Замок

Вечером мы увидели замок. Он показался из-за холма, огромный, чёрный, похожий на нижнюю челюсть дракона: острыми клыками упирались в хмурое серое небо его башни. От замка веяло тоской, усугублявшейся мрачными пейзажами этих мест и царившей вокруг поздней осенью. Ноябрь сыпал ледяным дождём, и солдаты зябко кутались в тонкие, насквозь промокшие плащи. Капли уныло стучали по каскам, стволам винтовок, походным котелкам. Среди замёрзших молчанием нестройных рядов изредка раздавалось шмыганье простуженного носа, плевки в сторону, тихая ругань, кашель. Мы шли уже две недели, останавливаясь лишь на короткие привалы да ночлег, и казалось, узкой дороге, мокрой змеёй вившейся меж холмов, не будет конца. Нашей целью был замок, и мы надеялись, что он принесёт нам тепло и отдых, но теперь он смотрел на нас с дальнего холма, и от этого взгляда становилось не по себе. Казалось, что он недоволен этим вторжением и хмуро следит за нашим медленным приближением. Многим из нас стало чудиться, что от него веет злом, что туда идти не нужно и что ничего хорошего это место нам не сулит. Но уставшие, промокшие, голодные и оттого злые командиры гнали нас вперёд. И мы шли.
Путь до замка занял у нас ещё почти неделю, и всё это время он наблюдал за нами, настороженный, сжавшийся в комок, словно почуявший угрозу хищный зверь. Мы были так измотаны дорогой, соседством жуткого места и голодом, что к концу пути могли думать лишь о том, чтобы поскорее оказаться если не дома, то где-то в другом месте. Лишь бы подальше от замка. Но вот мы остановились на перекрёстке: одна дорога вела дальше, огибая холм, другая же карабкалась по его крутым бокам, ведя к самым воротам. Просвистели привал. Многие сбросили промокшие, полупустые вещмешки и – прямо там, где стояли – повалились на размякшую от воды холодную землю. Отовсюду слышались усталые вздохи, тихие пустые разговоры. Всё так же крапал дождь. Мы старались не смотреть ни на замок, ни на старую дорогу, ведущую к нему, но каждый не мог отделаться от мысли, что придётся туда идти, занимать его, возможно с кем-то за него драться, кого-то убивать или умирать самому и, в случае победы, ещё и стоять там неизвестно сколько времени. И без того угрюмые настроения, владевшие нашими сердцами, упали в неизвестные бездны, но открыто роптать никто не стал: командиры были скоры на расправу. Возможно, кто-то бы и не пожалел расстаться с собственной жизнью, но пуля от командира означала и скорую гибель семьи, оставшейся на родине, поэтому все мы пригревали злобу в темноте под сердцем.
Кто-то поставил палатки, кто-то просто лежал на дороге, подставляя лицо холодным каплям, вперив взгляд в серое ничто наверху. Люди казались камнями, неведомо как оказавшимися на дороге, или мертвецами, забытыми после поражения. К вечеру среди нас  засновали дежурные с котелками, и солдаты несколько приободрились. Пища была горячая, и уже было засверкали глаза измученных людей, но её было слишком мало, и вскоре ложки начали скрестись о металлические днища походной посуды, и огонь быстро погас. Возможно, стало бы легче, если бы мы развели костры на ночь, но дождь не прекращался, и найти сухие дрова не представлялось возможным. Засыпали там же, где и лежали. Повсюду была ледяная вода, она давно пропитала собой одежду и, казалось, застыла льдом в порах. Земля под телами не нагревалась, и ночью трудно было заснуть из-за раздававшегося тут и там болезненного кашля, от постоянного движения продрогших тел, не знавших покоя в поисках тепла.
Наверное, было часа два или три ночи, когда началась бойня. Где-то на другом конце лагеря коротко вскрикнул проснувшийся дозорный, раздалось несколько выстрелов, а в следующее мгновение на нас посыпались гранаты. Грянул первый взрыв, показавшийся очередным приступом кашля, но затем послышался следующий, за ним ещё один и ещё, ещё и ещё. Воздух вокруг раскалился и трещал, повсюду взмывала вверх потревоженная мокрая почва, послышались первые крики раненых, слившихся постепенно в жуткий непрерывный гул, напоминавший приближение падающего с небес снаряда.
Одна из гранат упала у моих ног, и я машинально отпрыгнул в сторону, за секунду до того, как грянул взрыв. Упругая волна толкнула меня в бок и бросила в придорожную канаву. В голове загудело, звуки слились в непрерывный шум, но в остальном я, кажется, был в порядке. Каска покатилась, тихонько постукивая, вниз по склону. Руки судорожно прижимали к груди винтовку, до боли в пальцах, и все силы шли на это. Я оставался неподвижен, пока на дороге продолжали взрываться гранаты, но с каждым взрывом криков становилось всё меньше и меньше. А потом из леса, по холму взбиравшегося к дороге, стали появляться враги. Они двигались бесшумно, тенями скользя среди чёрных стволов деревьев. Ни боевых кличей, ни приказов, ни каких-либо других разговор не было слышно. Один из них переступил через меня, и я услышал его спокойное размеренно дыхание. К счастью, он меня не заметил. Они молча вышли на дорогу, вскидывая винтовки и стреляя в тех, кто представлял какую-либо угрозу. Остальных выживших добивали штыками или ножами. Никто не просил о пощаде, и никого не брали в плен. От молчания царившего над дорогой, всё это казалось каким-то жутким представлением, мистическим ритуалом. Люди с готовностью убивали и также безропотно погибали. Но вот откуда-то спереди раздались два пистолетных выстрела, и всё затихло.
Враги ушли так же тихо, как и появились. Слышно было, как вздрагивает земля под сотнями тяжёлых сапог, споро марширующих по дороге. Я продолжал лежать в канаве, боясь пошевелиться, и только водил глазами по мутному тёмному небу. Возможно, мне удалось бы убить нескольких из них: перед тем, как выйти из укрытия, я бросил бы им под ноги несколько гранат, а выскочив, успел бы раза два или три выстрелить. Потом меня наверняка бы убили, но на том свете оказалось бы несколько врагов. Сцена пронеслась перед моими глазами, живая, красочная, будоража кровь, призывая подняться и сражаться, но я лежал в канаве, внутренне трясясь от страха и моля богов, чтобы меня не заметили. Мой разум никак не мог взять в толк, как возможно, чтобы меня - меня!!! – и убить! Ведь я же ничего им не сделал, я никого так и не убил за всю эту бесконечную войну! Меня ждут дома! Меня нельзя убивать! И я остался в канаве. Пролежал так, пока не рассвело. Лишь тогда, убедившись, что вокруг тихо, я пошевелился, с трудом управляя заиндевевшими членами, и приподнялся, оглядывая дорогу.
Земля темнела пятнами крови, тут и там валялись ошмётки людей, изуродованных взрывами. Несколько кусков мяса уже облюбовали вороны и ещё какие-то неизвестные мне птицы. Прямо передо мной, застыв в немом крике ужаса или боли, лежала оторванная, уже посеревшая кожей, голова одного из наших солдат. Кажется, он шёл недалеко от меня. Сейчас он смотрел невидящим взглядом, и мне показалось, что он укоряет меня за то, что я выжил. Каска слетела, и его волосы топорщились на голове – кажется, они всегда были  у него такие.
Я медленно встал и вышел на дорогу. Они забрали с собой всё оружие и — если и были жертвы с их стороны — тела своих товарищей. Остались лишь наши, и теперь они действительно были мертвецами, брошенными на дороге. Среди них почти не было не изувеченных. Повсюду оторванные конечности. Я постоял, оглядывая следы сражения вокруг. По крайней мере, им не придётся идти в этот замок. Теперь не придётся. Я не чувствовал себя виноватым перед ними, мне не было никого жаль, потому что среди них не было моих друзей. Повесив винтовку на плечо, я вернулся к перекрёстку и вскоре уже направлялся в сторону замка.
Дорога была совсем разбита: по всей видимости, недавно по ней прошёл большой отряд с техникой. Я карабкался вперёд и вверх и вскоре уже выбился из сил. Ремень, на котором висела винтовка, резал мне плечо – пришлось понести её в руках. Пройдя метров двести, я остановился отдышаться и, делая глоток из металлической фляги с холодной, застоявшейся водой, увидел впереди крохотную чёрную точку. Она так же двигалась вверх по дороге и была уже у самых ворот. Возможно, это был кто-то из наших солдат, выживших благодаря такому же чуду, которое спасло и меня. Возможно, это был враг. Наверное, мне стоило насторожиться и немедленно лечь, попытаться спрятаться. Но я совсем не чувствовал угрозы и стоял, всматриваясь вдаль. Точка скрылась в воротах, и тогда я пошёл дальше. Что-то подсказывало мне, что нужно торопиться.
Вскоре я был у ворот. Оправил мокрые волосы, неприятно липшие ко лбу, проверил винтовку. Когда-то здесь был подъёмный мост со рвом, но время и человеческое равнодушие сделали своё дело – от моста остались лишь несколько трухлявых брёвен, а ров был засыпан и порос колючим кустарником. Я приник спиной к холодному камню и осторожно заглянул внутрь. С винтовкой в руках я чувствовал себя увереннее и молился лишь о том, чтобы она не дала осечку из-за постоянной сырости вокруг.
Во дворе были люди. Один из них был солдат из нашего отряда – я узнал его по форме. Другие, видимо, жили в замке: это был старик с густой спутанной бородой и в лохмотьях, опиравшийся на винтовку, как на палку, и юная девушка в простом, но опрятном платье, соблазнительно округлявшемся на широких бёдрах. Русая коса мирно лежала на крепкой девичьей груди, глаза потуплены, пальцы застенчиво и боязливо теребят кончики волос. Хорошенькая, отметил я про себя.
Солдат ругался с дедом, и тот распалялся всё сильнее. Его покрытая старческими пятнами и жёсткими волосами рука, сжимавшая винтовку, тряслась, расплёскивая грязь под ногами. Они говорили на языке врага, и я с трудом понимал их: старик шамкал беззубым ртом, а выговор солдата был ужасен. Он тоже повысил голос на деда; девушка заплакала – по всей видимости, ей было очень страшно. Старик крикнул на неё, наверное, чтобы она успокоилась, но та разревелась пуще прежнего. Солдат направил на него винтовку. Я видел левую половину его лица – она была красная от распиравшего его негодования. Он что-то сказал деду, но тот ничего не ответил. В следующее мгновение он, с не соответствующей его дряхлому виду скоростью, стремительно поднял винтовку на солдата и выстрелил. По всей видимости, тот также успел выстрелить, потому что через секунду, показавшуюся неприятно долгой, два тела повалились в грязь, головами друг к другу. Где-то за стенами заворчали потревоженные вороны.
Я решил, что нельзя терять время, и вышел из своего укрытия, направив винтовку в грудь девушке. Перед ней клубилось облако порохового дыма. Это мешало целиться, но, кажется, она не обратила на меня внимания, ошалело глядя на тела двух мужчин перед собой, на бурые потоки, расползавшиеся по мутным лужам. От ужаса произошедшего она перестала плакать и, кажется, даже не дышала. Лишь минуту спустя, когда дым рассеялся, а я миновал арку ворот, она уловила движение и подняла на меня красные от слёз глаза. Её растерянный и удивлённый взгляд заставил меня остановиться. В нём не читалась ненависть, но мы были друг для друга врагами, а значит, обязаны были её испытывать.
Она бросилась к телу старика, будто бы и не было у меня в руках винтовки, направленной в её грудь. Она что-то неразборчиво причитала, рыдая, поглаживая остывающий лоб и волосы мертвеца. Наверное, пыталась позвать его с того света.
Я вполне свободно знал их язык и поэтому приказал ей встать. Девушка не обратила на меня внимания. Я повторил свой приказ громче, и тогда она подняла свои заплаканные глаза, но смотрела не на меня, а в чёрный провал дула винтовки. Ей совсем не было страшно, наоборот, мне показалось, что она может броситься на меня и тогда мне придётся стрелять. Я не хотел в неё стрелять.
-Встань, - повторил я свой приказ и с облегчением увидел, как она медленно поднимается с колен. – Хорошо.
Нужно было поднять оружие с земли, но девушка не внушала мне доверия. Казалось, всё её существо сжалось в тугую пружину, готовую вот-вот распрямиться.
-Сними с него ремень, - я повёл стволом, указывая на тело солдата.
Она сверкнула глазами, полная злости ко мне, но ослушаться не посмела. Я следил за тем, как она перевернула тело на спину, выставив на обозрение жуткую дыру от пули в шее солдата. Из неё до сих пор медленно толклась кровь — старик стрелял метко. Девушка расстегнула бляшку и, сняв ремень, замерла, вопросительно подняв на меня глаза. Я поймал себя на мысли, что мне приятно её послушание. Она была врагом, она была слабее меня, и поэтому я был главным. Она обязана мне подчиняться.
-Брось сюда, - сказал я ей, и она послушно бросила ремень к моим ногам. – Руки за спину, повернись ко мне.
Она снова зло посмотрела на меня, но начала, стоя на коленях, поворачиваться. Ноги раздвигали грязь, марая платье и колготки, заструились мутные потоки, красноватые от смешавшейся с водой крови. Когда она повернулась, я подошёл к ней, и туго связал руки за спиной. Девушка вскрикнула от боли, но мне было всё равно. Я поднял её с колен.
-Кто ты? – спросил я её.
Девушка промолчала, сжав губы в белую полоску.
-Кто ты? – настойчивее повторил я.
Она метнула быстрый взгляд на труп старика рядом со мной.
-Ты его дочь? – спросил я глядя ей в глаза, и она опустила их.
-Была, - ответила она. У неё был очень приятный сильный голос.
-Разумеется, - сказал я.
Повисла пауза. Я поднял винтовки и повесил их на плечо. Срочной необходимости в этом не было, но мне хотелось проверить, как поведёт себя моя пленница, когда повернусь к ней спиной. Она не шелохнулась, пристально следя за моими действиями.
-Почему ваш отряд покинул замок? – я взял её под руку и повёл под крышу одного из сараев, чтобы спрятаться от дождя. Винтовки оказались тяжелее чем, я ожидал, и тянули к земле. Я старался не показывать этого.
-Они устроили вам засаду.
-Они вернутся? – я усадил её на лавку, а сам сложил чужие винтовки на один из стоявших неподалёку ящиков, придвинул стул и сел напротив.
-Нет. Им незачем возвращаться. Они ищут ваши отряды, чтобы убивать вас. - В её голосе читалось такое искреннее презрение и негодование, что я не удержался и улыбнулся. Было забавно наблюдать такую реакцию у людей, не понимающих этой войны.
-Как и мы, - ответил я.
-Вы уже проиграли.
-Посмотрим, - ответил я, чувствуя себя прекрасно от этого забавного разговора.
Девушка опустила глаза, рассматривая носки своих грязных башмаков, а я с улыбкой следил за ней. Она была довольно красива, но совершенно не следила за собой. Я почувствовал, что этот не огранённый алмаз, этот не распустившийся бутон принадлежит мне, и в моих силах поспособствовать её расцвету.
-Почему вы не ушли вместе с ними? – спросил я её.
-Нас никто бы не взял с собой. Мы обуза.
-А почему сами не ушли?
-Нам больше некуда идти. Вы разорили нашу страну. С тех пор, как вы пришли, дождь не прекращается ни на день. Он погубил наш урожай, и теперь наш народ голодает, - она говорила с негодованием, но меня совершенно не трогала её злость, и я усмехнулся, давая ей это понять.
-Нам тоже нелегко, - ответил я. – Кстати, я голоден. Здесь осталась еда?
-Отпусти меня, и можешь забирать весь этот проклятый замок себе!
Она бросилась передо мной на колени, и я ударил её по лицу тыльной стороной ладони и спокойно и вкрадчиво повторил свой вопрос.
-Отпусти меня, умоляю, - она заплакала, держась рукой за покрасневшую щёку, и села обратно на лавку.
-Отпущу, рано или поздно, - холодно ответил я. – Так есть здесь еда?
Приободрённая ответом, она попыталась взять себя в руки и успокоиться. Дёрнула было плечом, намереваясь вытереть мокрые глаза, но не смогла дотянуться. Я заметил, что кожа её рук побелела от слишком тугого узла пут.
-Да, в замке осталось немного еды, - через некоторое время ответила она.
-Отведи меня туда.
-Хорошо, - она кивнула, готовая угодить мне, и встала с лавки.
Мы вышли в дождь и направились через двор к входу в замок. Несомненно, в былые времена он представлял собой великолепное и величественное зрелище. Я представил себе его целым, шумным и многолюдным и у меня захватило дух от грандиозности этого строения. Но сейчас он был в плачевном состоянии. Одна из башен обрушилась, проломив обломками крышу и часть стены. Внутри было темно и не пахло жизнью. Ворота, некогда мощные, обитые шипованными пластинами железа, ныне проржавевшими, теперь почти сгнили и держались на петлях, наверное, лишь благодаря чуду. Ступени обшарпались, истёрлись. Мы поднялись по ним, и я взялся за ржавую ручку. Сквозь пальцы посыпалась оранжевая труха. На удивление дверь открылась бесшумно, но, медленно и грузно двигаясь на хорошо смазанных петлях, она будто бы выдавала весь свой возраст. В некоторых местах с неё посыпались щепки. Я толкнул девушку впереди себя, в тёмное нутро замка, решив, что если и остался кто-то внутри, то так у меня будет больше пространства для манёвра. Но она вошла и спокойно остановилась в нескольких шагах от входа. Выжидающе посмотрела на меня.
-Где здесь факел или лампа? – спросил я её, всё ещё оставаясь в полосе света от открытой двери.
-Тут, - она кивнула налево от себя.
-Отойди.
Она отступила правее, и я прошёл в указанном направлении. На вбитом левее входа крючке действительно висела старая масляная лампа. Я снял её, вынул из вещмешка коробок спичек, открыл его, выудил единственную сухую и, зажёгши, запалил лампу. Маленький огонёк тепло заплясал за пыльными стёклами.
Я взял девушку за локоть, держа лампу на вытянутой руке.
-Веди.
Мы медленно и осторожно пошли вперёд. Узкие бойницы почти не давали света, и неровный свет лампы выхватывал из мрака пыльный пол; обломки старой, полусгнившей мебели; картины, на которых не видно было, что на них изображено; лестницы, ведущие во мрак; наглухо закрытые или заваленные обломками комнаты и проходы. Я бы не удивился, встретив и закованный в проржавевшие кандалы скелет. Было жутко брести в этой давящей густой темноте, но девушка рядом со мной, казалось, не испытывала ни малейшего страха. Я ощущал ладонью тепло её мягкой нежной кожи, слышал её ровное спокойное дыхание, так резко отличавшееся от бешеного стука моего сердца. Мне стало казаться, что она ведёт меня прямиком в ловушку. Я потерял терпение и до боли сжал её руку, заставив остановиться.
-Куда ты меня ведёшь? – строго спросил я её.
-На склад, - удивлённо ответила она.
-В подвал?
-Ну да.
-Разве в тех комнатах, где вы живёте, нет еды? Или на кухне?
-Нет. Там ничего нет.
-Ты совсем не помогаешь себе, - вздохнул я. – Ладно, веди.
Мы пошли дальше, и вскоре она привела меня к проходу, закрытому ржавой металлической решёткой.
-Тут колесо, справа, - сказала она.
Я направил туда лампу, осветив такое же ржавое колесо. У неё были связаны руки, так что пришлось поставить лампу на пол и крутить его самому. Я боялся, что она удерёт или стукнет меня чем-нибудь тяжёлым, и поэтому то и дело оглядывался на неё через плечо. Она смирно ожидала, пока я подниму решётку. Дело шло туго, и я взмок от усилий, ругая свою пленницу на чём свет стоит, удивляясь, как она и старик вообще с этим справлялись. Я крутил колесо, и, казалось, весь замок дребезжал вместе со старой, медленно ползшей вверх решёткой. Наконец, проход был открыт. Я утёр пот со лба, поднял лампу, снова взял девушку за локоть, и мы стали спускаться вниз по узкой винтовой лестнице. Места двоим было мало, и наши локти скреблись о грубый камень стен. Она вскрикнула от боли, мы остановились, и, осветив её лампой, я увидел, что она свезла кожу на руке. Пришлось пойти впереди, в одной руке неся перед собой лампу, другой – держа её чуть повыше запястья. При этом винтовка за моей спиной было пряма перед ней, и, хоть и проблематично было воспользоваться этим со связанными руками, я всё же опасался удара в спину.
Оказавшись внизу, она остановилась. Воздух здесь был затхлый, пропитанный кислой гнилью. Впереди была непроницаемая тьма, навевавшая мысль, что внутри неё сокрыто нечто страшное. Но девушка по-прежнему не выказывала волнения.
-Тут есть факелы, - тихо сказала она, глядя перед собой.
-Хорошо, стой здесь, - велел я и медленно, водя перед собой лампой, пошёл вперед.
Помещение было средних размеров. Посреди стоял грубо сколоченный деревянный стол, пустой, покрытый тёмными пятнами то ли от еды, то ли ещё от чего-то. Некоторые из них по цвету напоминали следы крови. Вдоль стены стояли ящики и бочки, многие из которых давно сгнили и развалились в труху. Я заметил несколько факелов, но нигде не видел ничего, где можно было бы наломать щеп. В конце концов потеряв терпение, отломил от одной из полусгнивших бочек кусок доски и отщепил от неё пару лучин. Открыл лампу и зажёг их.
-Иди сюда, - позвал я девушку.
Никто не отозвался, и я позвал вновь, громче. Она молча подошла ко мне. Я усадил её за стол, а сам обошёл помещение вдоль стен и зажёг факелы. Стало светло и тепло, даже несколько уютно. Я погасил лампу, поставил её на стол, снял с пояса флягу и, поболтав ею и услышав внутри приятное бульканье, сел напротив своей пленницы и допил остатки воды. Она следила за мной, не скрывая неприязни. Меня это только забавило. Вся эта её беспомощная злость. Я утёр губы и, небрежно бросив пустую флягу на стол, спросил её:
-Ну, где здесь еда?
Она мотнула головой вбок.
-Там немного хлеба и сушёных фруктов, - сказала она.
Я встал и направился в ту сторону. В одном из ящиков действительно оказался небольшой ломоть чёрствого, местами покрытого плесенью, хлеба и горсть ломтиков сушёных яблок и кураги. Признаться, я ожидал чего-то более изысканного. Этим явно не попируешь.
-Это всё? - спросил я её, осматривая соседние ящики.
-Возможно, где-то найдётся немного вина, не знаю, -  она повела плечами.
-Не густо.
-Я предупреждала.
Вскоре отыскалась и полупустая пыльная бутылка, оплетённая соломой. Я откупорил её ножом и осторожно отпил. Вино было дрянным, и я поспешил его выплюнуть.
-Ну и мерзость! - не удержался я.
Сидя за столом, она усмехнулась, но я решил оставить эту дерзость незамеченной. Отыскал пару глиняных стаканов и вернулся за стол с найденными продуктами. Я налил в один из них вина и, чувствуя себя необыкновенно великодушным, налил и в другой, поставил стакан перед ней, но пить она всё равно не могла, и меня это позабавило. Я сидел перед ней и, отпиливая от хлеба небольшие кусочки и макая их в вино, ел, разглядывал её лицо. Она сидела недвижно, уставившись в узор дерева столешницы. Я оставил ей немного хлеба и почти все фрукты, развязал руки и смотрел, как она их разминает. Растерев натёртые ремнём места, она принялась за еду. Она старалась не показывать, как голодна и ела медленно, но было видно, как жадно её крепкие и ровные белые зубы вгрызаются в чёрствую пищу. Наверное, она не из простолюдинов. Это я позволил ей есть, её враг. Она должна быть мне благодарна. Я смотрел на неё, и думал, как выглядит её тело без этой омерзительной грязной одежды. Представлял все её соблазнительные округлости. Представлял, как мои руки касаются её мягкой нежной кожи. Там, под одеждой. Да, решил я, она должна быть мне благодарна. Почему бы ей не отплатить мне тем, что у неё есть? В отряде многие рассказывали о своих победах над вражескими женщинами. Это считалось таким же боевым крещением, как и убийство врага. Возможно, пришло время и моего крещения? Почему бы, собственно, нет?
Она доела, и я снова туго связал ей руки за спиной. Перевесил винтовку на другое плечо, пропустив за голову, наискосок, чтобы не мешалась в дальнейшем.
-Вставай.
Она подчинилась. Её лицо побледнело, а губы, казалось, сильнее прежнего сжались в полоску.
-Теперь ты меня изнасилуешь, да? - спросила она меня, робко глядя в пол. Она задыхалась, и слова вырывались на выдохе, едва слышно.
-Сама увидишь, - ответил я. Меня разозлило, что она так просто угадала мои намерения. Это жалкое существо не имело на это никакого права. Я решил, что не буду жалеть её тела. Решил, что, возможно, не стоило проявлять мягкосердечие и давать ей еду и вино.
Я взял её за шею и надавил, заставляя лечь грудью на стол. Она упёрлась, и я несильно ударил ей кулаком под рёбра. Она застонала от боли и рухнула на стол. Дальше было проще. Я развёл её ноги как можно шире, снял ремень и привязал одну из них к ножке стола. Затем нашёл верёвку, молоток и гвозди, и, привязав свободную ногу, вытянул ей руки и вбил два гвоздя через ремень в стол. Пока я всё это проделывал, она не издала ни единого звука, но сковавший её ужас чувствовался в напряжении мышц, в тяжёлом дыхании, в невольном сопротивлении, с каким она реагировала на мои прикосновения к её ногам. Мне нравилось это. Пусть потом думает, что сделала всё возможное.
Закончив, я отошёл в сторону и оглядел результат проделанной работы. Вышло вполне неплохо. Она лежала передо мной на столе с раздвинутыми ногами, и мой взгляд неизменно устремлялся в то место, где они сходились. Но мне не хотелось торопиться. Я с минуту разглядывал своё творение, и она, обеспокоенная моим бездействием, повернула голову, чтобы посмотреть, что я делаю. Быть может, она боялась, что я уже разделся, и всё вот-вот начнётся. В её взгляде застыл ужас от осознания того, что сейчас с ней произойдёт. И это тоже мне очень понравилось. Я не думал о том, что таким образом отомщу своим павшим минувшей ночью товарищам, что внесу свою лепту в поражение врага. До этого мне не было никакого дела. Вот осознание власти над этим жалким существом, вот полное распоряжение её телом и жизнью — вот, что меня волновало, что будоражило мою кровь. Я медленно снял винтовку и аккуратно положил её на пол, затем то же самое проделал с вещмешком. Потом я неторопливо развязал шнурки плаща, и он, шурша тканью, упал на пол. Я расстегнул каждую пуговицу на рубашке, снизу вверх. Я стащил сапоги, расстегнул пуговицу на штанах, и они упали на пол. Я вышагнул из них, на ходу сбрасывая портянки, и направился к своей пленнице. Её глаза были огромными от ужаса, распиравшего всё её существо изнутри, и она задёргалась на столе, как живая рыба, которой только что отрубили голову. Она пыталась вырваться, но я поработал на славу. У неё не было ни единого шанса. Её движения были ломаны, судорожны, некрасивы. Я почувствовал, что презираю это грязное существо. Правильно нам говорили, что враги — ничуть не лучше животных.  Сейчас, глядя, как она тщетно пытается вырваться и сбежать, я смог воочию  в этом убедиться.
-Успокойся. Всё равно ничего не выйдет.
Но глупая тварь продолжала извиваться на грязном столе. Я начинал сомневаться, стоит ли вообще о неё мараться. Вдруг она болеет какой-нибудь заразной болезнью. Но мной двигало не только желание, но и любопытство, и я заставил себя идти до конца.
Я подошёл к ней и задрал юбку. Стащил грязные колготки, обнажая белую кожу её бёдер и зада.
-Я ещё девственница... - умоляюще глядя на меня, протянула она.
Мне не было до этого никакого дела.
Перед тем, как взять её, пришлось рукой придать себе твёрдости. Она с ужасом, не отводя взгляда, следила за моими действиями, но, как только я оказался в ней, как только стены подвала огласил крик её боли и обиды, как только я с наслаждением почувствовал, как она вся сжалась вокруг члена, будто стараясь уменьшиться до такого размера, чтобы не пустить его дальше — после этого она уже больше не могла ни на что смотреть. Её глаза закрылись, и из-под век показались слёзы. Я крепко, вцепившись ногтями в бледную кожу, держал её и быстрыми мощными толчками погружался всё глубже и глубже. С каждым моим движением из её рта вырывался крик, с каждым толчком всё сильнее, и вскоре он перешёл в какой-то животный скулёж. Эта неблагодарная тварь выла на столе, марая меня кровью и вяло суча связанными ногами, и всё это — в благодарность за то, что я подарил ей своей семя! Меня захлестнула волна бешенства, и сильнее вдавившись в неё, выплёскивая последние остатки, я несколько раз ударил кулаком ей в живот. Она дёрнулась, натянутая на путах, я вышел из неё и, поскользнувшись на накапавшей на пол крови, упал.
Я поднялся на ноги и стал натягивать штаны. Она недвижно лежала на столе и казалась мёртвой. Лишь изредка моргала влажными от недавних слёз глазами. Я чувствовал себя превосходно. Удовлетворение придавало лёгкость всему телу, в комнатке было тепло и сухо, что было особенно приятно после многих дней, проведённых под дождём. Даже скудная пища сделала своё дело, заглушив на время голод. Вспомнив про еду, я отыскал бутылку вина и допил остатки. Смачно рыгнул. Давно я не чувствовал себя так хорошо. В новом порыве великодушия я стал развязывать свою пленницу. Она выглядела едва живой и вряд ли могла убежать или попытаться напасть на меня. Отвязав последнюю верёвку, я отошёл одеть остальную одежду и иногда посматривал на неё. Она опустила подол, прикрывая свою наготу. Её промежность выглядела так же скверно, как рана от ножа или штыка. Я немало повидал таких на войне, и теперь мне даже стало слегка жаль её. Но своей вины я при этом не чувствовал: мне казалось, что это зло с ней сотворил неведомый враг, бездушный, жестокий, коварный. Что так было уже до моего прихода в этот замок, и я ей никак не навредил. Да и не мог Я ей навредить. Я за всю свою жизнь и мухи-то не обидел! Это всё враг. Наверняка, весь их отряд, устроивший нам засаду на дороге, пропустил её через себя. Ведь они какое-то время стояли здесь. За время войны я слышал сотни историй о их зверствах и жестокостях. Ничего удивительного, что они сотворили такое с столь соблазнительной и беззащитной девушкой. И нет ничего плохого в том, что я воспользовался её телом, ведь я не сделал ей ничего плохого. А она по-прежнему лежала на столе, сжавшись в позе зародыша, будто пытаясь стать точкой, чтобы совсем исчезнуть из этого мира.
Я подошёл посмотреть, как она. Её глаза были закрыты, и она тихонько всхлипывала, так и не успокоившись. Бедная девочка. Я почувствовал к ней жалость, и в надежде утешить приподнял ей голову за подбородок и поцеловал в губы. Они были сухими и потрескавшимися от жажды. Но она осторожно ответила на мой поцелуй. Я попытался целиком отдаться этому сладостному ощущению, но вдруг что-то изменилось. Я почувствовал, как она напряглась и подумал, что что-то случилось, быть может кто-то пришёл. Открыл глаза, собираясь повернуть голову и посмотреть причину её беспокойства, но замер. Её прекрасные серые глаза были прямо напротив моих, и в них была такая ненависть, что я инстинктивно попытался отстраниться, но она крепко держала меня руками, обвила ногами, будто бы снова желая насытить плоть. Только вот всё это было явно не за этим. Наверное, так чувствуют себя мухи, попавшие в паутину. В следующее мгновение она вцепилась зубами мне в нижнюю губу, я почувствовал сильную боль, и тотчас же хватка ослабла, она упёрлась ногами мне в грудь, оттолкнула, вскочила со стола и бросилась бегом вверх по лестнице, ведущей из подвала.
Нужно было тут же броситься за ней, поймать, уничтожить, но я был настолько потрясён свершившимся, что некоторое время стоял, глядя в чёрный провал лестничного проёма. Наверное, на моём лице было что-то вроде растерянности и испуга. Я стоял, совершенно забыв о боли, и лишь спустя некоторое время опомнился и осторожно потрогал губу. Пальцы коснулись неровных краев; обожгло болью. Я отнял руку от лица и увидел кровь. Она откусила часть моей нижней губы.
***
Бежать! Бежать и не оглядываться! Сначала ступеньки, в полной темноте. Ничего не видно. Несколько раз упала, споткнувшись. Разбила колено. Но теперь это всё — пустяк. Это не важно. Бежать! Бежать и не останавливаться! Подальше от этого мерзкого ублюдка.
Под кожей будто копошились крошечные насекомые. Я никогда не чувствовала себя такой испачканной. Казалось, грязь течёт вместе с кровью по венам, вместе с нею питая мозг, раз за разом возвращая мыслями к произошедшему. Его лицо отражает усердие работы над моим телом. Он шумно дышит, сильно сжимая руками мои бёдра. Он вгрызается в меня, не щадя нежной плоти. Я тряхнула головой, отгоняя видение и почувствовала, что кусок его губы всё ещё зажат между зубами. Мягкий, едва тёплый. Меня передёрнуло от отвращения, и я выплюнула его в темноту впереди. Сплюнула, пытаясь избавиться от мерзкого вкуса плоти. Его плоти.
Я миновала проход с поднятой решёткой и только тогда позволила себе остановиться на мгновение перевести дух, успокоиться и сообразить, в какой стороне выход. Может быть, следовало попытаться опустить решётку, но я побоялась, что на это у меня уйдёт слишком много времени. В голове всё путалось, между ног горело, к горлу подступала тошнота. Меня вырвало, и, наверное, он это слышал. Я представила, как он бежит в темноте по лестнице, ориентируясь на слух и нюх, точно животное, пустившееся в погоню за добычей. Вытерла губы тыльной стороной ладони. Нужно бежать.
Пришлось двигаться заметно медленнее: на полу был разбросан мусор и осколки камня. Я ещё несколько раз запнулась, упала, больно ударяясь всем телом. Это не имело значения. Показалось, что почувствовала порыв свежего воздуха, и двинулась в том направлении, выставив руки вперёд, шаря ими по сторонам. Наверное, это было странное зрелище, но я думала лишь о том, что он идёт за мной. Порой мне казалось, что я чувствую его тёплое смрадное дыхание на своей шее, затылком ощущала его присутствие, но, оборачиваясь, встречала лишь тьму.
Видимо, я свернула куда-то не туда, потому что ни единого пятнышка света мне так и не попалось. Я знала, что в стенах есть бойницы, узкие, но всё же они должны были давать свет. Но вокруг царила непроглядная тьма, и мною медленно завладевало отчаяние. Я ругала себя за то, что заблудилась в замке, в котором провела столько времени. Возможно, уже забрела на второй или третий этаж: несколько раз мне казалось, что под ногами встречались ступени, но темнота душила чувства и невозможно было что-то ясно понять. Я шла, шла и шла, словно бы по длинному-длинному коридору, шла, выставив руки, падала, раздирая кровоточащие колени и руки до мяса и костей, заставляла себя не обращать внимания на боль, говорила, что нужно потерпеть ещё чуть-чуть, что промедление смерти подобно, что, если он найдёт меня, мне не выжить, и снова шла. Я давно уже не бежала, и силы стремительно покидали меня. В голове пульсировала боль, лёгкие обжигало дыханием, на краю зрения стали мерещиться неясные огни.
Это всё замок. Мне припомнились старые легенды, что долгое время ходили среди местных крестьян. Поговаривали о мрачном и жестоком хозяине этих земель, о его чудовищных экспериментах и о страшном проклятии, которое будто бы погубило его и навечно населило злом и без того неприветливые коридоры. Поговаривали, что замок сводит с ума, и многие после его посещения, кончали свои жизни самоубийством. Много чего говорили суеверные крестьяне, но я никогда не принимала их всерьёз. Сейчас же, когда вокруг не осталось ничего, кроме густой черноты, скрывавшей в себе и холодные грубые стены, и обломки мусора и старой мебели, и ещё неведомо что, быть может, каких-то ужасных созданий зла и мрака, сейчас, когда я была посреди всего этого, без света, подгоняемая страхом быть пойманной вражеским недоноском — сейчас я поняла, что замок поймал меня.
Его старые стены сжались вокруг меня тесными объятьями, как сжимают их змеи вокруг своих несчастных жертв. Его воздух загустел, став непроглядно чёрным, забиваясь в лёгкие вековой пылью и плесенью, заползая в уши зловещими шорохами, доносившимися из ниоткуда. Сердце в груди стучало так громко, что казалось, перекрывает шум моих спотыкающихся шагов. Я мысленно призывала себя не останавливаться и двигаться вперёд, старалась не терять надежду набрести на выход. Я молила Бога, чтобы он вывел меня, не дал пропасть в этом лабиринте из коридоров, но моему пути всё не было конца.
В конце концов, упав в очередной раз, я почувствовала, что во мне совсем не осталось сил на то, чтобы вновь подняться. И тотчас же с души будто бы пропал довлеющий груз: мне стало так легко и покойно, что я с блаженным вздохом прижалась щекой к приятно холодной поверхности пыльного каменного пола. Пусть находит меня и делает со мной, что угодно — мне всё равно. Я лежала, чувствуя как пульсирует камень в такт сердцебиению, лежала, когда мимо, шурша лапками, пробежал паук, лежала, когда со стороны спины раздались шаги. Я поняла, что он нашёл меня, но не сделала ни единой попытки встать и бежать. Более того, даже сердце не изменило своего размеренного ритма. Сейчас мне казалось, что замок сжалился надо мной, даря отдых и прохладу измученному, сгорающему от усталости телу. Я попросила его сберечь меня от этого выродка, спрятать меня в полах своей темноты, но в следующее мгновение сильная рука рванула меня за волосы и бросила вперёд.
Меня проволокло по полу, сдирая с лица, рук и ног кожу. Пусть. Замок позаботится о моём теле после смерти. Я буду долго-долго лежать в его холодном тёмном коридоре, не тронутая тленом и паразитами. Я погладила рукой шершавую поверхность камня, чувствуя каждую неровность, каждую выпуклость, каждую трещинку. Замок подавался навстречу моим прикосновениям, как ласкающееся животное своему хозяину. Меня так заняло это нехитрое занятие, что я совершенно позабыла о том, что вражеский солдат где-то поблизости, быть может стоит надо мной и наблюдает. Я заставила себя перевернуться на спину, но глазам не было разницы. Вокруг было тихо, лишь где-то далеко-далеко заунывно выл ветер, заблудившийся в стенах и проходах. Я вспомнила папу, вспомнила, как его убили и его тело, когда-то бывшее дорогим человеком и в одно ничтожное мгновение ставшее ничем. К чему всё это, когда вокруг ничего кроме этой черноты, равнодушной к твоей жизни, твоей боли, твоим страхам?
Его не было видно, и я встала на колени, напряжённо всматриваясь и вслушиваюсь в окружающую темноту. Тишина, ничего не видно. Я неторопливо встала и побрела туда, куда, мне казалось, я шла до этого. Мучительно хотелось пить. Мучительно. Хотелось. Пить. Эта мысль вытеснила все остальные, завладела мною, толкая вперёд, заставляя двигаться. И я медленно побрела вперёд, с трудом переставляя непослушные ноги. Пускай ещё хоть трижды меня изнасилует, лишь бы дал вдоволь напиться. Язык лежал тяжёлым куском мяса, едва и тяжело ворочаясь в обезвоженной раковине рта. Саднила кожа лица, но кровь быстро прекратилась, покрыв рану корочкой. Ужасно болели колени; от них вниз по ноге что-то стекало, но я боялась прикасаться: мне казалось, что там всё очень плохо — настолько сильна была боль. Каждый шаг отдавался во всём теле, будто упрашивая остановиться, не идти дальше.
Я набрела на каменный обломок и села немного передохнуть. Интересно, сколько прошло времени. Тьма утопила в себе любые его признаки: быть может, минул целый год, а может — минуты. Замок законсервировал меня. Значит, ли это, что теперь я не умру? Руки машинально опустились на колени, потирая их, и всё тело обожгло нестерпимой болью, ладони покрылись чем-то тёплым, липким, с небольшими твёрдыми кусочками. Кожа действительно была содрана до костей. Пальцы ещё помнили их шероховатую поверхность. Но меня это не пугало. Странная отрешённость всё больше и больше заполняла моё существо. И ещё мне очень хотелось пить. И почему мне не попалось ни одной, пусть даже самой, ничтожной лужицы?.. Я бы погрузила в неё язык, лицо и лежала бы так, пока совсем не остыла. Пока не смогла бы различить ту грань, где кончается вода и начинается кожа. А потом бы я лакала её, как это делают кошки, я бы пила так долго, пока не заболел бы живот, пока он не распух бы от воды, пока не обмелела бы эта ничтожная лужица. И ещё пила. И ещё... Казалось, даже слюна во рту была сухая. Будто кусок мягкой резины или пластилина. Я сглотнула, и что-то тяжёлое с болью продралось вниз по горлу.
Боль поутихла, и я встала на ноги, пошатываясь от усталости. Наверное, тьма вокруг меня медленно вращалась, или это замок нежно убаюкивал меня, уговаривая отдохнуть. Я заставляла себя идти дальше, но даже перспектива утолить мучившую жажду уже прельщала не так сильно, и вскоре и этот довод куда-то пропал. Некоторое время шла механически, ни о чём не думая. Несколько раз споткнулась обо что-то, больно ушибив и без того израненные пальцы ног, и в конце концов в очередной раз упала. Это было очень приятно — падать и падать во тьму, но потом пол неизменно больно врезался в меня, я снова вставала и шла дальше.
Прошло ещё сколько-то времени — не знаю, наверное, вечность — и стена слева от меня с приятным сухим треском вывалилась наружу. Я увидела свет. Оттуда повеяло свежим воздухом, донёсся крик воронья. Я пошла туда, с опаской поглядывая на белое пятно впереди, ожидая, что оно вот-вот пропадёт, радуясь своей шалости над моим измученным телом. Но свет никуда не делся, даже тогда, когда я остановилась рядом с дырой в стене. Судя по всему это была та часть замка, на которую давным-давно обвалилась одна из башен. Оказывается, я находилась на втором этаже. Сквозь дыру можно было видеть два неподвижных тела, лежащих посреди двора. Серое небо равнодушно сыпало снегом и уже припорошило своим саваном окрестные деревья и трупы.
Я не решилась выбираться здесь. Выглянула наружу — под дырой располагалась какая-то пристройка, и можно было бы спуститься на соломенную крышу и дальше вниз, на землю. Но я побоялась, что хлипкая, она не выдержит и провалится. По крайней мере теперь у меня был ориентир. Я повернулась, чтобы направиться к лестнице, и столкнулась с ним лицом к лицу. Вражеский солдат был так близко, что я чувствовала резкий запах его пота и выпитого вина. Он усмехался, глядя мне в глаза. Я бросилась прочь, но не пробежала и десяти шагов, как налетела на него. Мы кубарем покатились по полу, и я слышала его безумный смех. Камень под нами осыпался, мы падали и снова катились, что-то руша своими телами, и снова проваливались, всё ниж и ниже, и, наверное, давно оказались в аду. Он крепко сжимал меня в объятиях, и со стороны, возможно, мы походили на любовников, а не на борющихся.
Когда мы остановились, его уже не было. Я лежала одна, посреди каменных осколков, судорожно хватая ртом воздух, посреди пустого коридора и еще чувствовала тяжесть его тела на своём. Кто он такой? Я встала и направилась к проёму в стене. Видимо, это по-прежнему был второй этаж. Я намеревалась выбраться наружу, даже если это будет стоить мне падения вниз. Но, подойдя ближе, увидела, что он стоит в нём, заслоняя мне выход. Стоит и улыбается всё той же дикой улыбкой. Я бросилась к лестницам, споткнулась, ступени под ногами начали валиться, и вместе, мы упали вниз. К счастью, ни один из крупных обломков меня не задел, лишь пара мелких камней оставили синяки. Метрах в ста левее виднелось светлое пятно выхода, через который я вместе с ним попала в замок. Тело ужасно болело, руки и ноги дрожали от усталости, но пришлось снова заставить себя подняться. Пыль забивалась в горло и нос, и меня согнуло в жутком приступе кашля. Наверное, в ладони осталась кровь: уверена, если бы не тьма, я обязательно бы её увидела. От падения голова шла кругом, и, встав, я пошатнулась и едва не упала. Выбралась из завала. Он снова стоял передо мной, и что-то взбурлило внутри меня. Я почувствовала, что во мне достанет сил противостоять ему, и с силой оттолкнула его прочь.
-Да оставь ты меня в покое! - и бросилась к выходу.
Я боялась, что он выскочит откуда-то сбоку и собьёт меня с ног, но пятно света приближалось, словно само бежало мне навстречу, и ничего не происходило. Лишь гулким эхом отзывался замок на мои громкие шаги, будто аплодируя мне, моей решительности, моей победе. Вот и выход. Я остановилась, опёршись о дверь рукой и глядела во двор, переводя дыхание. Ветер обдувал лицо, и я почувствовала, как мурашки побежали по телу. Мне не верилось, что всё кончено, что он больше не причинит мне зла, что я спасена. У солдата, убившего папу, должна была остаться вода. Отдохнув, я кинула последний взгляд в полумрак старого замка, и вышла во двор.
***
Он сидел под крышей пристройки, в которой ранее допрашивал свою пленницу, и терпеливо ждал её появления. Она убежала и, по-видимому, заблудилась, потому что ожидание затянулось. День близился к вечеру, а её до сих пор не было видно. У него болела губа, но края раны более не кровоточили, покрывшись твёрдой коркой. Иногда он отдирал от неё небольшие кусочки. Несколько раз он отгонял приблудившуюся неизвестно откуда собаку с белой, покрытой грязью шерстью, вознамерившуюся полакомиться телами убитых. Это чуть-чуть разнообразило утомительное ожидание. Ему не хотелось думать о том, что она уже давно выбралась через какой-нибудь другой выход. Он не знал есть ли они вообще, но что-то говорило ему, что она ещё появится. Поэтому он просто покинул замок и расположился во дворе. Становилось холоднее, и вскоре дождь сменился снегом, но он кутался в тонкий плащ, сжимал посильнее зубы и упорно ждал.
Если бы кто-то спросил его тогда, зачем ему это, зачем ему во что бы то ни стало понадобилось её убивать — он бы не смог ответить. Часть его существа и сама ясно понимала бессмысленность этого убийства, ведь в нём не было никакой необходимости. Возможно, он не хотел оставлять живое свидетельство своего поступка, возможно, его просто несло, как чересчур разогнавшееся животное, и нельзя было так сразу остановиться. Он и сам пытался объяснить себе, потирая руками гладкое дерево винтовки, зачем ждёт, и не находил ответа. Ему необходимо было её убить. Ему хотелось её убить. Наверное, так он хотел поставить точку в том, что сделал с ней и с собой. Подвести черту.
Она вышла из замка и направилась в сторону лежащих посреди двора тел. Совершенно не глядя по сторонам, неторопливой, выдававшей усталость и измождённость, походкой, она добрела до них и, морщась от боли, опустилась на колени. Слабая улыбка тронула её высохшие губы — ей было приятно от того, что прохладная вода несколько остудила горевшие болью колени. Он не сводил с неё глаз, и руки сжались на винтовке, готовые в любой момент поднять её для выстрела. Но всё же он медлил, ожидая, что она будет делать дальше.
Она сняла фляжку с пояса убитого солдата и торопливо открутила крышку. Ему стало понятно, что её мучает жажда. Внутри приятно булькало, и это был самый приятный звук из всех, когда-либо ею слышанных. Она подняла фляжку, и увидела его, неподвижно сидевшего в тени сарая. Так и застыв с поднесённой ко рту флягой, она боролась внутри с сомнением, он ли это или ей кажется. Она была уверена, что он остался где-то в лабиринте замка. Он медленно поднял винтовку, уперев приклад в плечо и прицелился. Наверное, она так до конца не поняла, правда ли всё это. Возможно, даже когда он выстрелил, и пуля глухо ударилась ей в живот, она всё ещё надеялась, что всё это — игры её воспаленного сознания. Пуля лишь покачнула её и опустила руку с поднятой флягой. Она машинально положила другую на кровоточащую рану, продолжая смотреть на него, чёрного в сгущающихся сумерках, и ему пришлось выстрелить ещё раз. Он действовал неторопливо и хладнокровно, как настоящий солдат, всю свою жизнь посвятивший убийству людей. Во второй раз он прицелился тщательнее, но всё равно не попал в голову, как того хотел. Пуля угодила в грудь, толкнув девушку назад, и, неуклюже изгибаясь на согнутых коленях, она медленно, будто бы всё еще всячески противясь этому, повалилась спиной в грязь. Фляга выпала из разжавшейся руки и начала орошать замерзающую землю.
Он вышел из своего укрытия и подошёл проверить, умерла ли она. Во дворе замка теперь лежало три тела, и равнодушное ноябрьское небо продолжало засыпать их первым в этом году снегом. Зябко кутаясь в плащ, пытаясь не упасть на разъезжающихся в разные стороны в жидкой грязи сапогах, он остановился у её головы, с интересом разглядывая дело своих рук. Её лицо было покрыто ссадинами, но он не видел их — перед глазами стояло лицо той девушки, которую он увидел рядом с двумя мужчинами, ругавшимися посреди двора старого замка. Ему показалось, что она даже стала чуточку красивее. На её лице застыло удивление, и он решил, что это выражение ей очень идёт. После этого он повесил винтовку на плечо и неторопливо, с интересом разглядывая окрестные деревья, покинул двор замка. Теперь он мог отправиться домой. Эта война для него окончилась, и ничто более не держало его в этих неприветливых краях. Обогнув стену, он пошёл вниз по склону холма, направляясь туда, где, ему казалось, был его дом. Он знал, что у него не осталось ни воды, ни еды, что в патронташе позвякивают всего шесть патронов. Знал, что его и без того малопривлекательное лицо, теперь стало откровенно отталкивающим, уродливым; в образовавшееся из-за раны отверстие видны были его жёлтые зубы. Знал, что его шансы выбраться из этой холодной и дикой, охваченной войной страны — ничтожны. Он всё прекрасно понимал, но не переживал и не боялся. Он вспоминал свой дом и родные края, где так часто играл в детстве. Он думал об оставшейся дома жене. Вспоминал и лицо убитой и не питал к ней ни ненависти, ни жалости. О многом он думал, спускаясь с холма, очень о многом, но, сколько ни старался, ничего при этом не мог почувствовать. Старый замок мрачно следил за его неторопливо удаляющейся фигурой.