Старуха

               


     Старость пришла не то, чтобы неожиданно, но как-то не вовремя. Болели ноги, трудно было ходить, уставали глаза. Детей ей бог не дал, а племянникам никакого дела до тётки не было. Тяжело передвигаясь по комнате, старуха по утрам грела себе чай, одиноко завтракала и садилась у окна. В одно и то же время  на ветку берёзы, росшей у самого дома, прилетал  и садился воробей, шустрый парень, нахохленный и любопытный. Старуха равнодушно смотрела на то, как он прыгает, вертит головой, что-то выклёвывает в коре, вспархивает, улетает и вновь садится на ветку.

     Ближе к обеду приходилось идти в магазин. Долго продевая руки в рукава старенького пальто, старуха возилась в прихожей, кряхтя обувалась, тяжело вталкивая ноги в давно вышедшие из моды фетровые сапоги с замком-молнией. Путь со второго этажа до магазина на углу был неблизкий: мешали лужи, прохожие и машины.
     Продавщица старуху знала давно, не обвешивала её, не обманывала, брала из потрёпанного «гомонка» денег ровно столько, сколько нужно, а иногда и меньше – в зависимости от настроения. Бывало, она пыталась разговаривать со своей покупательницей, та смотрела на неё мутными глазами и говорила только об одном – о своих болезнях. Больше её ничто не трогало и не интересовало. Болело всё: голова, ноги, мучила постоянная ломота в пояснице, иногда глаза застилала пелена, и приходилось подолгу ждать, когда же вновь возникнут неясные очертания давным-давно знакомых предметов.

     Когда старуха переходила дорогу, машины резко тормозили, за спиной орали: «Куда прёшь, старая уродина, красного света не видишь?»  Ничего не отвечая, она продолжала свой путь, потому что вряд ли осознавала, что грубые слова относятся именно к ней. Иногда  женщины помоложе, осторожно поддерживая под руку, переводили её через дорогу. Там старуха понимала, что идти вовсе никуда и не хотела и возвращалась обратно, не обращая никакого внимания на скрип тормозов.

     Ночью возвращалась молодость. Снилась война. Вернее то, что было её молодостью. Во сне она не видела себя, но ощущала своё присутствие среди людей, у которых почти не было видно лиц. Но  все  они были хорошо знакомы ей, о чём-то говорили, смеялись и куда-то уходили. На войне был её муж. Почему-то такой, каким  его увезли в больницу перед самой смертью. Молодым он ей в последнее время не снился.

     Теперь гораздо реже она перебирала старые фотографии, всматривалась в лица, стараясь вспомнить, кто же это. Воспоминания приходили с трудом. Ей нравились все эти люди со спокойными уверенными лицами: мужчины в папахах и модных когда-то сапогах-бурках, женщины в жакетах с высокими плечами. Ещё год или два назад старуха показывала альбом соседке и про всех очень подробно рассказывала. Теперь же узнавались только самые близкие: муж, сестра, двоюродный брат…  Муж умер; сестра в доме престарелых; двоюродного брата убили хулиганы на улице  и забрали у него сто рублей, по тем временам – деньги немалые. Хотя цена ли это человеческой жизни? Когда пришла телеграмма: «Приезжай, Гришу убили», она была уверена, что найдут и накажут убийц. Над могилой не плакала и клялась отомстить. Но как? Кому? И где они теперь, эти нелюди? Кончили свой век в придорожной канаве или греются где-нибудь во дворе на солнышке, безмятежно забивая козла?

     Старуха и не замечала, как в ней постепенно умирали желания: давно уже она не чувствовала вкуса еды, не хотела выходить на улицу или говорить с кем-либо. Видела она плохо, поэтому телевизор бесцельно стоял в углу, накрытый красной плюшевой салфеткой с жёлтой розой посередине. Она не слушала радио – с послевоенных ещё лет сохранившуюся чёрную тарелку. Всё в её доме давным-давно застыло на  когда-то отведенном каждому предмету месте. В коридоре - холодильник «Орск», за которым они с мужем отстояли огромную очередь в универмаге. На кухне в резном буфете – синие и зелёные рюмки, чайные чашки с ветками сирени  по бокам, хрустальная ваза для фруктов с отбитым краем, фарфоровая статуэтка – Василий Тёркин -, глубокие и мелкие тарелки и прочие совсем не нужные теперь вещи.

     Когда-то в её доме любили собираться гости. Накрывался стол, лепились в огромном количестве сочные пельмени, покупалось красное сладкое тягучее вино, раскрывались трёхлитровые банки с маринованными огурцами и помидорами, резалась селёдочка, выкладывались грибы – рыжики, опята, грузди – и начинался ужин с задушевными разговорами и песнями, тостами в честь хозяина и хозяйки гостеприимного дома. Постепенно компания уменьшалась, в гости приходила только  двоюродная сестра с сыном, невесткой и двумя внучками. А вскоре и они перестали приезжать – заняты, наверное, очень. Сначала старуха скучала и звонила сестре, потом перестала скучать, и звонки прекратились.

     Дни тянулись за днями, и старуха перестала отличать один от другого. Однажды ночью она пошла на кухню за водой и упала посреди комнаты. Как всё это случилось, вспомнить она не могла, только  удивлялась потом: почему, когда очнулась, не узнала своей комнаты  и все предметы ей показались чужими: и большой чёрный шкаф в углу, и диван с провалившимся сиденьем, и книжные полки с давно не читанными, запылившимися от времени книгами. Сколько она лежала на полу – кто может сказать? Вдруг почувствовала: холодно, очень холодно. Особенно замерзли ноги в толстых шерстяных носках, которые она надевала на ночь. Широко открытыми глазами старуха недоумённо смотрела в потолок, словно впервые видела его.  Руками она ощупала пространство вокруг себя, и поняла, что лежит на полу. Попыталась встать, но не смогла. Тогда она повернулась на бок, увидела диван и поползла к нему. Долгая дорога к дивану  была утомительной, и несколько раз приходилось останавливаться, делая передышку. Самое трудное оказалось впереди. Старуха изо всех сил зацепилась руками за край дивана, попыталась лечь на него. Ничего не получалось. Раз, другой, третий… Абсолютно выбившись из сил, она всё тянула и тянула за собой непослушное грузное тело. Шпильки выпали из седых волос. Растрёпанная, обессилевшая, она отдыхала, уронив голову на руки, и снова продолжала карабкаться на диван.
 
     Кто-то звонил в дверь, и она  отвечала: «Кто там?» Но голос её был настолько слаб, что даже если бы этот кто-то стоял рядом, он всё равно ничего бы не расслышал.
Ей все-таки удалось взобраться на диван. Она  сумела укрыться одеялом. Впервые за долгое время старуха почувствовала тихую радость: под головой подушка, рядом с диваном – тумбочка с телефоном, до которого теперь уже совсем не трудно дотянуться. Она хотела позвонить двоюродной сестре, но никак не могла вспомнить номер и перебирала в голове комбинации цифр: « Три-два-два, два-три-три, ноль –два -два..» За этой работой время прошло незаметно, и старуха уснула. За окном светился золотой день, но это теперь уже никакой роли не играло, потому что снилась ей деревня, луг и озеро, и она – маленькая босоногая девчонка с коромыслом и полными водой вёдрами. Небо высокое и голубое, солнце жаркое, трава зеленая… Всё такое удивительно яркое. И мама стоит на крыльце, любуется дочерью: взрослая уже, помощница…Девочка подходит к дому, ставит ведра с водой на скамейку, вешает коромысло на огромный гвоздь–ухналь. Мама тёплыми полными руками обнимает её, приглаживает волосы. От мамы пахнет только что испечённым хлебом. Хорошо!
Мама уходит в дом, оглядывается: «Иди-ка скорее сюда, доченька, иди…» Девочка бежит за матерью, но останавливается на крыльце: в доме темно, и никуда с солнышка уходить не хочется…

     Потом снилась зима. Сугробы. Высокие. Снег скрипит под ногами. Это она спешит домой, в новую квартиру, которую им недавно с мужем дали. У подъезда стоит грузовик – ещё одни новоселы приехали. Наверху, в кузове, - брат Гриша, подает кому-то коробки, стулья, узлы… Гриша смеётся и машет рукой: «Здравствуй, сеструха! Иди-ка сюда, поможешь. Видишь – я на новую квартиру перебираюсь!» Брат протягивает руку, чтобы помочь сестре забраться на грузовик. Ноги почему-то соскальзывают, и грузовик исчезает куда-то вместе с голосом брата: «Дак я подожду, сестричка, подожду!»

     Сон прерывается. Старуха открывает глаза. Комната теперь не пугает её, и вещи не кажутся чужими. С трудом она садится. Кружится голова, ломит каждую косточку. Нужно встать. Пойти на кухню и разогреть чай. Ноги в толстых носках долго ищут тапки. Руки машинально прибирают волосы в незатейливый пучок. Свет нужно включить – темнеет уже. Старуха тяжело поднимается и, держась за стеночку, нащупывает выключатель, затем бредёт на кухню, чиркает спичкой, зажигает газ, набирает воду в чайник. Движения её теперь более уверенные и осмысленные. Ей даже показалось, что она захотела есть. Из полиэтиленового пакета старуха достала чёрствый хлеб, отрезала кусок и села на стул. Хлеб казался ей вкусным, хотя жевала она его с трудом. Закипела вода в чайнике. Старуха заварила чай, налила его в пузатую чашку и стала ждать, пока остынет. По клеёнке пробежал унылый поджарый таракан – она машинально смахнула его на пол. Таракан тут же оклемался от падения  и нырнул в щель под плинтусом.

     Чай пился долго, наполняя старуху теплом. Теперь уже не так трудно было встать. Она подошла к раковине, вымыла чашку, поставила её в буфет и двинулась обратно в комнату. Села на диван отдохнуть. Жизнь наполнилась новым смыслом. Нужно было обдумать: как же это она упала и долго ли  лежала посреди комнаты? И могла ли умереть? И нашли бы её или нет? А если бы нашли- то скоро или как?

     Зазвонил телефон. Старуха подняла трубку и услышала знакомый голос. Что-то вроде радости шевельнулось в её сердце, и она долго и подробно рассказывала, как  упала и как не узнала свои вещи в комнате. И даже похвасталась, что теперь уж совсем   хорошо себя чувствует. А приходить к ней не надо – для чего такое  беспокойство… Завтра она и сама в магазин сходит – не беспомощная, силы еще есть…

      Телефонный разговор был долгим – а куда торопиться? Наговорившись досыта, старуха прошла в ванную и долго, с удовольствием умывалась. Помыла вставную челюсть, хотела положить в стакан, но передумала. Потом причесалась, заколов волосы красивыми костяными шпильками, надела чистую ночную рубаху, новые шерстяные носки. Потихонечку добравшись до дивана, перестелила постель, чувствуя, что силы прибывают, и радуясь, что всё-то она может сама: и чай согреть, и постель постелить. В чистой постели было уютно, над головой мерцал ночник; казалось: ничего-то не изменилось в жизни,  старость отдвинулась куда-то, пройдут болезни и скоро снова станет легко ходить по комнате, мыть посуду. И даже книги можно будет читать, которые вот уже столько лет она не брала в руки.

     Старуха не заметила, как заснула. Глаза сами собой закрылись. Сон был спокойный, глубокий, радостный. Снился ей синий еловый бор, раннее утро. Солнечные лучи сквозь синие ветви дробят тень, падают на росистую траву, отражаясь в прозрачных капельках, висящих на стебельках. Маслята с коричневыми  липкими шапочками выстроились в рядок – до чего же красиво!
-Ау! Ау! Катенька! Где ты?
-Здесь! Иди-ка сюда! – зовёт она мужа.- Грибов тут  полным-полно! Хорошенькие такие!
-Ты сюда иди! Иди скорей!

     И она идёт к мужу. Тихое солнце льётся на траву, цветы, синий мох под елями. Паук насторожился на паутинке рядом с дрожащей в ней жемчужной мушкой. Ноги мёрзнут в росистой траве. А она всё идёт, идёт на  голос мужа.
Вот он.
Рядом.
Обнимает её: «Ну что ты долго так шла, Катенька?»
                Июнь-август 2003 г.