НА ХОЛМЕ В ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ
Глава 7
Огрызки великих планов
Я вел за собой отряд в сорок три воина, и большинство из нас были ранены, и продвигались мы медленно, и Кинан подтвердил свою репутацию человека не слишком отважного, ступив на землю Стекляного Озера с нескрываемым ужасом.
Мы приехали в усадьбу холодным осенним днем, ярким и солнечным, с инеем в сухой траве и серебряной паутиной, блестящей в соломенных крышах и в ветвях сбросивших листья деревьев. Женщины в голубых покрывалах вышли нам навстречу и я узнал в немолодом слуге, взявшем мою лошадь в повод, моего старого учителя Кадда. Я спешился и обнял его и удивился тому, что его лысеющая макушка приходилась вровень с моим подбородком.
- Кадд, - начал я тихо, и голос меня не слушался - Балин погиб.
- Да, господин, я знаю. Госпожа Вивиан мне сказала, еще на прошлой неделе.
Мы постояли немного, обнявшись, потом он пошел распоряжаться лошадьми, а женщины повели нас в просторный холл, обычно стоявший пустым, но в тот день приготовленный к нашему приему, со свежей соломой, покрытой шкурами и одеялами и с огнем, горящим в центре земляного пола.
Моя прежняя хижина тоже была проветрена и подметена, и огонь горел в жаровне и я предложил Гарету разделить со мной жилье и он, конечно, не отказался. Чуть позже одна из женщин Вивиан принесла чистого полотна и, помазав мою рану чем-то пахучим, наложила тугую повязку, а над сломанной рукой Гарета колдовали двое: крепкий коренастый мужчина, похожий на гнома, и целительница по имени Каисса, высокая сухощавая женщина, и за все время их стараний отважный принц не произнес ни звука. Я спросил о Вивиан и оказалось, что она больна и никого не принимает, но все же я попросил разрешения ее навестить, и после ужина, накрытого в том же холле, меня проводили в ее покои.
Вивиан сидела у огня на разложенных на полу шкурах и куталась в толстое шерстяное одеяло, и действительно казалась больной. Она заговорила хриплым и простуженным голосом, не ответив на мое приветствие:
- Покажи.
Я, немного ее стесняясь, спустил штаны и раскрутил повязку, и она ткнула сухими холодными пальцами в красную припухшую кожу вокруг пореза и небрежно махнула рукой:
- Покажешь завтра Каиссе.
- Спасибо, госпожа, - я кое-как приладил повязку и сел у огня напротив нее. Некоторое время мы сидели молча, глядя в огонь, и она взглянула на меня вопросительно и я начал:
- Я в тревоге, госпожа... - и снова замолчал, не зная как описать свою тревогу словами и надеясь, что Вивиан поймет меня без слов. Она, однако, помочь мне не спешила:
- Говори, Галахад. Я не могу сидеть здесь с тобой всю ночь.
- Хорошо. Госпожа моя королева беременна и я тревожусь о ее здоровьи.
- И напрасно. Есть без тебя кому потревожиться. Мерлин в нее вцепился, как клещ в собачье ухо, оторвать можно только по частям.
Это было утешительной новостью, но я все же не сдавался:
- Рад слышать. Но мне известно, что твое, госпожа, искусство в этом деле несравнимо превосходит...
Она прервала меня, заговорив с раздражением, несколько преувеличенным:
- И что же ты думаешь, я сорвусь с места и по твоей лишь просьбе брошусь на помощь к твоей любовнице? Тем более, что там Мерлин сидит, как сыч?
Я примерно так и думал, но промолчал, несколько задетый ее прямолинейностью. Никто и никогда не называл мою королеву любовницей и сам я думал о ней совсем иначе. Но Вивиан не стеснялась называть вещи своими именами.
- Ты, конечно, знаешь, что ребенок этот Артура, а не твой? - она глядела на меня в упор, сузив припухшие глаза и презрительно поджав губы.
- Конечно, госпожа, - я отвел взгляд.
- У тебя есть уже сын, - сказала Вивиан и в ее голосе неожиданно прозвучало тепло и что-то еще... гордость?
- Да, я знаю, - ответил я с улыбкой. Отчего-то мне было приятно говорить с ней о сыне. - Его зовут Лиам, и Хардрис из Роста признал его своим, но пообещал рассказать ему правду, когда он вырастет.
- Нет! - воскликнула Вивиан с возмущением, на этот раз самым искренним, и я взглянул на нее в удивлении. - Я не говорю о твоем ублюдке, рожденном ирландской рабыней! Таких у тебя пруд пруди! Я говорю о сыне принцессы Элейн из Корбеника!
Некоторое время я не мог говорить, а, прижав к лицу ладони, вспоминал душную ночь, разорванную яростью Тараниса, и темную магию, державшую меня за горло.
- Галахад Белый, - сказал я, словно припоминая чьи-то слова, давно мне известные, но позабытые. - Цель моей жизни.
Я снова встретил взгляд Вивиан, глядевшей на меня со снисходительным удивлением человека, обнаружившего, что его умная собака все-таки умеет говорить. Туманная пелена, скрывавшая суть волшебницы, была отброшена ею, как тряпка, за ненадобностью, и я увидел в ее глазах разочарование и немного жалости, и раздражение, и скуку. Она хотела, чтобы я ушел, и хотела, чтобы я узнал это ее желание.
Стараясь скрыть обиду, я спросил:
- Что же мне теперь делать, госпожа? - и она насмешливо фыркнула в ответ:
- Что делать? То же, что и всегда, принц. Ешь, пей, развлекайся. Plack все, что дает. Воюй. Я вот слышала о тебе восторженное.
- Вранье, - пробормотал я, все же чувствуя себя польщенным.
- Конечно, - согласилась она безразлично. Я был ей ненужен и неинтересен, и раздражал ее немного. Она больше не имела на меня никаких планов и не связывала со мною никаких надежд.
- Многие мои воины ранены. Прошу для них твоего приюта и помощи. Готов заплатить, сколько сочтешь нужным.
- Пустое. Оставайся на сколько захочешь.
Я подавил гордость и все же спросил:
- Что будет с госпожой моей королевой?
- Родит. Выживет. Пошлет за тобой. Ты побежишь, как собака на свист.
Я вздохнул с облегчением и попрощался, поднимаясь, и услышал сказанное ею в раздумьи, как бы про себя:
- Было бы лучше для всех, если бы она умерла в этих родах. Но Мерлин, конечно, этого не видит.
В тот же день на нашем особом месте, бросив в озеро большой золотой браслет, я тихо прошептал, глядя в темную воду:
- Матушка Дон, позволь жить моей королеве. Не слушай Вивиан, она тоже всего не знает и не отличается особой добротой.
Жестокость Вивиан задела меня сильнее, чем я хотел себе признаться, все-таки другой матери я не знал, и от обиды я решил покинуть Стекляное Озеро как можно скорее. Однако у Ламорака началась лихорадка и его перенесли в мою хижину, а мы с Гаретом поселились вместе со всеми, в холле. Я не мог оставить Ламорака, а когда он начал поправляться неожиданно нагрянула зима, ранняя, холодная, с ледяным ветром и метелями, засыпавшими дороги глубокими сугробами. Я решил, что Стекляному Озеру трудно прокормить сорок воинов и стал охотиться почти каждый день, с Кинаном и с Хардрисом, а иногда по старой памяти с Каддом. С Вивиан я не виделся, лишь однажды зашел к ней справиться о здоровьи и, между прочим, спросить о судьбе Элейн. Услышав в ответ довольно безразличное "Умерла", я понял, что знал это и сам, с самого начала, с нашей безумной ночи.
Метель хлестала землю три дня, сдувая с крыш солому, наметая белую пыль у порога холла, воя в деревьях близкого леса, и даже собаки не хотели выходить во двор, когда появился на Стекляном Озере королевский гонец. Ему страшно повезло и в его удаче я видел руку Вивиан. Сбившегося с пути и наполовину замерзшего, его подобрал фермер из деревни на другом берегу озера. Хозяин рискнул выйти в метель на поиски овцы, пропавшей из поврежденного ветром хлева, но вместо овцы набрел на гонца, едва державшегося в седле и чуть живого, и поспешил привести его к Вивиан. Гонца напоили горячим вином и растерли корепко нахнущей настойкой, сделанной из сосновой смолы, и усадили у огня, но прежде чем принять помощь, он отдал мне письмо Артура. В письме король сообщал, что госпожа наша королева благополучно разрешилась от беременности сыном, названным Герейнтом. Ребенок здоров, слава Богу, и королева перенесла роды без осложнений и по уверениям Мерлина и ухоживающих за ней женщин также пребывает в добром здравии. Однако, Артур сообщал с прискорбием, всеобщую радость несколько омрачает тот факт, что королева невесела, из своих покоев выходит редко и никого не принимает. С этим Артур желал мне и всем моим воинам скорейшего выздоровления и выражал надежду на нашу встречу в недалеком будущем.
Твердая рука писаря не выдала волнения, но общий стиль письма дышал глубокой озабоченностью, если не паникой. Письмо не было простым сообщением новости, я услышал в нем крик о помощи и откликнулся немедленно.
Я взял с собою только Хардриса и, конечно, Кинана, и знал, что Гарет обидится на меня смертельно, но со сломанной рукой он был для меня обузой, и я упросил его принять командование отрядом и привести моих людей в Каер-Мелот когда позволит погода. С Вивиан я не простился, она меня не приняла, но в помощи все же не отказала, наладив нам погоду в день отъезда. Было по-прежнему холодно, но метель стихла и ослепительное солнце отражалось острыми иглами в белизне свежевыпавшего снега. Путь я знал прекрасно и через день мы выбрались на старую римскую дорогу, где снег лежал не так глубоко, и мы поехали быстрее.
В Каер-Мелоте все было по-прежнему. Мальчишки носились по снегу в плетенках, введенных в моду нами с Гаретом, и скатывались с крутого холма к замерзшей реке, сидя на перевернутых щитах, и я удивился: как это мы с Гаретом не додумались до такого в свое время. Мне тоже захотелось прокатиться по пушистому снегу, но такому солидному воину как я это было, конечно, невозможно.
Мой въезд в город получился радостным и неожиданно торжественным. Люди выбегали нам навстречу и узнавали мой флаг и кричали что-то приветственное, и я был очень удивлен таким приемом и смущен, ведь я не знал тогда о моей шумной и не совсем заслуженной славе, и даже решил, что произошла какая-то ошибка и меня принимали за кого-то другого, но я слышал свое имя, произносимое с восторгом, а во дворе произошла даже короткая потасовка из-за того, кому взять в повод моего коня. Я поспешил укрыться в нашей с Гаретом комнате и только хотел послать Кинана к Артуру, сообщить о нашем приезде, как к нам ввалился Кай и стал расспрашивать о подробностях боя у форта Ардел, и именно тогда я впервые услышал это имя – форт Ардел. Он сказал, что королева здорова, и Артур ждет меня к ужину, а пока что я должен был посетить новые, а вернее заново отсроенные римские бани, куда он и повел меня немедленно. Бани располагались в подвале дворца и представляли собой большую низкую комнату, разделенную на покои льняными полотнами, подвешенными к балкам в потолке. В комнате было тепло и душно, и масляные светильники горели по стенам, а в каменном полу были сделаны бассейны с горячей водой, глубиной примерно по пояс. Я решил, что мне бани понравились, и горячей водой, и льняными занавесками и девушками в мокрой, прилипшей к телу одежде, обслуживающими купающихся. Мне досталась особенно красивая девушка, которая расчесала мне волосы и стала вытирать меня мягким и душистым полотном. Я подумал о том, что вечером увижусь с Фэйр, и если я не в силах смирить смятение своего духа, то хотя бы могу удовлетворить желание своего тела, и обнял девушку за талию. Plack все, что дает, так велела мне Вивиан, и не мне, огрызку ее великих планов, спорить с волшебницей.
За ужином я увидел Артура, необычайно обрадованного моим приездом. Он усадил меня между собою и Гавейном, приветствовавшим меня совершенно по-братски, и снова я почувствовал себя скорее не польщенным, а пристыженным свалившимися на меня почестями. Придворный бард Мирддин пел о форте Ардел, и я слышал эту песню впервые, а все остальные знали эту песню хорошо и деже подпевали. В той песне Мирддин сравнивал сталь моего клинка с молнией Тараниса, а копыта моей лошади с молотом Гофаннона и я не знал куда деваться со стыда, а по окончании песни снял с шеи золотой обруч и бросил его к ногам барда, чем снова заслужил овацию. К тому времени мои нервы были уже натянуты до предела, и есть я не мог, а пил слишком много, и дрожал от нетерпения, как конь под седлом, когда Артур, поднявшись, знаком велел мне следовать за ним и, обняв меня за плечи, повел в покой королевы.
Я узнал просторную комнату со свечами на столах и светильниками на стенах, и увидел Фэйр, сидящую в кресле с высокой спинкой, одетую во что-то темное, скравающее ее фигуру, с темной накидкой на золотых волосах. При нашем появлении она не подняла головы и на нас не взглянула, а продолжала глядеть на ребенка, лежащего у нее на коленях. Ребенок не спал и сумел освободить из своих пеленок одну неправдоподобно маленькую руку и ритмично махал этой рукой: вверх-вниз, вверх-вниз, и я уставился на эту руку как завороженный. Наверное, я все-таки был пьян.
Голос Артура прозвучал слишком громко и неестественно бодро:
- Смотри, Гвенифэйр, кого я тебе привел! - и я опустился перед ней на колени: "Госпожа", и почувствовал, как ее пальцы коснулись моих волос у виска и, наконец, поднял на нее глаза.
Она покозалась мне такой же, как пять лет назад, когда я впервые увидел ее и поразился силе ее желания, такой же прекрасной и освещенной внутренним пламенем, но теперь к ее желанию примешивалась еще и обида, ни на кого не обращенная и оттого еще более горькая.
- Прямо через метель, со Стекляного Озера в пять дней! - восторгался Артур и Фэйр отозвалась: - Сердечно рада встрече, принц.
Я с трудом отвел глаза от ее лица и взглянул на ребенка, и замер, прикованный взглядом синих серьезных глаз на белом круглом лице, и осторожно коснулся пушистой рыжеватой шерсти на его макушке и сказал в пьяном откровении:
- Чудо какое!..
- Принц Герейнт, - произнесла Фэйр нараспев и Артур снова вступил:
- Хорош, правда? Ты дай ему палец, посмотри какой он сильный!
Я послушно вложил палец в его влажную ладонь, и вправду удивительно цепкую, и поразился: "Матушка Дон!"
Я прежде никогда не видел младенцев. Нет, не правда, я видел их многократно. Вельможи старой веры, так же как и христианские владыки, охотно присылали своих беременных жен, дочерей, сестер на Стекляное Озеро, где они получали помощь и уход от Вивиан и ее женщин, несомненно лучших повивальных бабок во всей Британии. Но это были чужие дети, орущие и сморщенные и вечно чего-то требующие, и никакого отношения ко мне не имеющие. Герейнт был другим. Он соединил кровь самых дорогих мне людей и оттого, наверное, казался мне настоящим чудом. Я вспомнил о моих сыновьях и пообещал себе навестить их неприменно.
Встреча, начавшаяся так неловко, оказалась неожиданно приятной. Артур велел принести еды и вина, а я пил только воду и подавал Фэйр чашу с вином, и разрезал ей яблоко. Мы говорили о принце, конечно, и как-то так получилось, что я рассказал им о своих сыновьях, и Артур долго удивлялся, а Фэйр любила меня и ненавидела одновременно. Потом пришла кормилица и унесла Герейнта, и я попрощался с Фэйр, и Артур вышел меня проводить. Мы дошли до моей комнаты, перед которой на полу уже сопел Кинан, и Артур сказал мне в пол-голоса, глядя себе под ноги:
- Я не видел Гвенифэйр такой веселой... уж не знаю с каких пор. - Фэйр совсем не показалась мне веселой, но Артур говорил о другом. - Знаешь, она сидит в своих покоях, никого не пускает, не ест, спит все время. Как ни придешь – спит. Помоги ей, Галахад. Если кто-то может ей помочь, то только ты.
- Конечно, Артур, - ответил я ему в тон. - А что говорит Мерлин?
- Говорит, здорова. Говорит, после родов так бывает.
Я видел Фэйр каждый день и с позволения Артура проводил с ней довольно много времени. Со мною она стала выходить, сначала в холл к обеду и к ужину, потом во двор, когда растаял снег и весеннее солнце согрело землю, и первые цветы посадили вдоль стен. Я был с нею нежен и терпелив и очень осторожен, и никогда не оставался с нею наедине, и Герейнт почти всегда был с нами, но все же нам удавалось делать друг другу редкие и опасные подарки: ласковое рукопожатие, прикосновение легких пальцев к губам, к виску, к шее, нежное слово, сказанное на ухо, едва слышно, одним дыханием. Я покупал ей сладости и духи и ленты, и не считал зазорным выполнять ее мелкие поручения, и рвал для нее маленькие голубые цветы, и она тоже заботилась обо мне по-своему.
Однажды мы сидели на скамейке в саду и глядели как девушки играли в какую-то хитрую игру, правил которой я не понимал, и Фэйр вдруг спросила меня:
- Когда у тебя день рождения?
- Вивиан отмечала на Остару. Наверное, она и сама не знала когда я родился. Просто решила, что надо же праздновать когда-то, так пусть будет на Остару. И запомнить легко.
Солнце припекало совсем по-весеннему и тепло закутанный Герейнт дремал, лежа у меня на плече, и глаза Фэйр искрились какой-то лукавой радостью, когда она сказала:
-Я делаю для тебя кое-что, но не знаю успею ли к Остаре. Придется постараться.
Я закрыл глаза и, повернув голову, ткнулся носом в руку спящего Герейнта, и почувствовал его теплый и сладкий, мирный запах, и позволил себе представить, что это мой сын уснул у меня на плече, а сидящая рядом со мною жена вышивает мне ко дню рождения шелковый пояс и боиться не успеть. И нет больше нужды скрывать нашу любовь, потому что нет в ней ни лжи, ни предательства, а только спокойная и чистая радость.