словом которое ничего не объясняет и несет резко отрицательное отношение (туда же и «капризы»).
Помню, один раз в то время, когда я уже учился в первом или во втором классе, мои родители оклеили стены моей комнаты отвратительными обоями. Они были светло-зеленые с какими-то прыгающими собачками. Эти собачки казались мне жутко неестественными, застывшими в своих нелепых позах и пугали меня. Я попытался донести это до моих родителей.
«Какой ты у нас капризный ребенок! Сегодня тебе они не нравятся, а завтра понравятся! У тебя семь пятниц на неделе…К тому же ты сам их выбирал», - ответила мне мама. Отчасти она была права: те обои мы купили вместе, но в магазине я не заметил косых глаз у собачек и их кривых лап, и не разглядел их замороженных поз. Зато дома я, как неприкаянный ходил по своей комнате, окруженный уставившимися на меня веселыми (по замыслу художника) собачками. Я не хотел, но все же постоянно разглядывал их и все с большим ужасом убеждался, что ни одной нормальной среди них нет: у одной был заломлен хвост, вторая сидела, высунув слишком длинный слишком красный язык, у третьей черный зрачок был поставлен неаккуратно и потому глаза у нее расходились в разные стороны. Я до сих пор вспоминаю этих собачек и думаю о том, что это прекрасный наглядный пример массового производства. Мои родители и их друзья заходили в комнату, говорили, что это прекрасные обои, и ничего не замечали, а я мучался от бездушной штампованности собачек.
Тогда я впервые полюбил нашу живую собаку, потому что она была настоящая, заходила в комнату, лизала мне руки и лицо и, как мне казалось, тоже подозрительно косилась на рисунки. Когда она замирала в какой-нибудь позе, я знал, что это не навсегда, и это тоже меня безумно радовало.
Я не мог больше выносить вида этих существ на стене и в один прекрасный день взял маркеры и хорошенько почирикал по всему периметру моей комнаты. Родители меня, конечно, не поняли и навязали мне два своих любимых ярлыка: «хулиган» и «упрямый мальчишка».
Он всегда считали меня крайне упрямым и никогда не разбирались в причинах моего поведения. Моя мама однажды спросила, почему я никогда не хожу по тропинке, ведущей прямо к нашему дому, а всегда обхожу по асфальту. Я сказал, что я так хочу, а она только пожала плечами, как бы говоря, что это очередной мой каприз. Я не любил ту тропинку. У меня вообще было много непонятных пристрастий и антипатий, я не мог ходить по той тропинке, но моя мама списывала все на упрямство. Но это было что-то большее, что-то внутреннее, но как я мог в возрасте семи лет это объяснить?