День пятый

Виктория Лазарева
                Утро 

                I was born with the wrong sign in the wrong house 
                With the wrong ascendancy 
                I took the wrong road 
                That led to the wrong tendencies 
                I was in the wrong place at the wrong time 
                For the wrong reason and the wrong rhyme 
                On the wrong day of the wrong week...( Depeche Mode, "WRONG!")      

       Время перед рассветом всё длится и длится, и уже кажется, день никогда не наступит, как вдруг на горизонте начинает возникать неровная полоска серого света. Словно кто-то пролил воду на тёмный акварельный набросок, оставив на нем размытую серую кляксу.
       Джен и Лотта сидят на скамейке в саду. Пахнет промозглой, туманной сыростью, но Лотта не чувствует холода. Джен бьёт крупная дрожь, она кутается в теплый плед, но в дом идти не хочет - там нечем дышать. Снаружи, напротив, воздуха вполне хватает, чтобы начать задыхаться от его переизбытка, судорожно делая вдохи до головокружения. Джен не плачет, и не смогла бы, если бы даже хотела - в ней нет ни единой слезинки, внутри всё сухо и пусто, как в серой пустыне. Лотта молчит, у неё не находится слов.       
        Часам к шести утра к их дому подъезжает машина Артура. Он выходит из неё, как в чёрно-белом кино и замедленной съемке. Как и всегда, ухоженный немного чересчур, в сидящем с иголочке песочном пальто, с идеально уложенными тёмно-каштановыми волосами, он медленно, слегка шатаясь идёт к скамейке, где так и сидят "его славные двойняшки", как он их когда-то звал. Джен внезапно срывается с места и бежит к нему со всех ног, словно от этого ещё что-то зависит. И Артур обнимает её, порывисто, но отстранённо. Его взгляд блуждает, не зная, за что зацепиться. Глаза у него всё те же, мягкие и ярко-серые, как амальгама, но Лотта не хочет встречаться с ним взглядом, и смотрит зачем-то на руки Артура в бежевых перчатках из тонкой кожи. 
- Что произошло? - жёстко спрашивает Джен, отстраняясь. 
- Авария, - говорит Артур, внимательно глядя на неё и замечая лишь сухой блеск в глазах. Ни слезинки...
- Это мы поняли, спасибо. Но что конкретно...?
- Мы... поссорились. Он сказал, что поедет к маме, хлопнул дверью и... Мне позвонили мз полиции, у него кошельке нашли мои карточки, номера телефонов... Он погиб сразу. Столкнулся с грузовой фурой...
       Джен слушает его без единой эмоции на лице, только её брови, кажется, образуют слишком уж жёсткую линию. Приступ кашля Лотты прерывает Артура, и Джен предлагает войти в дом.       
       От горького чёрного кофе Джен колотит ещё сильнее. От него появляется режущая сухость в глазах и мелкая дрожь в ладонях, а по венам как будто бегают муравьи. И всё же, так легче. Лотта сидит за столоь, подтянув ноги на стуле и обхватив руками колени. Артур говорит, что похороны решено сделать сразу, и в полдень он сам отвезёт их на кладбище.               
        Лотта кашляет всё сильнее, и её отправляют поспать. Но Джен спать не сможет. К тому же, им с Артуром так о многом придётся поговорить. 
       ... Несмотря на внешнее спокойствие, Джен сейчас хотелось бы лишь одного - громко кричать и расшвыривать вещи, бить посуду, срывать со сен книжные полки. Всё было не так, и всё было напрасно. Сэт не должен был умереть так рано, к этому привела бесконечная череда ошибок. Но с чего всё началось, и кто первым ошибся, Джен не знала. А если бы и знала, изменить бы уже всё равно ничего смогла.   

Музыка: Jean-Pierre Taieb,  «Wounded Freedom»

       Ярко-рыжие волосы Джен выделяются как вспышка на фоне серых надгробий, тумана и траура. Лотта думает о чём-то напряжённо, держа в одной руки притихшего Бэзила, а другой сжимая ладонь сестры. Пастырь Дэн читает короткую проповедь, заканчивающуюся традиционно словами надежды, но по плотно сжатым губам и безысходно-закрытому взгляду Артура понятно: он слабо верит в то, что душа Сэта достигнет рая. И ему кажется сейчас, что сам он заслуживает рая ещё того меньше (если, конечно этот рай, действительно, есть).- Я ведь с самого начал понимал, что всё это неправильно, - говорит он Джен, когда все расходятся,  медленно, как во сне.
- Что теперь говорить об этом? - отвечает Джен едко зло. - Ничего не исправить.
       Артур останавливается, ловко поймав Джен за локоть и резко развернув её лицом к себе. - Я всё знаю, - говорит он вкратчиво. - Знаю, что ты его любила, и всегда это знал. 
       Глаза Джен широко раскрыты, она хочет что-то возразить, но не может сказать ни слова. Лотта идёт уже далеко впереди, и сейчас она не может её защитить. Никто не может.
- И он знал, - заканчивает Артур беспощадно и тихо. - Только он не хотел п о н и м а т ь этого. Вот только я видел, что Сэт всегда это чувствовал. Иначе он не мучился бы т а к от чувства вины, не вспоминал бы тебя невпопад, не приходил бы к вам в дом.
       Джен по-прежнему молчит. Короткими пульсирующими волнами на неё наконец-то накатывает боль. Она не поговорит больше с Сэтом, да и не стала бы, даже если бы это вдруг стало возможным. Но если он знал... если действительно - знал...
       Сейчас она ещё не знает, что очень скоро будет благодарна Артуру за эту боль. Потому что теперь - совсем скоро - ей станет легче. 

                Вечер

Музыка: Скрябин, Прелюдия ор. 11 №4 ми минор
 
 
       Лотта тихонько наигрывает мелодию на фортепиано, на столе горят свечи. Артур что-то негромко рассказывает Джен, на коленях у которой уснул уставший за день Бэзил. Горе понемногу отступает, вечер смягчает и сглаживает всё, что утром казалось острым и колким. Артур будто становится проще, без наносного лоска и заученной манерности жестов. Голос у него сейчас тихий и низкий, взгляд - покорный.   
       Джен ни в чём не винит его, ей кажется, что для него это слишком - сначала смерть матери, теперь вот - Сэт. Но Артур считает, что если бы он смог прекратить это раньше, ничего такого бы не случилось. А Джен понимает: то, что начал Сэт, Сэт должен был и закончить. Его ответственность за их отношения  была полнее, и, наверное, он и сам это знал... 
- Ты правда любил его? - спрашивает Джен. 
- Нет, - причудливая, искажённая тень от подсвечника заслоняет половину его лица. 

       Это странное и отчасти приятное чувство - апатия. Ничего не хотеть, ничего не ждать, ни к чему не стремиться. Сейчас у всех троих есть только тихая музыка Скрябина, обозначенная в густой тишине как будто пунктиром. Есть запах оплывшего воска и роз, стоящих в вазе на деревянном столике. А ещё - есть непрестанно мигающий экран телефона Лотты, который она так и забыла снять с беззвучного режима. На дисплее мобильного снова и снова появляется и гаснет надпись "Марк". Но сейчас это ещё совершенно не важно...